Мы ездим к Любочке раз в неделю, по четвергам, иногда вдвоем, а иногда и по одной, потому что ехать далеко, и мы устаем. Чтобы поездка казалась короче, я мысленно делю ее на 9 этапов.
Первый - от дома и до метро. Я выхожу из дома ровно в час дня, когда заканчивается по телевизору передача, которую я стараюсь не пропускать. Если я еду одна, то в руках у меня увесистый пакет, все, чем я хочу развлечь и утешить подругу: бутерброд с чем-нибудь вкусным, какой-нибудь салатик вроде разрезанного помидора, фрукты, сок, печенье и конфеты. У самого дома я захожу в магазин и покупаю стаканчик сметаны, она очень любит. Если едем вдвоем, то все покупки делим пополам, и то, что везу я, умещается в сумочке. Иду я размашистым шагом, даже размахиваю руками, чувствую себя бодрой и чуть ли не молодой. Соображаю, не забыла ли чего-нибудь, со мной это в последнее время случается. Вроде бы, все на месте: деньги, проездной билет, мобильный телефон, который, кстати, почти никогда в поездке не требуется. Пешком иду до остановки транспорта, затем еду автобусом и вхожу в метро. Начинается второй этап путешествия.
В метро чаще всего свободно, особенно летом. Я вхожу в первый вагон, чтобы на пересадке было удобнее, и усаживаюсь, если удается, на своем любимом месте, первом от начала вагона и напротив входных дверей. Там почти не дует. Ехать недолго, и я чаще всего бездумно смотрю перед собой. Глядя на соседей, думаю: неужели и мы, проходи наша молодость во времена сегодняшней моды, одевались бы так же? Выставляли бы напоказ половину груди? Кстати, не у всех модниц она достойна того, чтобы выставлять ее напоказ. Неужели мы тоже оставляли бы полоску голого тела между коротенькой кофточкой и джинсами, которые, к тому же, на два размера меньше, чем нужно? Иногда чей-то пышный зад оказывается как раз перед глазами. Или живот, тоже пышный, нависающий над заниженной талией. Тогда мощный пуп смотрит на тебя, нахально, как глаз циклопа...
После пересадки на другую линию ехать далеко, за остановками можно не следить... Последнее время и домой к Любочке ездить было не близко. Не так далеко, конечно, как теперь в пансионат, но не близко. Несколько лет назад ее племянница поменяла Любочкину комнату в центре, вместе со своей однокомнатной квартирой в спальном районе, на двухкомнатную, тоже в спальном районе. Оформила новую квартиру на себя, перевезла в нее Любочку и укатила то ли в Америку, то ли в Канаду. А Любочке на новом месте стало совсем одиноко. Она потом уже и жалела, что переехала. Говорила, что живет как сторож чужой квартиры, хот и пользуется ванной, которой в коммуналке не было. Мы встречались редко, больше перезванивались. Она стала жаловаться на плохое самочувствие, особенно с утра. Стала забывать, переспрашивать: а куда ей нужно подъехать? А когда? В последнее время за ней было нужно заезжать. Приедешь к ней в ее Тмутаракань, и уже вместе направляешься на прогулку, в музей или в гости. Она каждую минуту спрашивает: "А куда это мы едем? К Нине? А зачем? А, день рождения, понятно". И через минуту снова: "А куда это мы едем?.." После прогулки или застолья снова едешь в Тмутаракань, провожаешь ее.
Несколько лет подряд, сидя в гостях за столом, она рассказывала одни и те же истории. Почти весь вечер сидела молча, но потом выбирала момент и эти истории рассказывала. Мы все давно знали их наизусть, но слушали. Кое-кто, не знавший Любочку близко, раздражался. А истории такие. Когда она была ребенком, и они жили в деревне, ее отец подобрал однажды в лесу крошечного лисенка. Привез домой и, как живую игрушку, отдал детям. Мама поила лисенка молоком, а дети с ним играли, таскали на руках как щенка или котенка. Лиска и выросла то ли лисой, то ли собачкой или кошкой. Бегала вместе с ребятишками, лаяла и мяукала. За курами не охотилась, быстро поняла, что этого делать нельзя. Зато, услышав звон подойника, устремлялась вслед за мамой и, пока та доила корову, терпеливо ждала своей миски парного молока. Не только все дети, но и все взрослые в деревне знали о ручной лисице по имени Лиска. Кто-то предлагал отцу продать ее, но тот сказал: "Нет, пусть ребятишки играют". А потом какой-то пришлый охотник застрелил ее прямо в Любочкином дворе. Любочка, ее братишка и сестренка долго плакали. Незадачливый охотник раскаивался и предлагал выкупить "добычу", но отец от денег отказался, и дети свою любимую Лиску похоронили.
Еще Любочка рассказывала про мерина Гуревича. Он был очень умным, очень добрым и никогда не сбрасывал с себя детей, если те хотели покататься. А назвали его в честь уполномоченного, приезжавшего в деревню организовывать колхоз. Отец на уговоры Гуревича не поддался и остался единоличником. А мерин Гуревич, как рассказал детям отец, погиб героически. Он пасся вместе с соседской кобылой Зорькой, когда на них напали волки. Летом. Он вступил с волками в единоборство и спас подругу. Кобыла убежала, а его самого волки растерзали. Так было или по-другому, но крестьянин оказался без лошади. И оказался с семьей уже не в своем деревенском доме, а в домике на окраине поселка при узловой железнодорожной станции. Там он вскоре и умер.
Незадолго перед войной старшая сестра Надя уехала учиться в Ленинград, а Любочка поступила работать в местный леспромхоз. Ее приняли ученицей в бухгалтерию. А с шестнадцати лет уже доверяли получать в банке зарплату на всех сотрудников. За этой зарплатой она ходила безо всякой охраны через лес, мимо кладбища и железнодорожной станции. Невдалеке находилась колония для правонарушителей, откуда иногда случались побеги. Но она по молодости лет ничего не боялась и спокойно несла сумку с деньгами. Ничего плохого с ней и не произошло. Маленькая и тоненькая, она в свои шестнадцать лет выглядела на четырнадцать.
С весны 42-го мимо станции пошли эшелоны с эвакуированными из Ленинграда. Иногда Любочка проходила мимо снятых с поезда, сложенных у кладбища и еще не похороненных трупов. Летом добралась до своих и эвакуированная Надя. Дома ее не сразу узнали. Поясок на надетом ею в дорогу сатиновом синем халатике застегивался, обернувшись вокруг талии не один, а два раза... Последние два-три года Любочка перестала рассказывать эти истории.
Мы говорили между собой, что нужно бы сообщить о Любочкиной состоянии ее заокеанской племяннице, но адреса у нас не было. Она могла при желании с нами связаться, у нее был номер телефона, а мы с ней не могли, своих заграничных координат она не оставила. Год назад она приехала сама, определила Любочку в пригородный пансионат, сдала квартиру - и отбыла на свою новую родину. Правда, перед этим позвонила и предложила съездить в пансионат с нею вместе, показала дорогу. Заодно рассказала, что как раз перед ее приездом Любочку то ли сбил, то ли просто сильно ударил автомобиль. И что Любочка ни за что не хотела оставаться в пансионате. Она кричала, рвалась выпрыгнуть в окно, и ее пришлось чуть ли не связать прежде, чем удалось сделать успокаивающий укол.
Мы можем добираться до пансионата на городском транспорте, по льготному проездному билету, но вместе с племянницей пришлось воспользоваться маршруткой. Там она заплатила только за себя. За океаном умеют считать деньги и на ветер их не бросают. Дорогу-то она показала, но денег на передачи не предложила. Видимо, за океаном о покупательной способности российской пенсии представление не совсем точное...
По выходе из метро начинается третий этап путешествия - автобус. Не так давно небольшой городок областного подчинения стал районом города, и комфортабельные автобусы ходят часто. Мы заходим недалеко от кольца, поэтому почти всегда едем сидя. Дорога занимает около часа, это если не попадешь в пробку. Но проехать без пробок удается редко. На узком шоссе вот-вот должны начать реконструкцию, а пока аварии и пробки почти каждый день, особенно в районе строящейся развязки. Впрочем, если едешь сидя, вынужденные остановки не так уж и тяготят.
Сколько раз нам предстоит эта дорога? Ведь Любочка приговорена пожизненно. Сколько проживет она, сколько проживем мы?
Мы познакомились с ней совсем молодыми, когда я пару месяцев проработала в одном с ней отделе. Показав на юную девочку с двумя толстыми косичками, одна из доброжелательных сотрудниц сказала мне:
- Думаешь, она очень молодая? Она только так выглядит, а ей уже 22 года!
Любочка жила в общежитии для молодых специалистов, в одной комнате с моей близкой подругой, т.ч. наше знакомство продолжалось и после моего перевода в другой отдел, постепенно превращаясь в дружбу. Хоть поначалу и не очень тесную
Фамилия Любочки - Жасминова. Она рассказывала, что у их семьи была обычная фамилия - Селивановы. Но то ли дед ее, то ли прадед, выправляя паспорт для отхода на заработки, велел записать себя Жасминовым. Можно улыбнуться, а можно понять: человеку в жизни чего-то очень не хватало, какой-то красоты....
Уже тогда, в 22 года, техник Любочка Жасминова была на очень хорошем счету у начальства.
Техником она проработала недолго, стала вскоре и.о. инженера, потом инженером, потом старшим инженером. Ей дали комнату. Незадолго до выхода на пенсию сделали главным технологом большого оборонного заказа, а после успешной сдачи заказа наградили орденом Знак Почета. Когда ее провожали на пенсию, не только ее комната, но и вся, на удивление - дружная, коммунальная квартира едва вместила всех приглашенных, в основном - сослуживцев.
Карьера у Любочки получилась. А вот то, что называется личной жизнью... Теперь я понимаю, что она с юности была очень одиноким человеком. На работе она серьезно ни с кем не подружилась, а сестра Надя вскоре вышла замуж и у нее родились дети, которых Любочка помогала нянчить.
. Любочка же замуж не вышла. У нее не было ни одного любовника, ни одного друга. По-моему, ее ни разу не пригласили в кино. Удивительно, но это факт. Кажется, именно это знахари и прочие связанные с оккультизмом люди называют венцом безбрачия. Это тем более удивительно, что у нее была неплохая внешность: миловидное русское личико, тоненькая фигура, чудесные густые светлые волосы. Расставшись с косами, она регулярно делала укладку, и в соседней парикмахерской имела своего мастера. Она не стремилась к оригинальной одежде и потому не пыталась шить сама, но много лет ходила в ателье к знакомой закройщице. Она читала, бывала в театрах и музеях. Но никогда не бывала не только на танцах, но даже и на институтских вечерах. Да и нам всем как-то даже не приходило в голову, что Любочку можно позвать с собой на танцы. Наверное, так же было, когда она училась в техникуме: ни на танцы, ни на каток, ни в спортивную секцию, ни одной близкой подруги. Почему? Наверное, все дело в Любочкиной неуверенности в себе. Приехала из деревни, столкнулась с разбитными городскими девчонками и, по скромности, начала считать себя хуже, чем они. И началась цепная реакция: чем больше неуверенность в себе, тем меньше общения, а чем меньше общения, тем больше неуверенность, ниже самооценка. В последнее время я раскаивалась в своем недостаточном к ней внимании в молодости. А она была гордой и ни о чем подобном никогда не говорила, не жаловалась. Даже тогда, когда мы стали уже людьми достаточно близкими. Делала вид, что от этого не страдает. Как-то с юмором рассказала о посещении гинеколога, о том, как доктор удивилась, обнаружив Любочкину девственность. Уже незадолго до пенсии, она сказала: "Единственное в жизни, что я сделала правильно - я не вышла замуж". От этой ее бравады мне и стало впервые за нее больно. Всплыло и долго не отпускало воспоминание: я шла пешком домой, была прекрасная погода, меня провожал знакомый, который мне немного нравился. И вдруг - Любочка. Она вышла из телефонной будки недалеко от своего дома. Она кому-то не дозвонилась, может - мне? Когда она увидела меня, она растерялась. Мы остановились, поболтали, и пошли дальше. Почему я не позвала ее с собой? Мы пришли бы ко мне, попили чаю, поболтали, а потом, может быть, он проводил бы ее до дома. Ну, не проводил бы, но все равно она бы развлеклась, ушла на один вечер от одиночества. А мне это даже не пришло в голову, мы пошли дальше, оставив ее у телефонной будки...
После автобуса четвертый этап, мы идем пешком. Когда не холодно и нет дождя, мы не торопимся и вместо двадцати минут тратим полчаса. Конечно, на шоссе, которое постепенно превращается в улицу большого города, мимо нас в обоих направлениях несутся, гремят и тарахтят машины. Но все же на той стороне, где мы проходим, пока еще частные дома, палисадники. Прямо на тротуар свисают яблоки, которых из-за близости транспорта не срывают. Потом мы сворачиваем на боковую улицу и долго идем вдоль забора пансионата. На противоположной стороне огромная стройка. Лебеда, репей и ромашки, растущие вдоль забора пансионата, покрыты слоем цементной пыли. Зато за проходной вдоль длинного асфальтированного пандуса, ведущего к нужному нам корпусу, заботливо высажены цветы. Ближе к концу лета ирисы и петунии сменяются бархатцами и астрами...
Вот сейчас мы длинными коридорами подойдем к отделению, наденем на ноги уродливые бахилы и позвоним. В замке повернется ключ, и тяжелая дверь откроется. Мы не знаем, предложат ли нам пройти в палату, или Любочку приведут к нам в гостиную. Это на усмотрение дежурного персонала. Отделение - замкнутый квадрат. Чтобы дойти до Любочкиной палаты, нужно сделать три поворота. Коридоры светлые и чистые, но с непривычки трудно дышать спертым воздухом. В коридорах много больных. Одни куда-то бредут, другие, как куры на насесте, сидят рядком на поставленных вдоль стен стульях. Они разглядывают нас, некоторые здороваются. Молодая глухонемая женщина в инвалидной коляске, увидев нас, начинает подпрыгивать и пытаться что-то произнести. На ее лице радость и она показывает рукой в сторону палаты, как бы говоря, что Любочка не месте. Она уже наша знакомая, мы обязательно приносим гостинцы и на ее долю. Однажды она очень просила отдать ей приколотый к моему свитеру небольшой тряпочный цветок. Но я не могла, потому что цветок прикалывался булавкой. В следующий раз я принесла специально для нее сделанный цветок на безопасной липучке. Кажется, ее зовут Анна...
До недавнего времени на койке рядом с Любочкиной жила Галина Алексеевна. Раньше она преподавала физику в военной академии. Не знаю, какой у нее был диагноз, но она понимала все. При первой встрече она попросила у меня телефон, дозвонилась до внучки. Называла ее разными ласковыми именами, спрашивала про зачеты, умоляла забрать домой - и плакала. Но в палату вошла санитарка и сделала мне выговор. А потом в каждый приемный день мы видели, как Галина Алексеевна передавала всем, кто заходил в палату "с воли", записку с именами дочери и внучки, с номерами их телефонов. Она плакала и просила позвонить, объяснить, что она здесь не может, что ее нужно немедленно забрать домой. И нам дала такую записку. Конечно, мы обещали и, конечно, звонить не стали. Не для того родные поместили ее сюда, чтобы забрать. В прошлое посещение мы узнали, что Галина Алексеевна умерла от инфаркта...
Мы звоним у двери. Пятый этап путешествия самый трудный. Но это середина. Перелом. И с каждым новым этапом мы будем ближе к дому....
Нас здесь уже узнают.
- Вы к Жасминовой? Сейчас мы ее вам позовем.
Одна из сестер записывает нас в тетрадь, проверяет содержимое наших пакетов и просит пройти в гостиную. В большой комнате стоят покрытые тюлем столики, масса цветов. А недавно появились огромный аквариум с яркими красивыми рыбками и современный телевизор с огромный экраном. Мы входим и здороваемся. Мы уже знакомы с теми, кто посещает больных регулярно. Таких немного. Они нам отвечают, и в комнате становится тихо. Больнее сосредоточенно едят. Но вот открывается дверь, раздаются громкий нечленораздельный выкрик и смех. Бабушка привела с прогулки внучку. Внучке 25 лет, она на полголовы выше бабушки, упитанная и была бы красивой, если бы не бессмысленное выражение лица. Одна из больных перестала есть и, показывая на внучку, залепетала:
- Она меня бьет, она меня бьет!
Бабушка переодевает внучку, покормленную еще до прогулки, они садятся на мягкий диван, и бабушка читает вслух сказки. Внучка то ли слушает, то ли нет. На ее лице широкая бессмысленная улыбка, и время от времени она прерывает бабушку резкими вскриками и смехом. Бабушка много лет приходит сюда каждую неделю. Родители девушки не приходят.
Но вот дверь открывается еще раз и в проеме возникает рослая санитарка, а перед ней Любочка, маленькая, за последнее время еще похудевшая и сгорбившаяся. Седые волосы коротко подстрижены больничным парикмахером. На ней линялый пестрый больничный халатик. Мы поднимаемся ей навстречу, обнимаем ее.
- Ой, а я вас сегодня и не ждала. Спасибо, такой праздник мне устроили! - говорит она и широко улыбается. Передних зубов у нее нет.
У нас на столике уже разложена снедь. Мы садимся, и она принимается за еду. Аппетит у нее обычно хороший. Мы подставляем ей одноразовые тарелочки и стаканы, спешим дать в руки бумажную салфетку, пока она не вытерла рот и руки о халат. Под конец трапезы она принимается за самое любимое, за виноград и конфеты.
- А как сегодня на улице? - спрашивает она, отщипывая от грозди ягоду.
- На улице неплохо, только вот ветер. А как ты себя чувствуешь?
- Да ничего, - отвечает она, и снова отщипывает ягоду. - А как сегодня на улице?
- Да неплохо, ветер вот только.
Мы продолжаем светскую беседу.
- Любочка, а ты помнишь Лиску?
- Нет, что-то не помню.
- Ну, как же, твой папа принес из леса лисенка, а лисенок вырос и стал у вас вместо собачки. Помнишь, ее звали Лиска? Лиска один раз услышала, как стукнул подойник, побежала за молоком и нечаянно сбросила на пол стопку тарелок.
- Не помню. - Она улыбается. - Что-то с памятью моей стало, то, что было не со мной, помню. А как сегодня на улице?
- Да хорошо, только ветер. Давай, почитаем стихи. Буря мглою небо кроет...
- Вихри снежные крутя..., - подхватывает она. Она кое-что помнит, мы читаем с ней дуэтом.
- Любочка, почитай "Отче наш".
- Отче наш, иже еси на небеси... - Она помнит почти всю короткую молитву. - Аминь, - говорит она и спрашивает: - А как сегодня на улице?
Мы начинаем собираться в обратный путь. Иногда одна из нас провожает ее до палаты. Номера палаты она не помнит и очень переживает, боится, что заблудится. Но чаще санитарка говорит:
- Не волнуйтесь, не заблудится. Проводим.
Щелкает ключ, открывается дверь. На пороге мы оглядываемся. Она стоит, сжимая в худых руках гостинец. Вокруг худого, в морщинах, лица седые волосы, красивые даже при больничной стрижке. На лице растерянность, недоумение, слабая улыбка. Мы улыбаемся, машем руками, посылаем воздушные поцелуи. Дверь закрывается, щелкает ключ. Тоскливо.
На обратном пути мы долго молчим. Потом съедаем по небольшому бутерброду. Мы уже немного устали.
Почему-то автобус, как правило, уходит у нас из-под носа. На остановке скапливается народ, в город возвращаются строители. Все же чаще всего удается сесть. Перед глазами растерянная улыбка на худом личике. Я думаю: а что бы она сделала, если бы знала обо всем заранее? В том-то и беда, что заранее человек не знает. Такое может случиться со всеми. И со мной. Я знаю, что нужно сделать. Но сознание меняется и можно пропустить момент...
Подъезжаем к метро. Восьмой этап путешествия. Мы садимся в поезд на конечной станции, удобно усаживаемся. Обратный путь в метро кажется долгим. Думать не хочется, покалывает сердце, а впереди еще подземная пересадка. Скорее бы на свежий воздух...
...Все, девятый этап. Слава Богу, через полчаса буду дома.