Александр БурьякМихаил Лермонтов как enfant terrible
|
Судья безвестный и случайный, Не дорожа чужою тайной, Приличьем скрашенный порок Я смело предаю позору; Неумолим я и жесток... М. Ю. Лермонтов Михаил Юрьевич Лермонтов (1814-1841) -- второе (после А. С. Пушкина) солнце русской поэзии. В свете этой пары звёзд проходят детство и отрочество всех русских и не совсем русских людей. Из десяти случайно выловленных на улице русскоязычных индивидов девять с половиной наверняка припомнят хоть пару строк из Михаила Юрьевича, а шесть даже уверенно отличат его на портрете от Дениса Давыдова (впрочем, данные зависят от улицы). Лермонтов -- фигура загадочная: с одной стороны, очень качест- венные и безобидные стихи (если без "барковщины"), с другой -- очень неприличное поведение (пусть и по отношению к "эксплуатато- рам трудового народа"). Ясно, что гений -- это человек, у которо- го непременно имеется какой-нибудь мозговой вывих, но в чём он в данном случае-то? Может быть, большое счастье для России (и не только её), что такой мощный деструктивный характер, как лермонтовский, вперился в словесность, а не в политику. Скажем, Адольфу Гитлеру не удалось впериться в живопись, и последствия этого более чем известны. Сходство смерти Лермонтова со смертью Пушкина больше столетия впечатляло неглубокие умы. Между тем, ситуация с Мартыновым и Лермонтовым далеко не такая же, как с Дантесом и Пушкиным. Дантес изводил Пушкина, а Мартынов Лермонтова не изводил. И Пушкин не издевался словесно над людьми, а Лермонтову в этом не было равных. Надо заметить, Лермонтов как символ, продукт лермонтоведения, и Лермонтов как реальный человек -- это два разных Лермонтова, существенно несхожих в личных качествах и деталях биографии. Фиктивный Лермонтов выглядит значительно лучше настоящего и потому он много более востребован. * * * Свои краткие изыскания на тему Лермонтова я опёр в основном на замечательный сборник "М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современ- ников", изд. "Худож. литература", 1964. Далее по тексту ссылки на страницы даются именно по этой публикации. * * * Из многочисленных мемуаров о Лермонтове. В. П. Бурнашев (стр. 179): "...сейчас почти закутал меня капюшоном своей шинели и уверял меня, личность ему совершенно незнакомую, что его гусарский плащ целуется с моею гражданскою тогою, причём употребил один очень нецензурный глагол, который может быть кстати разве что за жжён- кой в компании совершенно разнузданной." Там же, со слов некого А. И. Синицына (стр. 176-177): "Я, вы знаете, люблю, чтоб у меня всё было в порядке, сам за всем наблюдаю, а тут вдруг откуда ни возьмись влетает к вам това- рищ по школе, курит, сыплет пепел везде, где попало, тогда как я ему указываю на пепельницу, и вдобавок швыряет окурки своих про- клятых трамбукосов в мои цветочные горшки, и при всём этом без милосердия болтает, лепечет, рассказывает всякие грязные истории о петербургских продажных красавицах, декламирует самые скверные французские стишонки..." А. Н. Муравьёв: "...Лермонтов просиживал у меня по целым вечерам; живая и остроумная его беседа была увлекательна, анекдоты сыпались, но громкий и пронзительный его смех был неприятен для слуха, как бывало и у Хомякова, с которым во многом имел он сходство; не один раз просил я и того и другого 'смеяться проще'." (стр. 202) Мизантропы по целым вечерам в гостях не просиживают -- если только не у женщин. Значит, не мизантроп, а лишь любитель поиз- деваться словесно. Вербальный садист, так сказать. Н. М. Сатин: "Вообще в пансионе товарищи не любили Лермонтова за его наклон- ность подтрунивать и надоедать. 'Пристанет, так не отстанет', -- говорили об нём. Замечательно, что эта юношеская наклонность при- вела его впоследствии к трагической дуэли!" "Лермонтов приходил ко мне почти ежедневно после обеда отдох- нуть и поболтать. Он не любил говорить о своих литературных за- нятиях (...) но зато охотно рассказывал о своих светских похожде- ниях, сам первый посмеиваясь над своими любовями и волокитства- ми." (стр. 208) В менее снисходительном рассказе это посмеивание над собствен- ными любовями значилось бы как полоскание имён женщин, кое в чём доверившихся светочу. "Белинский, со своей стороны, иначе не называл Лермонтова как пошляком, и когда я ему напоминал стихотворение Лермонтова 'На смерть Пушкина', он отвечал: 'Вот важность -- написать неско- лько удачных стихов! От этого ещё не сделаешься поэтом и не пере- станешь быть пошляком.' На впечатлительную натуру Белинского встреча с Лермонтовым про- извела такое сильное влияние, что в первом же письме из Москвы он писал ко мне: 'Поверь, что пошлость заразительна, и потому, пожа- луйста, не пускай к себе таких пошляков, как Лермонтов'." (стр.209) По-видимому, Сатин, Белинский и Лермонтов по-разному толковали слово "пошлость". У Сатина далее: "Позднее, зимой, к нашему обществу присоединился Лермонтов, но -- признаюсь -- только помешал ему. Этот человек постоянно шутил и подтрунивал, что наконец надоело всем. (...) Ложно понятый байронизм сбил его с дороги. Пренебрежение к пошлости есть дело достойное всякого мыслящего человека, но Лермонтов доводил это до absurdum, не признавая в окружающем его обществе ничего до- стойного его внимания." (стр. 211) А. И. Арнольди: "Шалуны товарищи показали мне тогда целую тетрадь карикатур на Мартынова, которые сообща начертали и раскрасили. Это была целая история в лицах вроде французских карикатур...(...) Это-то шутка, приправленная часто в обществе злым сарказмом неугомонного Лермонтова, помимо тех тёмных причин, о которых намекают многие, знавшие отношения этих лиц до катастрофы..." (стр. 230) "Тёмные причины" -- это, согласно комментарию, отнюдь не проис- ки царизма, а всего лишь слухи о том, что Лермонтов не без успеха клеился к одной из сестёр Мартынова. И. С. Тургенев (тот самый, который "Отцы и дети"): "В наружность Лермонтова было что-то зловещее и трагическое; какой-то сумрачной и недоброй силой, задумчивой презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших и неподвиж- но-тёмных глаз. Их тяжёлый взор странно не согласовывался с выра- жением почти детски нежных и выдававшихся губ. Вся его фигура, приземистая, кривоногая, с большой головой на сутулых широких плечах, возбуждала ощущение неприятное; но присущую мощь тотчас сознавал всякий. Известно, что он до некоторой степени изобразил самого себя в Печорине." (стр. 236) И. П. Забелла: "Меня так и обожгло. Лермонтов! Боже! какое разочарование! Какая пропасть между моею фантазией и действительностью! Корявый какой-то офицер -- и это Лермонтов!" "Огромная голова, широкий, но невысокий лоб, выдающиеся скулы, лицо коротенькое, оканчивающееся узким подбородком, угрястое и желтоватое, нос вздёрнутый, фыркающий ноздрями, реденькие усики и волосы на голове, коротко остриженные. Но зато глаза!... Я таких глаз никогда не видал. То были скорее длинные щели, а не глаза, и щели, полные злости и ума." "Впечатление, произведенное на меня Лермонтовым, было жуткое. Помимо его безобразия, я видел в нём столько злости, что близко подойти к такому человеку мне казалось невозможным, и я струсил." стр. 281-282) Ну вот, чуть ли не сатанинское отродье. И. И. Панаев: "Я много слышал о Лермонтове от его школьных и полковых товари- щей. По их словам, он был любим очень немногими, только теми, с которыми был близок, но и с близкими людьми он не был сообщите- лен. У него была страсть отыскивать в каждом своём знакомом какую-нибудь комическую сторону, какую-нибудь слабость, и, отыс- кав её, он упорно и постоянно преследовал такого человека, под- трунивал над ним и выводил его наконец из терпения. Когда он достигал этого, он был очень доволен. -- Странно, -- говорил мне один из его товарищей, -- в сущности он был, если хотите, добрый малый: покутить, повеселиться -- во всём этом он не отставал от товарищей; но у него не было ни малейшего добродушия, и ему непременно нужна была жертва, -- без этого он не мог быть покоен, -- и, выбрав её, он уж беспо- щадно преследовал её. Он непременно должен был кончить так тра- гически: не Мартынов, так кто-нибудь другой убил бы его." (стр. 239) Ещё И. И. Панаев: "'Сомневаться в том, что Лермонтов умён, -- говорил Белинский, -- было бы довольно странно, но я ни разу не слыхал от него ни одного дельного и умного слова. Он, кажется, нарочно щеголяет светскою пустотою.'" (стр. 242) "Белинский, после возвращения Лермонтова с Кавказа, зимою 1841 года, несколько раз виделся с ним у гр. Краевского и у Одоевско- го, но между ними не было не только никаких дружеских отношений, а и серьёзный разговор уже не возобновлялся более..." (стр. 243) Панаев дальше: "Странные и забавные отзывы слышатся до сих пор о Лермонтове. 'Что касается его таланта, -- рассуждают так, -- об этом и гово- рить нечего, но он был пустой человек и притом недоброго сердца'." (стр. 243) Сам В. Г. Белинский о Лермонтове в письме В. П. Боткину: "Женщин он ругает: одних за то, что <...>, других за то, что не <...>. Пока для него женщина и <...> -- одно и то же. Мужчин он также презирает, но любит одних женщин и в жизни только их и видит." (стр. 248) "Трудно найти в нём и четыре стиха сряду, которых нельзя было бы окритиковать за неточность в словах и выражениях, за натяну- тость в образах." (стр. 249-250) Ну, по поводу четырёх стихов сряду Белинский, похоже, подпус- тил гиперболу, но чепуха у Лермонтова попадается не совсем уж редко. К примеру ("Казачья колыбельная песня"): Злой чечен ползёт на берег, Точит свой кинжал. Чечен точит кинжал в процессе выползания -- или выгреб из волн на берег как раз для того, чтобы тайно поточить о какой-то особый камень? Вообще-то, точить кинжалы можно и о стену родной сакли, причём заранее. И. П. Забелла: "Они вскоре познакомились для того, чтобы скоро раззнакомиться, благодаря невыносимому характеру и тону общения со всеми безвре- менно погибшего впоследствии поэта. Колюбакин рассказывал, что их собралось однажды четверо, отпросившихся в Вельяминова недели на две в Георгиевск, они наняли немецкую фуру (...). В числе четверых находился и Лермонтов. Он сумел со всеми тремя своими попутчиками до того перессориться по дороге и каждого из них так оскорбить, что все трое ему сделали вызов, он должен был наконец вылезть из фургона и шёл пешком (...) В Георгиевске выбранные секунданты не нашли возможным допустить подобной дуэли: троих против одного, считая её за смертоубийство, и не без труда ула- дили дело примирением, впрочем, очень холодным." "...с таким несчастным характером Лермонтову надо было всегда ожидать печальной развязки, которая и явилась при дуэли с Марты- новым." (стр. 285) Фр. Боденштедт: "При выборе кушаньев и в обращении к прислуге он употреблял выражения, которые в большом ходу у многих, чтобы не сказать у всех русских, но которые в устах этого гостя -- это был Михаил Лермонтов -- неприятно поразили меня. Эти выражения иностранец прежде всего научается понимать в России, потому что слышит их повсюду и беспрестанно; но ни один порядочный человек -- за исключением грека или турка, у которых в ходу точь-в-точь такие выражения, -- не решится написать их в переводе на родной язык." "Я уже знал и любил Лермонтова по собранию его стихотворений, вышедших в 1840 году, но в этот вечер он произвёл на меня столь невыгодное впечатление, что у меня пропала всякая охота ближе сойтись с ним." "Впрочем, он мог быть кроток и нежен..." (стр. 295-297) Когда ему от кого-то что-то было нужно, наверное. Ю. Ф. Самарин: "Пушкин не нуждается в оправдании. Но Лермонтова признавали не все, поняли немногие, почти никто не любил его. Нужно было про- стить ему." (стр. 303) Э. А. Шан-Гирей: "Действительно, Лермонтов надоедал Мартынову своими насмешками: у него был альбом, где Мартынов изображён был во всех видах и позах." (стр. 344) Позы -- в смысле "Камасутры"? * * * Про нестреляние Лермонтова первым. Э. А. Шан-Гирей: "Первый стрелял Мартынов, а Лермонтов будто бы прежде сказал коменданту, что стрелять не будет, и был убит наповал, как рас- сказывал нам Глебов." (стр. 345) Отказ Лермонтова от первого выстрела мог был быть вызван двумя причинами: 1. Желанием примириться, но без явного первого шага со своей стороны. Основание -- вряд ли муки совести (она могла пробу- диться и много раньше), скорее, опасение больших неприятностей в случае смерти Мартынова: поскольку именно Лермонтов оскорб- лял Мартынова, а не наоборот, то причина дуэли была в поведе- нии Лермонтова, и наказание для него было бы побольше, чем для Мартынова. 2. Желанием умереть. Не определяющим, но достаточно сильным, чтобы рискнуть поучаствовать в дуэли: Лермонтов годами говорил о пресыщении жизнью ("И жизнь уж нас томит, как долгий путь без цели..." и т. д.). Собственно, само оскорбительное поведе- ние Лермонтова не только по отношению к Мартынову, но и к некоторым другим, показывало, что его не очень беспокоило, что кто-то будет доведен до бешенства и убьёт его. Е. Г. Быховец: "Лермонтову так жизнь надоела, что ему надо было первому стре- лять, он не хотел, и тот изверг имел духа долго целиться, и пуля навылет!" (стр. 355) Заметим только, что жизнь Лермонтову -- состоятельному человеку, гвардейскому офицеру, успешному автору и любимцу некоторой части общества -- как бы надоела не от тягот и лишений, а наоборот, от избытка благ. "Затхлая атмосфера" в обществе, на которую было модно жаловаться в "передовой" среде, не могла довести психически более-менее нормального человека до нежелания жить, потому что других творческих людей (к примеру, Достоевского) она не доводила до этого даже в условиях пребывания их в тюрьме и на каторге. "Жизнь надоела" -- это была, наверное, не столько реальность, сколько любимая поза Лермонтова, способ привлечения к себе внима- ния всяких аппетитных дам. Напрашивание на дуэль было частью лер- монтовского спектакля одного актёра. С Мартыновым блеф не прошёл, и Лермонтов оказался перед необходимостью демонстрировать, на- сколько он в самом деле пренебрегает жизнью. Уклонись Лермонтов от дуэли, нарвался бы, среди прочего, на издевательский вопрос: как же так?! Убей он Мартынова, спрашивали бы тоже самое: Марты- нов ведь не жаловался, что надоела жизнь. Рухнул бы лермонтовский миф, а это почти то же самое, что быть публично уличённым в крупном обмане. А сверх того ещё ждало бы немалое наказание за убийство. Лермонтов понадеялся, что Мартынов тоже не выстрелит, но тот оказался выше всяких таких расчётов. А. В. Дружинин (автор апологетической статьи "Сочинения Лермон- това"): "Лермонтов, -- рассказывал нам его покойный приятель, -- при- надлежал к людям, которые не только не нравятся с первого раза, но даже на первое свиданье поселяют против себя довольно сильное предубежденье. Было много причин, по которым он и мне не полюбил- ся с первого разу. Сочинений его я не читал, потому что до сти- хов, да и вообще до книг не охотник, его холодное обращение каза- лось мне надменностью, а связи его с начальствующими лицами и со всем, что тёрлось около штабов, чуть не заставили меня считать его за столичную выскочку." (стр. 386) Новое здесь -- "связи с начальствующими лицами и со всем, что тёрлось около штабов". С обликом гонимого вольнодумца это не вяжется. * * * От лермонтовских апологетов: Е. Г. Быховец: "Этот Мартынов был глуп ужасно, все над ним смеялись; он ужасно самолюбив; карикатуры его беспрестанно прибавлялись; Лермонтов имел дурную привычку острить." "Это было в одном частном доме. Выходя оттуда, Мартынка глупый вызвал Лермонтова. Но никто не знал. На другой день Лермонтов был у нас ничего, весел; он мне всегда говорил, что ему жизнь ужасно надоела, судьба его так гнала [на кавказские воды -- А. Б.], государь его не любил [но хоть обращал на него внимание], великий князь ненавидел [наверняка было за что], <они> не могли его видеть -- и тут ещё любовь: он был страстно влюблён в В. А. Бахметьеву; она ему была кузина... [кровосмешенец]" (стр. 354) Некий Полеводин без инициалов (письмо "июля 21-го 1841 г. Пятигорск"): "Неисповедимы пути твои, Господи! И этот возрождающийся гений должен погибнуть от руки подлеца: Мартынов -- чистейший сколок с Дантеса. Этот Мартынов служил прежде в кавалергардах, по просьбе переведен в Кавказский корпус капитаном [доброволец! -- А. Б.], в феврале месяце отставлен с чином майора, -- и жил в Пятигорске, обрил голову, оделся совершенно по-черкесски и тем пленял, или думал пленять, здешнюю публику. Мартынов никем не был терпим в кругу, который составлялся из молодёжи гвардейцев. Лермонтов, не терпя глупых выходок Мартынова [!!!], всегда умно и резко трунил над Мартыновым, желая, вероятно, тем заметить, что он ведёт себя неприлично званию дворянина. Мартынов никогда не умел порядочно отшутиться -- сердился, Лермонтов более или менее над ним смеялся, но смех его был хотя едок, но деликатен [???], так что Мартынов никак не мог к нему придраться." (стр. 356) Другими словами, злобный дурак, наряжавшийся под презренного черкеса и тем самым позоривший звание русского дворянина, всё время старался подловить деликатно-ироничного светлого гения на чём-то, что сошло бы в глазах других дураков за достаточный повод для дуэли. И я уверен, что этот Полеводин НЕ ВРЁТ: что именно так он и воспринял ситуацию. Фанатизм -- это страшное уродство психики, которое в крайних случаях лечат пулями в голову и аналогичными средствами. А. П. Смольянинов, из дневника (9 авг. 1841 г.): "Поступок Мартынова подл, низок (...) в этом случае я скорее бы самим собой пожертвовал -- мне было бы счастие погибнуть от руки Лермонтова..." Тот же автор, чуть больше подумав (2 окт. 1941 г.): "14 июля Лермонтов был в каком-то особенном расположении духа, -- видно было, что он был чем-то недоволен, и в эту минуту нужен был ему человек, над которым бы он мог излить своё неудовольст- вие. Является Мартынов, чего лучше, шутки и колкие сатиры начина- ются. -- Мартынов мало обращал на них внимания или, лучше, не принимал их на свой счёт и не казался обиженным. -- Это кольнуло самолюбие Лермонтова, который теперь уже прямо адресуется к Мар- тынову с вопросом, читал ли он 'Героя нашего времени'? -- 'Читал', -- был ответ. -- 'А знаешь ли, с кого я списал портрет Веры?' -- 'Нет'. -- 'Это твоя сестра'. Не знаю, что было причиною этого вопроса, к чему сказаны эти слова: 'Это твоя сестра', кото- рые стоили Лермонтову жизни, а нас лишили таланта, таланта редко- го, -- следствием этих слов был, конечно, вызов со стороны Марты- нова. -- Благородно он поступил, всякий бы сделал то же на его месте, но одно его не оправдывает, это именно то, что зачем он стрелял не в воздух (...) и пуля тогда только достигла своего назначения, когда Лермонтов сам подымал руку и наводил на против- ника пистолет." (стр. 360-361) Писано в дневнике, а не в газете, так что можно полагать, что человек не подстраивался под мнение царя или кого-то ещё. Обратим внимание: в этой версии Лермонтов в воздух не стрелял (Печорин, кстати, тоже). Попробуем подумать над тем, кто куда и когда мог стрелять. Мартынов ОЖИДАЛ пули от Лермонтова. Как чело- век обстрелянный, знавший в стрелянии толк, Мартынов полагал, что вполне может быть убит или тяжело ранен Лермонтовым, имевшим пра- во стрелять первым, и, поскольку хотел непременно убить Лермонто- ва, то готовился произвести выстрел немедленно после лермонтовс- кого -- или практически одновременно -- в ту первую долю секунды, когда ещё будет в состоянии это сделать, даже если получит пулю в сердце или в голову. В такой ситуации не исключено даже, что Мартынов выстрелил первым -- может быть, вопреки своему желанию. Не думаю, что в условиях большого психического напряжения такие скоротечные детали могли быть отчётливо восприняты Мартыновым или секундантами. А. Я. Булгаков: "Надлежало начинать Лермонтову, он выстрелил в воздух, желая всё кончить глупую эту ссору дружелюбно, не так великодушно думал Мартынов, он был довольно бесчеловечен и злобен, чтобы подойти к самому противнику своему, и выстрелил ему прямо в сердце." "Удиви- тельно, что секунданты допустили Мартынова совершить его зверский поступок. Он поступил против всех правил чести и благородства и справедливости. Ежели он хотел, чтобы дуэль совершилась, ему сле- довало сказать Лермонтову: извольте зарядить опять ваш пистолет. Я вам советую хорошенько в меня целиться и т. д." "Убив Лермонтова и страшась ожидавшей его судьбы, он хотел бежать... бежать куда же? К чеченцам, нашим неприятелям. Он был пойман на дороге и отдан военному начальству." (стр. 364) Из примечания составителей сборника к этой клевете: "В рассказе А. Я. Булгакова о дуэли несколько сгущены краски. Сведения о готовности Лермонтова просить прощения и о выстреле в упор не подтверждаются другими мемуаристами." "Мартынов не пытался бежать от суда -- он был арестован сразу же после дуэли." А. И. Васильчиков, секундант на той самой дуэли: "Мартынов уехал прямо к коменданту объявить о дуэли." То есть, Мартынов не только "был арестован сразу же после дуэли", но ещё и сам сдался. Поступил, как человек мужественный и порядочный. Мемуаристы-апологеты Лермонтова -- это люди, которых, по-види- мому, раздувало от гордости за то, что они оказались причастными к великому, не ударив ради этого пальцем о палец. А поскольку раздуваться от гордости -- это очень приятно, они и старались посолиднее представить основание для своего раздувания. Они чув- ствовали себя кем-то вроде апостолов. Их необъективность видна уже по эмоциональности их стиля. * * * Ещё у А. И. Васильчикова о той дуэли: "Мартынов подошёл к Лермонтову и сказал ему очень тихим и ров- ным голосом по-французски: 'Вы знаете, Лермонтов, что я очень часто терпел ваши шутки, но не люблю, чтобы их повторяли при дамах', на что Лермонтов таким же спокойным тоном отвечал: 'А если не любите, то потребуйте у меня удовлетворения.'" "Хотя формальный вызов на дуэль и последовал от Мартынова но всякий согласится [я -- да, А. Б.], что вышеприведенные слова Лермонтова 'потребуйте от меня удовлетворения' заключали в себе уже косвенное приглашение на вызов, и затем оставалось решить, кто из двух был зачинщик..." (стр. 372-373) "Нужно ли затем возражать на некоторые журнальные статьи, при- дающие, для вящего прославления Лермонтова, всему этому несчаст- ному делу вид злонамеренного, презренного убийства?" "Положа руку на сердце, всякий беспристрастный свидетель должен признаться, что Лермонтов сам, можно сказать, напросился на дуэль и поставил своего противника в такое положение, что он не мог его не вызвать." "Этот печальный исход был почти неизбежен при строптивом, бес- покойном его нраве и при том непомерном самолюбии или преувели- ченном чувстве чести (point d'honneur), которое удерживало его от всякого шага к примирению." (стр. 374-375) * * * Самую крепкую характеристику реальному "герою нашего времени" дал, наверное, Николай I: "Собаке -- собачья смерть!" Ещё у Николая I: "Я прочёл 'Героя' до конца и нахожу вторую часть отвратитель- ною, вполне достойною быть в моде. Это то же преувеличенное изображение презренных характеров, которое находим в нынешних иностранных романах. Такие романы портят нравы и портят характер. Потому что, хотя подобную вещь читаешь с досадой, всё же она оставляет тягостное впечатление, ибо в конце концов привыкаешь думать, что свет состоит только из таких индивидуумов, у которых кажущиеся наилучшими поступки проистекают з отвратительных и ложных побуждений. Что должно явиться последствием? Презрение или ненависть к человечеству! Но это ли цель нашего пребывания на земле? Ведь и без того есть наклонность стать ипохондриком или мизантропом, зачем же поощряют или развивают подобными изображе- ниями эти наклонности? Итак, я повторяю, что, по моему убеждению, это жалкая книга, показывающая большую испорченность автора." (Из письма к императрице) от 12/24 июня 1840 г. И что здесь неправильно?! В этом письме виден ГОСУДАРСТВЕННЫЙ человек с охранительным складом ума (уж в письме супруге-то какой был смысл Николаю рисоваться и говорить вещи, в которые он на самом деле не верил?) Реакционер? О, да! Но мы к XXI веку уже насмотрелись "прогресса" -- хотя и не все ещё. Как оболгали "демократы" Мартынова, так оболгали они и Николая I. Каким был Николай I на самом деле, мы по сути ещё не знаем. По-видимому, Николай I воспринимал Лермонтова в первую очередь как заразу, особо вредную для общества и государства. Николаю с его почти каждодневными трудами по поддержанию российского государства этот скучающий деструктивный печоринский типаж был, конечно же, противен. Идея свободы меня давно уже не греет: с той поры, как я доста- точно насмотрелся, во что эта свобода, как правило, выливается. "Декабристские" республиканские декларации против самодержавия (в случае Лермонтова -- совсем уж редкие и завуалированные) были в действительности по большей части стремлением убрать дисципли- нирующий фактор, в качестве которого выступал самодержец. Основ- ной массе народа от исчезновения этого фактора стало бы только хуже, потому что эксплуатацией трудящихся не столько царь зани- мался, сколько дворянство в целом (а ещё купечество и духовенст- во). Царь же следил, чтобы эксплуататоры соблюдали меру (модель Ивана Солоневича, см. его "Народную монархию"). Многие ли члены Северного или, скажем, Южного общества -- будущие декабристы -- освободили собственных крепостных, чтобы "хоть единой твари" даровать эту самую свободу? Что-то история об этом не трубит. "Страшно далеки они от народа", как отметил В. И. Ленин. Анало- гично в наши дни мало кто из вякающих о защите природы отказыва- ется от собственного автомобиля. А ведь в таких делах приличнее начинать всегда с себя самого. Ой, неужели декабристы не освобо- ждали своих крестьян из сугубо конспиративных соображений? Кстати, в ту злополучную поездку в Пятигроск обслуживающий персонал при великом Лермонтове был немаленький: "Штат прислуги его состоял из четырёх человек, из коих двое было крепостных: один камердинер, бывший дядька его, старик Иван Соколов, и конюх Иван Вертюков, и двое наёмных -- помощник камердинера гуриец Христофор Саникидзе и повар, имя которого не сохранилось." (В. И. Чиляев и Н. П. Раевский, стр. 325) Зачем так много, сказать трудно. Ну, может быть, очень проси- лись мужички Кавказ посмотреть. И ведь за четырьмя лермонтовскими лошадьми надо было ухаживать. А ещё душка Лермонтов стравливал своих крепостных крестьян в кулачных боях и потом наслаждался зрелищем побоищ, а реакционное царское правительство кулачные бои в конце концов запретило, чем спасло огромное множество народных зубов, носов, глаз и пр. И кто у нас плохой в данном случае? Неужели, как обычно, царь? П. К. Шугаев: "Михаил Юрьевич любил устраивать кулачные бои между мальчишек с. Тархан и победителей, нередко с разбитыми до крови носами, всегда щедро оделял сладкими пряниками..." (стр. 62) То есть, Лермонтов натравлял детей на детей. А ещё он не напи- сал ни одного детского стишка и ни одной детской сказки. Там же: "Сельская площадь всё в том же виде, на которой в праздничные дни Михаил Юрьевич ставил бочку с водкой, и крестьяне села Тархан разделялись на две половины, наподобе двух враждебных армий, дра- лись на кулачки, стена на стену, а в это время, как современники передают, 'и у Михаила Юрьевича рубашка тряслась', и он был не- прочь принять участие в этой свалке, но дворянское звание и пра- вила приличий только от этого его удерживали; победители пили водку из этой бочки; побеждённые же расходились по домам, и Миха- ил Юрьевич при этом всегда от души хохотал." (стр. 63-64) Получается, Лермонтов не только стравливал крестьян, но ещё и спаивал. * * * Примеры "барковщины" у Лермонтова (поэма "Монго"): "Мой друг!" -- ему я говорил, -- Ты не в свои садишься сани, Танцоркой вздумал управлять! Ну где тебе её <...>". Мой Pierre не слишком интересен, Ревнив, упрям, что ни толкуй, Не любит смеху он ни песен, Зато богат и глуп, как <...> Всем истинно русским людям, кроме разве что совсем уж малень- ких, хорошо известны пропущенные слова, которые здесь по рифме напрашиваются. Источник -- 1-й том двухтомника издательства "Правда", 1988 г., 14 000 000 (!!!) экземпляров. Простительно только то, что практи- чески никто этих длиннючих поэм не читает: скучные. Но без них творческое наследие великого поэта выглядело бы более тощим, поэтому патриотичные издатели ограничились заменой "плохих слов" такими вот знаками: <...>. Грязноругательная литература могла существовать во времена Лермонтова лишь в "списках", в тогдашнем "самиздате". То есть, качество лермонтовских произведений, бывших на виду у общества, -- это отчасти заслуга цензуры. О том, что попадало в лермонтовский "самиздат", осторожно гово- рится в предисловии к цитируемому сборнику: "Мемуаристы свидетельствуют, что жестокая военная дисциплина, сочеталась в юнкерской школе с крайне разнузданными нравами. В этом отношении своеобразным документом является рукописный журнал 'Школьная заря'; в нём видное место занимали неудобные для печати стихи, среди которых были помещены и юнкерские поэмы Лермонтова." (стр. 19) * * * Для своего возраста Лермонтов написал МНОГО и в значительной части очень ХОРОШО. По-видимому, свободного от службы времени у него было столько, что хватало не только на балы, пьянки и грызение ближних, но и на неслабое творчество. Публиковаться он не торопился, и это характеризует его положи- тельно: свидетельствует о самокритичности и борьбе за качество. Правда, у Лермонтова не было материальной потребности в издании своих произведений, поскольку богатая бабушка обеспечивала ему обильное поступление денежных средств. Вдобавок немногочислен- ность публикаций обеспечивала и малое количество критических замечаний в прессе, а больно придраться ведь можно к кому угодно. Был ли Лермонтов страдающей личностью? Нет, скорее, хамоватым баловнем судьбы, который если и мучился иногда, то больше от пресыщения. Его сидки и якобы ссылки были отнюдь не мучительного характера. Его военная служба была обременительной только для патологических бездельников. Большинство его современников проме- няло бы своё счастье на его бытовые страдания. Лермонтов стал жертвой благополучия и выродился -- как элемент вырождающейся верхушки, а у верхушки в любом неправильно устроенном обществе есть тенденция со временем вырождаться. Лермонтову не повезло с лицом и телосложением, и это, конечно же, подтравляло его характер. Но одним лишь страданием перед зеркалом уровень лермонтовской злобности не объяснить. Тут было ещё что-то. Лермонтов представлял собой ОШИБКУ ПРИРОДЫ -- и был "исправлен" беднягой Мартыновым, которому выпала тяжкая обязан- ность расставить вещи на свои места. * * * Мастер острить и злословить -- это у Лермонтова такой образ был. Вжившись в образ, человек уже как бы и боится из него выходить, потому что это как если бы оказаться в обществе без одежды. Вдобавок от тебя окружающие уже ждут определённого поведения, и если ты ведёшь себя иначе, то озадачиваешь их или даже огорчаешь. Был ли Лермонтов мизантропом -- вопрос не простой. Дело в том, что у него не имелось для мизантропизма серьёзных оснований. И мизантроп ведь не будет изводить людей, то есть настойчиво пре- следовать их своими словесными и прочими издевательствами. Изво- дить людей будет эгоист с садистскими наклонностями: человек общества, который нуждается в обществе хотя бы потому, что в нём можно кого-нибудь изводить. У мизантропов не так. Если мизантропу кто-то сильно не нравится, то мизантроп от него попросту отстра- няется. Злословие имеет мало общего с мизантропизмом. Злословящий самоутверждается через унижение других: старается подрасти в глазах окружающих. Мизантропу же мнение о нём окружающих важно лишь постольку, поскольку оно влияет на уровень переживаемого из-за них беспокойства. Мизантроп загодя уверен, что представле- ния других людей, как правило, ошибочные и неисправимые, а он в конечном счёте лучше большинства своих окружающих, в противном случае он не был бы мизантропом. Если мизантроп не высказывается критично о ближних, это обычно не потому, что вдруг подобрались сравнительно неплохие индивиды, а потому что его неприязнь исто- щилась на каких-то других индивидах и/или потому что он не хочет себе дополнительных неприятностей и/или потому что привык к тому, что вокруг почти сплошь неполноценные, и уже не беспокоится по этому поводу. * * * Надо заметить, что сам Лермонтов -- со своей хромотой, своей невыигрышной внешностью -- был довольно удобнным объектом для злых насмешек, и если окружающие не прибегали к этому, то вряд ли всегда лишь из-за недостатка остроумия, а наверное, иногда всё-таки и из-за отсутствия наклонности к этому недостойному занятию. Впрочем, у Лермонтова имелось адекватное прозвище -- Маёшка. "Mayeux -- популярный персонаж французских карикатур, созданный художником Шарлем Травье." (стр. 422) Этот Mayeux у Травье был уродливым и ехидным. * * * Вряд ли возможно теперь точно сказать, когда и где появилось выражение "нравственный калека". Но в "Герое нашего времени" оно есть. Тамошний главный персонаж Печорин применяет его к себе дорогому. Вот здесь: "Все читали на моем лице признаки дурных чувств, которых не было; но их предполагали -- и они родились. Я был скромен -- меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, -- другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, -- меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, -- меня никто не понял: и я вы- учился ненавидеть. Моя бесцветная молодость протекала в борьбе с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли. Я говорил правду -- мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался. И тогда в груди моей родилось отчаяние -- не то отчаяние, кото- рое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, при- крытое любезностью и добродушной улыбкой. Я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не су- ществовала, она высохла, испарилась, умерла, я ее отрезал и бро- сил, -- тогда как другая шевелилась и жила к услугам каждого, и этого никто не заметил, потому что никто не знал о существовании погибшей ее половины." (Скорее всего, это так Лермонтов пробовал объяснить себя себе же, но получилось не убедительно: обид хватает у любого ребёнка, а баловень богатой бабушки вряд ли жил в худших условиях, чем большинство других детей.) Неприкаянность лермонтовского героя -- это неприкаянность соци- ального паразита, у которого нет стимулов к деятельности, потому что всё нужное и ненужное у него уже так или иначе есть. Такая неприкаянность отлично лечится конфискацией имущества. В 1918- 1921 гг. подобных неприкаянных излечивали тысячами. Лермонтов тоже был "нравственным калекой". А ещё абсурдистом. Да, а про тучки он всё-таки красиво писал -- как никто другой в русской литературе. Может быть, потому, что на тучки нравствен- ность не распространяется, и даже здравый смысл для их постижения не нужен. Для страны нет ничего хорошего в том, чтобы иметь нравственного калеку на литературном пьедестале. Насколько можно судить по роману "Герой нашего времени", Лермонтов вполне сознавал свою моральную ущербность и, если охотно рисковал жизнью, то, может быть, как раз потому, что, будучи человеком умным и не без совес- ти, сомневался в том, что дальше с ним не станет ещё хуже. Да, были у него литературные планы, но было, наверное, и опасение, что он перестанет справляться с бесом, который в нём сидит. Как некоторые не могут, к примеру, воздерживаться от курения, хотя и сознают вредность своей привычки, так он не мог воздерживаться от издевательства над людьми, хотя и сознавал, что это чудовищно. Ему, как вампиру, нужно было ПОДПИТЫВАТЬСЯ ЧУЖИМИ СТРАДАНИЯМИ. Николай I, похоже ухватил эту лермонтовскую суть, а вот Белинс- кий, похоже, не ухватил. Вернее, сначала вроде бы начал ухваты- вать, а потом перевесило желание иметь яркое что-то, чем можно попрекать царизм. Был он человеком эмоциональным, а на таких факты действуют выборочно. Вдобавок воспоминания разных людей о Лермонтове были ещё не то что не собранными, но в большинстве случаев даже и не написанными. Так что Белинскому приходилось опираться в основном на собственные ограниченные впечатления, а Лермонтов ведь не стремился ссориться с известным литературным критиком. Лермонтова убил единственно его собственный дурной характер, а именно наклонность самоутверждаться через унижение других. Не нарвись Лермонтов на Мартынова, нарвался бы на кого-нибудь другого. Друзья у Лермонтова были, но это не показатель его моральных качеств: даже законченные подлецы обычно находят себе компанию -- из приблизительно таких же, как сами. * * * Лермонтов был родовитым дворянином и богатым наследником, а это почти автоматически обеспечивало ему место в лучшем обществе (пусть и не у самого трона) и некоторую долю внимания со стороны этого общества. Досуга у него было с избытком, денег -- тоже. Правда, следствием бытового благополучия стало то, что в мораль- но-идеологическом отношении произведения Лермонтова оказались либо расхоже-неглубокими ("Бородино"), либо и вовсе пустыми. Да, Лермонтов патриотничал. Но патриотизм -- это дешёвая индульгенция. Как и пропаганда абстрактной свободы. Для блага общества нужны более сложные, более трудные и более рискованные вещи. По поводу "Собаке собачья смерть". Я подозреваю, что Николай I несколько сгустил краски. Благородные порывы были Лермонтову не чужды. Впрочем, о культурно-политической ситуации в тогдашней России Николай был информирован несколько лучше, чем я. * * * Белинскому с Герценом нужно было чем-то долбить царский режим и чем-то попрекать его. Они и начали создавать миф о Лермонтове как о великом осуждальщике деспотизма. А где доказательства? Доказательств нет, а есть только заклина- ния лермонтоведов: "нет никаких сомнений, что...". Сомнения-то как раз есть! В окружении Лермонтова было много толковых пописывавших людей, но ни у кого даже спустя 20 лет после его смерти не было упомина- ний о его оппозиционных настроениях. Между тем, навредить Лермон- тову или его отсутствующим потомкам мемуаристы такими упоминания- ми никак не могли. Мысленное тираноборство Лермонтова -- это демократический, а впоследствии большевистский миф. Причина нереволюционности Лер- монтова -- разумеется, не в его трусости (по свидетельствам, в бою он был храбрец; впрочем, у русских офицеров храбрость в бою зачастую вполне уживается с, мягко говоря, осторожностью в поли- тическом аспекте и в отношениях с начальством). По-видимому, причина -- в лермонтовском эгоизме и аристократизме: Лермонтов считал себя высшим и вполне одобрял существовавшее разделение россиян на дворянство и прочие сословия. Индивид с "демократичес- кими" наклонностями не держал бы при себе четырёх человек для услужения в походных условиях, а ограничился бы хоть тремя. (По поводу храбрости Лермонтова также замечу на всякий случай, что человеку, который непрочь умереть, подвиги даются всё-таки легче, чем человеку, который непрочь ещё пожить.) Помимо знаменитого Прощай, немытая Россия, Страна рабов, страна господ... (по мнению некоторых исследователей, ему на самом деле не принад- лежащего) у Лермонтова трудно отыскать что-то хотя бы столь же "тираноборческое". Даже стихи "Смерть поэта" сходили за "призыв к революции" только при очень предвзятом к ним отношении. Ах, да, ещё в какой-то юношеской тетради откопали написанное в 16 лет двусмысленное вот это: Настанет год, России чёрный год, Когда царей корона упадёт... Но в этом стихотворении говорится ведь о ЧЁРНОМ годе, а не о СВЕТЛОМ. С 16-летнего возраста сохранилось ещё следующее: Сыны снегов, сыны славян, Зачем вы мужеством упали? Зачем?.. Погибнет ваш тиран, Как все тираны погибали!.. Оно называется "Новгород", но к нему есть комментарий Ираклия Андронникова: "Возможно, стихи адресованы сосланным декабрис- там". Однако в Новгород декабристов не ссылали. Аргументировать суждение о политической позиции взрослого чело- века несколькими его стихами, сохранившимися с 16-летнего возрас- та, -- это несерьёзно. Кстати, приведенный стих хоть и мелодичный, но по смыслу коря- вый: надо не "зачем", а "почему", иначе получается "с какой целью вы упали мужеством"? И тираны погибали отнюдь не все. Так что вы- пячивать эту пробу пера -- дело так или иначе некорректное. А вы- пячивали потому, что больше выпячивать на тему тираноборчества было почти НЕЧЕГО. Ну, не пилил Лермонтов сука, на котором сидел. До 1880-х Леромонтов был в неофициальной немилости не из-за содержания своих произведений, а из-за возни вокруг него самого, устроенной "революционными демократами". Те зудели при всяком подходящем случае: сгубили Лермонтова, сгубили Лермонтова! Отмы- ваться в части Лермонтова перед "демократической общественностью" было бесполезно, потому что её не факты интересовали, а возмож- ность попрекнуть. С 1880-х же в России развернулся революционный терроризм, и Лермонтов как повод померк. О Лермонтове во взрослом состоянии. Чтобы добровольно отказать- ся от своего привилегированного положения или начать копать под социальный порядок, который его обеспечивает, надо быть совсем уж особенным человеком. Такие люди в России случались, но вот в русской словесности таким не был даже Лев Толстой: он отказался от многого, но не от графского титула. Тем более не был таким Лермонтов, поэтому его "тираноборство", пусть и в тайных мыслях (не нашедших отражения ни на чьей впоследствии обнаруженной бумаге), если и было, то совсем уж ограниченное, и такой нюанс, как отмена дворянских вольностей, оно вряд ли в себя включало. Ну, я хотя бы не говорю "нет никаких сомнений". Кстати, никакой ссылки Лермонтова на Кавказ по сути не было (ни первой, ни второй), а был два раза перевод в воюющую часть, чтобы офицер, наконец, занялся делом, к которому его готовили. Второй перевод на Кавказ был осуществлён для того, чтобы развести по разным российским углам Лермонтова и сына французского послан- ника де Баранта, с которым Лермонтов не поделил прекрасной вдо- вушки. Если бы был, допустим, 1812 год и Лермонтова направили под Бородино, это тоже была бы ссылка?! Кстати, на Кавказе в то время пребывала значительная часть "высшего общества": кто служил в армии, а кто лечился на водах. Война шла по большей части вяло- текущая, офицеров она сильно не напрягала. Если бы "высшим сферам" требовалось непременно избавиться от присутствия Лермонтова в столице и подставить поэта "под пули горцев", его бы послали на Кавказ "просто так" -- как офицера, в действующую армию, не дожидаясь дуэли в качестве повода. Творческому человеку для успеха в работе нужны яркие впечатле- ния и сильные переживания. Николай I отправкой Лермонтова на Кав- каз всё это ему обеспечил, так что можно утверждать, что именно Николай I сделал Лермонтова как поэта таким, каким его любят потомки: "певцом Кавказа" и т. д. Именно Николай, а не какой-ни- будь В. Г. Белинский, какая-нибудь В. А. Лопухина или кто-то ещё. Да уж, "сослали": из "немытой России" -- в курортную зону, где можно было среди всяких гордых народов отдыхать душой от рабов и господ и в придачу общаться с выдающимися русскими людьми типа бывших декабристов. В России, между тем, были и действительно "дыры", и в этих "дырах" люди служили без всяких ссылок, равно как и без шанса отличиться в боевых действиях. Я, кстати, вспоминаю собственную "дыру" в степях под Волгогра- дом: ни одного диссидента рядом, так что даже добрым антисоветс- ким словом было не с кем толком перекинуться. * * * Роман "Герой нашего времени". Ни к стилю, ни к сюжету придрать- ся не получилось: написано сильно, талантливо. Только не актуаль- но и довольно деструктивно. Пичкание советских детишек "Героем нашего времени" проходило безвредно потому лишь, что детишкам было рано разбираться в тонкостях, а кроме того, у большинства не имелось предпосылок для перенятия печоринской мировоззренческой чепухи. * * * Н. И. Лорер: "Мартынов служил в кавалергардах, перешёл на Кавказ, в линейный казачий полк и только что оставил службу. Он был очень хорош собой и с блестящим светским образованием. Нося по удобству и привычке черкесский костюм, он утрировал вкусы горцев и, само собой разумеется, тем самым навлекал на себя насмешки товарищей, между которыми Лермонтов по складу ума своего был неумолимее всех. Пока шутки эти были в границах приличия, всё шло хорошо, но вода и камень точит, и, когда Лермонтов позволил себе неуместные шутки в обществе дам, называя Мартынова 'homme a poignard' ['человек с кинжалом'], потому что он, в самом деле, носил одежду черкесскую и ходил постоянно с огромным кинжалом у пояса, шутки эти показа- лись обидны самолюбию Мартынова, и он скромно заметил Лермонтову всю неуместность их. Но желчный и наскучивший жизнью человек не оставил своей жертвы, и, когда они однажды снова сошлись в доме Верзилиных, Лермонтов продолжал острить и насмехаться над Марты- новым, который, наконец выведенный из терпения, сказал, что най- дёт способ заставить молчать обидчика. Избалованный общим внима- нием Лермонтов не мог уступить и отвечал, что угроз ничьих не боится, а поведения своего не переменит." (стр. 337-338) И. П. Забелла: "...гнев общественный всею силой обрушился на Мартынова и перенёс ненависть к Дантесу на него..." "В глазах большинства Мартынов был каким-то прокажённым, и лишь небольшой кружок людей, знавших его лично и Лермонтова, судили о нём иначе." (стр. 284) Стрелять -- так стрелять. Иначе зачем вызывать на дуэль -- или провоцировать, чтобы тебя вызвали? А без вызова как было заткнуть Лермонтову его злоязычный рот? Николай Мартынов -- боевой офицер, майор, то есть старше Лермонтова званием. На кавказской войне он, в отличие от Лермонтова, был добровольцем: перевёлся из кавалер- гардов. Суровый поступок Мартынова, может быть, имел следствием то, что последующие гениальные русские поэты -- а также писатели и критики -- уже избегали издеваться над ближними, как это делал Лермонтов. Был создан прецедент, показавший, что снисхождения к таланту вполне может не быть, так что лучше держать себя в руках (а язык -- за зубами) и не переходить границ приличий. В России после Лермонтова, кажется, никто из русских (и не вполне русских) гениев уже на дуэли не погибал. У Владимира Высоцкого: А если хочешь так, как он, -- У нас для всех один закон И дальше он останется таким. А что ещё было Мартынову делать? Повеситься ради русской литературы? Уехать, чтобы остаток жизни ходить оплёванным? А почему бы Лермонтову было, в свою очередь, не оплеваться ради русской литературы и не извиниться перед Мартыновым публично, а лучше -- и вовсе оставить свою манеру изводить людей? Если Мартынов -- бездарь, каких большинство, то у него из-за этого разве меньше гражданских прав? Вполне возможно, что трагический поступок Мартынова пошёл рус- ской литературе на пользу, поскольку благодаря ему бестормозный Лермонтов не успел громко скомпрометировать себя какой-нибудь совсем уж отвратительной выходкой или каким-нибудь стилистически блестящим литературным непотребством. Вовремя уйти со сцены -- это ведь не лишь бы что: это очень важно. * * * О том, как гроза аристократов Михаил Лермонтов издевался над женщиной благородного происхождения. Э. А. Шан-Гирей вспоминает: "В мае месяце 1841 года М. Ю. Лермонтов приехал в Пятигорск и был представлен нам в числе прочей молодёжи. Он нисколько не ухаживал за мной, а находил особенное удовольствие me taquiner ['дразнить меня']. Я отделывалась, как могла, то шуткою, то мол- чанием, ему же крепко хотелось меня рассердить; я долго не подда- валась, наконец мне это надоело, и я однажды сказала Лермонтову, что не буду с ним говорить и прошу его оставить меня в покое. Но, по-видимому, эта игра его забавляла просто от нечего делать, и он не переставал меня злить. Однажды он довёл меня почти до слёз; я вспылила и сказала, что ежели бы я была мужчина, я бы не вызвала его на дуэль, а убила бы его из-за угла в упор. Он как будто остался доволен, что наконец вывел меня из терпения, попросил прощенья, и мы помирились, конечно, ненадолго." (стр. 341-342) * * * Ещё эпизод, очень характеризующий "светлого гения". Из письма Лермонтова к А. М. Верещагиной (март-апрель 1835 г.): "А вот забавная сторона истории: когда я увидел, что следует публично порвать с ней и, однако, наедине с ней казаться верным, я вдруг нашёл очаровательное средство -- написал анонимное пись- мо: 'Сударыня, я человек, который вас знает, но вам неизвестен и т. д. ' (...) Письмо на четырёх страницах! Я ловко направил письмо так, что...'" (стр. 436) Если называть вещи своими именами, Лермонтов здесь выглядит как сексуально озабоченный графоман со склонностью к интригам, не чувствующий границ дозволенного среди приличных людей. Но некий А. В. Дружинин в статье "Сочинения Лермонтова" упрямо гнёт другое: "Во всей истории русской литературы, за исключением личности Пушкина (...), мы не находим фигуры более симпатичной, чем фигура поэта Лермонтова." "Гордо, стыдливо и благородно совершил он свой краткий путь среди деятелей русской культуры, которая, нечего скрывать, в то время представляла много искушений и много путей к дурному." (стр. 380-381) Здесь можно стерпеть "симпатичную фигуру", потому что каждому своё, но вот применять к Лермонтову определения "стыдливо и благородно" -- это уже редкостная, отборная чушь! * * * А. И. Васильчиков о развлечениях Лермонтова: "Обедая каждый день в Пятигорской гостинице, он выдумал ещё следующую проказу. Собирая столовые тарелки, он сухим ударом в голову [свою или лакея? -- А. Б.] слегка их надламывал, но так, что образовывалась только едва заметная трещина, а тарелка держалась крепко, покуда не попадала при мытье посуды в горячую воду; тут она разом расползалась, и несчастные служители вынимали из лохани вместо тарелок груды лома и черепков. Разумеется, эта шутка не могла продолжаться долго, и Лермонтов поспешил сам заявить хозяину о своей виновности и невинности прислуги и расплатился щедро за свою забаву." (стр. 371) "Поспешил сам заявить", потому что это была часть издеватель- ства (хотел, чтобы люди знали, из-за кого мучились), а "распла- тился щедро", чтобы насладиться также тем, что он может себе позволить и это. * * * Культ Лермонтова -- это в основном дело рук Виссариона Белинс- кого. Белинский сначала определил Лермонтова как пошляка, а потом разглядел в нём средство идеологического подрыва общественного строя и, возможно, даже стал науськивать Лермонтова на царский режим. В советском школьном курсе русской литературы ничего не говори- лось о неважной внешности Лермонтова, о его дурной манере изде- ваться над людьми и о непосредственной причине дуэли. Официаль- ная, так сказать, модель: Лермонтов -- светлый литературный гений с отдельными микроскопическими недостатками личности (обращаемыми против аристократов), которого происки завистников и врагов свободы свели преждевременно в могилу. Берегли таким образом детишек от печальной правды жизни? Нет, прививали упрощённую систему взглядов, удобную для власть имущих. А ведь подавляющее большинство людей в изучении окололитературных обстоятельств дальше этого курса не шло и не идёт. Социальная проблема (отсутствие у "золотой молодёжи" стимулов к здравой деятельности), которой посвящён "Герой нашего времени", не стоит выеденного яйца. Но даже она не исследована Лермонтовым, а только обозначена, причём автор, можно сказать, даже её не понял. * * * Культ Лермонтова складывался как элемент набора либерально- революционных идеологических заморочек против русского самодержавия. "Царь погубил Лермонтова, как раньше -- Пушкина и декабристов". Что-то в этом роде. Умри Лермонтов, скажем, от перепоя, и место его в русской литературе было бы несколько скромнее. А так -- мученик. * * * Стихотворение "Смерть поэта" крепко цепляло Лермонтова к Пушкину. А ещё было роскошное "Бородино" -- второй якорь, удержи- вавший Лермонтова в первой обойме русской словесности. Без этих двух произведений и без гибели на дуэли якобы вследствие происков высокопоставленных врагов демократические потомки вполне могли бы поместить Лермонтова в ряду Державина-Жуковского-Фета-Тютчева. * * * В настоящее время не имеют большого значения ни дурные черты лермонтовского характера (приведшие поэта к гибели), ни деструк- тивные особенности части лермонтовских произведений (в отношении которых следует проявлять определённую осторожность), зато имеет большое значение выяснение причин, по которым имело и имеет место враньё по поводу того и другого, причём нередко враньё бескорыст- ное или почти бескорыстное. Такими нехорошими вещами занимаются личности трёх типов: 1) пренебрегающие общественными интересами, если те противоречат их собственным намерениям; 2) считающие, что ради успеха большого хорошего дела можно позво- лить себе мелкие гадости, то есть, к примеру, солгать или умолчать о чём-то в биографии известного автора, чтобы лучше выглядела отечественная словесность; 3) чрзмерно увлекающиеся, у которых под влиянием эмоций случаются нарушения восприятия и ослабляется критическое мышление. Разумеется, совсем без лжи не выживешь и не поможешь выжить другим, но есть разные уровни лжи. Одно дело, к примеру, обмануть контролёра у общественном транспорте поддельным проездным билетом по причине отсутствия денег на неподдельный, совсем другое -- поместить заведомую ложь в книгу, которую будут читать десятки тысяч людей. Во втором случае имеет место преступление против культуры, так сказать, а значит, по большому счёту и против человечества. У меня нет возражений против обожания Лермонтова, а есть только подозрения на этот счёт -- и есть возражения против вранья каса- тельно 1) отношений его с людьми, 2) отношений его с властями, 3) обстоятельств его гибели, 4) деструктивности некоторых его произведений. Мне противны образованцы, которые стремятся дёшево купить место среди порядочных людей за восхваление того, что и без них восхва- лется, и обтявкивание индивидов, старающихся докопаться до неу- добных правд. Неизбежное дополнение этих бестолковых "охраните- лей" -- разрушители, стремящиеся прославиться, заработать и полу- чить удовлетворение от разоблачения "охранительских" уловок и для этого тоже местами злоупотребляющие доверием, чтоб получилось поярче. Если бы не было первых, не было бы и вторых: первые не только обеспечивают вторых основаниями для разоблачений, но и делают массу потребителей сенсаций более восприимчивой к таким вещам. * * * Может быть, Лермонтов подпитывался от своих жертв энергетичес- ки, то есть, они были нужны ему как технологический компонент для творчества. Почему-то же он к ним цеплялся, и уместно допустить, что предпринимал он это не из чисто садистских побуждений, но, так сказать, и для пользы дела. Мой собственный опыт: когда тема совсем уж плохо даётся, бывает, я выношу свои незрелые заметки в интернете на "форум", какие-нибудь интеллигентские недоумки начи- нают на меня тявкать, я "завожусь", от души костыляю им в ответ, сверхценные мысли начинают переть из меня, и впоследствии хотя бы я один бываю ими более-менее довольным. * * * О еврействе Мартынова. Лев Бердников, "Произведен в евреи" (с сайта http://www.alefmagazine.com): "Казалось бы, какое отношение имеет к евреям человек по фамилии Мартынов? Помнится, как в 1987 году на одной читательской конфе- ренции, проходившей в Библиотеке им. Ленина, это пояснил писатель Василий Белов. 'Убийца Лермонтова назван наконец полным именем, -- сказал он и, сделав многозначительную паузу, победоносно объявил: -- Николай Соломонович!'. И вот на экране возникает впечатляющая сцена: дуло пистолета Мартынова направлено на исполненного спокойного величия русского поэта. Кажется, еще секунда -- и прогремит выстрел, и гений, за которым стоят вся Россия и ее многовековая культура, падет от предательской пули подлых инородцев." "Между тем предельно ясно: майор Николай Соломонович Мартынов (равно, как и его отец, Соломон Михайлович, дослужившийся до чина полковника) был человеком православным и дворянином. Нелишне при этом знать: род Мартыновых происходил от выходца из Польши, прибывшего в Московию в 1460 году. В 'Общем гербовнике дворянских родов Всероссийской империи' можно прочесть, что 'фамилии Марты- новых многие Российскому Престолу служили стольниками, воеводами и в иных чинах и жалованы были от Государей в 1631 и других годах поместьями', и к иудеям они никакого отношения не имели. Среди пращуров Николая -- Савлук Федорович Мартынов, участник военных действий против поляков под Смоленском в 1634 году, получивший вотчину в Рязанском уезде; Петр Иванович, воевода в Кадоме в 1704 году; Федор Михайлович, прокурор Пензенского верхнего суда, вышедший в 1777 году в отставку в чине секунд-майора. И родной дядя Николая, то есть родной брат Соломона Мартынова, Дмитрий Михайлович, состоял Кирсановским (Тамбовской губернии) предводителем дворянства. По счастью, из XVIII века до нас дошли 'Воспоминания о Пугачеве', подписанные инициалами О.З. (они хранятся в одном из архивов США), где как раз рассказывается о том, как получил Соломон Мартынов свое не совсем обычное для современных русских имя. Здесь сообщается, что от расправы пугачевцев его, младенца- барчука, спасла кормилица, выдав за своего сына. Тогда-то мамка решила окрестить ребенка и пошла в церковь. 'А как назвать его?' -- спрашивает священник. 'А Б-г весть! -- отвечает кормилица, -- уж и не знаю'. -- 'По святому назовем, -- решил священник. -- На сей день святой будет Соломон-царь -- так и назовем!' Так и назвали! В ранней юности Михаил Лермонтов проявлял к судьбам еврейского народа живой и неподдельный интерес. Несомненное влияние оказало на него так называемое Велижское дело по облыжному обвинению евреев в ритуальном убийстве, воспринятое им с горечью и болью. Причем сведения о сем деле он получал из первых рук -- от адмирала Н.С. Мордвинова, с которым бабушка Лермонтова была в ближайшем свойстве (ее брат, обер-прокурор сената А.А. Столыпин был женат на дочери адмирала) и которого сам маленький Мишель звал 'дедушкой Мордвиновым'. Именно Мордвинов представил в 1827 году записку Николаю I, в коей настаивал на полной невиновности евреев и стремился ввести этот тенденциозный процесс в рамки за- конности. Лишь когда в 1834 году дело поступило в Государственный совет (а Мордвинов был председателем одного из его департамен- тов), ему удалось доказать, что 'евреи пали жертвою заговора, жертвою омраченных предубеждением и ожесточенных фанатизмом следователей'. В результате Государственный совет вынес приговор: 'Евреев-подсудимых от суда и следствия освободить'. Как отмечал литературовед Л.П. Гроссман, Велижское дело выглядело в глазах юного поэта не просто уголовным преступлением: он впервые столкнулся здесь с обвинением целого народа в изуверстве и бесчеловечности. В нем пробудилось чувство высшей справедливости и протест, и это одушевляет его первую трагедию 'Испанцы' (1830). В центре трагедии -- судьба Фернандо. Несчастный найденыш, он болезненно ощущает свое одиночество: Совсем, совсем забытый сирота!.. В великом Б-жьем мире ни одной Ты не найдешь души себе родной!.. Однако когда герой находит семью, его положение становится еще более мучительным: ведь родители у Фернандо -- евреи. И важно то, что Лермонтов проявляет здесь симпатию к еврейскому народу, изображая его морально чистым и душевно возвышенным, несмотря на жестокие унижения, которыми он подвергался. Развязка трагедии связана с темой человеческого бесправия: осуждением Фернандо на казнь и обрушившимися на его отца несчастьями. Пафос передан во вставленной в пьесу 'еврейской мелодии': Плачь, Израиль! о плачь! -- твой Солим* опустел!... Начуже в раздольи печально житье; Но сыны твои взяты не в пышный предел: В пустынях рассеяно племя твое. Главный общественный вывод 'Испанцев' -- христиане не имеют ни малейшего права ненавидеть и презирать евреев, и пропасть, со- зданная между людьми различием веры, есть не более чем предрассу- док. К несчастью, он -- неотъемлемая часть человеческой природы, злой и уклонившейся от велений Б-жества. Показательно, что по трагедии Лермонтова 'Испанцы' режиссером Московского еврейского театра С. Михоэлсом был поставлен спектакль, декорации к которому сделал Р. Фальк. Исследователи отмечают, в частности, непосредственное воздейст- вие на юдофильскую позицию Лермонтова драмы Г.Э. Лессинга 'Натан Мудрый' (1779). Можно указать на еще один источник: в 1830 году друг и однокашник поэта по Московскому университету Н.Е. Шеншин перевел отрывок из книги графа Л.-Ф. Сегюра 'Histoire de Juifs', который завершался словами: 'Народ, рассеянный со времен Адриана по лицу земли, с твердостью сохранял свое имя, свои обычаи, обряды, законы; и даже в странах, где живет угнетенный, еще не потерял надежды чудесного избавления'. Несомненно, Лермонтов был знаком с этим переводом. А какой мощной художественной силой исполнены 'еврейские мело- дии' поэта, навеянные произведениями Дж. Байрона, -- 'Я видал иногда, как ночная звезда:' (1830) и 'Душа моя мрачна:' (1836)! Между прочим, Лермонтов, с его обостренным интересом к творцу 'Корсара' и 'Чайльд Гарольда', не мог не знать, что Байрон в своей знаменитой речи в палате лордов в 1812 году выступил ревностным защитником еврейства и в своем творчестве неизменно подчеркивал стойкость иудеев в их тяжких несчастиях. Как и у 'гонимого миром странника' Байрона, у Лермонтова с его 'русскою душою' сквозь поэтическую защиту древнего, обреченного на скитание народа звучат сострадание и тревога за его современную участь. Cказанному нисколько не противоречат зарисовки евреев в других произведениях поэта. Оставив в стороне ветреную красавицу полуев- рейку Тирзу в поэме 'Сашка', поданную довольно бледно, нельзя не упомянуть о светском заимодавце Шприхе из драмы Лермонтова 'Мас- карад' (1834-1835). Но, безусловно, прав историк В. Водовозов, отметивший, что 'эта характеристика вложена в уста совершенно от- рицательного героя Каразина, и, конечно, она совершенно не харак- теризует отношения Лермонтова к евреям'. Кстати, об отрицательных персонажах. Любопытно, что в 'Герое нашего времени' Грушницкий (а его прототипом был, как известно, Николай Мартынов) обращается к Печорину с такими словами: 'Скажи-ка, хорошо на мне сидит мундир?.. Ох, проклятый жид!.. как под мышками режет!'. Все это должно укрепить нас во мнении, что Мартынов с евреями и рядом не стоял, Лермонтов же до конца своей краткой жизни оставался верен тем взглядам на иудеев, которые высказал в своих 'Испанцах'. Так что рядить его в одежды юдофоба, милого сердцам национал-патрио- тов, столь же нелепо, как производить в евреи православного Мартынова. И подумалось, кому могут быть любы эти упражнения на тему все- светного заговора против русской культуры, где в ход идут явные фальсификации, подтасовки, притягивание за уши? Ведь подобный обвинительный уклон, замешанный исключительно на национальной нетерпимости, направлен на разжигание розни между двумя великими народами -- русским и еврейским. И, кроме того, это действительно сродни тяжелому и опасному умственному расстройству. Воистину племенная вражда, равно как и человеческая глупость, границ не имеет!" В случае Мартынова антисемиты обделались -- по причине зауженности своего взгляда на вещи. Можно ведь было и так дело повернуть, что только вот дай человеку еврейское отчество, как у него сразу же появляется тяга пострелять в лучших русских поэтов. Ещё пикантнее было бы выставить Мартынова евреелюбом ("шабесгоем"), но тут бы пришлось ломать всю сложившуюся концеп- цию классической русской литературы. Ведь Лермонтов не только не страдал бытовым антисемитизмом, но ещё и высказывался о евреях в стихах вполне положительно -- несмотря на своё пристрастие к грызению ближних (это, кстати, парадоксально, потому что одно из физиологических оснований антисемитизма -- как раз потребность кого-нибудь грызть). Для антисемитизма у Лермонтова попросту не имелось достаточных поводов (в его времена евреев вне черты оседлости было довольно мало: в Тарханах, в Петербурге, на Кавказе он вряд ли сталкивался с ними часто. Поэтому Лермонтов грыз русских. Можно было, конечно, грызть евреев и без повода, но Лермонтов был большим поклонником Байрона и где-то даже его подражателем, а Байрон проявлял к евреям вполне тёплое отношение ("She walks in beauty" и др.). У Лермонтова тоже есть, к примеру, не удобное для цитирования, но вполне благодушное стихотворение ("Баллада"): Куда так проворно, жидовка младая? Час утра, ты знаешь, далёк... Значительные трения между евреями и русскими начались позже, приблизительно со второй половины XIX в. Антисемитизм был отчасти занесён в русскую Россию выходцами из Белоруссии, Украины и Польши -- после аннексии Россией восточных областей Речи Поспо- литой. * * * Деструктивность Лермонтова просматривается местами и в его лирике. К примеру ("Свиданье"): Кинжалом в нетерпенье Изрезал я ковёр. Я на этом "изрезал ковёр" с младых лет спотыкался. В детском саду я не любил детей, которые ломали игрушки или, скажем, круши- ли мои постройки в песочнице. А теперь я ненавижу людей, разруша- ющих архитектурные памятники или, скажем, кромсающих сидения в общественном транспорте. Не думаю, что такие проступки начинаются с увлечения Лермонтовым, но и обратному он никак не способствует. У Пушкина, к примеру: "Я памятник себе СОЗДАЛ нерукотворный..." У Маяковского: "Я с теми, кто вышел СТРОИТЬ и МЕСТЬ..." . А у Лермонтова всё только из ряда "изрезал я ковёр", "чужие изорвать мундиры" (о русские штыки) и "не одну порвал кольчугу". Сам-то я в поэзии -- не очень. Если у меня что-то и получается, то лишь коротенькое, вроде этого: Выползло чмо покурить на балкон, Хочется верить: обвалится он. Кстати, Лермонтов любил-таки покурить. Особенно когда выпьет после того, как в карты сыграет. О деструктивности Лермонтова свидетельствуют и некоторые быто- вые эпизоды, описанные мемуаристами. В. И. Чиляев и Н. П. Раевский рассказывают о том, как Лермонтов продул Пушкину (не поэту) в карты: "...Лермонтов махнул рукой и, засмеявшись, сказал: 'Ну, так я, значит, в дуэли счастлив!'. Несколько мгновений продолжалось мол- чание (...) только Мартынов, обратившись к Пушкину и ударив его по плечу рукой, воскликнул: 'Счастливчик!'. Между тем Михаил Юрь- евич, сняв с карты бумажник, спросил банкомёта: 'Сколько в бан- ке?' -- и пока тот подсчитывал банк, он стал отпирать бумажник, с серебряным в полуполтиник замком с нарезанным на нём циферблатом из десяти цифр, на одну из которых, по желанию, замок запирался. Повернув раза два-три механизм замка и видя, что он не отпирает- ся, Лермонтов с досадой вырвал клапан, на котором держался запер- тый в замке стержень, вынул деньги, швырнул бумажник под диван и, поручив Столыпину рассчитаться с банкомётом, вышел..." (стр. 327- 328) Испорченный деструктором бумажник хранится теперь в Лермонтовс- ком музее как реликвия. Про швыряние Лермонтовым окурков в цветочные горшки см. выше. * * * От знакомства с разными воспоминаниями о Лермонтове осталось впечатление, что интерес к стихам в XIX веке был гораздо больше, чем в XXI. Возможно, это объясняется тем, что в XXI веке культур- ные люди живут в условиях хронической информационной перегрузки. Соль не в том, что на стихи нет времени, а в том, что они пере- стали быть нужными и/или действенными в качестве средства возбуж- дения психики. * * * Святое в русской поэзии: Пред вами суд и правда -- всё молчи! Но я не люблю публично алчущих и жаждущих правды. Ну на какую правду они напрашиваются? Обычно про них самих можно рассказать неприятной правды не меньше, чем про тех, кого они попрекают неправдой. В свою взрослую жизнь Лермонтов развлекался приблизительно такого же пошиба вещами, какими Дантес развлекался в отношениии Пушкина: нахально подбивал клинья к чужим женщинам, жениться на которых у него не было намерения. И лермонтовский "герой нашего времени" Печорин убил Грушницкого приблизительно по тому же поводу, по какому Дантес убил Пушкина: из-за женщины. Так вот, если называть вещи своими именами, то в истории с гибелью Лермон- това "невольником чести" был убивший Лермонтова Мартынов. Кстати, Пушкину надо было не вызывать Дантеса на дуэль, а третировать его так, чтобы тот сам вызвал. В этом случае первый выстрел был бы за Пушкиным. И надо было целить Дантесу в голову. Но Пушкин сорвался. * * * В защиту Мартынова. Я очень не люблю праведничающих -- незави- симо от того, какую позицию они защищают. А хоть бы и мою собствен- ную. Первейшее желание этих людишек -- не истину отыскать, а пере- жить острое чувство собственной чистоты и героичности, а также, возможно, радость стайного тявкания на кого-нибудь. Из-за этих дряней существенно затрудняется публичное обсуждение сложных социальных феноменов и в конечном счёте уплощается интеллектуаль- ная жизнь общества. Эти человечищи торчат в однажды усвоенных схемах и вынюхивают еретиков, вроде меня, чтобы обрушать им на головы свои закорузлые "разоблачения" и не менее качественные ругательства. Белинский хотя бы творил схемы, эти же всего лишь поддерживают их вредное существование. О Мартынове, стр. 534: "...он не рискнул ничего написать о самой дуэли и её действи- тельных причинах. Отсутствие в воспоминаниях Мартынова каких-либо разъяснений по всем этим вопросам окончательно изобличает лжи- вость распространявшихся им слухов, неопровержимо доказывая в то же время его виновность." Итак, убить одного из величайших поэтов России Мартынов риск- нул, а с попыткой письменно оправдаться за это уже рисковать не стал: могло ведь получиться неубедительно! А это "неопровержимо доказывая" в отношении даже не косвенной улики, а и вовсе неоднозначного обстоятельства очень напоминает "логику" обвинителей на псевдосудебных и внесудебных процессах во времена массовых репрессий. Без матерщины мне трудно вполне выразить своё отношение к авто- рам подобных фразочек. Но попробую. Чтобы лепить такую чепуху, надо быть либо совсем уж посредственным в интеллектуальном отно- шении, либо психически неуравновешенным, либо бесстыдным приспо- собленцем. Никто ведь, кажется, не утверждает, что Мартынова Лермонтову подсунули или что Мартынов убийством Лермонтова хотел сделать себе карьеру, или что Мартынову просто нетерпелось кого-нибудь убить, а Лермонтов представился ему для этого очень подходящим, поскольку благодаря своей вышесредней проницательнос- ти Мартынов был почти уверен, что наказание ему за убийство Лермонтова будет символическое. Всё это пафосное благородничание по поводу Лермонтова и весь этот праведный гнев по поводу Мартынова -- во-первых, очень дешёвые (то есть, не требующие больших умственных затрат), во-вторых, не без самолюбования (а может, отчасти ради него) и, в-третьих, по большому счёту вредные, потому что поверхностные. Глумливое топтание по майору Мартынову -- занятие людей того же психического склада, какие при иных обстоятельствах глумливо топ- тались по Лермонтову, Пушкину и др. Такие всегда топчутся с выго- дой, в условиях безнаказанности. Мартынов стрелять умел хорошо, а вот огрызаться -- не очень: заурядный человек, только с чувством достоинства. Да, был он бездарь, так что -- травить его надо было за это? И он ведь мог стать отцом талантливого ребёнка. * * * Лермонтов сильно заузил круг людей, в отношении которых он проявлял дружеские чувства, и эти люди наверняка ещё радовались, что не оказались вне этого круга, но в пределах досягаемости для всевидящего глаза и всеслышащих ушей Михаила Юрьевича. * * * Аморализм Лермонтова не сводился к издевательствам над ближни- ми. Ещё были грязноругательство, дурные разговоры о женщинах, высокомерие по отношению к простолюдинам, принуждение нижних чинов к нарушению их служебных обязанностей. По теме принуждения нижних чинов -- рассказ П. И. Магденко о том, как Лермонтов отобрал у проезжего фельдъегеря сумку с секретной почтой: "...Лермонтов с кликом 'а, фельдъегерь, фельдъегерь!' -- под- скочил к нему и начал снимать с него сумку." "Оказались только запечатанные казённые пакеты; писем не было. Я не мало удивился этой проделке. Вот что, думалось мне, могут дозволять себе петербуржцы." (стр. 310) Да, милая проделка с секретной почтой в зоне боевых действий. Злополучное пребывание Лермонтова в Пятигорске было по сути дезертирством. Ему следовало ехать "в отряд за Лабу" (Магденко, стр. 311), чтобы участвовать в экспедиции против горцев. Но соблазнившись встречей с какими-то знакомыми (возможностью поиз- деваться над ними?) он повернул в Пятигорск, где тамошнему комен- данту он и его приятель Столыпин "представили медицинские свиде- тельства о своих болезнях (??360 и 361) и получили от него раз- решение остаться в Пятигорске". (стр. 319, В. И. Чиляев и Н. П. Раевский). "Потирая руки от удовольствия, Лермонтов сказал Столыпину: 'Ведь и Мартышка, Мартышка здесь. Я сказал Найтаки, чтобы послали за ним.'" (Магденко, стр. 312) Мартышка -- это Мартынов, вскоре пристреливший Маёшку, как доставшую своим лаем собаку. * * * На тяжёлое положение простонародья Лермонтову было чихать: интерес и уважение к русскому крестьянству в его произведениях что-то не очень просматриваются. Разве что вот здесь чуть-чуть (может, из подражания Пушкину?): С отрадой, многим незнакомой, Я вижу полное гумно, Избу, покрытую соломой, С резными ставнями окно; И в праздник, вечером росистым, Смотреть до полночи готов на пляску с топаньем и свистом Под говор пьяных мужиков. "Родина" (Правда, росистым обычно бывает утро, а не вечер. И вечер до полуночи не длится.) Зато есть у Лермонтова и такое (поэма "Сашка", 1): Наш век смешон и жалок, -- всё пиши Ему про казни, цепи да изгнанья, Про тёмные волнения души, И только слышишь муки да страданья. ... и вот такое ("Опять, народные витии"): Да, хитрой зависти ехидна Вас пожирает ; вам обидна Величья нашего заря; Вам солнца Божьего не видно За солнцем русского царя. Вы мнили грязными руками Венец блестящий запятнать, Вам непонятно, вам несродно, Всё, что высоко, благородно; Не знали вы, что грозный щит Любви и гордости народной От вас венец тот сохранит. Если кому не понятно, это тогдашняя аналогия "Оды Сталину". Но наиболее частый мотив у Лермонтова -- всё-таки неявно-суици- дальный: И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели, Как пир на празднике чужом. ("Дума") И тьмой и холодом объята Душа усталая моя; Как ранний плод, лишённый сока, Она увяла в бурях рока Под знойным солнцем бытия. ("Гляжу на будущность с боязнью") И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, -- Такая пустая и глупая шутка... ("И скучно и грустно") Уж не жду от жизни ничего я, И не жаль мне прошлого ничуть; Я ищу свободы и покоя! Я б хотел забыться и заснуть! ("Выхожу один я на дорогу") * * * Ранние стихи Лермонтова -- это в значительной части перепевы Пушкина. К примеру лермонтовские "Опять, народные витии" -- эхо пушкинского "Клеветникам России" ("О чем шумите вы, народные витии?", 1931 г.). Но против взятия Пушкина за образец вряд ли кто будет возражать. * * * Лермонтовское Нет, я не Байрон, я другой, Ещё неведомый избранник, Как он, гонимый миром странник, Но только с русскою душой. есть не предчувствие великого и трагического будущего, а типичное интересничание интеллектуально развитого вьюноши и смутное мечта- ние о выдающихся творческих достижениях. * * * Не умри Пушкин при столь печальных и неоднозначных обстоятель- ствах, не появились бы стихи Лермонтова "Смерть поэта". В резуль- тате Лермонтов не попал бы на Кавказ, а впоследствии, возможно, и в советские школьные хрестоматии. В лучшем случае он значился бы как популярный в своё время салонный поэт, предтеча декадентов. * * * Николай Мартынов -- одинокий герой, не понятый и осуждённый "демократической общественностью". Он не сдался, не раскаялся, не застрелился, а упрямо тащил свой крест долгие годы. Пока были жи- вы люди, более-менее знавшие Лермонтова, хотя бы некоторые могли сказать слово в защиту Мартынова: "на что он руку поднимал" в действительности. Позже его имя оказалось занесённым в чёрный список самых больших чудовищ российской истории -- вопреки кое- каким документам, свидетельствовавшим об обратом. * * * Наклонность к самоуничтожению отнюдь не является обычным свой- ством творчески одарённых личностей: многие из них были вполне осторожными, если не сказать больше, и дожили до преклонного возраста отнюдь не благодаря случайности. Даже Пушкин не особо нарывался, хотя и был задиристым человеком. А вот Лермонтов именно нарывался, причём не в политическом аспекте, а в личном. Правда, причиной этого у него было не желание пострадать, а желание ПОМУЧИТЬ, то есть заставить пострадать других. * * * В подтверждение гомосексуальной наклонности Лермонтова (версия предвзятого писателя Григория Климова) я нашёл только портрет полуголого Столыпина -- родственника и приятеля великого поэта. Я не считаю, что этот портрет "неопровержимо доказывает" что-то, помимо умения Лермонтова хорошо рисовать. Из стиха Люблю Россию я, но странною любовью... тоже вовсе не следует, что Лермонтов имел тягу к сексуальным извращениям. Наверняка какие-то неприглядные лермонтовские тайны ещё скрыва- ются от народа жрецами культа Лермонтова в его литературном музее: какие-нибудь порнографические стихи и рисунки, к примеру. * * * О гвардии, в которой служил Лермонтов. Гвардия была необходима не столько из соображений безопасности государя, сколько из необ- ходимости классовой сегрегации: отпрыски знатных семей на военной стезе должны были так или иначе начинать службу с нижних офицерс- ких чинов и, не будь гвардии, оказывались бы на одной доске с отпрысками незнатных семей, что заставляло бы первых глубоко страдать, а у вторых развивало бы пренебрежительное отношение к общественной иерархии. * * * Сравнение вооружённых сил времён Лермонтова с нынешними откры- вает разительное сокращение свободного времени у офицеров, по крайней мере, младших. У Лермонтова хватало времени на балы, пьянки, карты, бильярд и т. п., тогда как у меня в его возрасте иногда не было времени даже на то, чтобы помыться. По-видимому, дело, во-первых, в том, что офицерство стало значительно менее привилегированным; во-вторых, в "техническом прогрессе"; в-треть- их, в чудесном открытии того, что придавленный избыточной работой офицер не имеет сил на то, чтобы интересоваться политикой, и потому оказывается значительно менее опасным для государства. * * * Маёшка Лермонтов, бабушкин внучок. Бабушка была богатая и со связями. Она любила внука до самозабвения и не только снабжала его обильно деньгами, но также хлопотала о нём во всяких кругах и "отмазывала" его, когда он влипал. * * * На Михаиле Юрьевиче Лермонтове фамилия "Лермонтов" якобы закончилась. При поиске в интернете это было бы очень удобно, но ещё один Лермонтов всё-таки всплыл. Надпись на памятной доске, вделанной в скалу возле Созополя, Болгария: "Здесь 7.02.1878 года проходили освободительные русские войска летучего бургасского отряда генерал-майора Александра Михайловича Лермонтова, которые освободили Созополь от османского рабства." * * * Несмотря на свои нереализованные творческие планы, Лермонтов к 27 годам почти исписался: про Кавказ, про тучки, про "героя нашего времени". Его идейно-тематический потенциал был опреде- лён обстоятельствами его воспитания, и этот потенциал оказался почти выработан. Дальше наверняка было бы в основном про то же самое, причём вряд ли более гладко, потому что куда уж глаже. Но я не думаю, что он нарывался на конфликты из-за чувства исчерпанности: лет пять он мог тянуть на дописываниях и верси- фикациях. Это не упрёк, а констатация нормального для творческих людей явления. Заслуга Лермонтова в описании тучек, Кавказа, "нашего поколенья" и т. п. -- огромная. Он задал стилистический уровень поэзии (да и прозы), пребывать ниже которого стало нехорошо, а подняться до него -- почти невозможно Современное место Лермонтова -- в школьном курсе русской литературы. Вне школы читают Лермонтова разве что студенты- филологи и неудачливые поэты, ищущие рецепт качества. Проза Лермонтова несовременна своими темами. Лермонтовские главные герои большинству нынешних читателей классово чужды. Собственно, после средней школы для 99% русскоязычных людей потребление Лермонтова заканчивается. Остаётся только почитание усатого символа в ментике. * * * Грызть Лермонтова -- не грех: Лермонтов сам в своё время немало погрыз неплохих в общем-то людей, причём не за дело, а из-за потребности грызть. Характерное в Лермонтове -- это ярко выраженная потребность вербально мучить людей, возбуждаемая, наверное, сознанием собственной неполноценности. Ну НЕ МОЖЕТ человек с такой мощной садистской наклонностью творить абсолютно положительные вещи. В его произведениях наверняка есть подвохи, которых люди не замечают только потому, что их с детства заморачивают по поводу второго солнца русской поэзии. Лермонтов как моральный калека -- не тот феномен, с которым надо бороться в современной России. "Герой нашего времени" -- роман вредненький по содержанию, но настолько далёкий от тепе- решних реалий, что оказывать дурное влияние на нынешнюю молодёжь он не может, тем более что "проходят" его в неблагоприятном для усвоения его отравы возрасте. Если называть вещи своими именами, то лермонтовское смакование "усталости от жизни" -- это неявная подготовка людей к самоубий- ству (которое он и сам по существу совершил -- через посредство Мартынова). По части Лермонтова в России как раз порядок: в русской мас- совой культуре присутствие Лермонтова не очень заметное и без реальных деталей. "Настоящий" Лермонтов значим лишь постольку, поскольку является примером того, насколько интерпретация реаль- ности, ориентированная на широкое потребление, может расходиться с этой самой реальностью. А ещё "настоящий" Лермонтов -- материал к теме "гений и злодей- ство", а также водичка на мельницу писателя-дегенератоведа Григория Климова: сын алкоголика, внук самоубийцы и т. д. "Скупо сообщают мемуаристы о семейном конфликте, в который были вовлечены родители и бабушка поэта. А. Ф. Тиран проронил в своих воспоминаниях: '...Отец его был пьяница, спившийся с кругу, а история матери -- целый роман...'" (стр. 15) "...рассказы о самоубийстве деда на новогоднем балу в Тарханах..." (стр. 16) Что же касается хромоты Лермонтова, то она была, наверное, не врождённая. А. М. Меринский: "Раз, после езды в манеже, будучи ещё, по школьному выражению, новичком, подстрекаемый старыми юнкерами, он, чтоб показать своё знание в езде, силу и смелость, сел на молодую лошадь, ещё не выезженную, которая начала беситься и вертеться около других лошадей, находившихся в манеже. Одна из них ударила Лермонтова в ногу и расшибла её до кости. Его без чувств вынесли с манежа. Он проболел более двух месяцев..." (стр. 135) Причина злобности Лермонтова коренится если не в дурной наслед- ственности, то, значит, в чрезмерной комфортности его существова- ния. А. П. Шан-Гирей: Лермонтов "в жизни не знал никаких лишений, ни неудач: бабушка в нём души не чаяла и никогда ни в чём ему не отказывала; родные и короткие знакомые носили его, так сказать, на руках..." (стр. 37) Дома мальчик привык всё получать по первому капризу, а когда вне дома столкнулся с тем, что на его капризы большинству людей чихать, стал сам чихать на большинство. * * * Талантливым людям поведенческие рамки нужны не меньше, чем бес- талантным, а если не удаётся удерживать их в этих рамках убежде- нием, надо использовать более жёсткие средства, включая в крайних случах и оружие. В защиту здравых элементов общественного порядка выступил один лишь майор Мартынов -- храбрец и, наверное, даже герой. С риском для жизни он выполнил трудную, но необходимую работу. Сохранил для потомков не слишком запятнанным имя Лермонтова, прервав слож- ный жизненный процесс, отмеченный постепенной деградацией личнос- ти. * * * Дорогие современники, я полагаю, что ваша система трактовок разных индивидов и их достижений -- по большей части ущербная. Иначе трудно объяснить, почему вашему обществу никак не удаётся выйти на режим благополучного существования. Вы не умеете ни думать, ни жить (впрочем, второе -- следствие первого). Вы не понимаете мира, который себе кое-как выстроили, а ваша культура набита приятными для вас фикциями, которыми вы отгораживаетесь от реальности и которыми любуетесь вместо того, чтобы напрягать свои интеллекты. * * * Кстати, иногда нечаянно всплывают кусочки правды о временах, когда декабристы будили Герцена, а государи чужими руками как бы убивали лучших русских поэтов (А. И. Арнольди, стр.217- 218): "...въехал я в 1-й Округ пахотных солдат Аракчеевского поселе- ния, где расположен был тогда лейб-гвардии Гродненский гусарский полк..." (Это об одном из так называемых военных поселений, об абсурдной ужасности которых меня информировали в средней школе.) "Дух Аракчеева, года два-три перед тем скончавшегося в своём имении Грузино, верстах в 30-ти от 1-го Округа, царил всецело над его созданием, и порядок, заведенный при нём, всё ещё сохра- нялся. Все дороги были шоссированы, дёрн по аллеям поддерживался во всей свежести, деревья подсаживались, обрезались, также под- держивались; дома красились, и всё имело привлекательный вид, а в особенности весной. Могу смело сказать, что для пользы службы лучшего места для стоянки полка и сыскать было трудно..." В БСЭ, для сравнения: "Аракчеевщина -- политика крайней реакции, полицейского деспо- тизма и грубой военщины, проводившаяся А. А. Аракчеевым. Режим Аракчеева характеризовался палочной дисциплиной и бессмысленной муштрой в армии, мелочно-формальной регламентацией, жестоким подавлением любых проявлений недовольства, наряду с внешне-пока- зным блеском. Слово 'аракчеевщина' стало нарицательным для характеристики произвола и полицейских методов во внутренней жизни общества." * * * Не так всё просто с аристократией, как считали активисты Великой французской революции. На высших и низших люди разделя- ются самой природой, а большие проблемы в обществе случаются по преимуществу тогда, когда разделение на высших и низших в обществе начинает существенно не совпадать с разделением на таких и сяких в природе. Это я к тому, что аристократ -- далеко не всегда вредное для общества существо, и что люди дворянского звания, судившие о Лермонтове в цитированных здесь воспоминаниях, вполне могли быть приличными индивидами и рассуждать о сложных вещах здраво. Кстати, всякое там обедневшее дворянство -- это по большей части люди, повыбывавшие из социальной верхушки вследствие недостаточности своих личных качеств для удержания в ней. * * * Я как бы тоже много грызу людей (письменно), но я хотя бы не цепляюсь к совсем ближним -- во избежание шума и драки. Кстати, большинство погрызенных мною приказали нам всем долго жить ещё до того, как я за них взялся. Я выбираю таких не потому, что меня, как гиену, больше тянет на тех, кто уже не шевелятся -- и соот- ветственно не потянут меня в суд -- а потому что я... вечно опаздываю; не могу быть современником им всем сразу; вследствие большого самомнения, выбираю людей с уже проверенной временем славой; как ретроград считаю, что прежде человеки были поярче, покрепче, поинтереснее. * * * Советская попытка организовать литературный цех в стране была скорее неудачная, чем удачная. Собственно, печальный конец СССР -- отчасти следствие советских литературных (и литературоведчес- ких!) недоработок: литература -- фактор, участвующий в формирова- нии массовой идеологии, а как раз массовая идеология оказалась слабым местом СССР. В школьном курсе литературы "большевики" довольно-таки заврались: что-то упростили, о чём-то умолчали, потому что правда не вписывалась в принятую схему. Лживые идеалы хорошо "работают", пока люди не обнаруживают их лживости. Но после её обнаружения они, во-первых, стремятся отомстить за обман, во-вторых, не верят даже тогда, когда им говорят правду. * * * В советский период наиглавнейшим лермонтоведом был Ираклий Андронников (1908-1990). Мне довелось в детстве даже застать его лживые выступления на лермонтовскую тему по телевидению. Раскопав в биографии Лермонтова кое-какие незначительные частности, он переврал базовые вещи, чем причинил большой вред многострадальной русской культуре. Этот лжец имел нахальство писать, к примеру, следующее: "Направление поэзии Лермонтова, её общественное значение и всё возрастающая слава поэта раздражали аристократию. Испробовали испытанный способ: подстроили дуэль Лермонтова с сыном француз- ского посла." ("Детская энциклопедия", т. 11, статья "Лермон- тов") Чушь про "подстроили" не подтверждается конкретными мемуарными свидетельствами и представляет собой слух, распространявшийся не- которыми впечатлительными современниками Лермонтова, как в нынеш- ней России после каждого крупного террористического акта распрос- траняются домыслы о причастности к нему ФСБ. Услужливый литерату- ровед же представил слабенькую версию в качестве достоверного обстоятельства, а не "мнения некоторых современников". На самом деле французскому посланнику было совершенно незачем одалживать своего сына российской аристократии, чтобы тот постоял под выст- релом Лермонтова для последующего решения большой российской про- блемы -- нейтрализации поэта-повесы, который не написал по сути ни одного политического стихотворения, помимо неопределённого "Смерть поэта" и вполне верноподданнического "Опять, народные витии", и который сам по себе нарвался бы чуть раньше или чуть позже на пулю из-за чрезвычайной вздорности своего характера. Если бы за дуэлью Лермонтова с де Барантом прослеживалась политическая интрига, посланник де Барант наверняка бы устроил скандал. В предисловии "Образ Лермонтова" к двухтомнику "Сочинений" Лермонтова издательства "Правда", 1988 г., Андронников упомянул лермонтовские "...политические преследования и жизнь изгнанника в последние годы..." Называть политическими преследованиями несколько дней комфорт- ного пребывания Лермонтова под стражей в стране, в которой за "политику" в то время некоторых отправляли на каторгу и даже вешали, -- это, мягко говоря, преувеличение. А про "жизнь изг- нанника" на Кавказе есть масса свидетельств современников в куда менее трагическом ключе. К примеру, А. Н. Муравьёв, вспоминал: "На Кавказе было, действительно, где искать вдохновенья: не только чудная красота исполинской его природы, но и дикие нравы его горцев, с которыми кипела жестокая борьба, могли воодушевить всякого поэта, даже и с меньшим талантом, чем Лермонтов, ибо в то время это было единственное место ратных подвигов нашей гвар- дейской молодёжи, и туда устремлены были взоры и мысли высшего светского общества." (стр. 205) Получается, "изгнание" Лермонтова произошло в то самое место, куда "устремлены были взоры и мысли высшего светского общества". Кстати, из википедии: "В 1931 году 23-летний Андроников дал показания против своих коллег, с которыми поддерживал приятельские отношения, -- Д. И. Хармса и А. И. Введенского. На основании, в частности, показаний И. Л. Андроникова оба поэта были приговорены коллегией ОГПУ к трём годам концлагерей (так в тексте приговора)." * * * Я подозреваю, что составители сборника "М. Ю. Лермонтов в вос- поминаниях современников" 1964 г. издания всё-таки хотели расста- вить точки над "ё", не назвав вещей своими именами из соображе- ний личного благополучия и высказав все ритуальные замчания о враждебности Лермонтова к деспотизму и крепостничеству, а также о том, что "его ранняя гибель была предопределена той пропастью, которая лежала между ним и реакционной дворянской общественнос- тью" (стр. 30), но всё-таки рассчитывая, что люди толковые и сами сообразят, кто был кто. Для самостоятельных радикальных выводов в отношении Лермонтова представленные в этом сборнике материалы более чем достаточны. Кстати, оба коварных составителя -- евреи (М. И. Гиллельсон и В. А. Мануйлов), так что "защитникам русского народа" тут есть повод раскинуть антисемитскими мозгами. А вот ещё что заявили эти негодяи-составители в предисловии к своему антирусскому сборнику: "Критики и историки Литературы многие десятилетия писали о ду- ховном одиночестве юного Лермонтова. Сопоставляя мемуарные сви- детельства (...) и обращаясь одновременно к архивным материалам, исследователи пришли к противоположному выводу. Н. Л. Бродскому и Ф. Ф. Майскому [снова евреи! -- А. Б.] удалось установить, что в годы учения в пансионе и университете образовалась дружная группа передовых молодых людей, оказавших благотворное влияние на формирование личности и мировоззрения поэта." (стр. 16) Я бы только не называл так смело влияние на Лермонтова благо- творным, потому что как раз и личность, и мировоззрение поэта вышли по сути ЧУДОВИЩНЫМИ. * * * Эта статья появилась отнюдь не после многолетнего вынашивания намерения разобраться с Лермонтовым. Всего лишь попался под руку в букинистическом магазине обильно цитируемый здесь сборник. Его материалы понравились мне насыщенностью и хорошим стилем, а когда начал вчитываться, оказался сильно впечатлён вопиющим контрастом между привитым мне в школе образом Лермонтова и тем, что говорили мемуаристы. Выводы, которые у меня сложились в результате чтения этого сборника, по-моему, настолько очевидные, что для делания их вовсе не надо обладать чрезвычайной проницательностью, и я даже боюсь, что напопадал с ними пальцем в небо и что все, кому надо, давно уже это знают -- и даже где-то прописали это на полях (в смысле marginis) великой русской культуры. Ну вот, теперь я это прописал тоже. * * *
Михаил ЛермонтовРезюме.
Михаил Лермонтов, каким его "знает" большинство, -- фикция. Да, он -- великий русский поэт, только некоторые его стихи лучше не давать детям и молодёжи. И роман его "Герой нашего времени" ныне потому лишь почти безвреден для большинства школьников, что совершенно не актуален. Лермонтов отличался откровенно распутным образом жизни, злобным характером и наклонностью словесно издеваться над ближними. И Мартынов убил Лермонтова на дуэли не из карьеристских или политических соображений, а в качестве наказания за неоднократно нанесённые оскорбления, что в тогдашнем обществе воспринималось как достаточное основание для того, что он сделал. Приписываемые Лермонтову две ссылки -- выдумка револю- ционных демократов. Вообще, Лермонтов не отметился определённо никакими революционными высказываниями и тем более действиями, а если иногда и ворчал на политические темы, то ведь мало кто не ворчал -- и не ворчит -- по поводу российской политики. По сущес- тву, Лермонтов не тянет даже на "передового человека". Лживый культ Лермонтова как великого "прогрессивного" поэта, подхватив- шего знамя Пушкина, сложился благодаря усилиям Белинского, Герцена и примкнувшего к ним Чернышевского, которым надо было чем-то попрекать самодержавие. И Пушкин, между прочим, погиб из-за того, что Дантес по отноше- нию к нему занимался тем же самым, чем Лермонтов занимался по отношению к некоторым ближним: волочился за чужими женщинами и злил людей, чтобы получить удовольствие от вида их страданий. Надо заметить, массовая культура вообще и школьная программа в частности -- это те ещё авгиевы конюшни. И пока что дело идёт только к тому, что расчищать их будет "всемирный потоп", то есть, глобальная катастрофа.Литература:
Андронников И. Л. "М. Ю. Лермонтов", "Детская энциклопедия", т. 11. Бердников Л. "Произведен в евреи". "М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников", изд. "Худож. литература", 1964.
Возврат на главную страницу Михаил Лермонтов как enfant terrible русской словесности
|