Аннотация: История о нелегкой участи врача на войне.
- Это что? - нахмурился подняв глаза начмед.
- Это рапорт - тихо вздохнул Раскатов.
- Какой к черту рапорт!
- Там всё подробно изложено.
- Ты что же, под трибунал вздумал?
- Так как раз об этом написано.
Начмед опустил очки, придвинулся к Раскатову и сказал уже мягче:
- Володя, я всё понимаю. Здесь все прошли через свой ад, но пойми: это всё бессмысленно.
- Так я может о чистилище и прошу! - взвыл хирург.
- Капитан Раскатов! - рявкнул начмед. - Отставить! Ваш рапорт отклоняется! Вопросы есть?
- Есть, товарищ подполковник! Разрешите обратится к начальнику медслужбы ОГВ.
- Ну ты и упрямый! Хочешь трибунал - будет тебе трибунал! Только легче не станет! Ты прекрасно знаешь, какое будет решение.
- Легче мне уже никогда не станет! Разрешите идти?
Госпиталь расположился в полуразваленном здании бывшего дома культуры. Это было ужасно, но лучше чем ничего. Окна в большинстве своем были затянуты пленкой, крыша безнадежно текла, а на стенах во многих местах зияли пробоины, наскоро замазанные цементом. Цивилизация была чем-то далёким, оторванным - по сути своей госпиталь и являлся её островком, затерянным среди гор. И все как-то понимали, что бросать медиков нельзя, ибо здесь оказаться в их руках мог всяк и каждый. Инженеры периодически прикрывали остатки крыши брезентом, механики делились соляркой и запчастями для генераторов. Даже тыловики не жалели лишнего ящика пайков и помогали с дефицитными лекарствами. Самым большим событием стало бурение скважины, обеспечившие медиков относительно чистой водой. Никто не жаловался, всем было тяжело, каждый день кто-то поступал, каждый день кто-то умирал, но все понимали: только здесь ещё можно что-то сделать.
В тот вечер все только и говорили о недавнем нападении на госпиталь в Моздоке. Шумиха уже успела утихнуть, были даны соответствующие распоряжения об усилении охраны и все уже вроде начало стихать, но вот потянулись одно за другим страшные известия о гибели тех, кого здесь хорошо знали - таких же медиков как они. Все были скованы и подавлены; пили спирт, молчали. Звук взрыва и последовавшие за ним автоматные очереди вспороли тишину ржавым нестерильным скальпелем.
Те, кто дежурили на блокпосту погибли сразу, не успев даже открыть ответный огонь. Раскатов увидел их искалеченные осколками тела через пустую оконную глазницу. Вот и настал черед! Он одной рукой скинул с себя халат, дабы не превращаться в лёгкую мишень, а другой за цевьё выхватил из-под стола автомат. Будьте вы прокляты! Те, кто не щадит ни больных ни раненых!
Патронов мало - бить надо не наугад! Подпускать ближе тоже нельзя - он здесь один. Со второго этажа послышался ответный огонь. Молодцы ребята! Не растерялись. Раскатов целился хладнокровно и стрелял со всей ненавистью, которая только может переполнять человека, защищающего беспомощных. На этой войне не было правил, даже клятва Гиппократа как-то видоизменялась, извращалась, и врачи брали в руки оружие, защищая пациентов не только от болезни, но и от шальной пули.
Раскатов не услышал скрипа открывающейся двери, но почувствовал это и незамедлительно среагировал. Врач упал на пол, перевернулся и вскинул автомат.
- Свои! - крикнул Седых. Санитар явно тоже был готов ко всему.
- Левый сектор держи!
Объясняться было некогда - каждая секунда могла стать решающей. Теперь их двое, и быть может им удастся удержать приёмное отделение, но кто знает сколько там духов. Помощь наверняка запросили, но пока вертолеты долетят. Артиллерию здесь использовать нельзя. Неожиданно отделение начало заполняться бинтами и повязками. Все, кто ещё мог держать оружие спешили на помощь своим спасителям.
После боя всегда остается некое послевкусие, когда хочется рухнуть и всё забыть. Но никто себе этого позволить не мог - были убитые, были раненые, кто-то из боевиков, не спасшихся бегством мог быть ещё жив. Рядом с Раскатовым в окровавленном камуфляже с автоматом наперевес шагал Седых. Двадцатилетний мальчишка принял бой достойно, совсем не по детски - по мужски, а вот теперь, похоже, скис.
- Зачем, товарищ капитан... Зачем они это делают... Подло же...
- Подло, Мишаня, подло. Это они слабость свою показывают. Кишка тонка в честном бою осилить - вот они и нападают по-подлому, из-за угла, на безоружных и немощных.
- Мягко с ними слишком. Градом надо выжигать! Квадрат за квадратом! Чтоб никто не ушёл!
- И уподобиться им. Ты что ж предлагаешь? Градом всех: больных, стариков, женщин, детей.
- А всё равно нам местные не верят, камень за пазухой носят.
- Вот именно поэтому, Мишаня, надо быть гуманными. В этом сила! А местные поймут. Со временем всё будет ясно: кто с добром пришел, а кто с огнём и мечом. Вот поэтому и нельзя разжигать ненависть.
- Зачем я тут... - вздохнул Седых. - Учился бы хорошо, закончил бы, был бы врачом! И не попал бы в этот ад!
- Миш! - Усмехнулся Раскатов. - А я закончил институт, стал врачом... И вот видишь - я здесь. У каждого свой ад. Это испытание... Стоп!
Раскатову показалось, что одно из тел шевельнулось. Он подошёл ближе. Тело лежало лицом к земле - видно было, что очередь настигла его, когда он уже убегал. Раскатов нагнулся... Черт побери! Это был ребенок! Мальчишка лет шестнадцати, не более. Что он забыл на этой войне? Пульс был, нитевидный, еле уловимый, но ритмичный.
- Седых! Срочно за носилками!
Шансы мальчика были невелики. Плевра была разорвана в клочья, лёгкое было превращено в кровавое месиво, сильная кровопотеря, но самым страшным было повреждение сердечной камеры. Раскатов долго пытался дренировать переикард, но юношеское сердце не выдержало, ответив инфарктом миокарда. Жизнь угасала. Через два часа после начала операции хирурги констатировали смерть. Фармацевт ещё долго возмущался: мол, на своих лекарств не хватает. Раскатов обозлился. Все раненые - всем требуется помощь!
На следующий день Раскатов сидел в ординаторской хмурый и злой. Не сказать, чтобы вчерашний бой сильно их потрепал: пятеро убитых и девять раненых, двое тяжёлых. Для регулярной армии этот бой можно было бы считать в высшей степени успешным, но погибли врачи. Двое незаменимых пар рук, которых так всегда не хватает. С самого утра в госпиталь прикатил особист. Он допросил пленных, потом о чём-то долго говорил с начмедом, потом кратко побеседовал с участниками боя. Всё было как-то неправильно. И дело даже не в том, что действия медперсонала оценивались геройски, а подразделению охраны, похоже, придется худо. В налёте участвовал кое-кто из местных, в том числе и мальчишка. Зачем, думал Раскатов, зачем стреляли в людей, которые им же и помогали? Зачем мальчишка пошёл с боевикам? Сизый сигаретный дым, витиевато поднимавшийся к потолку оставлял только больше вопросов.
Раскатов заметил в разбитое окно, то из которого недавно поливал из автомата, двоих. Это был немолодой местный мужчина и совсем молодая девушка, тоже из местных, с чёрным платком на голове. Они стояли на блокпосту и о чём-то пререкались с дежурным отделением. Бросив окурок в разбитое окно, Раскатов пошел к выходу.
- Это подлые собаки! Они убили Мурата!
- В чём дело? - спросил Раскатов у дежурного.
- Да вот, товарищ капитан, говорят, что нужна помощь, а сами между собой договориться не могут.
Раскатов подошёл к девушке. Кажется, он её уже видел среди местных.
- Что у Вас случилось?
- Помогите! - девушка вся тряслась. - Бабушка Манимат умирает!
Дежурный УАЗ несся по извилистой дороге. Девушка уверенно показывала путь, вся дорога заняла не больше десяти минут.
Бабушка Манимат, женщина семидесяти пяти лет, действительно умирала: инфаркт парализовывал старческое сердце, систолическое давление приближалось к восьмидесяти, развивался кардиогенный шок. Вены были тонкими и сухими словно старые веревки, игла долго не слушалась - плясала в руках, пока наконец Раскатов одним осторожным но уверенным движением не вогнал ее и пустил в вену допамин. Но что-то шло не так: сердце сбивалось, затихало потом снова выныривало из паузы, пока не замерло...
- ДФБ! - крик вырвался из самых глубин груди Раскатова.
Седых за считанные секунды ввалился в комнату с дефибриллятором. Следом вбежал бородатый, тот что был с девушкой на блокпосту:
- Как ты посмела позволить им осквернить наш дом...
- Синусовый! - Седых повернулся к врачу и повторил едва ли не шёпотом. - Синусовый, брадикардический.
Раскатов глубоко вздохнул, вытер тампоном пот со лба и приоткрыл капельницу с допамином.
- Носилки!
На пороге дома, когда бабушку Манимат уже выкатывали, снова возник бородатый.
- Не смейте её забирать!
- Уважаемый.... - Ракскатова это начинало раздражать. - Как Вас?
- Казбек.
- Так вот, Казбек. Вы больной кем приходитесь, родственник?
- Почти. Свой. И я не желаю, чтобы ты, собака, её забирал!
- Во-первых, не собака, а врач; а вторых, раз вы не родственник, то отойдите в сторону и не мешайте мне спасать жизнь. Вы, уважаемая, - Раскатов повернулся к девушке, - кем больной приходитесь?
- Внучка.
- Очень хорошо. Как Вас звать?
- Лейла.
- Так вот, Лейла, Ваша бабушка в очень тяжёлом состоянии - у неё инфаркт. Требуется постоянный врачебный уход. Я Вас попрошу проехать с нами. Мы окажем вашей бабушке помощь.
-Вы, правда, убили Мурата? - спросила Лейла уже в машине.
Раскатов наконец понял, о ком идет речь. И горько стало у него на душе и тошно. Память четко рисовала картинку убитого в спину сегодняшней ночью мальчишки идущего с Лейлой по базару. Вот где он раньше их видел!
- Кем он тебе приходился?
- Брат. - тихо проронила Лейла.
- Понимаешь... Твой брат был с боевиками ночью. Они напали на госпиталь. Мы защищались.
Лейла молчала.
- Он был с оружием. Ты же не думаешь, что хорошо нападать на тех, кто не в состоянии себя защитить.
- Да, это, наверное, плохо. - она помолчала немного. - Бабушка поправится?
- Не могу точно сказать. Но шансы есть, и мы ей поможем.
Начмед ничего не сказал, всё читалось в его глазах. Раскатов всё понимал. Мест нет, лекарств не хватает... Но старухе требуется помощь - она не выкарабкается сама.
Шли дни, бабушка Манимат явно шла на поправку. Вскоре она встала и даже начала бродить по госпиталю. Лейла часто приходила и вскоре стала почти своей в госпитале. Она часто говорила с Раскатовым, благодарила, спрашивала, что такое инфаркт. Как-то она сказала, стоя под дождём:
- Дядя Казбек говорит, что это всё не правильно.
- Что не правильно?
- Он говорит, что бабушку должен был забрать Аллах, а вы не дали, и теперь она будет мучиться.
- Лейла, ну подумай сама: неужели было бы лучше, если бы она умерла. Ведь бабушка осталась с тобой, ты видишь, что ей лучше. Не так ли?
- Не знаю. Дядя Казбек говорит, что вы все подлые собаки пришли нас убивать.
- И ты в это веришь?
Лейла молчала.
- Послушай: мы обладаем страшным оружием, которое может стирать с лица земли целые города, в считанные секунды сжигать заживо миллионы людей. Но мы его не применяем.
- Почему?
- Потому что мы не хотим никого убивать - мы воюем только с теми, кто убивает нас. Ну представь себе: люди мирно живут, ходят на работу, в театр, отдыхают. И вдруг где-то раздается взрыв - и они все мертвы.
- Там, откуда ты приехал нету войны?
- Нету, Лейла, там всё по-другому.
- Расскажи мне... Расскажи про театр. Я об этом слышала, но ничего не знаю.
И Раскатов долго рассказывал. О другом мире, где не стреляют, о театре и о кино, о детских садах и школах, о другой жизни, которая казалась девушке доброй сказкой. Так шел лень за днём. Лейла приходила к Раскатову, слушала, улыбалась смеялась, совсем по-детски, искренне. И поцелуи её тоже были совсем по-детски робкими.
Война не давала о себе забыть - регулярно поступали раненые, но в то промозглое утро в госпитале стало по настоящему жарко. Колонна на перевале попала в засаду - мало кто уцелел. Все помещения бывшего ДК заполнялись изуродованными мальчишескими телами, пули, осколки и шрапнель падали из зажимов хирургов гроздьями. Этот постоянный несмолкающий звук падающего металла давил, угнетал. Костлявая старуха снова раскачивала свой смертельный маятник. Операции не прекращались ни на минуту, и почти отовсюду доносился этот глухой бесящий звук. Фармацевт, сидя у пустого холодильника рвал на себе волосы. Кровь, которая могла ещё спасти чьи-то жизни, закончилась. Оставалось только идти к лёгким больным и чудом спасшимся бойцам искалеченного конвоя и просить. Нет, не просить - умолять. В тот злополучный день никто не зашёл в одинокую палату, бывшую когда-то подсобкой, никто не вспомнил о старухе. Когда поздним вечером Раскатов мимоходом заглянул, было уже поздно - обмякшие руки были холодными. Ад продолжался.
- Вы все врёте! - рыдала Лейла. - Вы врёте! Прав дядя Казбек, вы подлые собаки! Нет никакой мирной жизни, вы все врёте! Вы спасаете только свои шкуры! Вам надоело воевать друг с другом и вы пришли к нам! Собаки!
В приемном снова было тихо, только Седых почти беззвучно посапывал на топчане. Всё стихло, всё упорядочилось. Если на войне возможен хоть какой-то порядок. Четыре дня прошли в агонии, потом в госпиталь заявилось командование поблагодарить, вручить награды и естественно опрокинуть по ампуле. Силы иссякли у всех, и все сейчас их восстанавливали как могли.
Часовые её пропустили - все уже успели к ней привыкнуть. Она тихо вошла в приёмное отделение, расстегнула потрёпанную куртку, под которой на животе виднелась связка самодельных шашек, и потянула руку к детонатору. Раскатов не запомнил, видел ли он её лицо в тот момент, да и не осознавал, наверное, видел ли он её вообще. Осознание пришло после того, как звериное чувство угасло, когда вскочил с топчана перепуганный санитар, когда со звонким грохотом выпал из рук дымящийся автомат, когда девичье тело уже лежало на полу, сжимая в руках несработавший детонатор, и только тоненькая струйка крови текла из пулевого отверстия по её бледному лбу. У каждого свой ад.