Меня очень обидели. Кто? Всегда и всех обижают те, от кого этого не ждут. Иначе это не было бы обидой. За что? Всегда и всех обижают за одно и то же - за беззащитность и доверчивость. Иначе и это не было бы обидой. Почему меня обидели? На это можно ответить. Только зачем нужно терзать себя и доискиваться - почему? Сделай так, чтобы тот, кто обидел тебя однажды, никогда не повторил этого. И, если тебя обидел тот, кого ты считал другом, - а он не был другом, потому что, если бы он был другом, он не смог бы тебя обидеть, - если тебя обидел тот, кого ты считал другом, разорви узы, которые тебя с ним связывают. Напряги все свои силы - и разорви. А если твоих сил не хватит, если веревки так плотно и так крепко опутали твое сердце, что их нельзя разорвать, не повредив его - оставайся другом тому, кто тебя обидел. Дай себя убедить, что все ошибка. Посмейся вместе с ним над забавным недоразумением, вздохни облегченно и по-прежнему радуйся его дружбе. И по-прежнему отдавай ему тепло твоего с ердца. И гордись его красотой. И его умом. И его обаянием. Только не надейся, что в прошедшей грозе отгремели все громы, отсверкали все молнии, и просыпались все грады. Не надейся. Потому что тот, кто смог тебя обидеть, не оценит твоего прощения. Он увидит в твоем великодушии слабость, в твоей искренности глупость, а в твоей доверчивости мишень, в которую так удобно и так занимательно стрелять насмешкой, сплетней, а может быть, и подлостью. И не надейся, что боль от второй обиды будет слабее, чем от первой. А от третьей слабее, чем от второй. Не надейся, потому что и во второй, и в третий раз ты будешь так же беззащитен и беспомощен, как в первый. И потому, что даже самое маленькое второе и третье предательство будет казаться тебе такой же катастрофой, как первое. Даже самое маленькое, если, конечно, предательства можно делить на маленькие и большие.
Меня очень обидели. Меня обидели в доме, куда я приехала гостьей. Меня обидели люди, с которыми я только что сидела за одним столом и которых много лет считала своими друзьями. Я еще держала в руках бокал с вином и с недоумением смотрела на смеющиеся пьяные лица. Происходило что-то не то. Они смеялись над тем, что знала только она, моя лучшая подруга, мой друг, мой самый близкий человек. Они смеялись над тем, что было важным только для меня, но что было для меня самым важным, может - единственно важным в моей не очень-то удавшейся жизни.
Я держала в руке бокал с вином и с недоумением смотрела в пьяные смеющиеся лица. Я почувствовала, что краснею. Как бывало в юности. Так, как будто кровь вдруг прорвала какую-то плотину и заливает глаза, плечи, колени. Господи, как все просто. Как примитивно и просто. Я отодвинула бокал, встала и вышла на веранду. Там были щадящая прохлада и щадящая полумгла, только тусклая полоса света от матовых стекол двери в столовую пересекала веранду из конца в конец.
Как все просто и как примитивно!
Моя сумка стояла возле двери на крыльцо. Я уже поворачивала ручку этой двери, когда она выскочила на веранду.
- Миленький мой, глупенький, лапушка, ну, что ты? Зачем обижать хозяев? Ну, немного пошутили. Ну, немного посмеялись. Ведь я рассказала все в таком аспекте, что ты только выиграла.
Руки у нее горячие и сильные. От нее пахнет смесью "Жемчуга", "Красной Москвы" и чего-то еще. Она считает, что каждой женщине необходим свой аромат.
- Ну, куда ты пойдешь, дурачок, уже час! Автобусы не ходят, до станции двадцать пять километров. Подожди до утра, Кузьма проспится - отвезет тебя на машине. Ну, подожди, кисонька!
Я вырвалась на крыльцо, чуть не сбив ее с ног, и, едва не потеряв равновесия, бегом добежала до калитки.
- Ленка, не дури!
Я рванула калитку и оказалась на немощном проселке. Кажется, шоссе направо. Ну да, мы подъезжали отсюда. Шоссе должно быть недалеко. Когда мы сворачивали, Кузьма сказал: "теперь почти приехали". И по шоссе тоже направо - Кузьма делал левый поворот.
Шпильки открытых туфель проваливались в рыхлую землю. Мелкие камни больно давили на ступни через тонкую подошву, а камни покрупнее заставляли ногу подгибаться у щиколотки. Ничего, доберусь до шоссе - будет легче. Двадцать пять километров - не так уж и много. Кажется, меня сейчас не испугали бы и все сто двадцать пять.
Шоссе скорее угадывалось, чем виделось. Оно угадывалось в двух шагах, а дальше было уже не различить ничего. Теперь просто. Я села прямо на асфальт и сбросила туфли. В сумке лежали резиновые сапоги и теплые носки для завтрашней грибной вылазки. И длинные лайковые перчатки, в которых я приехала. Резиновые сапоги и лайковые перчатки. Ничего, в темноте годится. Главное - сапоги. Теперь можно идти сколько хочешь. Сколько надо. За четыре часа я дойду до станции, а около пяти часов в город пойдет первая электричка. Еще полтора часа - и город. В восемь я лягу спать, а когда проснусь, все будет позади. И путь по шоссе и гостеприимная дача.
Вдруг далеко впереди стало сине светлеть, как будто разгоралась синяя заря, и готовилось взойти синее солнце. Ярче, ярче. Из-за поворота появились фары. Вся темнота, висевшая над шоссе, разорвалась посредине и, как театральный занавес, отступила к обочинам. Темнота у обочины стала такой плотной, как будто полоса асфальта заканчивается у края пропасти. Я остановилась, боясь сделать неверный шаг. На несколько секунд свет выхватил цепочку черных фигур поперек шоссе. Цепочка тоже разорвалась посредине и тоже оттянулась к обочинам. Потом свет ударил меня по глазам. Я стояла у края пропасти совсем слепая и боялась потерять равновесие. Стремительная громадина с грохотом пронеслась мимо, и холодный черный вихрь начал разворачивать меня и тянуть назад. Я качнулась и медленно, неуверенно пошла вперед. Пустое шоссе стало как будто еще более пустым, а я сама стала как будто меньше, беспомощнее и беззащитней. Навстречу слышалось дружное ровное цоканье. Наверное, солдаты. Они осветили меня карманным фонариком. Один из них сказал: "Ничего женщина". Другой подтвердил: "В порядке". Третий скверно хихикнул: "Я бы ее изнасиловал". Сопляки. Юмористы!
...Что это за звуки? Кто-то идет сзади? Я остановилась, вслушалась в черную пустоту безлунной безветренной ночи. Если я его не вижу, он тоже меня не видит. Почему же он остановился? Значит, он тоже слушает?.. Хороша я - начинаю бояться звуков собственных шагов. Надо идти и не думать глупостей. Идти и не слушать тишину. И не останавливаться. Идти. Только почему-то идти очень трудно. Говорят - ноги прирастают к земле. Это правда - прирастают...
Я иду быстро и не останавливаюсь. Иду и изо всех сил стараюсь не слушать черноту. И все же изо всех сил ее слушаю. Под ногами громко перешептывается асфальт. Почему так громко? Какая-то автоматика включается в моем теле, и я чувствую, как мои шаги делаются все более осторожными, а шепот асфальта все приглушенней. Не хватает еще пойти на цыпочках. И я иду вперед твердым широким шагом, размахиваю свободной от сумки рукой и стараюсь ничего не слушать. Это только от непривычности. От тишины, черноты и непривычности. Днем я бы ничего не боялась. А ночью и вообще нечего бояться. Ну, кого же бояться, если, может быть, на всем шоссе, до самой станции, я одна? Дома мне будет смешно даже вспомнить об этом детском страхе. Кому-нибудь рассказать: шла по совершенно пустому шоссе и кого-то боялась. Засмеют. Как будто при мне Бог знает какие ценности. Чемодан с деньгами. Или секретный пакет. Всех ценностей - часы, туфли на шпильках и три рубля денег. Если они кому-нибудь так уж понадобятся - я переживу. Берите, скажу, дорогие грабители, мои часы, туфли на шпильках и три рубля денег. И лайковые перчатки в придачу. Я - человек не гордый, я доеду до дома и зайцем. Даже, если потребуется, заплачу штраф железной дороге. Так что пользуйтесь. Это будет даже интересно - ведь меня еще ни разу не грабили на большой дороге. Это даже экзотично. Только, скажу, оставьте мне мои резиновые сапоги - мне еще так далеко идти до станции. А может, я еще от вас и убегу. В резиновых-то сапогах. Возьму и убегу. Вам ведь тоже меня не видно. Не прожектор же у вас с собой, только карманный фонарик. Убегу. Сверну с дороги и за что-нибудь спрячусь... Нет, прятаться нельзя. Сидеть и ждать - найдут тебя или не найдут. Не дышать. А где-то совсем близко будет шарить фонарик, а ты ничего не будешь видеть, кроме его беспощадного луча. А потом он ударит тебя по глазам...
А правда. что делать? Кричать? Но для кого кричать, если на шоссе до самой станции, я одна? Я и еще он. Или они. Вот и кричи себе... А если бежать... Я буду бежать, и они будут бежать. Я буду бежать и ждать, что сейчас они ударят. Сзади. Сейчас. Или через несколько секунд. Или через минуту. Откуда-то сзади под ноги упадет луч карманного фонарика. И тогда станет трудно дышать, как в страшном сне.
Я снова отчетливо слышу за спиной чьи-то шаги. И снова в моем теле включается автоматика, и снова мои шаги становятся все осторожнее и осторожнее. Мучительно хочется остановиться, замереть и слушать.
Нет, так не пойдет. На что ты рассчитывала, когда уходила? На неоновые рекламы и милиционеров на перекрестках? Что случилось? Идешь и, как девчонка, выдумываешь разный вздор. Ну, вернись, ты прошла еще много меньше половины пути.
Впереди опять засинело. На фоне синего рассвета резко выступили иссиня-черные зубцы сосен. Ну вот, еще машина. Выбеги ей навстречу и замаши рукой. Может быть, она остановится, и тогда ты через несколько минут будешь у поворота на проселок. Останови машину и вернись. Вернись и скажи: "Прости меня. Я действительно не заслуживаю того, чтобы со мной считались. Смейся надо мной, сколько хочешь, потому что ты права. Я действительно ни на что не гожусь и ничего не могу. Я даже не могу уйти оттуда, где меня обижают". Вернись и скажи ей это. Вы чокнитесь в честь примирения, а завтра она расскажет всем общим знакомым новый анекдот. Она все равно его расскажет, но ты помоги ей сделать анекдот красочнее. Ведь это и в самом деле анекдот: человек идет и сам себе закатывает истерику.
Я остановилась и повернулась спиной к машине прежде, чем она успела меня ослепить. Свет прошел справа от меня, слева от меня, прошел через меня насквозь. Машина прошла мимо, и снова на шоссе стало на секунду как будто еще холоднее и пустынней. Но на этот раз обочина не стало пропастью, впереди по-прежнему угадывалось прочное и надежное шоссе...
...Когда я дошла до станции, уже собиралось всходить солнце. В здании вокзала было уже открыто окошечко кассы, а электричка уже стояла у платформы...