Аннотация: Конкурсный рассказ "Рваная грелка. Осень 2014". Тема - "It's only dark when the lights are on."
Отрицание
"Sweet-sweet home"...
Кто бы мог подумать, что столь уютные и приятные тихие слова способны вызывать нервную дрожь, грозящую перерасти в судороги и липкий холодный пот.
"Sweet-sweet home"...
Звучит с легким придыханием, чуть надтреснуто как на поцарапанной граммофонной пластинке. Очень надоедливая песня в стиле тридцатых - времени первых автомобилей, черно-белого кино, которое только-только обретает голос, джаза и даже начала второй мировой. Хотя, кто знает? Может, она действительно как раз из того времени.
Сейчас Дэвид ни в чем бы ни поручился.
"Sweet-sweet home"...
Он устало трет опухшие от недосыпа глаза, которые чешутся, зудят и слезятся.
- Говорят, что когда человек умирает, он видит свет в конце тоннеля...
- Хочешь сказать этим, что мы еще живы? - Марта выглядит настолько уставшей, что вызывает только чувство жалости. По идее, Дэвид должен испытывать к ней все, что угодно - от презрения и гнева до всепоглощающей страсти и любви, но только не жалость. Но на большее не хватает сил.
- Знаешь, я уже ни в чем не уверена, - жена мотает головой и поднимается по стеночке на ноги. - Пойдем, нам нужно найти девочек.
Это он должен был предложить, должен был показать, кто из них двоих надежда и опора. Только вот опора уже давно изъедена бесконечными ссорами, скандалами, непониманием, а теперь еще и чувством вины.
Раньше люди были мудрее - раньше они знали, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Дорога семьи Смиттов закончится здесь, потому что они уже в аду. И каждый кирпичик этой дороги из желтого кирпича выложен заботливыми стараниями самого Дэвида.
Ах, если бы знать, где упадешь... только вот они падают в эту кроличью нору без дна уже слишком долго. Если бы время здесь не выкидывало невероятных кульбитов и не танцевало ча-ча-ча на полотне реальности, Дэвид мог хотя бы приблизительно сказать, сколько они уже находятся в этой издевательской фантазии безумца. Только стрелки на наручных часах то движутся, как положено, то стремительно несутся в обратную сторону, грозя с корнем вырваться из механизма, то раскачиваются, как на качелях, а то и вовсе конвульсионно дергаются на одном месте, не в силах отсчитать ни секунду.
- Да... идем... - его шатает и держится он на одном упрямстве, но оставаться на месте невыносимо - лучше сразу свалиться где-нибудь в коридоре на застеленный мягким ковровым покрытием пол и вырубится от усталости.
К тому же девочек нужно найти! Просто необходимо!
"Sweet-sweet home"...
- Ненавижу-ненавижу! Ненавижу это дрянную музыку! Будь она проклята! Будь проклят ты со своим дурацким переездом! Ненавижу! - Марта колотит руками по стене, вымещая на обойных цветочках в стиле ретро всю свою бессильную злобу.
- Тише! Что ты делаешь? Она же может услышать! - Дэвид хватает супругу за руки и вжимает в угол, пытаясь ей помешать. Но жену не угомонить, она продолжает кричать и вырываться, из-за чего на её запястьях, скорее всего, появятся синяки. Какой отличный повод - обвинить мужа во всех смертных грехах и выиграть дело о разводе, когда они выберутся из этой передряги.
Если выберутся...
- Да, тише ты! - Дэвид теряет терпение и зажимает Марте рот рукой, вслушиваясь в непрекращающуюся мелодию, которая от бесконечного повтора уже вызывает зуд в подкорке головного мозга.
Так и есть - не показалось - музыка стала громче, а в соседнем коридоре послышался осторожный топот каблучков.
- Ты слышишь? Она идет, она уже близко, надо бежать, милая, надо уходить отсюда...
- Я не могу. Я так устала, - Марта всхлипывает и утыкается мужу в плечо. Боже, как же он любит, когда она вот такая - не кричит, не злится, не спорит, а просто прижимается беззащитно в поисках поддержки.
- Надо, милая, надо... ну же - идем! - Дэвид хватает женщину за руку, и они вдвоем бегут по коридору, как и положено идеальным супругам из брошюрки про благополучные семьи - плечом к плечу.
- Давай туда! - Мужчина показывает на лестницу, ведущую наверх, но в последний момент Марта вырывается и бежит дальше, сворачивая за угол, которого еще пару минут назад здесь не было. Решая, что же делать и успеет ли он добежать, пока поворот не исчез по причуде сил, неподвластных человеку, Дэвид теряет одну за другой драгоценные алмазы секунд.
Меж тем, поступь хозяйки дома все ближе. Они, к счастью, так ни разу и не столкнулись лицом к лицу, но мистер Смитт уверен, что ничего хорошего эта встреча лично ему не пронесет. Если от одних шагов по коридору у него волосы на загривке встают дыбом, сердце выписывает фортели и кульбиты, а кровь в венах застывает льдом, то что произойдет, если хозяйка дома предстанет перед его светлыми очами, даже и подумать страшно? Инфаркт? Инсульт? Или сразу летальный исход? А там уж вскрытие покажет.
И дело совсем не в том, что "у страха глаза велики"...
Все началось со снов. Удушающе-липких и сумасшедшее реальных. Не может сразу четырем людям одновременно сниться легкая ненавязчивая песенка, которую они даже никогда раньше не слышали. И женщина, словно сошедшая со старых фотографий, - в ретро-платье с бахромой, с завитушками белокурых волос, аккуратно уложенными по всей голове, с подведенными волоокими глазами аквамаринового цвета и кокетливой мушкой над губой.
Она казалась такой трогательной и беззащитной. По началу. До тех пор, пока не стала душить Марту во сне. До тех пор, пока не стала пугать девочек, являясь им уже и наяву. До тех пор, пока невинные сны Дэвида не превратились в жесткое порно.
Иногда он задавался вопросом, уж ни его ли стараниями и снами хозяйка дома получила силу?
И еще один вопрос - может быть, они все до сих пор спят? Может быть, они, наконец, уже проснуться? Но время все тянулось резиновой жвачкой, а ничего так и не менялось.
Дэвид пытался щипать себя, бить и даже резать вены, о чем свидетельствовал бинт на запястьях. Но каждый раз боль была совершенно настоящей, не кажущейся, и раны не заживали, как по волшебству, как это бывает во снах.
Наконец, мужчине не остается ничего другого, как сбежать от надвигающейся угрозы наверх. Хотя, план на поверку оказывается не очень хорошим - лестница выводит к ловушке - к двери, ведущей на чердак. Вернуться обратно и столкнуться с пугающим лицом к лицу? Почему-то эта идея кажется Дэвиду не самой гениальной.
Да, на чердаке его проще поймать, но кто поручится, что там он не найдет какой-нибудь потайной выход? Мужчина толкает дверь и не может сдержать радостного крика:
- Дженни, детка! Господи, как я рад, что нашел тебя!
Это точно не может быть морок! Это может быть только настоящая Дженни, иначе это будет слишком жестокая шутка даже для этого чертова места.
Крошка-Дженни, которая слишком быстро выросла в свои тринадцать. В её привычной школьной форме с жакетом, белой блузкой и клетчатой юбкой.
- Привет, пап! - Говорит девочка, не оборачиваясь, словно не чувствует всего того ужаса, что невидимой липкой паутиной страха опутала весь дом, проникла сквозь стены, пробралась под кожу.
- Детка, что ты делаешь?
- Я читаю. Читаю про Аду.
- Про кого, милая?
- Про Аду! Аду Дженкинс! - Раздраженно отвечает девочка. Ох уж, эти взрослые - вечно ничего не понимают!
- Хотя в газетах пишут, что она - Ада Милкольн. Потому что Дженкинс - для актрисы не звучит. По мне, так и Милкольн - не очень. Не знаю, о чем думали её продюсеры? Видно у них совсем плохо были с пиаром и с фантазией. Я бы придумала для неё фамилию... Стар! Ну, посмотри, какая она красивая! Как звезда. Ада Стар - по-моему, просто отлично. Как думаешь?
Дэвид подходит ближе и видит старые вырезки из газет, которые перебирает Дженни - пожелтевшие, хрусткие, готовые рассыпаться не то что от прикосновения к ним, от одного дыхания или сквозняка. На всех из них - бывшая хозяйка дома. Эффектная, неотразимая, почти живая.
Когда на одном из фото Ада Дженкинс-Милкольн начинает разворачиваться, отец хватает дочь в охапку.
- Пойдем Дженни, нам нужно найти маму и Рози.
- Но, папа, я хочу еще почитать! Ты её не знаешь, не понимаешь! Ада на самом деле хорошая!
- Это она тебе сказала?
- Да!
- Когда? - На миг Дэвид теряет дар речи и ослабляет хватку. Достаточно, для того, чтобы Дженни вцепилась руками в какой-то запыленный винтажный альбом, перетянутый ленточкой.
- Мы с Адой часто разговаривали, пока ты не решил её прогнать. Чем она тебе мешала?
- Детка, я просто хотел, чтобы мы жили спокойно, чтобы нам всем было хорошо...
Да уж, пожалуй, решение вызвать священника, чтобы он освятил дом, стало роковой ошибкой для семьи Смиттов.
- У нас уже давно все было плохо! Думаешь, мы не слышали, как вы с мамой ругались по ночам. Да вы совсем про нас забыли, только и делали, что постоянно орали друг на друга. А Ада пела нам песни, рассказывала сказки, давала советы. А ты!..
Ненавижу тебя!
Детский тонкий крик, полный ужаса прерывает спор "отцов и детей". Не слушая больше возражений, Дэвид тащит за собой дочь вниз по лестнице и далее по коридору, шепча на выдохе "Рози-Рози-Рози"...
Только бы с младшей ничего не случилось...
Рози восемь, она учится в младшей школе и почему-то совершенно не может найти взаимопонимания с одноклассниками. Казалось бы, тихая, спокойная девочка, которая и мухи не обидит, должна вызывать лишь симпатию и умиление. Но дети - это маленькие зверята, которые доброту воспринимают, как слабость. Которые на протянутую руку помощи отвечают пощечиной. Все вывернуто наизнанку в этом лучшем из миров. И когда тебя бьют по правой щеке, даже не вздумай подставлять левую - бей обидчику прямо в глаз, а потом в нос и по почкам. По почкам!
Обидные слова впиваются, как пиявки - от них просто так не отделаться и не отмыться. Но это еще полбеды - куда больнее в тело впивается тонкая стальная проволока, которой обмотана девочка, привязанная к стулу.
У каждого мучителя свой конец проволоки в руках и свое собственное грязное словечко.
Шаг-слово, шаг-слово... Голоса смешиваются в дикий хор, гомон.
Железо впивается все крепче в кожу. Не спасает даже одежда - проволока разрезает её, словно заточенная. Из ран начинает сочиться кровь, течет тонкими алыми струйками по шее, по плечам, по рукам и ногам, впитывается в ткань, расцветая на белом красными причудливыми цветами, а на синем - классическим бордо.
- Мама-мамочка! Папа! - кричит Роза, срывая связки, готовая навсегда потерять голос, лишь бы не чувствовать больше этой жуткой боли.
За что они с ней так?! Что она им сделала?
- Ада... - едва выбулькивает жертва детского садизма, когда проволока разрезает горло и кровь попадает в трахею.
- Все хорошо, моя девочка, все хорошо, Рози... это был сон, просто дурной сон. Он больше никогда не будет тебе сниться. - Ласково шепчет Ада Милкольн, убаюкивая малышку на руках и целуя её в жиденькую курчавую челку.
- Ада, - всхлипывает Роза, вцепляясь крошечными пальчиками в ажурный воротничок платья давно увядшей и позабытой голливудской дивы. - Я никогда больше не хочу видеть такие сны.
- Потерпи немного. Осталось совсем чуть-чуть и, обещаю, тебе никогда больше не будут сниться плохие сны. Ты мне веришь?
Утирая ладонью мокрый нос, Роза доверчиво кивает - маленьких детей так просто очаровать. Достаточно лишь немного ласки и пары заботливых слов.
- А теперь беги, моя девочка - тебя ищет папа, - Ада поворачивает Розу к двери и легонько хлопает чуть пониже спины. Ну, прям, ни дать - ни взять, заботливая мамаша.
- Но ты же не бросишь нас? - встревожено спрашивает малышка, почти повиснув на ручке двери в детскую, прежде чем выйти в коридор.
- Обещаю! - Торжественно произносит дива и вскидывает руку, демонстрируя условный знак, придуманный ею и девочками.
Даже забытые голливудские боги, все равно остаются богами и требуют преподношений и жертв. Некоторые избегают соблюдать традиций или намеренно их игнорируют, считая первобытным пережитком, канувшим в Лету. А потом лишь жалуются под Бруклинском мостом, протягивая грязные ладони с обгрызенными ногтями или дырявые кепки для милостыни, рассказывая возле горящих бочек о коротких минутах стремительно прошедшей, но яркой славы.
Но кто-то умеет складывать два плюс два и делать правильные выводы, до конца жизни пребывая в лучах ослепительного и ослепляющего успеха.
Вот, например, парочка не связанных друг с другом событий - тихий старинный домик, пользующийся дурной репутацией и карьера сценариста. Что может быть между ними общего? На первый взгляд ничего. Вот только скромный особнячок принадлежал раньше весьма известной в тридцатые годы актрисе. После её, весьма печальной кончины, дом купила подруга, но жить в нем так и не смогла, жалуясь на постоянные головные боли, посторонние шумы, перебои с электричеством, протекающие трубы и прочий набор присутствия нечисти или духов. Но как только продала дом, её, было подзатухшая карьера пошла стремительно в рост. Жаль только семью, купившую дом - их тоже постигла безрадостная доля...
И это - лишь один из слухов, окружающий "милый" домик.
Но всегда найдутся охотники за успехом, как и не переведутся в мире неудачники, вроде того же самого Дэвида Смитта - старшего менеджера, пониженного в должности, вынужденного переехать из своего трехэтажного коттеджа с садиком и бассейном в место более дешевое и чуть менее презентабельное.
Но дом и впрямь выглядит намного дороже, чем за него запрашивают. А слухи? Ну что слухи? Кто в здравом уме и трезвой памяти будет обращать на них внимания...
Смирение
Единственная лампочка под потолком, висящая на белом проводе, похожем на подземного червя, каждую секунду грозила погаснуть. Она натужно потрескивала и обреченно "подмигивала", едва разгоняя тьму, освещая беленые стены подвала с единственным предметом интерьера - огромной кроватью, застеленной белым пледом, больше всего напоминающим простыни, которыми накрывают покойников.
Зато здесь, хотя бы, не слышно этой дурацкой песни.
- Нам надо поспать. Нам всем надо поспать... - вздохнул Дэвид, устало сидя на кровати. Он вымотался до предела, до беспредела. Как раз до того состояния, когда хоть ложись и помирай. Правда, умирать он все-таки не собирался, хоть и не представлял, как выжить.
Ада ли загнала их в подвал или они сами пришли к этому решению, он уже не помнил. Сейчас, когда в уши не лез надоевший мотив, опасность казалась такой далекой и эфемерной, беспокойство отступило, напряжение отпустило мышцы, захотелось просто лечь и уснуть.
И, видит бог, им это действительно необходимо - всем четверым.
Пятнашки, которые никак не складывались, наконец, застыли в нужной комбинации. Они то терялись, разбредаясь и разбегаясь по дому, то ходили парами, разыскивая потерявшихся и потерянных, но, наконец, вот, встретились.
- Папа, расскажи мне сказку... - попросила Рози, забираясь к отцу на колени. Он устало вздохнул, но отказать дочери оказалось выше его сил. Дэвид откинулся на кровать, поцеловал малютку в лоб, и после слов "в одной далекой сказочной стране" заметил, что она уже уснула, трогательно, как умеют только дети, сложив ладошки под щекой.
- Как же я тебя люблю... - прошептал Смитт, прижимая к себе живое сокровище.
- Так сильно, что довел нас всех до этого? - зашипела, прислонившаяся к изголовью и свернувшаяся калачиком, словно гадюка, Марта.
Говорят, друзья познаются в беде. Вот вопрос - а в чем познаются хорошие супруги?
Поначалу Дэвид думал, что их отношения пойдут на лад после смены обстановки. Пусть на работе у него и были неприятности, но новый дом, который он купил почти задарма, был ни чуть не хуже старого.
Но это не сработало.
Не сработали ни свидания, как в первые годы знакомства, ни подарки, ни совместные семейные походы к психологу. Даже общая опасность и пережитые неурядицы не сделали их ближе.
Ни супруга, ни друг. Кто же тогда?..
- Отдохни, Марта... - прошептал он обреченно, стараясь разглядеть на лице жены хоть капельку сострадания или сожаления.
Бесполезно. Все, что он смог увидеть - лишь ожесточение и злость. Она обвиняла его в том, что случилось. Сразу во всем и всем скопом - в неудачах на работе, в переезде, в непонимании с детьми, в том, что ей просто всегда было скучно жить, а теперь, когда не скучно, - то страшно!
- Ненавижу тебя... - проговорила женщина, засыпая, даже не задумываясь о том, что это могут быть последние слова, произнесенные ею перед смертью.
- Мне было так тяжело принять их гибель... - читает Дженни дневник, добытый ею на чердаке.
В тишине её голос обладает дробящимся эхом, отскакивает звуковым мячиком от стен, что бы многократно размножится, словно сразу несколько Дженни читают один текст одновременно с опозданием друг от друга в десятые доли секунды.
Страницы пожелтели, чернила поблекли, поэтому девочке приходится иногда останавливаться, поднимая блокнот к самому носу, и расшифровывать текст, написанный не всегда твердой рукой и понятным почерком, будто доморощенному криптографу.
- Я так и не смогла смириться, что моих девочек и моего дорогого, обожаемого мужа, не стало. Из-за какой-то досадной нелепой случайности, из-за халатности строителей. Врачи говорили, что моя тоска пройдет, но день сменяется днем, а я все продолжаю ждать, что вот - откроется дверь, и они вернутся. Моя жизнь превратилось в одно сплошное бесполезное ожидание...
- Которое закончится лишь с мой смертью. Я так устала ждать... - к голосу Дженни добавляется другой, более взрослый, который заставляет замолчать и убраться все другие звуки. Тот самый, что напевает постоянно "Sweet-sweet home"...
- Ада... - успевает произнести Дженни, прежде чем сломанной куклой упасть на покрывало.
- Ада... Ада... Ада... Ада... - слаженно повторяют девочки, не открывая глаз и не приходя в сознание, словно заклинание, вызывающее с того света демона или какую иную тварь, охочую до человеческих никчемных жизней, питающуюся болью, страхами и страданиями.
- Да, мои дорогие... да, мои хорошие, - мурлычет блондинка с приторной улыбкой на губах. - Теперь мы всегда-всегда будем вместе.
......
Принятие
- Марта! Иди скорее сюда! Посмотри - я, наконец, починил качели! Девочки, давайте - забирайтесь. Я их уже испробовал. И, как видите, остался цел! Да не бойтесь, не упадете!
Отличные качели, большие, резные, даже, вроде бы, какие-то старинные. Еще одна причина, почему Дэвид приобрел этот дом. Так и представлял, как девочки будут на них кататься.
- Ну, вперед? Поехали!
Под дружный девчачий смех качели взмывают прямо к небесам навстречу яркому солнцу, пробивающемся сквозь неоново-зеленую крону деревьев, словно покрашенную мастером старинных фотографий.
- Как ты меня назвал, милый?
- Ада! Конечно, Ада! Даже представить не могу, откуда всплыло чужое имя.
- Не от твоей тайной подружки? - Улыбается супруга.
- Никаких подружек! Ты у меня - единственная.
- Правда же, хорошо дома? - Улыбается голливудской улыбкой Ада, прижимаясь к мужу.
"Sweet-sweet home, Sweet-sweet home"... - поет чуть сркипуче патефон, выставленный в окошке.