Свеча почти догорела. Остался совсем уж никудышный огарок её. Ещё немного и она либо потухнет, либо упадёт вовсе. И тогда огнём займётся лежащая на столе бумага. А за ней и жёлтая в разводах скатерть. И там пойдёт и поедет. Допустить этого было никак невозможно. Но ещё меньше хотелось читать в электрическом свете. Белый, он настолько искажал восприятие окружающего, что становилось просто тошно. Неужели так сложно сделать нормальный жёлтый свет? Чтобы как под солнышком. Чтобы как на воле.
Ну, вот, случилось. Пламя дрогнуло раз, другой, вспыхнуло с новой силой совершенно непонятно отчего, непонятно чем и зачем, ещё раз задорно моргнуло и тоскливо погасло. И сейчас же вкусно запахло продуктами горения. Не знаю, что там подмешивают в состав свечей помимо стеарина или парафина, но мне очень нравится этот запах. Так бы вот нюхал и нюхал его. Прошло несколько минут, и запах сам собою растворился, будто и не было его никогда. Сквознячки сделали своё дело. А тут и глаза стали привыкать к темноте. Ещё через несколько минут плоские в темноте очертания предметов стали принимать объёмное изображение.
Я сидел и смотрел на стену прямо перед собой. А на стене висела картина, написанная маслом. На картине красовался этакий ничем не примечательный пейзажик. С первого взгляда вроде бы и неплохой тот был пейзаж. Да и со второго взгляда тоже. А вот с третьего, и это абсолютно точно, картинка давала трещину. Не получилось она у неизвестного мастера. Впрочем, почему неизвестного? На задней стороне полотна наверняка он оставил свои, как он считает, нетленные координаты. Однако мне лень вставать и переворачивать картину. Было бы для чего? Передний план на картине вышел неплохо. Хорошо, знаете ли, вышел передний план. Уж и не знаю, получилось бы у меня лучше? Наверное, получилось бы. Но я не стану писать ничего подобного. Не моё это. Берёзки тут у маляра столпились в кучку. Дружненько у них, у берёзок, это получилось. Натуральные такие, очень похожие на настоящие берёзки. Некоторые веточки высохли и отвалились, оставив после себя сучки. А некоторые, живые и бодрые, убедительно продолжали набирать рост. А одна из них даже вздрагивала под весом сидевшей на ней птички. Самой птички видно не было. Но она присутствовала, это точно. Иначе зачем вздрагивать ветке. Птичка спряталась в густой листве и нежносладенько с каким-то тоскливым подчмокиванием там чвыкает. Подпрыгнет сначала, стремительно разворачиваясь в воздухе на сто восемьдесят градусов и "чвык... чвык... чвык...". Немного поворачиваю голову и вслушиваюсь. Как водится, ничего не слышу. А веточка дрожит. Ей-ей, дрожит...
Задний план не получился у маляра. Не вышел у изобразителя лесок дальний. Догадаться можно было только о том леске. И о том, что в том лесу делается.
На картине тепло. Там нет ветра. Или безветренно? Внимательно всматриваюсь. Нет, всё-таки нет ветра. Идеальный штиль. Такого в жизни не бывает... А на картине такое вполне может иметь место. И всё же лентяй тот художник. Ох, и лентяй. Да, собственно, потому этот художник и не художник, а изобразитель. Да и изобразитель он только по переднему плану, а по заднему... маляр. Ему бы в общественном туалете белить стены.
Приобрёл я эту картину по случаю. И совсем не потому, что она высокого качества. Вовсе нет. В картине той была душа автора. Не вся, конечно. Лишь кусочек её. Но этот кусочек был весьма ценен для меня.
Эх, мохнатая, куда ж тебя понесло? Забавная. Она думает, что может спрятаться от меня на этой местности. Ты же не птичка, дурочка! И место это не то: крона дерева, да ещё такая скудная. Выглядывает из-за ствола. Думает, что я её не вижу. Ну и пусть себе думает. Ей бы, бедолаге, спрятаться в дальнем лесочке. Но, тут у неё не выйдет ровным счётом ничего. И не лесок то вовсе, а мазанина сплошная. Спрятаться там совершенно негде.
А мне приятно. Приятно от того, что она, душа, значит, маляра, понимает меня, видит меня, чувствует меня. Не каждая душа так сможет. А эта смогла. И смогла достаточно быстро. Серый мягкий комок набрался смелости и прыгнул на соседнюю ветку. Ну что твоя белка. Только не рыжая. Мне захотелось рассмеяться её наивности.
А затем я протянул к ней руку. Кусочек души понял, что это последние её свободные минуту и...
В прихожей раздался звонок.
Я тяжело вздохнул и, отдёрнув руку, подмигнул дрожащему комочку. Тот понял это по своему и с любопытством высунулся из-за корявого и толстого ствола осины... Ну, доложу вам, точно белка...
Звонок опять встрепенулся.
Я встал, нажал на клавишу выключателя света, зажмурился вспыхнувшему свету и медленно пошёл в сторону входной двери.
Кто-то не переставая звонил и звонил. Какой-то наглец считал, что таким способом он ускорит течение моего времени, а значит и открывание двери.
Сведя брови к центру, я нахмурился и только потом повернул ручку на входной двери. Там стояли двое. Молодой человек лет двадцати пяти, не больше. На плече у него нелепо громоздилась красивая и очень объёмная спортивная сумка с затёртой до полной нечитаемости надписью. Рядом с ним стояла женщина, про которую можно сказать "непонятно сколько за двадцать, но и неизвестно сколько до сорока". Чёрные волосы, стриженые каре, немного старили её, но и в тоже время придавали женщине некий шарм. Она-то и держала указательный палец правой руки на кнопке звонка. Когда щёлкнул дверной замок, она быстро убрала руку, но я успел увидеть, кто звонил. Женщина смотрела на меня и улыбалась. Молодой человек как-то неестественно прятал от меня свой взгляд. Они молчали. Я тоже.
Не понравилась мне эта парочка с самого, доложу вам, первого взгляда. А второй взгляд бросать на них не хотелось. Но я вынужден был это сделать, чтобы выяснить, почему всё так, а не иначе.
Они не были похожи на мужа и жену. Это было очевидно. Да и выше она была своего напарника на полголовы. А вот ошибиться адресом эта парочка вполне могла. Но они стояли и не произносили ни слова.
Вдосталь насмотревшись на странных гостей, я сделал шаг назад и начал закрывать дверь.
- Простите, - подала голос женщина. И её улыбка стала ещё шире.
Я как мог, изобразил на лице заинтересованность. Думаю, получилось у меня совсем скверно. Скверна нарисовалась на моём суровом лице.
- Простите, - повторила она. - У вас совершенно случайно квартира не сдаётся?
Я отрицательно помахал головой, опять пытаясь закрыть дверь.
- Простите, - опять подала голос женщина.
Вот далось ей это слово, с раздражением подумал я.
- А вы случайно не знаете, кто здесь может сдавать квартиру.
- Не знаю, - как можно суше произнёс я.
- Простите, - произнесла улыбающаяся женщина, и сделала вид, что собирается уходить.
Мне показалось, что этого жеста вполне достаточно для того, чтобы захлопнуть дверь. Но сделать этого я не смог. С удивлением обнаружив ногу молодого человека между дверью и косяком, я опять приоткрыл дверь.
- Чего тебе? - грубо спросил я.
- Поболтать, - развязно ответил молодой человек, не поднимая на меня взгляд.
- Что? - удивился я.
- Поболтать, - повторил молодой человек, и поднял на меня взгляд. - Помнишь, как в том анекдоте: "...А поболтать?". Вот и мы хотим с тобой поболтать.
Я было хотел посоветовать наглецу, чтобы он взял толстую палку и пошёл в какой-нибудь общественный туалет, где и смог бы исполнить своё сокровенное желание - поболтать дерьмо. Мне даже захотелось улыбнуться своей ещё не произнесённой шутке, но я не успел. Он поднял на меня своё лицо.
Страшное оказалось это лицо. Очень страшное. Если же быть точнее, то не всё лицо, а только глаза. Даже розовый шрам, проходящий от левого глаза наискосок к правой скуле, не мог затмить воззрившегося на меня взгляда, признаюсь я вам. Цвета глаз не было никакого. Там были просто две порожние дырки. А в них сверкали маленькие молнии. И мне вдруг стало казаться, что эти молнии сейчас будут расти, и в итоге я попаду под их жёсткий удар.
Я попытался закрыть дверь, но нога молодого человека продолжала быть на её пути. И тогда я, что есть силы, каблуком левой ноги врезал по пальцам его ноги. С другой стороны двери раздался истошный вопль, и нога быстро исчезла. Я захлопнул дверь и, тяжело дыша, прислонился спиной к стене.
С той стороны кто-то скоблил когтями по двери. Тихонько так, но весьма внушительно. Так ветер может тихонько раскачивать многотонную ветку дерева, медленно, но очень мерзко, скоблящую по оконному стеклу. С одной стороны и не опасно вовсе, но если она упадёт, то ... б-р-р...
Что-то отчаянно заверещало в моей комнате, и я быстро побежал туда, уже заранее зная, что там произошло.
Я стоял посреди комнаты и смотрел в то место на стене, где ещё совсем недавно висела пусть плохонькая, но картина. Моя, заметьте, картина. Ну, в смысле, мною купленная. А сейчас от неё осталась только рама. Вместо холста по стене стекали разноцветные ручьи непонятной жидкости, которая шипела и пенилась.
Кусочка души, ради которой была куплена эта картина, не было видно нигде.
- Сволочи, - смачно сказал я и плюнул в то место, где была картина. Плевок попал на пенящуюся стену и тут же вспыхнул розовым огоньком. Запахло серой и ещё чем-то едким и удушливым.
- Гады, - продолжал я беспомощно злиться, глядя на остатки картины. - Такую вещь... Заставить бы вас самих...
Я отвернулся и пошёл в комнату, на ходу прислушиваясь к звукам у входной двери. Там было тихо. Тогда я подошёл к окну и выглянул на улицу. Ничего интересного там не было. Пришлось открыть балконную дверь, выйти на балкон и ещё раз выглянуть во двор.
Теперь я видел всё. Но не только я. Теперь видели и меня. Внизу, прямо под окнами стояла девица лет двадцати пяти с длинными светлыми волосами, немножечко курносым носом, смуглым, но далеко не южного типа лицом, что являлось удивительным для этого времени года. Красивые унты на ногах и удивительного белого цвета колготки, удивительно контрастирующие даже со светло-коричневой обувью. Даже снег был не такой белый.
Придерживая рукой шапку, чтобы та ненароком не свалилась, девушка, задрав голову, смотрела прямо на меня. Первым делом мне захотелось отшатнуться, но я не сделал этого. Напротив, я тоже как завороженный стал смотреть на девушку. И с каждой секундой мне казалось всё больше, что я её, девушку то есть, знаю. И знаю я её уже целую вечность. Точно знаю! Вот она улыбнулась (заметьте, мне улыбнулась!), и я окончательно уверовал в то, что до этого мы встречались несколько раз. Вот только вспомнить, где и когда это было, я не мог никак. Я поднял руку, чтобы приветливо помахать ей, но она отвернулась и посмотрела в глубину двора. Я проследил за её взглядом и оторопел. Теперь на меня смотрели тот самый парень со спортивной сумкой и молниями в глазах и ищущая квартиру женщина.
Женщина приветливо махнула мне рукой, а вот взгляд парня прожёг меня даже оттуда. Что-то сверкнуло и пролетело мимо меня. Потом это что-то ударилось о балконное стекло, оставило на нём цветные разводы краски, потыкалось немного и, найдя, наконец, открытую створку, вылетело наружу.
Серый комочек долю секунды повисел в воздухе, а затем пулей рванулся к молодому человеку, врезался прямо в его голову, отчего та даже немного дёрнулась, и исчез. Парень поднял на меня своё страшное лицо, и я увидел, что не такое оно у него и страшное. Шрам куда-то исчез, а голубые глаза приветливо смотрят на меня.
И тут у меня в глазах стал меркнуть свет. С трудом, весь обливаясь потом, я добрался до своей постели и бессильно рухнул на неё.
В закрытых глазах горел огонь, кости ломило, а кожа на руках начала мерзко и занудливо чесаться. Я глянул на пустую раму и подумал: "Вот ведь суки, а. Ну, кто их просил так поступать с моей картиной?". А ещё я подумал, что правы те, кто говорит, что чужая душа ќ- потёмки, и сейчас же провалился в небытие.