Никто и никогда не вправе сделать надо мною это. Слышите, никто! И тот молоденький милиционер тоже. Подумаешь, властью облечённый? Да если разобраться, то и не власть это, а отрыжка власти. Власть, она в другом месте. У власти другие цели и другие масштабы. А это костыль власти. На него власть имущие лишь опираются. Причём, по большей части опираются небрежно. Опираются нехотя, чтобы показать, кто у руля, а кто под капотом. Кто в тёплом салоне, а кто гасит неровности дороги. Кто смотрит вперёд, а кто с ненавистью разглядывает и нюхает то, что осталось позади.
Власть это то, что властвует. А этот молоденький милиционер? Ведь ему можно забить буки. Он, видимо, и в статьях соответствующих кодексов не очень-то... А тут, ну что твой бойцовый петух. Вот только перьев у него нет. А, может, и есть, но он их тщательно скрывает...
- Простите, - обращается он ко мне этаким заковыристым тоном, долженствующим означать, что сейчас он во всём разберётся. И что мне крайне необходимо собраться с мыслями, а затем отвечать правду, правду и ещё раз правду. И, соответственно, ничего кроме правды.
- Это вы мне? - тыкаю себя пальцем в грудь и совершаю ничегонепонимающие мимические движения мышц лица.
- А то? - гордо отвечает тот.
- А что? - непонимающе отзываюсь я.
Молоденький милиционер немного теряется. Но только совсем чуть-чуть. Едва заметно. Тому, кто не желает заметить этого, и не заметит. Но я-то вижу. Я прекрасно вижу, что на уме у этого молоденького милиционера. Он у меня весь как на ладони. Я его насквозь...
- Только что вы стали виновником гибели человека, - заявляет мне этот, который у меня на ладони.
И вдруг я вижу, что совсем он и не растерялся. А только делал вид, что растерялся. Ловкач этакий. Пытался меня ввести в заблуждение. Не выйдет! Молод ты ещё! Сосунок, так сказать. Несмышлёныш...
- Кто, я? - удивляюсь я столь наглому заявлению.
- А кто же ещё? - в свою очередь неподдельно удивляется молоденький милиционер. И показушно этак оглядывается. Сейчас скажет, что тут больше никого нет.
-Тут нет больше никого, - послушно произносит молоденький милиционер.
- Да кто угодно! - сообщаю ему с пафосом. - Это мог сделать и... даже вы.
- Не забывайтесь, гражданин, - это он мне уже сердитым тоном.
Однако на тон меня взять трудно. Невозможно меня взять одним тоном. Я могу и смолчать. Но потом... Хотя почему потом? Я могу и сейчас... В моей голове вдруг созрел умопомрачительный план выхода из этой непредвиденной ситуации... Мне срочно надо отсюда уходить. Я должен быть в ... Я обязан сейчас двигаться к ... Ужас! Я не помнил, что я должен был сделать и куда направляться.
- Вы обязаны пройти со мной, - вдруг вывел меня из задумчивости голос молоденького милиционера. - Мы с вами сейчас пройдём в околоток, и там вы просто обязаны будете мне всё рассказать. Начистоту, - добавил он, немного подумав.
- На что? - удивился я.
Но милиционера, даром что молоденький, трудно было взять на эту детскую шутку.
- Пройдёмте! - заявил он твёрдым голосом и крепко взял меня за предплечье правой руки.
- Попрошу без рук, - громко заявил я, пытаясь вырваться из его железной хватки. - Я и сам могу ходить. Без всяких там...
Внезапно обнаруживаю густую толпу любопытствующих, собравшихся вокруг нас. Они стоят так плотно, что, кажется, и навозная муха не сможет пролететь между ними. Да что там навозная муха, комару малярийному это тоже окажется не под силу. И все в этой плотной толпе разговаривают. Прислушиваюсь и никак не могу различить из произнесённого ни слова. И вдруг до меня совершенно отчётливо доносится:
- Вы не можете представить себе весь ужас этой ситуации, он выбегает из транвая как тигра. Глаза, во! Всех расталкивает, отпихивает, как мужлан какой, не иначе. И рычит. Животное, ей богу!
"Дура, - думаю про себя. - Нет такого слова "транвай". Есть трамвай!".
- А в транвае паника, - продолжает причитать дамочка. - Кто-то с разбитым носом, у кого-то вывих случился. А у одного, я это точно знаю, сломана лодыжка. Он ещё неделю назад к врачу обращался с этим переломом. Эти дворники, знаете ли, совсем улицы не убирают".
- Какие дворники, мамаша? Вы не с луны, часом, свалились?
- С какой луны? Вы что? С луны вон тот, в красненьком. Он уже давно здесь. Небось, позабыл уже, каково там у них, на луне-то. Ишь, долдон, уставился своими буркалами. Отвернись, чужеземец!
Я оглянулся. И точно, в толпе стоял мужичок в малиновой одежде. Малиновое пальто. Малиновый берет. Светлокрасные плохоотлаженные штаны и, соответственно, малиновые штиблеты, так не вяжущиеся с остальной одеждой, да и с погодой тоже. От неожиданности мне показалось, что даже волосы у этой малиновки были красные. Присмотревшись, заметил, что волосы у мужичка оказались совершенно нормальные. Пепельного цвета у него оказались волосы. Средней длины, немного вьющиеся и зачёсанные назад. Горбатый нос его совершенно был неуместен на бледном, будто выцветшем лице его. И ямки на щеках. Забавные такие, даже какие-то дамские ямочки. Они, кстати, тоже совсем не гармонировали с горбатым его носом.
- Вот он с самой луны, - продолжала между тем дамочка. - А вот я - нет. Я с гораздо дальше. То есть я так с дальше, что вам, любезный и не снилося. Я с ой как далече. Отселева даже не видать будя никак.
Дама постепенно переходила на какой-то странный язык. Смесь какая-то то была деревенской необузданной речи и городского пофигизма.
- Простите, - молвил чей-то голос, плотно сливающийся с общим гомоном, - но я вас перестаю понимать.
- А ты, сынок, и не пыжься. Рылом, чай, не вышел, мудрёные речи понимать.
- Вы как себя ведёте, бабушка? - раздался возмущённый голос.
- Да я тебя, суслик, ты ямошный, щас обскребу!
- Милиция! - заверещал кто-то. - Это же настоящее фулюганство. Мы ентого никак не должны проходить мима. Ентому надыть дать. В смысле дать оценку. И самую негативную оценку. Это же парадокс какой-то. Это, понимаете, временно-пространственный коллапс. Этому здесь не место. Таким мозговым штурмом...
- Я здесь, - раздался густой бас. - Кто меня звал?
- Нихто тебя не звал, собака низкоголосая. Ты-то здесь причём?
- Как причём, - возмутился бас. - Моя фамилия Штурм. А если кто-то не знает моёй фамилии, то...
Раздался глухой удар. Кто-то звонко заверещал. Где-то в глубине толпы задорно крикнули "Эх!". И началось.
Я с грустью посмотрел на молоденького милиционера. Тот стоял с приоткрытым ртом и смотрел, как развиваются странные события. По всему было видно, что растерялся наш страж закона. Никак не ожидал наш костыль власти такого развития событий. Пришлось тронуть его за плечо и так, чтобы он расслышал, сказать:
- Наводи порядок, страж. Займись своим любимым делом.
Молоденький милиционер посмотрел на меня как-то странно. Затем потянулся к карману своего кителя и вдруг в его руке блеснул сталью воронёный пистолет. Молоденький милиционер вонзил ствол его в небо и нажал на спусковой крючок.
Не произошло ровным счётом ничего.
Молоденький милиционер с удивлением посмотрел на своё грозное оружие и повторил процедуру с попыткой выстрелить. И снова неудачно.
- Птицы все разлетелись, - сообщил я ему. - Не туда надо палить.
Молоденький милиционер как-то странно посмотрел на небо. Видимо, он там ничего не увидел, потому, как на его безусом лице явно нарисовалось глубокое сожаление. Он опять опустил руку с пистолетом и пощёлкал предохранителем. Туда, сюда. Туда, сюда.
И опять его рука взлетела вверх, а палец нажал на спусковой крючок. И опять безрезультатно.
- Патроны? - спросил я его, стараясь перекричать всё нарастающий шум.
- Да, - согласился он со мной. - Хотя...
Молоденький милиционер поднёс пистолет к своему глазу и, зажмурив другой, стал с интересом разглядывать внутренность ствола.
- Видно чего? - спросил я.
- Ага, - отозвался молоденький милиционер, не отводя черный глаз ствола пистолета от своего глаза.
Неизвестно, сколько бы продолжалось это рассматривание, но всё возбуждающаяся толпа начала шевелиться. Огромный живой организм пришёл в хаотичное движение. Меня толкнули раз, другой. И снова. Я лениво огрызался, пытаясь, непонятно зачем не оторваться от молоденького милиционера. Но толпа жила по своим, грубым и не уважающим индивидуума, законам. Лицо молоденького милиционера мелькнуло ещё несколько раз и вовсе скрылось из вида.
И вдруг я оказался на самом краю толпы. Мне оставалось только развернуться и уйти. Что я и собрался было сделать. Однако, покинуть это место мне было не суждено. Позади, где-то почти в самом центре людского водоворота грохнул выстрел.
Сейчас же все замолчали. Люди стали медленно расступаться. А потом кто-то истошно завизжал. Истошный визг дружно поддержали другие дамы.
Предчувствуя самое плохое, я ринулся в самый центр толпы, грубо расталкивая людей, совсем не обращая внимания на половую принадлежность вырастающих на моём пути людей.
На грязном снегу, широко раскинув руки и поджав одну ногу под себя, на спине лежал молоденький милиционер. Правый глаз его был чёрный. А под головой растеклась огромная красная лужа. Красный цвет выделялся как-то по особенному ярко и очень нарядно. Я незаметно перекрестился.
- Не поможет, - прошептали у меня над ухом.
Пришлось вздрогнуть и с недоумением оглянуться. Передо мной стоял молоденький милиционер. Если не полная, то очень удачная копия погибшего.
- Это почему? - с удивлением поинтересовался я.
- Так надо, - последовал незамедлительный ответ. - Таков мировой порядок вещей. И никак не может быть иначе.
- В каком это мире такой порядок? - нейтральным голосом осведомился я. А хотелось придать голосу как можно больше сарказма. Но у меня не осталось никаких эмоций.
- Мировой порядок на то и есть мировой порядок, потому как мир един, неделим и цел, как яблоко.
- Яблоко можно разрезать пополам и даже на много частей. Какая тут может быть целостность? - ухмыльнулся я.
- Из семени возродится плод. И будет тот плод плодом не только телу, но и душе вашей.
Я постарался осмыслить услышанное, а затем с некоторым сомнением произнёс:
- Чушь какая-то?
- Всё едино, - продолжил молоденький милиционер. - Чушь, кстати, тоже. Звукоряд иной, но суть та же. Как корабль назовёте, так ... Хотя нет, это явно не то. - Молоденький милиционер снял фуражку и почесал затылок. Мировой порядок... Ordnung! Ya wohl!
- Вы бы, юноша, делом занялись, - предложил я заговорившемуся молоденькому милиционеру, кивнув на жертву собственной беспечности.
Молоденький милиционер щёлкнул каблуками, отдал честь, что-то рявкнул на немецком, или на латыни, я не разобрал. Вдруг в его руке как из воздуха возникла линейка, рулетка, несколько ручек и карандашей, набор фломастеров, состоящий из двенадцати ручек, какие-то треугольнички, цветная бумага и ещё много всякой всячины. Как он умудрился всё это держать в руках, совершенно не было понятно. И, тем не менее, он ловко управлялся с этой горой канцтоваров. Он склонился над убиенным и всунул ему в ладонь один конец рулетки. Я с интересом наблюдал за его действиями, ожидая, что конец измерительной ленты вырвется из руки покойного и не даст возможности выполнить какую-то тайную миссию живому (пока ещё) молоденькому милиционеру. Но рука покойника внезапно сжалась, и лента осталась на месте.
Вы не поверите, как, собственно, не поверил и я. Но так оно и было на самом деле. Я протер кулаком глаза и опять посмотрел на руку покойного. Та продолжала крепко сжимать ленту рулетки.
В это время молоденький милиционер, самым фантастическим образом удерживая в руках множество предметов, направился к самому дальнему дереву, к которому и прислонил второй конец рулетки. Тут я сообразил, для чего это ему было нужно. Просто он хотел составить схему места совершения преступления. Но почему он выбрал самое дальнее дерево, для меня было загадкой. Пожалуй, даже большей, чем то, как покойник сжимал один конец рулетки. Как хотите, дорогие мои читатели, но что-то тут было не чисто. Что-то во всём этом было мистическое и трудноперевариваемое. Мне очень хотелось окликнуть молоденького милиционера и сказать ему о замеченных мною несуразностях, но я не стал этого делать. Не стал просто потому, что сам по себе молоденький милиционер казался мне одним из звеньев несуразностей, окружающий меня за последнее время.
Что-то, воля ваша, мне надо было делать. И делать это что-то надо было срочно, пока события не завернулись таким образом, что обратного пути просто уже и быть не может. И тогда я отвернулся и пошёл в сторону от имеющейся суеты.
- Стой! - раздался строгий голос у меня за спиной, когда я не успел сделать и пару шагов.
Пришлось остановиться и шутливо поднять над собой руки, свидетельствуя тем самым, что я сдаюсь.
- А вас, товарищ, ещё никто не отпускал.
- Но никто и не задерживал, - возразил я.
- Это так, - быстро согласился голос молоденького милиционера. - И всё-таки я приказываю вам остаться.
Я обернулся.
Молоденький милиционер что-то чертил на бумаге, не глядя в мою сторону. Чертёж у него получался, судя по тому, что мне было видно, очень грамотный. Выполнить такой чертёж, не используя линейки, циркуля и иных чертёжных приспособлений, как и письменного стола, на котором должна разместиться чертёжная доска, было практически невозможно.
У молоденького милиционера, напротив, всё выходило очень красиво и грамотно. А изображён у него на листе оказался некий подъёмно-транспортный механизм. Я привстал на цыпочки и заглянул через его руку. Да, на листе красиво и очень грамотно расположился "Журавль" для подъёма воды из колодца. Я сделал молоденькому милиционеру несколько замечаний по выполнению чертежа. Он с уважением посмотрел на меня, исправил неточности, а затем, самым удивительным образом перебросил все свои циркули и линейки в левую руку, а правой одобрительно похлопал меня по плечу. И, неожиданно перейдя на "ты", заявил:
- Слушай, иди к нам. Нам такие люди, как ты очень нужны. Мой начальник, тоже, кстати, капитан (я посмотрел на его лейтенантские погоны и одобрительно кивнул головой) мне так и говорит "Васёк!". Это я Васёк, значит. - Он протянул мне руку, свёрнутую лодочкой. Я нехотя пожал её. Рука оказалась холодной, как снег. Пришлось с отвращением выдернуть свою руку и вытереть о подол куртки, ибо она, рука молоденького милиционера, оказалась ещё и потной до безобразия. - Если встретишь умного и грамотного человека, тащи его к нам. Я на тебя, Васёк, очень рассчитываю. Собственно говоря, только на тебя я и рассчитываю. На твоё глубокое, говорит, знание людей. Да и жизни тоже. Вот уйду, говорит, Вася, и место это ждёт тебя. Похлопает по спинке своего кресла, а потом расплачется скупой мужской слезою. Хороший он у меня.
С удивлением обнаруживаю слёзы на щеках молоденького милиционера и задаю вопрос:
- А вы, господин милиционер, я прошу прощения, кто будете?
Молоденький милиционер обшлагом рукава вытирает слёзы, текущие уж настоящим ручьём и, всхлипнув пару раз, сдавленным голосом произносит:
- Следователь я.
А потом глаза его стекленеют. Он приближает ко мне своё заплаканное лицо. И я вижу, что не плакал он вовсе, потому как нет никаких следов от его рыданий. Он делает каменное лицо и выдыхает:
- Старший следователь. Понял? Самый старший следователь! В нашем отделе старше чем я следователя нет. Я... Я самый старший.
Резко отворачиваюсь от дохнувшего на меня рта с много дней нечищенными зубами. А он закидывает руку за лацкан кителя, приподнимает ногу на бордюрный камень... И вот уже передо мною стоит Наполеон.
-Молодой человек!
Кто-то несильно, но настойчиво тряс меня за плечо.
-Молодой человек, это не ваше?
Передо мной стоял молоденький лейтенант. Одной рукой он держался за поручень, а в другой его руке трепыхалась в такт болезненно трясущемуся на неровностях колеи трамваю книга. Из-за его спины выглядывала молоденькая кондуктор. Её рыжие взлохмаченные кудри с хитро заплетённой косичкой, хитрый прищуренный взгляд и мятый полосатый чулок на левой ноге кого-то отчаянно мне напоминали, но я со сна никак не мог сообразить - кого.
-Вы чего молчите? - поинтересовался молоденький милиционер. - Вы, часом, не пьяны? - Он повёл носом, словно охотничья собака, почуявшая запах дичи.
-Нет, я не пьян. А книга..., - я всмотрелся в книгу в руке стража и сейчас же признал в ней "Похвалу глупости" Эразма Роттердамского, которую только что вот читал, едучи в трамвае. - Нет, точно моя, - подтвердил я и для убедительности закивал головой.
-А чем докажете? - поинтересовался страж порядка.
-Как чем? - я даже растерялся. А затем, вспомнив содержание книги, выпалил : - "Дураки, юродивые, глупцы и слабоумные гораздо счастливее мудрецов".
Милиционер, как мне показалось, тоскливо посмотрел сначала на меня, а потом на книгу и надтреснутым голосом сообщил:
-Оскорбление... да еще при... отягчённое... несение службы... я в мундире, понимаешь, - подвёл он итог своей сумбурной речи.
-Вы меня видимо не поняли, - поспешил я исправить положение. - Это я цитирую из этой книги. Я осторожно показал пальцем на книгу.
-То-то же. - Милиционер сразу успокоился. - А ещё.
-Что, а ещё? - не понял я.
-Во непонятливый! Процитируй еще.
Я на секунду задумался, а затем очень осторожно сказал: "Из животных всего счастливее те, которые не знают никакой дрессировки".
-А сейчас ты о чём? - спросил ни с того ни с сего начавший багроветь лейтенант.
-Ну, вы же попросили процитировать.
Я начал терять терпение от тупости и хамства милиционера.
Тем временем трамвай подъехал к остановке и резко затормозил. Милиционер развернулся и поинтересовался у кондуктора, заплатил ли я за проезд. Пока он ожидал ответа у потешающейся от услышанной беседы, если, конечно, можно таковой разговор назвать беседой, кондуктора, я решился на отчаянный шаг. Сам того не ожидая, я вырвал книгу из руки хамовитого лейтенанта и выскочил из трамвая.
Давненько я так быстро не бегал.
Подбегая к углу пятиэтажки, я оглянулся. К моему счастью, лейтенант не успел выскочить за мной и теперь отчаянно жестикулировал за пыльным окном уносящегося прочь трамвая.