Своей учительнице в позёрстве -- Анне Ахматовой -- Иосиф
Бродский посвятил следующие напыщенные строки:
Страницу и огонь, зерно и жернова,
секиры остриё и усечённый волос --
Бог сохраняет всё; особенно слова
прощанья и любви, как собственный свой голос.
И т. д.
У меня по этому поводу напросилось такое:
Секиру и дрова, слова и жернова --
Бог сохраняет всё (узнать бы, где он прячет!),
Я это так подсёк: он ксерит всё сперва,
А после первый экземпляр корячит.
Правда, у Бродского есть и куда более гладкие стихи. Но к
гладким труднее придираться. Но я попробую. И не только к стихам.
И не потому что я антисемит и/или люблю иногда погрызть евреев
(таки люблю; а ещё русских и белорусов: наиболее близкие мне
люди... а тут -- русский еврей... может, ещё и с белорусскими
корешками... хруст получается упоительный...). Мне не нравится,
когда у людей непорядок в мозгах: он опасен для окружающих. А
нагромождение общественного внимания вокруг Иосифа Бродского --
это как раз массовый непорядок, и я постараюсь это объяснить.
* * *
Из википедии:
"Иосиф Александрович Бродский (24 мая 1940, Ленинград -- 28
января 1996, Нью-Йорк) -- выдающийся русский поэт, русский и
английский эссеист, драматург, переводчик, лауреат Нобелевской
премии по литературе 1987 года, поэт-лауреат США в 1991-1992
годах."
Обратим здесь внимание на слово "русский".
"В 1959 году знакомится с Евгением Рейном, Анатолием Найманом,
Владимиром Уфляндом, Булатом Окуджавой."
А здесь уже ни одной русской фамилии.
1963 г. -- "попытка самоубийства".
Не могу сказать "с кем не бывает". А может, имитировал? Школа
ведь ахматовская. Вообще, не понимаю "попыток самоубийства". Кто
действительно хочет, тот убивается наверняка и с первого раза.
"13 февраля 1964 года Бродского арестовали по обвинению в
тунеядстве. 14 февраля у него случился в камере первый сердечный
приступ. С этого времени Бродский постоянно страдал стенокардией,
которая всегда напоминала ему о возможной близкой смерти (это не
мешало вместе с тем оставаться заядлым курильщиком)."
А ещё он был заядлым потребителем алкоголя. Сказывалось опять-
таки общение с Анной Ахматовой.
"Два заседания суда над Бродским были законспектированы Фридой
Вигдоровой и составили содержание распространявшейся в самиздате
'Белой книги'."
Театр одного актёра. Поведения Бродского на суде единственно
поэтической припыленностью не объяснить. Он там РАБОТАЛ.
"13 марта 1964 года на втором заседании суда Бродский был при-
говорён к максимально возможному по указу о 'тунеядстве' наказа-
нию -- пяти годам принудительного труда в отдалённой местности."
Впечатление: нарывался. Внимательно изучил опыт Ахматовой и
понимал, как важно для поэта быть умеренно преследуемым.
О тунеядстве Бродского. С форумов:
"В СССР любой человек В ПРИНЦИПЕ получал большую долю благ 'по
факту гражданства'. И именно от государства. Сниженные цены на
то, на се, бесплатное образование для детей, здравоохранение...
Так что государство всех так или иначе 'кормило' (хочешь, не
хочешь) и потому считало себя вправе со всех спрашивать."
О суде (Эткинд Е. "Записи суда"):
"
Защитник: Вы находитесь на учете в психиатрическом диспансере?
Бродский: Да.
Защитник: Проходили ли вы стационарное лечение?
Бродский: Да, с конца декабря 63-го года по 5 января этого года в
больнице имени Кащенко в Москве.
Защитник: Не считаете ли вы, что ваша болезнь мешала вам подолгу
работать на одном месте.
Бродский: Может быть. Наверное. Впрочем, не знаю. Нет, не знаю.
. . .
Грудинина: В 1958 году он просил принять его в мое литобъедине-
ние. Но я слышала о нем как об истеричном юноше и не
приняла его, оттолкнув собственными руками. Это была
ошибка, я очень о ней жалею. Сейчас я охотно возьму его
в свое объединение и буду с ним работать, если он этого
захочет.
. . .
Воеводин (член Союза писателей): (...) В Союз писателей была
передана папка стихов Бродского. В них три темы: первая
тема -- отрешенности от мира, вторая -- порнографичес-
кая, третья тема -- тема нелюбви к родине, к народу..."
. . .
Сорокин (общественый обвинитель): Там, где Бродский работал, он
всех возмущал своей недисциплинированностью и нежелани-
ем (...) Каждый человек считает счастьем служить в
армии. А он уклонился. Отец Бродского послал своего
сына на консультацию в диспансер, и он приносит оттуда
справку, которую принял легковерный военкомат. (...) Он
принадлежал к компании, которая сатанинским хохотом
встречала слово 'труд' и с почтением слушала своего
фюрера Уманского. Бродского объединяет с ним ненависть
к труду и советской литературе. Особенным успехом
пользуется здесь набор порнографических слов и понятий.
"
Не ясно, "закосил" Бродский от военной службы или не "закосил".
Лёгкие психические отклонения (припыленность) -- у поэтов обычное
дело, так что, может, он и не "косил", а просто зафиксировал
справкой то, что было.
Если говорить о суде, то осуществлён он был с очень позорной
корявостью. Надо было поручить это дело более толковым и более
культурным людям или не затевать его вообще.
Наверное, Бродский МЕШАЛ властям. И наверное, мешал он не лгать
и воровать, а делать что-то такое, что представлялось хорошим. Ну
так и надо было эксплицировать недовольство Бродским в какие-то
чёткие и убедительные обвинения -- и судить, может быть, не за
тунеядство, а по другой статье. А если подходящей статьи не было,
то надлежало прежде ввести её в уголовный кодекс. Вопреки расхо-
жей хохме "Был бы человек, а статья найдётся" осуждение Бродского
выглядело совершенно нелепым.
Тунеядство, "малопрогредиентная шизофрения" -- это всё глупые
импровизации. Следовало в отечественной психиатрии расширить
круг рассматриваемых слегка ущербных состояний психики -- прояв-
лений дегенеративности. Корректно судить, лечить, ссылать, выпи-
рать за границу Бродского и ему подобных можно было за абсурдиза-
цию массового сознания, пропаганду деструктивности, разрушение
здравой системы ценностей и т. п.
Статья в газете "Вечерний Ленинград"
о суде над Иосифом Бродским.
Из википедии:
"Он был сослан в Коношский район Архангельской области и посе-
лился в деревне Норенская. В интервью Волкову Бродский назвал это
время самым счастливым в своей жизни."
А потом его насильно освободили. Вытолкали из северного рая. На
самом деле там наверняка было просто не очень плохо и он всего
лишь вычислил, что сказать про "это время", что оно было "самым
счастливым", -- эффектнее, чем сказать, что оно было кошмарным
или "так себе". А ещё он, может быть, намекал, что вернулся из
рая, чтобы продолжить нести свой крест.
"Стенограмма Фриды Вигдоровой была опубликована в нескольких
влиятельных зарубежных СМИ." "В конце 1964 года письма в защиту
Бродского были отправлены Д. Д. Шостаковичем, С. Я. Маршаком,
К. И. Чуковским, К. Г. Паустовским, А. Т. Твардовским, Ю. П.
Германом. По прошествии полутора лет наказание было отменено под
давлением мировой общественности (в частности, после обращения к
советскому правительству Жана-Поля Сартра и ряда других зарубеж-
ных писателей)."
Бродскому только 25 лет, и ничем, кроме некоторого количества
стихов (вульгарных, порнографических и пр.), он под солнцем не
отличился, а "мировая общественность" уже за него пишется. А за
других -- нет. А ведь он даже не в советском концлагере, а на
поселении -- там, где люди и "просто так" всю жизнь обитают. Ну и
чей после этого проект "Иосиф Бродский"? Уж явно не исключительно
Иосифа Бродского.
Из википедии:
"В сентябре 1965 года по рекомендации Чуковского и Бориса
Вахтина был принят в профгруппу писателей при Ленинградском
отделении Союза писателей СССР, что позволило в дальнейшем
избежать обвинения в тунеядстве."
"12 мая 1972 года Бродского вызвали в ОВИР ленинградской мили-
ции и поставили перед выбором: эмиграция или 'горячие денёчки',
то есть тюрьмы и психбольницы. К тому времени Бродскому уже
дважды приходилось проводить по несколько недель в психиатри-
ческих больницах, что было для него намного страшнее тюрьмы и
ссылки. Выбрав эмиграцию, поэт пытался максимально оттянуть день
отъезда..."
Он так любил Родину... Насилу из неё выперли... А я бы впереди
самолёта летел: очень хотелось в ранней молодости на заграницу
на эту посмотреть.
"Через месяц после этого начал работать в должности приглашён-
ного профессора на кафедре славистики Мичиганского университета в
г. Энн-Арбор: преподавал историю русской литературы, русской поэ-
зии XX века, теорию стиха. В 1981 году переехал в Нью-Йорк. Не
окончивший даже школы Бродский работал в общей сложности в шести
американских и британских университетах..."
Не великой сложности труд -- преподавать историю русской лите-
ратуры и т. п. американским оболтусам. Для этого знание советско-
го школьного курса литературы почти достаточно.
"...удостоен Ордена Почётного легиона во Франции. Занимался
литературными переводами на русский (в частности, перевёл пьесу
Тома Стоппарда 'Розенкранц и Гильденстерн мертвы') и на английс-
кий -- стихи Набокова."
"В 1986 году написанный по-английски сборник эссе Бродского
'Less than one' ('Меньше единицы') был признан лучшей литератур-
но-критической книгой года в США. В 1987 году Бродский стал
лауреатом Нобелевской премии по литературе, которая была
присуждена ему за 'всеобъемлющее творчество, насыщенное чистотой
мысли и яркостью поэзии'."
О зухен вэй, это у Бродского-то "чистота мысли"?! А "Почётный
Легион" -- тоже за "чистоту" или за дело?
Из нобелевской лекции Бродского -- о "чистоте мысли" и пр.:
"Я позволю себе ряд замечаний -- возможно, нестройных, сбивчи-
вых и могущих озадачить вас своей бессвязностью. Однако количест-
во времени, отпущенное мне на то, чтобы собраться с мыслями, и
самая моя профессия защитят меня, надеюсь, хотя бы отчасти от
упреков в хаотичности. Человек моей профессии редко претендует на
систематичность мышления; в худшем случае, он претендует на сис-
тему. Но это у него, как правило, заемное: от среды, от общест-
венного устройства, от занятий философией в нежном возрасте.
Ничто не убеждает художника более в случайности средств, которыми
он пользуется для достижения той или иной -- пусть даже и посто-
янной -- цели, нежели самый творческий прцесс, процесс сочини-
тельства. Стихи, по слову Ахматовой, действительно растут из
сора; корни прозы -- не более благородны."
Здесь же не про "чистоту мысли", а про хаотичность и сор. И
Бродский в этом вряд ли кокетничает.
"Бродский умер от инфарктa в ночь на 28 января 1996 года в
Нью-Йорке. Похоронен в одном из любимейших городов -- Венеции..."
Последняя поза. Великий русский гражданин мира подарил свой
труп любимому городу. Нет, не Петербургу.
"В ноябре 2005 года во дворе филологического факультета Санкт-
Петербургского университета по проекту К. Симуна был установлен
первый в России памятник Иосифу Бродскому."
Надеюсь, что он же и последний.
* * *
"Критика" произведений Бродского -- в основном с еврейскими
фамилиями: евреи зачастую присовокупляются к русской литературе в
качестве литературных критиков.
Круг общения Бродского -- тоже в значительной степени евреи,
пусть и обрусевшие, обамериканившиеся, обобщечеловечившиеся
и т. д.
Из посвящений стихов и прозы Бродского:
Веронике Шильц
А. Кушнеру
Л. В. Лифшицу
А. Рутштейну
Г. Гинзбургу-Воскову
Евгению Рейну, с любовью
и т. п.
Еврейскости (библейских мотивов и т. п.) много в ранних стихах
Бродского -- написанных до того, как он решил стать РУССКИМ
поэтом.
* * *
О том, как Бродский нарывался:
"Он писал стихи, в которых не было ни пафоса коллективизма, ни
высоких патриотических чувств: Вместо этого -- сплошная осанна
индивидуализму. 'В каждом из нас Бог!' -- самонадеянно утверждал
молодой поэт, провоцируя в душах своих поклонников нездоровый дух
вольницы и откровенного пренебрежения установками партийной
идеологии. Кое-кого стихи Бродского насторожили, показались
опасными. Бдительные компетентные органы, призванные оберегать
молодое поколение от чуждого влияния, строго предупредили поэта.
Однако Бродский это предупреждение проигнорировал. Он продолжал
выступать в различных аудиториях, собирая полные залы
восторженной молодежи. Вот тогда-то и появилась в 'Вечернем
Ленинграде' эта злополучная статья..."
"Многоопытные друзья поэта вполне осознавали, чем грозит зате-
янная против Бродского кампания травли. Они уговаривали Иосифа на
время покинуть город, переждать опасный период в какой-нибудь
деревенской глуши. Бродский никого не слышал. Со стороны такое
поведение могло показаться безрассудным. На самом деле Бродский
ужасно страдал, но совсем по другой причине. Как раз в это время
он переживал личную драму -- ему изменила возлюбленная. Ушла к
его же другу, тоже поэту. И это двойное предательство -- друга и
любимой женщины -- затмило для него все остальное, в том числе
угрозу готовящейся расправы."
"Подсудимый будто издевался над советским судом. Он вел себя
самоуверенно, высокомерно, чем приводил обвинителей буквально в
бешенство." (Владимир Фараджева "Боль вместо счастья")
Очевидно, что этот человек СТРЕМИЛСЯ получить обвинительный
приговор, не грозивший чрезмерными неприятностями, но позволявший
числиться в когорте преследуемых. Может быть, он делал это из
мазохистских соображений, а не из карьеристских, но скорее всего
присутствовали и те, и другие. В 1964 году, в "хрущёвскую отте-
пель", поза "опального поэта" не грозила ни смертью, ни хотя бы
тюремным сроком, зато привлекала сочувствующее интеллигентское
внимание, тем более что Бродский уже вписался в столичную
еврейско-фрондёрскую среду, а ей нужны были поводы для скрипения
зубами по адресу Советской власти. А Западу тоже нужны были
поводы для пропагандистский "критики" положения дел в СССР, и
Бродский имел об этом понятие.
* * *
Конкурентом Иосифа Бродского в новой русскоязычной поэзии был
Андрей Вознесенский (род в 1933), "русский поэт, прозаик, худож-
ник, архитектор", тоже большой позёр. Вознесенский писал прибли-
зительно в то же время и в той же раскованной манере, что и
Бродский. Оба -- ребята хитрые и, где надо, покладистые: если
Бродский натаскивался в свите Анны Ахматовой, то Вознесенский --
в свите Бориса Пастернака.
Из русской википедии:
"На Вознесенского вместе с Евтушенко и Ахмадулиной обрушивается
государственная опала самого Хрущёва. На встрече с деятелями
искусства под аплодисменты зала Хрущёв кричит: 'Убирайтесь вон,
господин Вознесенский к своим хозяевам. Я прикажу Шелепину и он
подпишет вам заграничный паспорт!' Помогло личное вмешательство
президента США Кеннеди, позвонившего Хрущёву лично и попросившего
смягчить судьбу поэта. Вознесенскому разрешили выехать в США для
выступлений. Он сразу же стал самым популярным из русских поэтов
в США. Его стихи переводил Роберт Кеннеди."
"В 1978 г. Вознесенский получил Государственную премию СССР."
Бродскому надо было перепозировать Вознесенского, пришедшего в
поэзию раньше, отсюда, наверное, и более значительное, чем у
Вознесенского, но тоже очень выверенное, обострение отношений
Бродского с Советской властью (одной лишь несчастной любовью на
фоне суицидального склада личности этого обострения убедительно
не объяснить).
* * *
Я думаю, сам Бродский толком не знал, перешёл ли он в русские,
или остался более-менее евреем, или сделал себя человеком без
нации: текущая позиция в этом вопросе наверняка определялась
ситуацией и настроением. Если бы он определённо остался скорее
евреем, то получилась бы пикантная ситуация: автор, позициониру-
ющий себя в творчестве как русского, по этнической принадлежнос-
ти -- далеко не тот, за кого себя выдаёт. А если бы стабильно
почти перешёл в русские, тоже было бы некрасиво: чем собственный
народ-то плох? Даже если и плох, его исправлять надо, а не
сбегать от него. Космополитизм -- другое дело: это честная и
ясная позиция, пусть и вредная с консервативной точки зрения. Но
манифестация космополитичности не подходила Бродскому, потому что
затрудняла бы фигурирование в качестве поэта: большинство людей в
настоящее время как-то преимущественно по нациям себя распределя-
ет, а на коспополитов смотрит как на неполноценных и подозритель-
ных.
"Иосиф Бродский запретил отпевать его в синагоге. А как Бродс-
кий отбивался от попыток загнать его в еврейский закут: он отка-
зывался читать стихи в синагогах, хотя этого не чурались Евтушен-
ко и Вознесенский, не хотел даже посетить еврейское государство,
отклонял приглашения Иерусалимского университета."
"Сэр Исаия Берлин, в своё время демонстративно отказавшийся
пожать руку кровавому убийце, премьер-министру Израиля Менахему
Бегину, говорил о Бродском: 'Он не хотел быть еврейским евреем.
Его еврейство не интересовало. Он вырос в России и вырос на
русской литературе'. Шимон Маркиш пишет: 'Он не был иудеем ни по
вере, ни по мироощущению, впрочем, так же как и Осип Мандельштам
и Борис Пастернак, выбравшие себе тоже осознанную судьбу в
русской культуре'. На 'Кем вы себя считаете?' -- Бродский отвечал
'Русским поэтом'; на лобовое 'Считаете ли вы себя евреем?' --
отвечал: 'Считаю себя человеком':" (Исраэль Шамир "Возвращение
на Родину")
Такой как бы отказ Бродского от своей национальности напоминает
отказ некоторыми от своего пола. Извращенческий он, нездоровый. И
по большому счёту он оскорбителен для евреев.
Несмотря на почти-смену национальности, Бродский -- русскоязыч-
ный ЕВРЕЙСКИЙ поэт с наклонностью к космополитизму, а не русский
поэт еврейского происхождения. Можно сказать, русские Бродского
скорее не приняли, чем приняли в качестве своего национального
поэта. Будь Бродский, к примеру, чукчей, расположения к нему
русских было бы больше, а с евреями у них отношения слишком
многогранные.
Еврейский пасынок в русской литературе, Иосиф Бродский -- поэт
для русскоязычных евреев, а не для истинных русаков. Для нацио-
нально-озабоченных русских он -- курьёз и объект для ревнивых
сравнений, а сверх этого почти никто.
К примеру, стихи Шекспира читаются русскими и на русском языке,
но читаются как английские. Стихи Бродского даже и переводить не
надо, но читаются они тоже не как русские, а как еврейские.
Ну что я могу поделать? Инстинкт говорит: чужой; водиться с
таким можно, зачислять в русскую литературу -- нельзя. Может,
надо бы подавлять этот голос инстинкта? В принципе подавлять
инстинкты нередко надо, но в данном случае -- вряд ли, потому
что пользы-то никакой.
Для русского человека употреблять поэзию Бродского по прямому
назначению -- приблизительно то же, что пить эрзац-кофе, когда
можно пить настоящий.
Будь Бродский хотя бы полурусским-полуевреем -- другое дело. А
без этого его русские стихи -- вроде искусственных зубов, которые
лучше, чем настоящие, но всё-таки не свои.
Если задаться вопросом, в чём состоит нерусскость произведений
эрзац-русака Бродского, отвечать на него будет трудно: Бродский
более-менее "замаскировался". Любой его литературный и личный
дефект вполне можно отыскать и у исконных русаков. Но можно
отметить, что у русаков это встречается в качестве отдельных
признаков, а у Бродского -- полный набор. Но надо ещё будет
доказывать, что этот набор -- еврейский, а с этим тоже сложности.
Ну, а чем плохо утверждать, что поэзия Бродского воспринимается
как еврейская хотя бы потому, что он сам воспринимается как
еврей?
Не из желания задеть, а только из стремления разобраться в во-
просе, отмечу, что на нееврейский взгляд, еврейское в творчестве
Бродского -- это
евреи;
нервность;
нехорошие слова;
абсурдизм;
позёрство, хвастовство.
Народы в дурном частью схожи, частью своеобразны. Здесь имеется
в виду еврейский вариант литературного дурного.
* * *
Другой странный русский еврей -- Исраэль Шамир -- отыскал в
Бродском даже российскую имперскость:
"Его привлекал мощный пафос российской имперскости: 'По сей
день полагаю, что страна только выиграла бы, имей она символом
нации не двуглавую подлую имперскую птицу или полумасонский серп
и молот, а флаг русского флота -- наш славный, поистине прекрас-
ный Андреевский флаг: косой синий крест на девственно белом фоне'
-- Если не видеть подпись автора -- Иосиф Бродский, можно поду-
мать, что Карем Раш писал такой текст, замечает Бондаренко."
(Шамир И. "Возвращение на Родину")
Отрывок вполне характеризует уровень мышления этой компании.
Флаг флагом, а герб гербом. Герб иногда изображают на флаге. Если
флаг станет гербом, то что станет флагом? Гербы выдумываются
только в новоделанных нациях, а в остальных есть тяготение к
традиции. Да и не симпатичен крест-накрест в качестве герба. А
ещё не понятно, в чём был бы "только выигрыш" России от
герботворчества нобелевского лауреата. И вообще, у Бродского
какая-то сосредоточенность на крестах (см ниже). С ними он иногда
даже фотографировался. Тонкий намёк на распятие?
Далее, на минуту представим, что вздорная идея Бродского была
бы реализована. Тогда наверняка одни евреи, особо критично распо-
ложенные к русским, утверждали бы, что ДАЖЕ ГЕРБ этому несчастно-
му русскому государству придумал еврей (пусть и записавшийся по
ошибке в русские), а другие -- что у этого несчастного русского
государства ДАЖЕ ГЕРБА НЕТ приличного. Мы всё это уже не раз
проходили, ребята!
* * *
Большинство стихов Бродского -- крепкие по части стиля. Некото-
рые интересны даже для небольших любителей поэзии. Но стихи
обычно воспринимаются не без учёта личности, их написавшей, а от
Бродского отталкивает его манера хвастаться поездками, материаль-
ными возможностями, никчемной эрудицией (следствием избытка сво-
бодного времени), ставить себя рядом со знаменитостями, курить в
фотокамеру. Никаких значительных мыслей он в мир не привнёс, даже
в прозе. Раскрутился, потому что оказался нужен Западу в подрыв-
ной деятельности против СССР. Достоин ли он был Нобелевской пре-
мии? Да, именно таким её и дают, она на то и рассчитана. Впрочем,
можно было дать её не Бродскому, а Андрею Вознесенскому или
кому-то ещё -- с такими же основаниями (за "всеобъемлющее
творчество, насыщенное чистотой мысли и яркостью поэзии") и
такими же заслугами перед вырождающимся и всё более глупеющим
человечеством.
* * *
Ну почему в России не может существовать в качестве более-менее
чётко очерченного феномена русскоязычная еврейская литература?
Почему какая-то её часть выдаёт себя за просто русскую, размыва-
ет границу? Причины две. Во-первых, некоторые авторы принадлежат
по "крови" сразу двум народам. Во-вторых, книги, которые выглядят
как "просто русские" или хотя бы "общечеловеческие", привлекают
много большее число покупателей, а евреи считать деньги, как
правило, умеют.
* * *
Многие стихи Бродского напыщенные и вычурные -- мэтровские.
Благодаря Анне Ахматовой Бродский рано понял, что гладкие стихи
сами по себе ничто: их надо ещё пристраивать (точнее, надо ещё
пристраиваться с их помощью). Поэзия приносит достаточный для
пропитания доход лишь при условии, что дополняется значительной
позой. Без позы поэт -- почти что пустое место.
Позёрство Ахматовой -- могучее, но грубоватое. Бродский учёл её
ошибки и действовал более тонко. В частности, он...
1) не кичился своими "испытаниями";
2) не ладил с Советской властью.
Про Ахматову, свою учительницу в технологиях самопродвижения,
Бродский особо критически не высказывался, но это можно объяснить
и нежеланием нарываться на вопрос "А почему же он тогда возле неё
пасся?!"
* * *
Бродский любит демонстрировать свою могучую литературную,
музыкальную, историческую и т. п. эрудицию. У него нередко можно
встретить всякие мимоходные замечания, вроде следующих:
Из патрульной машины, лоснящейся на пустыре,
звякают клавиши Рэя Чарльза.
Колыбельная Трескового Мыса, 1975
Вечерний Мехико-Сити.
Большая любовь к вокалу.
Бродячий оркестр в беседке
горланит "Гвадалахару".
Мексиканский романсеро, 1975
Каменное гнездо оглашаемо громким визгом
тормозов; мостовую пересекаешь с риском
быть заклеванным насмерть. В декабрьском низком
небе громада яйца, снесенного Брунеллески...
Декабрь во Флоренции, 1976
Безупречная линия горизонта, без какого-либо изъяна.
Корвет разрезает волны профилем Франца Листа.
Новый Жюль Верн, 1976
Такие вещи наверняка очень впечатляют образованцев со средними
интеллектами, но отсветами душевного богатства отнюдь не являют-
ся, а попросту вымучиваются автором ради удержания им себя в
величественной позе.
* * *
Еврейская тема в стихах у Бродского не очень выраженная: он
чаще, чем евреев, упоминает всяких греков и римлян. Но упоминает
он евреев так, что видно, что он именно еврей, а не, к примеру,
обрусевший чукча. Ну, это не упрёк, а просто результат маленького
исследования: было любопытно узнать, каким образом наш великий
русский поэт раз за разом соскальзывает в привычную от рождения
колею.
Из того, что попалось на глаза:
Желтый ветер манчжурский,
говорящий высоко
о евреях и русских,
закопанных в сопку.
Песенка о Феде Добровольском
Еврейское кладбище около Ленинграда.
Кривой забор из гнилой фанеры.
За кривым забором лежат рядом
юристы, торговцы, музыканты, революционеры.
Еврейское кладбище, 1958
Евгению Рейну, с любовью
Плывет во мгле замоскворецкой,
пловец в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
Рождественский романс, 1961
Пусть время обо мне молчит.
Пускай легко рыдает ветер резкий
и над моей могилою еврейской
младая жизнь настойчиво кричит.
Бессмертия у смерти не прошу, 1961
И он пошел во тьму с холмов еврейских.
Притча, 1962
Ни русских, ни евреев. Через весь
огромный пляж двухлетний археолог,
ушедший в свою собственную спесь,
В Паланге, 1967
Больничная аллея. Ночь. Сугроб.
Гудит ольха, со звездами сражаясь.
Из-за угла в еврейский телескоп
глядит медбрат, в жида преображаясь.
"Прочел бы это справа ты налево".
"Да что же я, по-твоему -- еврей?"
"Еврей снял это яблоко со древа
познания". "Ты, братец, дуралей.
Сняла-то Ева". "Видно, он и Ева".
Горбунов и Горчаков, 1965-1968
Вот скромная приморская страна.
Свой снег, аэропорт и телефоны,
свои евреи. Бурый особняк
диктатора. И статуя певца,
Запоздалый еврей
по брусчатке местечка гремит балаголой,
вожжи рвет
и кричит залихватски: "Герай!"
Литовский дивертисмент, 1971
Да и они в ломаном "р" еврея
узнают себя тоже; только слюнным раствором
и скрепляешь осколки, покамест Время
варварским взглядом обводит форум.
Римские элегии, 1981
"Жизнь -- она как лотерея".
"Вышла замуж за еврея".
"Довели страну до ручки".
"Дай червонец до получки".
Представление, 1986
...остаться в одной сиреневой телогрейке.
Вдалеке воронье гнездо как шахна еврейки,
с которой был в молодости знаком,
но, спасибо, расстались. И ничто так не клонит в сон,
Резиденция, 1983
Спустя два часа, когда объявляют рейс,
не дергайся; потянись и подави зевоту.
В любой толпе пассажиров, как правило, есть еврей
с пейсами и с детьми: примкни к его хороводу.
Приглашение к путешествию, 1993
Видно, бежит грубых рамен маетность птичья.
Мудрый, как жид, милый Дамон, вот тебе притча:
Скраден сосуд. Ловит, глядишь, страж голодранца.
Вора спасут ноги, ты мнишь? Только пространство!
Подражание сатирам, сочиненным Кантемиром, 1966
Ноябрь. Светило, поднявшееся натощак,
замирает на банке соды в стекле аптеки.
Ветер находит преграду во всех вещах:
в трубах, в деревьях, в движущемся человеке.
Чайки бдят на оградах, что-то клюют жиды;
неколесный транспорт ползет по Темзе,
как по серой дороге, извивающейся без нужды.
Темза в Челси, 1974
Для русскоязычного еврейского автора это очень мало (это далеко
не "Исповедь еврея" и не "Жиды города Питера"), для просто рус-
ского -- многовато и специфично.
Лучшее из этого ряда у Бродского:
"Говорят, открылся Пленум".
"Врезал ей меж глаз поленом".
"Над арабской мирной хатой
гордо реет жид пархатый".
Представление, 1986
Действительно русский сколько-нибудь приличный автор никогда
"гордо реет жид пархатый" не напишет, даже будучи антисемитом:
это слишком примитивно, хотя и смешно. Такое можно встретить
разве что у злобствующего графомана или у еврея, который пытается
спародировать антисемита.
Самое еврейское стихотворение Бродского -- это, наверное,
"Еврейское кладбище". После него Бродский к еврейской теме с
такой определённостью больше не обращался: он решил стать РУССКИМ
поэтом, немного помнящим о своих еврейских корнях. Но русскость
Бродского ненатуральная. "Фагоцитов" не обманешь.
* * *
"Абсурдемы" от Бродского:
Клоуны разрушают цирк. Слоны убежали в Индию,
тигры торгуют на улице полосами и обручами,
под прохудившимся куполом, точно в шкафу, с трапеции
свешивается, извиваясь, фрак
разочарованного иллюзиониста,
и лошадки, скинув попоны, позируют для портрета
двигателя. На арене,
утопая в опилках, клоуны что есть мочи
размахивают кувалдами и разрушают цирк.
Публики либо нет, либо не аплодирует.
Только вышколенная болонка
тявкает непрерывно, чувствуя, что приближается
к сахару: что вот-вот получится
одна тысяча девятьсот девяносто пять.
Клоуны разрушают цирк, 1995
(У Бродского это якобы аллегория эпохи. Но выставлять общество
разрушаемым цирком, не подразумевая в качестве альтернативы
бедному цирку ни своего, ни хотя бы чужого "конструктива", -- это
и есть абсурдизм, нарушенность целеполагания.)
Абсурдность в текстах бывает на двух уровнях: на уровне фраз
(странные выражения) и на уровне тем (странный выбор предметов
изложения). У Бродского есть и то, и другое.
Иногда гениот Бродский пишет и вовсе чушь, а его абсурдизиро-
ванные поклонники не в состоянии заметить это и охотно цитируют.
У Бродского:
"Если кто и извлек выгоду из войны, то это мы - ее дети. Помимо
того, что мы выжили, мы приобрели богатый материал для романти-
ческих фантазий."
Мой отец в ту войну стал сиротой, моя мать потеряла моего деда,
про потери блокадных ленинградских детей и говорить не буду, зато
Ёся Бродский лишь приобрёл богатый материал для своего больного
воображения.
* * *
"Алкоголемы" от Бродского:
Пилот почтовой линии, один,
как падший ангел, глушит водку. Скрипки
Элегия, 1968
Стакан мой пуст, и вот буфет мой пуст,
и сам я пьян, чтоб клясть портфель фантома.
Пришла зима..., 1964-1965
Грязненькое от Бродского:
Пусть изучает навоз кто хочет!
Патриот, господа, не крыловский кочет.
Пусть КГБ на меня не дрочит.
Не бренчи ты в подкладке, мелочь!
Речь о пролитом молоке, 1967
"В этих шкарах ты как янки".
"Я сломал ее по пьянке".
"Был всю жизнь простым рабочим".
"Между прочим, все мы дрочим".
Представление, 1986
"Заснул? Не может быть! Вы обалдели!"
"Заткнись, кретин!" "Бабанов, не дрочи".
Горбунов и Горчаков, 1965-1968
кого угодно можешь целовать,
обманывать, любить и блядовать,
до омерзенья, до безумья пить,
но в октябре не начинай любить.
Шествие
Твоим шотландцам было не понять,
чем койка отличается от трона.
В своем столетьи белая ворона,
для современников была ты блядь.
20 сонетов к Марии Стюарт, 1974
Можно продолжить примеры, но тогда будет уподобление нобелевс-
кому раскрепостителю русского мышления. Вообще-то у русских
хватает и собственного литературного непотребства, но такие вот
вещи, как у Бродского, дают антисемитам поводы заявлять, что
негодяи-евреи гадят в русскоязычной литературе.
* * *
Стихи Бродского по поводу его многочисленных поездок -- это
частью пересказы путеводителей, частью что-то вроде фотографий
великого себя на фоне достопримечательностей.
* * *
Муть от Бродского:
Город Лондон прекрасен. Если не ввысь, то вширь
он раскинулся вниз по реке как нельзя безбрежней.
И когда в нем спишь, номера телефонов прежней
и бегущей жизни, слившись, дают цифирь
астрономической масти. И палец, вращая диск
зимней луны, обретает бесцветный писк
"занято"; и этот звук во много
раз неизбежней, чем голос Бога.
Темза в Челси, 1974
Выдыхая пары, вдыхая воздух, двери
хлопают во Флоренции. Одну ли, две ли
проживаешь жизни, смотря по вере,
вечером в первой осознаешь: неправда,
что любовь движет звезды (Луну -- подавно),
ибо она делит все вещи на два --
даже деньги во сне. Даже, в часы досуга,
мысли о смерти. Если бы звезды Юга
двигались ею, то -- в стороны друг от друга.
Декабрь во Флоренции , 1976
Когда не было интернета, компьютерных игр и марихуанны, интел-
лигентные русские люди со слабой психикой охмурялись такими вот
стихами: начитывались до сладостной одури.
* * *
Целая книжка вздорной дешёвой бредятины от Бродского, к тому же
"детская", -- "Рабочая азбука". В ней на каждую букву алфавита,
на какую возможно, -- корявое четверостишье о профессии, название
которой на эту букву начинается. Млеют от этой чуши только совсем
уж тупые фанатики рассматриваемого автора, а психически более
развитые поклонники, наверное, стараются вспоминать об указанном
творении "тунеядца" в последнюю очередь, чтобы меньше краснеть от
стыда.
Из мастерписа:
На букву "З":
Кто проводит в клетке век
ночью и при свете,
но не зверь, а человек -
тот зоолог, дети.
Головой о клетку Бродский случаем предварительно не ударился?
С какой стати зоологу сидеть в клетке, да ещё ночью, особенно
если он, скажем, мышей изучает или насекомых каких-нибудь? А если
даже и медведей? При ехидном обсуждении этой галиматьи встретилось
такое вот мнение:
"В стихотворении 'Кто проводит в клетке век' главным героем яв-
ляется зоолог, загремевший в тюрьму. Причем за что-то серьезное,
там же сказано, что свет и днем и ночью горит. Одиночка, похоже.
А не попал ли зоолог в тюрьму за ЗООФИЛИЮ? Или за вредительство?"
На букву "М":
Волны ходят по тельняшке,
дым от папиросы,
якоря блестят на пряжке,
кто идёт? МАТРОСЫ.
Ну где он видел пряжку с ЯКОРЯМИ, а не с якорем? А где --
волны параллельными полосами? И почему даже в детском стишке --
пропаганда курения?!
На букву "Ш":
Кто, вступая с птицей в спор,
мчит во тьму во весь опор?
Кто глядит на светофор
с восхищением? Шофёр.
Во тьму во весь опор мчит не шофёр, а дурак или псих с суици-
дальной наклонностью: шофёр предпочитает ездить днём, а ночью хо-
тя бы включает фары и особо не гонит. А на светофор с восхищением
может глядеть разве что дикарь (но таких уже почти не осталось)
или тронувшийся рассудком. Ну, наверное, ещё философ какой, но
это на другую букву.
И т. д.
В общем, рядом с этим "детским поэтом" какой-нибудь Самуил
Маршак смотрится полубогом.
Подозреваю, что это у Самовлюблённого какая-то халтурка была.
* * *
Теперь присмотримся к бродсковской прозе. Я выбрал эссе "Путе-
шествие в Стамбул" (1985), потому что было любопытно сравнить с
собственными впечатлениями от этого великого города.
"Принимая во внимание, что всякое наблюдение страдает от личных
качеств наблюдателя, то есть что оно зачастую отражает скорее его
психическое состояние, нежели состояние созерцаемой им реальнос-
ти, ко всему нижеследующему следует, я полагаю, отнестись с долей
сарказма -- если не с полным недоверием."
Я отнесусь "с долей сарказма". Правда, с довольно большой.
Наблюдение наблюдаемого наблюдателем "зачастую отражает скорее
его психическое состояние" только в случае, если это психическое
состояние оставляет желать много лучшего. А если наблюдатель не
псих, то оно отражает скорее кусочек реальности, иначе по этой
реальности наблюдателю было бы очень трудно перемещаться и вообще
что-то в ней делать.
"Мое желание попасть в Стамбул никогда не было желанием подлин-
ным."
Ну так и не пёрся бы туда. Какие проблемы?
"Не уверен даже, следует ли вообще употреблять здесь это понятие.
Впрочем, ни капризом, ни подсознательным стремлением этого тоже
не назовешь."
Не нашёл слова, поэт. Не разобрался, что принесло его в Стамбул.
На самом деле ему стыдно признаться, что хотел 1) "отметиться",
2) показать всем, что у него есть время и деньги на такие поездки,
3) получить повод для разговоров на темы, вроде "Я и Константин".
"Так что оставим 'желание' и заметим, что частично оно объясня-
ется обещанием, данным мной себе самому по отъезде из родного
города навсегда, объехать обитаемый мир по широте и по долготе
(т.е. по Пулковскому меридиану), на которых он расположен."
Своей манерой ездить крест-накрест он может умилить разве что
людей припыленных. Прочие одобряют только маршруты, выбранные из
более практических соображений.
Кстати, Бродский любит подчеркнуть свою причисленность к полу-
богам, свободно разъезжающим по свету, посещающим всякие знамени-
тые места и останавливающимся в лучших отелях. У него хватает
названий типа "Декабрь во Флоренции", "В отеле 'Континенталь'",
приписочек к стихам с указанием мест сотворения, вроде "Hotel
Quirinale, Рим". Да, я, болтаясь по городам, иногда чалился в
задрипанных "хостелах", но благодаря этому я хотя бы знаю, что
представляют собой эти города на самом деле, а великий поэт,
может, даже с главных улиц боялся сворачивать, чтобы вдруг не
получить по знаменитой морде с последующей потерей бумажника.
"Я прибыл в этот город и покинул его по воздуху, изолировав
его, таким образом, в своем сознании, как некий вирус под
микроскопом. Учитывая эпидемический характер, присущий всякой
культуре, сравнение это не кажется мне безответственным."
Заврался в своих сравнениях. Во-первых, культуры не всегда
распространяются, как эпидемии, из-за чего приходится зани-
маться культуртрегерством. Во-вторых, распространимость присуща
далеко не каждой культуре (например, культуру ханто-мансов приви-
вать в Москве бесполезно). В-третьих, имелся в виду наверняка
ЗАРАЗНЫЙ характер, а не эпидемический. Эпидемия -- следствие за-
разности. В-четвёртых, сравнение города с вирусом -- вычурное и
убогое. Скорее, сам Бродский болтался букашкой между инсектариу-
мами-городами, а таможенники его "дезинфицировали" по части
табачной контрабанды.
"Всякое перемещение по плоскости, не продиктованное физической
необходимостью, есть пространственная форма самоутверждения, будь
то строительство империи или туризм. В этом смысле мое появление
в Стамбуле мало чем отличается от константиновского."
Заимствованная у Анны Ахматовой манера ставить себя в ряд с
очень известными личностями. В данном случае "я и император
Константин". "Перемещение по плоскости, не продиктованное физи-
ческой необходимостью", может быть продиктовано психической
потребностью в новых впечатлениях. Кроме того, строительство
империи тоже может быть продиктовано "физической необходимостью":
не построишь империи ты, её постоит другой, и в ней ты будешь
трудиться, как ишак. А ещё рельеф местности в районе Стамбула --
далеко не плоский, а плоскость может быть расположена и верти-
кально (и тогда на ней самоутверждаются альпинисты). Лучше было
сказать "в горизонтальном направлении", потому что "плоскость"
-- понятие геометрическое и благодаря этому, в отличие от многих
других понятий, имеет чёткое определение.
"Бред и ужас Востока. Пыльная катастрофа Азии. Зелень только на
знамени Пророка. Здесь ничего не растет, опричь усов. Черногла-
зая, зарастающая к вечеру трехдневной щетиной часть света. Зали-
ваемые мочой угли костра. Этот запах! С примесью скверного табака
и потного мыла. И исподнего, намотанного вкруг ихних чресел что
твоя чалма. Расизм? Но он всего лишь форма мизантропии. И этот
повсеместно даже в городе летящий в морду песок, выкалывающий мир
из глаз -- и на том спасибо."
Бред и грязные поползновения на Знамя Пророка. Клевета на один
из лучших городов мира. Нечего было тащиться в Стамбул летом. В
Стамбуле есть парк Топкапы, есть сквер возле мечети Байезида, и
возле акведука Валента, и т. п. Вообще, в Стамбуле ПОЛНО всяких
зелёных пятачков, где можно уткнуться носом в дерево или куст.
Можно сказать, описание Стамбула у Бродского хамское. И похоже,
он просто не понял, куда приехал.
"Здесь ничего не растёт, опричь усов".Стамбул, район Топкапы.
"Как везде на Востоке, здесь масса чистильщиков обуви (...)
Как все чистильщики сапог, эти люди -- большие философы. А
лучше сказать -- все философы суть чистильщики больших сапог.
Поэтому не так уж важно, знаете ли вы турецкий."
Как все чистильщики сапог, эти люди большие приставалы. Среди
больших философов ни одного чистильщика обуви не было. А знать
турецкий для общения с чистильщиками не обязательно, потому что,
как правило, они сами знают из основных европейских языков десят-
ка по два слов, нужных для заманивания и обслуживания клиентов,
да больше и не надо.
"Сегодня мне сорок пять лет. Я сижу голый по пояс в гостинице
'Ликабетт' в Афинах, обливаясь потом и поглощая в огромных
количествах кока-колу."
Жизнь состоялась.
"Я не предполагал, что эта записка о путешествии в Стамбул так
разрастется, -- и начинаю уже испытывать раздражение: и в отноше-
нии самого себя, и в отношении материала."
Трындёж и кокетство.
"Недостаток всякой, даже совершенной, системы состоит именно в
том, что она -- система. То есть в том, что ей, по определению,
ради своего существования, приходится нечто исключать, рассматри-
вать нечто как чуждое и постольку, поскольку это возможно, при-
равнивать это чуждое к несуществующему."
Ещё один теоретик системологии. Идея не раскрыта, поэтому пред-
ставляется бестолковой. Что плохого в "исключении"? Далее, систе-
ма может и не исключать чуждого, а добавлять к себе -- и через
это развиваться. И система не стремится "приравнивать чуждое к
несуществующему", а просто кое-что чуждое оказывается настолько
для неё незначительным, что как если бы не существовало вовсе.
"Еще там вокруг разнообразные мечи, кинжалы, истлевший кусок
шкуры какого-то животного с различимыми на нем буквами письма
Пророка какому-то конкретному историческому лицу и прочие
священные тексты, созерцая которые, невольно благодаришь судьбу
за незнание языка. Хватит с меня и русского, думал я."
Это о посещении музея исламских реликвий в дворцовом комплексе
Топкапы. Не понимаю, чем невольное благодарение судьбы отличается
от вольного, если ятагана к горлу никто не приставлял и благода-
рить судьбу не требовал. И зачем пренебрежительно отзываться о
чужих реликвиях и чужом языке? Тем более после того, как побывал
в гостях и тебя там не обижали. Это не расизм и не мизантропизм,
а узость мышления и дурное воспитание.
"О все эти бесчисленные Османы, Мехметы, Мурады, Баязеты, Ибра-
гимы, Селимы и Сулейманы, вырезавшие друг друга, своих предшест-
венников, соперников, братьев, родителей и потомство -- в случае
Мурада II или III -- какая разница! -- девятнадцать братьев кряду
-- с регулярностью человека, бреющегося перед зеркалом. О эти
бесконечные, непрерывные войны: против неверных, против своих же
мусульман-но-шиитов, за расширение империи, в отместку за нане-
сенные обиды, просто так и из самозащиты. И о этот институт
янычар, элита армии, преданная сначала султану, но постепенно
вырабатывавшаяся в отдельную, только со своими интересами счита-
ющуюся касту, -- как все это знакомо! О все эти чалмы и бороды --
эта униформа головы, одержимой только одной мыслью: рэзать -- и
потому -- а не только из-за запрета, накладываемого исламом на
изображение чего бы то ни было живого, -- совершенно неотличимые
друг от друга! Потому, возможно, и 'рэзать', что все так друг на
друга похожи и нет ощущения потери. Потому и 'рэзать', что никто
не бреется. '"Рэжу", следовательно существую'."
Библию почитал бы, что ли. Историю родного народа. Разве евреи
меньше резали при случае? В славные времена ВСЕ резали.
Далее, если ислам накладывает запрет "на изображение чего бы то
ни было живого", то откуда портреты, пусть и "совершенно неотли-
чимые друг от друга"? И разве растения -- не живые? "На VI
Археологическом конгрессе арабских стран в 1957 г. в Багдаде
Мухаммед Мустафа заявил, что портреты людей, а также изображения
птиц и животных имеются на мусульманских художественных произве-
дениях всех эпох, начиная с возникновения ислама, и во всех стра-
нах. Поэтому М. Мустафа делает вывод, что мусульманское искусство
не является религиозным и потому в мечетях нет ни статуй, ни кар-
тин на религиозные сюжеты." (Е. Г. Яковлев "Ислам и искусство")
Только и всего. Вне мечетей -- ради Бога!
Вот эти головы, якобы не отличимые одна от другой.
А ведь не у всех даже бороды и чалмы!Плакат: "Османские правители и османские падишахи (1299-1922)".
"Мы знаем, откуда наши иконы, мы знаем, откуда наши луковки-
маковки церквей."
Надо же -- НАШИ! Русак выискался. Нашист. Сказал бы "русские
иконы", "русские луковки", но ему ведь надо показать любовно-
снисходительное отношение к России. Между тем, даже я не говорю
про русские иконы, что они "наши".
"Цивилизации двигаются в меридиональном направлении. Кочевники
(включая войны новейшего времени, ибо война суть эхо кочевого
инстинкта) -- в широтном. Это, видимо, еще один вариант креста,
привидевшегося Константину. Оба движения обладают естественной
(растительной или животной) логикой..."
Геополитик, однако. Галиматья с замахом, но всё -- мимо.
Викинги -- это "цивилизация" или "кочевники"? Греки приплыли на
Пелопонес с востока или пришли с севера? Климатические зоны
располагаются строго поширотно или искривляются в зависимости от
всяких факторов? Моря и горы не мешают перемещаться в широтном
направлении? Немцы и русские в 1941-1945 гг. -- кочевники?
* * *
Можно сравнить "Путешествие в Стамбул" Бродского с "Путешестви-
ем в Эрзрум" Пушкина. Тот тащился через горы чуть ли не пешедра-
лом в какой-то провинциальный Эрзрум, а нобелевский лауреат --
летел самолётом в столицу бывшей империи. Бедолагу Пушкина
Бродский в своём эссе не упоминает, хотя параллель очень даже
напрашивается. Кстати, в отличие от Бродского, Пушкин пишет о
турках с интересом и уважением.
* * *
Выводы по прозе. Бродский освоил манеру напыщенного вещания,
сыпания видными именами, набрасывания претенциозных гипотез, а
главное -- показа великого себя на фоне всяких объектов и
субъектов.
Писать без рифмы он умеет -- но в том лишь смысле, что у многих
других получается гораздо хуже. Назвать этого нобелевского лауре-
ата мастером прозы -- значит показать собственную литературную
недоразвитость. Кто хочет, пусть называет. Но это далеко не
Бунин, не Пушкин, не Блок, не Горький.
* * *
Что есть, того отрицать не буду: Иосиф Бродский писал стихи в
целом хорошо. Великий поэт. Но только не русский, а русскоязычный
еврейский. А вот как личность он был так себе. От евреев он ото-
шёл, но они-то его чужим не считают, поэтому носиться с Бродским
значит лить воду на еврейскую мельницу, а не на русскую. А русc-
кой и без того мало достаётся. И кстати, уж что другое, а русская
поэзия смотрится хорошо и без Бродского. И даже без Пастернака с
Мандельштамом.
Мощность способностей Бродского видна уже по "Еврейскому клад-
бищу" (1958), но вот с диапазоном тем -- затруднения. Нет у Брод-
ского ничего подобного "Полтаве" Пушкина, "Бородину" Лермонтова,
"Теодору Нетте" Маяковского, а по поводу бродсковского варианта
"На смерть поэта" -- см. начало статьи.
С младых ногтей Бродский стал козырем в еврейских склоках с
Советской властью, и эти склоки с ним прочно ассоциируются, и на
его творческом продукте можно видеть их отпечаток. Бродский всег-
да был слишком ангажирован, слишком обожаем, почти всегда --
слишком проплачиваем, а на творческих людей это влияет не поло-
жительно. В отношении общественного внимания и доходов Иосиф
Бродский -- наверное, самый успешный поэт за всю историю стихо-
сложения. Но большинству читателей симпатичнее неудачники. К
застреленным, повешенным, повесившимся отношение теплее, чем к
нобелевским лауреатам, умершим от старости и злоупотребления
табаком и алкоголем.
Бродского всегда нахваливали деятели, к которым я испытывал
неприязнь. Может быть, они притворялись, но я-то принимал их
слова о Бродском за чистую монету, и моё априорное отношение к
нему было сформировано ими.
* * *
Корней Чуковский, в тему:
"...чтобы только понять Достоевского, вам нужно вернуться
назад по крайней мере на десять веков -- ни годом меньше! -- и
поселиться, по горло в снегу, средь сосновых лесов, и творить с
дикими 'гоями' их язык, их бедную эстетику, их религию, ходить с
ними в деревянные церкви и есть кислый хлеб -- и только тогда
прийти на Невский проспект и понять хоть крошечку изо всего, что
здесь делается. Я утверждаю, что еврей не способен понять
Достоевского, как не способен понять его англичанин, француз,
итальянец, иначе либо Достоевский не Достоевский, либо еврей не
еврей. И я не уважал бы еврея, не считал бы его личностью, если
бы было иначе. (...) Еврей, вступая в русскую литературу, идет в
ней на десятые роли не потому, что он бездарен, а потому, что
язык, на котором он здесь пишет, не его язык; эстетика, которой
он здесь придерживается, не его эстетика...(...) Кто знает,
сколько Шекспиров теперь толпится в репортерских комнатах
газетных редакций, сколько душ, красивых и поэтических, бесследно
и бессловесно погибают только оттого, что их сделали невольниками
пушкинского, гоголевского, чеховского мира, где им тесно и
трудно, где страдания так непохожи на их страдания, пафос -- на
их пафос, юмор -- на их юмор. Вы только подумайте о муках этих
душ, которые могли бы вскрыться, и петь, и благоухать, если б они
не были в плену у чужого языка, чужих вкусов, чужих эстетических
требований, если бы условием их духовного бытия не было их
национальное оскопление. ("Евреи и русская литература")
Владимир Жаботинский, тоже в тему:
"Когда евреи массами кинулись творить русскую политику, мы
предсказали им, что ничего доброго от сюда не выйдет ни для рус-
ской политики, ни для еврейства, и жизнь доказала нашу правоту.
Теперь евреи ринулись делать русскую литературу, прессу и театр,
и мы с самого начала с математической точностью предсказывали и
на этом поприще крах. Он разыграется не в одну неделю, годы
потребуются для того. чтобы передовая русская интеллигенция
окончательно отмахнулась от услуг еврейского верноподданного, и
много за эти годы горечи наглотается последний: мы наперед знаем
все унизительные мытарства, какие ждут его на этой наклонной
плоскости, конец которой в сорном ящике, и по человечеству и по
кровному братству больно нам за него. Но не нужен он ни нам, ни
кому другому на свете. Вся его жизнь недоразумение, вся его
работа -- пустое место, и на все приключения его трагикомедии
есть у нас один только отзыв: туда и дорога." (Статья
"Дезертиры и хозяева")
Уточним: творить полноценную СОВЕТСКУЮ литературу евреи были
в состоянии (но Бродский не хотел). Не потому, что советская --
хуже качеством, чем русская, а потому что на другой идеологи-
ческой и т. д. основе.
* * *
Из литературных анекдотов:
Иосиф Бродский в эмиграции совершенно не страдал от ностальгии.
Когда его в этом упрекали, он отвечал: 'Ну и что? У Пушкина ее
тоже не было.'
Остроумно, но подловатенько. Пушкин, как известно, не получил
разрешения на выезд за границу -- в Европу.
* * *
Два еврея обсуждают русского поэта Бродского (С. Бокман
"Нобелевский лауреат..."):
"Влоков: ...его бытовое поведение сохранило черты его трудной
юности. Он употреблял массу жаргонных словечек его времени, так
называемой блатной и музыкантской 'фени': чувак, чувиха, клёво,
лабух -- такие слова и масса других..."
"Бокман. Известно, что у него были влюблённости, я знаю, что он
был женат, у него есть дети, но... Он один на Morton Street, 44?
Волков. Да...
Бокман. Может быть, это одна из причин его отчасти депрессивного,
а может быть, сильно депрессивного состояния?
Волков. Я всегда его рассматривал, как одинокую фигуру, и моя
формула -- так называется моё предисловие к западному изданию
Диалогов с Бродским -- ОДИНОКИЙ ВОЛК. Для меня это формула
Бродского. Он начинал, как одинокий волк и таковым кончил. Такие
внешние факты, как сын от Басмановой, дочка (от жены Мари) -- это
всё не могло изменить глубинной формулы его бытия. И такой
формулой, если только можно свести человеческую жизнь к формуле,
будет формула одинокий волк. Он был всегда человеком оскаленным,
человеком, рассчитывавшим, в итоге, только на самого себя. У него
были связи, влюблённости. Наверное, он любил жену и детей, хотя
известно, что сына он много лет не видел: когда он уехал из
Ленинграда, тот был ещё маленький -- и встретился с ним уже в
Нью-Йорке. И они не понравились друг другу."
О присуждении Нобелевской премии Бродскому (там же):
"Волков. (...) В России, как мы потом узнали, в разных кругах это
было встречено неоднозначно, разными людьми по-разному: одни
очень даже позавидовали, а были такие, которые в этом
усмотрели...
Бокман. Политическую подоплёку...
Волков. Нет, политическую подоплёку усмотрели все без исключения
-- об этом мы ещё поговорим. Конечно же, в этом смысле они были
правы. Нобелевская премия с самого начала, -- что бы ни провоз-
глашали её устроители -- особенно премия по литературе, самая
престижная премия, была политизированной."
Завистники?
"Бокман. (...) Успешно он работал как преподаватель?
Волков. Я ведь бывал на большом количестве лекций Бродского в
Нью-Йорке, в Колумбийском университете и свидетель тому, что
помещение, которое под эти лекции отводилось, было заполнено. Там
сидело, ну, человек двадцать. Это для курса, который он читал
('Сравнительная литература') было достаточно много."
Можно представить себе лекции по теоретическим предметам, пусть
и литературным, в исполнении Бродского -- человека с не очень
развитым аналитическим мышлением, чуждого систематизации, вдоба-
вок воняющего прокуренными лёгкими и картавого. Лекции по истории
диссидентского движения в СССР -- ещё куда ни шло.
"Бокман. Скажите, пожалуйста, Соломон, а что Вам известно о
взаимоотношениях Бродского и Солженицына? (...)
Волков. (...) Относились они друг к другу с уважением, поначалу и
Иосиф неизменно хорошо о Солженицыне отзывался. (...) с Солжени-
цыным так и не встретился. Его антисоветская позиция импонировала
Бродскому, который также был антисоветчиком по своим взглядам.
(...) Но Солженицын впоследствии занял ещё и антизападную позицию.
И это крайне раздражало Бродского, который хорошо вписался в
западный мир и нормально себя в нём чувствовал. Он ощущал себя
представителем двух культур. (...) Всё это усугубилось тем, что
Солженицын, давая интервью американскому журналисту, критично
отозвался о поэзии Бродского, критикуя его за ограниченность
словаря. (У Солженицына это была навязчивая идея, и он даже
составил свой словарь русских слов, редко употребляемых, которыми
сам очень любит пользоваться.) После этого интервью отношение
Бродского к Солженицыну изменилось окончательно.
"Бокман. (...) Мне хотелось бы понять, почему Бродский был так
небрежен по отношению к своему здоровью. У него были очень серь-
ёзные проблемы с сердцем и он продолжал много курить, выпивать,
вёл образ жизни, не совместимый с серьёзностью его недуга, так
можно сказать и у меня возникает такое предположение: может быть,
он был склонен к депрессиям и это был такой суи...
Волков. Суицидальный момент?..
Бокман. Суицидальный синдром, наверное?.."
Да наверняка.
* * *
Владимир Исаакович Соловьев ("Три портрета..."):
"Было два Бродских. Один -- который жил в Питере плюс первые
годы эмиграции: загнанный зверь и великий поэт. Другой -- его
однофамилец: университетский профессор и общественный деятель. За
блеском Нобелевской премии проглядели его жизненную и поэтическую
трагедию: комплексы сердечника, изгнанника, непрозаика. Куда
дальше, если даже близкие по Питеру знакомцы вспоминают по
преимуществу встречи с И. Б. в Нью-Йорке или Венеции: Нобелевский
лауреат затмил, заслонил приятеля их юности. Два периода в его
жизни: интенсивно творческий питерский и американо-международный
карьерный. Его поздние стихи -- тень прежних, без прежнего
напряга, на одной технике, с редкими взлетами."
"А мужскую свою прыть И. Б. утратил и стал мизогинистом еще в
Питере, сочинив 'Красавице платье задрав, видишь то, что искал, а
не новые дивные дивы'. Импотенция -- это когда раздвинутые ноги
женщины не вызывают ни удивления, ни восторга, ни ассоциаций."
"...рассказ из раннего периода жизни И. Б. в Америке. Как на
какой-то вечеринке звездило юное дарование из негров, и обиженный
И. Б. вдруг исчез. Джейн вышла в примыкающий к дому садик, ночь,
звезды, И. Б. стоит, обнявшившись с деревом, и жалуется дереву на
одиночество и непризнание. Быть вторым для него невыносимо. Даже
измену М. Б. он переживал больше как честолюбец, чем как любовник:
как предпочтение ему другого."
"Про Фриду Вигдорову, которая надорвалась, защищая его, и рано
умерла, отзывался пренебрежительно: 'Умереть, спасая поэта, --
достойная смерть'. Неоднократно повторял, что недостаток эгоизма
есть недостаток таланта."
"...не прозаик! Один из мощнейших комплексов И. Б. Отрицание
Львова или Аксенова -- частный случай общей концепции отрицания
им прозы как таковой."
"Перед наезжающими из России с конца 80-х знакомыми он и вовсе
ходил гоголем. Найман пишет о могущественном влиянии И. Б. и в
качестве примера приводит его рецензию на аксеновский 'Ожог'. Это
преувеличение со слов самого И. Б. И 'Ожог', и 'Двор' благополучно
вышли по-английски, несмотря на противодействие И. Б. Не хочу
больше никого впутывать, но знаю, по крайней мере, еще три
случая, когда табу И. Б. не сработали, его эстетическому тиранству
демократическая система ставила пределы. Влияние И. Б.
ограничивалось университетским издательством 'Ардис' и
специализирующимся на нобелевских лауреатах (сущих и будущих)
'Фаррар, Строс энд Жиру', но и там не было тотальным. Как сказала
мне Нанси Мейслас, редакторша этого из-ва: 'Если бы мы слушались
Иосифа, нам пришлось бы свернуть деятельность вполовину'. Зато
без промаха самоутверждался И. Б., давая 'путевки в жизнь' в
русскоязычном мире Америки: комплиментарные отзывы своим бывшим
питерским знакомым, а те воспринимали его как дойную корову.
Тайную природу его покровительства просек Довлатов и отчеканил в
формуле: 'Иосиф, унизьте, но помогите'. Другая причина: выстроить
историю литературы под себя -- пьедестал из карликов."
"По-английски страшно заикается и эти бесконечные "Э... э...
э..." Даже картавость по-английски как-то заметнее."
Но всё равно профессор кучи англоязычных университетов. Надо
думать, приглашали его как достопримечательность.
"Интенсивность его проживания, точнее прожигания жизни сказа-
лась в его преждевременном одряхлении. Вот именно: не почему так
рано умер, а почему так рано постарел. В 50 выглядел стариком, и
это в Америке, где, наоборот, семидесятилетние выглядят с полтин-
ник. В Америке он слинял, нацелясь на карьерные блага, а под ко-
нец -- на семейное счастье. Плюс, конечно, переход на английский,
заказная публицистика, профессорское популяризаторство."
"Знал об убыли таланта, оскудении поэтического дара, сам писал,
что жизнь оказалась длинной, но было обидно, когда обнаруживали
другие. Стих держался на одной технике, внутри все мертво, без
божества, без вдохновенья. Редкие вспышки прежнего таланта. "
"Умер ночью, но не во сне. Обнаружили под утро. Дверь открыта,
лежит на полу, лицо в крови, очки разбиты при падении. Это в
опровержение, что умер счастливой смертью во сне."
"А кто из крупных поэтов хороший человек? Железная Ахматова с
патологическим нематеринством (по отношению к сидевшему Льву
Гумилеву)? Предавший Мандельштама в разговоре со Сталиным
Пастернак? Мандельштам, заложивший на допросах тех, кто читал его
антисталинский стих? Преступный Фет, на чьей совести брошенная им
и покончившая с собой бесприданница?"
Ой.
* * *
Валентина Полухина, любительница Бродского ("Литературное вос-
приятие Бродского в Англии"):
"Бродский по-английски существует, как известно в трех ипоста-
сях: как английский эссеист, как автор английских и как перевод-
чик собственных стихов. Парадокс восприятия Бродского в Англии
заключается в том, что с ростом репутации Бродского-эссеиста
ужесточались атаки на Бродского поэта и переводчика собственных
стихов."
"Бродского-поэта любили в Англии немногие, хотя и нежно. И даже
любящие: сэр Исайя Берлин, Шеймус Хини, Джон ле Карре, Клайв
Джеймс, Алан Дженсинс, Глин Максвелл (Glyn Maxwell) любили его с
большими оговорками, любили скорее обаятельного и умного собесед-
ника, чем поэта. Я не буду сейчас цитировать высокие оценки
Одена, Стивена Спендера, Д. М. Томаса, Как правило, "английского"
Бродского хвалят за христианскую тематику, за вопрошающий
интеллект и сложный поток мышления, за терпкий юмор и остроумие
высшего порядка, за изобилие афоризмов, богатство культурных
аллюзий и за техническую виртуозность. Другими словами, за то же,
за что хвалят и любят его российские читатели и критики, только
их список достоинств Бродского значительно короче."
Подсчёт еврейских поклонников поэзии Бродского в Англии вести
не будем, потому что он практически невозможен, но открывание
списка нежно любящих Бродского сэром Исайей Берлиным, напоминает
нам о том, что у евреев таки есть большая склонность интересо-
ваться в первую очередь "своими" и их же поддерживать (скажем,
у русских -- чуть ли не наоборот). Как говорится в тех краях,
blood is thicker than water ("кровь гуще воды", аналог русской
пословицы "своя рубашка ближе к телу"). Против blood особо не
попрёшь, да они в основном и не пробуют. Кстати, англичане не
принимают Бродского близко к сердцу отчасти тоже из-за blood,
а не только из-за слабостей его стихов.
(Справедливости ради: есть и еврейские радикальные критики
Бродского.)
"Здесь мне хотелось бы еще раз разобраться в том, за что
Бродского упрекают, почему его не любят, не принимают в Англии.
Его упрекают за разговорные обороты и прозаизмы, за чуждую
английской поэзии просодию, за смешение стилей и дурной вкус, за
вычурные и комические рифмы, за перегруженность стихотворения
смыслом, наконец, за увлечение высокими темами и абстрактными
категориями. Доналд Дэви полагает, что Бродский настолько
перегружает свои стихи тропами, что не дает словам дышать. Даже
его виртуозный синтаксис многим не по вкусу. Знаменитый критик и
поэт Алфред Алварец убежден, что Бродский не понял сути
английской поэтики: вместо простоты и упругости - у Бродского
интеллектуальное переусложнение и суетность; вместо почти
новорожденной обнаженности - у Бродского риторическая пышность и
техническая показушность. Все без исключения глухи к
концептуальной функции его тропов и анжабеманов. Энн Стивенсон
автопереводы Бродского кажутся просто банальными. Именно потому,
что Бродский к концу жизни все чаще переводил себя сам, он давал
все основания относиться к нему как к английскому автору, без
снисхождения, а главное без учета принципиально иного понимания
сути самой поэзии. Блэйк Моррисон, восхищаясь интеллектуальностью
прозы Бродского, его вулканическим умом, постоянно извергающим
идеи, считает, что в английской версии его стихи не достигают ни
эстетических высот его прозы, ни высоких стандартов его жизни.
Петер Леви считает Бродского второстепенным поэтом, плохим
имитатором Одена."
"Нас особенно смущает грубость невежественной рецензии Крейга
Рейна на последний английский сборник стихов Бродского So Forth:
Poems (Hamish Hamilton, 1996) и на сборник эссе On Grief and
Reason: Essays (Hamish Hamilton, 1996). Грубость ее уже в самом
названии и в тоне всей рецензии, невежество в интерпретации
стихов. Как и Кристофер Рид, Рэйн обрушился на автоперевод
стихотворения 'Я входил вместо дикого зверя в клетку', не заметив
в нем присутствия не только теней Ахматовой и Гейне, но и теней
Овидия и Данте, чью поэзию он, казалось бы, должен знать по роду
своей профессии - он преподает в Оксфордском ун-те. Говоря о
'раздутой репутации' Бродского, Крейг Рэйн упрекает Бродского в
отсутствии ясности и чудовищном многословии ('garrulous lack of
clarity and his prodigious padding'), а также в том, что
английским языком Бродский по-настоящему не владеет."
"В этих и в других статьях в скрытом, но легко обнаруживаемом,
виде содержатся и другие причины неприятия Бродского английскими
литераторами. Как ни странно, некоторые из них внелитературные,
чисто политические и психологические. Начнем с того, что с первых
дней своего пребывания вне Советского Союза Бродский отказывается
следовать модели изгнанника. В нескольких интервью он отказывает-
ся от звания диссидента, отказывается 'мазать ворота своего дома
дегтем' и вообще отказывается делать трагедию из своего изгнания
и наживать на этом капитал. Подобные заявления Бродского отпугну-
ли от него всю левую интеллигенцию."
Капитал был, тем не менее, нажит -- и немалый: Нобелевская пре-
мия. Оригинальная поза Бродского, привлёкшая к нему дополнитель-
ное внимание, называлась "отказываюсь от звания диссидента". Она
сработала.
"Высказывания Бродского об Одене поэтов, не любящих Одена,
сильно раздражали. Никогда никто из английских критиков и поэтов
не называл Одена 'величайшим умом двадцатого века', никто из них
не ставил его так высоко как поэта, и вдруг является какой-то
самоуверенный иностранец, говорящий с акцентом по-английски, и
заставил их посмотреть на Одена другими глазами."
"И тут нам следует коснуться еще одной серьезной причины холод-
ного отношения к переводам самого Бродского - его теории перево-
да." "Неудивительно, что почти все его переводчики постепенно его
оставили, и в результате он был вынужден заниматься этим не
совсем приятным делом сам."
Интерпретируем это по-своему: к Бородскому-поэту англичане
охладели ещё при его жизни. Наверняка причина отчасти в том, что
с развалом СССР исчез политический интерес к Бродскому.
"Я уверена, что если бы Бродский не писал стихов по-английски и
не переводил самого себя, его репутация в Англии была бы гораздо
выше."
А я уверен (но если честно, то лишь предполагаю), что репутация
Бродского в Англии была бы даже ещё выше, если бы его произведе-
ния на английском языке почти отсутствовали: тогда про Бродского
трындели бы с чужих слов по приказу либеральной совести, не имея
возможности присмотреться к феномену самостоятельно. Правда, по-
лучение Нобелевской премии по литературе предполагает наличие
переводов на иностранные языки, так что, хочешь -- не хочешь, а
пришлось Бродскому переводиться на английский.
"В заключение, я бы назвала еще одну немаловажную причину
амбивалентных оценок английского Бродского недостаточно хорошее
знание его текстов. Можно сосчитать на пальцах одной руки
количество англоязычных поэтов, прочитавших всего Бродского,
включая и тех, кто знает русский язык. Насколько всерьез мы
должны принимать мнения поэтов, которые признаются в том, что
мало читали Бродского, не любят его и не принимают?"
Разумеется, цитаты мною "надёрганы": вырваны из апологетическо-
го контекста. Тем не менее, можно определённо утверждать, что
поэт Иосиф Бродский англичанам не понадобился, несмотря на его
настойчивое втискивание в англоязычную культуру. Кстати, оценка
англичанами английских версий стихов Бродского приложима и к его
русскоязычным стихам: вычурные рифмы, перегруженность смыслом,
увлечение высокими темами и абстрактными категориями, интеллекту-
альное переусложнение и суетность, риторическая пышность и
техническая показушность.
* * *
Любители Бродского обычно пишут о нём так, как если бы, кроме
него, никаких других выдающихся борцов за свободу слова и пр. в
СССР 1960-х не было. Изображают его не в контексте эпохи, можно
сказать. На самом деле в то время на подрыве советского общест-
венного строя трудилась целая плеяда еврейских талантов. "Встать
и выйти из ряда вон" уже не было не только необходимости, но и
возможности: вышедших из ряда вон накопилось в хрущёвскую
"оттепель" столько, что они образовали собственный длинный ряд
вышедших из ряда.
* * *
Много ли русских среди поклонников Бродского? Под поклонниками
я имею в виду не тех, кто признают, что он умел писать стихи (я
и сам это признаю), а тех, кто эти стихи читают и могут воспроиз-
вести по памяти. Я думаю, что среди таковых большинство -- люди
с еврейской кровью и её примесью.
До середины 1980-х Бродский мог привлекать русских интеллиген-
тов своей альтернативностью советскому, а ныне у них попросту нет
оснований втыкаться в его поэзию, особенно если они чувствительны
к национальному аспекту жизни. Если отбросить эстетствующих обра-
зованцев и тех, кто показушно западничают, то другим он не нужен
хотя бы потому, что люди ныне вообще мало читают стихи, и вдоба-
вок место в головах, предназначенное для стихов, ещё в школе
забивается Пушкиным, Лермонтовым и т. п.
Евреи в среднем интеллигентнее и "акцентуированнее" русских, а
также более склонны солидаризоваться со "своими" (это не плохо),
поэтому они более русских падки на таких поэтов, как Бродский,
Мандельштам, Пастернак. Публичный разговор о поэте Бродском --
это, как правило, еврейский междусобойчик, либо спектакль рус-
ского либерального вранья, либо спор на тему "почему вы пренебре-
гаете нашим Бродским и не считаете его своим" (ну, так чётко она
обычно не формулируется).
Когда есть реальная возможность выбора, русские читатели-
зрители-слушатели обычно предпочитают русских авторов русско-
еврейским. Иное дело, что реальной возможности выбора зачастую
нет: в кино, на телевидении, по радио и т. п. массе НАВЯЗЫВАЕТСЯ
русско-еврейский вариант -- в явном виде либо под видом русского.
У русских наклонность поддерживать своих, пусть и не такая силь-
ная, как у евреев, но тоже ведь имеется, и они тоже имеют право
на своё НАЦИОНАЛЬНОЕ искусство, а не только на искусство на наци-
ональном языке. Даже если бы сам Александр Пушкин был эфиопом не
на 1/8, а на 1/2, великим русским поэтом он не стал бы (потому
что, не получая широкой поддержки, он бы меньше старался).
Впрочем, я думаю, что поэт, у которого "вычурные и комические
рифмы, перегруженность смыслом, увлечение высокими темами и абс-
трактными категориями, интеллектуальное переусложнение и сует-
ность, риторическая пышность и техническая показушность", не имел
бы массы поклонников среди нынешних русских, даже если бы был
русским на все сто процентов.
* * *
Мир поэзии -- почти такой же искусственный и далёкий от реаль-
ных проблем общества, как, например, мир шахмат. Кто принимает
условности всяких там миров, для того эти миры что-то значат, для
остальных же людей они -- чепуха, без которой жизнь здоровее и
эффективнее. Немножко поиграть, немножко послушать стихи можно
без вреда для организма и даже, бывает, с кое-какой пользой, но
глубоко погружаться в выдуманный мир и подменять им реальность
значит разрушать своё мышление, снижать свою жизнеспособность.
Мастера поэзии или, скажем, шахмат могут существовать в качест-
ве важных фигур лишь постольку, поскольку находятся люди, прини-
мающие условности их поприщ. Для тех, кто отвергают эти вычурные
условности, мастера поэзии или, скажем, шахмат -- рядовые небо-
коптильщики, а то и хуже.
* * *
Воздействие стихов на человеческий организм аналогично воздей-
ствию алкоголя: удовольствие от него не является поощрением за
что-то для организма полезное, а возникает вследствие существова-
ния в организме чего-то побочного, на выживание не работающего.
Стихи используются как средство дурманящее, аддиктивное и манипу-
лятивное. Возможность такого их использования обусловлена несо-
вершенством людей. Поощрять тягу людей к стихам несколько менее
опасно, чем поощрять тягу к алкоголю, потому что приятная одурь
от стихов у большинства людей не достигает значительной силы и не
обусловивается вредным химическим вмешательством в организм. Но
привыкшие дурманиться стихами легче идут и на одурманивание
алкоголем.
Поэты -- это вроде виноделов. Взращивание самих поэтов (а их
таки взращивают: общественным вниманием и денежной подпиткой
творчества) -- это взращивание психически ненормальных изготови-
телей лёгкой "дури".
Прозаические тексты тоже могут оказывать одуряющее воздействие,
но они в этом отношении значительно слабее стихов. Они тоже ис-
пользуются одними для аддикции, другими -- для манипулирования,
но у них несколько иной, чем у стихов, механизм воздействия на
психику.
* * *
Итак, куда по совокупности рассмотренных обстоятельств помес-
тить Иосифа Бродского как автора? Да туда же, куда и большинство
нобелевских лауреатов: в ряд номер три, не ближе.
Это если выбросить таблицу Менделеева из химии, станет настоль-
ко неудобно, что надо будет придумывать эту таблицу снова. А если
выбросить Иосифа Бродского из русской (русскоязычной еврейской)
литературы, никакие сложности не возникнут: в русской литературе
(и даже в русскоязычной еврейской) поэтов более чем достаточно.
Далее, совать русским людям Бродского -- значит потеснять в них
Пушкина, Лермонтова, Блока, Есенина и др. Прежде чем делать
такое, надо очень хорошо подумать.
Литература:
Бобров А. "Иосиф Бродский. Вечный скиталец".
Бокман С. "Нобелевский лауреат Иосиф Бодский: штрихи к
характеру. Беседа с Соломоном Волковым".
Жаботинский В. "Дезертиры и хозяева".
Полухина В. "Литературное восприятие Бродского в Англии".
Соловьёв В. "Три портрета: Шемякин, Довлатов, Бродский".
Топоров В. "Похороны Гулливера".
Фараджева В. "Боль вместо счастья".
Чуковский К. И. "Евреи и русская литература".
Шамир И. "Возвращение на Родину".
Эткинд Е. "Записи суда над Иосифом Бродским, сделанные
Ф. А. Вигдоровой".
Приложение 1: Вадим Кожинов, "Нобелевский миф".
Василий Аксенов писал в 1991 году (в статье "Крылатое вымира-
ющее", опубликованной в московской "Литературной газете" от 27
ноября 1991 г.), что Иосиф Бродский -- 'вполне середняковский
писатель, которому когда-то повезло, как американцы говорят,
оказаться "в верное время в верном месте". В местах, не столь
отдаленных (имеется в виду продолжавшаяся несколько месяцев вы-
сылка Иосифа Бродского из Ленинграда в деревню на границе Ленин-
градской и Архангельской областей по хрущевскому постановлению о
"тунеядцах". --В.К.), он приобрел ореол одинокого романтика и
наследника великой плеяды. В дальнейшем этот человек с удивитель-
ной для романтика расторопностью укрепляет и распространяет свой
миф. Происходит это в результате почти электронного расчета
других верных мест и времен, верной комбинации знакомств и дружб.
Возникает коллектив, многие члены которого даже не догадываются о
том, что они являются членами, однако считают своей обязанностью
поддерживать миф нашего романтика. Стереотип гениальности живуч в
обществе, где редко кто, взявшись за чтение монотонного опуса,
нафаршированного именами древних богов (это очень характерно для
сочинений Бродского. -- В.К.), дочитывает его до конца. Со своей
свеженькой темой о бренности бытия наша мифическая посредствен-
ность бодро поднимается, будто по намеченным заранее зарубкам, от
одной премии к другой и наконец к высшему лауреатству (то есть к
"нобелевке". -- В.К.)... Здесь он являет собой идеальный пример
превращения "я" в "мы"... Коллективное сознание сегодня, увы,
проявляется не только столь жалким мафиозным способом, как
упомянутый выше, но и в более развернутом, едва не академическом
виде... Изыскания идеологизированных ученых подводят общество к
грани нового тоталитаризма... Мы все,.. так или иначе были
затронуты странным феноменом "левой цензуры", основанной на
пресловутом принципе "политической правильности".' (то есть
Иосифу Бродскому присудили премию прежде всего за "политическую
правильность" и верность определенному "коллективу").
Исследует, как он определяет, феномен "Иосиф (на Западе --
Джозеф) Бродский" и Лев Наврозов (см. его эссе "Лжегении в воль-
ных искусствах", опубликованное в издающемся в Москве "российско-
американском литературном журнале" "Время и мы" за 1994 год, Љ
123). Он признает, что существовала "для нас в России прелесть
стихов Бродского 60-х годов (тут же, впрочем оговаривая, что сия
"прелесть" несовместима "с той галиматьей, которую представляют
собой существующие переводы этих стихов на английский язык". --
В.К.). Но даже в 60-х годах, -- продолжает Наврозов, -- было бы
нелепо считать эти стихи Бродского равноценными поэзии Блока, или
Мандельштама, или Пастернака, или Цветаевой... Юмор заключается в
том, что ни Мандельштам, ни Цветаева (ни Толстой, ни Чехов)
Нобелевскую премию не получили. А Пастернак... получил ее, лишь
когда разразился политический скандал в конце его жизни по поводу
его романа... Стихи Бродского 60-х годов не пережили 60-е годы. А
его стихи, написанные в звании "американского профессора поэзии",
потеряли... прелесть его стихов 60-х годов... Написанное им с тех
пор -- это профессиональные упражнения в версификации".
Бродского, пишет далее Наврозов, представляют в качестве
"узника ГУЛАГа", хотя у него очень мало "подобных внелитературных
оснований для получения Нобелевской премии... Бродский развил
необыкновенно искусную деятельность, чтобы получить Нобелевскую
премию, и я сам был невольно вовлечен в эту деятельность, пока не
сообразил, в чем дело", и "как же может Запад судить о прелести
стихов Бродского 60-х годов, если их переводы сущая галиматья?..
Бродский стал играть роль водевильного гения..." и т.д.
Кто-нибудь, вполне вероятно, скажет, что столь резкие суждения
Аксенова и Наврозова обусловлены их завистью к лауреату. Подобный
мотив нельзя целиком исключить, но в то же время едва ли можно
утверждать, что дело вообще сводится к этому. В частности, нет
сомнения, что перед нами не сугубо индивидуальныеточки зрения
Аксенова и Наврозова; эти авторы существуют в США в определенной
среде, и не могли бы выступить наперекор всем тем, с кем они так
или иначе связаны. А эта среда знает действительную "историю
лауреатства Бродского неизмеримо лучше, нежели его безудержные
московские хвалители, хотя далеко не каждый из этой самой среды
готов -- подобно Аксенову и Наврозову -- высказаться о сути дела
публично.
Уместно еще процитировать здесь стихотворение об Иосифе Бродс-
ком, принадлежащее одному из наиболее талантливых современных
поэтов -- Евгению Курдакову, который в юные годы был близко
знаком с будущим лауреатом. Стихотворение это появилось в ЉN3
журнала "Наш современник" за 1991 год, то есть на полгода ранее
только что цитированной статьи Василия Аксенова.
Евгений Курдаков, между прочим, в определенной степени воспро-
изводит манеру Иосифа Бродского, и его стихотворение можно даже
понять как пародию, но пародию высокого плана, которая с
творческой точки зрения превосходит свой оригинал:
Вормотанья и хрипы ровесника, сверстника шепот,
То ли плохо ему, то ль последний исчерпан припас,
То ли просто не впрок предыдущих изгнанников опыт,
Что и в дальней дали не смыкали по родине глаз?
В причитаньях, роптаньях давно не родным озабочен
И родное, не мстя, оставляет ему на пока
Инвентарь маргинала: силлабику вечных обочин,
Да на мелкие нужды -- потрепанный хлам языка,
Утки-обериутки свистят между строчек по-хармски
В примечаньях к прогнозам погоды с прогнозом себя
С переводом на русско-кургузский, на быстроизданский
По ходатайству тех, кого вмиг подвернула судьба.
Эти мобиле-нобели, вечная шилость-на-мылость
На чужом затишке, где в заслугу любой из грешков,
Где бы можно пропасть, если в прошлом бы их не случилось.
Этих милых грешков из стишков, из душков и слушков
Под аттической солью беспамятства мнятся искусы,
Только соль отдаленья по сути глуха и слепа:
Растабары, бодяги, бобы, вавилоны, турусы,
Кренделя, вензеля и мыслете немыслимых па...
Приложение 2: из обсуждений.
"Национально-озабоченные русские, к сожалению, плохо знают
российскую поэзию 20-го века."
А она им очень нужна? Сколько времени надо потратить, чтобы
хорошо узнать "российскую поэзию 20-го века" и что это даст?
Может, просто отнимет силы, которые можно было бы употребить на
что-то более нужное для жизни? Заменять реальную деятельность
вознёй с фикциями -- это исконное еврейское, менталитетное: то,
чем занимаются иудейские ортодоксы, корпеющие над Талмудом и пр.
и от чего сами евреи в основном стараются уходить.
"Русские люди разберутся, не надо за них сильно переживать.
Они не маленькие дети, чтоб им можно было чего-тот 'совать' -
'играйся'. Что выберут, то выберут. Если же Вы считаете, что
русскими людьми так легко манипулировать - что ж, тогда вот их
красная цена."
И с чего бы мне переживать? Я-то -- русский (даже "со знаком
качества", как сказал гр. Лукашенко: ну, не обо мне персонально,
а о белорусах вообще) -- и вот как раз выбираю. Такими, как я,
манипулировать трудновато, да.
"Порнографических стихов у Бродского нет. Порнографические
стихи - это Барков. Впрочем, для кого-то и голая женская ножка
в стихах Пушкина - порнография, я не знаю..."
Я основываюсь на протоколе судебного процесса. Там: "В Союз
писателей была передана папка стихов Бродского. В них три темы:
первая тема -- отрешенности от мира, вторая -- порнографическая,
третья тема -- тема нелюбви к родине, к народу..."
Если сегодня порнографические стихи Бродского не отыскиваются
в интернете, это ещё не значит, что их не было и в той папке.
Может быть, моё высказывание о порнографических стихах Бродского
и ошибочное, но оно хотя бы имеет конкретное обоснование и не
противоречит другой, менее сомнительной информации о Бродском
(я имею в виду его стихи с вульгаризмами). И не надо говорить
про то, что у Пушкина с Лермонтовым тоже можно найти "кое-что":
если они и пачкали, то СВОЮ словесность, тогда как Бродский --
чужую, а на иврите он ничего вульгарного не сочинял, и Пушкин с
Лермонтовым -- тоже. Или я о них чего-то не знаю?
"'А ещё он, может быть, намекал, что вернулся из рая, чтобы
продолжить нести свой крест.' Нигде ни в одном интервью не
намекал, прочитайте. Есть 'Книга интервью' и ещё масса всего.
Это, увы, Ваши домыслы, Вам так хочется, но факты - вещь
упрямая."
Разумеется, это мои домыслы. Точнее, моё предположение. Я же и
пишу: "может быть". И я имею в виду интервью некому Соломону
Волкову. Кстати, у меня есть ещё один домысел, точнее, предполо-
жение: вы не плохо понимаете смысл слов "домыслы" и "намекать", а
всего лишь отказываетесь правильно применять их в данном случае,
потому что "Вам так хочется". А вот слово "факт", я вижу, Вы
понимаете очень приблизительно: на обывательском, так сказать,
уровне. На самом деле факты -- вещь не упрямая, а наоборот,
довольно малонадёжная: зачастую неполная, фальсифицируемая,
ошибочная, неоднозначно интерпретируемая.
"Вообще-то национальная принадлежность любого поэта определяет-
ся очень просто - языком, на котором он пишет, и больше ничем.
Непонятно, почему автор ломает столько копий по этому поводу.
Будь ты хоть зулусом, но если пишешь на русском, ты - русский
поэт. Тематика твоих произведений роли не играет. Язык Бродский
боготворил, владел им в совершенстве."
Бродский-то русским языком владел, а вот Вы -- похоже, нет, по-
тому что не замечаете различия между "русский" и "русскоязычный".
Языком, на котором пишет поэт, не определяется не только его
национальная, но даже даже его культурная принадлежность, потому
что требуется ещё, чтобы он в своём творчестве основывался на
некоторой культуре и чтобы его творческий результат был принят в
эту культуру. В случае Бродского имеет место принадлежность боль-
ше русскоязычной еврейской культуре, а не просто русской.
"Когда его спрашивали: не жалеете, мол, что такая великая общ-
ность, как Советский Союз, распадается, он отвечал: ничего страш-
ного не случится, пока людей связывает язык, на котором они
говорят. Вот когда язык кончится - тогда кирдык."
Мне очень трудно отреагировать на такое и адекватно, и в то же
время вежливо. Если Вы воспроизвели близко к оригиналу, то это
глупый и абсурдный ляп, возбуждающий антисемитизм. Бродского
ВЫПЕРЛИ не только из СССР, но и из действительно русской культу-
ры, чтобы он не мутил воды (потому что русским с избытком хвата-
ет собственых позёристых гениотов), и не фиг его сюда обратно
совать. Со своей империей, своей культурой, своим языком мы в
состоянии разобраться сами -- и, может быть, уже даже разобрались
бы, если бы некоторые представители специфической нации меньше
лезли на ведущие роли со своими интеллектуальными услугами,
меньше проталкивали туда же себе подобных, меньше утруждались
привитием нам своего менталитета. Есть тьма евреев, которых мы,
славянские отродья, в качестве коллег и соседей более-менее
устраиваем и которые не против позволять нам жить, как мы хотим,
и честно делят с нами тяготы от местных дураков и дорог. И есть
беспокойные еврейские личности, вымещающие на нас свой культур-
трегерский зуд, потому что Израиль маленький, хорошие места там
расхватаны, иврит -- язык трудный, летом жара, арабы пострелива-
ют, в Цахале служить не хочется. Пропитывались бы вы лучше
уважаемым мной Владимиром Жаботинским, а не Иосифом Бродским.
Что? Вы сами знаете, кем вам пропитываться? Ну, так и мы знаем,
кем пропитываться нам. О том ведь и речь.
Уточняю. Бродского выперли в своё время из русской культуры не
потому, что еврей, а потому что посчитали продукты его творчества
ущербными по содержанию, но качественными по форме (сочетание,
обеспечивающее большой деструктивный потенциал). За это выпирали
и русских. Если бы сочинял бездарно (но не изводил требованиями
опубликовать), то не было бы нужды даже отправлять на принуди-
тельное лечение.
05.03.2013:
"У Бродского, на мой взгляд, самое непосредственное и живое
стихотворение -- 'На смерть Жукова', наиболее русское по стилю.
Хотя и там не обошлось без некоторого умствования."
Почитал, не впечатлился. По-моему, типичная для Бродского вещь:
Велизарий, Помпей, Лета и т. п. Несколько вымученная: может, ав-
тор хотел не пропустить события, а вдохновение всё не приходило.
"наиболее русское"
Потому что там два раза слово "русский"?
Кстати, как по-русски правильнее: "в регалиях убранный" или "в
регалии убранный"?
И "прахоря" или "прохоря"? Всегда, вроде, "прохоря" были
(подозреваю, что от имени Прохор).
"Кстати, очень хороши его переводы Р. Фроста."
И какое мне до этого дело? Во-первых, переводам с английского я
предпочитаю английские оригиналы, чего и другим желаю. Во-вторых,
мои мозги не резиновые и моя жизнь не бесконечная, так что мне нет
резона грузить себя ещё и каким-то Фростом. Отчасти об этом ведь и
моя статья: акцент на Бродском не адекватен его действительному
значению и отвлекает людей от более полезных для них тем.
26.06.2013:
"Стихи Бродского часто представляют собой очень длинные и
замысловатые словесные конструкции. Их можно прочитать с
интересом, разгадывая, как ребусы. Один раз. Но выучить их,
сохранить для себя, читать наизусть мне и в голову бы не пришло."
"Еврейское кладбище" я, может, и выучил бы, если бы не мой
принципиальный зуб на Бродского.
09.07.2013:
"Если для Вас стихи Бродского - ребус, это многое говорит о Вашем
интеллектуальном уровне."
Скорее, о Вашем. На нашем уровне мы хотя бы в состоянии замечать
не вполне одинаковость русского и еврейского мышления.
Приложение 3: из писем читателей.
25.10.2013:
Ирина К.:
"На Фейсбуке у меня был виртуальный друг, российский академик-
педагог, человек уже в возрасте, с огромным кругозором и эрудици-
ей. На себя он взял роль наставника молодежи и проводника нравст-
венных ценностей так сказать. Он очень много размещал информации
из разных сфер культуры, философии, образцы прекрасной классичес-
кой музыки, ставил перед нами разные интересные вопросы. Два года
я его читала, комментировала. В принципе, на ФБ во многом была
из-за него - интересно было его читать. К нам он обращался не
иначе как 'мои прекрасные друзья'. Это было для меня необычно.
Так вот, недавно он опубликовал у себя на стене это злосчастное
стихотворение этого несчастного Иосифа Бродского. Стихотворение
вот какое:
В былые дни и я пережидал
холодный дождь под колонадой Биржи.
И полагал, что это - Божий дар.
И, может быть, не ошибался. Был же
и я когда-то счастлив. Жил в плену
У ангелов. Ходил на вурдалаков.
Сбегавшую по лестнице одну
красавицу в парадном, как Иаков,
подстерегал.
Куда-то навсегда
ушло все это. Спряталось. Однако,
смотрю в окно и, написав "куда",
не ставлю вопросительного знака.
Теперь сентябрь. Передо мною - сад.
Далекий гром закладывает уши.
В густой листве налившиеся груши,
как мужеские признаки, висят.
И только ливень в дремлющий мой ум,
как в кухню дальних родственников-скаред,
мой слух об эту пору припускает:
не музыку еще, уже не шум.
Так вот, я и раньше пыталась читать Бродского, но этот стих
добил меня. Я ничего не могла понять в нем. Ну взяла и высказала
все, что думаю и о стихе, и о самом Бродском, достаточно резко.
Написала, что в стихотворении есть, например, грубое искажение во
фразе 'Далекий гром закладывает уши' - ибо далекий гром уши зало-
жить никак не может, это может сделать гром в непосредственной
близости от тебя, и обычно это очень жутко! (У меня просто было
такое - в высокогорье гром грянул чуть ли не под носом - можно в
обморок упасть). Предположила, что поэт написал это для красного
словца. Сравнение налившихся груш с мужскими признаками также
показалось мне и нелепым, и не к месту (уж не знаю кому как).
Мешанина ангелов, вампиров, Иакова, каких-то родственников...
Далее я предположила, что Нобелевскую премию Бродскому дали из-за
политических соображений, а не из-за того, что его стихи так уж
гениальны.
Вот собственно и почти все. Сторонники Бродского сказали мне,
что мне недостает глубинного понимания его поэзии и обстоятельств
его жизни, также сказали, что это постмодернизм, а постмодернизм
надо уважать.
Я была очень корректна во всем, кроме этого своего комментария,
и спор сразу прекратила, поняв, что о вкусах видимо действительно
не спорят.
Ни словом не обидела я самого автора поста - уважаемого
академика, и моего уже бывшего увы друга.
Ибо он, к моему шоку, не сказав мне ни единого прощального слова,
после теплой двухлетней переписки, из-за этого моего пусть
эмоционального и непродуманного (надо было мне конечно сдержать
эмоции) комментария взял и выбросил меня из друзей и забанил
навсегда!
Вот тут мне и открылась жестокая сущность гуманизма интеллиген-
тов. Конечно, смешно это все, но мне в ту минуту было совсем не
смешно, а очень печально...
Вот так оно и было. После этого я оказалась в полной растерян-
ности и в эмоциональном ступоре. И стала думать - что со мной не
так. Зашла в Сеть, и стала искать критические отзывы о поэзии
Бродского. Поисковик выдал мне ссылку на вашу статью: 'Бродский
как человек позы', которую я прочла и успокоилась."
Приложение 4: Юрий Колкер "Несколько
наблюдений. О стихах Иосифа Бродского"
(Отрывки)
"Нетрудно убедиться, что композиционная неуравновешенность и
лексико-грамматический промискуитет были реальными, а не вымыш-
ленными недостатками раннего Бродского и что они сохранились в
последующем творчестве, частично перейдя в прием. Предвзятая
советская критика 60-х - критика нижнего уровня, предшествующая и
препятствующая публикациям, - обманулась, увидев в Бродском толь-
ко эти качества и проглядев его незаурядный талант. Но обманулся
и Бродский, отказавшись учиться у посредственных, уступавших ему
дарованием носителей коллективного опыта русской культуры слова.
Поэт забыл, что и коронованные особы вольны лишь в пределах, по-
ложенных им природой. Отвергая устоявшиеся предрассудки, показы-
вая условность и узость наших представлений и оценок, он не заме-
тил границы, отделяющей условное от безусловного и незыблемого."
"Лексическая и грамматическая невнятица часто проявляется у
Бродского в перегруженности отсылочными словами, в основном -
местоимениями.
В самой листве весенней, как всегда,
намного больше солнца, чем должно быть
в июньских листьях - лето здесь видней
вдвойне, - хоть вся трава бледнее летней.
Но там, где тень листвы висит над ней,
она уж не уступит той, последней.
Необходимо не чтение, а анализ, чтобы установить, с чем в этом
фрагменте соотнесены выделенные курсивом наречие и три
местоимения. Слова, выделенные жирным шрифтом, как и выше, -
наполнители, служащие стихотворному размеру, а не поэзии и
смыслу. Освободившись от них, получаем: 'В весенней листве солнца
больше, чем в июньской - лето здесь видней вдвойне, - хотя трава
бледнее летней'. Синтаксически, в сохраненной нами неточной
пунктуации источника и с учетом наречия здесь, мы имеем: лето
видней в летней (июньской) листве, чем в весенней. Поскольку
поверить в такого рода банальность нельзя, мы отыскиваем
противопоставление, начинающееся с хоть, и догадываемся, что поэт
заблудился в им же созданном лабиринте, сказал нечто
противоположное тому, что хотел сказать. Мы не придирчивы и
готовы принять отселектированную мысль поэта как метафору: пусть
в весенней листве лето видней, чем в летней. Не спрашиваем и
того, почему трава противопоставляется листве. Но почему -
вдвойне, а не, скажем, втройне? Ни фотоактинометрия, ни поэзия
(всегда исходящая из ритма и звука) не свидетельствуют в пользу
выбранного поэтом слова. Втройне - годится не хуже. Слово в стихе
можно заменить, а можно и вовсе опустить без потери смысла: это
ли не унижение поэзии? Тут, трижды споткнувшись, читатель
понимает: смысл затемнен не случайно. С комической серьезностью
поэт утверждает нечто уж очень приблизительное и поверхностное.
Лексический заслон и ложное глубокомыслие потребовались ему
неспроста; в этом угрюмом рассуждении нет главного: того, что
искупает и обращает в свою служанку любую нелепость: нет
вдохновения. Здесь не повторишь вслед за Пушкиным: 'Плохая
физика; но зато какая смелая поэзия!'"
"Читатель спросит: зачем понадобилось это вылавливание блох в
стихах большого поэта, значения которого критик не оспаривает? Не
означает ли это, говоря словами Бродского, что 'для меня деревья
дороже леса'? Я отвечу, экстраполируя (конечно, на мой лад) уже
цитированную тут мысль Бродского: если основной закон искусства -
независимость деталей, то основной закон мастерства - пристальное
внимание к ним. В искусстве нет мелочей. Это и оправдывает
выбранный мною ракурс. Подробный разбор потребовался мне для
того, чтобы уяснить (себе и, быть может, кому-либо из тех, от
кого я так часто слышал о Бродском: 'хорошо, но не до конца') то
характерное чувство неудовлетворенности, которое, перемежаясь с
восхищением, накапливается у нас при чтении книг поэта."
"Одним из важных движущих начал поэзии Бродского является
эротика. Она - нигде не самоцель, нигде не выступает независимо,
но присутствует почти всюду."
"С конца 1960-х (т. е., по нашей шкале, с приходом мастерства)
эротичность Бродского становится навязчивой и, по большей части,
отталкивающе натуралистической."
"Знаменательно, что О. Максимова, принадлежавшая к кругу
почитателей Бродского (она уверенно называет его 'крупнейшим из
ныне живущих русских поэтов'), человек, для которого, по ее
собственным словам, поэзия - 'хлеб и воздух', находит подобные
стихи низкими. В том же смысле пишет о Бродском и Т. Костина.
Обе эти статьи относятся к 1980-м годам. Время оглядеться было.
Поскольку и в устных высказываниях того же рода недостатка нет,
то можно допустить, что сходным образом понимает сексуальные
эскапады Бродского среднестатистический современный читатель
русской поэзии, - не приспособленец и недоучка, а тот особенный
читатель, подобного которому нет ни в одной из европейской
культур; читатель, ищущий у поэта разрешения мировых вопросов.
Возможно, именно его равнодушием объясняется количественная
недостаточность серьезной литературной критики на Бродского."
"Похоже, что Бродский и его эстетические сторонники оказались
в нехитром (и очень не новом для России) капкане негативизма.
Отвергая с порога пошлую, ханжескую, стерилизованную официальную
советскую литературу, они не рассчитали порыва и хватили через
край, угодив в другую крайность, смыкающуюся с исходной.
Незаметно для самих себя они пересекли некую естественную черту,
отвергли нечто важное, органически сопряженное с духом русской
культуры, с образной и лексической структурой языка.
Представления о высоком и низком уже содержатся в языке, их
нельзя отменить с наскоку."
"Если Бродский и расширяет наши эстетические горизонты, то
только не здесь. В сниженной речи и образности проступает его
слабость. С поэтом - конечно, на совершенно другом уровне -
происходит в точности то же, что и с подвыпившим мещанином: ему
не хватает слов."
"В стихах Бродского консерватор то и дело сталкивается с
неряшливостью в обращении со словом, - с речевым промискуитетом."
"Подлежащее в именительном падеже может у Бродского стоять плечом
к плечу с дополнением в винительном.
Дребезжащий звонок серебристый иней
преобразил в кристалл.
В таких случаях обыкновенно спрашивают: 'кто кого?' Мы, конечно,
поймем в итоге, что здесь иней преображается звонком, а не звонок
инеем, но поскольку в русском предложении порядок слов не
закреплен, то поймем мы это с запаздыванием в сотую долю секунды,
с усилием, - и художественное впечатление будет смазано.
Иногда неточности принимают у Бродского форму избыточности,
вообще, как мы видели, ему свойственной.Только груда белых тарелок выглядит на плите,
как упавшая пагода в профиль.
Здесь все четыре выделенные мною слова - лишние: белых - потому
что цвет тарелок достоин упоминания в художественном произведении
лишь тогда, когда он отличен от белого; упавшая - потому что речь
идет о груде, а не о стопке; в профиль - потому что en face
(сверху) груда тарелок не напоминает пагоды; что до только, то
это обычный для Бродского наполнитель, разжижающий строку. Так
пишут авторы, безразличные к слову. Удачное сравнение затемнено
празднословием.
"Словесная недостаточность, отсутствие свободы в обращении со
словом, насилие над словом в духе орвелловской новоречи - обнару-
живаются в лучших стихах Бродского. Происходит это не только от
душевной переполненности, но и от непрекращающихся попыток поэта
возвыситься над человеком, превзойти слишком человеческое. Отсюда
туманности, изыски, экстравагантности, отсюда же и невладение
простым, неброским, но внятным, идущим от сердца человеческим
словом."
Бродский предстает очень большим поэтом и в системе ценностей,
не совпадающей с его собственной. Но мысль о его будто бы абсо-
лютном владении словом не только не служит его славе, но прямо
ставит ее под сомнение. В самом деле: те, кому очевидны внешние
недостатки Бродского, но кому скучно вникать в чуждую им эстети-
ческую систему и доискиваться достоинств внутренних, вправе
заподозрить полное безмыслие у слишком восторженных поклонников
поэта, напрочь отвергнуть их мнение, а с ним - и самого
Бродского. (Это и произошло с неназванным, но легко угадываемым,
собеседником О. Максимовой, сказавшим: 'нет такого поэта
Бродского, а те, кто: его любят, просто люди, лишенные вкуса.')"
"Беда Бродского не в отрыве от среднего современного или даже
провиденциального читателя, не в сложности (он не сложней Ахмато-
вой), а в конфликте с читателем идеальным. Ложная, периферийная
эстетическая установка и небрежно-фамильярное обхождение со сло-
вом могут сделать его стихи 'консервами для доцентов литературы',
как Борис Хазанов определил место авангардистов в современной
русской словесности."
Приложение 5: Виктор Топоров "Похороны Гулливера".
(Отрывки)
"...Одна и та же компания в полсотни стариков и старух то в
слякоть, то в гололедицу переползает с одного мемориального
мероприятия на другое, из последних сил имитируя всенародную
славу. Одни и те же люди - со сцены, с телеэкрана, сидя и стоя, -
по третьему, по четвертому, по пятому разу пересказывают байки
даже не в довлатовском, а в непроизвольно-хармсовском духе.
Старухи сладострастно вспоминают 'чудное мгновенье' ('я помню
нашу свалку на комоде'), старики твердят: 'Нас мало. Нас, может
быть, трое', числя в составе великой троицы самого себя на пару с
'Рыжим' и категорически запамятовав имя третьего. Потом они
выезжают на Запад и делятся воспоминаниями с тамошними стариками
и старухами - а у тех свои воспоминания, точно такие же. Журнал
'Знамя' заводит на своих страницах ежемесячную 'будку Бродского',
в которой все те же старики и старухи как местного, так и
эмигрантского розлива несут ту же самую околесицу."
"Всего через несколько часов после смерти Бродского в одну пи-
терскую и несколько зарубежных газет поступил по факсу многостра-
ничный, диверсифицированный, стилистически изощренный некролог;
все в нем (включая некоторые неточности) свидетельствовало: нек-
ролог был заготовлен впрок, еще при жизни поэта. И расторопного
плакальщика трудно упрекнуть: в виртуальной реальности нашей
литературы Бродский умер раньше, чем у себя в Нью-Йорке. Умер -
или его убили примазавшиеся к нему пошляки, и чиновные, и
бесчинствующие?... Вопрос риторический. Само по себе воcприятие
Бродского как живого классика было убийственно; классики, по
определению, не бывают живыми. Бродского - по меньшей мере с
момента присуждения ему Нобелевской премии, - в нашей стране
воспринимали как мертвого. Так было удобнее всем, кто навязывал
подобное восприятие."
"...люди, 'бродскоманией' изначально не охваченные, так и
сохранили к поэзии нобелевского лауреата почтительный иммунитет.
Хотя, конечно, славу, тем более заморскую, у нас любят - и многие
приобрели книги Бродского из голого снобизма. Приобрели, пролис-
тали, остались равнодушными - и поскорее поставили на полку.
Первый том Собрания сочинений вышел тиражом в пятьдесят тысяч
экземпляров, второй - в сорок, третий - в тридцать, четвертый - в
десять. Оставляя в стороне вопрос о качестве издания, отметим,
что при отечественном неравнодушии к собраниям сочинений здесь
просматривается вполне отрезвляющая тенденция! Вот эти десять
тысяч плюс-минус случайные люди и есть, грубо говоря, истинное
число поклонников поэзии Бродского. По западным меркам - страшно
много; по отечественным - мало; в целом же, учитывая особость,
повышенную субъективность и заведомую усложненность поэзии и
поэтики Бродского, - нормально."
"В России же, с нашим всегдашним чинопочитанием и категоричес-
ким неумением жить в ситуации, 'когда начальство ушло', Нобелевс-
кая премия была воспринята (пользуясь забытым клише) как оконча-
тельный и бесповоротный 'знак качества'. Более того, возник со-
блазн ввести Бродского на роль общенационального поэта - эдакого
Пушкина и Некрасова в одном лице. Соблазн этот возник сразу на
трех уровнях: у властей (по их всегдашней глупости); у старо-
нового литературного истеблишмента (в целях подкрепления собст-
венных прав и прерогатив; сравни 'будку Бродского'); наконец - у
'сирот', мотивы которых оказались двойственны: слепая любовь к
поэту и вполне 'зрячее' стремление обделать под шумок собственные
делишки. Все это, взятое вместе, и обусловило катастрофический
провал легализации и сакрализации стихов Бродского (именно сти-
хов, потому что заочный статус ему придали вон какой - почетного
гражданина!)...
При всей разности судеб, творчества, гражданской позиции и
мировоззрения обоих нобелевских лауреатов - Иосифа Бродского и
Александра Солженицына - параллелизм читательского провала и там
и тут не только несомненен, но и имеет во многом общие корни.
Двум внесистемным и антисистемным выходцам из советской литера-
туры решили придать статус ее даже не 'генералов', а 'маршалов'
(а сама литература к этому времени стала постсоветской, не
утратив, однако, решающие родовые черты). И оба - каждый на свой
лад и по своим причинам - в той или иной мере поддались соблазну.
Правда, у Бродского, в отличие от Солженицына, хватило силы воли
и эстетического чутья не возвращаться на родину."
Приложение 6: Кейс Верхейл "Танец вокруг мира: Встречи
с Иосифом Бродским".
(Отрывок)
"17/VI. У Лидии Яковлевны Гинзбург. Она достаёт из холодильника
бутылку водки, выпивает две рюмки, просит, чтобы я подливал себе
сам. Лишь один раз мы поднимаемся чуть выше уровня обыденной бол-
товни - когда она вспоминает о нашем предыдущем разговоре, неско-
лько лет назад. Тогда речь шла о последних, написанных уже на
Западе стихах Б. Лидия Яковлевна тогда сказала, что его последние
стихи, как ни хороши, но кажутся ей холодными, полностью негатив-
ными. Раньше в них была по крайней мере эмоциональная нагрузка,
он всё-таки защищал какие-то ценности и чувства, и это захватыва-
ло, пусть даже в основе лежало отчаяние. А теперь! Разве это ещё
поэзия? 'Поэт должен хоть что-то любить'. Даже трагическая тема,
тема возлюбленной, которая порвала с ним, но которую он
продолжает любить, по мнению Лидии Яковлевны, из-за повторения
стала у Б. безжизненной. Я возразил, что как минимум один
'положительный' элемент остаётся и теперь: это увлечение работой
собственного ума, процессом обдумывания и воплощения в словах
своего 'отрицательного' я".
