Я всегда чувствовал себя дружески настроенным
по отношению к Сатане.
Марк Твен. "Автобиография"/ "Ранние годы".
Полагаю, что вряд ли кто-то, помимо самого Марка Твена (1835-
1910), придумывал про него анекдоты, как придумывали их, к приме-
ру, про Василия Ивановича Чапаева. В своё время, когда я по моло-
дости ещё ходил в высшую школу, тамошний заведующий кафедрой
научного коммунизма заявил на своей лекции -- тоном ЗНАЮЩЕГО
человека -- что делалось это в рамках специальной программы ЦРУ,
и я ему верю. Я не знаток американской культуры, но, думаю, Марк
Твен вряд ли занимал в ней такое же место, как Рабинович -- в
русской и еврейской или Ходжа Насреддин -- в тюркской, и копилка
маркотвеновских анекдотов пополнялась как бы сама собой. Наиболее
авторскими выглядят анекдоты про Марка Твена, в которых он в от-
сутствие благожелательных свидетелей ставил на место всяких
наглецов и недоумков, которые вряд ли пылали потом желанием
донести эти выдающиеся деяния до потомков. Перевирать -- это да:
журналисты наверняка потом перевирали, многократно переписывая
друг у друга. Но первоисточник -- думаю, по большей части всё-
таки сам Твен. Рональд Рейган назвал автобиографическую книгу
"Жизнь по-американски". То же можно сказать про жизнь Марка
Твена: уж очень американская она у него получилась. Если сам
себя не прорекламируешь, другие ведь и вовсе не пошевелятся. Но
одно дело, когда о тебе рассказываются забавные небылицы, и
несколько другое -- когда реальные эпизоды. У последних -- вкус
подлинности. У маркотвеновских анекдотов его нет.
* * *
С сайта www.deol.ru:
"Когда Марк Твен был редактором газеты, однажды к нему пришел
какой-то автор. Под глазом у него был огромный синяк. Марк Твен
внимательно прочитал его рукопись. Потом поднял голову и сочувст-
венно спросил: - Ах, сэр, я вас отлично понимаю. В какой же
редакции вы предложили свое сочинение, перед тем как прийти ко
мне?"
Согласно Владимиру Тиле, книга "Мистер Шоу и мистер Твен"
(Vladimir Thiele, "Pan Shaw a pan Twain", Praga, 1975), по голове
получил уже сам Марк Твен:
"Когда Марк Твен однажды принёс свои первые рассказы издателю,
тот прочёл несколько страниц и сказал:
- Послушайте. молодой человек, вы говорите, что эти рассказы ещё
никому не читали?
- Не читал, могу вам присягнуть, -- поклялся Марк Твен.
- Хм... -- засомневался издатель, -- А как мне тогда объясните,
почему у вас такой странный синяк вокруг левого глаза?"
Короче, для славы безразлично, кто кому дал под глаз -- и дал
ли на самом деле вообще (мы это запомним!). Но в версии Владимира
Тиле Марк Твен смотрится всё-таки симпатичнее, хотя и с синяком.
Итак, чтобы попасть в действительно великие личности, надо
запустить в массовый оборот как минимум тридцать анекдотов о себе
-- лучше смешных, но частью можно и хотя бы остроумных, причём о
своих ранних годах можно говорить и не самые пиететные вещи --
правда только при условии, что они перекрылись потом явно выда-
ющимися достижениями.
* * *
Из упомянутой книги Владимира Тиле:
"В журнал, который редактировал Марк Твен, принёс однажды свою
статью слабый, но очень самонадеянный писатель.
Марк Твен добросовестно прочёл рукопись и потом сказал автору:
'Знаете, что врачи предписывают людям есть рыбу, потому что
фосфор, который в ней содержится, способствует мозговой деятель-
ности?'
'Ну, а зачем вы мне это говорите?' -- наморщил автор лицо.
'По той простой причине, -- ответил Марк Твен, -- что, если
вы лично захотите написать что-нибудь приличное, вам, не иначе,
придётся съесть целого кита.'
Далее у Тиле:
"О Марке Твене, знаменитом юмористе, журналисте, писателе и
неутомимом насмешнике ходят тысячи анекдотов. Многие из них в
разных версиях. Также и предыдущая история передаётся в несколь-
ких вариантах..."
То есть, надо думать, что эта история -- из ЛЮБИМЫХ.
Можно представить себе, как Марк Твен, возвратив несчастному
автору несчастную рукопись, торжественно встаёт, хлопает три
раза в ладоши, чтобы редакционная мелочь оторвалась от своих
второстепенных дел и вняла речи классика. Потом, прокашляшись,
выдаёт свою хохму про фосфорических китов, картинно кланяется на
три стороны, а когда смолкают аплодисменты, небрежно роняет
секретарше: "Запишите!"
Я думаю, если дело и происходило на самом деле, то непременно
при посторонних, потому что иначе следовало бы думать, что Марк
Твен САМ записывал эту чепуху и потом пересказывал как "остроту".
Вдобавок, если бы не было свидетелей, то за подобное зубоскаль-
ство можно ведь было и по голове отхватить: чернильницей, пресс-
папье, стулом или всем по-очереди.
Надо заметить, у нормальных людей смеяться над убогими считает-
ся делом нехорошим. А если кому доводится их, не подумав, уколоть
их же немощью, тому лучше потом раскаяться, потому что все мы так
или иначе ущербны -- каждый по-своему -- и если сегодня ты уко-
лешь своего ближнего, то завтра другой ближний (или даже тот же
самый) уколет уже тебя, причём в двойном размере: за немощь и за
то, что ты первый начал. Вежливость -- это в конечном счёте
искусство избегать чужих уколов. Впрочем, уж кому что нравится.
Соль приведенного эпизода даже не в том, что кит -- не рыба, и
с фосфором у него дела обстоят вряд ли много лучше, чем у слона:
соль в том, что это просто не остроумно и не смешно. Даже если
бесталанный автор был самоуверенным и доставучим, отшить его
можно было несколько более тонким способом. К примеру так:
"Вы пишете, совсем как я двадцать лет назад, когда я ещё ел ма-
ло рыбы и мой мозг явно страдал от дефицита фосфора, а редакторы
справедливо указывали мне на дверь. Но всего каких-то двадцать
лет правильного питания, и я уже сам -- главный редактор и поучаю
других!"
Или так:
"В вашем произведении определённо что-то есть, но я не в силах
разобраться без рыбы. В ней ведь фосфор, знаете ли... Он очень
способствует мозговой деятельности... Но не с моими заработками,
а главное -- не с моим желудком -- так чревоугодничать, чтобы
оценить вашу вещь."
Или, может быть, так:
"Вы, конечно же, в курсе, что содержащийся в рыбе фосфор стиму-
лирует работу мозгов? Так вот, по-моему, у нас с вами разный
фосфор. Вы на какую рыбу, собственно, налегаете? Если мы не будем
налегать на одну и ту же, мне никогда не осилить загибов вашей
мысли. Лично я употребляю китов. Что?! Они -- не рыба?! Так вот в
чём дело, оказывается..."
Или даже так:
"Послушайте, вы для кого, чёрт возьми, пишете?! Даже я едва
смог оценить Ваше произведение, а чего вы ждёте от читателей?
По-вашему они только и делают, что едят рыбу и рыбным фосфором
стимулируют работу своих мозгов?! Присмотритесь к наиболее попу-
лярным авторам -- работающим для простых малорыбных или вовсе
безрыбных людей: вы или будете писать так, как эти авторы, или
останетесь недоступным для широкой публики, фосфорический вы
мой!"
Вообще-то получилось тоже не очень смешно, хоть и с фосфором.
Но по крайней мере обошлось без явного оскорбления, а значит, и
без дурного примера для редактирующей молодёжи.
А то ещё можно было выдать что-то без фосфора, но всё-таки с
рыбой и перцем:
"Вы, знаете ли, среднее между Марком Твеном и Львом Толстым,
а наша читающая публика такого упорно не лопает. Она ведь, как
рыбки в аквариуме: привыкает есть одну какую-нибудь дрянь, а
потом на всё остальное только хвостами крутит."
* * *
Рассказ Твена "Банковский билет в 1000000 фунтов". История про
Золушку, адаптированная для американских олухов. Сюжет надуманный,
вымученный и абсурдный. Обладателя банкноты якобы арестуют при
попытке обменять её в банке, но почему-то не арестовывают при
неоплате покупок в магазинах. Игра на жадности и неумирающей
надежде на большую халяву. Рассказ совершенно не смешной и не
поучительный, а в советское собрание сочинений Твена он попал
наверняка из-за нескольких остроумных, но не смешных фраз якобы
обличительного характера, соль которых была слаба уже в момент их
написания. Инстинкт пресмыкательства в людях, разумеется, очень
силён, но в данном рассказе, по-моему, отражено буйство этого
инстинкта у самого Твена, похоже, млевшего от сознания того, что
может существовать -- подумать только!!! -- бумажка, на которой
написано "1000000 L". Кстати, этот пустой и глупый рассказ на-
рвался в 1950-х на экранизацию (наверняка потому что пустой и
глупый), с Грегори Пеком в роли главного придурка.
* * *
Попалась мне на глаза статья Марка Твена под названием "Лите-
ратурные грехи Фенимора Купера", в которой он занимается по
отношению к Куперу приблизительно тем же, чем я здесь занимаюсь
по отношению к нему самому, то есть ГРЫЗЁТ.
Кое-что из Твена о Купере:
"Да, в произведениях Купера есть погрешности. В своем 'Зверобое'
он умудрился всего лишь на двух-третях страницы согрешить против
законов художественного творчества в 114 случаях из 115
возможных. Это побивает все рекорды."
"Существуют 19 законов, обязательных для художественной литературы
(кое-кто говорит, что их даже 22). В 'Зверобое' Купер нарушает 18
из них."
"У Купера было сильно притуплено чувство языка. Если у человека
нет музыкального слуха, он фальшивит, сам того не замечая, и мож-
но лишь гадать о том, какую он поет песню. Если человек не улав-
ливает разницы в значении слов, он тоже фальшивит. Мы догадываем-
ся, что именно он хочет сказать, и понимаем, что он этого не
говорит. Все это можно отнести к Куперу. Он постоянно брал не ту
ноту в литературе, довольствовался похожей по звучанию."
"Чтобы не быть голословным, приведу несколько дополнительных
улик. Я обнаружил их всего лишь страницах на шести романа
'Зверобой'."
"Купер пишет 'словесный' вместо 'устный', 'точность' вместо
'легкость', 'феномен' вместо 'чудо', 'необходимый' вместо 'пред-
определенный', 'безыскусный' вместо 'примитивный', 'приготовле-
ние' вместо 'предвкушение', 'посрамленный', вместо 'пристыжен-
ный', 'зависящий от' вместо 'вытекающий из', 'факт' вместо
'условие', 'факт' вместо 'предположение', 'предосторожность'
вместо 'осторожность', 'объяснять' вместо 'определять', 'огорчен-
ный' вместо 'разочарованный', 'мишурный' вместо 'искусственный',
'важно' вместо 'значительно', 'уменьшающийся' вместо 'углубляю-
щийся', 'возрастающий' вместо 'исчезающий', 'вонзенный' вместо
'вложенный', 'вероломный' вместо 'враждебный', 'стоял' вместо
'наклонился', 'смягчил' вместо 'заменил', 'возразил' вместо
'заметил', 'положение' вместо 'состояние', 'разный' вместо '
отличный от', 'бесчувственный' вместо 'нечувствительный', 'крат-
кость' вместо 'быстрота', 'недоверчивый' вместо 'подозрительный',
'слабоумие ума' вместо 'слабоумие', 'глаза' вместо 'зрение',
'противодейство' вместо 'вражда', 'скончавшийся покойник' вместо
'покойник'."
"Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что "Зверобой" никак
нельзя назвать произведением искусства; в нем нет абсолютно ниче-
го от произведения искусства; по-моему, это просто литературный
бред с галлюцинациями."
"Как же можно назвать это произведением искусства? Здесь нет
воображения, нет ни порядка, ни системы, ни последовательности, ни
результатов; здесь нет жизненности, достоверности, интригующих и
захватывающих эпизодов; герои описаны сумбурно и всеми своими
поступками и речами доказывают, что они вовсе не те люди, какими
автор желает их представить; юмор напыщенный, а пафос комичный,
диалоги неописуемы, любовные сцены тошнотворны, язык -- вопиющее
преступление."
"Если выбросить все это, остается искусство. Думаю, что вы со
мной согласны."
Отнюдь нет. Но может быть, только потому, что грыз не я. Но на
Твена я стал после этого смотреть со значительно большим интере-
сом.
* * *
Публицистика Твена зачастую нудная, соплистая, поверхностная и
несправедливая. К примеру, в статье "В защиту генерала Фанстона"
он напрасно объявляет аморальным нападение Фанстона на штаб-квар-
тиру президента Филиппин Агинальдо, аргументируя это тем, что
Агинальдо накануне, можно сказать, спас отряд диверсантов
Фанстона от голодной смерти.
"Вплоть до февраля 1901 года место, где скрывался Агинальдо,
не могли обнаружить. Ключ к тайне дало письмо Агинальдо, в кото-
ром он приказывал своему двоюродному брату Бальдомеро Агинальдо
прислать ему четыре сотни вооруженных людей. Проводником этого
отряда Агинальдо назначил того человека, которому было поручено
доставить письмо. Приказ был зашифрован, но среди трофеев,
захваченных в разное время, оказался код повстанцев. Гонцу
внушили новое понятие о его долге (какими средствами -- об этом
история умалчивает!), и он согласился провести американцев в
убежище Агинальдо. Перед генералом Фанстоном открывалась возмож-
ность приключений, ни в чем не уступающих тем, о которых пишут в
грошовых бульварных романах. Именно такая сногсшибательная
авантюра была ему по сердцу. Разумеется, не принято, чтобы
бригадный генерал покидал свой высокий пост и превращался в
разведчика, но Фанстон славился настойчивостью. Он разработал
план поимки Агинальдо и обратился к генералу Макартуру за
разрешением действовать. Отказать в чем-нибудь этому дерзкому
смельчаку, герою Рио-Гранде, было невозможно; и вот Фанстон
приступил к делу, начав с изучения своеобразного почерка Лакуны,
повстанческого офицера, о котором шла речь в письме Агинальдо. У
Фанстона имелось несколько писем Лакуны, перехваченных незадолго
до того вместе с кодом филиппинцев. Научившись в совершенстве
подделывать почерк Лакуны, Фанстон написал два письма Агинальдо,
якобы от имени этого филиппинца, - одно 24-го и другое 28
февраля, -- в которых он сообщил, что, в соответствии с приказом,
он (Лакуна) посылает вождю часть самых отборных своих войск. Не
ограничившись этой ловкой подделкой, Фанстон заставил одного
бывшего повстанца, а ныне своего подчиненного написать под
диктовку, как бы от собственного имени, письмо к Агинальдо, в
котором сообщал, что по дороге отряд внезапным налетом захватил
группу американцев и взял в плен пятерых, которых и ведет к
Агинальдо, ввиду их особой важности. Это было сделано для того,
чтобы объяснить наличие в отряде пяти американцев: генерала
Фанстона, капитана Хазарда, капитана Ньютона, лейтенанта Хазарда
и адъютанта генерала Фанстона -- лейтенанта Китчела."
"Ядро фанстонского отряда составили семьдесят восемь человек из
племени макабебов, исконных врагов племени тегалогов. Эти смелые,
воинственные туземцы охотно приняли участие в осуществлении наме-
ченного плана. В отряд вошли также три тегалога и один испанец.
Макабебов одели в старые повстанческие мундиры, американцы же
нарядились в поношенную солдатскую форму. Каждый получил винтовку
и паек на трое суток. Храбрые искатели приключений отплыли на
судне "Виксберг", с тем чтобы сойти на берег где-нибудь вблизи
Паланана, где скрывался Агинальдо. Их высадили у Касиньяна,
недалеко от тайной столицы повстанцев. Трех макабебов, свободно
изъяснявшихся на языке тегалогов, послали в город с поручением
сообщить туземцам, что они ведут к Агинальдо подкрепления, а
также важных американских пленных, и потребовать у местных
властей содействия и, в частности, проводников. Вождь повстанцев
дал согласие, и скоро отряд, подкрепившись и продемонстрировав
американских пленных, начал девяностомильный переход к Паланану,
лежащему в прибрежном горном районе провинции Изабелла. По крутым
подъемам и каменистым спускам, сквозь густые джунгли, вброд через
горные речки и по узким тропинкам, с трудом ступая израненными
ногами, брели измученные искатели приключений, пока не иссяк у
них запас продовольствия и они не ослабели до такой степени, что
не могли больше двигаться, хотя до убежища Агинальдо оставалось
всего лишь восемь миль. Тогда к Агинальдо был направлен гонец --
уведомить его о местонахождении отряда и попросить продовольст-
вия. Вождь повстанцев не замедлил откликнуться: он прислал рису,
а также письмо командиру отряда, в котором приказывал хорошо
обращаться с пленными американцами, но оставить их за пределами
города."
"Фанстон тут же вернулся в отряд и приказал своим головорезам
смело идти в город, прямо к штабу Агинальдо. Здесь их встретили
выстроенные, как на параде, телохранители Агинальдо в синей воен-
ной форме и белых шляпах. Оратор, выступивший от имени прибывших,
так хитро провел Агинальдо, что тот не заподозрил никакого
подвоха. Тем временем макабебы под командованием испанца заняли
выгодные позиции и ждали сигнала. Как только испанец крикнул им:
'Макабебы, ваш черед!' -- они стали в упор расстреливать охрану
Агинальдо...
Американцы тоже приняли участие в схватке."
Дальше следует мораль от Твена:
"Некоторые обычаи войны гражданскому человеку не кажутся прият-
ными, но нас приучали к ним столько веков, что мы теперь находим
для них оправдание и принимаем без протеста даже такое, от чего
на сердце скребут кошки. Все, что сделал Фанстон, кроме одной
мелочи, делалось во многих войнах и получило санкцию истории. По
обычаю войн, в интересах операции, вроде той, какая была затеяна
Фанстоном, бригадному генералу дозволяется (если ему это самому
не противно!) склонить гонца на предательство -- с помощью подку-
па или иным путем; снять с себя почетные знаки различия и выда-
вать себя за другого; лгать, совершать вероломные поступки, под-
делывать подписи, окружать себя людьми, чьи инстинкты и
воспитание подготовили их для подобной деятельности; принимать
любезные приветствия и убирать приветствующих, когда руки их еще
хранят тепло дружеских пожатий.
По обычаю войн все эти действия считаются невинными, ни одно из
них не заслуживает порицания, все они вполне оправданы; ничего
тут нет нового, все это совершалось и раньше, хоть и не бригадны-
ми генералами. Но одна деталь здесь действительно представляет
собой нечто новое, одного не делали никакие народы -- ни перво-
бытные, ни цивилизованные, -- ни в каких странах и ни в какую
эпоху. Речь идет именно о той детали, которую имел в виду Аги-
нальдо, когда сказал, что "ни при каких других обстоятельствах"
его не взяли бы живым. Когда человек так ослабел от голода, что
"не может больше двигаться", он вправе умолять своего врага
спасти его жизнь, но уж если он отведал поднесенной пищи, то эта
пища становится для него священной, по закону всех времен и
народов, и спасенный от голода не имеет тогда права поднять руку
на своего врага.
Понадобился бригадный генерал волонтерских войск американской
армии, чтобы опозорить традицию, которую уважали даже лишенные
стыда и совести испанские монахи."
На самом деле Фанстон послал гонца наверняка в первую очередь
для того, чтобы разведать штаб-квартиру, тогда как молодецкое
выдуривание риса было дополнительным прикрытием, а заодно избав-
ляло от необходимости тратить время на охоту и на сбор съедобных
личинок в джунглях. Если бы Агинальндо помог людям Фанстона не
как своим будущим солдатам, а как посторонним, от которых не ждал
никаких ответных услуг, тогда было бы несколько другое дело. А
так -- никаких моральных обязательств.
Другими словами, имела место трудная, редкостная по сложности,
рискованная, блестяще завершившаяся военная операция, которая тем
более замечательна, что офицер в чине бригадного генерала участ-
вовал в ней лично, а не посылал в джунгли других. Наш "защитник
вольности и прав, в сем случае совсем не прав".
Проблема Марка Твена и ему подобных критиков американской
внешней политики состоит в том, что, с одной стороны, им в целом
нравится американский образ жизни и, в частности, возможность
получать по 100 000 и более долларов гонораров в год, с другой
стороны, они осуждают элементы американской политики, которые
нацелены в конечном счёте на делание возможным американского
образа жизни и, в частности, возможности получать гонорары по
100 000 и более долларов в год. Если эти люди не видят указанного
противоречия, они не так уж умны, а если видят, но позволяют
себе выступать критиками американского правительства, значит,
страдают раздвоением личности или дефицитом честности в организ-
ме.
В Америке традиция Твена жива: это видно на примере тамошних
борцов за вывод американских войск из Ирака. С моей точки зрения,
если ты, будучи американцем, осуждаешь американское правительство
за войну в Ираке, откажись для начала от легкового автомобиля,
потому что в конечном счёте эта война направлена на то, чтобы те-
бе было чем его заправлять. А если ты считаешь, что это проблема
властей, как извернуться, чтобы и автомобили ездили, и не было
войны в Ираке, то ты -- туповатое чмо и заслуживаешь получить
дубинкой по голове.
Но вот это у Твена сказано хорошо:
"Если костяк человека от рождения искривлен, то никакие влия-
ния, никакие силы на свете его уже не выправят. Воспитание, об-
щество и жизненные обстоятельства могут послужить ему подпорками,
костылями, корсетом, они могут сжать его и втиснуть в красивую
искусственную форму, которая сохраняется порой до последнего дня,
обманывая не только окружающих, но даже и самого человека. Однако
все тут искусственное, и стоит лишь убрать костыли и подпорки,
как обнаружится врожденная кособокость."
Это не про меня, а как бы про всех: каждый человек в чём-то
крив, но каждый -- по-своему. Впрочем, современное цивилизованное
общество отличается тем, что в нём зачастую довольно "ровных"
людей затягивают в стандартные кривые корсеты. Чтобы остаться
более-менее "ровным", надо, как раз наоборот, "убрать костыли и
подпорки", навязываемые обществом. Над этим я как раз и работаю.
* * *
С особым мелочным упорством грызёт Твен людей в статье "Моим
критикам-миссионерам". Причина упорства -- в неудачности первого
покуса, обусловленной ошибкой в сведениях, за которые ухватился
Твен.
"События последних двух дней должны побудить Марка Твена честно
и незамедлительно принести извинения старейшему миссионеру в Ки-
тае доктору Аменту за грубые нападки на него. Поводом для оскор-
бительного выступления Твена послужило сообщение из Пекина, напе-
чатанное в нью-йоркской 'Сан', о том, что доктор Амент взыскал с
китайцев в разных местах страны компенсацию, в тринадцать раз
превышающую фактическую сумму убытков. На этом основании Марк
Твен предъявил мистеру Аменту обвинение в вымогательстве, насилии
и т.п. Однако благодаря новому сообщению, полученному вчера
редакцией 'Сан' из Пекина, выяснилось, что взысканная сумма
превышала фактические убытки не в тринадцать раз, а на одну
треть. Ошибка произошла по вине телеграфа, превратившего цифру
1/3 в 13."
На это Твен роняет загадочное следующее:
"Я не против извинений. Мне кажется, что я никогда не откажусь
принести извинения, если сочту это необходимым..."
Мне кажется (нет, я даже уверен), что вообще НИКТО НИКОГДА не
отказывается от действий, которые считает необходимыми.
В газетах после выступления Твена, по-видимому, начался обмен
колкостями на манер того, как нынче базарят на интернет-форумах.
Среди прочего, была опубликована телеграмма от Амента такого вот
содержания:
"Заявления ложны. Взимал на церковные расходы 1/3 сверх суммы
фактических убытков; помогаю в настоящее время вдовам и сиротам.
Цифра тринадцать -- результат телеграфного искажения. Все
взыскания санкционированы китайскими властями, настаивающими на
дальнейшем урегулировании тем же способом. Амент."
Соль придирок Твена к отцу Аменту:
1) взыскал с китайцев на 1/3 больше понесённого ущерба (с точки
зрения Твена, это -- грабёж);
2) взыскал не с тех самых китайцев, которые причинили ущерб.
Твен:
"Если бедняк должен мне один доллар, а я, застав его врасплох,
вынуждаю отдать мне четырнадцать, то получение мною лишних три-
надцати есть 'воровство и вымогательство'; если бы я потребовал у
него только доллар и тридцать три цента с третью, то это было бы
такое же 'воровство и вымогательство'."
"Согласно нашему христианскому кодексу, моральному и юридичес-
кому, если доллар и тридцать три цента с третью отняты у челове-
ка, чья вина за убытки официально не доказана, то взыскание всей
этой суммы тоже есть 'воровство и вымогательство'."
На это можно возразить следующее: взысканная сумма должна по-
крывать не только причинённый урон, но также "судебные издержки"
(то есть, в данном случае, затраты на выколачивание нужной суммы
из китайцев) и моральный ущерб. То же, что непосредственно неви-
новные расплачиваются за непосредственно виновных, связанных с
ними круговой порукой, -- несправедливо только с точки зрения
европейской юридической системы, а не вообще.
У Твена:
"Его преподобие доктор Смит, который говорит в своем Открытом
письме, помещенном в 'Трибюн': 'Весь его (доктора Амента) образ
действий соответствует обычаю китайцев: если в какой-нибудь дере-
вне совершено преступление, то за это карают всех жителей, а осо-
бенно сурово -- местного старосту'. Доктор Смит доволен."
Считать, что китайское понимание справедливости менее правиль-
ное, чем европейское, и что европейцы должны лезть со своим пра-
вильным уставом в неправильный китайский монастырь, -- это по
меньшей мере невежливо по отношению к представителям китайской
цивилизации, а вдобавок попросту не действенно, потому что не
воспринимается должным образом местным населением.
Короче, Марк Твен здесь выступает как предтеча идеологии
"общечеловеческих ценностей", хоть и с благими намерениями.
"Я не намерен возражать против замены христианских обычаев
языческими в тех случаях, когда христианские оказываются
неподходящими! Наоборот, мне это нравится. Я и сам так поступаю.
Я восхищен проворством Бюро [Американского Бюро заграничных
христианских миссий -- А. Б.], как оно всегда умеет вовремя
сменять христианские добродетели на китайские, извлекая для себя
наибольшую выгоду из этой мены; ведь я и сам не терплю этот
народ, они все желтые, а желтый цвет, по-моему, никому не идет. Я
всегда был такой, как Бюро: полон благих намерений, но лишен
нравственных устоев. И этот коренной недостаток Бюро является
главной причиной, почему невозможно втолковать ему, что в нрав-
ственном отношении между крупной кражей и мелкой кражей нет
никакой разницы, а есть разница только юридическая. В нравст-
венном отношении к воровству не применимы никакие степени."
На самом деле "в нравственном отношении между крупной кражей и
мелкой кражей" разница может быть очень большая, но Твен здесь
выступает как максималист, а не как нюансист. Ну, может, просто
корчит из себя максималиста, чтобы одержать верх в затянувшейся
перебранке. У меня нет однозначного простого отношения к краже
уже хотя бы потому, что очень непростой является ситуация с
понятием собственности. Далее, случаются ведь и коллизии
принципов: к примеру, может оказаться так, что, если не украдёшь
у потенциального самоубийцы заветную верёвочку, то он наверняка
повесится, и ты фактически нарушишь принцип "Не убий!".
* * *
Из совершенно несмешных, неостроумных и вообще неуместных вещей
у Твена -- сатирическое эссе "Монолог короля Леопольда в защиту
его владычества в Конго". Тема -- развязанные бельгийцами массо-
вые репрессии, из-за которых за 20 лет население страны сократи-
лось с 25 миллионов до 15 миллионов. Писать об этом, конечно же,
было надо, но в совсем другом, несатирическом ключе. Кстати, те-
перь есть возможность сравнить Леопольда со Сталиным и Гитлером,
только почему-то не сравнивают.
Тема бельгийских репрессий в Конго для меня неприятная в личном
плане, потому что к Бельгии у меня слабость, особенно к эпохе
Леопольда II. Надо бы это дело хотя бы частично оправдать, и я
работаю в этом направлении. Во-первых, в Конго по большей части
негры убивали друг друга, а бельгийцы выступали по преимуществу
как катализатор этого процесса и потребитель конечного продукта
-- каучука и т. п. Во-вторых, основная часть бельгийского
общества была очень далека от этого, а что знала, то осуждала.
В-третьих, гадости про короля бельгов Леопольда II наверняка
имеют хотя бы в некоторой степени то же происхождение, что и
гадости про Марка Твена в его рассказе "Как меня выбирали в
губернаторы". В-четвёртых, эта кровавая эпопея говорит не столько
о кровожадности бельгов, сколько о, скажем так, не проявившейся
тогда способности негров Конго к полноценной государственной
жизни.
В каждом обществе полно человеческой мрази, но она некоторыми
механизмами сдерживается в довольно значительной степени. Но ино-
гда случается её прорыв, и тогда имеют место массовые убийства.
Каждое современное общество вполне надёжно обладает потенциалом
того же самого, что случилось у бельгов, причём этот потенциал не
анализируется, и защитные меры не разрабатываются, так что проры-
вы время от времени случаются и будут случаться. Бельги -- жертвы
общеевропейской беспечности: их во времена Твена стремились
выставить виноватыми, чтобы не смотреть критически на самих себя
и ничего в себе не менять.
Короче, руки прочь от моих бельгов!
* * *
Ну что хорошего можно сказать про таких записных гуманистов,
как Твен?
Человек негуманного типа (к примеру, я) привыкает переживать
КРОВАВЫЕ СОБЛАЗНЫ; они теряют для него вкус новизны, и, когда
дело вдруг доходит до того, чтобы реально пырнуть кого-то ножом,
такой человек уже не опьяняется эмоциями, а чётко просчитывает
ближние и дальние последствия своего пыряния и пыряет ровно
столько, сколько нужно, а то и не пыряет вообще. У записного же
гуманиста нет опыта топтания возле ГРАНИ, и он способен сорваться
и напырять на нервной почве много больше, чем требуют обстоятель-
ства, а потом в муках совести повеситься. Или же, наоборот, он
вдруг заартачится в момент, когда надо пырять вне всяких
сомнений, и в результате запыряют до смерти его самого, а заодно
и тебя, случайно стоящего рядом, хотя ты против пыряния других
никоим образом не возражал.
Гуманизм без оговорок, без "изюминок" -- это не только плоско и
скучно, но ещё и вредно. Он может быть прекрасным только в глазах
культурных недоумков, обитающих в тепличных условиях, а в глазах
людей, адекватно воспринимающих реальный мир, он не только жалок
своею беспомощностью, но ещё и слабо совместим с жизнью. С несоп-
ливой точки зрения, выступать надо только 1) против абсурдных
жестокостей (то есть, причиняющих в конечном счёте вред тебе
самому), 2) против жестокостей, имеющих целью удовлетворение
порочных интересов.
Любая простенькая мораль -- это мораль заведомо гнилая: не
обеспечивающая выживания или лживая. Вопрос о том, что МОЖНО и
чего НЕЛЬЗЯ, -- это вопрос сложный, и к короткому списку запове-
дей он отнюдь не сводится. Приемлемо ВСЁ, что в конечном счёте
обеспечивает текущее и будущее выживание рода, но есть большая
сложность в том, как толковать род: его можно сужать и до себя
единственного, и расширять до всего человечества.
* * *
Заметки Марка Твена в "Записных книжках" -- зачастую остроум-
ные, но по большей части поверхностные и иногда выдают тщеславие.
Твен -- мыслитель неглубокий, но добропорядочный и без больших
претензий на открывание великих истин. Требовать от очень качест-
венного писателя, чтобы он ещё и в мыслительстве преуспел, --
значит требовать слишком многого: психика творческого человека
настраивается на что-то одно, причём даже это одно делается на
пределе возможностей, с довольно большим риском сойти с рельсов
и загреметь в сумасшедший дом.
Вот образчики марктвеновых записок:
"Не упускайте случая делать добро -- если это не грозит вам
большим ущербом. Не упускайте случая выпить -- ни при каких
обстоятельствах." (1866 г.)
Можно предположить, что это лишь заготовка реплики для какого-
нибудь не совсем положительного и не очень умного персонажа.
"Пывём назад в Ялту, чтобы нанести визит российскому императо-
ру. Он телеграфировал по этому поводу одесскому генерал-губерна-
тору. Всё улажено, едем." (1867 г.)
Далее -- подробности про визит: выходы и перемещения императо-
ра, императрицы, великой княжны, великого князя, великого княжон-
ка, простого князя Долгорукого и т. п. Пикантность здесь не в
том, что Твена распирает от счастья лицезрения царственных особ,
а в том, что он этим лицезрением хвастается. Может, у него и есть
мания величия, но плебейская.
"У меня нет чувства юмора. В доказательство должен сказать --
в порядке признания -- что если в 'Пиквикском клубе' есть хоть
одно смешное место, значит мне его не удалось обнаружить."
(1885 г.)
Мой список юмористических и сатирических произведений Твена, в
которых мне не удалось обнаружить смешных мест, настолько длин-
ный, что вывод из этого может быть только следующий: с моим
чувством юмора тоже что-то не в порядке.
"Третьего дня встретил на улице миссис Гарриет Бичер-Стоу. Она
сжала мои руки в своих и сказала с горячностью, от которой у меня
выступили слёзы на глазах:
- Я читаю вашего 'Принца и нищего' в четвёртый раз и уверена, что
лучшей книги для детей никогда не было." (1887 г.)
Помнится, я тоже едва не зарыдал, когда хоть кто-то, наконец,
похвалил мои "Откровения мизантропа".
"Как нелепа монархия и как абсурдны её претензии." (1888 г.)
Далее приводятся кое-какие аргументы типа твеновских. Для меня
странно, что таким же пафосом и с аргументами такого же уровня и
такой же весомости монархисты утверждают совершенно противополож-
ное.
"Давйте соберём всех королей на земле и разденем их догола.
Потом перемешаем их с пятьюстами раздетых слесарей и пустим эту
процессию на цирковую арену. Вход, разумеется, за приличную пла-
ту. Пусть зрители попытаются разыскать королей. Ничего не выйдет,
если не выкрасить королей в голубой цвет. Короля от бондаря
отличает только одежда." (1888 г.)
Гомосексуалистская чушь непонятно зачем. Короля от слесаря и
бондаря отличают в первую очередь кисти рук и особенно ногти.
Далее, ещё ведь и манеры есть, не говоря уже о речи. Но меня,
конечно, от короля уж точно не отличить. Да я и не против. Пусть
трясутся всенародноизбранные презики!
"Комментарии Джин по поводу присланного мне приглашения на обед
к германскому императору: 'Папа, если так будет и дальше, тебе не
с кем будет знакомиться. Разве что с богом.'" (1895 г.)
Комментарии по поводу записи комментариев. Человека распирает
от гордости непроизвольно, и в этом он над собой не более влас-
тен, чем в случае чиха или икоты. Но вот отражать факт распирания
на бумаге -- дело уже совершенно сознательное и потому чреватое.
В принципе эпизодическое распирание от гордости где-то даже по-
лезно, и человека характеризует не столько сам факт распирания,
сколько повод. В данном случае Твена распёрло от того, что его,
лучшего юмориста Америки и всемирно известного писателя, пригла-
сили к какому-то слесарю-бондарю, переодетому германским импера-
тором. Verflucht! Надо было отказаться!
"Всё время, что мы были в Мельбурне, я не вставал с постели
из-за карбункула." (1895 г.)
Ценнейшая информация для изучающих личность Марка Твена. Из неё
следует, что писатель к концу жизни почти преодолел чувство собс-
твенной неполноценности, так что даже стал решаться делать днев-
никовые записи о вещах типа своих карбункулов, фурункулов, просто
прыщей, мелких недержаний стула и т. п., отлично сознавая, что
после смерти великого человека всё это попадёт под лупу исследо-
вателей и только порадует их своим обилием. Я уверен, что если бы
человек уровня Марка Твена не поленился сохранить для потомков
свой выбитый зуб или, скажем, образчик вещества, идущего на меди-
цинский анализ, это тоже оказалось бы в музее его имени, и хотя
некоторые морщились бы и фыркали, но всё равно смотрели бы -- и,
более того, ревниво СРАВНИВАЛИ бы со своим.
"Какая странная затея детективный роман! Не знаю, найдётся ли
автор такого романа, который не испытывал бы чувство стыда (я
исключаю 'Убийство на улице Морг')" (1896 г.)
Тот ещё перл от совестливого гения. Ну чем ему дались детектив-
ные романы? Наверное, как раз просто не дались, отсюда и мнение,
что они -- примитив.
"Что сделать с человеком, который первым стал праздновать дни
рождения? Убить -- слишком мало." (1896 г.)
Здесь я с Марком всецело согласен. Осталось только утрясти
набор страшных пыток, которые мы с ним будем посменно применять
к мерзавцу -- медленно, одну за другой.
"Настоящий друг с тобой, когда ты не прав. Когда ты прав,
всякий будет с тобой." (1897 г.)
Лучше сказал тот, кто сказал "Платон мне друг, но истина мне
дороже". С тобой или не с тобой будут ненастоящие друзья --
зависит не от того, прав ты или не прав, а от того, чем это им
грозит. Насчёт "всякий будет с тобой" -- тоже неправда: на самом
деле иногда чем больше ты прав, тем меньше "всяких" рядом. Чтобы
вокруг тебя роились "всякие", надо быть правым в глазах толпы, а
не в собственных, но правота у "всяких" обычно такая, что думаю-
щий человек предпочитает оставаться в одиночестве.
"Мои волосы были огненно-красными, как закатное солнце, сейчас
они серые, как тусклый холодный рассвет." (1899 г.)
Таки рыжий! Сам, наконец, признался. Из-за таких вот, как Марк
Твен, и погнал Григорий наш Климов волну на всю рыжую братию.
* * *
На старости лет Марк Твен повадился диктовать "Автобиографию",
в которой разоблачил многих своих друзей и знакомых, но больше
всех -- писателя Френсиса Брет Гарта, филантропа Эндрю Карнеги,
президента Тедди Рузвельта, богатую вдову поэта Олдрича и некую
Марию Корелли. К примеру, о Брет Гарте он пишет, среди прочего,
следующее:
"Я уже не раз говорил, что у Брет Гарта не было ни сердца, ни
совести, говорил также, что он был низок и бесчестен. Я, кажется,
забыл сказать, что он был вероломен, но если я упустил это из
виду, то добавлю сейчас." (1907 год)
Якшаться всю жизнь с подобными личностями Марку Твену было на-
верняка очень тяжело, но он, по-видимому, рано понял, что люди в
большинстве своём именно такие, и, если хочешь зарабатывать по
сто тысяч долларов в год, всё-таки надо с ними водиться и делать
при этом вид, что они почти ОК.
* * *
Разница между юмористом и сатириком состоит в том, что юморист
треплется за деньги с намерением рассмешить по всё равно какому
поводу, а сатирик надеется что-то исправить в обществе (или хотя
бы разоблачить и заклеймить) и согласен даже работать иногда
бесплатно -- лишь бы его читали. Если юморист готов поступиться
моралью и смыслом ради смешной формы, то сатирик готов поступить-
ся смешной формой ради морали и смысла. Поэтому юмористы всегда
веселее сатириков.
Юмористы нередко выдают себя за сатириков, потому что сатири-
ками быть солиднее, хотя зарабатывают они меньше, чем юмористы.
Юмористы-неудачники имеют тенденцию становиться действительными
сатириками -- частью из-за хронического дурного настроения,
частью из-за необходимости оправдать свои неудачи на публике.
Марк Твен начинал как юморист, но с возрастом превратился в от-
кровенного сатирика. Я ни на что не намекаю, а просто радуюсь за
человека: сатирик -- это всегда в той или иной степени мизантроп,
а к мизантропам у меня слабость.
* * *
У Григория Климова в "Красной Каббале":
"...знаменитым рыжим был Марк Твен -- хороший писатель, душка
и весельчак. Но в конце своей жизни этот весельчак заскучал-
загрустил и даже стал переписываться с самим дьяволом. На полном
серьезе... А две дочки Твена повыходили замуж за евреев, стали
алкоголичками и покончили жизнь самоубийством."
В 1872 г. умер в возрасте двух лет сын Твена Ленгдон, в 1896 г.
в возрасте 25 лет -- дочь Сьюзи, в 1909 г. в возрасте 29 лет --
дочь Джин. После такого не поюморишь. Если это плата за всемирную
славу, то лучше уж, наверное, остаться безвестным.
Лучшее время во взрослый период жизни Марка Твена -- это навер-
няка между 1880 и 1890: популярность во множестве стран, доста-
ток, любимая и любящая жена, три дочки. Пока дети подрастают,
можно тешить себя иллюзиями на их счёт, а расплата за эти иллюзии
наступает позже. Источник поверья о продаже души дьяволу -- такие
вот жизненные пути, как у Твена: некоторым людям даётся очень
многое, но забирается у них чуть ли не ещё большее.
* * *
Ночью пришел Сатана, разбудил меня и сказал:
- Вставай! Куда мы отправимся?
- С тобой -- куда хочешь!"
Марк Твен. "Таинственный незнакомец".
Марк Твен и Сатана. К Сатане великий юморист-сатирик был явно
неравнодушен: тот выступает положительным героем нескольких важ-
ных его произведений, а также упоминается не без пиетета ещё в
нескольких других. Ключевой вещью в дьяволиаде Твена является,
конечно же, писанная на старости лет (с 1897 г.) и опубликованная
только в 1916 г. повесть "Таинственный незнакомец". В ней Твен
проявляет себя носителем вполне развитой мизантропической, анти-
христианской, антипрогрессистской, антицивилизационистской фило-
софии:
"Разум человека топорен. Уныло, с натугой он сопоставляет
элементарные факты, чтобы сделать какой-то вывод -- не станем уж
говорить, каков этот вывод!"
"Люди не различают, что идет им на пользу и что -- во вред. Они
не разбираются в этом потому, что не знают будущего."
"...на протяжении столетий христианство и цивилизация шла нога
в ногу, 'оставляя на своем пути голод, опустошение, смерть и
прочие атрибуты прогресса', как сказал Сатана."
"За последние пять или шесть тысяч лет родились, расцвели и
получили признание не менее чем пять или шесть цивилизаций. Они
отцвели, сошли со сцены, исчезли, но ни одна так и не сумела
найти достойный своего величия, простой и толковый способ убивать
человека. Кто посмеет обвинить их, что они мало старались? Убий-
ство было любимейшим делом людей с самой их колыбели, но я пола-
гаю, одна лишь христианская цивилизация добилась сколько-нибудь
стоящих результатов. Пройдет два-три столетия, и никто уже не
сможет оспорить, что христиане -- убийцы самой высшей квалифика-
ции, и тогда все язычники пойдут на поклон к христианам, --
пойдут не за верой, конечно, а за оружием. Турок и китаец купят у
них оружие, чтобы было чем убивать миссионеров и новообращенных
христиан.
Тут Сатана снова открыл свой театр, и перед нами прошли народы
множества стран, гигантская процессия, растянувшаяся ни два или
три столетия истории, бесчисленные толпы людей, сцепившихся в
яростной схватке, тонущих в океанах крови, задыхающихся в черной
мгле, которую озаряли лишь сверкающие знамена и багровые вспышки
орудийного огня. Гром пушек и предсмертные вопли сраженных бойцов
не затихали ни на минуту.
К чему все это? -- спросил Сатана со зловещим хохотом. --
Решительно ни к чему. Каждый раз человечество возвращается к той
же исходной точке. Уже целый миллион лет вы уныло размножаетесь и
столь же уныло истребляете один другого. К чему? Ни один мудрец
не ответит на мой вопрос. Кто извлекает для себя пользу из всего
этого? Только лишь горстка знати и ничтожных самозваных
монархов, которые пренебрегают вами и сочтут себя оскверненными,
если вы прикоснетесь к ним, и захлопнут дверь у вас перед носом,
если вы постучитесь к ним. На них вы трудитесь, как рабы, за них
вы сражаетесь и умираете (и гордитесь этим к тому же вместо того,
чтобы почитать себя опозоренными). Само наличие этих людей --
удар по вашему достоинству, хотя вы и страшитесь это признать.
Они не более чем попрошайки, которых вы из милости кормите, по
эти попрошайки взирают на вас, как филантропы на жалких нищих.
Такой филантроп обращается с вами, как господин со своим рабом, и
слышит в ответ речь раба, обращенную к господину. Вы не устаете
кланяться им, хотя в глубине души -- если у вас еще сохранилась
душа -- презираете себя за это. Первый человек был уже лицемером
и трусом и передал свое лицемерие и трусость потомству. Вот
дрожжи, на которых поднялась ваша цивилизация."
"Неужели ты так и не понял, что, только лишившись рассудка,
человек может быть счастлив? Пока разум не покинет его, он видит
жизнь такой, как она есть, и понимает, насколько она ужасна.
Только сумасшедшие счастливы, да и то не все. Счастлив тот, кто
вообразит себя королем или богом, остальные несчастны по-прежне-
му, все равно как если бы они оставались в здравом уме. Впрочем,
ни об одном из вас нельзя твердо сказать, что он в здравом уме, и
я пользуюсь этим выражением условно."
"...Жизнь человечества -- постоянный, беспрерывный самообман.
От колыбели и вплоть до могилы люди внушают себе фальшивые
представления, принимают их за действительность и строят из них
иллюзорный мир. Из дюжины добродетелей, которыми люди чванятся,
хорошо, если они владеют одной; медь стараются выдать за золото."
"На кладбище плотник, которому фрау Брандт уже год была должна
пятьдесят зильбергрошей, отобрал у нее гроб с мертвой дочерью
вместо залога. Фрау Брандт не платила долга потому, что ей нечем
было платить, и сейчас у нее тоже не было денег. Плотник унес
гроб домой и четверо суток держал у себя в погребе. Мать сидела
все это время у порога его дома и просила пожалеть ее. Наконец он
зарыл гроб без церковных обрядов на скотном дворе у своего брата.
Лизина мать почти помешалась от стыда и от горя. Она забросила
дом и хозяйство и бродила по городу, проклиная плотника и
кощунственно понося законы империи и святой церкви. На нее было
жалко смотреть. Сеппи просил Сатану, чтобы он вмешался, но Сатана
возразил, что плотник и все прочие -- люди и поступают в точности
так, как подобает этому классу животных. Если бы так поступала
лошадь, он непременно вмешался бы. В случае если какая-нибудь
лошадь позволит себе подобный людской поступок, он просит тотчас
сообщить ему, чтобы он мог вмешаться. Это, конечно, было
насмешкой с его стороны. Где же отыщешь такую лошадь?"
Сатанизм Твена -- это, разумеется, только литературная форма
для выражения его мизантропизма и к чёрным мессам и колдовству
отношения не имеет.
* * *
Марк Твен как борец против знатоков ("Невероятное открытие
доктора Лёба"):
"Прекрасно помню -- словно прошло всего каких-нибудь тридцать
или сорок лет, -- сколь незыблемым представлялось мне тогда это
парализующее всякую мысль общее мнение экспертов-белоручек об
экспертах иного склада -- о тех, кто терпеливо и не жалея сил
пробивает себе путь к тайникам природы и сообщает миру о своих
ценных открытиях. Общее Мнение Экспертов было для меня в те
времена решающим.
Теперь, однако, дело обстоит иначе, совсем иначе. Ибо с годами
я убедился, что эксперты обычно оценивают новое, следуя не
велениям разума, а велениям чувств. Вы и сами знаете, что я прав.
А разве эти господа руководствуются добрыми чувствами? Вы же
знаете, что нет. Они все подвергают оценке лишь в свете своих
предубеждений -- кто станет это отрицать?
И результаты получаются любопытные! Настолько любопытные, что
диву даешься, как это их лавочка все еще держится! Можете ли вы
назвать хоть один случай, когда Общее Мнение Экспертов победило?
Загляните в прошлое, и вы обнаружите с пользой для себя один
неписаный афоризм, сохранивший свое значение и поныне: "Что бы
Общее Мнение Экспертов ни "зарезало" (разговорное, в смысле
"забаллотировало"), делай ставку на это и не бойся проиграть!"
Давным-давно, еще в древней Греции, была изобретена примитивная
паровая машина -- и эксперты подняли ее на смех. Двести пятьдесят
лет тому назад появился паровой двигатель маркиза Вустера -- и
эксперты подняли его на смех. Пароход Фултона начала прошлого
века -- его подняли на смех эксперты Франции, включая самого На-
полеона. А Пристли{311} с его кислородом? Общее мнение экспертов
издевалось над ним, глумилось, забросало его камнями, подвергло
остракизму. Но пока эксперты устанавливали при помощи подсчетов и
прочего, что пароход не может переплыть Атлантический океан, па-
роход взял да переплыл. Все медицинские эксперты Англии потеша-
лись над Дженнером и его противооспенными прививками. Все меди-
цинские эксперты Франции потешались над стетоскопом. Все медицин-
ские эксперты Германии потешались над молодым врачом (как его
звали? Это имя теперь всеми забыто -- всеми, кроме врачей, почти-
тельно хранящих о нем память), который открыл и ликвидировал при-
чину страшной болезни -- родильной горячки; над ним потешались,
его оскорбляли, преследовали, довели до отчаяния и убили."
"Читатель, мой совет: не пытайся 'зарезать' эту идею! Я не
говорю: делай на нее ставку, а только прошу: не пытайся ее
'зарезать'! Ты видишь, Общее Мнение Экспертов ополчилось на нее.
Так вот, если ты не в силах обуздать свои страсти, если чувству-
ешь, что твой моральный долг что-то убить, то направь удар против
Общего Мнения Экспертов. Это самое верное дело, доказательством
тому служит весь ход истории!"
Особенно хорошо у Твена вот это:
"Я закипаю от ярости, стоит мне только в отдалении заслышать
улюлюканье экспертов. Я сам не раз выступал в роли такого экспер-
та, и уж я-то знаю это дело и все его превратности! Я специалист-
наборщик с большим опытом, стреляный воробей; девятнадцать лет
тому назад я изрек окончательный и бесповоротный приговор линоти-
пу. Я заявил, что линотип никогда себя не оправдает и никого не
прокормит, -- а сегодня заводы, изготовляющие линотипы, занимают
в Англии площадь в четырнадцать акров!"
"В общем, с тех пор как я стал взрослым человеком, отвечающим
за свои поступки, я частенько фигурировал в роли эксперта, но не
припомню ни одного случая, когда я оказался бы прав."
"Мой горький опыт научил меня относиться с недоверием к мнению
экспертов. Теперь, когда я с ними сталкиваюсь, меня пробирает
дрожь и я весь покрываюсь гусиной кожей. Я спешу скрыться в
темный уголок, говоря себе: 'Пусть на вид все в порядке, а держу
пари на десять долларов, что где-то тут кроется каверза...'"
Тут проявляется лучшее, что есть в Твене: не только настроен-
ность делать добро, но ещё и способность хотя бы иногда задавать-
ся вопросом, что следует считать добром (это куда важнее); а
также способность идти наперекор толпе и спокойно-критическое
отношение к самому себе. "Поздний" Твен куда здравее, интереснее
и приятнее "позднего" Толстого.
* * *
Слабость Твена -- в отсутствии рецептов исправления кошмарной
ситуации с человеками. В самом деле, нельзя же считать рецептом
вот это (из "Таинственного незнакомца"):
"...по тупости вы не можете распознать комической стороны тысяч
и тысяч смешнейших вещей на свете. Наступит ли день, когда род
человеческий поймет наконец, насколько они смешны, захохочет над
ними и разрушит их смехом? Ибо при всей своей нищете люди владеют
одним бесспорно могучим оружием. Это -- смех. Сила, доводы,
деньги, упорство, мольбы -- все это может оказаться небесполезным
в борьбе с управляющей вами гигантской ложью. На протяжении
столетий вам, быть может, удастся чуть-чуть расшатать, чуть-чуть
ослабить ее. Но подорвать ее до самых корней, разнести ее в прах
вы сможете только при помощи смеха. Перед смехом ничто не устоит.
Вы постоянно стремитесь бороться то тем, то другим оружием. Так
почему же вам всем не прибегнуть к этому? Зачем вы даете ему
ржаветь? Способны ли вы применить это оружие по-настоящему -- не
порознь, поодиночке, а сразу, все вместе?"
Сложность в том, что докучающие власть имущим смешильщики нейт-
рализуются с такой же лёгкостью, как и простые критики обществен-
ного порядка, а также бомбисты, основатели неудобных партий и
пр.: где есть подходящий закон, это делается посредством закона,
а где подходящего закона нет, это делается просто так.
