Смирнов Дмитрий, Бурланков Николай : другие произведения.

Цветок на горном склоне. Часть 3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Третья, завершающая часть. Далась нам с особым трудом...


  
   Часть 3. Правда Неба.
   "Посвященного ты должен ознакомить с этим, непосвященный не должен этого знать".
   (Из шумерских текстов.)
   Глава 1. Багряный песок.
   ...Необъятность. Огненно-рыжее пространство, застилающее взгляд. Ни проблесков водоемов, ни единого деревца или кустика - всемирная сыпучая пучина, которая поглощает все живое. Бездушная бездна песка.
   Однако, втягивающая в себя кровь и соки мира, пустыня была живой и чуткой. Она дышала, шевелилась и расползалась во все стороны под ногами, будто неохватное бесхребетное существо. Она кормилась силой и уверенностью людей, вбирая их в себя без остатка. Она отнимала дух. Ее горячий ветер обжигал лицо и застилал глаза пылью. Ее клокочущий жар раскалял металл доспехов и плавил кожаные ремни.
   Солдаты с трудом отрывали ноги, вязнущие в неприподъемной песчаной массе. Кружащие в вышине коршуны тревожили слух низким горловым скрежетом и стуком крыльев. А пот становился таким соленым и едким, что разъедал покровы кожи. Но командиры продолжали подгонять солдат.
   Римские колонны ползли медленно и грузно, словно вереница громадных черепах. Над этим растекающимся, но густым потоком, отливающим белизной железа, возносились значки легионов и полотнища когорт. Копья приглушенно стучали о щиты. Несмотря на приказы трибунов и центурионов беречь воду, легионеры не могли совладать с грызущей их жаждой. Пустыня делала их безвольными, и поясные фляги осушались в несколько больших глотков. Но желанное облегчение не наступало. Зной снова сжимал горло, а сухие губы покрывались трещинами.
   -Где Абгар? - громко крикнул Октавий, проезжая вдоль рядов изможденных принцепсов и триариев.
   Петроний обвел взглядом тесные ряды людей, но не заметил проводника. Этот арабский князек из Эдессы был каким-то неуловимым. Привычный к пеклу пустынь и солнечных равнин, он, как маленький ветерок, гулял между шеренгами пехотинцев и конников, подолгу исчезая из вида.
   -Когда привал, командир? - не выдержал Клодий, обращая к трибуну пятого легиона свое мокрое и раскрасневшееся лицо.
   Клодий Вар был вольноотпущенником, который пошел служить в армию уже в зрелом возрасте, но за свои заслуги и доблесть сумел возвыситься до центуриона. В испанской компании Метелла он удостоился лаврового венка.
   -Скоро, - ободрил центуриона Петроний. - Как только Публий вернется с разведки и мы узнаем, что впереди нет парфян.
   Подобных Клодию ветеранов в легионе Петрония Квинтия было около трети. Это были суровые воины, умудренные тяготами и лишениями. Они служили под началом Цезаря в Центральной Галлии, а теперь помогали сохранять дисциплину в когортах и манипулах, ослабленных трудностями пути к Селевкии. Двигаясь в авангарде легиона, они лишь тихонько подтрунивали над шеренгами молодежи, плетущейся в десятке шагов впереди них. Молодые гастаты спотыкались и покачивались под тяжестью собственного вооружения. Это шел четвертый легион под командованием Фульвия Лелия. Все еще юнцы - отпрыски знатных и именитых семейств Карбона, Лентула, Цинны и Цедиция, дети и внуки сенаторов и полководцев. Они еще ни разу не видели в лицо настоящего врага, а весь их боевой опыт состоял в упражнениях с деревянным оружием на Марсовом Поле. Если в начале похода они без перебоя крутили головами по сторонам, то теперь поникли и не поднимали глаз. Щиты их болтались за спиной в походных чехлах, шлемы, подвешенные за ремни, стукались об грудь.
   Наконец возвратились всадники Публия.
   - Дорога впереди свободна, - объявил Сервилий. - Через полтора миллиария будет привал.
   Сервилий Туллий был помощником префекта конницы Публия Лициния Красса и его боевым товарищем. Это был сухопарый человек лет сорока с глубоко посаженными глазами, широкими надбровными дугами и кривым носом. Щеку его пересекал старый шрам.
   Из четырех тысяч всадников половину составляли галльские наездники в кожаных доспехах и рогатых шлемах, а вторую половину - мужественные герои сражений с Ариовистом. Эти римские кавалеристы были гордостью Республики. Даже издалека они выделялись своей статной осанкой и благородным профилем. Облаченные в рельефные панцири-лорики и железные шлемы с черными и красными перьями, они одним своим видом воплощали достоинство и силу Рима. В руках у них были длинные мечи - спата, удобные для рубки, и шестиугольные щиты, украшенные крылатыми молниями. Ниспадающие прямыми фалдами синие плащи касались конских попон. Конники были рассредоточены по всему пространству движущейся армии. Часть их шла в авангарде, другая - защищала фланги, совершая разъезды по всей длине колонн, третья - доставляла донесения.
   Вскоре к Сервилию подъехал и сам префект кавалерии Публий Лициний Красс - молодой еще человек с цепким орлиным взглядом и волевым подбородком. Он был похож на своего отца, но в чертах его лица было гораздо больше изящества.
   -Мы приближаемся к реке Белисс, - сказал молодой Красс, гарцуя на вороном скакуне. - А вокруг по-прежнему никаких признаков парфян. Это меня тревожит.
   Петроний взглянул на него, наморщив лоб:
   -Можно подумать, что Ород сам приглашает нас в свои владения. Не к добру это.
   Сервилий расхохотался:
   -Чего вы боитесь? Абгар говорит верно: парфяне бегут, едва увидев тень римского оружия.
   -Клянусь копьем Квирина, все это не случайно, - возразил ему Петроний.
   -Вы оба стали слишком недоверчивы после галльского похода, - Сервилий покачал головой. - А все потому, что не успели как следует отдохнуть в столице. Ну то, что ты, Петроний, мечтаешь разбогатеть и купить поместье на Малом Целии, ни для кого не секрет. Но ты, Публий! Обласканный славой, удачей и богатством, ты с головой бросаешься в новый поход, вместо того, чтобы наслаждаться цирковыми представлениями, фалернским вином и ласками куртизанок. В чем твоя причина? Или ты еще не успел соскучиться по Риму?
   -Если бы ты знал, - глухо вздохнул префект, - как часто я вижу во сне холмы Латия и переулки Табернолы, Авентин и Капенские Ворота. В каждой встречной речушке мне мерещиться Тибр...
   -Тогда объясни мне, к чему все это?
   -Долг перед отцом, Сервилий, сильнее всяких чувств. Марк Лициний все еще думает, что парфянская кампания будет чем-то вроде увеселительной прогулки или собирания звезд с неба.
   -Уж не боишься ли ты Орода? Лет десять назад Афраний гнал парфян от Гордиены до Арбелитиды без всяких помех.
   -Все меняется, - проговорил Петроний. - Перед парфянами был хороший пример Митридатовых войн, из которых они могли извлечь свои уроки.
   -Петроний прав, - поддержал молодой Красс, - или я ничего не смыслю в военном деле.
   -Вы оба смешите богов! - Сервилий возвел глаза к небу. - Варвары не умеют учиться. А варвары Востока и вовсе особое племя. Их царьки ослеплены своим мнимым величием, их подданные - бесхребетная скотина. Это просто шелуха, которая рассыплется перед несокрушимой мощью великого Рима.
   -Моли Юпитера, чтобы он услышал твои слова, - пробормотал префект.
   На привале консул Марк Лициний Красс собрал в своей палатке всех трибунов легионов.
   Всего из Сирии выступило сорок две тысячи человек в составе семи легионов, конницы и частей велитов. За все время похода по землям Северной Месопотамии потери были незначительными, за исключением отрядов, оставляемым гарнизонами в занятых городах. Эллины Двуречья встречали римлян миртовыми ветвями. И только у Зенодотии успешное продвижение легионов было остановлено. Упрямый город отказался признать власть римского Сената.
   Вот тогда Красс построил осадную башню в сто локтей высотой, разместил на высотах катапульты, подвел к стенам тараны. Три дня продолжались бои. После того, как римляне сделали подземные туннели - начались схватки и под землей. Парфянский наместник Фрадат, следуя своей варварской тактике, выпустил туда хищных зверей.
   Но ничто не смогло сдержать натиск консульской армии. Силами двух легионов Криспина и Долабеллы сопротивление было сломлено. Зенодотия пала к ногам Красса, и полководец совершил богатые жертвоприношения Марсу и Победе, соорудив целый холм из трофейного оружия. Вот тогда-то Октавий, легат Красса, скорее в шутку, чем всерьез, нарек Марка Лициния императором. Эту случайную реплику бурно поддержали солдаты, которые еще долго выкрикивали: "Да здравствует Марк Лициний Красс, император! Слава Крассу победоносному!"
   Где теперь этот боевой задор и уверенность в своем полководце? Бескрайняя месопотамская пустыня погребла в себе и надежду на победу, и веру в богатую добычу.
   -Как долго еще, Марк, мы будем месить своими ногами эти проклятые пески? - квестор Гай Кассий Лонгин наконец нашел возможность выплеснуть все скопившееся в нем недовольство на совете в палатке претория. - Или ты вообразил себя Александром Великим, пересекающим Гедросию?
   -Завтра мы будем в Каррах, а через несколько дней возьмем Селевкию на Тигре, - равнодушно отвечал консул. Глаза Красса были уже тусклыми, подбородок обрюзгшим, курчавая некогда шевелюра походила на белую щетину.
   -Если ты хочешь знать мое мнение, - выступил вперед Луций Марций Криспин, трибун первого легиона, - то, клянусь жезлом Юпитера, переход Евфрата у Зевгмы был ошибкой. Мы должны были двигаться вдоль реки. А вместо этого ты доверился Абгару.
   - Абгар верно служил Риму во время Митридатовой войны, - вставил свое слово Октавий. - У нас нет причин сомневаться в его искренности.
   -Греки, пришедшие из Ихны, говорят иное, - заметил Петроний. - Они сообщают, что гарнизоны наши в городах перебиты, а парфяне готовят нам ловушку.
   -Много ли стоят их слова? - усмехнулся Красс. - Это просто болтуны и бездельники, сеющие смуту.
   -Чего ты добиваешься, Марк? - напрямик спросил Кассий. - Ты отвергаешь союз Артавазда, ты разоряешь иудейские и греческие храмы, ты не считаешься с волей своих солдат и их командиров. Кому и что ты собираешься доказать?
   -Хорошо, Гай, - консул вдруг потерял всякое самообладание, - я отвечу тебе. Мне надоело, что презренная чернь, которой я устраиваю зрелища и хлебные раздачи, по-прежнему не ставит меня ни в грош. Все это ничтожное отродье пресмыкается перед Помпеем, готовое лизать его плебейские подметки. А сенаторы? Приблудные овцы, которые тайком поносят меня в курии Гостилия, а сами в душе смертельно завидуют моему богатству! Они до сих пор мнят этого пиценского проходимца Защитником Отечества, будто это он, а не я рассеял орды Спартака и спас их жирные животы от разбушевавшихся рабов! Или может быть, Помпей уберег их паршивые шеи от заговора Катилины? Скажи мне!
   - Никто не оспаривает твоей славы и твоих достижений, Марк, - примирительно заговорил Петроний. - Но ты мог бы учитывать и наше мнение при подготовке кампании. Из-за тебя мы остались без союзников, а скоро, если так пойдет дальше, останемся без провианта.
   - Своим упрямством ты состязаешься только с тенью Помпея, но мы не хотим быть заложниками твоих игр, - высказал за всех собравшихся Криспин.
   - Клянусь бородой Юпитера Благоволящего, - вскричал Красс, - я всем докажу, что победы пройдохи Лукулла и баловня судьбы Помпея - не более чем детские шалости! Мы сокрушим парфян и дойдем до Индии, а потом выйдем в море на кораблях. Вот тогда я заткну рты всем горлопанам в Сенате и навсегда сотру глупую ухмылку с лица Цицерона.
   Кассий лишь безнадежно махнул рукой:
   -Поступай, как знаешь, только все это пустое. Армия обессилена долгими переходами, парфяне не принимают боя. Где нам искать твою удачу, Марк?
   Военный совет закончился безрезультатно. После короткой передышки легионы продолжили путь к реке Белисс. Неуклюже брела пехота; спотыкались лошади и навьюченные мешками верблюды; застревая в песке, волочились скрипучие обозы. Если прежде ворчали только командиры, то теперь недовольство передалось солдатам, и оно с каждым шагом становилось все более явным. Не утихающий зной выжимал из людей вместе с потом последние капли терпения.
   Милиариях в шести от реки разведчики Публия сообщили о том, что видели на песке отпечатки многочисленных конских копыт. Сомнений быть не могло: парфяне. Известие это вызвало неожиданный переполох. Мнения командиров разделились. Кассий, всегда отличавшийся особой прозорливостью, а также большинство трибунов советовали Крассу принять все меры предосторожности. Однако сам консул, Октавий и Долабелла упрямо рвались в бой.
   - Вы же видите, римляне! - зычно вещал Абгар, размахивая руками, словно факир. - Войско Орода - трусливое стадо баранов, которое бежит со всех ног, почуяв запах волка. Не упустите своей добычи! Здесь, в древней земле Вавилонии вы умножите свою славу и повергните трухлявую рать Аршакидов к своим ногам.
   -Но мы не знаем, сколько их, - обращаясь скорее к Крассу, чем к проводнику, сказал Петроний.
   -Какое это имеет значение? - не умолкал Абгар. - Горстка врагов или целая тьма - душа их уйдет в пятки, едва только они увидят блеск ваших доспехов. Не о том вам нужно думать, как победить их, но о том, как поймать. Вы - охотники, затравливающие дичь. И у нее нет шансов под этим солнцем.
   -Боюсь только, что дичь эта умеет кусаться, - буркнул Кассий себе под нос.
   Необъяснимое уныние и тяжесть охватили Петрония Квинтия. Он шагал справа от шеренг триариев своего легиона и все чаще поглядывал вверх: небо над головой словно накренилось, а золотое сияние солнца обрело красноватые, багряные оттенки. Воздух так сильно уплотнился, что дышать стало нестерпимо трудно. Однако больше всего тревожило то, что вместе с дыханием уплотнилось и сжалось в комок сердце в груди.
   Трибун краем глаза взглянул на Клодия: центурион шел, как ни в чем не бывало. Похоже, этот бравый рубака не меньше самого Красса мечтал поскорее встретить парфян и показать в бою всю свою удаль.
   В том, что столкновения не избежать, теперь, похоже, сомнений ни у кого уже не оставалось. В воздухе появилось напряжение. И хотя легионеры брели вразвалку, громко бряцая оружием - Петроний слышал только тишину. Эта тишина постоянно нарастала и била по ушам, заставляя замедлять и без того вялые движения. Она застилала пространство. Мир будто остановился, замер в ожидании, чтобы принять новую и важную весть.
   -Парфяне! - этот истошный рык остановил колонны.
   Сервилий Туллий, без шлема, с длинным кровяным подтеком поперек бедра и с дико вытаращенными глазами предстал перед войском. Таким его еще никто не видел. Из десятка отправившихся с ним в разъезд всадников вернулось только двое.
   -Где остальные? - сурово окликнул Марк Красс, выехавший из рядов расступившихся перед ним солдат.
   - Кормят шакалов! - бросил ему в лицо Сервилий не то с яростью, не то с отчаянием. - Скорее дай команду начать перестроение. Скоро парфяне будут здесь.
   В войске началось страшное замешательство, настоящая сумятица. Лицо Гая Кассия стало бледным. Красс кусал губы. Наконец, совладав с собой, консул отдал распоряжение трибунам, а те огласили его через сигнальщиков солдатам: развернуть строй.
   -Бойтесь их стрел! - словно помешанный, кружил на одном месте Сервилий. - Они пробивают насквозь вместе с доспехами и щитами.
   -Что за чушь он тут болтает, - сердито пробубнил Клодий, выстраивая манипулы гастатов в боевую линию. Центурион хотел сказать что-то еще, но осекся на полуслове.
   На самом горизонте появилось длинное черное облако, которое неслось на легионеров с немыслимой скоростью.
   -Еще одна напасть на наши головы! - долетел откуда-то сзади голос Октавия. - Абгар пропал. Мерзавец нас предал...
   -Сейчас не время об этом думать, - оборвал его консул. - Приготовиться к бою!
   Трубы, букцины и цимбалы нестройно загудели. Легионеры засуетились, цепляясь друг за друга щитами, металлические пластины их панцирей и поясные бляхи окрасились косыми бликами. Центурионы в своих посеребренных шлемах и высоких поножах сновали между ними, осыпая солдат бранью до хрипоты и размахивая гладиусами.
   Красс распорядился сгрудить все обозы в центре и туда же перевести всех вьючных животных. По фронту растянулись двенадцать когорт пехотинцев и столько же составили тыловую линию. С каждого фланга встали еще по восемь когорт. Образовавшийся боевой порядок теперь мог отражать вражеские атаки с каждого из четырех направлений. Конники Публия усилили внешние шеренги этого огромного четырехугольника.
   Солдаты продолжили свое движение вперед, хотя шаг их стал почти крадущимся. Алые отсветы плясали на их наплечниках и нагрудниках командиров с выгравированными виноградными лозами. На лбу людей выступила испарина. Даже робкий ветерок исчез, и знамена безжизненно повисли.
   А между тем, черное облако приближалось. Оно росло с каждым мгновением, расширялось, уплотнялось, хотя до сих пор невозможно было определить, велики ли силы противника. Солдаты Красса наконец остановились, напряженно всматриваясь вдаль. Петроний понял, что идущее на них войско целиком конное. Это были всадники, с головой закутанные в темные плащи. Они скакали на римлян, прижавшись к гривам своих лошадей.
   Легионеры сомкнули щиты, уперевшись котурнами в песок. Командиры громко и часто дышали. Внезапно душераздирающий скрежет каких-то дудок, трещоток и барабанов достиг римской армии. Это была такая несвязная какофония, что солдаты оказались совершенно оглушены, а лица их исказились.
   Теперь уже все ясно видели несущихся на них во весь опор кавалеристов противника. Не доезжая до римского строя каких-нибудь сорок шагов, всадники все как один сорвали с себя плащи. Это было подобно тому, как солнце скатилось на землю. Ослепительное сияние ударило римлянам в глаза. Оказалось, что парфяне целиком закованы в железную броню: на головах их были островерхие шлемы, закрывавшие лицо, на теле - латы из широких пластин, оплетавшие не только туловище, но также руки и ноги. В доспехи были одеты даже лошади. Перед легионами предстали какие-то фантастические существа, целиком отлитые из металла. Посрамившие своей яркостью небесное светило, они катили на римлян бушующие языки светового пламени.
   -Держать строй! - крикнул Кассий, заметив, что первые шеренги непроизвольно оседают назад.
   Всадники парфян образовали клин и, выставив перед собой длинные копья, летели на оробевших римлян с неотвратимостью урагана. Казалось, что один удар этой металлической стихии легко разметает перед собой все препятствия. И вот вся эта бронированная масса с лязгом и грохотом врезалась в ряды римских солдат. Растерявшиеся легионеры слишком поздно метнули свои пилумы и также с опозданием издали боевой клич. Удар парфян был подобен молоту, с размаха опустившемуся на наковальню. Передняя линия просто рассыпалась. Копья страшных всадников, похожих на выходцев из потустороннего мира, насаживали солдат, словно рыбу на вертел. Легионеры, с потрясением осознав, что пилумы их не причинили парфянам никакого вреда, пытались рубить их мечами, но все было тщетно. Оружие, прославившее себя во всех уголках Средиземноморья, будто игрушечное отскакивало от этой непробиваемой брони. Пики же парфян были так остры и прочны, что нередко с одного удара протыкали сразу двух человек.
   Однако порядки римлян уплотнились за счет подошедших задних шеренг, и продвижение железных всадников наконец увязло. Густота рядов не позволила парфянам рассечь войско Красса с одного натиска. Бронированные кони вставали на дыбы и падали, наталкиваясь на поднятые римлянами щиты-скутумы. Некоторые из легионеров уже приноровились и стаскивали противников с седла, ухватившись обеими руками за их длинные копья. Другие, падая на землю, кололи клинками не защищенные металлом брюшнины парфянских скакунов.
   Парфяне начали отходить. Солдаты Красса воспряли духом. Казалось, они выстояли в противостоянии с посланниками Плутона.
   - Убирайтесь прочь на берега Стикса! - кричали легионеры. - Слава Крассу! Слава Риму!
   Однако отступая, всадники врага не отдалились совсем от римских шеренг, а стали обтекать их со всех сторон сверкающим полумесяцем.
   -Велитов вперед! - приказал консул.
   Боевые линии раскрылись, выпустив из себя несущихся бегом пращников и дротикометателей. Не имея тяжелых доспехов, эти воины могли двигаться очень стремительно. Но, пробежав не более пяти шагов, и, не успев еще послать в цель свои камни и дроты, все они вдруг пропали в плотном дожде бесчисленных стрел. Солдаты Красса не видели стрелков, они видели только лютый несмолкающий град, который косил их легкую пехоту под корень, как свежую траву. Стрелы парфян без всяких помех пробивали головы, ноги, круглые щиты-пармы вместе с руками. Тела римлян усеяли увлажненный кровавыми ручьями песок.
   -Чего вы ждете? - обратился Красс к легионерам. - Пехота, вперед!
   Вновь взвились трубы и легионеры, словно на марше, ступили вперед слаженными шеренгами. Они попытались настичь неприятеля в несколько переходов, но нашли только пустоту. Парфяне беззвучно уклонялись, оставаясь недосягаемыми для римского оружия. Зато стрелы их продолжали свистеть, поражая уже гастатов и принцепсов. Даже ветераны галльских и иберийских кампаний были потрясены чудовищной силой варварских луков. Эти луки делали солдат Красса беспомощными, словно детей, обрекая на неудачу любые попытки завязать ближний бой. Стрелы пронзали шлемы вместе с головами людей, прошивали насквозь плотные скутумы с прижатыми к ним предплечьями, словно большие гвозди прибивали ступни ног к земле. Укрыться от них было невозможно. Среди многих в этой смертельной схватке пал доблестный центурион Клодий Вар: парфянская стрела попала ему в рот, выбив зубы, и вышла из затылка. Паника охватила армию Красса: ни воины, ни их командиры не знали, что теперь делать.
   В этот тяжелый момент Публий отыскал Марка Красса среди смешавшихся в беспорядке людей.
   -Разреши, отец, - сказал он, не утратив еще своего привычного спокойствия.
   -Что ты хочешь делать? - с сомнением спросил консул. Веки его глаз нервно дергались.
   -Надо применить тактику Лукулла в бою под Тигранокертой, - предложил префект. - Ты попробуешь пехотой сковать основные силы врага, а я с несколькими когортами и конницей постараюсь зайти им в тыл. Видят боги, у нас нет другой возможности победить.
   Марк Красс колебался, недоверчиво глядя на сына. Он обвел глазами людей и покрасневшие пески, потом посмотрел на тяжелые облака, застывшие в вышине. Неожиданно голос его стал жестким:
   -Да помогут тебе Марс и Юпитер.
   Те солдаты, что оставались с консулом, уныло провожали взглядом префекта и собранный им корпус пехотинцев и всадников. Петроний тоже с какой-то щемящей тоской смотрел вслед удалявшемуся Публию. Что-то подсказывало ему, что он видит его в последний раз.
   А между тем, конники парфян, неуемно гарцующие вдоль римских рядов и выпускающие свои убийственные стрелы, подняли такие высокие клубы пыли, что и вовсе стали неразличимыми за песчаной стеной. Еще несколько раз Красс и Кассий кидали солдат в атаку, но враг испарялся, точно ветер. И только железный дождь продолжал осыпать легионы, множа и без того не малое число раненных и убитых.
   Петронию казалось, что смутные фигуры парфян на фоне вздыбленного багряного песка стали похожи на призрачных исполинов. Они были всемогущи, недосягаемы для простых смертных и неуязвимы для любого человеческого оружия. Трибун не знал, сколько прошло времени в безнадежном противостоянии с этими колышущимися в воздухе огромными тенями. Красное, как кровь небо, начинало сереть, а очертания дальних холмов - меркнуть в пепельном тумане.
   Но здесь громкий цокот копыт и гул варварских барабанов оповестили о том, что приближается новый отряд парфянских воинов. Рослый всадник в малиновом плаще, скакавший впереди остальных, держал на высоко поднятой пике наколотую человеческую голову.
   -Эй, римляне! - зычно крикнул он по-гречески. - Нет ли среди вас родственников этого воина?
   Петроний пригляделся и похолодел. С белоснежного, как мрамор, лица на него смотрели остекленевшие глаза Публия Лициния Красса.
   Легионеры онемели. Дух их был окончательно сломлен.
   Когда небо и земля, насыщенные кровавой жатвой, оделись первым, еще жидким сумраком, парфяне оставили позиции, отойдя в свой лагерь. Пространство на много шагов вокруг было заполнено убитыми и израненными гражданами Рима. Некоторые из этих немощных, обезображенных, но еще дышащих людей приглушенно стонали и звали на помощь. Другие шептали имена своих близких, призывали богов и проклинали свою злосчастную участь. Однако те, что остались на ногах, уже не обращали никакого внимания на своих боевых товарищей. Ни просьбы, ни увещевания, ни мольбы не могли тронуть окаменевшие сердца. Всех, кто был не в силах идти сам, бросали на произвол судьбы.
   -Под покровом ночи мы должны добраться до Карр и укрыться за стенами города, - сказал Кассий на Совете. - Нам нужно очень спешить, чтобы успеть до рассвета. Иначе нас нагонит конница парфян.
   Никто не возразил квестору, все римляне покорно согласились с этим решением. Солдаты уже не могли думать ни о чем, кроме спасения своей жизни, а Марк Красс, движения и слова которого стали совсем беспорядочными, походил на человека, утратившего рассудок.
   Обескровленная армия тронулась в путь. За порядком больше никто не следил, и все воинские части хаотично перемешались между собой. Обозы, поклажу и мулов пришлось тоже бросить, чтобы идти налегке. Когда солдаты уже покидали место недавнего боя, раненые, так и оставшиеся на дымящемся кровью песке, все разом заголосили, призывая проклятия на головы своих товарищей. Они понимали, что их ждет впереди неминуемая смерть. А вокруг протяжно выли гиены...
   Город Карры или Харран, как он назывался на языке варваров, был центром области Осроена. Известный на всю переднюю Азию храмом бога Луны Сина, он много раз в своей истории переходил под власть различных народов: аккадцев, хеттов, ассирийцев, вавилонян и персов. Именно отсюда, согласно многим преданиям, Авраам, сын Фарры, отправился в землю Ханаанскую, чтобы выполнить завет бога Яхве и возвеличить род человеческий. Но сейчас население древнего города было, по преимуществу, греческим, берущим свое начало от осевших здесь ветеранов Александра Македонского. Отягощенное деспотичной властью варварской династии Аршакидов, оно давно симпатизировало римлянам и искало у них поддержки. Однако теперь, едва увидев истрепанное и обескровленное воинство Республики, а точнее - его жалкие остатки, эллины вдруг переменили свое отношение к латинянам. Легионеры Красса отчетливо почувствовали их настороженность и плохо скрываемое презрение.
   -Мы не сумеем здесь удержаться, - едва оценив обстановку, сказал Октавий. - Если парфяне подойдут к городу, эллины сами откроют им ворота.
   Римляне были неприятно обескуражены оказанным им приемом. В воздухе веяло изменой. А потому, едва только забрезжил рассвет, воители поверженной армии поторопились покинуть негостеприимный город. Марк Красс сумел договориться с молодым щеголеватым юношей по имени Андромах, происходившим из старого македонского рода Кебалинов, который обязался за несколько золотых украшений вывести легионы в Армению по тайным тропам. И хотя многие солдаты и командиры испытывали сомнения в успехе этой сделки, выхода у них не оставалось. Парфяне подходили к Каррам.
   Дорога к горному массиву Синнак, от которой открывался путь в южные армянские владения, была неровной и труднопроходимой. Андромах вел легионеров через лесосеки, холмы и косогоры. Люди брели угрюмо, уже мало что понимая, не разговаривая и не глядя друг на друга. Петроний сам шагал, будто в полусне. Все чувства в нем притупились. Он просто вверил себя неизбежности судьбы, смирив всякий ропот в душе.
   Тропы замысловато петляли среди кочек, оврагов и каменистых низин. Несколько солдат отстали от основной колонны, но их никто не думал дожидаться. От былого единства римской армии не осталось и следа. А слева и справа от них, подгоняя страхом усталых и поглощая зыбучей бездной времен отстающих, проносились серые призраки - невидимые тени прошлого, ушедшего в небытие.
   На горизонте проступили землянисто-серые размывы гряды Синнак. Гай Кассий, сумевший сохранить своего коня и ехавший всю дорогу верхом, смотрел на них каким-то туманным, завороженным взглядом. Вдруг он резко придержал поводья и отер со лба пот.
   -Это ловушка, - услышали ближайшие к нему солдаты тихий, но уверенный голос квестора.
   -Что ты хочешь сказать? - встрепенулся Криспин.
   Но Кассий не ответил ему и, погоняя коня, отъехал в сторону. Он задумчиво огляделся вокруг.
   -Гай Кассий Лонгин! - вскричал, словно пробудившись от долгой спячки, Марк Красс. - Приказываю тебе следовать за своим консулом!
   Квестор посмотрел на него с уничижительным пренебрежением:
   -Ты мне больше не командир, и приказы твои ничего не стоят. Пусть болваны, что еще верят тебе, идут за тобой в Аид. И молите Харона, чтобы дорога эта была короткой.
   Кассий отвернулся и обвел глазами ряды остановившихся легионеров, которые в полном недоумении смотрели то на консула, то на квестора.
   -Те из вас, что хотят спасти свою жизнь и вернуться на родину - ступайте за мной! - объявил он.
   -Остановись, Гай! - прикрикнул Октавий, вытаскивая из ножен меч. - Ты призываешь войско к неповиновению и мятежу.
   -Войска больше нет, - губы Кассия скривились в язвительной усмешке. - Я вижу лишь бесплотных духов, спешащих к подземным источникам. Прощай!
   Махнув рукой, квестор повернул коня на запад и больше не оглядывался. За ним ушло почти пять сотен воинов. Остальные хмуро продолжили путь к горным вершинам.
   Пробираясь через небольшой лесок, перегородивший дорогу колючими кустарниками и лиственными деревьями, римляне внезапно попали в болото. Жидкая топь под слоем мха и травы коварно разверзлась у них под ногами. Люди, окончательно сбившиеся в бесформенную кучу, огласили окрестности свирепой бранью. Первые ряды увязли основательно, пытаясь уцепиться за сучья и ветки, остальные откатились назад, поспешив выбраться из зарослей и вернуться на дорогу.
   -Где этот паршивый грек?! - взывал Криспин. - Я лично выпотрошу его гнилые потроха! Клянусь Плутоном, я руками вырву его поганое сердце.
   В этот миг звонкий цокот лошадиных копыт оповестил римлян о том, что их нагнали парфяне. Солдаты едва не взвыли от отчаяния.
   -Стройтесь, стройтесь! - завопил Октавий. - Иначе нас всех перережут, как скотину.
   -В боевую линию! - подхватил Петроний. - Все, у кого остались щиты - вперед!
   Легионеры, отходя к небольшому пригорку, наспех попытались составить какое-то подобие шеренг. Конники парфян уже неслись на них, объятые сияющим ореолом металла. И снова гул, скрежет и визг железа сопровождал столкновение двух людских потоков. Парфяне разили римлян с коней, римляне пытались мечами рубить их копья. Никто не отступал, так как солдаты Красса боялись увязнуть в непролазной трясине. Доведенные до предела перенесенными страданиями, люди стояли насмерть.
   Парфяне были потрясены мужеством казалось бы сломленного духом противника. Они не ожидали такого решительного сопротивления. Петроний остервенело кидался на врагов, нанося удары гладиусом куда попало. И пусть римские мечи не пробивали парфянские латы - они смогли остановить неприятельский натиск. Много доблестных легионеров и их командиров пало в этой отчаянной сече. Долабеллу сбили с ног и затоптали лошадьми, трибуну Лелию копьем проткнули обе ноги и подняли над строем. Криспин, залитый кровью, еще сражался, хотя правый глаз его болтался на тонком нерве, хлопая по щеке. А на земле исходили в последней агонии славные ветераны Метелла и Цезаря.
   Парфяне снова отступили. Они не смогли сокрушить этот последний оплот Республики, вставший перед ними неодолимой стеной. Наступило некоторое затишье, и обессиленные боем солдаты опустились на землю, зажимая свои раны. Пропитавшийся кровяным запахом воздух не позволял глубоко вдохнуть натруженными легкими. Никто не знал, что будет дальше.
   К вечеру звуки парфянских рожков возвестили о том, что римлян приглашают начать переговоры. К позициям на пригорке, которые заняли уцелевшие легионеры, подъехали несколько всадников в фиолетовых плащах. Перед ними шли римские перебежчики, в одном из которых Петроний узнал декана своего легиона Тита Оппия. Именно он от имени парфянского полководца Сурены Михрана обратился к солдатам армии Красса.
   -Братья и соотечественники! - громогласно начал Оппий.
   -Какой ты нам брат? Ничтожество! Парфянский ишак! Продажное отродье! - нестройными голосами огрызались римляне и плевали в его сторону.
   -Царь Ород, главный пехлеван всей Азии, не хочет войны с вами, - продолжал переговорщик. - Он предлагает вам заключить мир на почетных условиях.
   -Мы не верим тебе! - крикнул Октавий.
   -Клянусь всеми богами Олимпа, это правда! - Оппий ударил себя в грудь. - Но договор должен подписать лично Марк Лициний Красс!
   Солдаты сначала притихли, а потом стали о чем-то перешептываться между собой.
   -Кого вы слушаете, римляне? - недоуменно вопросил Петроний, ощущая, как меняется настроение легионеров.
   -Пусть консул заключит мир! - раздалось сразу несколько голосов. - По его вине мы терпим эти невзгоды. Если есть хоть один шанс выбраться из этой проклятой страны, то пусть об этом позаботиться тот, кто привел нас сюда.
   -Это новая западня парфян, - попытался охладить всколыхнувшихся людей Октавий.
   Консул пока молчал. Из-под прищуренных век осматривал он древнюю землю, славную былым могуществом - а сейчас рухнувшую в пыль, но не желавшую покоряться чужой власти. Двуречье оказалось ему не по силам - всей доблести Рима было недостаточно, чтобы приручить этот загадочный край, хранивший в своих песках память о племени перворожденных.
   -Я подчиняюсь воле моих солдат, - внезапно очень внятно и громко отозвался Красс. Когда он вышел перед легионерами, все увидели его серое лицо, отвисшую нижнюю губу и померкшие глаза.
   -Одумайся, - прошептал на ухо консулу Петроний, но Красс лишь поднял руку, показывая всем, что он непреклонен в принятом решении.
   Консул нетвердыми, неуклюжими шагами начал спускаться с пригорка, где его уже ждали вестовые Сурены. Его пурпурный палудамент обвис безжизненными складками.
   -Нет, так не пойдет, - сказал один из парфян, увидев эту неприглядную картину. - Полководец великого Рима должен прибыть к царю верхом на коне. Таков порядок.
   -Мы дадим тебе лучшего скакуна во всей Осроене, - задорно поддержал другой парфянин, кивая головой конюхам, - скакуна, достойного тебя и твоей славы.
   К Крассу подвели вороного коня, украшенного переливающейся золотой сбруей.
   -Прими этот подарок царя Орода. Он подносит тебе его от чистого сердца.
   Консул обвел грустным взглядом своих воинов, собравшихся у края пригорка, вздохнул и покорно занес ногу, собираясь взобраться на коня.
   -Нет, Марк! - внезапно закричал Петроний, бегом бросаясь к своему полководцу. За ним устремились Октавий и еще два легионера.
   В тот же миг сразу несколько мечей вонзились в грудь и спину Красса. Смерть его была мгновенной. Легат, подбежав к одному из парфян, рассек его шею до ключицы, но брошенное чей-то крепкой рукой копье, пробуравило его насквозь. Следом пал один из легионеров, напоровшись на выставленные мечи. В голове Петрония помутнело от ярости, отчаяния и безнадежности. Он ринулся в гущу парфян, беспорядочно вращая гладиусом и не обращая внимания на вражеское оружие. Потом ноги его провалились в пустоту и густая красная пелена поплыла перед глазами...
   Глава 2. Светоч знания.
   ...В стране пречистых знаков, средь городов, достойных славы небес, среди долин, рек и гор, что лучезарный свет жизни лелеют, не дозволяя тому обратиться во прах, жил один безвестный рыбак. С самого рассвета, когда нутро земли встречает звезду утренней зари, и до заката, когда изобильное сияние солнца сокрытия ищет в темных недрах, выходил он на промысел и забрасывал свои сети. Так жизнь его протекала между всесильных вод, вскармливающих пищей начала человеческие. Покорный призванию своему, заботился он о благоденствии рода и не было дела ему до забав и утех больших городов, ради силы которых Ан и Энлиль черноголовый народ сотворили.
   И вот однажды, забросив невод средь камыша и осоки, вытянул на берег рыбак тяжелую ношу. Но нежданным оказался улов его. Вовсе не рыбу послала ему матерь-река из пучины своей бездонной, а цельнозлатого идола - изваяние солнца со сломленными лучами.
   Долго смотрел рыбак на чудо это диковинное. Был идол тот завершенным, как круг небосвода, блистающим, как венец богов. Перед властью сияния его отступило, понурясь, произволение горделивых светил. Так, услаждая свой взор, стоял рыбак и думал. Кто создал волшебство сие верховного света, превосходящее в яркости весь лазурит Сиппара и Ларака? Кто душу свою вдохнул в творение царственноликое, сколок мертвого камня превратив в реликвию, благом одаряющую? Кто оживотворил образ небесный в изделии рукотворном, пред которым померкла краса земли?
   И забыл рыбак обо всем: о доме своем, о жене, о детях. Смотрел и смотрел, будто завороженный. А потом, укрывши находку сетью и одеждой своей, тайком отнес в дом и схоронил на дворе в надежнейшем месте. Так сила златородного образа проникла в сердце его и вещала в нем неусыпно, все громче и громче. Перестал поклоняться рыбак Энлилю, Инанне и Уту. Скрыто от всех, днем и ночью, возносил он хвалу изваянию солнца со сломленными лучами.
   Шло время. В краю черноголовых злаками покрывались посевные поля, строились оросительные протоки, обжигался кирпич для строительства градов. Правители управляли, жрецы поклонялись богам, купцы множили свой достаток, а крестьяне трудились в поте лица. Вот только жизнь рыбака стала вдруг изменяться неведомым образом. С каждым промыслом все больше приносил он в дом рыбы отборнейшей и продавал ее на рынке с выгодой для себя. Скоро стали появляться у него накопления: очинил кровлю и ограду, снарядил добротную лодку, разжился новыми снастями. Установилось в семье его довольствие.
   Но не только прибытком отметило небо удел его рыбацкий. Изменилась скоро и доля - шимату всей жизни его земной. Сначала преобразился он обличьем своим. День за днем все больше стал обращаться рыбак в юношу статного с челом возвышенным, чертами тонкими и очами волнующими, подобного прекрасноликому Нинурте. Внутри же себя начал он проявлять умения дивные, за которые нарекли его окрестные жители Свет Источающим. Из многих сел и городов потянулся к нему люд за помощью и советом, неизменно получая слово мудрости, разрешающее все тяжбы житейские. Перелетая стены городов, слух о рыбаке достигнул зубчатых башен Эреду и Шуруппака.
   И единственным в краю человеком, кого слава та не радовала, была жена рыбака. Подивляясь изменениям чарующим, утратила она покой и сон, все пытаясь доискаться причин свершающегося на ее глазах превращения. И стала она тайно за мужем следить и нашла однажды в дворовом сарае цельнозлатого идола. Так открылась ей правда о делах в ее доме сотворяющихся. Страх обуял тогда женщину за судьбу семьи ее и всю их потомственность. Вознамерившись изничтожить изваяние, била она его топором и молотом, пилила и жгла огнивом. Но все было нипочем златотелому образу солнца со сломленными лучами, будто был он заговоренным.
   А в округах уже воспряли разговоры о проницательности и всезнании рыбака, об искусстве его предугадывать любые события. И случилось так, что в престольном городе Шуруппак умер верховный эн-прорицатель. Был он наземным привратником Повелителя Воздуха Энлиля, оповещающим страну об уготованных ей переменах: засухах, неурожайных годах, раздорах с соседями и волнениях. Стали искать ему замену, да безуспешно. И услышали тут жрецы о человеке, забрасывающем сети, из захудалого городка Кеша, прозванном в народе Свет Источающим.
   Поспешили тогда сановные жрецы отыскать рыбака, дабы увериться собственными глазами в благосердечии его и многообильной его мудрости.
   "Не ты ли будешь тот, кто несет отраду страждущим в сомнениях их и воздает щедротами от кладовых небесного знания?" - спросили жрецы у рыбака из Кеша.
   "Должно быть, молва человеческая, не ведая меры, создала мне ложную славу", - отвечал рыбак.
   "Мы ищем достойнейшего, кто умениями своими мог бы послужить делу воссияния края и страны нашей, - молвили жрецы. - Если есть правда в речениях народа, то ты должен просветить нас. Яви нам знак, дабы узрили мы злато истины в сердце твоем. Поведай, о чем толкуешь окрестному люду, приходящему к тебе".
   "Я всего лишь учу людей подниматься над сомнениями своими и быть вечно спокойными в неустанных превращениях мира",- говорил рыбак.
   "Можешь ли ты предвидеть грядущее?" - снова спросили жрецы.
   "Любые события читаемы в пределе превращений вещей: жизнь - в смерти, действие - в неподвижности, появление - в исчезновении, слова - в молчании. Кто знает, когда явление готово исчерпать свой предел - понимает предстоящее в изломах судьбы".
   "Ты тот, кто нам нужен, - решили жрецы, - Мы стоим в сени твоей мудрости, славя имя небес благое. Отправляйся с нами в город Шуруппак, дабы надеть одеяние верховного эна страны".
   Задумался вначале рыбак, но потом согласился. Оставил он речной промысел, дом, жену и детей своих. Последовал за жрецами в священный град, где царственным престолом владел праведный Инмурсаг, более тридцати лет направлявший страну властью своей победительной. И предстал перед ним рыбак и поразил лугаля своей мудростью и принял от него сан, наделяющий правом советования и вещания законов.
   Наступило процветание в краю черноголовых. Свет Источающий совершал обряды, даровал ясность речительств, предупреждал невзгоды и искусснейше их избегал. И был он для страны, все равно, что помазанник неба и земли. А однажды призвал он люд стольный и так вещал ему:
   "Прими слово мое, народ! Слово это божественного собрания, призванное спасти семя человеческое сынов Дильмун. Пришел я, чтобы наставить вас в истине, ибо ценности всех вещей - в моих руках. Солнечный луч проник в наш край, дабы научить различению подлинного. Среди всего мира противоречий есть только один нетленный образ, и я готов показать его вам. Внемлите же духу божественного во мне и пойдете путями небесными! Не будет среди вас отчаявшихся и сирых, но все обретут блаженство на века!"
   И простерлись люди пред Источающим Свет, и готовность выказало все живое принять новый порядок. С этого дня началось порушение образов старых богов: Энлиля, Ана, Энки, Нинмах и Нинхурсаг. И всюду в земле черноголовых возводились изваяния златосердые солнца со сломленными лучами...
   Рассказчик примолк, переводя дыхание.
   -Но ведь это не конец истории? - осторожно спросил Петроний Квинтий.
   -Имей терпение, иноземец, - ответил жрец. - Это конец истины, которая воспринята условно и это начало конца человека, вступившего на ложный путь.
   Он протер глаза и продолжал:
   -Много храмов воздвигнуто было по всей стране, а еще больше появилось служителей ревностных, что отозвались на призыв Свет Источающего, и целью жизни своей сделали восславление богомудрого образа. Жреческие хозяйства росли повсеместно, и вскоре не осталось в краю сынов Дильмун общинных земель и угодий, что не перешли бы во владение храмов, не осталось крестьян, ремесленников и торговцев, что не попали бы к ним в пожизненное услужение. Так множилось преуспеяние и всевластность тех, кто созидал новый порядок жизни. Свет Источающий безраздельно распоряжался страной, а лугаль Инмурсаг, как подручный, ходил у него в подчинении. Весь люд черноголовых, от мала до велика, стал покорен, будто овцы, страшащиеся ослушания строгого пастуха. И не осталось в них ни воли, ни чувств, ни желаний.
   Но время шло, и благоденствие могучей страны, осиянной солнцеоким знаком, истощилось. И утратил светоносец - владыка дар свой видеть грядущее и способность обращать вспять невзгоды жизненные. Одна за другой навалились напасти на край его. Воды рек уходили в пески, оставляя плодоносящие поля обезжизненными. Малого урожая не хватало для того, чтобы прокормить весь народ. И начались тут волнения, и поднялся ропот.
   Воистину, тяжкий час настал для земли черноголовых и зачиненной в ней власти возжигателей света. Мольбы не помогали жрецам, простиравшимся ниц пред изваяниями полновесного образа. Свет Источающий повелел вознести в покоях своих громадный алтарь, на который взгромоздили златородный колосс солнца со сломленными лучами. Днем и ночью просил судьбоудачливый прежде энси о возвращении времен благодатных. Упрашивал, преклонив колени, чтоб рассеялись беды, чтобы верность воспламеняла, как прежде, сердца людские, чтоб безущербная власть над страной обрела нерушимость божественной опоры.
   Но все было тщетно. Помазанник неба утратил верховную милость. Сколь бы много коров, овец и быков не отправляли служители на алтарь солнца - не стихали лишения земли черноголовых. А вскоре пришла в страну болезнь неведомая, которая стала косить людей, как сорняки в поле. И много пало тогда отцов и детей, мужей и жен от нещадного мора, низвергнутого на головы людские. Закатилось тут солнце над краем сынов Дильмун. И молвил тогда народу Свет Источающий:
   "Чтоб спасти от напасти землю нашу, нужно ублажить светоносную волю небес сполна. Именем власти моей, поручаю жертвенный дар для светила возвысить: впредь возводить на алтарь благосерднейших жителей градов и сел. И тем служить призываю вас образу света до той поры, покуда изобильное счастье не возвернется в наши дома".
   Стали жрецы тут хватать без разбору стариков, жен и детей, отдавая их на заклание образу солнца со сломленными лучами. Но не приняло небо крови жертвенной и не отвело невзгоды от древнего края. И всколыхнулся тогда весь народ. Позорно повергнуты были служители, а Свет Источающий осажден в блистательном храме своем, в покоях алтарных. Так не осталось в стране никого, кто не желал бы чаяниями души своей расправы над верховодцем черноголовых, утратившим благо земное и помощь небесную.
   "О путь, текущий с небес! - восклицал Свет Источающий, обнимая алтарь сиятельного колосса. - За что отвратил ты взор от меня? Творец почтенного удела! Попечитель жизни, наполняющий смыслом просторы мира! Именем твоим я вершил закон для людей. Благословением твоим расточал дары из сокровищниц духа. Так почему, владыка всеволящий, ты презрел меня в деяниях моих? Ты обратил меня в древо, источенное червями, в зверя, загнанного охотниками. Меня, умножавшего жнивье силы твоей, отдаешь ты в руки нещадного рока и смерть уже занесена над челом моим..."
   А меж тем, обезумевший народ ломал врата, закрытые на засовы Свет Источающим, так что пол, потолок и стены алтарного зала ходили ходуном, как при сильной буре. И ответило небо, и качнулся идол. В миг, когда пала заграда деревянная и ворвался в покои люд кровожаждущий, обрушился образ солнца со сломленными лучами и погреб под собой рыбака из города Кеш, прозванного Свет Источающим...
   Жрец замолчал.
   -Для чего ты рассказал мне эту историю? - спросил Петроний.
   -У любого знания, иноземец, множество граней. Оно может облагородить облик мира, восстановив родство с корнями изначального, но может этот мир разрушить. А вместе с ним разрушен будет и тот, кто, постигая знаки небес, ошибся в своем толковании дарованной истины.
   -Ты хочешь сказать, что высшее знание опасно? - в голосе Петрония мелькнуло легкое недоумение.
   -Именно так. И для того, кто им владеет, и для тех, кто готов вкусить от плодов его. Ты должен хорошо это усвоить. Нет ничего всесильнее мудрости, рожденной откровением небес. Она возвышает и ниспровергает, убивает и воскрешает из мертвых. Все и всюду подвластно ей, а потому ответственность человека, принявшего ее, велика перед лицом этого мира. Будет ли он достоин подобной ноши? Сумеет ли воплотить преемственность знаний в потомках и учениках, не исказив первоначальной сути?
   -Мне понятны твои слова, атраван, - ответил Петроний, - но для чего уделять такое внимание какому-то древнему сказанию? Это безжизненная тень давно ушедших веков.
   -Послушай меня, иноземец, - жрец взял римлянина за руку и заглянул ему в глаза. - Ты изможден тяготами своей судьбы, которую считаешь трагичной и безысходной. Тело твое лишилось прежней силы, а ум - вразумительной ясности. Но ты должен шире смотреть на вещи окружающего тебя мира. Перестань жалеть себя. Ты не просто солдат - воитель с мечом в руках, служащий смерти. Ты человек, способный возвыситься над превратностями существования. Глаза мои все еще проницательны, и я говорю тебе прямо и явно: я вижу посланника запада, закинутого в дали востока для единственной цели - научиться читать следы древних на коже земли, помочь двум полюсам мира встретиться друг с другом, возродив исходное родство.
   -Чего же ты хочешь от меня, служитель богов? - с легкой иронией спросил Петроний.
   -Я поведал тебе о том, как много веков назад небеса ниспослали огонь мудрости в земли Двуречья. Да, города черноголовых давно канули в небытие, но тусклых отблесков этого огня еще хватило для того, чтоб вознести ввысь бравую славу Аккада, Вавилона и Ассирии, утвердить венценосные монументы человеческого духа. Потом отблески превратились в угли. Свет знаний покинул берега Тигра и Евфрата, долины и горы Сирии, Финикии и Иудеи. Твои очи, затуманенные кровью Харрана, видели это. Кто вернет в благословенный некогда край огонь истины?
   -Ты хочешь сказать, что образ солнца со сломленными лучами был принесен в Двуречье издалека? - сообразил Петроний. - Из тех же мест, откуда пришли в Переднюю Азию древние шумеры?
   -Да, иноземец. Родина его раскинулась далеко на востоке, там, где снежные вершины необозримых гор теряются в облаках, где люди говорят с богами на их языке, а главные тайны жизни просты и незамысловаты, как буквы развернутой книги.
   Петроний на миг задумался, но потом махнул рукой:
   -Что мне до всего этого?
   -Твой мир высох, а дух обмелел, - осуждающе, но терпеливо промолвил жрец. - Все твои надежды, мысли и чувства связаны с родительским краем. Но думал ли ты хоть раз, по-настоящему, где он, твой дом?
   Петроний Квинтий покачал головой. Перед ним потянулись размытые картины пройденных дорог и путей. После разгрома при Каррах, его, бессознательного и иссеченного вражеским оружием, парфяне взяли в плен, как и добрую четверть легионеров Марка Лициния Красса. Он стал собственностью Сурены Михрана. Этот доблестный пехлеван, прославивший свое имя еще во времена междоусобной борьбы Орода с царевичем Митридатом, оказался опасным противником Рима, одолев мощь легионов силами одного гунда всадников и двух драфш пехоты. Родственник парфянских царей, он принадлежал к старейшему роду Михранов, которые наряду с Аспахапетом и Сохаем являлись опорой трона Аршакидов. Решением царя Орода, которому Сурена преподнес голову Красса в подарок, пленных римлян отправили в Александрию Маргиану для обороны восточных рубежей державы. Там, лишенные всяких контактов с союзными Риму городами, они были не опасны для правящей власти.
   Начался новый этап военной службы Петрония Квинтия. Армия Парфянского государства была, по преимуществу, конной. Костяк ее составляли всадники сакского племенного союза дахов. Это были латные копьеносцы и лучники, которые поддерживались вспомогательными пешими частями, набиравшимися в сатрапиях и имевшими национальное оружие. Главным образом, в них входили гоплиты греческих городов Месопотамии. Подобно им, пленные римские легионеры перешли в распоряжение нахвадара Маргианы Дахая для усиления его конного корпуса.
   Двигаясь в обозе по пыльным дорогам востока, Петроний видел просторы великой страны: Мидию, Гирканию, Эламаиду, Парсу, Сакастан. Перед ним вставали величественные и разноликие города, сочетавшие черты многообразных культур и населенные неисчислимым народом. Парфянская империя оказалась целым конгломератом разнородных национальных элементов. Люди каменных, кирпичных и деревянных городов этой земли следовали разным традициям, говорили на разных языках и поклонялись разным богам, хотя греческое влияние и нравы оставались преобладающими.
   Назначенный командиром шести тысяч своих соотечественников в гарнизонном городе Александрия Маргиана, Петроний Квинтий служил своим новым хозяевам. Надменные парфянские сановники, щеголявшие в пестро расшитых золотом штанах - анексиридах, относились к подневольным солдатам с нескрываемым презрением. В первую же неделю от открывшихся ран умерло более сотни легионеров. Пища была отвратительной, наказания - суровыми. Петроний написал донесение Дахаю, но оно осталось без ответа.
   И вот теперь, дабы немного облегчить свою душу, подавленную тоской по родине и тревогой о будущем, трибун начал посещать местный маздаистский храм. Он был расположен прямо за Центральными Воротами крепости, на башнях которых развевался желтый флаг Парфянской державы: одноглазый орел, держащий в клюве змею. Служившие здесь волхвы поклонялись святой троице: Ахурамазде, Митре и Анахите, в полном соответствии с канонами пророка Заратуштры.
   Сначала Петроний просто приходил послушать напевное чтение древних псалмов "Авесты" и "Ригведы", но потом, проникнувшись расположением к главному заотару Алхавшату, стал подолгу засиживаться вечерами в его келье, внимая волнующим рассказам о далеких странах, мудрецах и преданиях седой старины.
   Петроний очнулся от своих воспоминаний. Жрец по-прежнему внимательно смотрел на него своими черными глазами.
   -Сколько же еще усилий мне потребуется приложить, чтобы разбудить тебя от спячки духа? - улыбчиво спросил он. - Как заставить поверить в огонь истины, сокровенно мерцающей в твоем сердце?
   -Я не знаю, чего ты от меня хочешь, - искренне признался Петроний, - но благодарен тебе за твои заботы. Пойми меня правильно: я верный сын своей страны и вижу свой земной удел в сохранении законов жизни моих отцов и дедов.
   -Вот пока ты еще помнишь об этом, мы будем говорить с тобой на разных языках, - отметил жрец. - Но когда-нибудь нетленный пламень твоего существа всколыхнет твой разум и вырвется наружу. Он сможет питать мир вокруг себя.
   Петроний лишь недоверчиво усмехнулся.
   Жрец пристально на него посмотрел.
   - В тебе бродят великие силы, не находящие выхода. Твоя душа иссушена войной и тяготами службы. Посмотри на жизнь с другой стороны - оком исцелителя страждущих. Не думал ли ты когда-нибудь заняться врачеванием? Помогая другим, ты сможешь обрести себя в своем подлинном естестве.
   Вздрогнув, Петроний посмотрел на жреца удивленно. В далеком детстве ему говорили, что из него может вырасти новый Гиппократ, настолько легко он справлялся с всевозможными ушибами и порезами, приводя в изумление родителей и товарищей. Но судьба его сложилась иначе. И вот сейчас чужой человек с самых окраин Ойкумены сумел разглядеть в нем то, что, быть может, и являлось его истинным предназначением на необъятных просторах мира.
   -Знаешь ли ты, что говорил Заратуштра? - продолжал жрец. - Однажды человек с Запада достигнет колыбели знаний Востока и вернет утерянный столетия назад светоч великой истины. И будет он провозвестником нового пути духа, который изменит сердца людей по берегам всех мировых морей.
   Жрец замолчал и только конопляный светильник на дощатой скамье чуть слышно потрескивал в тишине...
   Глава 3. Последний рубеж.
   ...Земля, омытая дождем, обряженная солнцем, искрилась и мерцала. Ни ветер, ни тени не нарушали ее полусонного покоя. И только он был затаен и взволнован. Благолепие утреннего мира тревожило его сейчас куда сильнее, чем буря или грозовой ураган. Он видел, что внутри себя оно скрывает целую бездну непроглядной мглы. И эта мгла все больше охватывала его губы, плечи и руки.
   Все то, что народилось вокруг него вместе с восходящим светом, было ненадежным. Он слышал, как мир оседает под натиском неумолимого времени, видел, как дыхание перемен проникает в ниспростертые среди холмов травы, окрашивает камни и отплясывает на кронах далеких деревьев. Время повсеместно обновляло образы жизни, не оставляя ничего незыблемого, необратимого, неостановимого. И только далекий голос человека звучал где-то на окраинах этого потерянного пространства, пытаясь обратить вспять непокорные токи судьбы.
   Дыхание времени смиряло весь мириад звуков. Голос человека был слишком слаб в нем, но его призрачная доля осколками отзывалась в шевелении песков Великого Моря, в шорохах зазеленевших среди озер полей, в поющем колыхании розовых облаков. Что призывало его возрождаться каждый тысячный раз в каждом тысячном миге своей гибели? Что побуждало с упорством уже блекнущего естества, вновь и вновь переживать свой конец и бередить сердце мира надеждой?
   Подобно умирающей и воскрешающей полночной звезде, глас человеческий возносился над дымкой утренних грез, бродил по изломам серых долин, плутал в бликах вод и ручьев. Он был неотделим от движения перемен, он жил в них, превозмогая предельность смертной доли и неизменно в ней перерождаясь.
   Сначала Петроний Квинтий считал месяцы своего подневольного существования, потом годы. Новые походы и новые раны оставляли свежие метки в его душе и на его теле. Он начал терять остроту своих чувств, а пустое вместилище бесконечности как-то незаметно растворило в себе его прошлое. Но он не сдавался. Его мольба о возвращении, выболевшая огненным шрамом в душе, еще клубилась среди туманов голубеющих вдали гор. Всем водам событий было не под силу смыть ее тлеющий уголек.
   Вот и сейчас, оглядывая с высоты стен Таласа чистый, как слеза, горизонт, трибун будто вглядывался в недосягаемый небосклон своей судьбы. А тайная мгла, отметившая землю тихим поветрием, уже возвещала ему о новом ее цикле. К крепости приближалась армия Чэнь Тана: сорок тысяч отборных конников и пехотинцев великой страны, которой Хутуусы дерзнул бросить вызов.
   Долгое время все действия мятежного вождя хуннов, изгнанного из родимых пределов своим братом Хуханье, были на редкость успешны. Ему удалось породниться с кангюйским царем и создать боеспособное союзное войско. Подобно парфянам, хунны были очень сильны в конном бою, а их стрелки из лука прославили себя по всем просторам Восточной Азии. Пехота также не играла у них заметной роли, хотя Хутуусы использовал ее в схватках на пересеченной местности, при обороне занятых позиций и осаде крепостей.
   Корпус Петрония уже успел поучаствовать в великом западном походе против усуней. Сражения эти отличались особым кровопролитием - пленных хунны не брали. Применяя различную тактику и демонстрируя потрясающее стратегическое чутье, Хутуусы неизменно одерживал победы и даже овладел главным городом усуней - Чигой, Городом Красной Долины. При штурме его от стрел пало двенадцать солдат Петрония и еще шесть получили тяжелые раны. Это было ощутимым ущербом для римлян.
   Затем был утомительный поход против согдов в Ферганскую долину. И снова неприятель не выстоял против хорошо организованного войска Хутуусы и его полководческого таланта.
   Вождь хуннов умело применял засады, фланговые охваты и ложные отходы. При подготовке к битве, он так выбирал место, чтобы солнце или ветер были непременно направлены в сторону противника. Окрыленный своими победами, он отважился развязать войну с державой, чьи необъятные земли простирались до самых границ обитаемого мира. По наущению Хутуусы при кангюйском дворе был вероломно убит посол серов, и теперь назревало противостояние, которое должно было окончательно определить баланс сил во всей Центральной Азии.
   Два года продолжалось строительство опорной цитадели хуннов в Таласской долине. Петроний Квинтий, поставленный надзирающим за работами, предложил вождю хуннов использовать проверенную веками систему римских пограничных укреплений. Были возведены смотровые и сигнальные башни, насыпной вал, усиленный камнями и дерном, вырыт глубокий ров и устроена двойная линия деревянного частокола вокруг основных стен. Так своей преданной службой римский трибун оправдал надежды Хутуусы, выменявшего его у Дахая вместе с двумя центуриями легионеров на караван верблюдов, два десятка породистых скакунов - аргамаков и несколько свертков шелковых тканей.
   Нахвадара Маргианы утомил строптивый нрав Петрония, и он поспешил избавиться от него при первом удобном случае. Многие годы он, скрепя сердце, принимал его жалобы на суровое обращение с легионерами, разбирал донесения о произволе чиновников на местах и самоуправстве парфянских военачальников. Мирный договор с хуннами позволил Дахаю благополучно отправить за пределы страны Аршакидов и самого римского командира, и две сотни самых старых ветеранов Марка Красса. Все они присягнули своему очередному господину - чжуки Хутуусы, известному серам, как шаньюй Чжичжи.
   Хунны всегда были воинственным народом с древней историей. Предков своих они относили к последним правителям династии Ся, владевшим долиной Желтой Реки до прихода туда клана Шан. Согласно преданиям, они удалились в западные степи и смешались с местными племенами. Там, среди сухих и безводных песков пустыни Великое Море с одной стороны, и горных долин, увязших в сухостое с другой, сформировалась народность кочевых воителей, ставших вечной угрозой для всех близлежащих земель.
   Столетиями хунны воевали с серами и соседними племенами, обогащаясь в набегах богатой добычей, но Хутуусы решил пойти другим путем. Этот энергичный и деятельный человек надумал создать обширнейшее государство, способное потягаться с главными мировыми державами. В планах его было покорить все разрозненные царства Центральной Азии, а также отторгнуть окраинные области у Парфии и Чины. Для воплощения столь грандиозного замысла чжуки были жизненно необходимы люди, подобные Петронию Квинтию - профессиональные военачальники, знакомые с заморскими системами полевого и осадного боя. Потому трибун оказался неожиданно обласкан Хутуусы, а к солдатам его впервые стали относиться с неким подобием заботы.
   Между тем, очертания вражеских колонн уже явственно обозначились на подступах к крепости. Они нарастали над долиной нестройным гомоном и бело-черными знаменами полководца Чэнь Тана. Петроний уже знал, что остановить противника в Чуйской долине не удалось. Союзная конница кангюйцев атаковала серов и отбила их обоз, но Чэнь Тан преследовал ее и разгромил. Это стало неприятным знаком для Хутуусы.
   Уникальность кавалерии Чины заключалась в том, что она могла одинаково результативно действовать и против конницы, и против пехоты в ближнем бою, чем не могли похвастать всадники хуннов. К тому же самострелы серов превосходили хуннские луки по дальнобойности в несколько раз. И все же Хутуусы был не намерен сдаваться. Его расчет на прочность оборонительных укреплений римского типа был основным в этом противостоянии. Чжуки был убежден, что армия Чины не сможет добиться быстрого успеха в осаде Таласа и вынуждена будет отступить. Вот тут ее и нужно будет настичь в преследовании и попытаться рассеять.
   Петроний оглянулся на своих солдат. Рядом с ним напряженно застыл вексиларий с единственным сохраненным римским штандартом, а позади него - совсем поседевший за два последних года центурион Корнелий Варий. Римляне не отрывали глаз от черты горизонта, сжав губы и держась рукой за рукояти гладиусов. По всей крепости оживились хунны. Они густо заполнили линию основных стен. Каждый лучник, отливая кольчужным блеском, принес с собой по пять колчанов со стрелами. Вдоль внешнего частокола лули и темники Хутуусы тоже распределили стрелков.
   Серы приближались, и трибун внимательно разглядывал их, будто пытаясь по внешнему облику определить силу своего нового врага. Армия Чины была разноцветной. Впереди всех летели легкие конники в черных кавалерийских шапочках и кожаных доспехах, надетых поверх красных халатов. Это были верховые лучники, разделенные на отдельные группы. За ними двигалась тяжеловооруженная конница: всадники на породистых скакунах с трехлезвийными копьями и алебардами. На головах их были островерхие шлемы из чешуек, на теле - железные латы, составленные из круглых, квадратных и прямоугольных пластин. Их доспехи были выкрашены в черный цвет и обведены красной каймой. Командиров можно было узнать по алым, голубым и оранжевым плащам.
   В промежутках между плотными островками кавалеристов почти бегом поспевала пехота с продолговатыми щитами, украшенными линейным орнаментом. Из-под панцирей их выглядывали серо-белые куртки и ноговицы. Дальше шли арбалетчики, катились штурмовые машины. Вся долина уже заходила под тяжестью ног, копыт и колес. Армия Чэнь Тана набухала, как море, своими островерхими волнами затопляя травы и песок. Она так стремительно поглощала беззащитную землю, что скоро на ее поверхности не осталось даже малых пробелов. Это была необратимая лавина.
   -Пусть откликнуться на призыв мой свободные воины хунну! - услышал Петроний голос чжуки, который пытался приободрить людей у первого частокола. Слова и фразы варварской речи стали ему почти привычны. - Вы, что живете дальними походами и питаетесь дымом своих костров! Ваши луки и стрелы - отрава врагам. Ваша удаль - поругание их славы. Вы нигде не встречаете преград, а вашим зорким глазам не знакома тень страха. Пусть только пепел и тлен останется сегодня от рати хуася, а утренняя заря досыта умоется вражьей кровью!
   Хунны ответили ему дружным ревом, потрясая палашами и подбрасывая в воздух свои короткие копья. Однако вскоре весь этот бойкий людской хор, встрепенувший Талас, оказался без остатка поглощен боем огромных барабанов серов, перед которым и гром бы, пожалуй, показался лишь робким шорохом. Хунны притихли. Пестрые ручьи вражеских солдат уже обвивали линию перед рвом. Замелькали штурмовые лестницы.
   -Кто тот всадник, что смотрит в нашу сторону с таким гордым видом? - спросил Варий Петрония, указывая на человека, который взобрался на пригорок в отдалении и размахивал плетью, отдавая какие-то команды.
   -Похоже, это и есть главный полководец Чины, - прошептал трибун, рассматривая надменное лицо с широкими скулами и приподнятыми бровями.
   Под всадником упруго двигался, вставая на дыбы, такой же горделивый скакун согдийской породы, накрытый желтым шелковым вальтрапом с вышитыми на нем крылатыми существами. Прическа военачальника была сложной. Две косы его волос были заплетены на висках, а третья - на затылке, образуя сплошной узел. Эта странная конструкция затейливо сочеталась с кожаной шапочкой, завязанной под подбородком красной лентой. Панцирная кофта сера состояла из выпуклых ромбовидных чешуек с трубными рукавами на золотых застежках. Ее охватывал стеганый пояс, к которому крепились по обеим сторонам сразу два меча в фигурных ножнах.
   Повинуясь приказу своего командира, серы организованно пошли на приступ. Над шеренгами их тут же взметнулось несколько плотных грозовых потоков - это были сотни стрел, выпущенных из арбалетов и баллист. Они, подобно обвалу, рухнули на головы защитников крепости, пробивая все на своем пути. Затрещали латы, заныли люди. Чтобы хоть немного остановить этот водопад железа, хунны поднимали щиты высоко над собой. Лучники чжуки тоже испустили целый град стрел, но не все они долетели до противника и отыскали цель.
   Постепенно подкатились отряды штурмовой пехоты Чэнь Тана и множество людей под прикрытием сомкнутых щитов начали забрасывать ров гатью. Очень быстро глубокая канава в пять локтей глубиной была заполнена. Послышались возгласы ликования со стороны серов. Противник подошел к частоколу. Хунны кидали в них копья и камни, посылали стрелы, но отбросить от укреплений не смогли, хотя человек двадцать серов свалились под ноги своим наступающим товарищам.
   Протяжный рог Хутуусы, которым он давал сигналы командирам, привлек внимание Петрония. Римский трибун отыскал глазами чжуки на вершине сторожевой башни. Вождь хуннов махнул ему рукой. Это был приказ, в значении которого было трудно ошибиться: Хутуусы велел римлянам сделать вылазку и попытаться оттеснить неприятеля от частокола.
   -Безумие! - вскричал Варий, узнав о приказе. - Он что, не понимает, что наши мечи бесполезны против стрел серов?
   -Воля чжуки для нас закон, Корнелий, - уныло отозвался Петроний, который сам понимал всю бессмысленность подобной затеи.
   Быть может, отчаяние уже проникло в сердце вождя хуннов и, в своем упрямом противодействии судьбе он теперь не задумывался о средствах? Римляне угрюмо повиновались. Трибун разделил своих солдат на два отряда, намереваясь одновременно атаковать со стороны двух дощатых ворот, сделанных в стене палисада. Один отряд Петроний возглавил лично, другой поручил Варию.
   Легионеры перебежками двинулись через узкие проходы к первой линии укреплений. Гремели их щиты и доспехи, нащечники и козырьки шлемов блекло мерцали.
   -Пусть защитят нас боги нашей родной земли, - негромко возвестил трибун, - и пусть не оставят в милости небесные владыки всех восточных песков. Вперед!
   Однако внезапного нападения, на которое рассчитывал Петроний, не получилось. Едва распахнулись ворота и две неполные центурии вырвались навстречу противнику, серы тотчас отступили, не приняв ближнего боя. Нескольких из них удалось достать брошенными пилумами, но в ответ черная глыба стрел уже нависла над римским строем.
   -Черепаха! - скомандовал Петроний.
   Легионеры молниеносно выполнили перестроение, образовав сплошную стену щитов. Не единожды вспоминая плачевный урок Карр, трибун долго тренировал с солдатами этот маневр, чтобы снизить возможные потери своего корпуса. Он даже усовершенствовал классический вариант старого боевого порядка: щиты заставил обшить плотным слоем металла, не позволяющим стрелам пробивать их навылет, а еще одной линией щитов закрывать от обстрела ноги солдат.
   Тяжелый град забарабанил по крыше и стенам образовавшейся крепости. Некоторые стрелы отскакивали от нее, другие вонзались, но застревали.
   -Надо отходить, командир, - подал голос кто-то из легионеров.
   И действительно, смысла продолжать наступление под непрерывным ливнем из самострелов не было. Римляне не могли сделать вперед и шага.
   -Отступаем! - решил Петроний и горнист озвучил его приказ. Ему вторила труба со стороны отряда Вария.
   Легионеры начали осторожно пятиться назад, стараясь не оступиться и не нарушить своего щитоносного покрова. Через ворота они вернулись за внутреннюю линию палисада. Человек семь получили легкие раны в руки, скорее даже царапины, но убитых не было ни одного.
   Видя со смотровой башни неудачу этой вылазки, Хутуусы своим пятицветным флагом велел оставить все внешние укрепления и отойти под защиту каменных стен Таласа. Новые шеренги Чэнь Тана уже наступали, и стало ясно, что долго удерживать частокол и вал хуннам будет не под силу. И действительно, серы подпалили палисад зажигательными снарядами, подняв к небу столбы едкого пламени. Их баллисты и арбалеты били, не переставая, настигая даже людей, стоящих на стенах и башнях.
   До самой ночи полыхали внешние укрепления Таласа. Потом серы растащили головешки столбов, сравняли вал и вплотную приблизились к каменной цитадели. Кангюйская конница, которая по плану Хутуусы должна была ударить в тыл порядкам Чэнь Тана, показалась на горизонте, но в бой вступить не решилась. Всадники лишь постояли на месте, разглядывая неприятеля, а потом развернули своих коней. Тогда чжуки кинул на вылазку своих отборных ратников под главенством лулу Гайдына, однако пехотинцы серов смяли их и окружили, не дав уйти почти никому. Так Хутуусы потерял последний шанс добиться успеха в этом бою.
   Настроение защитников крепости было безрадостным. Приуныли и римляне: тяжелые предчувствия уже проникли в их души. Все знали, что близиться час последней, решительной атаки войск Чэнь Тана, которая сметет перед собой все. Видя, как подтягиваются к стенам осадные башни серов и непрерывные массы орущих солдат, Петроний прикрыл глаза. Ему вдруг захотелось пробудиться под густыми кронами кипарисов, узнать умащенные светом портики и галереи Марсийского квартала, увидеть разбег мостовых, заполненных гомоном латинян и греков.
   Мимолетную тень прошлого прогнало рассветное солнце. Оно поднималось над долиной, как божественное пламя над заблудшей мглой. Трибун устремил на него взволнованный взгляд. Должно быть, вот так же на рассвете, взошло оно когда-то над гладью озер и зубьями гор, чтобы узнать лик первого человека, исторгнутого холодом земли. Улыбнулось тогда солнце над неловкими шагами его, спотыканиями и наивной верой судьбе. Боязливым и хилым показался ему тот человек. Порождая вокруг себя глыбы бед и реки страданий, он мечтал любоваться красою вечных цветов. Спадали снега, отступали потопы, но первый человек сумел согреть мерзлую твердь огнем своего духа, и тот огонь не смогли сокрушить ни ветры, ни бури, ни ураганы. И уступило тогда пурпурное светило, восхищенное одиноким упорством слабого сильного человека, и указало ему дорогу к небу, чтобы обрел он правду своего земного удела...
   Гром барабанов и вой цимбал оповестили о наступлении серов. Отряды Чэнь Тана шли на приступ. Со стен в них снова полетели стрелы и копья. Плечом к плечу со своими мужьями встали женщины хуннов: они кидали во врагов камни и лили из чанов горячую смолу. Воители Чины взбирались по крепким лестницам, перебегали и спрыгивали с башенных мостков. Римляне пытались встречать их ударами мечей, но серов становилось все больше. Стрелы их были неумолимы, а ратники Чэнь Тана - напористы и проворны. Варий неистово рубил с плеча, глаза его метали искры из-под тяжелых бровей, свирепый оскал рта напоминал хищного зверя. Он с упоением всаживал клинок по самую рукоятку, если удавалось найти уязвимое место врага.
   Площадку под ногами покрыли павшие, но шевелящиеся тела. Раненные цеплялись за колени тех, кто еще стоял на ногах, и тянули их за собой. Кровяные брызги во многих местах замарали каменную кладку. Все боевые кличи срослись в один и стало непросто разобрать, где серы, где хунны, где римляне. Петроний своей рукой сразил трех человек и одного столкнул со стены. Он был ранен в плечо и бедро, но продолжал биться с хмурой непреклонностью, хотя язык его высох и прилип к гортани, а дым расползающихся пожарищ слезил глаза.
   Как оказалось, это горели постройки уже внутри Таласа, пылал и дворец Хутуусы. Серы проникли в крепость, разбив центральные ворота, и теперь с лютым азартом расправлялись над голосящими жителями: секли их алебардами и мечами, врывались в дома. Трибун ничего не знал об участи вождя хуннов, но догадывался, что она была плачевна. Он попятился немного назад, чувствуя, что тело его деревенеет, а кисть руки разжимается, не способная более удерживать потяжелевший меч. Рядом рухнули несколько легионеров, выплевывая изо рта комки крови. Пал и Варий. Косым ударом секиры ему отрубили ногу, и старый центурион, исходя проклятиями и слезами отчаяния, повалился на бок. А дым и отсветы повсеместного пламени уже объяли крепость со всех сторон, делая слабо различимыми контуры строений и фигуры мятущихся людей.
   Петроний протер слипающиеся веки. Строки старого шумерского текста, который когда-то читал ему Алхавшат, пришли на память сами собой, и трибун глухо зашептал, стараясь приглушить хаос и разноголосицу поверженного Таласа:
   "Боги-предки! Те, кто поставил своими границами пределы Вселенной! Ширина вашей простертой ладони - весь небосвод, ваши глаза - путеводные звезды. Вам посвящаю весть о потерянном человеке, сгубившем молодость, жизнь и судьбу. Воистину: сказ этот об утерянных надеждах, почившей отраде и безвременно увядшей весне. Там, где стоят мои стопы - стынет печаль, а земля замирает в безвольном смирении, ибо место это - хранилище вечного праха и тлена смертной доли..."
   Глава 4. Земля Ария
   Пески пустынь, пыль степей и камни горных перевалов остались наконец позади. Два десятка всадников медленно подъезжали к белеющим вдалеке стенам Патталы.
   - Почему мы не остались в степях? - сокрушенно спросил Харив. - Что нас ждет здесь, в чужой для нас стране, где воздух дышит влагой, реки выходят из берегов, а леса такие густые, что кони не могут пройти сквозь них?
   - Почему ты не остался, не знаю, - ответил Агдак Хариву и лукаво покосился на Скирта, - а вот почему сюда рвется наш юный посол, я догадываюсь.
   Скирт покраснел. Он в самом деле все чаще вспоминал Ликию, тревожимый то страхами за ее судьбу, то опасениями, не забыла ли она его.
   - Мы должны доложить Моге о том, что ему, возможно, грозит война с Чиной, - пробормотал Скирт скорее себе под нос.
   - Ну, если бы я был на твоем месте, я бы предпочел спрятаться от Моги на дальнем краю степи. Учти, я ведь расскажу ему со всей прямотой, почему посольство яванов достигло столицы Чины, и почему серы согласились помочь нашим врагам.
   - А ты знаешь это? - спросил Скирт с вызовом, надеясь хоть так отвлечь внимание спутников от своих переживаний. - Для меня это до сих пор остается великой загадкой. Ведь по всей правде выходило, что им лучше дружить с нами, чем с ними.
   - Видимо, нет, - отозвался Агдак. - Я могу лишь предполагать, но сдается мне, мы слишком напоминали им тех "варваров", с которыми они вели долгую войну и которых разгромили как раз перед нашим прибытием. Мы проезжали через их земли на обратном пути. Согласись, что если для нас все обитатели Чины казались на одно лицо и различали мы их лишь по цветам штанов, то и для них все степняки выглядят почти одинаково. Так что - мы ли, согды ли, хунны ли - серам все едино. И воевать с одними, заключая союз с другими - не очень разумно. Враг и свой должны быть четко различимы, любой должен понимать, кого надо бить, а с кем надо дружить.
   - Возможно, ты и прав, - согласился Скирт. - Я не прошу тебя быть ко мне снисходительным, но все-таки, уж если будешь рассказывать, расскажи действительно ВСЕ. В том числе и то, как мы пытались договориться с серами, и те нас чуть не убили.
   - Боюсь, как бы Мога не превратил это "чуть" в самую что ни на есть правду! - бросил Агдак, слегка подгоняя коня.
   Жители Патталы бросали на них косые взгляды, и Скирт живо вспомнил свой первый приезд сюда. Но в отличие от тех давних времен, теперь ворота охраняли его соотечественники - рослые скиты в красных башлыках, подпоясанные ремнями из сыромятной кожи. Они встретили вернувшихся путников возгласами радости.
   - Я сразу иду к Моге, - заявил Агдак, когда они оказались в ограде стен. - А вы как желаете, можете немного отсрочить время перед неизбежным, или же сразу узнать свою участь.
   - Мы идем с тобой, - твердо вымолвил Скирт. Харив молча наклонил голову, и прочие скиты согласились с ним.
   Во дворец они вошли впятером, Скирт, Агдак и трое десятников, как шли некогда к императору. Их впустили беспрекословно - Мога по-прежнему оставался главой Патталы и всего бывшего царства Гермея.
   За год их отсутствия во дворце, как и во всей стране, многое изменилось.
   Афинион и Леонт появлялись тут редко. Каждый из них управлял своей третью разделенных земель, практически не общаясь с другими. Из того клочка державы, что еще удерживал Гермей, повсеместно расползались шпионы и провокаторы, подбивающие людей на рынках и базарах к неповиновению скитам, так что власть победителей оставалась непрочной. Но и собрать боеспособную армию, способную выбить Гермея из областей Мадхьядеша, Магадха и Анга, не удавалось - никто из победителей не желал идти на Гермея в одиночку и также никто не хотел отдавать своих людей под начало другого. Отправляться же в большой поход всем вместе значило оставить страну без власти и без надзора - то есть, по сути, уступить завоеванное обратно.
   В такой бестолковой ситуации прошел почти год. Она становилась еще более безвыходной, потому что Мога выполнил все свои обязательства, и населению городов, подчиненных его власти, жить стало легче - однако природная ненависть эллинов к "варварам" была неискоренима. Леонт же и Афинион, верные устоявшимся нормам эллинского правления, вершили порядок в своих владениях жесткой рукой, вынуждая своих подданных бежать в земли скитов и искать там избавления от бесконечных поборов. Все это не способствовало дружеским отношениям между правителями.
   Охрану дворца несли телохранители Моги, радостно и удивленно приветствовавшие возвращение своего товарища. Сам царь наслаждался баней. Он создал некое сочетание скитской бани, где в шатре на раскаленные камни плескали водой и квасом, после чего потели и наслаждались жарой, и греческой, где посетители нежились в теплом бассейне. Вот и сейчас, пропарившись в душной скитской бане и вволю поплавав в бассейне, Мога возлежал на деревянной скамье, а две рабыни натирали его тело медовой мазью.
   Скиты остановились в небольшом отдалении от царя. Мога лениво повернул голову в их сторону и усмехнулся.
   - Давно я вас не видел. Не желаете совершить омовение?
   Он знаком отпустил рабынь и сел, закутавшись в длинное полотнище.
   - Сперва позволь нам сообщить тебе о том, как мы справились с твоим заданием, - нагнул голову Агдак.
   - Я слушаю, - нахмурился Мога, уже предчувствуя недоброе.
   - Мы преследовали яванов по всей равнине, преследовали в горах, и едва не сбились со следа. Однако уже по ту сторону гор удача наконец улыбнулась нам - мы почти их схватили. К несчастью, тут у нас произошла стычка с местными жителями, - Агдак почти незаметно переглянулся со Скиртом, - и яванам удалось улизнуть, хотя их кони, верблюды, мулы и все дары, которые они везли с собой, стали нашей добычей.
   Скирт бросил на Агдака едва заметный благодарный взгляд.
   - Что же, они так и блуждают в горах, нищие и измученные? - спросил Мога с ухмылкой.
   - Увы, нет, - покачал головой Агдак. - Скирт предполагал что-то подобное и предложил отправиться на перехват посольства в столицу серов. Там мы и встретились с яванами вновь. Они сумели втереться в доверие к императору серов. Скирт добился приема у императора и предложил ему союз против яванов, но безграничное коварство яванов привело к тому, что император прислушался к ним, а не к нам. Нам пришлось бежать, спасая свою жизнь.
   Мога тяжело посмотрел на своих воинов.
   - Это означает только одно, - произнес он. - Войну с Чиной. Позовите ко мне Леонта и Афиниона.
   Скиты вместе вышли из дворца. Агдак отправил посыльного к архонтам - союзникам Моги, и остановился, прощаясь со Скиртом.
   - Благодарю тебя, - поклонился Скирт. - Ты мог бы обвинить меня в неудаче нашего дела - а я, по твоим словам, получается, почти герой.
   - К чему теперь кого-то обвинять? - вздохнул Агдак. - Я ведь рассказал почти все, как было, только умолчал о причине нашей ссоры с местными жителями. Содеянного не исправить, а Мога в наказании крут, и мне было бы жаль лишиться хорошего воина и товарища.
   Агдак с десятниками направился в город, Скирт же помчался искать Ликию.
   Девушки во дворце не оказалось. Кто-то из охранников сказал Скирту, что Ликия в последнее время полюбила прогулки за городом, среди лесистых склонов гор, и Скирт, в надежде найти ее там, отправился в горы.
   Легкая тропа бежала вверх меж зеленых холмов. Скирт почти бегом спешил по ней. Далеко впереди, возле самой вершины, он разглядел стройную фигуру Ликии, собирающую цветы.
   Сердце его бешено заколотилось. Он побежал, забыв об усталости, едва касаясь ногами земли, он почти летел, глядя, как заходящее солнце окружает темные волосы девушки золотым блеском.
   Она пока не замечала его. Но вот обернулась, увидела, Скирт почти задохнулся от радости - и вдруг лицо Ликии пропало, и на Скирта глянула смерть без лица.
   Он оступился и едва не покатился вниз по склону. Стряхнув наваждение, Скирт понял, что между ним и Ликией возник воин в глухом шлеме с узкими прорезями для глаз. Воин снял шлем и поднял руку в знак приветствия.
   - Хайрэ! Давно я тебя не видел, - произнесло видение голосом Афиниона.
   Скирт пришел в себя.
   - Тебя ждет царь, - произнес он, чувствуя, как удивление возрастает в нем. В самом деле, что мог забыть Афинион возле столицы Моги, полагавшего, что архонт сидит в своих владениях на самом западе державы?
   - Я немедленно отправлюсь к нему, - Афинион вновь надел шлем, слегка оглянулся на Ликию и не спеша стал спускаться вниз по склону.
   Скирт проследил за ним взглядом, и только когда тот отошел достаточно далеко, бросился к Ликии. Подхватив ее на руки, он закружил смеющуюся девушку.
   - Поставь меня на землю! - весело потребовала она. - Я уж и не надеялась увидеть тебя в живых. Где ты пропадал?
   - Далеко, - улыбнулся Скирт, чувствуя, как счастье, испуганно сбежавшее при появлении Афиниона, медленно возвращается вновь.
   ...В древнем дворце Патталы, среди ярко освещенных мозаичных стен Мога, Афинион и Леонт вели беседу, или, вернее, переговоры - их разговор трудно было теперь назвать дружеской беседой.
   - Друг мой! - говорил Афинион вкрадчивым голосом. - Я должен обратить твое внимание на несправедливость, которую твои люди вершат в моих землях.
   - Разве они вообще имеют какое-то отношение к твоим землям? - удивился Мога. - Я полагал, что мы не появляемся в твоих городах. Ты получил все, что хотел - чего тебе еще надо?
   - Ты уменьшаешь налоги и помогаешь разорившимся крестьянам, и они бегут к тебе, как к спасителю, покидая своих законных хозяев, - заметил Леонт.
   - Я облагаю налогом общину, а не отдельных земледельцев. Я даю в аренду наделы тем, кто их потерял в ходе войны. Что вам мешает поступать так же?
   - В твоих руках вся царская казна, равно как и добыча из других захваченных тобой городов, - продолжал Леонт. - Ты можешь себе позволить менять старые порядки по своему почину. Тогда как мы вынуждены все возрождать на пустом месте.
   - Что-то мне подсказывает, что даже если я поделю казну Гермея на три равные доли и две из них отдам вам, вы вряд ли употребите их на земельные реформы и восстановление хозяйств, пострадавших за время войны, - усмехнулся Мога.
   - Сейчас нам надо думать совсем не об этом, - возразил Леонт. - На границе с Мадхьядешой не прекращаются стычки. И если правда то, что ты говоришь, и на помощь Гермею движутся войска серов - нам надо объединить наши усилия, а не разобщать их. Что толку делить казну, если потом придет враг - и отберет ее обратно, да еще не забудет прихватить с собой наши головы?
   - Да, - кивнул Афинион. - Гермея надо раздавить раньше, чем серы объединятся с ним. А ты, вместо того, чтобы помогать общему делу, переманиваешь к себе наших людей!
   - Предлагаю решение, которое устроит всех, - произнес Мога. - Я отдаю вам одну треть казны на подготовку и оснащение войска, силами которого вы разобьете Гермея. Потом получите еще треть и будете распоряжаться ей по своему усмотрению. Согласны?
   - А что в это время будешь делать ты? - спросил Афинион. - Захватывать наши города, оставшиеся без всякой защиты?
   - Ответьте мне, - с плохо скрываемым раздражением произнес Мога, - разве я похож на несмышленого ягненка? Если вы одолеете Гермея и покорите остатки его царства - разве смогу я противостоять вашему победоносному воинству?
   - Ну, а если случится так, что одолеет Гермей? - спросил Афинион.
   - Этого не случится, - твердо сказал Мога. - Если только вы не передеретесь между собой у него на глазах.
   - Воля богов переменчива, - заметил Афинион. - Откуда ты можешь знать, к кому она обратится с удачей, а кого обречет на заклание?
   - Боги помогают тому, кто выполняет их волю, - отозвался Мога. - Кто верит в правоту собственных действий и понимает их коренные причины. Если вы не чувствуете за собой правоты и не верите в благосклонность своих богов - ради чего вы вообще затевали все это дело?
   - Тебе ли упрекать нас? - не выдержал Леонт. - Твои люди ворвались как вихрь в наши земли, разорили наши города и заставы, твои речи искусили нас изменить своему законному правителю!
   - Вот как? - с нескрываемым ехидством произнес Мога. - Оказывается, это я вас заставил? А сами вы хранили непререкаемую верность Гермею? Не слишком ли много вы мне приписываете?
   - Для чего ты теперь говоришь о воле богов, если понимаешь, что мы пошли против нее? Чем ты отличаешься от нас?
   - По крайней мере, я честнее. Я не прячу свои истинные намерения за мнимой заботой о ближнем, за лицемерным взыванием к воле богов и к своим предкам. Если мне что-то нужно - я иду и беру это. А не доказываю неправомерность власти прежнего хозяина. Я отбираю землю или добро, но не пытаюсь оправдывать свои притязания волей небесных владык.
   - Вот потому тебя и называют варваром, - заметил Афинион.
   - Ну, по мне так лучше быть таким варваром, от которого знаешь, чего ожидать, чем эллином, готовым улыбаться тебе в глаза - и ударить ножом в спину, когда ты отвернешься!
   Афинион почему-то смутился и отвел глаза.
   - Но я отвечу, что я буду делать, - тяжело произнес Мога. - Пока вы вдвоем будете бить Гермея, я соберу силы для борьбы с серами. Ибо если войско их уже выступило - оно не уйдет без битвы. Оно может обрушиться на нас с севера, со стороны степей. Может появиться с востока, с гор. А может прибыть на кораблях, и тогда их можно ожидать в любой точке побережья. Повсюду надо выставить дозоры и сигнальные вышки, передающие сообщения, а здесь, в сердце державы, собирать мощные силы, способные остановить войско чужаков. Или вы вновь хотите подвергнуть свои вотчины разорению?
   Афинион и Леонт переглянулись.
   - Да будет так, - произнес Афинион. - Рассылай своих легконогих всадников по дальним заставам. Мы же идем в поход на Паталипутру.
   Поклонившись царю, они вышли, оставив его наедине с телохранителем.
   Мога подошел к Скирту.
   - Увы, неудача вашего путешествия оборачивается для нас большой бедой, - Мога опустил тяжелую руку на плечо юноши. - Не о том я мечтал, когда затевал свой поход. Но ты был в землях серов, ты видел их воинов, ты можешь рассказать, что нас ждет?
   Скирт нагнул голову.
   - Прости, государь. Это моя вина.
   - В чем ты себя винишь? - удивился Мога.
   - Я держал в своих руках посланников яванов - и отпустил их. Из-за меня они добрались до наших врагов и заключили с ними союз. Можешь меня казнить.
   Мога тяжело дышал, глядя на потупившегося воина. Но вскоре он взял себя в руки.
   - Ты заслужил смерть. Однако казнь твоя не поможет нам справиться с врагом. Ты силен и смел, а если верить всему, что про тебя рассказывает Агдак - еще и умен. Мне было бы жаль лишиться такого воина. Но грядет большая война. Ты знаешь наш обычай. Дабы заручиться милостью Ария, мы отправляем к нему одного из лучших наших воинов перед войной. Готов ли ты стать этим посланником?
   - Я готов, - просто ответил Скирт. - Да будет так.
   - Ступай, - отпустил его Мога. - Когда придет время, я пришлю за тобой.
  
   Глава 5. Слово царя.
   Обозревая голодными глазами скитальца дороги и города родной страны, которую он уже успел позабыть, Диокл испытывал легкое недоумение. Старая земля затянулась новым туманом, сладкозвучные песни унес ветер, разливы рек стерли память прежних следов, а сердца людей оскудели. Юноша не мог понять, так ли сильно изменился отчий край с очагами его предков, или глаза его научились видеть то, чего не замечали прежде.
   Испарилось куда-то, растаяло блистательное величие страны Джамбу - последней вотчины эллинских царей. Перед послушником обнажилась неприкрытая сирость дворцов, храмов и колоннад. Его овеяло неуютное дыхание городских улиц, пропитанных сыростью, поразила непривычная безлюдность площадей и рынков. Кровли домов плавали в глубоких тенях, деревья потускнели и накренились, будто придавленные неведомой тяжестью.
   Идущую армию встречали неприветливо. Жители сел и деревень поспешно прятались, горожане запирались в своих домах, торговцы закрывали лавки и бежали в храмы. Из Страны Небесного Спокойствия в Индию пришло двадцать тысяч всадников, двадцать пять тысяч пехотинцев, сто тысяч тягловых волов, а еще множество мулов, верблюдов, носильщиков и обозной прислуги. В дороге несколько солдат заболели, но походные лекари серов поставили их на ноги с помощью игл, настоев и растираний мазями из бараньего жира. Узнав от разведчиков о моровой эпидемии, объявившейся в краю Куньмин, Вэнь Чунь принял решение изменить маршрут, отклонившись на север от главного тракта. Это удлинило путь еще на пятнадцать дней, но уберегло воинство Махачины от больших потерь.
   Вступив на просторы Джамбудвипу, да-цзян тоже, казалось, был удивлен видом брошенных полей, опустевших крестьянских хозяйств и безжизненных пастбищ. Как будто вместе с тополиным пухом, летевшим с деревьев и устилавшим землю, ветер без возврата унес былое процветание империи Деметрия Аникета.
   При приближении к Паталипутре, Видрасена послал вестника к царю Гермею, чтобы сообщить о благополучном завершении трудного предприятия. На подступах к столице послов и воинов союзной армии ждал по-настоящему радушный прием. Жители города вышли за ворота, чтобы приветствовать спасителей государства и славить их имена. Здесь были курчавые греки, черноглазые инды, меднолицые бактры с глазами, обведенными сурьмой. Мужчины, женщины, дети спешили надеть на головы конников Видрасены венки из роз и лавра.
   Посыльные Гермея уже встречали Ликофора, Вэнь Чуня и Сангхабхадру, чтобы препроводить их на пиршество во дворце, где ожидали столы с куропатками, приправленными асафетидой, поросячьими окороками, сладостями и винами из киннамона. Видрасена и командиры серов занялись расквартированием своих подчиненных и решением вопросов, связанных с довольствием отрядов.
   Один лишь Диокл оказался предоставлен сам себе, получив долгожданную возможность насладиться покоем и одиночеством. Прогулявшись по городу, он вернулся в храм и первым делом омылся в монастырском бассейне. Потом переоделся в хлопковую кашаю, поклонился Трикайе в Алтарном Зале и спустился в сад.
   Наставник возвратился ближе к вечеру. По обыкновению лицо его было непроницаемым и послушник не смог уловить, в каком расположении духа находиться его учитель.
   -Завтра большой праздник на Площади Ветров, - поведал Сангхабхадра. - Царь будет держать слово перед народом Паталипутры.
   -Гермей доволен нашей поездкой? - спросил Диокл.
   -Да. Нас не было без малого год, но он уже подавил несколько выступлений в городах и мятеж солдат в столице. А скифы и их союзники захватили ряд западных областей.
   -Теперь царь восстановит порядок в стране?
   Сангхабхадра только улыбнулся в ответ, но от пристального взгляда послушника не укрылась вся неоднозначность этой улыбки.
   - Ты в чем-то сомневаешься, Учитель?
   - Время сомнений давно прошло, юноша. Я просто хочу посмотреть, как владыка Джамбу распорядиться плодами наших трудов и нитями собственной судьбы.
   -И это все?
   -Я уже выполнил свою роль и могу спокойно отойти в сторону, предоставляя дальнейшим событиям развиваться естественным чередом.
   Диокл задумался. Он хотел еще что-то спросить, но не отважился.
   Ночью ему долго не спалось. Он ворочался с боку на бок на циновке, пока не провалился в отрадное забытье. Однако здесь, когда тело его отпало, а ум растекся по неведомым далям, послушник увидел странный сон.
   ...Это был древний Город, уже изрядно погрязший в пороках и злодеяниях. Жил в нем юноша, известный среди горожан своей способностью воодушевлять людей и вести их за собой. Однажды на базаре увидел он прорицательницу, которая громко вещала о гневе богов и тяжкой каре, что наложили они своей властью на Город и жителей его. Возмутился юноша речами женщины, пугавшей народ картинами лютых бедствий, стащил ее с помоста и прогнал с базара.
   Однако вскоре вышло так, что собрались несколько отпрысков из почтенных семейств на поиски острова, нареченного молвой Янтарным Берегом и славящегося своими богатствами. Путь предстоял им трудный и опасный, а потому позвали они юношу, чтобы возглавил он их путешествие. Дело это сулило множество благ и юноша легко согласился. Однако плавание с самого начала оказалось неудачным. Сильный ветер отклонил судно искателей от цели, да вдобавок к этому юноша заболел и слег.
   Разочаровавшись в своем предводителе, товарищи оставили его умирать у первого встречного мыса, известного как Приют Странников. Место это действительно было приютом для путников из разных земель и краев, где могли они отдохнуть и поддержать свои жизненные силы. Для подобной цели там всегда хранились запасы хлеба и питьевой воды. Юноша, оставшись один, вспомнил о них и пожелал подкрепиться. Но к огорчению его весь хлеб оказался исклеван птицами, а глиняные фляги разбиты.
   И начались тогда мучительные страдания человека, терзаемого болезнью, голодом и жаждой. Бездвижно лежал он на мокром песке, уставившись в небо пустыми глазами, и звал на помощь. Тяготы его были безмерны, но никто так и не пришел, чтобы вызволить его из беды. В воспаленном его сознании казался он себе крошечным, а предметы вокруг - гигантскими, так что сжималась душа его от судорожного страха. Все чаще и чаще стал являться юноше образ прорицательницы в белых одеждах и корить его. Однажды обратился он к ней с мольбой и нежданно для себя получил надежду на спасение. С высоты небес указала прорицательница ему место, где ожидало его лекарство и пропитание.
   За горным перевалом нашел юноша луг с душистой травой. И так обрадовался он, что сразу же пустился в неистовый пляс. Трава луга была пригодна в пищу и врачевала любые болезни. Вкусив ее, постиг юноша тайны земли: стал понимать внезапно язык птиц и зверей. Не поверил сначала юноша чуду этому, решив, что это судьба сыграла с ним злую шутку, лишив рассудка. Но чем больше наблюдал он за собой, тем сильнее убеждался, что вовсе не мысли и не жар разгоряченного воображения оживляют пространство гор, полей и песков. Он явственно слышал голоса и он различал их.
   Так, на одиноком мысе среди пенных вод узнал юноша о разговоре птиц и зверей, замысливших погубить Город, чтобы свершилось сполна возмездие за прегрешения людей его. И долго думал юноша, как поступить ему. Нужно ли было оповестить беспечных соотечественников о нависшей над ними опасности? Он был уже здоров телом и достаточно силен, чтобы, сложив плот, отправиться к отчим берегам. Но стоило ли открывать заблудшим людям страшную для них правду или же следовало позволить свершиться каре небесной? Лишь после целого дня томительных сомнений, решил оставить юноша на волю судьбы коварнейший сговор птиц и зверей...
   Диокл проснулся и сел на циновке. Сердце его стремительно билось. За узким оконцем кельи занимался новый день.
  
   ...Послушник чутко внимал округ себя: балюстрады, портики и арки казались согбенными, и даже робкое эхо не гостило под сенью их полусна. Террасы усадеб, бассейны и сады боялись проронить звук. Птицы молчали. Неподвижность времени.
   Но воздух густел. Скоро все должно было измениться: наполниться игрой линий, тонов, форм и сфер; выпустить на свободу песнопевные порывы звуков и образов. Тайну забвения должно было нарушить.
   Глашатаи оповещали всех: царь собирает народ на Площади Ветров. И вот, смиряя своим торжеством непокой преддождевого неба, горожане разбередили пространство. Не замечая бледности земли и увядших хризантем, они струили со всех сторон, чтоб лицезреть яркосветное солнце.
   Трели сириг и постук тамбуринов обещали зрелища: бои быков, состязания атлетов, забавы с дикими зверьми. Торговцы уже заполнили мощеные плиты перед фризом Диониса и крытыми галереями, утопив чистоту мрамора в пестрящих бликах. У солнечных часов и статуи Тихэ грудились мастеровые. Люд прибывал. Мелькали экипажи знати. Так бойкий шум прогнал остывшую было тишь древнего града. И возликовали уста кифаредов:
   "О златая лира! Общий удел Апполона и муз
   В темных, словно фиалки, кудрях.
   Ты основа песни и радости ты почин!
   Знакам, данным тобой, послушны певцы,
   Только лишь мы запеваем, ведущим хор,
   Даешь начало звонкою дрожью своей..."
   Осветились конусоверхие кровли и лазурные капители. Едва из многородной толпы пробились жрецы Зевеса, звеня златыми колокольцами, как поструили окрест ароматы кедров и гиацинтов. В руках несли они жертвенные сосуды с вином, а прирученные орлы восседали на их плечах, сложив свои грозные крылья. Главный служитель в парчовой накидке шафранного цвета обозрил взглядом площадь из-под тяжелых зениц.
   -Сограждане! Братья! - возвел он свой голос в далекую высь. - Довольно омрачать души лютою скорбью о прошлом. Видно, судьбой решено осчастливить нам долю, скинув с нее ярмо неудач. Великий Кронид - свидетель дел смертных под солнцем, волю свою благодушно для нас огласил. Вновь возродиться призвана наша отчизна, могуществом беды умерив. В угоду богам низвергнем в карающей брани врагов и восславим державный престол!
   Вслед за раскатом этих торжественных слов, собравшим вокруг хоралы ликованья, вскинулись трубы, оповещая о приближении царственного кортежа.
   -Пусть живет вечно владыка Гермей! - выдохнула толпа.
   Сначала показались белоснежные панцирные всадники, увитые пурпурной бахромой. Купола меднолитых шлемов, скрепленных с латными воротниками, звенели ритмичной музыкой, а пегие кони всхрапывали, играясь гривами. Дальше шли музыканты в гиматионах цвета морской волны, за ними - миртоносцы в желтых туниках, высоко поднимавшие колени на шаге. Конники агемы двигались степенно. Бронза их пластинных панцирей и крылатых шлемов искрила луноподобным отливом. И вот уже золотая квадрига царя Гермея, сына Филоксена, явила всем престольную красу в брызгах световых молний. Владыка Джабму был увенчан высокой митрой, окаймленной жемчугом и топазами, а плащ его покрывали парчовым узором длинногривые львы. Складки на челе разгладились, губы таили улыбку. Постигнув благожелательную изменчивость земного жребия, базилевс преобразился. Померкшие глаза его зажглись новым огнем, будто сам Гелиос, истомлено уснув после долгих трудов, вдруг пробудился в бодрости и довольстве...
   Именно так много раз видел возрождение страны Диокл в своих надеждах и фантазиях. Именно так разродила реальность перед ним торжество духа и воли эллинов в краю Джамбудвипу. Была ли это фантазия, ставшая явью, или это явь была так похожа на фантазию? Искомый порядок был водворен в своей непреложности, а силе оружия осталось лишь довершить то, что определил закон Небес.
   Но почему тогда темный гнет в душе не исчезал? Напротив, он рос и мужал, он голосил, перекрывая праздничное раздолье. Чем торопил себя бег крови? Какая тайная мгла смешала все горизонты миров? Диокл не понимал этого и лишь внимательнее вглядывался в происходящее.
   Вот горожане с восторгом приветствуют своего повелителя, бросая цветы под копыта карих коней. Хвалебные реплики так и рвутся из тесных рядов. Площадь объята весельем. Вот улыбки согрели даже каменные лица солдат, а неприступно далекий Дамагор уже перекликается с людьми из толпы. Но что это? Черная молния из середины шумного потока прочертила небо над царским кортежем. Одна из лошадей, раненная камнем в шею, с ревом вздыбилась и понесла, устремляя квадригу в зияющую неизвестность.
   -Держите коней! - только и успел крикнуть командир агемы.
   Телохранители и слуги ринулись вперед со всем проворством, на какое были способны, но они опоздали. Лошади обезумели, и царский экипаж разогнался до немыслимой скорости. В этот смутный миг, когда ликованье народа сменилось ужасом, квадрига распалась на части: от нее отлетели все четыре колеса, высекая золоченые снопы искр. Площадь замерла.
   Гермей в отчаянии ухватился за резной борт, почти запутавшись в своем длинном плаще, но гулкий удар о землю как пушинку вышвырнул его из колесницы под душераздирающие вопли толпы...
  
   -Царь жив? - приглушенно спросил Диокл у наставника, когда они встретились в Зале Созерцания.
   -Это поистине чудо, - даже невозмутимый обычно Сангхабхадра выглядел удивленным. - Любой человек при таком падении раздробил бы себе все кости и свернул шею. Его могли затоптать кони, поразить колеса или осколки кузова. Но у махараджи лишь сломано несколько ребер, вывихнуто плечо и растянуты связки на ноге. Не считая ссадин и синяков.
   -Выходит, небеса не хотят его гибели,- послушник обратил взгляд на каменный потолок зала. - Что же произошло на площади?
   -Заговор, - Сангхабхадра говорил спокойно и неторопливо. - Брахманы храма Вишну давно мечтали извести в городе эллинских правителей и вернуть порядки Шунгов. На этот раз они были всего в шаге от того, чтобы сгубить Гермея.
   -Откуда это известно?
   -Дамагор сразу велел схватить Лисида, главного колесничного смотрителя царя, и тот под пытками назвал все имена, - наставник вздохнул, и сумрачная тень легла на его лицо. - Помимо него, в злодеянии принимал участие царский конюший Мемнон. От брахманов Праташанги и Амошты они получили по двадцать талантов серебром за то, что ослабили колесные оси квадриги. Теперь гегемоны тайной канцелярии вершат расправу в городе.
   Диокл тоже нахмурился.
   -Лисида и Мемнона разрезали на несколько частей, и эти части развесили на агоре, - продолжал наставник. - Брахманы пока живы. Дамагор взял их под арест, ослепил и оставил у себя до веления царя. Гермей сам должен решить их участь. Уже закрыты многие индуистские храмы в столице.
   Наступила холодная тишина, но Диокл все же решился поднять глаза на учителя.
   -Ты ведь тоже хотел мне что-то сообщить? - предвосхитил его колебания Сангхабхадра.
   -Да, Учитель, - признался послушник. - Не стану скрывать от тебя: я знал о заговоре. Знал и не сделал ничего, чтобы его предупредить...
   -Ты уверен, юноша?
   Диокл прикрыл глаза, припоминая свой сон.
   -Все верно, - промолвил он, - сговор птиц и зверей. Брахманы и эллины... И человек, который не пожелал спасти свой город от нависшей над ним угрозы.
   Рука учителя мягко опустилась на плечо послушника.
   -Уверен ли ты, что должен был вмешаться в ход вещей? - просто спросил он.
   Диокл посмотрел на Сангхабхадру озадаченно.
   -В самом деле, - заговорил он с внезапной растерянностью. - Я видел знак грядущих событий. Но он не сулил перемен. Сговор птиц и зверей не мог погубить город, поскольку был бессилен изменить его судьбу. И там не было ни единого намека на необходимость действия. Иначе сон закончился бы по-другому.
   -Вот видишь, - впервые за день улыбнулся наставник. - Мир сам распределил все движущие силы этой истории, не нуждаясь в твоем участии. Что же мы видим в результате всех этих безобразных событий? Заговор против власти раскрыт, недовольство в столице подавлено. Должно быть, это и есть тот первый шаг, который требовался для объединения страны. И это веское слово царя своему народу и своей судьбе.
   В последних словах Сангхабхадры прозвучала трагическая ирония.
   - Однако же, Учитель, - вдруг с жаром возразил послушник. - Если все обстоит так, как ты говоришь, то для чего тогда мир посылает мне свои знаки? Он оповещает меня о грядущем, будто чего-то от меня ждет. Что я должен делать? Как мне жить и поступать с тем откровением, которое поселилось где-то в самой сердцевине моего существа?
   -Увы, юноша, - Сангхабхадра лишь покачал головой. - У меня нет права упрощать твою задачу. Твоя духовная судьба стала самостоятельной, а это значит, что ответы и решения ты должен искать сам. И только в самом себе ты сможешь теперь обрести и опору, и путеводные тропы. Кто знает, не было ли твое участие в минувшем событии пусть не столь явным - но решающим? Ты не сделал ничего - и этим сделал больше, чем многие воины, прочесывавшие город... Я говорю тебе эти слова лишь потому, что ты стал достаточно большим, чтобы объять собой весь мир.
   Диокл притих.
   -И еще одно, - добавил наставник. - Запомни как следует, юноша: Вселенная одарила тебя необъятным знанием, которым ты должен распорядиться по достоинству. Только так оправдаешь ты перед ликом вечности предназначение своей земной судьбы.
   Слушая своего учителя, Диокл почувствовал, что сердце его переполняется благодарностью и печалью. Что-то подсказывало ему, что он получил сегодня свой последний совет и последнее напутствие.
  
   Глава 6. Пророк
  
   Петроний с немалым трудом протиснулся через толпу, чтобы лучше рассмотреть проповедника. Это был еще не старый человек с каштановыми кудрями, тронутыми легкой сединой, несколько удлиненным лицом, точеными линиями носа и губ, глазами цвета морской волны, которые отливали лазурью. На голове его красовался бронзовый обруч, очервленный фигурками ящериц; складки голубой, будто небосвод, хламиды ниспадали прямыми линиями без всяких примятостей и изломов. К своему удивлению, римлянин углядел вдоль каймы золотое теснение - узор солнца со сломанными лучами.
   Проповедник стоял, отведя назад одно плечо и отставив ногу, словно воин, готовящийся бросить дротик. Правой рукой он выполнял какие-то жесты, сопровождая ими свои звучные слова, левую держал на поясе. Только на миг встретившись с ним глазами, Петроний сразу оробел перед неприкрытой, пронизывающей силой, которая исходила от этого взгляда. Также неуютно и растерянно чувствовали себя и люди, к которым проповедник обращался.
   -Посмотрите же теперь на кого вы стали похожи! - в голосе говорившего клокотало настоящее пламя. - Вы прозябаете в нищете своих горемычных судеб. Вы бедствуете в своих смертных заботах, не замечая, что они стали камнем на вашей шее! Не пора ли уже подняться над своей слабой долей?
   Проповедник помолчал, а потом в интонации его проявилось откровенное презрение.
   -Скажите мне, почему люди этого мира стали пропащими духом? - воззвал он к молодым юношам, которые толпились в первых рядах. - Почему утратили они знак истины? Да потому что увязли в непроглядной суете своего земного удела! Обязанности и привычки стали их оковами. Так землепашец не видит реки из-за постоянной согбенности и высоты плуга. Скороход не замечает гор и лесов, потому, что весь простор его жизни - ширина дороги. Рыбак вечно слеп к игре облаков и краскам солнца. Все их деяния так же тщетны, как копошение саранчи в поле или мышиная возня в норах. Ложащиеся спать на закате, они уже не ждут новизны от рассвета, потому как разум их - яма, в которую можно бросить весь мир, точно камень, и тот сгинет в забвении, не познав света. Дети вечных потемок, могут ли они знать что-то иное? Пища их - прах. Свершения их - ветер.
   Говоривший сделал паузу и продолжал уже более задумчиво:
   -Есть люди, которые, прозябая в тине своей ущербной судьбы, даже не сознают всей плачевности подобного удела. Уже тонущие, но продолжающие барахтаться на поверхности, они не хотят, чтобы их спасали.
   Есть и другие. Назовем их: высокие люди упадка. Они прозрели свою гибельность, но сделали из нее культ. Воспевающие безнадежность земной чаши, они еще мечтают ухватить судьбу за хвост, но все их будущее - зловонный сумрак потерь. Их души - одинокие щепки, застрявшие в паутине тлена. Нет такой гавани, к которой мог бы пристать их убогий дух.
   Но есть и третьи. Те, что, не замечая нестерпимого гниения, продолжают ублажать мертвых идолов. Они до сих пор говорят о мудрости, благоденствии, воле богов, стоя при этом на пепелище своей эпохи. Солнце их давно померкло.
   Проповедник сделал рукой полукруг, словно что-то охватывая:
   -Говорю вам: время народов исчерпано. Прошлое человека - частицы праха, от которых давно пора освободиться. Я же вещаю тем, кто способен меня понять, о вечно новом настоящем человека, который сам будет вершить участь мира, ибо он есть его живое, направляющее сердце. Сегодня, когда все старые ценности умерли, я говорю: на тусклом небосклоне зажглась новая звезда. Это знак для нового человека, который превзойдет в своей мощи богов, титанов и героев прошлого.
   Народ вокруг помоста возбужденно гудел.
   -Хотите ли вы узнать о новом человеке, который пришел в этот мир, чтобы полноправно распоряжаться его порядком? - с тонкой улыбкой вопросил говоривший.
   -Да, да! - отозвалось множество голосов.
   -Это человек, который предрешен вечносчастливому венцу! - проповедник поднял вверх обе руки. - Тот, кому ветер перемен бессилен переломить хребет. Вот он - стоящий передо мной во всем своем величии! Он - как новое солнце, как большая и непреклонная буря, предвосхищающая образы мира. Единство его так велико, что он никогда не отбрасывает тени. Он - обелиск и вдруг - комета! В руках его жезл и молния. Он - кара всем истуканам и вершина над держателями земной власти. Колодец всех стихий!
   Говоривший указал куда-то вдаль, и люди обернулись, словно действительно надеялись что-то увидеть.
   -Смотрите! В волне его тонет беспомощность царей и жрецов. Он - великан, не исчерпанный в силе; великое протяжение, превозмогающее узость Неба и Земли.
   Проповедник замолк, опуская глаза, но потом вновь возвысил голос, ставший подобным грому:
   -Вступите в след истины сегодня, чтоб воплотиться смог высший закон! Чтоб воссияло солнце божественности человека, который сам отныне станет
   волей Неба и, произволением своим вершить начнет судьбы вещей и явлений!
   Петроний, почувствовав необъяснимое смятение чувств, поторопился покинуть площадь.
   Вернувшись в крепость, трибун задумчиво присел на свое узкое войлочное ложе, накрытое кабаньей шкурой. Он занимал маленькую, всего в четыре шага длиной, каморку в южном флигеле караульных помещений. Обстановка ее была скромной, но Петроний постарался обустроить свой быт со всем возможным комфортом. Он принес сюда старый рассохшийся табурет и ночью, при свете свечи, читал книги, добытые в городе: шесть свитков со стихами Феогнида и Алкея, а также поврежденные в нескольких местах навощенные таблички с сочинением Тита Лукреция Кара. В одном углу каморки находился вечно чадящий очаг, который можно было разжечь огнивом и сготовить на нем бобовую кашу. В другом - изъеденный короедами ларь для хранения зелени и фруктов. На нем стоял тронутый ржавчиной лекиф с водой.
   Почти вплотную к караульному флигелю примыкала мастерская светильников, где распоряжался коренастый беззубый индиец, неплохо говорящий по-эллински. Дождливыми вечерами после службы Петроний заходил к нему, чтобы выпить за беседой по чарке вина.
   Также в ближайшем к цитадели квартале располагалось целое ремесленное подворье, где делали грузила для рыболовных сетей, а также детали для ткацких и прядильных станков. Чуть дальше - оружейная лавка, большая мукомольня и эргастерии по обработке мрамора. В эргастерии мрамор свозили из каменоломен и целыми днями два десятка рабов пилили и шлифовали блоки по заказу столичных храмов.
   К городу Петроний привык быстро, так как многие порядки и обычаи грекоязычного населения были ему хорошо знакомы. Святилища, орхестры, телестерионы и палестры наполняли душу тихой радостью, будто он вернулся на благословенные берега Адриатики. Побывав в театре на представлении "Медеи", Петроний вышел глубоко взволнованным и, похоже, впервые за долгие годы поверил в благосклонность богов.
   Служба его была не слишком обременительной. Он инструктировал лахаргосов и пентекостеров, разъясняя им хитрости перемещения солдат на поле боя, позволявшие снижать урон атаки конных лучников. Время от времени трибуна вызывали к Вэнь Чуню, где он обстоятельно излагал тактику и стратегию кочевнических армий. Раз в три дня Петроний упражнялся вместе с эллинскими воинами в борьбе, метании копья, работе с мечом и кинжалом, чтобы поддерживать боевые навыки. Через каждые пятнадцать дней - участвовал в загородных маневрах Дамагора и Вэнь Чуня, на которых приходилось совершать длительные переходы, делать перестроения, разбивать укрепленные лагеря. Иногда устраивались целые импровизированные сражения отдельных воинских подразделений, призванные усовершенствовать тактический уровень командиров и слаженность действий их подчиненных.
   Но как бы ни уставал Петроний на тренировочных сборах, он всегда находил время для прогулок по городу, наслаждаясь своей относительной свободой. Он жил почти полной жизнью, и даже навязчивая тоска по родине немного отодвинулась на задний план. В Паталипутре можно было услышать выступления многочисленных ораторов на площадных подмостках. Нередко Петроний останавливался, чтобы посмотреть на уличных риторов, вещавших о справедливом устройстве общества; философов, разъясняющих законы мира, и монахов, призывающих к отречению от плена плоти и духовному освобождению.
   Никто из них не производил на него серьезного впечатления, но в пространных изложениях различных идей и доктрин римлянин находил отдохновение от груза повседневных обязанностей. Хотя, быть может, сам того не сознавая, он все еще надеялся найти ответ на некоторые вопросы, связанные с перипетиями его собственной жизни и судьбы.
   Однако сегодня что-то изменилось. На северной окраине столицы, почти у самой пристани и портовых доков, он встретил человека, который сумел потрясти самые его основы. И дело здесь было даже не в магическом символе, отпечатавшемся в памяти римлянина со времен рассказов Алхавшата, а в той неискоренимой духовной мощи, которая покоряла все на своем пути. Неведомый проповедник слишком сильно отличался от обыкновенных жрецов и мудрецов, нескончаемым потоком странствующих по дорогам мира. Его страстная энергия, казалось, брала свое начало в заповедных тайниках самого Мироздания. Его благовест о новой эре существования и новом месте в нем человека, вызвал у Петрония состояние, близкое к опьянению рассудка.
   Слова проповедника вырисовывали образ человека, о котором никогда не слыхивали прежде. Это был богочеловек, не только преодолевший свою зависимость от воли Неба, но ставший равным ему, способный управлять его движущими законами. Чем больше размышлял Петроний о загадочном пророке, тем сильнее убеждался в том, что его необходимо было разыскать снова, чтобы узнать правду этого нового откровения. Долгие годы Петроний был терзаем гнетом своей нещадной участи, пытаясь вести с ней бесплодную борьбу. Но лишь теперь в сердце его закралась робкая еще надежда на то, что русло судьбы можно приручить, сделав подвластным человеческой воле. Будоражащие слова о всемогуществе духа, изменяющего вещи вокруг себя, выжгли в его сердце огненный знак солнца со сломанными лучами.
   Несколько дней Петроний искал проповедника. Он без устали расспрашивал о нем разных людей, но не имел никакого успеха. Стало ясно, что таинственный пророк пришел в Паталипутру издалека и пока не пользовался известностью в столице. Тогда Петроний удвоил свои усилия, так как начал бояться, что человек этот так же легко исчезнет из его жизни, как и появился в ней. А это значит, что все останется как прежде, и уроженец солнцеобильного Тарента будет тянуть свой скорбный жребий до могильной плиты.
   Наконец трибуну повезло. От гарнизонного эконома он узнал, что провозвестник солнца со сломанными лучами все еще в Паталипутре. Его видели в разных районах города, собирающим средства на открытие нового храма, а чаще всего - в Парке Магнолий. Туда и отправился Петроний.
   Был уже полдень. Одетый в двойной льняной панцирь, отороченный замшей, трибун быстро вспотел: зной раскалил каменные мостовые города. В этот час было особенно шумно: столица гудела, как пестрый муравейник. По улицам сновали водоносы и виноградари, менялы, солдаты и попрошайки. Проходя через рынок, Петроний увидел караван, пришедший из Парфии. Купцы еще потрясали своими грамотами, а греческие писцы и оценщики уже составляли описи товаров. Здесь было все: лошади, браслеты, шкатулки, банки с благовониями из мирта и елея, книги на папирусе и пергаменте, сласти и гадальные доски. Рабы купцов показывали народу дрессированных обезьянок, способных выполнять разные команды, а также утварь из кости и самоцветов. Торговые ряды тянулись почти до самого парка. На них бойко зазывали люд Паталипутры загорелые инды: продавцы одежды, кремов для волос и плужных принадлежностей; обувщики и точильщики ножей.
   У входа в Парк Магнолий стояли две беседки и маленький портик Артемиды. Горожане, свободные от забот, любили совершать здесь прогулки под сенью раскидистых деревьев. Тенистые аллеи были обычно малолюдными, но сегодня у мраморного фонтана в центре парка царило оживление. До Петрония еще издалека донеслись обрывки речи, которую воодушевленно произносил перед несколькими десятками любопытных вестник загадочного учения.
   - Охватите мир всей своей душой и дороги жизни расступятся перед вами! Стоит лишь вам разбить свои рабские ошейники, как вы поймете - все вещи ваши! Не пора ли уже научить свои крылья размаху? Лететь над зеленеющей землей, не мысля о возврате? Пространство и время лежит у ваших ног! На что тратите вы свои силы и волю? Гоняетесь за тенями своих несбыточных надежд? Ставя перед собой призрачные цели и пытаясь упорядочить неуловимое, вы приносите в жертву глупости всю свою жизнь. И эта ничтожная возня ставит вас ниже коз и овец...
   Здесь двое плечистых стражников в кирасах подступили к говорившему сзади и взяли его под локти.
   -Хватит болтать. Пойдешь с нами, старик, и споешь свою песню гегемону Кратилу.
   Петроний поспешно бросился вперед, делая рукой останавливающий жест.
   -А ну, в сторону! - гаркнул ему один из стражников.
   Однако римлянин, не говоря ни слова, вытащил свою бронзовую именную пластину, на которой стояла теперь краснолаковая печать Дамагора - нового полемарха Паталипутры, и поднес ее к лицам воинов. Те, сразу же отпустив проповедника и бессильно махнув рукой, поторопились уйти, бормоча под нос что-то бессвязное. Обернувшись к скучившемуся народу, они бросили только одно слово:
   -Расходитесь!
   Когда Петроний и пророк остались одни, тот окинул трибуна насмешливым взглядом голубых глаз:
   -Не иначе как ты мой спаситель?
   -Я бы хотел, чтобы моим спасителем был ты, - многозначительно ответил Петроний.
   Интонация его не ускользнула от проповедника:
   -Можно поговорить и о спасении. Но лучше будет для начала как следует подкрепиться, потому как со вчерашнего дня во рту у меня не было ничего, кроме пригоршни ягод.
   -Если желаешь, я угощу тебя, - с готовностью предложил Петроний.
   Он отвел пророка в харчевню Хабрия у западных ворот - полутемное помещение с двумя тусклыми лампионами и десятком замасленных столов. Но в этом месте отменно готовили баранину в соусе, да и вино было недурным.
   Трибун подождал, пока проповедник наестся досыта, не делая попыток начать разговор. Наконец тот удовлетворенно отставил в сторону опустевшее жестяное блюдо, отер губы и сделал пару глотков из высокого бокала.
   -Что ты там говорил о спасении? - поднял он глаза.
   Петроний наморщил лоб:
   -Я хотел бы научиться изменять свою судьбу.
   Проповедник неудержимо расхохотался:
   -Каждый смертный от царя до раба-каменотеса мечтает об этом.
   -Но ты ведь учишь людей, как можно подняться над земной долей? - терпеливо произнес трибун.
   Глаза проповедника стали серьезными:
   -Да. Я могу вложить в их руки оружие, которым они добудут себе свободу.
   -Значит, ты и есть тот, кого я ждал все эти годы, - с облегчением выдохнул Петроний.
   -Чего же ты хочешь?
   Под пристальным взглядом проповедника трибун вновь почувствовал растерянность.
   -Вернуться домой, - очень тихо вымолвил он.
   -Что? - недоверчиво переспросил проповедник, - вернуться домой?
   Он немного помолчал, а потом вновь гулко расхохотался, не обращая никакого внимания на косые взгляды завсегдатаев харчевни.
   -О Небо! Этот несчастный еще не знает, что его дом - Вселенная, и он в нем единственный настоящий хозяин!
   Пророк наклонился к Петронию:
   -Разве ты не слышал о смерти старых небесных владык? Теперь вся эта земля, облака, луга, деревья и звезды - принадлежат тебе.
   -Но куда же делись боги? - с сомнением спросил римлянин.
   -Сгнили, как трухлявые идолы, как болваны, изъеденные червями. Их больше нет. Они просто исчерпали себя.
   -Я не понимаю тебя, - признался Петроний.
   -Хорошо, - пророк улыбнулся. - Я расскажу тебе.
   Он немного понизил свой голос:
   -Когда-то, на заре мира, люди не нуждались в помощи и защите высших сил, называемых богами. В те стародавние времена на земле не было страха, сомнений, вражды. Не было и признаков, по которым люди могли отделять себя от своих сородичей. Все они говорили на одном языке, жили в естественном согласии и ничего себе не желали, кроме удовлетворения самых насущных нужд. Они были счастливы и совершенны. Но потом появились служители культов и навязали людям веру в богов: возвели изваяния, заставили приносить дары и жертвы. И нарушился равновесный порядок, так как всемощный прежде человек стал полагаться теперь на Силу Другого. Прервалась его связь с природным изначалием всех вещей. С тех пор люди привыкли полагаться на посредников между собой и законами мировых явлений - на богов и их служителей. Вот потому на моей одежде отмечен символ солнца со сломленными лучами: знак утраты кровного единородства с миром.
   Петроний, внимательно слушавший проповедника, налил ему еще вина.
   -Постепенно жрецы начали богатеть, бороться между собой и поощрять распри людей, чтобы возвысить культ своего бога, - продолжал тот. - Свободные и единые прежде люди теперь обособлялись, создавая общины приверженцев разных богов. Из общин вырастали поселения, из поселений - города, из городов - государства. И распалась земля на бесконечное множество стран, населенных народами, с оружием в руках отстаивающими самобытность своих традиций. Забыл человек свои изначальные корни. Так наступила эра противоборства всех со всеми, ибо признание высшей власти богов влечет за собой власть государей, а подле них даже последние бродяги начинают грызню между собой за лучшее место под солнцем. У людей появились цели, потребности и заботы, не имеющие ничего общего с их исконным человеческим естеством.
   Петроний погрузился в глубокие раздумья и пророк это заметил:
   -Именно так многократно возникали, поднимались и гибли цивилизации. Переложив свой духовный путь на плечи богов и их служителей, люди увязли в потемках. Они стали бессильны, а от бессильности - жадны и самолюбивы. Похоронив глубоко в душе тайну единоначалия, они с головой окунулись в пороки, так как ничего другого делать уже не умели. Так хотели они погасить в себе огонь сомнений и трагедию своей пагубной стези. Но жажда знания еще оставалась. Предпринимались попытки вернуть угасший светоч истины, оживить правду бытия, в лоне которой человек пребывал когда-то безраздельно.
   -И что же? - спросил Петроний.
   -Все было тщетно. Ибо истину мира стали полагать чем-то, находящимся за пределами самого человека - внешним и абстрактным знанием. Утолить ее жажду не удалось. Смирившись с безнадежным, люди окончательно покорились своей злосчастной судьбе и до краев заполнили свое земное существование тем, чем могли - богатством, властью, славой. И пало человечество на ущербных путях, погубив свою душу.
   Проповедник умолк, а Петроний, обескураженный всем, что услышал, даже не знал о чем спросить.
   -Вот и с тобой жизнь сыграла такую же нелепую шутку, - пророк усмехнулся. - Всю свою жизнь положил ты на алтарь служения иллюзиям, а получил в итоге лишь страдания.
   -Что же теперь? - голос Петрония звучал глухо. - Меня уже нельзя спасти?
   -Судьба подарила нам счастливый миг этой встречи, - отвечал проповедник, - а это значит: путь ложный исчерпал себя и открыл просвет для пути истинного. Теперь тебе пора узнать, как сила человеческого духа приводит в движение механизмы мировых перемен.
   -То есть, - попытался уточнить римлянин, - ты вот так просто хочешь исцелить меня от мучений, которые сопровождали всю мою сознательную жизнь?
   Но пророк был непререкаем:
   -Твои мучения станут лестницей к Небу. Они отопрут тебе врата освобождения от беспроглядной тьмы глупости и слабости. Все, что ты должен сделать - вспомнить о всемогуществе свободного человека, способного управлять стихиями Мироздания. Верь мне: время старых богов и героев ушло. Отбросим ногой зловонную шелуху их сомнительной славы. Наша эпоха - путь совершенных людей, равных Небу. А опыт земных лишений будет той лучиной, которая вновь зажжет померкший столетия назад огонь бессмертной истины.
  
   Глава 7. Дорога под звездами
   Неспроста в языке скитов слова Счастье и Участь - одного корня. И то, и другое нисходит на нас от сил, недоступных нашему разумению, а потому не властен простой смертный спорить с ними.
   Скирт с неожиданной ясностью понял, что жизнь его подошла к концу, но, к удивлению для себя, не испытывал ни страха, ни желания отсрочить неизбежное. В конце концов, не это ли достойный конец для воина? Может быть, от него останется сын у Ликии и продолжит воинский путь своего отца после ухода его в страну предков. Важным было то, что он успел испытать в этой жизни нечто такое, что не выпадало многим и многим другим, так что уже никто не сможет сказать, что жизнь его пролетела зря.
   Самой Ликии он ничего не сказал, лишь вдруг возросшая его пылкость и страсть могли выдать девушке, что с ним что-то не так. Но настал новый день, и склонился к закату, и под вечер Скирт вспомнил еще одного человека, с которым желал бы проститься в этом мире.
   Старый Заранта жил в Паттале, в доме, брошенном хозяевами - многие жители покинули город и перебрались в деревни или в дальние крепости, напуганные рассказами сторонников Гермея о кровожадных скитах. Конечно, без грабежей не обошлось, но Мога старательно их пресекал, надеясь, что останется в этих краях надолго. Однако освободившиеся и брошенные дома оказались кстати - там расселились скиты, пришедшие с Могой и его вождями.
   - Заходи, - Заранта встретил юношу на пороге с лампадой в руке.
   Тесная комнатка, выходящая окнами на улицу, была обставлена с привычной скитам простотой. Лежанка у стены, помост вместо стульев и стола, небольшой ларь для ценностей. Заранта указал гостю на помост, поставил рядом кувшин вина и две чашки.
   - А я уж думал, ты позабыл старика, - улыбнулся он с отеческой теплотой.
   - Просто меня очень долго не было, - покраснел Скирт. - Да и сейчас я зашел попрощаться.
   - Опять уезжаешь?
   - Да, - солгал Скирт без малейшего колебания.
   Заранта внимательно на него посмотрел.
   - Не торопись с прощанием. Все еще может измениться. Не нам, ничтожным, угадывать волю богов.
   Через два дня Мога позвал к себе Скирта.
   На миг что-то ёкнуло в душе юноши, но перед царем он предстал уже спокойным и невозмутимым.
   - Афинион и Леонт выступили навстречу Гермею, - Мога указал Скирту на резное кресло возле окна, и юноша сел напротив царя. - Но мои люди доносят мне, что они опоздали. Войско Чины уже перевалило через горы и подходит к Патталипуре. Это значит, что нас ждет большая война.
   - Я готов, - как мог спокойнее произнес Скирт, выслушав свой приговор.
   Мога внезапно поднялся.
   - Ты ведь не знаком с моей семьей? - улыбнулся он. - Я перевез их во дворец, но они, привычные к степям, не любят каменные стены и предпочитают гулять в саду. Старшему моему сыну нет еще и пяти лет, а он уже с палкой гоняет птиц и сражается с сорняками.
   В голосе Моги появилась неожиданная нежность.
   - А жена все мечтает вернуться в степь. Каждый день говорит, что мы напрасно пришли сюда. И быть может, она права...
   Скирт удивленно посмотрел на царя.
   - Я хочу, чтобы ты знал, за что идешь на смерть, - произнес Мога. - Ты многое повидал, ты видел пределы Великой Чины, но знаешь ли ты, откуда пришли мы сами, наш народ, знаешь ли прошлое нас самих? - в словах Моги проснулся бурный порыв. - Я говорю о тех далеких временах, предания о которых стали сказками и небылицами, рассказываемыми детям на ночь. Мы не всегда были кочевниками. Тысячи лет назад у нас была обширная держава, где высились города и зеленели поля. Сотни колесниц мчались по ее дорогам, и воины с луками и копьями несли охрану ее границ. Тогда еще люди умели говорить с богами, и что еще важнее - боги отвечали им, надеясь достучаться до души каждого. Однако в своих богатстве и праздности люди отвернулись от богов. Незаметно подкрался упадок. Боги и сейчас пытаются говорить с нами, и мы слышим этот голос - но предпочитаем верить тому, что нам говорят другие. А тогда - тогда никто не хотел слышать, что мы - лишь ничтожная песчинка этого мира, и люди брали от мира, что они хотели, пока мир не начал оскудевать.
   Скирт вспомнил северные пески, надвигающиеся на их степи, и невольно содрогнулся. А голос князя звучал негромко - но проникал прямо в сердце:
   - Тогда немногие, что еще не разучились слышать голос богов - они потом и стали жрецами - собрали людей, сожгли города и поклялись, что мы всегда, сколько будет существовать наш народ, станем жить, лишь повинуясь течению мира, и никогда не пойдем против него. И мы растворились в необъятной степи, и стали частью ее, и наши кони унесли нас на все ее пространство, от великого моря, омывающего берега Чины, до дальних пределов Фракии, где лежит древняя прародина яванов.
   Мога помолчал.
   - Я родился там, недалеко от рубежей нашей древней державы. Я видел развалины наших городов. Их уже занесло пылью, и трава покрыла руины, точно холмы. В детстве я слышал эти рассказы от своего отца, погибшего в набеге соседей-тохаров, еще когда был мальчишкой. Тогда я попал в плен, потом бежал, снова оказался в плену - уже у других кочевников, и так много раз, пока не оказался у бактров. Из Балша с караваном купцов я достиг края эллинов, служил им и узнал тогда многое: не только о них - но и о нас.
   Только на миг царь прикрыл свои яркие глаза и словно снова стал тем маленьким мальчиком, что радостно бежал навстречу раскрывшему объятия отцу.
   - Оставив свои города, мы научились вновь смотреть на звезды. Говорят, это глаза наших предков, взирающих на нас с высоты. Они живут средь богов, проезжающих по небу по великой Звездной дороге на небесных колесницах. Если человек перестает смотреть на звезды, он утрачивает себя...
   Мога глубоко вздохнул и в его вздохе послышалась странная смесь сожаления об ушедшем и надежды на будущее.
   - В молодости я жаждал возрождения нашей древней державы, земли Ария, нашего исконного предка. Но сейчас я мечтаю о другом. О том, чтобы мы вновь обратили взоры к звездному небу. О том, чтобы мы услышали тот слабый голос, что еще звучит на окраинах нашей души. О том, чтобы наконец сердца наши открылись зову богов, и нам уже не пришлось бы более спрашивать об их воле...
   Мога замолчал, глядя в окно. Скирт сидел, боясь нарушить тишину. Наконец, он тоже поднялся.
   - Не волнуйся, царь, - произнес он наконец. - Все будет хорошо. Делай то, что должен, а я сделаю то, что должен я.
   - Ступай, - голос Моги вновь стал суровым. - Завтра с утра мы начнем обряд.
   Скирт вернулся в свою комнату в дальнем крыле дворца. Ликии не было - наверное, осталась в городе, у отца, - и он оказался рад этому. Не придется теперь ничего объяснять.
   Он встал у окна, откуда открывался вид на горы, и замер. Медленно закатилось солнце, и на землю спустилась темнота. И в этой темноте Скирт видел, как взошла над горами Небесная дорога богов, и далекие предки благожелательно взглянули на него своими огненными очами...
   Так, в молчании, он простоял всю ночь, и только розовые блики рассвета, осветившие вершины гор, заставили его вернуться.
   Дверь открылась. На пороге возник Агдак и несколько воинов.
   - Пора? - спросил Скирт спокойно.
   Агдак опустил голову.
   - Жертва уже принесена.
   - Что случилось? - встревожился Скирт.
   - Сегодня ночью Мога был убит у себя в спальне.
   Скирт замер.
   - Кто это сделал?
   - Убийцу ищут, - признался Агдак. - Мы пока скрываем смерть царя. Я послал за Дараной - он теперь старший после Моги, но у него нет той решительности и мудрости, что была у нашего царя. Боюсь, мы проиграли еще до начала сражения. Не иначе, это дело рук приспешников Гермея.
   - Я должен видеть, где его убили, - тяжело вымолвил Скирт. Он уже успел проститься с жизнью, и возвращение к ней оказалось для него на редкость мучительным.
   - Пойдем, - кивнул Агдак. - Теперь это уже не имеет значения.
   Опочивальня царя охранялась двумя телохранителями. Они ничего не видели и не слышали.
   Окровавленное ложе было смято, стены забрызганы кровью. Мога лежал в центре просторного ложа, с закрытыми глазами, и казался спящим, только кровавая рана на шее говорила о том, что сон его уже никогда не закончиться пробуждением.
   - Он просил похоронить его в степи, - вспомнил Агдак. - Завтра я отправлю людей доставить его тело на место его родовых кочевий.
   - Надо увезти и его семью, - медленно произнес Скирт. - Им вряд ли поздоровится теперь. Если узнают о смерти Моги, нас начнут гнать отовсюду. Люди верили ему, а с его смертью мы превращаемся в обычных чужаков...
   - Боюсь, что ты прав, - кивнул Агдак. - Я думаю, Мога не хотел крушения своего великого замысла. Мы должны сражаться за то, за что сражался он.
   Скирт молча кивнул. Только теперь он знал, за что сражался Мога: за древнюю Землю Ария, где боги говорят с людьми на одном языке.
   Он внимательно осмотрел мозаичный пол, стены с барельефами - и заметил кровавые отпечатки ног, ведущие к дальней стене. Отпечатки были слабыми, видимо, убийца случайно попал в лужу крови, отер ступни - но не до конца, так что слабые очертания его следов были еще видны. Следы заканчивались у глухой стены, а за стеной таилась пустота.
   - Тут есть тайный ход. Мога знал о нем?
   -Разумеется. Иногда по нему к царю приходили наложницы. Возможно, это была одна из них...
   Скирт осмотрел рану.
   - Если это сделала женщина, у нее должна быть твердая рука, - покачал он головой. - Женщины прибегают к яду, а не к ножу. Возможно, он ждал женщину, но пришел мужчина...
   Он повернулся к телохранителям.
   - Из дворца никого не выпускать. Подготовьте тело царя к дальней дороге.
   Попытка открыть тайную дверь изнутри ни к чему не привела - должно быть, ее держал скрытый механизм. Тогда, взяв факелы, Скирт и Агдак отправились в обход дворца - кровавый след ноги не оставлял надежды, что убийцу можно будет выследить.
   Дворец представлял из себя настоящий лабиринт залов, галерей и переходов. Скирт с Агдаком осмотрели полы во всех помещениях, но ничего не нашли.
   - Мы выедем ночью, - произнес Скирт. - Я поеду с повозкой царя. Вам же надлежит собирать силы. Всех наших людей, каких мы встретим по дороге, мы будем отправлять сюда. А сами вернемся, как только сможем.
   Агдак кивнул. Скирт, осознав, что жизнь вовсе не заканчивается, словно заново родился. Он точно летал, отдавал распоряжения - и его слушали, он готовился к долгому пути и к грядущей битве - и любое дело спорилось в его руках.
   Одно его угнетало - Ликия так и не появилась. А он мечтал обнять ее, рассказать, как он любит ее - и сообщить, что теперь все уже позади...
   Ближе к вечеру прискакал гонец. Он потребовал провести его к Моге, но Агдак заявил, что Мога срочно покинул Патталу и оставил его вместо себя. Поскольку Агдака знали как приближенного царя, гонец поверил ему и передал свое сообщение. В нем говорилось, что Афинион, приняв первый бой с войсками Гермея и потерпев поражение, бросил Леонта на произвол судьбы и со всеми своими людьми перешел на сторону противника. Леонт же поспешно отступил, надеясь закрепиться в Паттале.
   - Положение осложнилось, - произнес Скирт, когда гонец вышел. - Не суждено мне проводить тело моего царя в последний путь. Ввиду тяжелой ситуации мы не можем выделить для его охранения больше десятка дружинников: остальные останутся здесь и будут участвовать в битве. Надеюсь, Агдак, ты возьмешь нас в свой отряд?
   - О чем ты спрашиваешь! - воскликнул тот. - Разумеется. Однако времени у нас оказалось намного меньше, чем мы рассчитывали. Патталу мы вряд ли теперь удержим, а потому - надо собрать всех, кто есть в городе, и выступить на соединение с Леонтом.
   - Собирай людей. Раз уж ты сказал, что Мога выехал из Патталы, пусть это будет правдой. Скажи, что вождь ждет всех в Матхуре.
   Скирт тоже отправился в город - оповещать тех, кого знал он. Заранта приветствовал его доброй улыбкой, и на призыв Скирта откликнулся с радостью.
   - Как видишь, я оказался прав - все изменилось.
   - Сейчас не время говорить об этом, - уклонился Скирт от ответа. - Я уезжаю, и призываю тебя следовать за нами.
   Бегая по покатым улочкам, он вспомнил, что где-то в городе обитает Никий, отец Ликии. Старик с самого начала отказался поселиться во дворце, хотя дочь на этом и настаивала - он боялся, что если станет слишком часто попадаться на глаза Моге, тот может однажды сменить свою милость на гнев. Ликия иногда навещала его. Скирт нашел Никия на окраине столицы, в квартале менял, в небольшом белом домике на берегу
   реки.
   - Приветствую тебя! - поклонился Скирт, входя под крышу дома. - Ты не знаешь, где твоя дочь?
   Глаза Никия вдруг торопливо забегали, так что он даже забыл ответить на приветствие.
   - Нет, не знаю. Да и откуда мне знать? Она живет с тобой во дворце, теперь ты должен о ней заботиться!
   - Однако она тебя не забывала, - Скирт кивнул на новое вышитое полотенце. - Ее нет во дворце, и я не знаю, где она сейчас. А ты, почему-то мне кажется, знаешь.
   Никий вдруг упал на колени перед Скиртом.
   - Сбежала она! С Афинионом!
   - Что? - Скирт сжал кулаки.
   - Да, давно это было, еще когда ты уехал, - торопливо заговорил Никий, не вставая с колен и глядя в пол. - Афинион ее заприметил, стал заманивать. А тебя нет, дочь моя одна осталась. А тот ей проходу не давал, ну, и ушла она к нему. Когда ты вернулся, она вроде как образумилась...
   Скирт не слушал. Он тяжело опустился на лавку. "Лучше бы мне было лежать на жертвенном камне", - подумалось ему почему-то. Мутным взором он посмотрел на Никия.
   - Но ты не думай, об этом никто, кроме меня не знал. Афинион ведь редко заглядывал, и дочка во дворце под присмотром Моги жила. Иногда лишь у меня встречались...
   Скирт дышал все тяжелее.
   - А вчера ночью вдруг от Афиниона человек примчался. Она как раз меня проведать пришла. Тот ей что-то сказал, и они вместе ушли. И больше я ее не видел.
   - Замолчи, старик! - воскликнул Скирт.
   Стало понятно слишком многое. За краткий миг перед Скиртом промелькнул весь последний год.
   Однако размышления вернули Скирту самообладание. Теперь его долг - послужить царю в последний раз. Кажется, он знал, кто подослал убийцу и как тот проник в опочивальню Моги.
   Скирт вернулся во дворец и собрал телохранителей царя.
   - Мы не уберегли того, кто выбрал нас, чтобы хранить его, - заговорил он, как всегда, сбивчиво поначалу. - Но хотя его больше нет, наш долг перед его памятью - покарать убийцу. Я не знаю, кто нанес удар, но знаю, кто подослал его. Это Афинион. Афинион, трижды изменник. И я клянусь волей Семи Богов, что где бы он ни был, найду его. Если же я погибну - пусть тот из вас, кто уцелеет, выполнит эту клятву!
   Потрясенные, воины повторили клятву за Скиртом. А тот, чем больше говорил - тем больше вспоминал подробностей, свидетельствовавших о предательстве Афиниона. К нему они приехали в первый раз просить о помощи - и все их посольство оказалось перебитым. Второй раз Афинион бросил своего царя, отказавшись прийти к нему на помощь в битве - и победа досталась врагам, однако Мога тогда приблизил его к себе. И вот сейчас Афинион вновь предпочел сторону, которая была сильнее.
   "Ну, что же, - подумал Скирт. - Не всякое предательство сходит с рук".
   Близилась ночь, и тело Моги погрузили на повозку, и на нее же взобрались его плачущая жена и дети. Скирт собирался проводить их до предгорья, после чего скакать в Матхуру, на общий сбор. Небо вновь было звездное, и звезды были огромными, точно спелые виноградины, гроздьями разбросанные по черному полотну.
   Тихо скрипела телега, десяток воинов ехал по ее сторонам в полном молчании. Дети уснули. Женщина, прижав их к себе головами, молча смотрела вдаль. А над ними простиралась бесконечная Звездная дорога. Мога уходил, как и мечтал - по звездной дороге в обиталище богов.
   Глава 8. Склоненная голова
   Канделябры, сделанные в форме саламандр, несмело подергивались, бросая фиолетовые блики на перламутр стенных плит и бархатные драпировки позади трона.
   -Почему же ты вдруг отважился прийти на поклон к повелителю, которого предал столь низменным образом? - в голосе Гермея соединялись воедино торжество и отвращение. Царь щурил глаза, благоухая маслами и благовониями, которыми его обильно растерли после купания рабы.
   Афинион молчал. Он вспоминал, как закатилась, едва успев взойти на небосклон, его звезда.
   ...Когда стратокерик Кимон в экзомиде, забрызганной грязью, разыскал его в галерее Гебы, он так часто дышал, хватая ртом воздух, что напоминал рыбу, выброшенную на берег.
   -Беда, господин!
   Афинион взглядом велел ему говорить.
   -Пастухи заметили оживление на дороге у Кантура. Это перемещаются большие массы солдат: конных, пеших, колесничных.
   -Ты ничего не перепутал? - стратег встрепенулся.
   -Нет, господин. Клянусь прахом земли, это правда. Люди сильно напуганы: там много чужеземцев страшного вида с диковинным оружием.
   Афинион махнул рукой и стратокерик удалился.
   Когда союзники спешно собрали на восточном направлении несколько спейр гоплитов, части псилов и скифских конных лучников, передовые отряды врага уже подходили к реке Джамна, готовясь к переправе. Они расползались по
   всему берегу, напоминая переливающегося железной чешуей дракона, собравшегося искупаться в прохладных водах.
   Пехотинцы Леонта и Афиниона вытянулись сплошной цепью, чтобы воспрепятствовать высадке. Передние опустились на одно колено, прикрывшись щитами и выставив копья. Второй ряд встал за ними во весь рост, ощетинившись сариссами и ксистонами. Из-за их спин скифы и псилы начали методично посылать во врага стрелы, камни и дротики.
   Однако серы и отряды Дамагора выкатили вперед два десятка метательных машин: катапульт, баллист и онагров, совершенно засыпав союзников шквалом горящих снарядов. Всего несколько мгновений потребовалось, чтобы рассеять заграждение, оттеснив греков и скифов от отмели. Союзники отходили, оставляя на берегу своих раненных и убитых товарищей.
   А неприятель уже наступал, форсируя реку на лодках и плотах. Вскоре в самых разных местах начались стычки. Но только столкнувшись с серами в ближнем бою, союзники осознали всю силу и беспощадность их оружия. Алебарды, трезубцы и крюкообразные копья сеяли вокруг себя панику и отчаяние. Греки и скифы откатывались волна за волной, а клочья кожи и мяса свисали с их лиц, животов и бедер, извергая пузырящие кровяные фонтаны. Командиры уже не могли заставить своих людей идти в новую атаку. Союзники неудержимо отступали, оставляя позиции. Обломки копий, обрывки плащей, руки, головы и помятые щиты разметались по песку и траве, прилипли к камням, застряли в ветках кустарников...
   И вот сейчас бывший таксиарх державы Джамбу, бывший архонт Патталы, стоял, преклонив колено, перед царем Гермеем. Афинион неподвижно смотрел в пол, не смея поднять глаз.
   -Я жду от тебя ответа, - напомнил царь.
   -Всеволящий! - собрался с духом Афинион. - Позволь молвить слово в защиту своей презренной жизни, хоть и понимаю я, что сегодня она не стоит и ржавого обола под этими небесами.
   -Говори,- велел Гермей.
   -Даже пресветлые боги подчас совершают ошибки, ослепленные дурманом призрачных желаний, - еле слышно заговорил полководец. - Даже сыновья, блуждая в тумане пьянящих фантазий, отрекаются от собственных отцов. Как же путана и неуловима нить жизни смертных, которую плетет плутоглазая Клото! Жертвой соблазнов гибнут высокие и низшие. Я - низший среди последних. Червь в потемках Ойкумены, потерявший маяк смысла. Я - гусеница, копошащаяся в гнилом черноземе, которой вдруг вздумалось возомнить себя птицей, способной парить в поднебесье. Мудрость богов указала мне место, забытое в миг ослепления властью. Как же непросто порой сыскать правду в краю всеобщего несовершенства!
   Ты можешь разорвать меня на части ретивыми лошадьми, можешь прибить к воротам Паталипутры в назидание другим заблудшим - я охотно приму самую лютую
   кару. Но благородный родитель твой Филоксен всегда говорил, что величие государя проявляется не в карающей длани, низвергающей повинных, а милосердии к слабым духом. Милосердие - главная привилегия олимпийцев и демиургов людей.
   Я не молю о пощаде. Склоняясь сейчас пред тобой, с готовностью обратить в тлен и пепел бремя своей ничтожной жизни, дерзну лишь напомнить старую истину: нет для хозяина лучше слуги, чем павший в позорном предательстве, но прозревший ошибку и возвернувшийся, чтоб искупить прегрешение.
   Гермей слушал внимательно, не прерывая говорившего.
   -Я все еще могу быть полезен тебе, Государь, - продолжал Афинион. - Позволю сказать такое лишь потому, что это мои скромные старания отправили к Эреду злейшего твоего врага Меуса - теперь его черная душа гниет среди долин Аида. Однако знай, что другие недруги твои покуда не сломлены. Леонт и саки собирают войска в Матхуре. На деньги и драгоценности из твоей казны, попавшей в их руки преступным путем, они зазывают наемников из Сугуды, Бактры и Парапамисы, так что скоро силы у них будет предостаточно.
   Нет, повелитель! - словно спохватился Афинион. - Перед твоим гневом не устоит эта жалкая рать. Но я желал бы сердцем, чтобы народ твоей многострадальной страны, и без того вкусивший тяжбы сверх меры, перенес новую войну малой кровью. Довольно уже разрушений и жертв. Если война затянется - земля оскудеет, и ущерб от невзгод скажется в последующие годы. Все видят: пустые поля и угодья хиреют; ремесленникам стало привычней держать в руке меч, чем молот или резец; многие из воителей, уходящих на смертельную жатву, уже никогда не вернуться к семейному очагу и не осчастливят свой род достойным потомством.
   Вот потому услуги мои, сколь бы ничтожны они ни казались, могли бы пойти на пользу делу возрождения государства. Я знаю все, что способны предпринять против тебя Леонт и варвары степей, а это значит - мы всегда будем впереди них и закончим войну, не успев истомить себя пылом сражений. Вот тогда ты сполна сможешь вершить порядок на всей земле Джамбудвипу, исходя из своего божественного произволения.
   Гермей долго молчал, в своей угнетающей неподвижности ставший похожим на гранитный монумент. Наконец он нарушил неуютную тишину.
   -Поднимись! - голос царя показался Афиниону отчужденным. - Жизнь научила меня избегать поспешных решений. Сегодня твоя голова останется у тебя на плечах. Твоя будущая судьба в твоих руках и во власти неба. Когда искупишь свою вину усерднейшей службой, мы поговорим о том, достоин ли ты моего прощения.
   И царь жестом отпустил полководца.
  
   В тот же вечер состоялся военный совет перед началом большого наступления. Во дворце собрались греческие стратеги во главе с Дамагором, Вэнь Чунь с двумя своими бу-цзянами и несколько сановников государства. Сангхабхадра, вызванный специальным распоряжением царя, прибыл в сопровождении Диокла. Первым перед троном выступил экзетазис Менипп - лазутчик, вернувшийся с вражеской территории. Перед приемом он уже успел поменять свои обноски бродяги на пурпурный хитон.
   -Повелителю Джамбу желаю радости и здравия! - бойко начал Менипп, но Гермей нетерпеливо прервал его:
   -Что тебе известно о скифах? Сломлены ли они духом после неудачи у Джамны, потрясены ли смертью своего вождя Меуса?
   -Боюсь, Владыка, варвары не намерены уходить в степи и готовы продолжать войну. Ни один из их князей даже не помышляет о мире, а это значит, что нас еще ожидает упорная борьба с опасным противником.
   Царю не понравились слова экзетазиса и он сжал губы в раздумье.
   -Я слышал, даже побитая собака, убегая, может укусить, - проворчал Гермей. - Но вряд ли ей по силам нанести глубокую рану, не говоря о том, чтобы отгрызть ногу своему врагу. Известно ли тебе, что замышляют эти сакские шакалы?
   -Да, Государь, - поклонился Менипп. - Основное войско Леонта и скифов оставило Матхуру и ушло на юг, в область Малава. Там оно укрепилось за стенами города Санчи.
   По всей колоннаде зале прошелся приглушенный рокот.
   -Это означает, что путь на запад для нас открыт? - удивился Гермей.
   -Да, повелитель, - подтвердил Менипп. - Но, видят боги, мне не известна причина этого отступления.
   Царь обвел растерянным взглядом своих полководцев и советников.
   -Кто из вас желает держать слово? - громко спросил он.
   Вперед выступил Дамагор, на губах которого появилась косая ухмылка.
   -Разреши, Государь. Область Малава всем известна гористой местностью, полноводными реками и труднопроходимыми дорогами. Развернуть там армию тяжело. Сдается мне, что враг, лишившись веры в победу и милости богов, просто удрал, поджав хвост, и намерен, как крыса, залечь в глухой норе. Крепости там надежны и осада их требуют долгого времени. Под одним Санчи можно легко потерять полгода, если город будет снабжаться припасами.
   -Что же ты предлагаешь? - нетерпеливо спросил Гермей.
   -Раз уж судьба предоставила нам этот шанс, нужно двинуться на запад быстрым маршем и овладеть областями Матсья, Куру и Гандхара - ключевыми землями Джамбу. С варварами мы покончим потом. Клянусь Геркулесом, они сами лишили себя последней надежды на спасение - дальше отходить им некуда. Не иначе, как небо покарало нечестивцев, отняв у них разум.
   Когда полемарх закончил, перед троном склонился Сангхабхадра:
   -Ты знаешь, Государь, что я никогда не имел отношения к военным делам, - начал он, - но даже я вижу необычайную опасность, грозящую тебе в случае принятия такого плана. А потому считаю своим долгом предостеречь и тебя, и всех почтенных сановников. Посудите сами: вам не известен истинный замысел противника, и его отступление на север может оказаться простой уловкой. Если доблестные стратеги поведут армию на запад, то скифы легко могут отрезать их от Паталипутры и всех путей сообщения с союзниками из Махачины.
   -В самом деле, - вдруг поддержал наставника Феллид, старый и опытный военноначальник, служивший когда-то Филоксену. - Леонт и скифы попросту смогут ударить нам в тыл, или даже овладеть Паталипутрой!
   На лице Гермея появилась озабоченность.
   -Где Афинион? - позвал царь.
   Из полумрака колонн нерешительно показался бывший таксиарх.
   -Что можешь сказать нам о своих бывших союзниках? Что затевают варвары и Леонт?
   -Боюсь, повелитель, что сомнения твоих советников имеют основание. Леонт способен устроить ловушку. С твоего дозволения, я рекомендовал бы тебе разделить свои силы. Пусть основные войска вместе с полководцем из Махачины и всеми его отрядами двинуться в Малаву и запрут неприятеля на полуострове. Антифан с несколькими корпусами тем временем овладеет западными территориями, где он не встретит серьезного отпора.
   -Пожалуй, это разумно, - вынужден был признать Гермей.
   -Я счастлив служить моему повелителю и быть покорным его воле, - поклонился Афинион. - Со мной пришли шесть тысяч отборных воинов, обученных особым образом. Если владыка соизволит дать свое согласие: они примут участие в походе.
   Гермей потеребил подбородок:
   -Что ж, пусть будет так. Мы проверим их качества в деле. Но что скажут наши союзники? Готовы ли они к упорной и непримиримой борьбе до победного конца?
   Переводчики поспешили передать вопрос царя да-цзяну серов.
   - У нас говорят, что чем больше страна воюет и побеждает, тем быстрее она приближается к собственной гибели, - заметил Вэнь Чунь, и глаза его превратились в две едва различимые щелки. - Большая сила неизбежно оборачивается большой слабостью, а потому воевать нужно лишь по необходимости и не прикладывая к тому больших усилий. Я бы даже сказал, что лучшая битва - та, которая не состоялась.
   -Как же можно воевать подобным образом? - усмехнулся Гермей, когда ему перевели слова сера.
   -Если позволишь, Владыка, я приведу тебе примеры достойных побед, которые одерживали наши лучшие полководцы, - предложил Вэнь Чунь.
   Сангхабхадра ободряюще кивнул да-цзяну, не дожидаясь ответа царя.
   -Когда правитель Цзинь Вэнь-гун пошел войной на город Юань, он во всеуслышание объявил, что возьмет его за три дня. Однако горожане оборонялись столь упорно, что через три дня ван был так же далек от успеха, как и в начале похода. Тогда он велел отвести войска. Военачальники удивились его поступку, и тогда Вэнь-гун объяснил, что не выполнил своего обещания и вынужден уйти, дабы не нарушить доверия к себе. Когда жители города узнали об этом, они сами открыли вану ворота, рассудив, что такой государь достоин ими владеть.
   Внимательно слушавший Гермей недоверчиво усмехнулся. Вэнь Чунь продолжал:
   - Цзянь-цзы из Чжао штурмовал город Чжунмоу. Стены крепости были высокими, но старыми. Однажды, во время затишья в боевых действиях одна из них не выдержала и дала огромную пробоину. Горожане, ужаснувшись тем, что судьба оказалась против них,
   ждали неминуемой гибели. Но Цзянь-цзи сказал, что благородный полководец не пользуется чужой неудачей и не преследует тех, кто находиться в опасности. Он объявил, что продолжит осаду лишь после того, как брешь будет заделана и даже сам отрядил своих солдат в помощь осажденным. Вот тогда город сам с охотой признал свое поражение...
   -Довольно, - не выдержав, Гермей поднял ладонь и брови его сомкнулись на переносице. - Мне понятны твои речи. Однако позволь нам на этой земле вести войну теми способами, которыми научили нас наши предки.
   -Как будет угодно Высочайшему, - беспрекословно склонился Вэнь Чунь. - Я всего лишь хотел показать, что военный успех достигается не только применением жесткой силы, но и мудростью полководца. Утверждение справедливости на поле боя - важная часть военной стратегии.
   -Быть может, в достойном противостоянии уместно говорить о справедливости и благородстве, - холодно сказал царь. - Но не тогда, когда приходиться иметь дело с вероломными дикарями, утопившими страну в насилии, и гнусными предателями, презревшими свой долг перед своим господином.
   Гермей еще раз обвел зал потяжелевшим взглядом:
   -Готовьтесь. Завтра мы выступаем в большой поход.
   Покидая тронный зал, сановники и военные командиры вышли в беломраморную галерею, переговариваясь и споря между собой приглушенными голосами. За внешней террасой дворцового комплекса на них повеяло ароматами баньянов и гиацинтов. Но налетевший ветерок внезапно принес совсем другой запах.
   -Проклятье Танатоса! - выругался Дамагор. - Смрад от этой гнилой дохлятины добрался даже сюда.
   -Солнце в зените, - поморщившись, отозвался Феллид. - Не удивительно, что плоть быстро разлагается в такую жару.
   Диокл украдкой глянул на своего учителя, однако лицо Сангхабхадры было далеким и туманным. Послушник уже знал, что более сотни пленных и раненных, захваченных после боя у Джамны, Гермей приказал распять на крестах посреди Центральной Площади. Тут были и скифы, и эллины - царь не посчитал нужным отделять предателей от дикарей.
   Сангхабхадра медленно спустился по ступеням, и Диокл поспешил за ним.
   - Жаль, - покачал Сангхабхадра головой, и послушник только теперь увидел, что его наставник внезапно состарился. - Искренне жаль. Наш повелитель Гермей так ничего и не уразумел. Он по-прежнему ищет виновных вокруг себя, вместо того чтобы постигать уроки своей судьбы. Или это я оказался для него плохим учителем? Но я сделал все, что было в моих силах. Теперь, юноша, ты более не нуждаешься в поводыре. Особенно в
   таком немощном, как я - ступай дальше один по дорогам жизни.
   - А как же ты, Учитель? - спросил Диокл с отчаянием в голосе. Он не чувствовал себя ни достаточно смелым, ни мудрым.
   - Помнишь, как говорят серы? Учитель и ученик идут по пути рука об руку; их судьба едина, пока тропы не разойдутся. Время пришло: теперь мой путь - уединение. Белые шапки гор, до которых ветер не доносит отголосков людской суеты, давно манили меня. Туда я и направлю теперь свои усталые ноги. А ты во все разберешься сам. Если сумеешь, удержи царя нашего от излишнего безрассудства.
   И медленно ступая, наставник пошел прочь. Диокл провожал его взглядом, но Сангхабхадра так ни разу и не обернулся.
  
   Глава 9. Вера
   ...Он был рожден в белосветном краю, не знающем прозябания, в башнеобразном граде людей, живущих заветами предков и славящих своих богов. Слава эта горела высокими именами на изразцах и сланце дольних храмов, мерцала на щеках гордолицых изваяний из камня и глины. Край был богат. В несчетном числе возводились там дворцы, дома и склепы. Ткачи создавали прозрачные узорные ткани из крашеного льна, штукатуры покрывали стены и фризы строений глазурью, а диорит и сердолик были неизменным атрибутом всех украшений. Повсюду на просторе межречных земель вздымались душистые сады и трехцветные крепости с фигурными зубцами. Выплавлялось олово и отливалась искристая бронза, чиновные лица бдительно следили за исправностью дорог и каналов, а жрецы были искусны в чтении знаков небес.
   Он был обыкновенным ремесленником в кожевенном цехе и, не покладая рук, трудился во благо рода и земли своей. Цех притулился на месте старой пустоши, в углу Речного Квартала, где всегда было не продохнуть от запаха прогорклого масла и вяленой рыбы. Стоящие округ кровельные мастерские и горшечни теснили друг друга углами глинобитных отстроев и оглашались визгом побирух. Дети улиц, пучеглазая голытьба - сыновья и дочери горбатых водоносов и просеивателей ячменной муки, играли здесь в мяч и гоняли птиц.
   В погожий день, напоенный речною прохладой, в городе начались торжества, посвященные Лунному Богу - небесному властителю края. Зашевелились люди, зашумели праздноодетые наездники, знаменосцы, горнисты. Собиралась процессия, готовая воздать почести предвечному предку. Солнце уже успело взойти на самый пик поднебесья, но не ведал еще кожевник превратностей своей земной доли, кручин своего смертного бремени. Тогда как уготовила ему судьба невиданный путь.
   Празднество разрасталось. Появились кадильщики - стройные отроки в
   передниках и рубахах, отороченных бахромой; огласили улицы звонким шагом высокорослые носители статуй в изумрудных шарфах. Жрецы, ступившие за ними вослед, выделялись пестрыми шалями, завязанными поверх амулетов, коническими уборами с подвесками, изящными луновидными серьгами и нитями, вплетенными в волосы. На одеждах их горели вышивкой надписи, обращенные к Лунной Богине: "Чист и светел, который боится тебя. Взгляни владычица на преданное тебе око, чтобы сердце твое возликовало и возрадовалось".
   Со стороны цитадели лугаля прибывали чиновники в повозках, запряженных быками. Слуги развернули над ними флаги. Женщины были обряжены в алые платья из набивной ткани, вязаные юбки и жилеты. Волосы их крепили многоцветные ленты.
   Однако самый многочисленный люд стекался от засаженных фасолью десятинных полей на юге города и судоходных каналов на западе - ювелиры, маляры, рудокопы и пахари. Несли дары при громозвучном песнопении хора. Кожевенник брел среди тех, кто выбран был поднести к Лунному Престолу свежевыпеченные хлеба, омытые молоком и перевязанные колосьями. Народ, струящий несмелой гурьбою, песнь затянул о вечно страждущем, умирающем, но воскресающем вновь владыке; многоречивом Нанне, что с неизменным успехом воплощался в барана, льва, змею, быка и рыбу. Неразлучная супруга его Нингаль почиталась девственной роженицей, ежемесячно хоронящей и возрождающей Лунного Бога.
   После речей жреческих, превозносящих всевластие Лунной Четы, позволено было всем родам и сословиям в очередности своей преклонить колени пред приделом храмовым и поднесть щедрые воздаяния. Храм тянулся ввысь конусоверхой башней, расходился вширь известковыми и каменными плитами, окрашенными зеленой глиной. То был цвет весеннего равноденствия, обновленной весны. Перед фризом, окантованным медью, стоял постамент, на который слагались подарки всевышним, над вратами - посвятительная надпись лугаля: "Во славу великолепного сына Нанна, сияющего с ясных небес, внемлющего мольбам и молитвам, Я, благочестивый правитель, построил для бога дом его, радость сердца. Чудо и украшенье земли, да стоит он вечно". Справа и слева от врат выделялась упругоногая стража - розовощекие юноши в кожаных шлемах и холщевых плащах. Держали в руках камышовые копья и кинжалы обоюдосторонние с золотыми заклепками на рукоятях.
   Сменялись жрецы и вельможи у престола небесного, благодарили пылко Сиятельного за счастье земное, а за ними поспешали воины и купцы. Под звуки труб падали ниц и добро свое размещали на глянцевых плитах - все, что доставлено было на лошадях, на повозках, на рабских плечах. Широкобровый писец с подвязанной бородой, вносил имена дарителей на глиняные дощечки. Опись множилась. Были тут украшения, посуда из серебра и меди, туши быков, культовые доски, рифленые бокалы с желобками, золоченые вожжи, венки, амулеты, вазы и предметы труда - серпы, молоты и ножи.
   Шли и шли люди, вознося хвалу, испрашивая добрых знамений. Когда пришел черед кожевника, вдруг испытал он неведомое доселе замешательство. Оробел, засмущался, покрылся потом. Тело его точно окостенело, утратив способность к движению.
   -Преклонись перед Всевидящим! - крикнули ему из толпы.
   Но кожевник стоял и смотрел на обитель бога. А в душе крепла безумнейшая мысль:
   "Все, что навязано мне извне сердца моего силой и властью служителей неба, всегда было, есть и будет зло. Неистинность и искаженье правды мира".
   Грянул тут негодующий ропот. Закипела ярость народа и были едины в том порыве и высшие, и низшие. Сразу же стражники вцепились кожевнику в плечи и уволокли с позором в подземелье для преступников. Решение верховного энси оказалось воистину добросердечным: вместо смерти приговорили богоотступника к Исцелению в Черной Башне. Суть его была такова: на небольшом, квадратно очерченном участке земли человек, повинный перед богами, приковывался цепью к столбу. Еду и питье ему доставляли стражники. Утром он приступал к работе.
   Преступнику выдавался острый резец, а к площадке подвозились груды каменных плит, на которых до самого заката солнца должен был он высекать надписи в поте лица своего. Надписи были повинными, начинаясь словами: "Я признаю вину мою перед небесным владыкой Нанной и народом моим, ибо..." Далее надобно было в уничижительной форме представить пред ликом бога всю низменность и греховность своего поступка. Предписание обязывало ни разу не повторяться в этих скорбных излияниях. Тем самым, преступник подходил к осмыслению своей вины и ущербности собственной жизни с разных сторон.
   За работой зорко следили Жрец-Наблюдатель и Жрецы-Ревнители. На восходе солнца доставлялась новая партия плит. Те плиты, что не поспевал заполнить за день злодеятель, окрашивались в черный цвет и начинали соединяться раствором. И так продолжалось изо дня в день. Редко кто из преступников справлялся с неимоверным напряжением такой работы. Из незаполненных плит возрастала Черная Башня, которая замуровывала мерзотворца навеки. Многие теряли рассудок, иные - прибегали к Шипу Милосердия на выданном им шейном браслете. Его механизм приводил в действие выдвижную иглу, которая пронзала шею насквозь.
   Однако возможность спасения оставалась до конца. Если в течение положенного срока преступник обрабатывал все плиты, он получал прощение. Но если Наблюдатель подмечал сходство составленных надписей - вместо одной черной плиты в кладку вбивались две.
   Такова была теперь незавидная участь кожевника. Вынужденный начать столь нелегкий труд ради спасения своей жизни, он и сам не мог объяснить себе коренных причин ослушания, повлекших смертоопасное бедствие. Оставалось лишь смириться и безропотно возроптать к Лунному Богу в искреннем покаянии.
   Однако терпения хватило кожевнику ненадолго. Он ворчал, стонал, ругался в душе, проклиная судьбу, всех богов края и даже предков земли своей, ввергших его в неодолимую паутину жреческого произвола. Если первые дни он уныло работал и вяло что-то писал, то потом безвольно повесил руки, наблюдая, как растет Башня и закрывает от него солнечный свет. Смех и шутки злопыхателей становились туманными, а небосвод - бесконечно далеким. Черная Башня, возносимая вверх конусообразно, скоро должна была сомкнуть свой каменный полог и закрыть для него последнее оконце в жизнь.
   Вдруг все пропало. Только тишина - глубокая безвидная тишина, охватившая мир, пробудила кожевника, заставив очнуться от холодного оцепенения. В этой устраненности всех звуков чудилось страшное безмолвие времени, остановка пространства. Кожевник был необъяснимо жив, а навершие Черной Башни оставалось незавершенным.
   Не понимая причины случившегося, он закричал, призывая Ревнителей, Наблюдателя, люд отчего града. Но зов его не огласился ответом. Тогда начал кожевник карабкаться, точно обезьяна, по выступам каменных блоков, постремляя себя одержимо к призрачной синеве. Несколько раз сорвался, ушибся, но потом стал ловчее. Обдуманно ставил ноги, крепче вцеплялся пальцами. Сам так и не понял, как одолел разрыв между собой и небесами, восходя по уступам, словно по лестнице.
   Добравшись до самого верха, подтянулся умучено, перегнул через камни тело и, не в силах более держать равновесие, свалился наружу, как брошенный камень. Однако же здесь, вместо падения с дальноверхой вышины в пропасть бесплотного воздуха, просто
   уперся в густой песок, что окружил Башню со всех сторон, сделав ее пустым колодцем.
   И огляделся кожевник недоуменно, и узрел, что исчез, пропал без следа весь старый мир. Необоримая пустыня повергла край в холод небытия, похоронив под собой дворцы, храмы, сады и дома, каналы, крепости и равнины. И только зыбкие холмы над запорошенными строениями, напоминали о том, что был здесь когда-то изобильно цветущий край.
   Что это было? Так вопрошал у мира кожевник. Откуда пришел песчаный буран и почему поглотил свирепо град человеческий? Почему сгинуло все живое вокруг, но остался он - маленький человек без достоинств, без дара, без веры в себя? Почему и для чего пощадило его небо?
   Не сыскав нигде ни одного ответа, понял кочевник, что нужно идти. Стремить вперед, за пределы пустотности света туда, где могли еще сохранить себя образы жизни. Так начался его долгий путь через вечность песков.
   Шел и видел: высохли реки, ручьи и озера - от них остались лишь рытвины и клочки ничком лежащих водорослей, прячущих лицо. И только солнце огревало неизбывные дали песков. Оно было повсюду: на небе и на земле. Иссякла всякая жизнь, мир увяз в одиночестве - громогласном ничто, не помнящем себя.
   Один - одинокий под небесами, в краю безвестном, где не к кому обратиться взглядом, некого окликнуть словом. Где не услышать песен птиц и шелеста лесов. В земле незнаемой, где безраздельно властвует молчание времен: без звуков, без знаков, без имен. Что было делать человеку, брошенному в неведомость самим Мирозданием?
   Но ступал, трепеща, леденея в отчаянии, с надеждой достичь оконечностей бездны небытия, в которую вторгнут был окаянной судьбой. Ступал, отмерив начало странствия, навстречу тому, чего не знал сам, но что прозревал насущной потребностью сердца.
   Он шел весь день, забыв о голоде и жажде, но рубежи света не преклонились перед его надеждой: все те же линялые посеревшие пески, вздыбленная пыль и камни, осложнявшие шаг. Делая лишь краткие передышки, шел кожевник к солнцу, впадая в сомнения и выбиваясь из сил. Но лишь возрастало округ него неравное сопротивленье мира.
   Бывало, едва успевал он смежить опаленные веки, склоняясь в сон златоцветный с заветнейшей думой, как начинали камни, водоросли и пески шептать ему на разные голоса: "Кто не видел еще в огненном небе чудо начала дальносветного, означившего новый день мира? Почему не тешиться око изрядною долей, сошедшей с вершин поднебесья?" И заползали в душу эти хоралы, переходя порою в несносный смех, расходящийся кругообразно по всей земле. Или смеялась это сама земля?
   Дни шли. Проносились крылато или влачились без пыла, сподобившись перекатам
   сыпучих песков. Однажды, под увяданье заката, набрел кожевник на впадину, ямку с пригоршней воды, где билась еще, угасая, чешуйчатая рыба. Теряясь в поспешности, потянулся он рукой трясущейся, чтоб пальцами влагу объять, или же, в сердце развергнув приют для спасения, вызволить последнее существо мира, уготовленное к закланию. Но рыба рассыпалась в прах, а вода ушла в песок.
   С недавних пор важным стало и то, что озревая вперед горизонт, угадывал кожевник в дымных колеях песков змеящиеся контуры фигур - зверей, дерев, рек. И чем дальше, тем сильнее эти наползни безумства застилали взор его, будто покрывало. Воздух не позволял дышать, уши забивались воем ветра омертвелого, а сердце сделалось полем борьбы.
   И вот с улыбкою - с отсветом на песке, он возник из него, отделился, окреп. Созданный тяготами последних дней, он - раздвоенность образа. Червоточина сомнений смертных или спасительный огонь небес? Двойник - супротив человека стоящий. Возъявился соблазном, словно звезда в непробудном мраке. И этот другой человек, что из утробы слабой родился, был напорист и смел. Непререкаемо требовал от кожевника воспрять в мужестве духа, оживить правоту в сердце высокую и бессмертную веру принять в богоизбранность существа своего.
   Долго сражался кожевник с новизной своей непредугаданной. И роптал, и спорил с ней в исступлении, полагая случившееся опасными кознями песков. То спорила с вековечностью хилость смертной доли. Однако и камни, и песок, и сухая трава, все повторяли теперь на разные лады одни и те же слова:
   "Знающий тайну путей и дорог, ступай к свету и окропи благодатью лучезарность очей. Ты - сила. Ты - неба сын, подобием равный предвечной заре".
   Кожевник страдал, как от боли кровосочащей. Все порывался убить новое начало свое, оспаривающее удел человека, покорного миру. Топал ногами, прыгал, будто взбушевавшийся олень и резал острым камнем тень свою - в ней видел он опасную воплощенность другого себя. Но тот, кто пришел, не хотел уходить, будоража все естество возрастающим шепотом власти. Так века проходили в борьбе.
   А пучина песков становилась лишь злее, неугомоннее. Изглодав плоть кожевника немощью, голодом, жаждой, подкосила ноги его, так что полз он ползком, едва подвигая тяжелые локти и цепляясь ими о землю. Полз, сознавая уныло, что вовек не добраться ему до пищи, до моря, до людей. Вот здесь и иссякло упрямство его держаться за слабость прежнюю: за образ, за форму, за имя. Иссякла смертная доля.
   Распластавшись среди почерневших веток и главу обронив, остался кожевник лежать недвижимо. Умирал старый человек, уходя без возврата. А когда отпало тело и угасла память о былом, взметнулась в душе искра божественного пламени. И услышал он голос:
   "Вставай, самовержец! Не померкло еще солнце, чтоб смыкать глаза. Встань, говорю тебе, и иди туда, куда выведет тебя твое сердце. Отныне ты можешь все!"
   Встал тогда кожевник и пошел ногами, вскормленными кровью небесного всевластия. Еще не поспел небосвод зарницею разжечься, а уже добрался он до глинистого пригорка. А голос вещал ему:
   "Здесь найдешь родник Жизни, сделаешь чашу добротную и напитаешь мертвую землю мира. И будет зависеть от непреклонной воли твоей судьба всего сущего!"
   Отыскал за пригорком кожевник родник, что бил из земли прозрачным фонтаном, и бросился к нему, увязая в глинистой жиже земли, и лицо схоронил в леденящем потоке, и смеялся, и плакал, в грудь себя ударяя руками.
   Так и повелось теперь, что каждый день с восхода до заката стал наполнять он водою бездвижную долину. Слепив из глины чашу и просушив ее на огниве солнечном,
   вычерпывал влагу жизни и насыщал ею землю, не ведая покоя. Время шло, а видимых перемен все не было, хоть выбивался кожевник из сил. Все труды пропадали прахом - их поглощала земля, не давая воде свободного пристанища на поверхности мира. И только вера побуждала человека продолжать сей бессмысленный труд - вера в избранность новой своей, вселенской ипостаси.
   Одряхлев в конец от нещадных стараний, присел кожевник на вершине пригорка, а когда поднял невольно опухшие глаза - узрел в изумлении, как наполняет вода пространство. Поток прибывал. Едва утерпев, покуда достало его, священнородного, вровень с грудью его, взошел человек в пучину, и та приняла его радостно. И плыл он, и задыхался, и нырял, горланя хвалу небесам.
   Так вскоре достиг он каменистых выступов нагорья, усеянного трупами зачахших дерев. Из тверди стволов их и из лозы скрепил он лодку прочную и вышел на ней в раздольное море. А через несколько дней плаванья увидел чудесную юдоль края, умащенного сенью лесов, раздольем травяных полей и синевой озер. Здесь, в земле блаженства, заронил он семя нового рода-племени богоравных людей, посвященных в сокровенное таинство мира...
   Проповедник закончил свой рассказ. Петроний сидел, словно завороженный. Он так живо увидел описанную ему картину, будто сам прожил каждое ее событие.
   -Всякий смертный может разбудить в себе бога и стать неиссякаемым светом для тварных и нетварных проявлений этого мира, - молвил проповедник. - И нет такой силы, перед которой ему потребно было бы склоняться, кроме силы собственного духа. Понял ли ты это?
   -Да, Учитель, - ответил Петроний.
   -Мы стоим с тобой над могилами слабости человеческой, но день наш занимается солнцем непреходящих свершений. Пора разогнать затмение, в котором прозябает мир и открыть людям глаза на самих себя.
   Петроний потупил взгляд:
   -Позволь сказать, Учитель, несколько слов о делах тщетных и суетных, но для меня, увы, неотвратимых.
   Пророк ободрил его движением бровей.
   -Завтра я отправляюсь в поход с войском царя, а потому - должен буду тебя покинуть, - со вздохом заговорил римлянин. - Сердце мое сжимается от тяжести этого расставанья, ведь стал ты не только наставником, но отцом моим под этим небом, поведавшим мне тайну моего рожденья. Однако я должен сполна исполнить свои обязательства перед людьми.
   -Ступай смело, - произнес проповедник. - Ветер странствий зовет меня в путь по дорогам этой страны, но я постараюсь дождаться твоего возвращения. Если же этому не суждено будет свершиться - я разыщу тебя сам, когда придет срок. Ступай, но не забудь о том, кто ты теперь и для чего сердце бьется в твоей груди.
   Петроний Квинтий с благодарностью поклонился.
  
   Глава 10. Жертва чужим богам
  
   ...Скирт устало привалился к мраморной колонне, закрыв глаза. Только звон кандалов нарушал тишину, и где-то в небесной выси слышалось заунывное завывание ветра...
   Из открытых дверей дворца долетал голос Вэнь Чуня, докладывающего царю о минувшей битве. Скирт невольно прислушался. Он и еще несколько десятков захваченных в плен, скованных цепью и дожидавшихся своей участи на ступенях дворца, должны были стать доказательством великой победы Вэнь Чуня. Но пленных скитов было не так много - меньше, чем хотелось бы чужеземному полководцу.
   - Мятежный вождь мог бы немало послужить твоей славе, государь, - Вэнь Чунь старательно выговаривал греческие слова. - Он проявил себя как мудрый военачальник, и план его был хорош. Оставив варваров охранять свои крепости в тылу, Леонт двинулся нам навстречу, заняв позицию меж двух дорог, откуда мог угрожать и нашим тылам, и нашим флангам, если бы мы захотели двинуться по любой из них: вглубь его страны или на запад. Тем самым, он собирался применить стратегму "Заманить на крышу и убрать лестницу".
   Скирт вспоминал этот день.
   Перед выступлением Леонт явился к Даране, сменившему Могу в качестве главы всех саков; туда позвали и Агдака, и других скифских вождей.
   - Великий вождь скифов, - обратился Леонт к Даране с легким ехидством в голосе. - Ты возглавил свой народ в трудный час, и от тебя зависит его судьба. Скифы известны во всех краях как лихие наездники и стрелки, и сейчас у нас есть лишь одно преимущество перед врагом - скорость. А потому прошу тебя выделить своих лучших стрелков, чтобы они могли помешать продвижению врага, равно ненавистному и нам, и вам!
   Дарана нерешительно оглянулся на Агдака. Лицо того было суровым.
   - Если бы вы меньше враждовали меж собой, Мога был бы сейчас жив, - проворчал Агдак.
   - Я понимаю твою скорбь по вождю, - кивнул Леонт, - но выбор за вами: или вы вернетесь обратно в степи, и тогда лишь предания ваши сохранят рассказ о том, как вы пытались подняться к вершинам подобно горным орлам - но рухнули вниз, не удержавшись, и бежали без славы, - или вы сражаетесь вместе со мной, и тогда даже гибель ваша станет венцом героев, достойных вечного бессмертия, а образ вашего пути будет веками вдохновлять на подвиги ваших детей и внуков.
   Дарана встал, подошел к Леонту.
   - Дерзайте, - кивнул он. - Бери тех, кого сочтешь нужным, и ступай.
   - Кто из вождей пойдет со мной? - оглядел скифов Леонт.
   - Я, - первым выступил Агдак.
   - Я! - поддержал его молодой Бледа.
   Один за другим, почти все вожди решили идти вместе с Леонтом. Тот благодарно кивнул.
   - Утром я жду вас в своем лагере.
   Войско Леонта стояло на некотором отдалении от Удджаяны - главного города Малавы. Лагерь отделялся от города рекой Чамбал - притоком великой Джамны, впадавшей в священный Ганг. Это ослабляло возможности обороны - можно было не успеть отступить, - но зато позволяло перехватить врага на обоих направлениях.
   Туда стягивались идущие на помощь Леонту отряды скитов. Агдак с большей частью своих соплеменников последовал за Леонтом, однако Скирта оставил в Удджаяне - охранять Дарану. Вместе с Дараной осталось всего полторы тысячи бойцов.
   Скирт отчаянно рвался в бой вместе со всеми, но его неожиданно остановил Леонт.
   - Ступай, и скажи всем остающимся с тобой скифам - возможно, главный удар врага придется на вас. И ваша задача - удержать его до нашего возвращения...
   - ... Наши дозорные, однако, узнали об этом маневре противника и своевременно доложили мне, - не преминул похвастаться Вэнь Чунь. - Я не препятствовал такому разделению его сил, потому как собрался поймать неприятеля в ту самую ловушку, которую он уготовил нам. Выдвинув одну половину своего войска на южную дорогу - всего два цзюня пехоты и конницы - второй частью я нацелился на основные силы Леонта. Первая часть: в основном, копьеносцы и арбалетчики, должна была в короткий срок сломить сопротивление варваров, оставшихся в крепостях Малавы...
   ...Вечером накануне битвы Скирт пришел к старому Заранте. Вечерний воздух был уже охвачен непокоем грядущего противостояния, но хозяин оставался умиротворенным и тихим, как летняя ночь, и в накатывающихся сумерках журчанием горного ручья звучали глубокие слова старика.
   -В чем видишь ты отраду свою, человек? Ведомо ли тебе настоящее майское счастье, и где будет сегодня, седеющим на склонах гор днем, твое нежное восхищение перед юностью, твой недоверчивый ропот перед исходом смертной доли?
   Ты устал от тревог и несчастий, а грудь у тебя - то вздымается высоко от прерывистого дыхания, то замирает, как робкая куропатка в кустах. Ослепленный трудами ради снискания благ насущных, всей твердью земли и враждою людей, ты уже не так резво встречаешь лик восходящего солнца - прародителя жизни, под пологом своего шатра. Совсем не так, как в былое время, когда с легким сердцем дарил ты зеленым полям кочевий и их приветливым птицам свой серебристый смех.
   Теперь знаешь ты, как непрочен дом воина и почва под ногами его. Сколь многочисленны и опасны тяжбы, стеной окружающие мир твоих угодий. Жаждущий вознестись к вечности на крыльях полета - ты быстро сникаешь взором и духом, опускаясь на холодные камни. Стремясь вспять обратить черную реку бед - захлебываешься в ней по горло, и с каждым новым днем в душе твоей умирает огонь - мечта о высшем жребии Ария. Что ждет тебя впереди? Какую чашу жизни суждено испить?
   О земля, привычная к страданиям, снизойди благосклонно к возносителю святого клича-урана! Стань опорой - проясни взгляд и наполни силою длани, сжимающие лук и акинак. Я не прошу снисхожденьем облегчить несомую долю того, кто, вековечный от века, движется в Страну Закатных Гор. Но не дай славе моей померкнуть над горизонтом, завянув в колючих ветвях кандыма.
   Бог - Отец всего сущего! Озари светом небосвод солнца, и пусть цветы распускаются на лугу. Пусть не иссякнет молоко в груди матери и доверчивый восторг в смехе ребенка. Пусть колоситься нива кочевий, зреют плоды лесов, а собаки умело ищут след дикого зверя. Пусть волосами убитых врагов до блеска будут отерты мечи, а одеяло звездного неба лелеет наш сон и покой. Ведь если позор вольного духом народа застелет простор степи беспросветной, как тифон пустыни тучей, то чем сможет тогда оправдать себя перед очами вечности путь свободного человека?..
   -..Должен признать, что варвары сражались отчаянно, - продолжал Вэнь Чунь. Впрочем, признание доблести противника лишь увеличивало его заслуги в глазах царя. - Они укрепились за рекой, в перелесках, где устроили засеки, в разрушенных домах по берегам реки, и отовсюду посылали в нас стрелы, мешая преодолевать водную преграду...
   ...Подход огромного вражеского войска был замечен заранее. Еще накануне дальние дозоры запалили костры, возвестив дымом о приближении врагов. А утром примчались и сами разведчики, следом за которыми появились вражеские отряды.
   Они шли, как огненная туча, прорезаемая молниями разноцветных знамен. Скиты видели на них изображения Синего Дракона, Белого Тигра, Красного Коршуна и Черной Черепахи. Ряд за рядом люди в пластинчатых латах спускались к реке, наводили переправы - и приближались к скитскому берегу. Скирту все это казалось дурным сном - он стрелял и стрелял, и люди рядом с ним выпускали стрелу за стрелой, и там, вдалеке, кто-то падал - но туча все подползала, не замедляя движения ни на миг...
   Потом была недолгая схватка на мостах и переправах. На короткие мгновения скиты все-таки задержали врага - но под натиском новых отрядов латников и копейщиков скитам пришлось вновь отступить...
   -... Оставив переправу, варвары укрылись в крепости. Мои бу-цзяны осадили ее, подтянув метательные машины и обрушив на защитников крепости лавины стрел и камней. Но отступили, как скоро стало понятно, далеко не все варвары. Многие продолжали отстреливаться из засек и развалин, и даже сумели уничтожить часть наших машин. Так они продержались до приближения войска Леонта, намеревавшегося сходу окружить наш передовой отряд. Однако по пятам Леонта уже шла моя тяжелая конница и главные ударные силы пехоты. Здесь положение мятежников стало совершенно безнадежным, хотя они и пытались совершить прорыв...
   ... Когда войско Леонта переправилось, по отряду Скирта пронесся вздох разочарования. Вернулось куда меньше людей, чем уходило. И сейчас, зажатые у реки и уже потерявшие уверенность, они вряд ли могли выдержать удар превосходящих порядков серов.
   А после первого приступа радости на лицах скитов отразился ужас: точно песчаный смерч катились к берегу свежие бронированные колонны воинов Чины.
   Леонт сам попал в западню, которую уготовил врагам, и привел их за собой на хвосте.
   Велев скитам и псилам спешно ломать переправу, Леонт бросился перестраивать людей для последнего решающего сражения.
   Но серы стояли как незыблемая скала. Отступив от крепости, чтобы обезопасить себя от стрел и конных вылазок, они просто ждали, пока подойдет главная часть их войска.
   Леонт замер в раздумьях. Он стоял перед своими людьми, сомкнувшими ряды: щиты многих были уже помяты, лица покрыты кровью и пылью. Солдаты смотрели на него с надеждой и ждали решения своего полководца. А полководец уже знал, что обрекает их на неизбежную смерть.
   - Помните! - Леонт поднял меч. - Тех, кто сдастся, ожидает смерть мучительная. Тех, кто готов пойти в бой и умереть, возможно, тоже ждет смерть - но это будет смерть победителя, потому что каждый герой, павший в неравном бою, есть победитель своей человеческой доли! Выбор за вами! Кто еще готов сражаться - за мной!
   И он пошел вперед, пешим, на неодолимый железный строй. И, вздрогнув, фаланга с грохотом пошла за своим полководцем.
   А к берегу уже спускались новые отряды врага.
   - Агдак! Я постараюсь их задержать! - крикнул Скирт.
   Пришедшее войско состояло как из серов, так и из эллинов, и вперед Вэнь Чунь послал отборный отряд мечников Афиниона - искупать вину перед царем. Скирт сразу знал человека, командовавшего наводящими переправу людьми. Пока он не скрылся,
   пока выполнял приказ - Скирт мог до него добраться. И он с двумя десятками людей устремился вплавь через реку, забитую обломками мостов и телами погибших.
   Вокруг барабанили стрелы. Когда Скирт выбрался на отмель с несколькими уцелевшими дружинниками, он оказался почти лицом к лицу с Афинионом, но здесь дорогу ему преградил худощавый воин без шлема, с изможденным лицом.
   Скирт попытался отмахнуться от него мечом, но тот ловко увернулся и сбросил Скирта с коня. В следующий миг Скирт вскочил на ноги, готовый к бою.
   Петроний, пригнувшись, обходил вокруг противника, выжидая удобный момент. Скирт не выдержал и атаковал его первым. Он сам не понял, как это случилось, но меч вдруг покинул его руку и, описав широкую дугу, воткнулся в землю.
   - Сдавайся! - произнес римлянин.
   Тогда Скирт стремительно бросился на него и, уклонившись от клинка, обхватил двумя руками. Ему удалось повалить противника на землю, но уже в следующее мгновение его сотряс удар такой силы, от которого сознание погрузилось в глубокий мрак...
   - ...Предводителя мятежников нам не удалось захватить живым, он бился в первых рядах и нашел там свою смерть. Многие его воины после этого разбежались, но большинство варваров продолжали сражаться до конца, посылая стрелы в моих воинов. Особенно много хлопот нам доставил один из них. Укрываясь в роще за стволами деревьев, он еще долго обстреливал из лука моих пехотинцев, нанеся им сильный урон. Только когда мы спалили рощу, смерть заставила его прекратить свое безумное сопротивление.
   Так Скирт узнал, как принял свою участь Агдак.
   В паре с ним стоял скованный Харив, а дальше, попарно, стояли и скиты, и эллины. Усталость и равнодушие тенями залегли на их лицах.
   - Вперед! - к ним подошли охранники из числа гоплитов. - Пришло и ваше время!
   Звеня кандалами, пленники двинулись за солдатами с видом полной отрешенности. Ни желаний, ни стремлений у них уже не осталось.
   Стратеги, кланяясь повелителю, вышли из дворца. Солнце стояло в зените, разогнав тени даже в садовых рощах. Воздух стал твердым, как мрамор.
   -Смотрите! - воскликнул кто-то из сановников. - А это что за ходячие шмотки мяса?
   С возвышения, на котором находились парковые аллеи дворца, все увидели, как гоплиты подгоняли закованных в кандалы людей по дорожке между портиком Кроноса и водоемами.
   -Узнаю своих старых друзей! - Афинион обнажил белоснежные зубы в довольной улыбке.
   Несколько десятков ободранных и чумазых пленников, двигались, едва поднимая ноги. Волосы их слиплись от крови и грязи, ввалившиеся глаза были почти неразличимы на темных лицах. Эллины и скиты, поддерживая друг друга, медленно брели под понуканием охранников.
   Сановники Гермея остановились, разглядывая эту унылую процессию.
   -Предлагаю всем отличное развлечение, которое отвлечет нас от тягости перенесенных забот! - запальчиво объявил Афинион.
   -Что ты задумал? - хмуро спросил Дамагор. - Я вижу среди них тех, кто воевал под нашим началом под Таксилой и Паталипурой!
   - Взбодрись, полемарх, - Афинион хлопнул его по плечу. - Нам всем нужно
   расслабиться. А эти бесславные вояки уже обречены. По велению базилевса их ждет казнь на кресте. Мы можем подарить им шанс на спасение. Надеюсь, все меня поддержат?
   Несколько бодрых голосов за его спиной ответили возбужденным гулом. Афинион зычно окликнул конвойных:
   -Ведите пленных к алтарю Зевса!
   Высокий алтарный шпиль, стоящий на цоколе, украшенном фризом, располагался за каштановой рощей. Его окружала обширная мощеная площадка, огражденная балюстрадой широких гранитных балясин.
   -Освободите их от цепей, - распорядился стратег.
   Гоплиты нерешительно переглянулись между собой, но, увидев обращенные на них взгляды высших сановников государства, послушно выполнили приказ.
   Афинион придирчиво рассматривал выстроенных в одну линию людей. Кровь и страдания уравняли и эллинов, и варваров. Иные из них хромали, другие сильно сутулились, зажимая ребра. Их мучили боль и жар от воспаленных ран.
   -Силы небесные! - вздохнул Афинион, качая головой. - Клянусь колесницей Диониса Бассарея, это все отважнейшие воины. Ты ли это, Дамофил? Тебя не сразу узнаешь. Что стало с твоим лицом?
   Человек, к которому обращался стратег, хмуро смотрел на него из-под лохматых бровей. Бордовый рубец перегородил его щеку и губы.
   -А вот и доблестные братья Иокаст и Брасид, сыновья Менедема, - продолжал Афинион, - сильнейшие среди смертных. Помню, никто не мог сравниться с вами ни в гонке колесниц, ни на поле брани.
   Афинион немного постоял перед двумя плечистыми юношами, поддерживающими друг друга под локти, и вдруг всплеснул руками:
   - Деметра Каллигения! Пусть ослепнут мои глаза, если это не старый Гиппоник, повелитель копий.
   -Тот самый Гиппоник, который под Балхом спас твою жалкую жизнь, когда ты еще ходил в пентекостерах, - очень тихо вымолвил седовласый пленник, ключица которого выступала из-под туники угловатым сломом. Воин не отводил глаз от стратега.
   -Я не забыл этого, - спокойно ответил Афинион, - и готов отплатить добром за добро.
   Двигаясь дальше, Афинион дошел до скитов, державшихся особняком.
   - Ваше презренное отродье не заслужило столь почетной гибели, и я с радостью отправил бы вас на крест. Но сегодня вы станете затравкой для моих доблестных воинов перед их смертельным состязанием. Пусть разомнут на вас свои затекшие руки.
   Его слова были встречены одобрительным смехом зрителей.
   Афинион скользнул взглядом по Скирту, но сделал вид, что не узнал его.
   Он отошел на несколько шагов, и голос его стал торжественным:
   -Все вы знаете, что вас ждет мучительная смерть, если только вы не загнетесь раньше от своих ран, в которых на такой жаре скоро заведутся черви. Но я милостив, как и мой повелитель Гермей - первый среди живущих! Во славу его царственного венца вы получите еще один шанс сохранить жизнь и обрести свободу.
   Сановники бойкими возгласами подхватили слова стратега.
   -Вам предстоит, - продолжал Афинион, который, словно искусный оратор уже овладел настроением людей, стоящих у него за спиной, - сразиться в смертельных поединках между собой и попытаться снискать свою удачу. Но только один завоюет сегодня жизнь и охранную грамоту, с которой сможет вернуться домой. Это будет самый смелый, самый беспощадный и самый могучий воин, к судьбе которого окажутся благосклонны боги.
   Афинион обратился к конвойным:
   -Дайте им мечи!
   -Да! - закричали сановники Гермея. - Дайте им оружие, и пусть бьются насмерть!
   Скирт взглянул на Харива, потом на Гиппоника.
   - Мы не станем сражаться со своими товарищами, - вдруг глухо сказал Гиппоник, выступив вперед. Глаза его, прикованные к лицу стратега, словно застыли.
   Афинион не отвел взгляда.
   -Конечно нет, старый друг. Никто не в силах заставить тебя делать то, чего ты не желаешь. Но раз ты не хочешь себя спасти, я бессилен изменить твою судьбу. А потому... - стратег указал на него гоплитам, - распять его!
   - Стойте! - навстречу гоплитам, закрывая от них Гиппоника, подался Иокаст, потянув скованного с ним Брасида. - Мы будем сражаться.
   - Дайте нам оружие! - крикнул другой пленный.
   Из тридцати оставшихся воинов ни один не отказался от смертельного поединка. Каждый хотел испытать свою судьбу. Гоплиты принесли им кописы, разделили на пары и образовали живое кольцо, угрожая пленникам поднятыми копьями.
   -Пусть всемогущий Зевс пошлет удачу достойнейшему! - напутствовал Афинион, отходя в сторону.
   Сановники и стратеги снова загудели.
   -Готов поставить талант на Диомеда. Никто так не владеет мечом, как он, - предложил Феллид.
   -Что? Диомед? - рассмеялся кто-то. - Да он просто беззубый щенок. Братья Иокаст и Брасид - вот настоящие львы!
   Тем временем схватки начались. Пленники, оглядывая друг друга исподлобья почерневшими глазами, вступили в отчаянное противоборство. Многие, терзаемые ранами, двигались неуклюже и порывисто дышали. Шестеро самых слабых упали сразу. Кто-то был мертв, кто-то еще шевелился и стонал. Их добили гвоздящими ударами сверху в шею и туловище, чтобы избавить от дальнейших страданий.
   Другие не сдавались. Они пытались теснить своих противников, проскальзывать между выпадами мечей и искать место для своего смертельного удара. Стратеги и сановники с азартом подбадривали сражающихся.
   - Чтоб земля разверзлась у тебя под ногами! - выругался Феллид, видя как Диомеду, на которого он возлагал особые надежды, Харив размозжил череп косым ударом.
   Отдельные участки площадки сделались липкими от натекшей крови, и ноги пленников скользили в этих коварных лужах. Ненадежность подобной опоры стоила жизни еще троим.
   Сражавшиеся словно озверели. Разум многих помутился от боли, слабости и безнадежности. Уже без всякого разбора они кидались на любого, кто еще держался на ногах. Кому-то повезло: копис разрезал сонную артерию, подарив мгновенную смерть. Иных, измочаленных разрывами тканей и сухожилий, настойчиво и неловко добивали. Воздух клубился, смешиваясь с кровяными парами.
   Наконец все стихло. Посреди изрубленных тел остались стоять только двое. Грудь их вздымалась, руки тряслись от изнеможения. К удивлению собравшихся, ими оказались двое скитов: Харив и Скирт.
   - Пусть небо упадет на головы этим варварам! - проворчал Феллид.
   - Вот это настоящие герои! - возгласил Афинион с издевкой. - Не чета нашим хваленым бойцам. Их меч не знает промаха, их сердце не ведает сомнений. Если бы я не был эллином, я бы хотел стать царем скифов. Но пора уже выяснить, кто из этих исполинов клинка достоин венца победителя.
   Сановники откликнулись на эту реплику раскатистым ревом.
   -Начинайте! - Афинион махнул рукой пленникам.
   Однако скиты даже не пошевелились, продолжая неподвижно стоять с опущенными руками.
   -Ну же, сражайтесь! - нетерпеливо закричали зрители.
   Пленники будто не замечали их, глядя друг другу в глаза. Гоплиты попытались расшевелить противников уколами копий, но это было бесполезно.
   -Один из вас должен умереть, - веско напомнил стратег, - тогда другой останется жить. В противном случае умрете вы оба. Таков ваш жребий.
   На лицах пленников выступила испарина, глаза блестели от слез. Немыслимая торжественность затишья передалась даже наблюдателям, и те растерянно умолкли.
   Внезапно Харив шагнул к Скирту и взял его за правую руку, которой юноша сжимал кривой меч.
   - Помни о клятве, - тихо произнес Харив. - И живи.
   Прежде чем Скирт успел ему помешать, он ухватил руку Скирта обеими своими руками, и, подняв, со всей силой вонзил его меч себе в живот. Раздался глухой хлюпающий звук, и густой красный ручей хлынул на бедра скита и гранитные плиты площадки.
   Наступила такая тишина, что стало слышно попискивание мошек в воздухе. Наблюдатели молчали, пораженные увиденной сценой. А Скирт отвел взгляд от умирающего друга и посмотрел на Афиниона. Лицо его, отмеченное припухлостями и прожилками вен на висках, было спокойно. Глаза отливали безликим металлическим блеском, на тонких властных губах играла едва уловимая улыбка.
   Афинион поднял руку, указывая на скита:
   - Добейте его!
   - Вот как? - невольно усмехнулся Скирт, перехватывая поудобнее окровавленный меч. - Слово архонта больше ничего не значит?
   - Слово, данное варвару? - негодующе воскликнул Феллид.
   - Кому бы то ни было, - продолжал Скирт, глядя на Афиниона. - Разве этот человек знает, что такое верность слову? Достоин ли доверия тот, кто сначала предал своего царя, а потом и ближайших своих соратников? Сейчас вы стоите рядом с ним - но придет время, и вы окажетесь рядом со мной!
   - Довольно! - не сдержался Афинион. - Распните эту гадину, источающую смрад из своих уст!
   Охранники сдвинулись плотнее, окружая Скирта смертоносным кольцом копий.
   - Сперва попробуйте меня взять! - рассмеялся Скирт, бросаясь им навстречу.
   Радость наполняла его грудь, и в тот миг он готов был умереть без сожаления - если бы только ему удалось перед смертью дотянуться до Афиниона.
   В последний миг, когда жала пик почти касались его груди, он вдруг упал под ноги охранникам. Споткнувшись, несколько из них свалились ничком, а Скирт выскочил уже за их спинами.
   Он понимал всю безнадежность своего порыва, но его не оставляла надежда добраться до Афиниона и расправиться с предателем даже ценой своей жизни. Однако между ним и Афинионом вдруг вырос Видрасена.
   - Отдайте его мне, - попросил индиец. - Мне как раз нужен в доме хороший раб, чтобы следить за моим оружием.
   -Его участь уже решена, - раздувая ноздри, выдавил Афинион.
   -Хорошо, - не отступал Видрасена, - тогда мы все сделаем по справедливости. Вы все видели, что он хороший воин. Я сражусь против его меча без всякого оружия и если одолею, заберу себе.
   Краткий миг Афинион размышлял, но быстро овладел собой.
   - Ты предлагаешь нам новое зрелище? Или хочешь поспорить со своей судьбой? Допустим, я пойду на это. Но что будет, если он убьет тебя?
   -Тогда вы его отпустите, - твердо сказал Видрасена. -Это мое условие.
   Наблюдатели нетерпеливо наседали на Афиниона:
   -Пусть сражаются! Меч против пустых ладоней - такого мы еще не видели.
   -Хорошо, - сдался Афинион. - Будет так, как вы хотите. Наш резвоногий Ахиллес желает посрамить доблесть Гектора, не обнажая клинка, - стратег ухмыльнулся. - Смотри, юноша, еще немного - и ты захочешь посостязаться с богами.
   Видрасена оставил без внимания эти слова и отстегнул свой кованый пояс. Скирт смотрел на него мутнеющим взглядом. Имена Ахиллеса и Гектора ему ни о чем не говорили, и он не понимал, почему так воодушевился народ. Но молодой скит решил не упускать своего шанса. Он пошире расставил ноги и пригнулся, втягивая плечи.
   Однако все произошло слишком быстро. Дважды копис, ведомый уставшей рукой, вспорол воздух, но повис в пустоте.
   Индиец уклонялся, гибкий, как змея, но не отдалялся далеко от своего противника. Когда скит утратил равновесие, слишком сильно подавшись за клинком, Видрасена прошмыгнул ему за спину. Выкрутив меч, он железным заломом заставил пленника опуститься на колено.
   - Теперь он в твоей власти! - крикнул Афинион. - Прикончи его, как подобает настоящему воину, повергающему ничтожных.
   - Он мой, - напомнил Видрасена, ослабляя хватку. - Я говорил, что одолею его. Большего мне не нужно. Теперь это моя боевая добыча.
   -Все справедливо, - признал Дамагор. - Теперь у тебя есть отличный невольник из диких степей. Только смотри, как бы ночью он не перегрыз горло своему благодетелю.
   Наблюдатели рассмеялись. Впрочем, пораженные увиденной сценой, они еще долго обсуждали подробности удивительного поединка.
   -Пошли, - велел индиец, увлекая шатающегося Скирта за собой.
   Они миновали несколько кварталов, где тоже бойко шумела подвыпившая толпа, праздновавшая победу. У берегового мола Видрасена остановился и посмотрел на горизонт: вдалеке собиралась туча.
   -Ступай, - неожиданно сказал он. - Было время, когда ты подарил мне свободу без всякой на то причины. Теперь же, во имя славы богов моей родной земли я дарю ее тебе. Можешь идти, куда тебе заблагорассудиться.
   Скирт посмотрел на него недоуменными глазами, но вдруг побелел, пошатнулся и неминуемо упал бы, если бы индиец его не подхватил.
   -Похоже, твое освобождение на время откладывается, - задумчиво прошептал Видрасена. - Если Петроний согласиться нам помочь - ты встанешь на ноги через несколько дней. Этот человек знает толк во врачевании.
   Глава 11. Настоящее
   ...Красные тени, опалившие зарю. Звон и смех - ожидание. Полудым, полусон, забывший свои призывы; светящийся обруч. В прозрачном поле, в формах прозрачности ярко-алых - пламенеющий бутон. Приближение из-под дальних сводов. Звуки:
   "Эти обелиски из твердого гранита с южных каменоломен. Их вершины из чистого золота, самого лучшего, что можно найти в чужих землях. Их можно увидеть у реки издалека: свет их лучей наполняет обе стороны, и когда солнце стоит между ними, поистине кажется, что оно поднимается к краю неба..."
   Отступление. Отход. Только не испить воды из-под вздоха. Уступка молебствующим. Сизое рассеяние пожирает дымку. Вид:
   Ножные обручи, базальтовый свод, шахты. Желтый песок, пыльность, шлак - сеют в лицо. Пыль на волосах, надписи на песке солнцем. Высохшие ущелья, где вода смешана с битумом. Огромные водяные колеса в голых полях развалены временем. Красный зверь пустыни пожрал старые колодцы.
   Когда уставал и клонил голову в прах - армия звезд пленяла; чернь неволила, плела кружево. Невод опускала в бездны снов. Луна повисла низко на ветвях. Большой лев полнолуния выглядывал из-за крон дерев: воздушная река.
   В ночи страшнее других боялся своего отражения в сердце. Шептал:
   "Слава тебе, бог великий, владыка обоюдной правды. Я пришел к тебе, господин мой. Ты привел меня, чтобы созерцать твою красоту. Я знаю тебя, я знаю имя твое, я знаю имена богов, находящихся с тобою в чертоге обоюдной правды, которые живут, подстерегая злых и питаясь их кровью в день отчета перед лицом Благого. Вот я пришел к тебе, владыка правды; я принес правду, я отогнал ложь. Я не творил несправедливость меж людей, я не убивал понапрасну... Я не делал зла. Не делал я того, что для богов мерзость..."
   Земля грелась рано, а изнутри пронизана была сыростью. Думал, боги повернулись к ней спиной: гибель солнца, венец боли. Трепет рвал колкую рану - тягучим ранением.
   Пыль горизонтов устала без времени. Небо: открой мне свой сад, младость восхода! Мои долины голы от сыпучего зноя. Жертвенность моего плена. Мои пальцы трепещут. Река исхождения и волны ее врываются в мою память: заполни мой колодец водопадом имени моего!
   Дальше шел по терновому закату, где забываются все значения. Отступил от облика, а задыхающееся небо колотилось, как барабан внутри. Голос спорил, кричал.
   Я: "Я постиг мудрость, все искусство писцов, усвоил знания всех мастеров, сколько их есть, научился стрелять из лука, ездить на лошади и колеснице, держать вожжи... Я изучил ремесло, постиг скрытые тайны искусства письма, я читал о небесных и земных постройках и размышлял".
   Мне: "Твои дела не внушают снисхождения. Сердце твое отделено от яви дня водоразделом и горным ущельем".
   Я: "Помыслы мои не искажались рябью сожалений".
   Мне: "Имя твое не сулит надежды. Когда узнаешь свой кров, ручьи и речной омут будут завидовать чистоте нашей беседы".
   Я: Как мне найти утреннюю звезду?"
   Мне: "Вернуться назад в темень начальности, чтоб возродить Луну и Солнце. Вернуться в пламень горнила, в каменный час твоего существа. Начало твое пришло из безобразного мрака, из сумерек памяти. Возрождение сродни безумству: оно расторгает договор с порядком людей. Ты уходишь - пускаешься в трудный путь, чтобы жить в согласии с мечтой. Так каждый ищет очаг своего крова, но как камениста тропа! Оживи на ней увядшие цветы надежды".
   Путь, путь, дорога, восход. Наталкивающее на повороты, пещеры, камни. Невосполнимое: отбирающее самое "Я" ради плесканной бездны. И вот уже знак, образ, выведенный дружной мелодией облаков: солнце со сломленными лучами. Выйдя из боли.
   Расширяющее пространство; долинность. Земля ждет. О чем спросить в иной раз? Как назвать себя? Темя главы обозначила радуга перстом указующим; трепетное сердце, вынутое из дымящей груди, лежит на ладони. Он помнил: "Когда небеса еще не были названы..."
   И вот: из полой пустоты рождаются первые звуки. Шорохи и возня. Здесь переплетаются судьбы всего живого. Зачатки запаха сфер. Столкновение фрагментов и частностей, не привыкших еще к зрелому дневному свету. Прояснение. Первый росток ветра. Излучина наполняющих чашу красок. Взнесенность:
   "Вот я явился к вам без греха, без порока, без зла, без свидетеля, против которого я сделал дурное. Я живу правдой, питаюсь правостью сердца... Я - чистый устами, чистый
   душой..."
   Внезапная яркость широко распахнула пространство.
   -Ему уже лучше?
   -Да, Учитель. Жар отступает, и скоро он начнет узнавать вещи вокруг.
   Скирт попытался раскрыть глаза: перед ним сразу поплыл серый туман. В колеблющихся отсветах проступили контуры склоненной над ним фигуры.
   -Из пяти ран две тяжелые, - голос двигался, как волна прибоя - набегая и откатываясь назад. - Колотая рана задела малую берцовую кость. Другая - резанная, в области брюшнины. Из-за ее воспаления он и бредил всю ночь.
   -Ты знаешь, что теперь делать? - второй голос был совсем обширный - безграничный, как океан, и уютный, как воздух родного края.
   -Да, Учитель. Не беспокойся за судьбу этого юноши. Боль, жар и безумство уже бегут от его полога. Жизненная сила медленно, но верно наполняет его члены. Когда наступит их преизбыток, ему останется только вспомнить себя.
   Однако состояние Скирта менялось еще не раз. Иногда он проваливался в глубокую пустоту, где лишь смутно угадывались какие-то невнятные очертания, иногда - лежал в ровном и спокойном полузабытьи. Только стены и потолок каморки раскачивались вокруг, словно борта большой лодки. Они убаюкивали его. Временами Скирт даже чувствовал тепло, расходившееся потоками по всему его телу: оно струилось из рук человека, который приближался к его ложу. В другие моменты слух ловил отголоски неторопливых бесед:
   -Мы долго стояли на коленях в ночи, стояли на политой жертвенной кровью золе и писали на дощечках воззвания к всевидящим богам. А душа наша меж тем ослепла. Мы не заметили, как отошла она от света небес в даль дальнюю, в чужбину безродную. Там, исстарившись и не сыскав приюта в чужой земле, она потеряла свой главный ориентир - звезду безоблачного покоя. И должен теперь человек рождать себя вновь из рыхлых развалин, из обломков и сколов ущербного бытия. Станет ли почва стихий, обесчещенная ложью о времени и пространстве, опорой новому зданию, цитадели бессмертия? Будет ли она оплотом человеку, суть которого - вечный восход и новолуние духа?
   Свершилось. Настал день, когда Скирт смог оторвать голову от циновки и оглядеть все вокруг. Что сохранила память, что сберегло его сердце? Кочевье. Вороные скакуны возле коновязи. Белая степь, где у большого камня, изрезанного ветром, отец учил его держать лук. Солончаки. Женщины с волосами, заплетенными в длинные косы. Запах полыни. Лозняк.
   Скирт, заплутав в сетях непостоянства времен, точно в чащобе труднопроходимого леса, мучительно рыскал глазами. Искал войлочный полог шатра, очаг, турсуки из бычьей кожи. Ничего. Только каменная кладка, на которую взгляд натыкался всюду. Лавка и ларь, но совсем не те, что мастерил умелыми руками старый Заранта...
   -Ты что-то потерял, юноша? - человек подошел к его ложу с чашей в руках. Вокруг глаз и губ его пролегали морщины, но в чертах лица сквозила какая-то особая величественность. Конечно же: это лицо, этот внимательный взгляд. Тени ушли, разгладилась складка на лбу, но глаза... Пальцы Скирта невольно зашевелились, чтобы отыскать рукоять меча.
   -Успокойся, - сказал человек. - Ты свое уже отвоевал.
   Скирт неуклюже приподнялся на локте и сумел сесть, закрыв лицо руками. Все то, что почти сгладилось в душе, испарившись, как утренний пар над травой, обрывками возвращалось сейчас к нему. Большой поход. Битва. Далекая страна среди гор. Князь. Девушка...
   -Ликия, - прошептал он чужим, хриплым голосом.
   -Ликия! - повторил он громче, вскинув взгляд на того, кто пленил его на поле брани. Это имя дышало светом - но за светом Скирт ощутил беспроглядный мрак...
   -Я не знаю той, кого ты назвал, - тихо промолвил Петроний. - И мне ничего не известно о ее судьбе. Но если хаос и сумятица памяти все еще закрывают взор твоего ума, я назову главное, что произошло с тобой за последнее время.
   -Говори, - снова хрипло шепнул Скирт. Гортань его совсем высохла, и он отважился взять из рук римлянина чашу с отваром.
   -Царь твоего племени погиб. Все войско сакуков разбито и почти истреблено: одни пали в бою или казнены, другие проданы в рабство...
   -Я твой пленник? - оборвал Скирт.
   -Нет, - голос Петрония оставался ровным и невозмутимым. - Ты - свободный человек. И ты - хозяин своего жизненного пути. Вот главное, что тебе следует знать.
   -Тогда почему я здесь?
   -Раны твои были опасны. Я присматривал за тобой, пока они не затянулись.
   Скирт поспешил ощупать свое тело. Пальцы нашли широкие, но сухие рубцы и только слабая ноющая боль отдавалась где-то в бедре.
   -Боги отблагодарят тебя за твою заботу, - сказал Скирт.
   Однако губы Петрония сложились в какую-то странную улыбку.
   -Что не так? - не понял Скирт.
   Римлянин не ответил, и только в глазах его проступило серебристое мерцание. Это было как маяк, как свеча в подземном склепе. Скирт растер глаза и щеки, вспоминая.
   -Там, -начал он нетвердо, - когда я шел по звездной дороге к угодьям Таргитая... Когда я блуждал... Там были слова. Я слышал их, я видел то, что непонятно. Будто говорил я - и говорили со мной, но все было не так, как всегда...
   Скирт досадовал на себя за то, что не может внятно изложить свою мысль за этим сбивчивым потоком фраз.
   -Как будто был я, но во мне был другой. Я представлял дела на суд богов, но знал и умел больше, чем всегда.
   -Что же тебя волнует? - удивился Петроний.
   -Не знаю. Не знаю совсем ничего. Кто я такой? Где мое место? Откуда я родом и что у меня за призвание здесь?
   -О! - Петроний как-то снисходительно улыбнулся. - Тогда тебе сильно повезло. Многие задают себе такие вопросы только на смертном одре. А у тебя, как я погляжу, еще вдоволь времени, чтобы во всем разобраться.
   Скирт еще раз обвел взглядом коморку. Что-то опять шевельнулось в нем.
   -Человек, - произнес он очень медленно. - Еще один человек.
   -Да, - просто ответил Петроний. - Он заходит сюда по вечерам. Это мой учитель, владеющий знаниями и силой древних.
   -Ты не обманываешь меня? - Скирт посмотрел на римлянина с недоверием.
   -Ты его еще увидишь и сам сможешь с ним поговорить. Кто знает? Быть может, он поможет тебе найти себя в настоящем.
   -В настоящем? - переспросил Скирт. - Где же я, по-твоему, сейчас?
   -В пустыне иллюзий. В колодце призраков, где оборваны нити смысла.
   Заметив наморщенный лоб Скирта, Петроний от души рассмеялся:
   -Все это потом. А сейчас я советовал бы тебе как следует подкрепиться. У меня есть бобовая каша и кунжутные лепешки.
   Вечером в коморку караульного флигеля прошмыгнула какая-то тень. Это оказался человек, закутанный в темный плащ с капюшоном.
   -Что-нибудь случилось, Учитель? - озабоченно спросил Петроний.
   -Обстановка меняется, - ответил человек, подходя к растопленному очагу. - Надо спешно покинуть город и искать пристанища в других краях. Меня уже ищут, и сегодня я лишь чудом ушел от преследования.
   -Кто ищет? - не на шутку встревожился римлянин.
   -Как и всегда под этой луной. Сикофанты, агорономы, полицейские гегемоны. Все вислоухие собаки - приспешники правителей и их вельмож. Скоро они начнут охотиться на меня, как на зверя. Мы должны тихо выбраться из Паталипутры.
   Тут проповедник приметил Скирта, сидевшего на табурете с разинутым ртом, и внезапно повеселел.
   -Да это же наш степной друг вернулся с черных берегов забвения! Кровь и воля всемощного Абариса.
   -Кто такой Абарис? - спросил Скирт.
   -Я расскажу тебе, - проповедник снял плащ и положил его на край лавки.
   -Ты голоден, Учитель? - полюбопытствовал Петроний.
   -Нет. Налей мне только молока.
   Когда все трое сели за стол, пророк прикрыл глаза и заговорил:
   -Солнце смертных, полагающих себя господами мира, уже отсветило. Жрецы и повелители народов давно стали отребьем исторической пыли, демонами праха. Вот потому пора возродить дух Странников Вечности - тех, кто внесет ясность в дела заблудших сердцем. Мир помнит доблесть повелителей Пути. Они спускались в долины смертных не единожды. Законы вселенских перемен отступали перед их способностью преодолевать пределы, очи богов меркли под их огненным взором. Одним из таких подвижников воли был сакский жрец Абарис, родившийся на отрогах Скифских Гор. Это был громоотвод для всех людей, обуреваемых невзгодами. Проводник звездных путей в царстве грязи и пыли. Абарис умел все. Пространство и время были поводьями для его небесного скакуна, стихии мира - его луком и колчаном со стрелами. Он предвидел грядущее и мог изменять события, успокаивал бури, обращал вспять реки. Взглядом перемещал огромные каменные глыбы, переходил через водные потоки по воздуху, исчезал и появлялся в разных концах земли.
   Скирт затаил дыхание.
   -Греческие жрецы смогли увидеть его в Дельфах, когда Абарис поднес им в подарок Солнечную Стрелу. Этот магический символ, названный эллинами Стрелой Апполона, был наделен способностью менять судьбы людей и вещей. Позже он бесследно пропал из Дельфийского святилища.
   -Кому же служил Абарис? - Скирт не мог более сдерживать свое любопытство. - Папаю, Тагимасаду, Гойтосиру?
   -Нет, - засмеялся пророк. - Боги, которых ты назвал, сами служили Абарису, ибо был он богочеловеком - вседержителем от неба, посвященным в таинство управления законами мира.
   -К чему ты клевещешь на богов? - Скирт уже распалялся, и гнев краской приливал к его лицу.
   Петроний чуть привстал, чтобы удержать горячего скита, но тот успокоился сам. Непреклонный и глубокий, как омут Вселенной, взгляд проповедника заполнил его таким тягучим, необоримым покоем, подобного которому Скирт не испытывал за всю свою жизнь.
   -Я могу говорить это лишь потому, что пришел сюда из сокровенной утробы, из края, в котором знаки истины доступны глазу человека, - продолжал проповедник. - Из того волшебного края, который Абарис покинул несколько столетий назад, чтоб зажечь огонь мудрости на просторах бескрайних степей. Многие вестники правды небес бывали
   в этой священной земле. А твои боги - лишь порожденье человеческого воображения, страхов и желаний. Они - истуканы без сердца и духа и потребны лишь слабому человеку, чтоб за их спиной прятаться от невзгод жизни.
   Скирт опустил голову.
   -Вспомни сам, отпрыск благомудрого, - пророк заставил его поднять глаза. - Помогли ли тебе твои боги в противостоянии с врагом, с предательством соратников, с неверностью ближних? Спасли ли они головы твоих братьев, возлагавших на них все свои чаянья?
   Скирт опять словно раздвоился. Ему было трудно принять столь дерзкие и кощунственные слова без возмущения и протеста. Но в то же время юноша понимал, что этот голубоглазый человек непререкаемо прав.
   -Ты потерял все, что имел в этом мире. Ты разочаровался во всем, что только знал. Ты осознал тщетность любых надежд на справедливое будущее, - говорил проповедник безжалостно.
   -Правда твоя, - наконец выдавил из себя Скирт. - У меня больше ничего нет. И никто не пришел мне на помощь, чтобы спасти мою несчастливую судьбу. Что теперь?
   -Пора услышать себя. Кладовая вселенского знания находиться в твоем сердце. Ты никогда не подозревал об этом, но это знание завещано тебе первопредками мира, чтобы подняться над болью и страданиями земной доли.
   -То, что ты говоришь, очень похоже на сказку. Но даже мой отец, собиравший всякие небылицы, чтобы рассказать их мне вечером у костра, не слыхивал о подобном.
   -Я не призываю верить в мои слова. Поверь себе. Сделаешь это и сам станешь богом - управителем обстоятельств жизни и дорог мира. Твоя правда неба еще таиться под спудом и врата ее стережет дракон сомнений. Все, что могу я - подсказать путь, как одолеть этого дракона. Тогда ты узнаешь, зачем пришел на эту землю.
   Скирт молчал.
   -Что ты решил? - нарушил короткую тишину проповедник. - Желаешь ли ты найти себя и перестать зависеть от оков мира?
   - Позволь мне подумать до утра, - попросил Скирт, еще не зная, на что решиться.
   - Хорошо, - проповедник бегло глянул на Петрония. - Но только до утра. Перед рассветом мы покидаем город.
   Глава 12. После войны.
  
   "... Познающее сердце подобно семени, ибо из него вырастают все истины учения Будды. Оно подобно мастерской, ибо в нем производятся все чистые деяния в этом мире.
   Познающее сердце подобно земле, ибо все миры покоятся на нем. Оно подобно воде, ибо все омрачения и страсти смываются им. Оно подобно ветру, дующему по всей Вселенной и не ведающему помех в своем движении. Оно подобно огню, ибо пожирает топливо тщетных раздумий.
   Познающее сердце подобно солнцу, ибо оно ничто на земле не оставляет неосвещенным. Оно подобно луне, ибо показывает совершенство всех чистых вещей. Оно подобно лампе, ибо делает видимыми все вещи. Оно подобно глазу, ибо видит, где дорога хороша, а где - дурна.
   Познающее сердце подобно широкой дороге, ибо ведет человека в Город Знания. Оно подобно броду, ибо отделяет все ненужное. Оно подобно колеснице, ибо несет на себе всех бодхисатв. Оно подобно двери, ибо открыто всем деяниям бодхисатв..."
   Диокл прервал чтение Гандавьюха сутры, чтобы охватить взглядом ряды своих учеников. Большинство послушников внимали ему сосредоточенно, но были и такие, в чьих глазах легко угадывалась признаки рассеянности и блуждания мыслей.
   -Всем ли понятен принцип бодхичитты? - строго спросил он.
   -Если наставник позволит, я хотел бы задать вопрос, - из первого ряда поднялся не молодой уже человек с выправкой военного.
   -Я слушаю тебя, - Диокл кивнул.
   -Мне понятно, как проявляется принцип познающего сердца, - заговорил ученик, -но не ясна его природа. Что есть бодхичитта в самом человеке?
   -Воля к пробуждению. Тот исконный посыл нашей первоосновы, который заставляет обратиться к причинам существования всех вещей и сдувает пузыри иллюзий с поверхности нашей жизни.
   Ученик сел на свое место. Диокл проводил его глазами, и отсветы недавних событий вереницей потянулись перед его мысленным взором. Да, это был Антифан - гиперарх из войска Леонта, плененный Дамагором и доставленный в столицу вместе с другими уцелевшими командирами мятежников. Царь Гермей, возвратившись в Патталу со всем своим двором, намеревался вдоволь потешить народ сценами публичных казней. Антифану была предуготована страшная участь: его должны были живьем скормить тигру, заперев в клетке с голодным хищником.
   Только вмешательство и заступничество Диокла спасли жизнь старому военачальнику. Перед отбытием из Паталипутры Диокл был возведен в полный монашеский сан, принял все обеты и получил духовное имя Бхагаарджуна, что дословно означало "Благо достигшего могущества". Сангхабхадра рекомендовал юношу царю на должность йоны одного из столичных монастырей.
   Отныне слово Диокла имело свой вес в Паттале, и Гермей согласился помиловать пленного гиперарха в памятование об особых заслугах монаха и его учителя перед троном. Смерть заменялась Антифану послушничеством в буддийской общине храма Вайшравана, которую возглавил Диокл. Так и получилось, что новый настоятель взял опеку над дальнейшей судьбой боевого ветерана.
   Город сильно изменился. Война как-то неуловимо преобразила его, и даже теперь, после водворения мира и благополучия, на улицах было пустынно и неуютно. Многие боялись выходить за порог своих жилищ - их сковало гнетущее ожидание. Самые же озлобленные завалили сикофантов доносами на своих соседей - на тех, кто помогал скифским властям налаживать управление в Паттале. Вскоре было обезглавлено несколько десятков человек, хотя широких расправ Гермей не допустил.
   Он щедро одаривал всех, кто помог ему вернуться на трон. После известий о победе и гибели Леонта, царь принимал верных ему полководцев, наделяя их землями, рабами, золотом и своим вниманием. Патталу наводнило множество людей, спешивших припасть к ногам могучего властелина и поздравить его с победой.
   Среди прочих доносов Гермею сообщили о проповеднике, который вот уже месяц смущал своими дерзкими речами доверчивый народ. И если в пору военной угрозы на самозваного пророка, вещавшего о смерти старых богов, власти не обращали должного внимания, то после установления мира в стране это упущение было восполнено с большой расторопностью.
   Первоначально царь распорядился схватить проповедника, но полководец Вэнь Чунь, присутствовавший на пиру, остановил его.
   - Зачем же сразу запрещать? - произнес он с улыбкой. - Любая держава, достигшая расцвета, начинает клониться к своему закату. Всегда - и в пору расцвета, и в час заката - в ней есть люди, недовольные своими правителями. Но если на них можно не обращать внимания, покуда страна многообильна и сильна, то в пору заката голос их крепнет и к нему начинают прислушиваться с затаенной надеждой. А потому - мудрый повелитель, отложив в сторону карающий меч, использует пение чужих петухов для процветания своего дома. Эти проповедники умеют овладевать вниманием толпы, склонной к бунту - не зря говориться, что можно излечиться от удара меча, но не от удара языка.
   -Что ты хочешь сказать? - Гермей сдвинул брови.
   -Стадо баранов, недовольных погонщиком, лучше держать в подчинении, если приручить его вожака, - ответил Вэнь Чунь. - Самый страшный огонь можно обратить вспять и заставить согревать ноги. А потому пусть твои люди соберут больше сведений об этом проходимце, и тогда ты увидишь, можно ли с его помощью держать под контролем ропот народных масс.
   Гермей задумался. Иноземный полководец слишком часто возражал ему своими советами и назиданиями, ослабляя перед подчиненными непререкаемый авторитет самодержца. Все это делало подчас вынужденный союз с серами очень обременительным. Но не прислушиваться к словам человека, восстановившего его на троне отца, царь не мог.
   - Хорошо. Однако сначала нужно внимательно присмотреться к нему самому и к учению, которое извергают его уста. Почтенный Бхагаарджуна! - с легкой насмешкой обратился Гермей к стоявшему в конце тронного зала новоиспеченному наставнику монастыря. - Это, я полагаю, по твоей части. Не так давно я уступил тебе и исполнил твою просьбу; исполни и ты мою.
   Диокл склонил голову, изображая внимание и почтение.
   - Разыщи этого проповедника, узнай, кто он, откуда, чему учит народ и чего хочет.
   - Я немедленно займусь этим, - Диокл попрощался в царем и покинул дворец.
   Ступая по улицам, юноша с недоумением вглядывался в лица горожан. Война оставила на них тени и морщины. Ни у кого, похоже, уже не было сил, чтобы радоваться победе. Старики, немало повидавшие на своем веку, равнодушно молчали, дети растерянно хлопали глазами - они еще не сознавали, что власть в городе снова сменилась. И только женщины, сидевшие возле своих домов с руками, воздетыми к небу, протяжно стенали:
   -Где наши мужья и сыновья? Кто вернет тех, кто ушел в поля и долины по первому слову базилевса? Из каждой сотни вернулся едва ли десяток. Кто будет пахать жнивье, штопать сапоги, очинять кровлей дома, чтобы семьи их не умерли с голоду? У нас нет ни денег, ни хлеба, ни зерна - все забрали сборщики Леонта и скифов.
   Гермей был вынужден ввести денежные раздачи, но они не могли ослабить недовольство - трудовых рук в стране по-прежнему не хватало. В итоге самых крепких и выносливых пленников, подлежащих казни, продали в мастерские и цеха, на верфи и в крупные общинные хозяйства. Гермей увеличил свои личные владения за счет имений мятежных полководцев, кроме того, многие разорившиеся семьи искали теперь помощи у царя - и получали земельные наделы. В честь победы над скифами были пущены в обращение новые монеты с изображением базилевса и его новой титулатурой "Гермей Сотер", Спаситель. Иноземному полководцу Вэнь Чуню присваивалось имя "Эвергет", Благодетель.
   Однако Диокл не видел всего этого. Он чувствовал себя в ином пространстве, ином времени, ином срезе реальности, до которого сумела добраться его изможденная память. Он знал -то, что происходило с ним сейчас, уже было прежде -многие столетия назад. И вот, отбросив как ворох одежд то, что было именем и обликом его в мире, он ступал в след своего ветхого и забытого бытия. По обожженным солнцем дорогам пролегал его
   путь в далекий город...
  
   ... Беспечный солнцесвет согревал плечи, но горизонт оставался прозрачен, как слеза. Даль его поддавалась отступлением под каждым шагом, за робкой синью песчила земля. Путник двигался узкими тропами по надвышеньям косогоров. Склоны их кое-где гранились рослыми кедрами, а сходы срывались в заболоченные низины. За равниной показались дома - почти плоские, лепленные из глины и тростника; вкрапления фруктовых деревьев, редкие ивы, кустарник. Белыми островами взрастали средь густолистой россыпи акаций усадьбы, пробивались к свету дощатые покрытия зернохранилищ.
   Строительство дорог и рытье каналов мало затронули область Адаба: все важные путеводные и судовые центры отлегали дальше к юго-западу, к районам Дильбата. Здесь же, в скудородном краю людей, падавших ниц пред носителем имени "Верховодящий Истинности" жили все больше рыболовы, землекопы, зернотершие. Они по-прежнему, как и в старь, переправлялись через реки на надутых воздухом бурдюках и мерили босыми ногами тропы в высветах травяных прогалин.
   Общинное хозяйство Адаба было невелико. Зыбкая на севере, горнохребетная на востоке земля мало подходила для успешного землепашества и скотоводства. И только на юге, в округе Шаррум, принадлежавшем Храму Огня Поднебесного, засевалась пшеница и ячмень, принося с продажи до трех бильту серебра в год жреческой казне.
   Путник оглядывал встречный народ. Вид многих был невзрачен -плечи сжались, взгляд потух. Женщины были сутулы, а кожа их одрябла, дети - неприветливы и робкоголосы. Край казался объятым бесцветными заботами, тяготами и печалями. Под кровлями жилищ затаился холод, в словах речей -вражда, в уличных песнях -пасмурная разлука. И все же земля эта была богата гордокрылыми именами: заветы Лугальбальда и Энмеркара жили в траве, листьях и водных потоках. Люди Адаба, принявшие долю Этаны, шли по стопам осиянных мужествородством. Не угасла еще удаль рода Калама в просторах долин и каменных вершах строений.
   Солнце стояло в зените, когда путник оставил за спиной узловатые холмы и низины с соляными источниками. Он шел мимо обшитых войлоком хижин, мимо глиняных домов, промазанных смолой, башен-колодцев и семейных погребальниц. Люди здесь во множестве разводили кур и гусей для яиц и мяса, быков и волов для тягловой силы, овец и коз для шерсти и молока. Земледельцы сажали на огородах овес и ячмень, инжир, смокву, фиги и финики. Местами наделы и выгоны соседствовали с пышными садами, оглашаемыми гомоном кузнечиков-крикунов.
   Однако общинники пригородов Адаба занимались не только земледелием и скотоводством. Они охотились, вели рыбный промысел, пряли ткани и выделывали кожи. Обитатели же внешней крепости были более искусны в гончарном, стекольном и камнерезном деле. Еще они в совершенстве освоили работу с металлом -ковку, литье, червление, скапь и насечку.
   Малые болотные озерца тянулись почти до самых укреплений города, так что кваканье лягушек перекрывало весь многоязычный щебет птиц, доносящийся из городских кварталов. Миновав проход в трехцветных стенах, путник осмотрелся. Главная застроечная артерия вытянулась от Ворот Солнца к Воротам Луны, образуя очень тесные переулки почти цепляющихся кровлями домов. Здесь всюду выделялись кузни, цеха и мастерские медников, обрабатывавших губчатую медь. На улицах мелькали мужчины в набедренных меховых покрывалах с мешками и корзинами на плечах. Над мостовыми разливалось какое-то заунывное пение, ругательства и понукания ишаков.
   Почти вплотную к мигдолу - внутренней крепости, прилегали конюшни и скотные пристрои, сложенные из валунов-кругляшей; на обочине разметались в беспорядке какие-то повозки, возле которых люди в куфьях готовили на огне еду. Своими чумазыми лицами они были похожи на землекопов. Здесь же стояли казармы стражи, овчарни и площадки для палочных наказаний.
   Зубчатые стены Цитадели, словно порожденные мощью небес, были испещрены символами и высились как неоттеснимая гора. Они оберегали своей оградой дворец лугаля и главные храмы - капища верховодящей власти города. В воротах путника остановили двое суровых воителей - секироносцев в стеганных войлочных панцирях с медными нагрудниками.
   -Куда идешь?
   -В Храм Огня Поднебесного, - сообщил путник.
   -Откуда ты родом и какое дело имеешь к благомудрым служителям Солнца и Луны?
   -Я Ашнут из города Умма. Иду на поклон к светлейшему Энмерсару.
   -В Цитадель не велено пускать никого без письменного разрешения суккалмаха.
   -Что же мне делать? - растерялся путник.
   -Ступай пока на постоялый двор и переночуй там. Суккалмах Малух отправился на охоту и принимать просителей будет завтра.
   Путник сник.
   -Утром ты сможешь изложить ему свою просьбу, - добавил один из стражников. -И запомни: если ты попробуешь проникнуть в мигдол, смешавшись со слугами или носильщиками, тебя непременно поймают и посадят в яму. Я говорю тебе это потому, что мой дед сам был родом из Уммы и мы с тобой почти земляки.
   -Пусть боги пошлют тебе радость, - сказал путник и отправился искать постоялый двор.
   Это убогое строение с маленьким щелками окон, завешенных холстом, складом и харчевней "Зеленый Кедр" приютилось за городской винодельней. Длиннолицый хозяин с бронзовым обручем на голове, стягивающим седеющие патлы волос, в полосатом линялом плаще и сандалиях на деревянной подошве отвел Ашнуту коморку в три шага длиной, показал, где можно омыться и перекусить. В харчевне путник заказал себе немного пива и сушеного мяса с пряностями и соусом.
   Сидя за низким тисовым столом, потемневшим от времени, он видел в оконные проемы узкие улочки города и жилища-усадьбы из сырцового кирпича с большими дворами - солнце озаряло белизну их стен и чернь цоколей. По белой известковой обмазке, наложенной на стены по слою глины, кое-где вились неяркие рисунки. Так на доме булочника напротив изображена была коза, стоящая на задних лапах у цветущего куста. Главная процессионная дорога квартала пролегала совсем рядом с харчевней, и по ней неисчерпаемо тянулся поток: маляры, цирюльники, столяры, каменотесы. Многие из них заходили в харчевню, где и без того было суетно. Один только начальник таможенной службы в желтых шерстяных одеждах, оставивший на улице своего ишака под присмотром слуги, говорил так гулко, что звенело в ушах. Своим трубным басом он заглушал даже споры грузчиков со следами палок на загорелых спинах, которые ели из общего блюда сухие бобы. Здесь же сидели на длинных скамьях полупьяные портные, возничий и кладовщик какого-то храма, который судачил о своих делах, поигрывая янтарным кулоном на груди. Уставший хозяин харчевни ушел за тростниковую ширму, потирая вспотевший затылок.
   -Презренный шакал Кулла! - выругался вдруг служитель храма, успевший уже выпить пол кувшина вина. - Как и в месяц Гуд-си-са он опять сорвал заключение договора на продажу земли округа Э-Куа нашему храму. И не торопиться уступать нам свой цех, хотя долги его перед храмом известны. Пусть гнев небесных владык, радеющих за дела земные, испепелит его со всеми потрохами!
   -Ваш храм и без того владеет третьей частью города, - обернулся к нему вполоборота начальник таможенной службы. - И угодьями в его округах. Но слугам Краснобородого Энлиля этого, кажется, мало.
   -Замолчи, навозный жук, испускающий зловоние! - разъярился служитель, - лицо твое безобразно, как вымя гиены, а мерзкий язык - длиннее крысиного хвоста. Все, что свершается во благо Храма Огня Поднебесного, угодно великим богам - породителям рек, долин, гор и человеков.
   Услышав упоминание о священной обители, Ашнут едва заметно вздрогнул и, отставив пустое блюдо, покинул харчевню.
   Дождавшись утра, он поспешил к дому "Великого Посланца" Маллуха. Все внешние стены двухэтажного строения, овеянного зеленью кипарисов, были покрыты обращениями к предкам рода и рельефными изображениями хозяина и всей его семьи. На фризе фронтальной стены суккалмах держал на голове корзину рабочего-строителя, а в руке - пиршественный кубок. Справа красовалась посвятительная надпись богине Нингирсу:
   "Владычице небесной, которая, являясь мерилом всех вещей, чудесной оделяет силой каждое живое созданье, обретающее продолжение рода своего в потомстве, и в каждое событие вкладывает суть и направление, дабы сущий мир имел опору в основании благопорядка своего. Ей, неусыпно смотрящей на четыре стороны света и отгоняющей духов пустынь, принадлежат помыслы мои и благодарность за хлеб и за кров, и за скотину на дворе моем, и за лучезарность солнца над моей головой и за плодородие на полях моих, воссеянных ячменем и рожью. Ты, развеивающая черную тоску, Врачевательница Мира, поднимаешь голову мою над рубежом горизонта из праха - защищая от лихорадки, мора и проказы, даришь мне надежду в неведомом уму смертного таинстве сущего с круговоротом его сменяющихся светил и времен года..."
   Ашнут послал доложить о себе старого плешивого раба, подметавшего дорожку перед домом. Через некоторое время, показавшееся томительно долгим, тот вернулся и сообщил, что хозяин готов принять его.
   На внутренних стенах дома, поверхность которых была составлена из пластин темно синего цвета, скрепленных битумом, выделялись, вырезанные из розовой раковины, фигуры многочисленных богов. В главном зале, пахнущем мускусом, Ашнут различил между высоких статуй резное кресло, на котором восседал суккалмах Маллух. Это был человек с орлиным носом, морщинистой, как у черепахи, кожей и зелеными глазами. Одежды его из красного шафрана отливали золотой вышивкой, а руки и ноги были изобильно стянуты браслетами.
   -Пресветлый владыка, - начал Ашнут, склонившись перед Великим Посланцем и скрестив руки на груди. - Хозяин судеб и надзирающий за землями - гордость подлунного мира, который есть благоволитель и создатель в одном лице, воплощение Уту, солнца, и старейшина людского племени; самый великий с той поры, как Энлиль отделил оловянный небесный свод от соединенного с ним плоского диска земли! Ты -утешительный в доле страждущих и кормилец алчущих пищи, превосходишь в мощи всех других!
   Маллух чуть наклонил голову в ответ.
   -Пребывай в мире и здравии до скончания времен, - продолжал путник. -Вездесущий, неси свой счастливый груз владетеля перед домочадцами, будь зряч и благополучен в делах и да будет благополучен дом твой со всем его потомством.
   -Какое у тебя ко мне дело? - лениво потянулся суккалмах. - Говори.
   -Прошу с покорностью позволения вступить в мигдол, о благожелательный господин, - Ашнут вынул из-за пазухи глиняную табличку и подал ее Маллуху.
   -Ты жрец? - спросил тот.
   -Посвящен в низший сан многодостойным Абдусом, пусть будет путь его за пределами жизни угоден богам. Три дня тому назад он покинул нас, отправившись в Страну Без Возврата.
   -С каким намерением желаешь ты ступить в Цитадель?
   -Сообразно способностям и рвениям своим желал бы служить писцом или письмоводителем в Храме Огня Поднебесного. Таково было завещание преподобного Абдуса, пусть благословит Уту его душу.
   Маллух долго вертел в руках табличку:
   -Твой наставник рекомендует тебя как человека, искушенного во многих науках. Правда ли это?
   -Мой добрый учитель был излишне благожелателен ко мне, - скромно ответил Ашнут. - Я всего лишь обучен читать и переписывать священные тексты. Еще память моя хранит на себе отпечаток пресветлых слов и письмен перворожденных.
   -Хорошо, - суккалмах казался удовлетворенным ответом, но глаза его вдруг хитро блеснули. - Готов ли ты к тому, чтобы я испытал тебя в твоих познаниях?
   -Да, почтенный господин. Ты, как Ану, обретаешь утром справедливый путь под солнцем, а мудрость твоя глубока, как море. Спрашивай меня, о чем пожелаешь.
   -Зачитай мне на память гимн златобровому Уту. Если ты просвещен в древних текстах - ты сделаешь это без большого труда.
   -Воля твоя - дорога для моего сердца и указатель для уст. Изволь, владыка многих.
   И Ашнут возвысил голос:
   "Могучие горы полны сиянием твоим, твой свет наполняет все страны. Ты могуч над горами, созерцаешь землю, витаешь на краях земли, среди неба. Ты властвуешь над жителями всей вселенной. Ты сокрушаешь рог того, кто замышляет злое; несправедливого судью ты заключаешь в темницу, ты казнишь того, кто берет взятки; к тому, кто не берет мзды и заботиться об угнетенном, Уту милостив, и дни его продолжены. О Уту, к тебе прибегает путник, полный страха, странствующий купец, юный торговец, носитель кошелька с золотом. О Уту, тебе молится рыбак с сетью, охотник, мясник, погонщик скота..."
   -Довольно, - прервал его Маллух и на лице его появилось подобие улыбки. - Теперь я вижу, что табличка Абдуса не лжет. Ты сможешь быть полезным Храму Огня Поднебесного, если всеведающий Энмерсар поставит тебя переписчиком книг при Доме Табличек. Я выдам тебе разрешение.
   -Боги говорят твоими устами, - с благодарностью отозвался путник.
   Суккалмах подозвал слугу, велел ему срезать плитку из красной глины и огласил текст, который тот старательно записал тонкой деревянной палочкой. Потом другой слуга обжег плитку на каменной решетке очага и, охладив, передал Ашнуту.
   С низкими поклонами и пожеланиями благоденствия путник покинул покои Великого Посланника. Теперь ворота в Цитадель были для него открыты...
  
   Глава 13. Дом Табличек.
  
   Первоначально расспросы увели Диокла далеко от цели. Многие слышали о проповеднике; кое-кто даже признавался, что бывал на его проповедях - но ни один не знал, где его искать. Со слов очевидцев Диокл составил некоторое представление о провозвестнике нового учения и двух его спутниках, один из которых сильно напоминал своим видом скифа.
   - Может быть, он облагодетельствует нас сегодня новой проповедью? - спрашивал Диокл.
   Но люди, к которым он обращался, лишь пожимали плечами и молчали в ответ. Буддийская кашая наставника не располагала к особой откровенности. Диокл сознавал это, однако не хотел прибегать ни к каким хитростям и уловкам. Он чувствовал, что дело это скоро разрешиться для него самым естественным образом. Следуя за тенью человека, которого он искал, юноша видел, как пробужденное сердце раскрывает перед ним горизонты сокровенных земель памяти...
  
   ...Это был месяц Инанны, Кин-Инанны, "Владычицы страны, самой высокой госпожи, первой на небе и на земле". В Адабе не смолкали протяжные песнопения до самой звездности вечеров, когда утомленные жрецы, готовясь к действу Лунного Яйца, приносимого в полнолуние священным зайцем, завершали свой гимн:
   "Властительницу вечера Инанну, великую, девственную Инанну воспеваю. По вечерам она является дивной звездой, наполняя небо своим светом".
   В Храме Огня Поднебесного ожидали прибытия статуи Носительницы Звездной Диадемы на священной ладье. Все служители собрались у кромки бассейна на площадках Утренней Зари - они соединялись между собой подземными каналами и питали влагой рассаженные в углублениях грунта деревья. Наконец показалась водная процессия. Чудотворный облик богини был прекрасен: диадему ее украшали золотые рога, на плечи непорочной спадали серебряные косы, шею обрамляли семь жемчужных нитей. Стоящая на спине каменного льва, она была окружена бронзовыми деревьями, а жрецы в рыбьих масках и чешуе звучно напевали:
   "О ты, которая в небе и на земле, ты, которая смерть и воскресение!"
   Из главных врат храма, облицованных золотыми пластинами звезд, гвоздей и лучей вынесли фигуры льва и быка -олицетворение ущербной и полной луны. Потом, согласно порядку церемонии, доставили к бассейну алебастровую стелу на постаменте, рельеф которой изображал серповидную лодку с навесом и каютой: на одном ее конце стояли человек и свинья, на другой -две рыбы и гусь. К постаменту, ровно как и к Приделу Жертв и Статуй, служители возложили щедрообильные дары с надписанием: "Кин-Инанне от посвященных" , сопровождая ритуал благоречивыми песнопениями.
   Целых семь дней не утихали празднества в городе. Улицы были украшены на любование глазу, на площадях народ развлекали жонглеры и акробаты. Бедноте раздавалось вино и масло, нескольким узникам долговой тюрьмы было даровано прощение.
   Время это застало Ашнута в храмовой школе эдуб-ба, известной как Дом Табличек. Здесь, после долгой беседы с придирчивым Энмерсаром - "энси пресветлых мест", он приступил к выполнению своих обязанностей. Верховодящий жрец Храма Огня Поднебесного определил его в помощь к Луллилю -Отцу Дома Табличек. Это был полновластный распорядитель эдуб-ба, учивший мудрости божественных слов два десятка служителей низшего звания -"сыновей дома табличек." Порядок в классах поддерживали пять Старших Братьев и надзиратель -Владеющий Хлыстом.
   Введенный в залы, над каждым из которых висела бронзовая планка с надписью: "Табличку мою не уноси, библиотеку не растаскивай, это -мерзость для Эа", Ашнут сердечно приветствовал своих новых братьев:
   -Пусть будет благочестив ваш кров! Пусть беды не ослабляют его. По воле Ану, пусть процветает судьба его пастырей в положенный срок. Пусть, созданные глазом великого, будете навечно живы для неба!
   -Привет тебе! -ответствовал ему Луллиль. -Живи в мире и пусть царит сладость в сердце твоем. Теперь ты не один на этой зыблемой дороге под небесами. Те, что рождены от Воссуществовавшего в Мощи, принимают тебя, как брата. Они взрастят твою жизнь как цветок, умастив твой образ перед богами красками света. И после того станет приветлива она обоим светилам. Зерно ее благодатной породы не будет гибнуть на засушливых полях.
   Так Ашнут нашел свой приют в кругу людей, показавшихся ему добросердечными. Он помогал Луллилю: следил за сохранностью книг, переписывал то, что ему поручалось, читал вслух фрагменты "сыновьям дома табличек" и разбирал тексты по темам, чтобы они не путались между собой. Под ясным оком Луллиля Ашнут постиг многие истины и мог с правотой сердца сказать, что его воспитывали на гордость богам: в духе благообразности Энки, Нидаба, прародительницы Ки и ее помощника Нуску. Старшие служители храма стали его провожатыми на жизненной стезе и он перенял от них лучшее.
   С одним из них Ашнут сумел достичь особой доверительности в общении и полного согласия в помыслах. Человека этого звали Нишмар, но в городе он известен был больше, как Лишенный Первородства. При Храме Огня Поднебесного он состоял счетоводом, а также заведовал архивом всех записей и документов в Доме Табличек.
   Нишмар происходил из среды пришельцев-степняков. Рожденный в богатом на жнивье месте возле Багряного Ручья, где люди были еще простосердечны и сохранили в душе угольки веры в общинные ценности, он вырос среди блеянья длинношерстных коз и курчавых овец. Все степняки немного походили на детей своей доверчивостью к миру и неуемной созерцательностью. Они беспечно пасли свои стада, любовались солнцем и загадывали желания, бросая медные кольца в ключевую воду.
   Однако мечтательность натуры Нишмара выделяла его даже среди них. Он грезил странствиями. Воображение рисовало ему многоудачный путь через лесные взгорья и долины к Обелиску Седьмой Звезды -месту исполнения всех желаний. В том краю, как передавалось в стародавних сказаниях предков, степи и пустыни отступали пред сочным черноземом, душистыми садами, рощами и цветниками. Там дни были неотличимы от ночей, люди жили в беспечной радости и не ведали вражды. Не было рабства и ростовщиков, границ между округами и оружия, а правители избирались из числа достойных и непорочных.
   С этой мечтой Нишмар оставил дом, вопреки всем наказам семьи и увещеваниям друзей. Тогда отец отрекся от него, запретив возвращаться назад. Юноша повидал много разных мест на своем нелегком пути, но ему так и не суждено было сыскать Счастливую Землю. После долгих скитаний его, слабого и голодного, подобрал на дороге жрец из Храма Огня Поднебесного и привел в светлый град Адаб. Смышленого отрока воспитали, посвятили в младший сан служителей Энлиля, а через несколько лет поставили на хорошую должность при храме.
   Но даже привыкнув к тесноте городских кварталов и бесчисленным храмовым ритуалам, Лишенный Первородства остался чужаком в Адабе. Быть может, именно это сроднило его душевной приязнью с Ашнутом, для которого порядки края казались во многом непонятными и диковинными.
   -Для чего ты пришел сюда, стоптав в кровь стопы от долгой дороги? - с нескрываемой прямотой вопросил однажды Ашнута Нишмар, когда они оказались одни на храмовом дворе. Место это, огороженное оградой из битума и длинным амбаром, приметно было большой базальтовой плитой, возносящей сладкую долю первосвященников, живущих образом Нуску:
   "Оделся ты в тончайшее полотно, поднялся ты на колесницу, жезл золотой в руке твоей.
   Ты опустился на свой корабль кедровый, оснащенный от носа до кормы, ты достиг доброго загородного дома, который сотворил ты себе сам. Уста твои полны вином и пивом, хлебом, мясом, пирожными. Откормленные быки заколоты, вино откупорено, пение сладостное перед твоим лицом.
   Твой начальник умащений умащает маслом, твой старшина сада с венком, твой начальник птицелов доставляет уток, твой рыболов доставляет рыбу".
   -Наставник Абдус, пусть имя его будет вечно свято под солнцем, не единожды толковал о Храме Огня Поднебесного, вразумляя меня взяться за поиски смысла вещей, - заговорил Ашнут, будто в раздумье. - Он вещал, что обитель "энси пресветлых мест" таит в себе мудрость богов, неиссякаемую кладовую небесного знания, одной крошечной крупицы которого достаточно, чтоб превзойти в сиятельной славе Гильгамеша и других героев.
   Лишенный Первородства не удержался от улыбки:
   -Я здесь уже семь лет, но, как ты видишь, ни на один амматум не приблизился к мощи небеснодержателей. Я не узнал никаких тайн, и у меня нет особых способностей.
   -Мой учитель не мог ошибиться, - твердо сказал Ашнут. - Его уста высекали истину, как солнце - светоносные лучи.
   -Ошибка скрыта в ином, - пояснил Нишмар. -В доступе к секретам храма. Их закрывает от непосвященных неодолимая стена.
   -Ты причастен к архиву Храма Огня Поднебесного, - возразил Ашнут, понизив голос. -Так неужели не встретил ты доселе свидетельств всемощных таинств жрецов?
   -Увы, человек из Уммы. Я много расспрашивал Старших об их магических умениях - но мне приказывали закрыть мой неуемный рот и наказывали палками. Я проворно рыскал в залежах ветхих табличек - но натыкался лишь на кипу тщетных слов. Архив заполнен учетными ведомостями - денег, провизии, инвентаря, копиями договорных обязательств, правовых сводов и судебных протоколов. Есть в нем садоводческие книги, есть Календарь Земледельца. Есть сказания о старых временах, которые ты читаешь в классах, вроде книги "о все видавшем, со слов Син - лене - уннинни, заклинателя."
   -И это все? - изумился Ашнут, - ни одного проблеска силы древних?
   -Теперь я знаю, что жрецы надежно прячут свои главные книги, - отвечал Лишенный Первородства, хитро прищурив глаза. - Они скрывают их вместе с магическими символами. Впрочем, эти орудия небесной власти способны защитить себя от наивных искателей без всякой помощи энси.
   -Я не понимаю тебя, - прошептал Ашнут.
   Нишмар огляделся по сторонам:
   -Я расскажу тебе одну историю, которую слышал от Луллиля. Это история жреца-ослушника Кувавы. Когда-то он совершил лютое преступление перед богами и людьми - выкрал у Энмерсара Лунный талисман.
   -Что это за талисман? - оживился Ашнут.
   -Реликвия бога Луны Нанны, сделанная из кости священной гиены - стражницы всех новолунных путей. Старшие толковали, что при должном умении применять его, талисман наделял безграничной властью, повергающей в прах волю других людей. Энмерсар брал его с собой на погребальные действа.
   -Кажется, я понимаю тебя, - внезапно предвосхитил слова счетовода Ашнут. -Ты говоришь о тех действах, на которых множество людей добровольно идут на смерть, позволяя заживо замуровать себя в склепе с почившими хозяевами?
   -Да. Ты сам видел всех этих носильщиков, бальзамировщиков, поваров, парикмахеров, оруженосцев и колесничих. Отнюдь не любовь к почившему господину понуждала их радостно стремиться в сырые могилы. Я слышал, что сила талисмана Луны источала незримую музыку, которая забирала всю волю и все желания. Она делала людей слепыми рабами велений владетеля Лунного знака. Но то была лишь малая часть возможностей, даруемых священной реликвией.
   -Что было с ослушником? - не утерпел Ашнут.
   -Он пытался оживить сакральные письмена, нанесенные на поверхность талисмана. Но у него ничего не вышло. Быть может, он сделал что-то не так, не имея доподлинных знаний, быть может, талисман имел свое заклятие против непосвященных... Так и случилось, что преступление перед Нанной и его первослужителем сыграло с Кувавой злую шутку. Говорили, что уже утром метельщик двора у придела Нингирсу нашел в колодце всплывшие внутренности гиены. Это был дурной знак.
   Счетовод замолчал, и Ашнут был вынужден вывести его из глубокой задумчивости:
   -Чем закончилась эта история?
   -Я не видел Куваву своими глазами. Но Луллиль говорил, что, бежав в землю Субару, он несколько дней скрывался в лесу на берегу Горькой Реки. Будто он выл на луну, долго и мучительно превращаясь в гиену. Вскоре он умер. Огонь великого знания всегда карает тех, кто желает овладеть им, нарушив святые правила и законы.
   Ашнут был потрясен этим рассказом. Он не знал, стоит ли ему верить странным словам Лишенного Первородства, но где-то в душе засел тяжелый осадок.
   -В судебных протоколах, - добавил Нишмар, - есть пометка о том, что "Совет Луны", расследовав дело преступника и святотатца Кувавы, удостоверил его смерть. Большего я не знаю.
   -Что же выходит? - растерянно спросил Ашнут. - Мудрость жрецов - страшнее потопа и смерча пустыни? Несущая блистательный свет, она может погрузить в беспроглядную тьму?
   -Так и есть, - подтвердил Нишмар. - Это оружие с двумя острыми концами. Ему по силам ввергнуть мир в хаос. Остерегись, человек из Уммы, если ты пришел в этот город и этот храм с целью выведать и унести с собой знаки всесильных таинств. Даже если ты и найдешь их однажды, ты можешь навеки потерять самого себя.
   -Я благодарен тебе, - произнес Ашнут. - Увещевание твое останется в моем сердце.
   Он поспешил вернуться в Дом Табличек. Луллиль, оправляя рукой складки своей желтой накидки с красной бахромой, диктовал ученикам, склонившимся над свежими плитками, которые они держали на коленях, подложив под них деревянные планки:
   "В стародавние времена не было ядовитых гадов, не было львов, не было диких собак и волков, не было ни страха, ни ужаса и человек не имел врагов. Вся Вселенная, все народы в полном согласии прославляли Энлиля на одном языке..."
  
   - ...Да, ученик, в стародавние времена человек не имел врагов. Вся Вселенная прославляла единого творца - и человек был равен Ему, ибо творил Его именем, - проповедник посмотрел на Скирта. - Оставив тьму, он поднялся до немыслимых вершин - но не сумел удержаться в сферах божественной чистоты. Самый страшный враг человека - он сам.
   - К чему же тогда жить? - спросил Скирт. Боль прошлого медленно покидала его; но желание жить все еще теплилось в теле.
   - Ты - великий творец собственного мира. Творец его законов и судеб. Ты можешь раздвинуть границы мира видимого - и там, за пределами возможного, узреть Истину, которая есть Всё. В том воля Творца - разве нужно тебе еще какое-то обоснование своего существования?
   Проповедник обернулся к Петронию.
   - Завтра утром я буду говорить перед людьми Патталы на берегу реки. Там будет много разного народа. Довольно таиться, подобно зверю в берлоге. Пусть узрят новое солнце, пусть услышат гимн грядущего возрождения человека, равного небу.
   - Ты прав, учитель, - склонил голову Петроний. - Твоя правда о человеке единосущном должна стать достоянием этой скорбной земли.
   Проповедник снисходительно улыбнулся.
   Глава 14. Сомнение
  
   ... Некогда смутные и отрывистые видения - а теперь осязаемые и последовательные воспоминания обрели наконец свою плоть и кровь.
   Именно эти бессвязные, непонятные и пугающие образы прошлого, воскрешенные сердцем, когда-то толкнули его искать смысл за пределами привычной жизни и привели в монастырскую обитель.
   Потом они настойчиво влекли его по горным тропам к Золотому городу, к заветной истине своего истока. Но время пришло: теперь они обратили его стопы вспять, чтобы он смог наконец встретился лицом к лицу с самим собой.
   Однако этот конец безмерно долгого пути по-прежнему оставался еще пугающим и недостижимым.
   Диокл чувствовал, что приближался к развязке, и ноги его двигались все медленнее...
  
   Эти глинистые равнины, охлажденные дыханием могучих рек, жидкие поля, обраставшие после половодья солью минералов с Розовых Гор, дебри камышовых трясин и сердитые ветры приняли первых пришельцев неохотно. Им не хотелось отдавать ни пяди своего вольного простора. Но ступившие на земли Межречья вестники созидания, приняли вызов и выжили в холоде природной вражды. Они потеснили владычество дольних равнин и заставили солнце освещать путеводную нить своей судьбы.
   Туманна и загадочна тайна исхода черноголового народа. Давным-давно истлели в забвении все свидетельства о нем в памяти мира. Должно быть, пришельцев встретили тогда лишь зайцы, газели, свиньи и камышовые птицы. Жухлая глина прибрежных дебрей не ведала еще языка письменных знаков, а потому навеки канула в небытие история восхождения к славе пришлого рода-племени.
   Говорили, что первыми людьми, появившимися на равнинах, были охотники, спустившиеся с гор. Будто осели они, устав от долгих скитаний, в краю, в который привела их воля богов, осмотрелись вокруг себя и полюбили эту искрящуюся на солнце землю. Высчитали периоды разливов, очистили почву полей от наслоений соли, вылепили из речной глины нехитрые мазанки. Все, чем известна ныне страна детей Дильмун, стало итогом кропотливых трудов и борьбы с волей стихий. Колодцы, арки и шлюзы, строения на широких платформах и наплавные мосты -все это стало опорой и боголепной красой межречного мира.
   Глина земли и природный асфальт стали изрядным материалом в строительстве, восполнив нехватку подручного леса и камня. Из них пращуры черноголовых рвенно, с высшим тщанием возводили первые сырцовые каркасы, соединяя обожженный кирпич с раствором измельченного битума и вываленной в золе глины. Покорили и приручили к себе разную окрестную живность, чтоб в запасах иметь мясо и владеть вьючной силой: коров, быков, свиней и ослов. Познали породы дикорастущих порослей берегов и долин, дабы высаживать на своих полях ячмень и просо, кунжут и лен, огурцы и тыквы, фасоль и горох.
   Вот тогда возрадовалась душа смертного под солнцем. Преуспев в хозяйствовании и строительстве на просторах межречных равнин, заложили черноголовые люди твердь благоденствия рода, окрыленного покровительством солнечно-лунных владык.
   Ашнут задумчиво оглядывал мутнеющие дали холмов и гребни жидких пролесков на горизонте. Он едва поспевал за Луллилем, перешагивавшим через кочки и камни широкими шагами. Отец Дома Табличек спешил, увлекая юного писца за собой. Он хотел исправно выполнить поручение, возложенное на него "энси пресветлых мест".
   Великомощный Энмеркар, получив сообщение от вестников суккалмаха, тотчас же
   распорядился отправить двух человек от храма на Лебединый канал. Они должны были присутствовать при поимке людьми Маллуха опаснейшего злодеятеля и составить о том подробный отчет.
   Путь Ашнута и его провожатого лежал в край Ида. Эта ветхая земля на северо-востоке, где кроме немногочисленных буковых деревьев произрастали лишь тыквы и чечевица, была затянута сетью тинных болот. Жители звали ее Землей Стона или Пропащей Землей.
   Согласно преданию, именно здесь пал, повергнутый на охоте вепрем, доблестнородный Думузи - возлюбленный Инанны, Носительницы Диадемы. Вторгнутая в необъятное горе богиня решилась уйти вслед за ним в Страну Без Возврата, в сумеречную юдоль страданий, где несчастные узники смерти изнывали от вечной жажды и голода, а головы им грызли черви. Там сделалась она пленницей темноликой Эрешкигаль -смертоносницы, которая заключила Инанну в заточение и наслала на нее шестьдесят страшных недугов.
   В мире меж тем воцарилось тягостное безмолвие, вызванное уходом Властительницы Вечера: замерла жизнь, исчезла любовь, прекратилось рождение. Обеспокоились боги судьбой земного удела и возжелали освобождения для чудностатной девы. Добиться его от Эрешкегаль было нелегко, но все одолела воля созидателей мира и непреклонная настойчивость Инанны. Богиня вернулась в обитель солнца и цветов с бурдюком живительной воды и оросила ей бездыханный труп возлюбленного.
   С той поры дважды в год - в пору летнего и зимнего солнцестояния, справлялись торжества в часть умирающего и воскрешающего Думузи, очищая души смертных светом божественной справедливости. В этом краю вечного траура и вечного торжества не раз уже искали прибежища рабы, скитальцы и бродяги.
   -Я хорошо помню его, - заговорил внезапно Луллиль, который, по-видимому, был осведомлен о происшедшем во всех подробностях. - Я сам находился там в месяце Апин-ду-а, составляя записки о строительстве моста в деревне Хоз. Жара стояла страшная. Много сильных и рослых крестьян пришло туда на заработки, но этот выделялся среди всех - статный, плечистый, светлоокий. Он удивил меня живым умом и дюжей своей настойчивостью. Пришел в округу из-за гор на поденные работы. Ему нужны были деньги на приданное своей невесте - повесить на пояс суженой подарки, восполняющие радость взора.
   -Кто руководил работами? - спросил вдруг Ашнут.
   -Наши жрецы из придела Наннар. Земля принадлежит нам, а давний расщел всегда затруднял доступ в деревню со стороны города, - ответил Луллиль. -Потому ставили изрядный каменный мост. Крестьянина "саги", как называют у нас всех пришедших с гор, приняли к работе каменотесом и укладчиком. О том есть запись.
   -Что произошло на строительстве? - поинтересовался Ашнут.
   -Подчас многосильный труд валит с ног и портит кровь - это всем известно под небесами. Работа была тяжела, а упорность жениха непогрешима. В самый знойный час решил утолить он свою изнуренность плоти колодезной водой, что как раз подвели к рабочей полосе. Исхлебнув ее своим нутром, он захворал и слег на следующий день. Все силы его ушли в это тяжкое недужье, из которого вышел он уже чахлым и иссохшим, точно большое дерево с подрубленными корнями. Я сам видел, как обратилось здание чуднообразной прежде плоти его в сыпучие руины. Три приспешных потока Нергалу свершили свое черное дело и зовутся они "Сверкающая молния", "Источающая лихорадка" и "Губительное пламя".
   Луллиль примолк, а Ашнуту почему-то вспомнились строки скорбной крестьянской песни: "Бедняку лучше умереть, чем жить: если у него есть хлеб, то нет соли, если есть соль, то нет хлеба, если есть мясо, то нет ягненка, если есть ягненок, то нет мяса. Тяжела крестьянская доля под небесами".
   -Потом этот "саги" пропал, - продолжил свой сказ Отец Дома Табличек, - и его долго никто не видел. Говорили, что недуг зародил в нем тифон безумия, и крестьянин бродил по дальним дорогам, бормоча бессвязные речи. Но недавно он опять объявился в округах Адаба. Теперь он будоражил благодушных людей возмутительными словами: слал проклятия на священное наше сословие и возводил хулу на самого Энмерсара! Терпение земли иссякло выносить эти богомерзкие выходки и сегодня же гром воздаяния сотрет в пыль его главу.
   Ашнут промолчал. За перевалом распахнулся зеленый простор, позолоченный солнцем. Здесь простиралась голубеющая гладь Лебединого канала, холмистый кряж и перелесок. Но тишина пустынного края была уже искажена разнузданной многоголосицей звуков. Жрецы поторопились одолеть последнюю преграду и достичь места кипучих событий. Дикие яблони, кустарники, ленивая каракатица - все это промелькнуло как дым перед лицом Ашнута, сердце которого теперь радело о зрелище.
   Впереди обозначился высокий деревянный отстрой непривычного вида, а вокруг него пестрела буйствующая масса людей.
   -"Ревнители" Маллуха сегодня выследили мерзителя, - поведал Луллиль. - Они
   нашли его нору, в которой он осквернял законы наших отцов и откуда тайком выбирался, чтобы сбивать с толку народ. Смотри!
   Ашнут с недоумением разглядывал это подобие самодельного святилища, напоминавшего формой большое дерево. Ничего подобного еще не встречали в Межречье его глаза. От конусоверхой кровли с оконными прощелами отходили косые деревянные балки, тянущиеся к небу.
   Жрецы подступили ближе и разрозненный людской гомон объял их со всех сторон. Суетились стрелки в легких льняных панцирях, застегнутых по бокам, свитные копьеносцы суккалмаха и его писцы. Хлыстоносители отчаянно жестикулировали и спорили между собой хриплыми голосами. Увидеть здесь можно было и людей, одетых праздно - густобровых и длиннобородых комиссионных чиновников лугаля с налобниками из бисерных нитей. Они держались в отдалении осанисто и гордо.
   Ашнут и Луллиль протиснулись к главному ревнителю Кинсуну, носившему звание "Владыческое Око".
   -Затаился в своем поганом гнезде, как недобитая дичь, -выдохнул тот отрывисто, кидая косые взгляды на деревянный отстрой. -Но ему не спастись. Дела его -оскорбление для всех чистых помыслами. Он хочет вновь ввергнуть нас в бездну Неосвещенного Мрака, где Ан и Ки были неразделимы. Благодарение Энлилю -скоро смрад его плоти станет земле полуденным облегчением.
   Лучники уже припали на колено, положив стрелы навесом к тетиве, копьеносцы нетерпеливо стучали по нагрудникам тростниковыми копьями, дожидаясь команды. Наконец под завывания и выкрики разбушевавшихся наблюдателей взметнулись стрелы, полетели копья, впиваясь в дощатое покрытие чуднородного капища. Ответом была совершенная тишина.
   Ашнут не понимал, почему никто не пытался подойти к отстрою вплотную и выбить массивные двери бревном. Призывы подобного рода звучали из толпы. Но что-то удерживало людей в отдалении. Видно, какая-то подспудная боязнь, настороженность вторгалась в действия воителей, нарушая их единство. Словно бы странное это выстроение отторгало всех от себя. Вблизи его вида робели даже многоопытные "ревнители".
   -Раз-два, сомкнули ряд! - орал кто-то из начальников щитоносцам, ударяя их рукоятью хлыста по спинам. Но голос его тонул в разрозненной сумятице. Порядка не было, и никто ничего не делал, а чиновники лугаля и вовсе сбились в кучу, подергивая плечами.
   Чудилось, что при всей своей недвиженности - ведь не летели оттуда ни стрелы, ни камни - древовидное урочище возвышалось над душой человечьей неведомой угрозой. Внезапно все услышали из-за его стен громкий голос крестьянина:
   -Слушайте меня, люди Адаба и всех его земель! Откройте свои глаза, распахните сердце на обман и беззаконие, что творятся в вашем краю, попирая святые нормы небес. Энси Энмерсар, присвоивший всю власть над вашими домами, головами и душами -главный средь всех злодеев страны детей Дильмун. От таит от вас правду вашего семени и имена ваших пращуров. О сколь запутаны дороги смертного в подлунном мире! Кто вы, отпрыски черноголового народа? Задавали вы себе этот вопрос? Пленники и рабы толстобрюхих носителей статуй и ненасытных жезлоносцев? Или же путники в безначальном пространстве, над которым нет и не было господина? Вы пришли сюда с берегов лучезарного Града, сложенного руками богов. Лик истины живет в вашем сердце. Но, рожденные в день вечности, вы отдаете себя в руки обманщиков, называющих себя "богомудрыми", как безропотные овцы на жертвенном камне. Вы спрашиваете, что движет сейчас моими устами и наполняет кровью мое трепещущее сердце? Это мудрость всеведающих создателей мира: гор, рек и человеков. Они явили мне откровение и с ними толковала моя душа, когда гостила в чертогах Страны Без Возврата. О сошедшие с облачных высот! У вас есть сила вашего имени, а память ваша - сокровищница вселенной! Переборите стремнину глупости, возгорающей во дню, чтобы увидеть теплые долины орошенными и в странствии души найти безраздельный приют...
   Слова человека из капища потонули в команде Кинсуна:
   -Огня! Спалите здесь все! Пусть падет богоотвратное исчадие, демон темнолицей Эрешкегаль!
   Возглас этот подхватили все с истошным надрывом, но подобраться к отстрою так и не отважились. Кидали копья с горячими бунчуками, испускали пропаклеванные стрелы в конусоверхое покрытие. Много пролетело мимо, однако уже скоро деревянные балки затрещали, поползли дым и гарь, слезя глаза. Ликование разнеслось среди людей.
   Огонь охватил отстрой быстро. Сначала оплавились ярким заревом торчащие к небу балки, за ними - кровля. Торжество наблюдателей постепенно стихало, и люди смотрели на пляску пламени завороженными глазами. Едкий запах густел, обвалились двери и наружные стены. Кто-то из чиновников лугаля попробовал подойти к этому распахнутому теперь алому логовищу, но отпрыгнул стремглав: жар был слишком силен, а ядовитая гарь заползала в легкие.
   Скоро все было кончено. Спокойное лазурное небо искрилось над остывающим пепелищем, робко клубящимся серым дымком. Народ расходился.
   -Пойдем, - Луллиль тронул Ашнута за руку, - нам еще нужно составить отчет об увиденном и представить его Блистательному.
   Однако юный писец продолжал стоять, не сводя глаз с уродливых черных руин. Наконец он очнулся, бросил туманный взгляд на Отца Дома Табличек и кивнул головой:
   -Да, высочайший. Я уже следую за тобой.
   Ревнители и воины ворошили головешки и угли посохами и копьями. Ашнут сообразил, что они ищут кости крестьянина. Повинуясь смутному порыву, юноша приблизился к пепелищу. Его зоркие глаза сразу углядели то, что не заметили люди суккалмаха. Ашнут нагнулся, словно поправляя ремень сандалии, а сам проворно подхватил и спрятал в складках одежды маленький твердый предмет. Уже в храме он с удивлением рассмотрел закопченное бронзовое изделие: это была модель Лунного Кораблика, на подставке которого были выбиты буквы: "Найти дорогу домой". Волнение, объявшее при этом писца из Уммы, оказалось под стать увиденному пожарищу. Оно даже превзошло в своей силе беспокойство, которое он невольно испытал при виде капища Древа Жизни.
   Жрецы, собравшиеся в покоях Многославного Энмерсара, долго хранили молчание. Все они неуверенно водили глазами по светильникам, сделанным в форме речных раковин и челнов Игиги, деревянным табличкам "Маклу", стульям, алебастровым двухцветным кувшинам и статуэткам плодородия с вкрапленными в них зернами - знаком женского оживотворяющего начала. Ашнут изучал подвески-печати на стенах и кувшины в виде сапожков, стоявшие на резных подставках из сердолика.
   Из окон веяло прохладой "Сада Молодости". Краем глаза юноша видел в проемах курчавые облака. Солнце уже слабело, но далекие зубья "Стены, отгоняющей лихоимцев" оставались по-прежнему ярко пунцовыми.
   Богомудрые ждали, не торопясь нарушить гнет послеполуденного безмолвия. Наконец Энмерсар заговорил, подняв златоносный витой жезл:
   -То, что случилось сегодня, есть преступление против наших богов и их законов, против всех небесных установителей земного порядка, против наших кровель и очагов. Око Уту взирает на все беспристрастно, но оно отличает зерна от шлаков и свет духовного сердца от черной ямы в душе злодеятеля. Справедливость присуща самой основе земли и приверженность ей отделяет праведных от заблудших. Мы можем вспомнить, что сам Энкиду был изначально слепленным из глины человеко-зверем, но, в постремлении своем к солнцу истины, одолел тьму и сделался подспорьем для Все Видавшего, помощником в делах благообразных, изгонявших из мира всяческое зло. Именем, святым для каждого из нас, возложена на наши плечи обязанность следить за чистотой помыслов людских и пресекать вредоносность в ее истоке. Но здесь меры наши были запоздавшими и мерзитель, имя которого - позор для ушей Намму, а память о котором - проклятие для наших предков, успел разбросать на просторах богоданного нашего края черные семена
   зла...
   Ашнут не слушал "энси пресветлых мест". Он неотрывно смотрел в его глубокие голубые глаза, изучал его слегка удлиненное, но величественное лицо, точеные линии носа и губ...
  
   Глава 15. Встреча
   Итак, он неотрывно смотрел в его глубокие голубые глаза. Это лицо с правильными и хорошо очерченными чертами, чуть удлиненный подбородок... Обруч с фигурками ящериц на голове и просторная синяя хламида смотрелись на верховном жреце Храма Огня Поднебесного странно и чужеродно. Диокл осторожно протиснулся сквозь ряды слушателей, чтобы лучше рассмотреть человека, сыгравшего столь заметную роль в его судьбе. Подспудно он боялся, что образ этот может исчезнуть, раствориться без следа, как мираж в сонном утреннем воздухе. Но Энмерсар стоял твердо и незыблемо, отведя одну ногу назад и приподняв руку в знакомом жесте.
   Он что-то говорил с горячим воодушевлением, но Диокл его не слушал. Взгляд его был прикован к этой твердой фигуре, напоминающей своей статью изваяния древних героев. Наконец проповедник заметил его, и желваки на его величественном лице едва заметно шевельнулись, а голубые глаза только на миг подернулись тенью. Он тоже узнал
   Ашнута.
   Не дожидаясь окончания проповеди, Диокл покинул колоннаду, тесно облепленную народом, и отошел к портику Клитемнестры, из-под свода которого доносилась мелодия лютни и приглушенное женское пение. Там он присел на мраморные плиты под сенью двух финиковых деревьев. Ветер разносил по городу запах горячего хлеба.
   Проповедник нашел его быстро. Он остановился в нескольких шагах от юноши и посмотрел на него с улыбкой.
   -Приветствую богомудрого владыку Адаба, "энси пресветлых мест" Энмерсара, - встретил его Диокл, прищурив глаза.
   -Да, - прошептал проповедник задумчиво, - я знал, что когда-нибудь ты доберешься до конца этой нити, юноша. Теперь все звенья сошлись воедино.
   Взгляд его обратился к гребням крепостных стен и цветущим садам Патталы:
   -Уста, принадлежащие сердцу истины, никогда не скупились на злато речений. Лучезарные очи, воспламенившие на просторах земли светильники мудрости, никогда не погружались во тьму. Но лишь единожды приняв душой сомнение, ты стал бороться со мной во всеупорстве и рвении. Ты никогда не отступал перед трудностями и не искал примирения, силясь оспорить благодатность того, кто был порожден созидательной волей небес. Ты так и не заметил тогда, что борьба эта стала воплощением твоего земного пути, твоим гнетом смертности, тогда как тот, кто противостоял тебе, был извечно бессмертен, безначален и неисповедим.
   Диокл молчал.
   -Что изменилось с тех пор? - продолжал проповедник, и в голосе его появилась язвительность. - Нашел ли ты исток смысла, дом Пути? Когда-то Лунный Кораблик безумца увлек твою беспокойную душу в плавание по лабиринтам заблуждений. Теперь искусительный яд болтунов об освобождении стал маяком для твоей слабости. Но ты так и не выбрался из подземелья душевного тлена. Посмотри! Солнце клониться к закату. Это дорога твоей судьбы. Время жизни вновь уходит от тебя, не принося избавления твоему сердцу от неискоренимой беспомощности. Этот мир не станет твоим никогда. Твои глаза не смогли прозреть даже там, на священной тропе к Обители Вечности, у врат Золотого Города...
   Каллимах впервые рассмеялся.
   - Поистине, деревья, трава и эти камни смеются вместе со мной! Я полагал тебя своим главным и самым непримиримым противником, готовым идти до конца в безжалостном противоборстве. Кого же видят сейчас мои глаза? Бедного заблудившегося мальчика, огонь в груди которого давно иссяк. Вместо гордого пламени - безвольный пепел. Я встал заслоном на твоем пути к цитадели Бессмертных, чтоб уберечь от расхищения тайну могущества древних, но ты от всего отказался сам! О сколько усилий пропали прахом - мне следовало просто сидеть и наблюдать, как ты сам идешь к своему бесславному закату.
   - Это принесло бы тебе куда больше пользы, - Диокл наконец нарушил свое молчание.
   -И это все, что ты можешь мне сказать? - Каллимах опустил руки.
   -Да. Если ты ожидаешь, что я буду тратить свои силы на борьбу с тобой - ты еще более близорук, чем был всегда. Мне не о чем спорить с тобой и мне нечего отстаивать. Человек, испивший из родника истины, не имеет ни целей, ни противников. Вот потому мне искренне жаль тебя: твоя земная доля - вечное противостояние. Ты истово цепляешься за свою правду, но любая правда умирает, если держаться за нее слепо. Однако, что же это за правда такая, о которой так вдохновенно речительствуют твои уста? Где она и в чем заключена? Утверждая свою богоизбранность среди людей и полагая себя
   направителем их душ и судеб, ты всего лишь жаждешь бесконтрольной власти под небесами. Потому твоя правда всегда будет мертворожденной.
   -Безумный щенок, - Каллимах покачал головой. - Ты еще пытаешься кусаться, но то, что могут достать твои зубы -только тень полуденного солнца, взошедшего над землей. Ужели ты сам возомнил себя светочем истины и носителем правды небес?
   -Нет, Каллимах. Я уже свободен от стремления к истине, от мудрости, от правды небес. От самого себя. И мне очень хотелось бы помочь и тебе освободиться - сбросить с шеи твое ярмо вековечного противоборства. Это противоборство с самим миром и его порядком, а потому оно ведет в никуда и в нем невозможно победить.
   Каллимах еще некоторое время стоял, качая головой. Потом он вдруг резко отвернулся и зашагал прочь.
   В тот же вечер Диокл был на приеме у царя Гермея.
   -Я выполнил твое повеление, Государь, - сказал он. - Человек, который ведет проповеди перед народом Патталы, вполне может встать позади твоего блистательного трона как наставник и советник во всех твоих делах. Я видел его и полагаю, что он гораздо лучше справиться с этой ответственной ролью, чем я. Ему по силам укрепить твою власть на всей земле Джамбудвипу. Вот почему я покорно прошу освободить меня от всех моих обязанностей перед тобой и от должности настоятеля монастыря.
   -Как? - поразился Гермей и его бледное лицо на фоне пунцового балдахина, растянутого над троном стало еще белее. - Ты отказываешься от моего благодеяния? Быть может, ты считаешь милости своего царя шелухой от зерен, которыми можно разбрасываться сколько душе угодно?
   -Не гневайся, Повелитель, - Диокл устало приложил руки к груди. - Ты -судья судеб, создатель законов и распорядитель земных благ. Твоя власть велика над народом Джамбу. Вот потому тебе нужен человек, который будет приумножать твою славу и днем и ночью, нести твою волю людям городов и сел, являться устами твоих пожеланий. Боюсь, что столь весомая доля мне не по плечу. Я слишком слаб, чтобы служить залогом благополучия страны. А проповедник, вещающий с перекрестков и площадей столицы, достаточно могуч, чтобы примерить на себя мантию верховного иерофанта.
   -Кто же это такой? - спросил Гермей с неожиданным интересом.
   -Он известен тебе. Это Каллимах, бывший эпистрат двора.
   Гермей привстал со своего трона:
   - Каллимах? Я верно понял тебя? Тот самый Каллимах, который погиб на пути моего посольства в Махачину?
   - Да, это он, - ответил Диокл. - Он жив. Небо уберегло его от гибели и показало тропу к неистощимому кладезю знаний предков. Я не знаю человека, способного служить тебе с большим успехом, чем он.
   Гермей погрузился в задумчивость, не заметив легкой двусмысленности, проскользнувшей в словах настоятеля.
   -Я помню его беспокойный нрав, - сказал царь с сомнением, - в жизни своей он совершил немало ошибок.
   -Все это в прошлом, Государь, - заверил Диокл. -Лучи мудрости облагородили его чело и он изменился. Полагаю, что если ты приблизишь его к себе - он окажется на своем месте и найдет применение своим безграничным способностям.
   Гермей, нахмурив брови, потянулся к бронзовому гонгу с изображением слона, стоявшему справа от трона и ударил в него колотушкой. Из маленькой боковой двери показался кудрявый эфеб в желтой тунике, опоясанной красным поясом и высоких шнурованных сапогах.
   - Соберите совет, - велел царь. - Мне следует обсудить с моими советниками ряд безотлагательных вопросов.
   Уже кланяясь Гермею перед тем, как покинуть тронный зал, Диокл успел заметить на одном из подлокотников трона, имевшем форму широкогривого льва, маленького черного паука. Проворно перебирая лапками, он двигался по выпуклостям рельефа уверенно и верно, порою сливаясь с блистающим, словно утреннее солнце, златом.
  
   Хлопнула входная дверь. Скирт, обтачивавший заготовки для стрел в небольшой каморке возле кухни, прислушался.
   - Ты один? - произнес чей-то смутно знакомый голос.
   - Здесь только мой ученик, которому мы можем полностью доверять, - отвечал голос Каллимаха.
   - Тогда слушай, - судя по звуку, гость опустился на лавку. - Я принес тебе добрые вести, пророк. Царь Гермей, внимательно ознакомившись с твоим делом и приняв во внимание мои рекомендации, готов содействовать тебе.
   -Содействовать в чем? - усмехнулся Каллимах.
   -Он предлагает тебе служить при его дворе.
   -Вот как? Чтобы я сделался его шутом? Ты предлагаешь мне пресмыкаться перед держателями светской власти и угождать их прихотям? - в голосе Каллимаха сливались воедино презрение и негодование.
   -Это верный шанс для нас обоих, - попытался охладить его пыл гость.
   -Что с моим прошением? - не обращая внимания на его слова, спросил Каллимах. - Позволено ли мне будет создать в столице общину новой веры?
   -Забудь об этом. Гермей не станет разрушать алтари своих предков и не позволит унижать его богов. Но ты можешь в один момент сделаться главным иерофантом государства и получить всесторонние полномочия. Не есть ли это то самое могущество, о котором ты всегда мечтал?
   -Увы, годы тебя не изменили, - Каллимах говорил с явным разочарованием. - Ты из всего пытаешься извлечь преимущества и выгоды. Вместо того чтобы идти к небу вечности и покорению его первозданных сил.
   -Оставь эти речи для своих наивных последователей, - отмахнулся гость. - Как твой старый друг, я рекомендовал бы тебе воспользоваться милостью царя. Гермей не вечен. Обожди положенное время, и у тебя появиться возможность распространить свой культ по всей стране. А пока спеши упрочить то положение и влияние, которое все мы потеряли в результате последних событий. Леонту уже не помочь - он нашел свою тропу к славе,
   проложив ее концом меча в подлунный мир. Но наша судьба иная. Я предлагаю тебе союз всесильного священнослужителя и всесильного полководца. Он станет фундаментом для создания империи нового образца, которая превзойдет своих предшественников и начнет эру новой реальности.
   -То есть, - уточнил Каллимах, - ты предлагаешь мне поступиться моими взглядами, захоронить благовест спасения мира в склепе ожидания и пойти на сделку с самонадеянными монархами? Так я понял тебя, Афинион?
   Скирт вздрогнул и сжал в кулаке нож, которым он обстругивал стрелы.
   -Умей ждать, проповедник богочеловеков. Разве мало мы ждали до нынешнего дня? Разве сам ты не призывал нас к сдержанности? Это лишь короткая уступка обстоятельствам, которая станет началом твоего стремительного восхождения. Иначе нельзя. А потом у тебя будет все: храмы, последователи, свои законы и свои порядки. Все, о чем только может мечтать человек. Будь он даже человеком божественной породы.
   - Афинион! - Скирт появился в дверях с зажатым ножом. - Ты помнишь меня? Помнишь Фарну, Вароха, Раснабага, поверивших тебе? Помнишь убитого тобой Могу? Помнишь Ликию? Помнишь всех своих людей, брошенных тобой на погибель?
   - Веди себя благопристойно с моими гостями, - попытался образумить скита Каллимах. - Кто разрешил тебе повышать здесь голос?
   Афинион пришел в себя первым.
   - Значит, говоришь, ученик, которому мы можем полностью доверять? - усмехнулся он и одним движением вытащил меч, висевший на поясе.
   В узком пространстве кухни было не развернуться, но Афинион, жилистый, сухой, имел бы здесь в схватке все преимущества перед молодым скитом, горевшим яростью. Однако Скирта это не остановило. Он отбросил рукой наставленный на него меч и подскочил к Афиниону вплотную.
   Архонт попытался ударить скита мечом в спину, но порыв Скирта был так силен, что повалил их обоих на пол. Извернувшись, Афинион сбросил нападавшего - и сам не заметил, как нож в руке Скирта перечеркнул его горло.
   Вскрикнув от боли, Афинион яростно зарычал, пытаясь подняться. Отбросив Скирта, он согнулся, потом вскочил - и кровь фонтаном ударила из его горла. Он выронил меч, попытался зажать рану - и упал вновь, под ноги молодому победителю.
   Скирт отбросил нож.
   - Что ты натворил! - вскричал Каллимах. - Этот человек должен был стать проводником нашей веры в царстве Гермея. Он был наш лучший союзник.
   - Лучше умереть в одиночку, чем победить с таким союзником, - брезгливо произнес Скирт. Он вытер руки о полотнище и посмотрел на Каллимаха. - Прощай, пророк. Как видно, мне с тобой не по пути - слишком разные у нас дороги под этим солнцем. А за смерть этого, - он кивнул на тело Афиниона, - если придется, я отвечу с радостью. Жизни он не заслуживал.
   Выйдя в город, Скирт собирался разыскать Диокла и рассказать ему о том, что случайно узнал - но молодого настоятеля он уже не застал. Тот покинул Патталу еще утром, а за ним ушли его немногочисленные ученики и последователи.
  
   Глава 16. Вершина
  
   Одинокое облако над горной вершиной. Просторный шепот ветра. Запах фиалок из горных расщелов. Солнце и луна, сменяющие друг друга в неустанном течении реки времен.
   Горная обитель, в которой обосновались Диокл и его ученики, была заброшенным святилищем на самом гребне скалы. Тропы к ней давно забыли тепло человеческих ног, своды истлели и по ночам монахи, закутавшись в стеганые циновки, видели над головой звездное небо. Иногда глубокое безмолвие становилось абсолютным, как вечность, и люди невольно начинали робеть. Но вот долетало поветрие с дальних утесов, приносящее клекот орлов, и монахи с облегчением переводили дух. Немногие из них могли безбоязненно смотреть в лицо пустотности мира.
   Продовольствия не хватало, а потому из запасов ячменя и овса варили на огне жидкую водянистую кашу. Изредка кто-то из учеников уходил в рощу, примостившуюся на отшибе соседнего склона, и приносил в обитель немного ягод и орехов. Но Диокл старался воодушевлять своих последователей.
   -У человека, не имеющего ничего, есть все, - говорил он. - Каждая капля воды отражает небесные светила. Посмотрите на эти туманные высоты, вознесшиеся над праздной суетой городов и сел. Они проясняют вам подлинный смысл всех вещей: явленное и сокрытое неразделимы в своей природе. Если вы усвоите этот урок - в вашем свободном сердце будет царить вечная весна.
   Время шло, и община разрасталась. К двенадцати подвижникам, покинувшим Патталу вместе со своим учителем, присоединилось еще два десятка. Среди них был и Видрасена. Люди стремились в одинокую горную обитель, чтобы найти избавление от возросшего гнета городского существования. Они приносили с собой тревожные вести, но Диокл встречал всех безмятежной улыбкой и протянутой рукой помощи.
   -Жизнь в столице стала невыносимой, - жаловался Видрасена. - Никогда прежде не был так силен произвол царских чиновников. И еще Каллимах - новый иерофант Джамбу, вытянул из народа все жилы. Он ввел культовые налоги и подати, а созданный им Совет Радетелей вылавливает и днем и ночью всех тех, кто недоволен новыми порядками.
   -Сильный удар грома может расколоть камень, - отвечал Диокл. - Молния может испепелить дерево. Но им не под силу остановить круговод солнца по небосклону. Если ты научишься видеть его свет даже в полночь - все мирские дрязги будут подобны комарам и мухам, пытающимся укусить скалу.
   Слухи об общине, принимающей всех страждущих, разносились быстрее ветра. Одежды и пищи на всех не хватало, хотя старшие ученики во главе с Антифаном делились последним. Среди новичков стало встречаться все больше анахоресисов - беглых земледельцев, приписанных к царским хозяйствам. Диокл принимал их вопреки всем доводам и предостережениям Видрасены.
   -Люди видят в нас опору и идут сюда за освобождением, -сказал он. -Мы не можем отвергнуть ни одного из них. Иначе наше древо, в тени которого ищет отраду все живое, само лишиться корней. Обитель открыта для всех. Чем больше дождевых капель
   скапливается в одном месте, тем быстрее они образуют полноводную реку, способную катить свой неостановимый поток по изломам жизни.
   -Тебе виднее, наставник, - вздыхал Видрасена. - Но только я чувствую, что угроза нарастает над нашей общиной, как туча. Что принесет с собой завтрашний день?
   -Думай о том, что есть сейчас. Всякое мгновение - это вечность. Останови бурный разбег своего ума и прислушайся к сердцу - в нем звучит великая песня покоя.
   Диокл наблюдал как медленно, но верно меняются его ученики. Он научил их слушать тишину, созерцать знаки грядущего в отблесках вещей, выходить за пределы рождения и смерти. Он объяснял им, что в каждой частице их существа живут и движутся бесчисленные миры и вселенные, что все сферы окружающей их действительности условны по отношению к зрелому сердцу, способному проницать любые оконечности небесного и земного существования.
   Как-то под вечер в обитель поднялся запыхавшийся путник. Сняв запыленный плащ, он обратил к наставнику свои светлые глаза, окруженные сеткой морщин, и Диокл узнал Петрония Квинтия.
   -Думаю, ты не предполагал, что мы встретимся снова? - спросил римлянин неуверенно.
   -Напротив, - улыбнулся Диокл, - я ждал тебя. Ждал, когда глаза твои догадаются, что за слоем паутины, облепившим тебя с головы до пят, еще не погасли звезды. Давно ли ты покинул своего учителя?
   -Откуда ты знаешь о нем? - удивился Петроний.
   -Стрекот цикад иногда доносит сюда отголоски событий. Каждый вечер, когда бардовое светило погружается в сумеречный туман, я вижу как тает очередная человеческая иллюзия.
   Римлянин нахмурил лоб:
   -Да, я разочаровался в нем. С той поры, как царь окружил его своим вниманием и вручил ему в руки почти бесконтрольную власть над людьми, он сильно изменился. Учение его засохло, как усеченная виноградная лоза.
   -Уверен ли ты, что изменился твой учитель? - загадочно спросил Диокл, - или же изменилось твое восприятие учителя?
   -Я не знаю, - растерялся вдруг Петроний. - Будто рассеялся какой-то туман, и на месте святого оказалось чудовище. И теперь я не знаю, когда мои глаза солгали мне: в первый раз или во второй.
   -Нет, - наставник покачал головой. - Этот человек не святой и не чудовище. Он - несчастный странник, потерявшийся в лесу своих заблуждений. Он ищет Путь с таким старанием и азартом, что неизбежно порождает вокруг себя лишь несчастья. А между тем, Путь этот всегда находился у него под ногами. Так бывает всегда: тот, кто силиться узреть божественный свет за хребтами дальних скал, не сознает, что свет этот происходит из его дыхания, из биения его сердца, из движений его плоти. Вот потому истина, присутствующая всюду в своем первородном качестве, становиться неузнаваемой. Человек ищет ее в океане своих фантазий. А фантазия твоего учителя - это всесильность. Он безнадежно надеется подчинить весь мир человеческой воле. Это самое пагубное из всех заблуждений, потому что за него приходиться платить высокую цену.
   -Но что есть истина для человека? - в голосе Петрония проступила настоящая мольба.
   -Это сам человек, - ответил наставник, -и весь его жизненный Путь. Это каждое мгновение существования. Святость бытия наполняет каждую пору нашей кожи. Но только от нас зависит, желаем ли мы жить в совершенной реальности и смотреть на вещи чистым взором, или же будем прятаться от этой реальности за образами наших неуемных иллюзий.
   После долгого молчания Петроний Квинтий осторожно изложил свою просьбу:
   -Могу ли я остаться здесь?
   -Да, - произнес Диокл. - Это дом каждого, кто пришел узнать зов своей первоприроды.
   В последующие дни люди все продолжали пребывать. По их рассказам стало понятно, что в стране начался период беспорядков и волнений.
   -Мы должны уйти еще дальше в горы, - настойчиво советовал Видрасена. - Земля уже дрожит, будто перед бурей, а в воздухе витает призрак новой войны. Не сегодня - завтра здесь будут солдаты Гермея или радетели Каллимаха. Что мы тогда будем делать?
   Диокл вышел к скальному отшибу и оглядел с его высоты равнины, дымящиеся паром от вскопанных пашен, извивы реки, каменную мозаику города. Неотвратимость перемен уже коснулась их пока еще слабым колыханием ветра, принесенного бегом лазурных облаков с самого поднебесья. От проникновенного взгляда наставника городской пейзаж начал шевелиться, рассыпаться, съеживаться. Бледное обличье настоящего, не способное удержать свое постоянство, обращалось вспять. Реальность Джамбу обнажала свой доисторический исток - начало становления земли.
   Диокл всматривался в это необъятное пространство и ощущал, что оно все сильнее заливается солнцем, задувается ветром. Он видел чуть красноватые пласты почвы, башнеобразные изгибы дальних гор, горстки колышущейся зелени.
   Во всей этой картине проступили следы захламленности: между порослей обозначились камни, шлаковые обломки, песок, сколы костей. Наставнику вдруг показалось, что стебли и корневища растений высохли, пожелтели, свернулись в замысловатые, но безжизненные гирлянды. Изменились и листья: одни раскрылись как веера, другие завязались в узлы, словно спящие улитки. Зарогатились и ощерились навершия сухостоя, а трава оплела спиралями стволы деревьев.
   Местность вокруг, безвозвратно разбив зеркало настоящего, воскрешала многоликие оттенки довременного мира. Все очень стремительно старело, крошилось и морщилось. Вид земли стал тысячелетний. А потом она остановилась и замерла.
   Диокл осторожно прислушался. Ветхий мир, объявший его запахом праха,
   зашевелился в своих недрах, и в нем обнажились давно забытые звуки. Гул расходился по всей земле - той самой земле, что была одновременно и бесконечно старой, и неизменно юной. Запели давно отжившие птицы, застучали крыльями огромные бабочки и стрекозы. Далекий стон вулканов, извергающих камни и лаву; ток обильных вод, наводняющих целые континенты и рев исполинских чудовищ соединились, возвращенные из утраченного.
   Перед Диоклом в своем первозданном виде предстал исконный мир, который он видел теперь зрением своего слуха и обонял сердцем проснувшейся памяти.
   Наставник провел ладонью по лицу, отгоняя от себя тени первобытия. Он должен был успеть. За большинство своих последователей Диокл был спокоен - они уже достаточно крепко стояли на ногах, чтобы осветить светом своего духа дорогу под небесами. Но остальные...
   Под вечер Антифан заметил на горной тропе беловласого, как снег, старика и пучеглазого мальчугана. Старик был слеп и юный поводырь вел его за руку.
   -Куда держите путь, почтенные? - окликнул их Антифан.
   -Ищем Благословенного Миром мудреца, - отвечал старик, - спасителя людей, которого называют Бхагаарджуна.
   -Откуда вы идете и как узнали про нашего наставника?
   -Идем из Матхуры. В дороге сносили две пары сандалий. Глаза мои черны, как днище пересохшего колодца, дряхлые кости готовы рассыпаться, как ворох гнилых дров, но пока еще кровь согревает этот никчемный мешок плоти, я надеюсь услышать голос святого, о котором изошла слухами вся земля. Хочу припасть к краю его одежды и перед смертью обрести прозрение небесной правды.
   -Кто этот мальчик? - продолжал расспрашивать Антифан.
   - Сирота. Отца его убили скифы, мать и братьев - наемники базилевса. У него ничего нет на этом свете, кроме имени. Но сердце его восходит в мольбе: стать подспорьем Бхагаарджуне и служить делу его высокого пути.
   -Пусть блаженный научит меня, - заговорил мальчик звонким, но серьезным голосом, - как забыть мир скорби, как найти в душе радость.
   Диокл посмотрел на мальчика, и тот ответил ему огромным глубоким взглядом.
   - Я научу тебя, - произнес Диокл. - Петроний! Позаботься о нем.
   Препоручив новых членов общины заботам старших учеников, наставник очень скоро увидел, как оживают и наполняются светом их сердца.
   Диокл учил, как, пребывая одесную с истиной небес, не ведать начала и конца, как сохранять всегда полноводным озеро блаженства в душе и проноситься над тяготами земных дорог подобно свободному ветру, не оставляющему следа. Одно лишь появление наставника перед учениками заставляло сверкать их глаза огнем ликования, а сердца - упиваться неувядающим торжеством под вечными небесами.
  
   Однажды Видрасена обратился к Диоклу с неожиданной просьбой.
   - Ты побывал там, где нет дороги для ног человека и нет почвы для его помышления. Ты видел то, что скрыто от очей смертных завесой неисповедимых таинств. Вокруг царят бури - кто знает, что нас ждет? Быть может, пришло время раскрыть двери твоей памяти и отворить уста? Ты мог бы изложить на пергаменте свой путь восхождения к чреву истины и воспеть в словах загадки Золотого Города.
   Предложение Видрасены совпало с тем, о чем Диокл подумывал уже не раз. К тому же, усугублявшаяся с каждым днем обстановка в стране заставила его принять это решение. В тот же день наставник взял в руки стилос, чтобы отразить в письменах следы своего духовного опыта.
   Но как описать путь возвращения сердца к истоку? Это все равно, что пытаться задержать восход солнца, неповторимый и вечно новый в каждом своем мгновении. Как показать людям чудесную тайну и красоту Града Бессмертных, простирающуюся между бытием и небытием? Это все равно, что ловить пригоршней отражение звезд в воде.
   Бесконечность не имеет образа, но ее деятельная сила одухотворяет все вещи.
   Сокровенное не обладает собственной природой, но каждое явление пронизано его сияющей благодатью. Также и с человеком. Возможно ли отследить движение челна его жизни в вековечности вселенских перемен? Появляясь из Великого Ничто он бороздит волны океана Пустоты и не ведает остановки. Как ухватить этапы и циклы в этой неиссякаемой бездне событий?
   Диокл отложил стилос и неподвижно застыл в тишине. Все его попытки оформить бесформенное и поймать ускользающее были тщетны.
   Тишину нарушили шаги. К Диоклу приблизился Петроний.
   - Ты первым покидаешь обитель по своей воле, - произнес Диокл без сожаления и без упрека. - Как твой юный ученик?
   - Я дал ему все, что мог дать - теперь он нашел свое место под небом и узнал благо, - отвечал Петроний. - Он будет полезен общине.
   -Готов ли ты к самостоятельному странствию по дорогам мира? - наставник посмотрел на римлянина испытующе.
   Петроний прикрыл глаза.
   -У меня нет тела, нет имени и нет судьбы, - произнес он. - Все составляющие моего существа пусты. И только одинокий огонь моего сердца мерцает в пустыне безначального покоя.
   -Твоя битва с миром наконец закончилась, - признал Диокл. - Теперь ты свободен и неисчерпаем, как само Мироздание. Ты можешь покинуть обитель. Я знал, что рано или поздно ты возвысишься в духе до того, чтобы выполнить свою земную задачу.
   - Когда-то я мечтал вернуться на Запад, на родину... - задумчиво произнес Петроний. - Но сейчас сердце мое восходит к иному.
   - Куда же зовет тебя путь?
   - Я не могу это объяснить, - Петроний тщетно подыскивал слова. - Истина не выражается словами. Всей жизнью своей, каждым вздохом, каждым биением сердца созидает плоды ее человек. Насытившись подлинным смыслом, он движется, превозмогая пределы, и он везде на своем месте.
   - Ступай, - губы Диокла на миг тронула улыбка. - Сердце подскажет тебе дорогу. Теперь твой дом повсюду. Ты достиг пробуждения, но твое призвание перед небесами еще ждет своего претворения. Быть может, наше сегодняшнее расставание станет предвестием новой встречи: в ином краю, в ином обличье, в иной час мира. Когда назреет пора для исцеления душ людских от всех страхов, тревог и сомнений. И взойдут тогда благодатные всходы, посеянные на этой каменистой земле, и перст человечий укажет тропу к небесам, по которой сможет пройти каждый...
   Простившись с наставником и своими товарищами, Петроний оставил храм. Медленно спускаясь по горной тропе, он видел, как окрепший ветер закружил в воздухе красные и белые лепестки цветов, унося их в долину. Капля дождя упала на его щеку и он стряхнул ее рукой, словно слезу - память об отчем крове.
  
   Глава 17. К тем, кто остался.
   Чужеземное войско, поредевшее от недавних битв, готовилось выступить в обратный путь. Обоз армии Вэнь Чуня был нагружен щедрыми дарами из царской сокровищницы - золотыми слитками, браслетами, обручами и кольцами, нанизанными на серебряные нити, каменьями сапфиров, рубинов и топазов. Воители Махачины вернули под власть Гермея все земли, принадлежавшие некогда дому Филоксена, вплоть до истоков Инда и Забульской долины.
   Правда, ушли не все - в городах и крепостях остались сильные гарнизоны, которым надлежало обеспечивать власть Гермея. Чтобы расплатиться с серами, Гермей вновь повысил налоги. Люди стонали, но бунтовать теперь боялись - недавняя расправа с бунтовщиками хорошо показала мощь новых союзников царя. К тому же, подручные нового иерофанта активно выискивали недовольных - и те, кто смел говорить слишком громко, слишком быстро представали перед царем в оковах.
   В такое время по обширному царству Джамбу стал носиться слух о лихой шайке разбойников, появляющихся то тут, то там. Говорили, что состоит она из саков-тиграхауда, уцелевших после войны и рассеявшихся по просторам индийских земель, но пополняется людьми самых разных родов и племен - от эллинов до индов. Однако шайка эта сильно отличалась от других, расплодившихся в дни военного лихолетья. Не довольствуясь добычей, собираемой с караванных потоков, ходящих через Гандхару или Малаву, она подвергала нападениям укрепленные усадьбы именитых аристократов, но делала это избирательно.
   Поначалу шептались, что вольные удальцы разоряют владения сановников, сохранивших свою верность царю Гермею и, таким образом, возмещают им за поражение в скифской войне. Однако вскоре начали страдать ближайшие сподвижники Афиниона и Леонта. Несколько человек уже погибло в ночных налетах, сами же разбойники оставались неуловимыми.
   Говорили, что когда казначеи Гермея расплачивались с да-цзяном Вэнь Чунем, неизвестно откуда возник незнакомец в длинной хламиде и швырнул на повозку, которую загружали золотом, еще один мешок. Никто не знал, откуда человек появился и куда потом исчез - его так и не поймали. Мешок был полон золота, но на нем стояла золотая печать солнца со сломанными лучами.
   Неожиданно после этого случая забеспокоился Каллимах. Правда, знающие люди рассказывали, что там все было совсем не так: мешков никто не швырял, но составители описей и казначеи обнаружили в обозе войска серов один неучтенный мешок - с тем самым загадочным символом. Откуда он взялся, никто так и не смог внятно объяснить.
   С уходом Вэнь Чуня поредевшие аристократы забеспокоились еще больше. Многие из них гадали - кого постигнет разорение в скором будущем. Между тем, неведомая шайка росла, позволяя себе нападения на небольшие отряды и гарнизоны царских войск.
   Настоящим ударом для царя стала гибель Феллида. Варвары налетели на отряд Феллида внезапно, когда тот, назначенный царем наместником Паталипутры, шел принимать новое назначение. Разбойники вырезали всех в отряде.
   В стране, еще не окрепшей после тяжестей минувшей войны, трудно было ловить мелкие банды; однако эта, угрожая первым сановникам государства, бросала тень на репутацию всесильного базилевса. За нее взялись всерьез, хотя все усилия оказались тщетными.
  
   Покинув Каллимаха, Скирт вышел из ворот Патталы и долгое время брел, не сознавая куда - пока навстречу ему не попался высокий плечистый грек, шагавший налегке и что-то напевавший себе под нос. Облик его удивил Скирта: грудь - как каменная плита, руки и ноги, обвитые узлами мышц -словно древесные стволы.
   - Сдается мне, путник, ты нуждаешься в помощи? - внезапно сказал тот звучным голосом, поворачивая к скиту приветливое лицо с широкими скулами.
   - Не думаю, что ты можешь мне помочь, - невесело усмехнулся Скирт. Однако искреннее расположение к этому человеку, возникшее в душе, заставило его остановиться. - Я потерял друзей, потерял любимую, потерял родичей; я выполнил все, ради чего жил, и мне осталось только умереть. Но я совсем не чувствую желания умирать!
   Скирт сам не понял, что побудило его вдруг поделиться с первым встречным своими сокровенными мыслями.
   - Значит, то, ради чего ты жил на той земле, только еще предстоит сделать, - спокойно заметил грек. - Слишком самонадеянно для человека отмерять сроки своей жизни и смерти. Высшие силы знают это куда лучше, поверь мне.
   На Скирта от этих слов как будто снизошло внезапное откровение. В самом деле, разве могла быть случайностью его нежданная встреча с Афинионом в доме Каллимаха? По воле судьбы он расплатился со своим главным недругом за все его злодеяния - и при этом до сих пор не возблагодарил богов за миг благородного возмездия!
   Юноша виновато поднял глаза к небу, но тут заметил на себе все тот же спокойный взгляд грека, будто читающий его мысли. Только теперь Скирт разглядел, что лицо и руки путника иссечены старыми шрамами.
   - Кто ты, друг? - спросил Скирт, всматриваясь в него еще пристальнее.
   - Имя мое вряд ли что-то скажет тебе. В этих краях меня называли Критобулом. Так нарек меня мой отец Лисимах - кормчий рыболовного судна из Магадхи, - глаза грека устремились куда-то вдаль. - За отрогами каменных гор я, похоже, уже успел забыть просторы моих родных земель, и люди, что прежде были мне дороги, исчезли из моей судьбы. Быть может, ты что-то знаешь о них? Ветер носит людскую молву по всему свету, и мир этот часто оказывается куда более тесен, чем мы о нем думаем.
   -Назови мне их имена, - попросил Скирт, - Может быть, я мог что-нибудь о них слышать.
   -Я ищу Сангхабхадру, наставника мудрости и советника царя Гермея, - произнес Критобул.
   Скирт вздрогнул:
   -Человек этот давно покинул мир. След его затерялся в неприступных горах.
   -Тогда, возможно, ты знаешь и Диокла? - оживился Критобул.
   -Да, - Скирт опустил голову. - Он был настоятелем в храме этого города. Но потом он исчез, и теперь никто не знает, где его искать.
   - А имя Каллимаха, царского приближенного, тебе ни о чем не говорит? - продолжал свои расспросы грек.
   - Я знал одного Каллимаха, - Скирт провел рукой по глазам. - Еще недавно я считал его своим учителем. Но вряд ли это тот, о ком ты говоришь. Хотя... - Скирт вдруг вспомнил разговор Каллимаха с Афинионом. - Хотя, кто знает? Вот этого человека ты еще сможешь застать в Паттале.
   Критобул, прищурившись, посмотрел на Скирта.
   - Не хочешь пойти со мной?
   - Куда?
   - В этом мире всегда найдется место для двух странников. Но прежде всего, я хотел бы повидать Каллимаха.
   - Нет, - твердо выговорил Скирт. - Я только что расстался с ним, и не горю желанием возвращаться.
   - Хорошо, - согласился Критобул. - Я пойду к нему один. Но я просил бы тебя дождаться моего возвращения. Гермес Киленский - покровитель путников на дорогах земли - не случайно свел нас сегодня у стен этого города. Возможно, тебе еще понадобится моя помощь, а мне - твоя.
   Критобул направился к воротам, а Скирт уселся на обочину проселочной дороги, разглядывая медленно струящую реку вдалеке.
   Там, за ее изгибами, расстилалась равнина, где почти два года назад сошлись в отчаянной схватке скиты и греки. Прах погибших давно стал черноземом земли, кровяные впадины проросли зеленью свежей травы, и лишь воспоминания носились над полем невидимой дымкой.
   Солнце медленно садилось за склоны гор. На водную гладь, поля и уступы белоснежного города наползала зубчатая тень.
   Скирт не сразу заметил, как позади него, за поворотом дороги, укрытым кипарисовой рощей, послышалась грязная брань, а затем прозвучал чей-то мягкий убеждающий голос.
   Вскочив на ноги, Скирт вернулся назад на несколько десятков шагов, завернул за поворот - и увидел странную картину.
   Критобул держал в каждой руке наконечники копий, нацеленных ему в живот. Другие концы копий сжимали обеими руками двое гоплитов в помятых кирасах. За спиной Критобула, прижимая к груди мальчика лет пяти, стояла испуганная женщина.
   Скирт хотел броситься на помощь Критобулу, но, подойдя ближе, понял, что помощь скорее требовалась его противникам. Они изо всех сил напирали на древки, силясь достать Критобула своим оружием, пыхтели, краснели, но не продвигались ни на шаг; Критобул же, без усилия сдерживая их потуги, продолжал что-то вещать им спокойным ровным голосом.
   - ...Поверьте, все золото мира не стоит одной живой души, любящей вас!
   - Да причем здесь золото мира! - пропыхтел старший гоплит, седобородый и седовласый мужчина с острыми чертами лица. - У нас приказ царя!
   - Он приказал вам забрать у этой женщины его единственного ребенка? - удивленно вскинул брови Критобул.
   - Нам велено собрать все недоимки!
   - Да чего ты с ним болтаешь! - вскипел второй, молодой черноволосый парень, шириной плеч не уступавший Критобулу. - Да он издевается над нами! Ну, чего бы было-то? Продали бы ее сына в прислужники храма, она бы и рассчиталась за недостачу, а сын бы ее рос в тепле, при деле - а не нищим, как сейчас!
   - А почему он сейчас нищий, не скажешь? - спросил Критобул. Стражники попытались его обойти, используя копья, как рычаги, но Критобул перехватил их чуть дальше и уперся в наконечники локтями, не пуская противников вперед.
   - Да мне-то какое дело! - вскипел младший.
   - Мы тоже люди семейные, и дети у нас есть, и мы все понимаем, - сдался седовласый. - Только и ты нас пойми!
   - Я вас понимаю, - кивнул Критобул, отпуская копье седого. Тот от неожиданности упал на месте, где стоял. - Но если царь отдает приказ, противный вашей совести - разве можно его выполнять?
   - Ах, ты! - младший попытался вновь дотянуться до Критобула, уперевшись ногами в землю, пригнувшись всем телом и обеими руками давя на копье. Но тот перехватил копье ближе к середине, второй рукой взялся за наконечник, надавил - и парень, вцепившийся в древко, взлетел на воздух, беспомощно болтая ногами.
   - Ступайте отсюда, - предложил им Критобул. - И побыстрее!
   Он тряхнул копьем, и младший гоплит рухнул с него на землю. Критобул швырнул ему его оружие, и оба гоплита, оглядываясь и поправляя портупейные ремни, заспешили прочь.
   - Они ведь вернутся, - усталым голосом произнесла женщина.
   - Конечно, вернутся, - улыбнулся Критобул. - И не одни, а с подмогой. На это я и рассчитываю. Надеюсь, они приведут и кого-нибудь из своих командиров.
   - Но почему?.. - спросил Скирт. Критобул посмотрел на него.
   - Я мог бы тебе объяснить свой поступок двадцатью разными способами. Но все объяснения сводятся к одному. Тот, кому даны большие знания, обязан учить других. Тот, кому дана большая сила, обязан защищать других. Вот и все.
   - Это мне подходит, - тряхнул головой Скирт. - Клянусь, я сам всю жизнь думал точно так же!
   Женщина была права. Критобул отправил ее обратно в дом, ютившийся на склоне горы, а сам остался ждать на дороге, и вскоре на ней появился десяток солдат во главе с деканом.
   - Во имя Зевса-Вседержителя, по какому праву... - начал тот и вдруг осекся. - Да это же Критобул, непобедимый атлет из Патталы!
   - Привет тебе, Анаксимандр! - отвечал Критобул спокойно. - А ты, я вижу, теперь занимаешься выбиванием недоимок из нищих? Хорошее повышение по службе!
   - Сейчас я послан разобраться именно с тобой, - отвечал декан. - Поверь, я очень опечален, что смутьяном, о котором нам рассказали, оказался ты. Но мне придется провести тебя к царю.
   - Вряд ли, - покачал головой Критобул.
   - Это почему? - не понял декан.
   - Прежде всего, потому, что вас явно мало, чтобы принудить меня силой, по своей же воле я идти не хочу. А потом, причина всего происходящего неправомерна как по небесным, так и по человеческим законам - двое твоих солдат хотели забрать у женщины единственного ребенка. Согласись, это слишком плохая услуга царю, которому и так не хватает работников!
   - И что ты предлагаешь? Пока этот мальчишка вырастет и станет работником, наш базилевс, да продлят боги его дни, может предстать перед Керой и Аидом. Владыки Олимпа подчас завистливы к славе царей.
   - Стало быть, вам пристало возносить за его здравие молитвы в храмах, а не вершить произвол. Выгадав что-то столь сомнительным способом, вы можете потерять завтра гораздо больше.
   - До завтра надо еще дожить, - философски заметил тот седовласый гоплит, что первым испытал на себе мощь Критобула. - Мысли о будущем урожае не наполнят желудок того, кто готов протянуть ноги от голода.
   - Вот для этого и существует царь. Предназначение государя - следить за тем, чтобы жители его страны, нуждающиеся в земных благах, не прервали раньше срока свой жизненный путь. А что делает ваш царь? Вернее, что делаете вы, его слуги? Хорошую ли услугу вы оказываете ему, лишая подданных последнего и порождая сомнение в справедливости существующей власти?
   - Так что ты предлагаешь? - спросил Анаксимандр.
   - Я вижу, у тебя на плаще золотая фибула? - заметил Критобул. - Как ты думаешь, стоит ли она свободы маленького раба?
   Анаксимандр поспешно прикрыл фибулу рукой.
   - Почему я должен покрывать недоимки тех лентяев, кто избегает своих прямых обязанностей перед владыкой и не желает трудиться?
   - Ты причисляешь к лентяям беспомощного ребенка?
   - По мне, - вступил в разговор второй гоплит, до сих пор прятавшийся за спинами товарищей, - так это боги решают, будет тебе удача и богатство, или все твои начинания обернутся прахом. Так неужто мы будем спорить с волей богов?
   - Вот любопытно мне, - произнес Критобул, глядя на юного воина прищуренным взглядом, - а зачем богам нужно, чтобы одни были богатыми, другие нищими?
   - Откуда же мне знать! Я не бог, чтобы угадывать божественные побуждения!
   - Однако ты уверен, что подобный порядок поставлен на земле их волей? А по моему разумению - небесные властители каждому предоставляют возможность обеспечить всем необходимым для жизни себя и свою семью. Но часто вершители насилия над слабыми, действуя от имени царей и жрецов, отнимают у них последний кусок хлеба.
   Гоплиты зашумели, побрякивая копьями.
   - Ладно! - внезапно сдался Анаксимандр. - В память о твоих былых заслугах я готов внести за тебя и эту женщину залог сам. Будем считать, что мы в расчете.
   - Поверь мне, тебе зачтется это благое дело, - напутствовал его Критобул.
   Декас в полном молчании построился и двинулся обратно к воротам города.
   - Увы, это не единственный человек, нуждающийся в помощи, - заметил Критобул. - И далеко не всякого Анаксимандра можно убедить в ее необходимости.
   - Я знаю прекрасный способ убеждать! - подхватил Скирт.
   Критобул посмотрел на него.
   - А скажи мне, друг мой скиф, кто это сегодня зарезал царского полемарха Афиниона?
   Скирт потупился.
   - Я так и думал. Боюсь, нам нужно уходить от Патталы как можно дальше. У твоего прежнего учителя Каллимаха я застал стратокерика Гермея, предложившего ему венец иерофанта царства. Мои уши слышали еще кое-что. Эти двое толковали о том, как навести порядок в стране и очистить ее от остатков сакских племен. Твои соплеменники, на которых ложится теперь клеймо убийц царского архонта, в немалой опасности.
   Скирт грустно усмехнулся.
   - Удивительное дело. Сколько раз мы поступали правильно, как казалось нам - но от этого всегда становилось только хуже. Неужели мы в чем-то прогневали богов и пошли против их воли?
   - Напрасно ты полагаешь, что на человека, безукоризненно следующего воле богов, сыплются блага, как из рога изобилия, - возразил Каллимах. - Каждый сам выбирает, что ему ценнее - и получает то, что выбрал. Кто-то продает свою совесть в обмен на мирские блага. А кто-то пытается биться лбом в бронзовые ворота, в надежде, что они откроются - разбивает себе лоб, но открывает ворота. У каждого есть выбор в этой жизни. Вы выбрали борьбу за Правду Неба - а эта борьба редко бывает легкой. И в своей борьбе - разве же не приходилось вам преступать ту грань, что выходит за пределы законов ваших предков?
   - Не знаю, - опустил голову Скирт. - Но если вождь должен править, а воин сражаться - в чем мы отступили от своего предназначения?
   - Все намного сложнее, - Критобул указал Скирту на небольшую тропу, сходящую с главной дороги в горы, и они устремились по ней, разговаривая на ходу. - У каждого человека свое предназначение. Но не каждый твой вздох прописан в Книге Жизни. Совершая одно, ты ведешь нить своей жизни в одну сторону; делая иное, поворачиваешь в другую. Только боги знают, как обернется тот или иной твой поступок; но у тебя есть внутреннее чутье, есть разум и есть советы наставников, чтобы понять, к чему он может привести. Просто упрямо следовать своему предназначению, как однажды ты себе его представил - тоже не слишком разумно. Мир постоянно меняется и не терпит негибкости. Если ты можешь что-то сделать, что полагаешь правильным на уровне предощущения своего сердца - но не делаешь в силу каких-то сомнений -ты перестаешь соответствовать естественному порядку мира, ты теряешь с ним общий ритм.
   - Но тогда я точно знаю, что надо делать! - произнес Скирт решительно.
   Приняв решение, он редко медлил.
   Уже через несколько дней он собрал отряд из уцелевших скитов - всего два десятка - и начал охоту на тех, кто, по его мнению, нарушал "волю богов".
   Первый свой налет он наметил на поместье Афиниона. Кроме восстановления справедливости, Скирт еще надеялся, что встретит там Ликию.
   Критобул отправился с ними. Он первым вышел к воротам, обитым медью, и громко обратился к обитателям поместья, прятавшимся за каменными белыми стенами.
   - Братья мои! Кто из вас еще не разучился жить своими силами и своим разумением, кто готов отказаться от жалких подачек хозяина и вновь стать свободным человеком на просторах земли- ступайте за мной! Сколько можно хранить прах давно минувшего?
   - Ты кто такой? - спросил со стены один из охранников.
   - Для чего тебе мое имя? - спросил Критобул, пока скиты прятались в небольшой роще поблизости. - Это просто звук, знак, обозначение. Разве оно может доказать искренность и правоту моих слов? Это по силам лишь сердцу человека. Его устами я обращаюсь сейчас к вашим сердцам - оставьте это несчастное место, идите с нами!
   - С вами - это с кем? - встрепенулись воины.
   - Их там много! - крикнул дозорный, заметив с башни тени всадников в роще.
   Критобул подошел к воротам и ударил по ним рукой. Медь отозвалась звонким гулом. Тогда атлет размахнулся и навалился плечом - и засов на воротах разошелся, открыв щель.
   Со второго удара засов вылетел, открыв ворота нараспашку.
   Когда Скирт со своими людьми ворвались за ограду на внутренний двор, они увидели невероятную картину.
   Слуги Афиниона и не думали оказывать сопротивление. Совсем еще молодые воины в панцирях из медных блях просто побросали копья и мечи на землю. Вместо того чтобы с оружием в руках отстаивать имение своего хозяина, несколько десятков человек сгрудились вокруг Критобула, пытаясь прикоснуться к нему хотя бы пальцем. Критобул улыбался, но уклонялся от подобной чести.
   - Не делайте из меня бога, - говорил он. - Я такой же человек, как и вы. Да, я многое испытал и через многое прошел - но любой из вас, ставший на путь Истины, способен достигнуть гораздо большего, чем я. Ибо первую половину своей жизни я потратил впустую - и лишь сейчас глаза мои научились видеть непреходящее.
   Многие из слуг захотели присоединиться к скифам и отправиться за Критобулом. Вскоре, нагруженные мешками, скиты и слуги Афиниона покинули разоренное поместье.
   Среди прочих люди Скирта встретили старого хромоногого слугу архонта, откровенно поведавшего им о замысле своего покойного хозяина.
   Скирт мало что понял из его сбивчивого рассказа, зато Критобул выслушал слугу с большим вниманием.
   - Ну, вот тебе и ответы на все вопросы, - произнес он. - Вас, скифов, с самого начала использовали, как слепое орудие. И когда это орудие сломалось - его отбросили в сторону за ненадобностью, чтобы подыскать себе другое.
   - Но кто? Неужели один Афинион был способен на такое?
   - Нет, все это началось очень давно, - Критобул прикрыл глаза, словно всматриваясь в образы прошлого, - когда молодые сановники государства, отправленные посланниками в сопредельные страны, случайно узнали тайну власти и знака Золотого солнца со сломанными лучами. Вот тогда кое-кто из них вознамерился покуситься на царскую и даже божественную власть. Я думаю, Сангхабхадра более обстоятельно рассказал бы тебе о тех далеких событиях - он тогда был при дворе, и мимо его взгляда не могла проскользнуть даже тень. Я же еще не родился и знаю обрывки этой истории лишь по чужим рассказам. Но мне многое сейчас становиться понятно...
   Он посмотрел на слугу -подслеповатого старика с лицом, покрытым рытвинами морщин. Его длинные серебрящиеся волосы развевались на ветру.
   - Ступай, ты теперь свободен. Афинион мертв, а с ним упокоились все его чаяния. У тебя больше нет никаких обязательств. Пора узнать, что мир гораздо больше этого двора, замкнутого в кольце каменных стен.
   - Куда ж я пойду? - покачал головой старик. - Скажите мне, где покоится его прах - тогда я смогу умереть на его могиле...
   Старик ушел. В душе Скирта шевельнулось раскаяние. Оказывается, и Афиниона, которого он считал самим воплощением зла, кто-то мог любить...
   - ... Да, многое становится понятным, - продолжил Критобул позже, когда он и его спутники вернулись в лагерь. - Некогда при дворе сформировались две политических силы, боровшиеся друг с другом за право влияния на царя. А молодой царь Гермей был еще слишком слаб, чтобы самостоятельно принимать решения. Каллимах и другие убеждали его утвердить в стране новый культ, мотивируя это необходимостью усиления власти в государстве. Уже тогда Каллимах мечтал встать во главе этого религиозного движения. Однако же возобладали противники этих новшеств - партия эпимелетов, царских сподвижников, радеющих за верность старым традициям. Так Каллимах попал в опалу, хотя не оставил свои мысли о власти. А некоторые его сторонники в то самое время уже вознамерились замахнуться на царскую тиару.
   Война с варварами была удобной причиной, чтобы провести мобилизацию армии. Она давала возможность выдвинуться военным полемархам и иметь под своей рукой боеспособные вооруженные силы. Вот потому вас всячески вынуждали и подбивали к войне, хорошо зная горячий нрав степняков.
   - Так вот ради чего погибли Фарна и Варох, - стиснул кулаки Скирт.
   - Не терзай душу сожалениями об ушедших из мира, - покачал головой Каллимах. - Они выполнили свое предназначение на земле, и в том было провидение высших сил. К тому же ты расплатился с виновником их гибели сполна. Но он, конечно, был не одинок. Многие мечтали сбросить царя - кто-то, чтобы занять его место, кто-то - чтобы стать безраздельным хозяином в своих имениях. Рано или поздно это бы произошло - либо в случае разгрома скифов войсками полемархов, либо в результате создания совместной коалиции со скифами против Гермея. Как я понимаю сейчас, Сангхабхадра оказался умнее всех - он не стал просить помощи у зазнавшихся властителей, готовых передраться между собой, а нашел поддержку далеко за пределами страны, такую поддержку, которая лишила почвы все претензии победоносных полемархов. Но только мне кажется, что благополучный исход войны не спас наше несчастное государство. Царство, прогнившее изнутри, похоже на старое здание - сколько ни обновляй его фасад, оно неминуемо рухнет. Царь Гермей так и не научился различать источник своих проблем.
   - Значит, Сангхабхадра дал вам ложную надежду? - спросил Скирт печально.
   Критобул отряхнул свою хламиду.
   - Видишь ли, надежда - это не обман, не иллюзия. Надежда может оправдаться, а может - нет. Есть опасность обмануться в надежде, это верно. Но если не надеяться - даже самое простое дело станет обыденным и тоскливым. Сто раз можно обмануться - но в сто первый раз твоя надежда оправдается. Как учатся дети ходить? Сто раз можно упасть - но в сто первый раз удержаться и пойти. Важно, чтобы мы сами продолжали надеяться. Идти к манящему нас вдали огоньку заветных целей. И быть может, не ты - но другие придут туда, куда ты их вел.
   С этого дня Скирт изменил свою цель - и начал последовательно охотиться на тех, кто был, по его мнению, виновен во всех бедах скитов.
   После устранения Афиниона - бывшего одним из инициаторов заговора - конечно же первым в списке оказался Каллимах. Но учителя своего Скирт трогать не стал. Он рассудил, что теперь, когда Каллимах добился и признания, и высокого положения, он вполне мог измениться. А вот другие, те, что затаились до срока в тени царского трона - вскоре лишились своего имуществ, а некоторые даже головы.
   Народ, как ни странно, тайно сочувствовал скитам. Может быть, в том была особая заслуга Критобула - люди слушали его и восхищались как его силой, так и мудростью, которую он излагал в доступной для всех форме. Скиты часто делились захваченной добычей с обнищавшими общинниками и горожанами, а те помогали разбойникам укрываться от преследования. Правда, встречались на пути отряда Скирта и доносчики, стремившиеся зарекомендовать себя перед правящей властью. И тогда только быстрые кони спасали людей Скирта и Критобула от опасности.
   Однажды Скирт, не довольствуясь больше мелкими успехами, решил замахнуться на добычу более серьезную: он предложил овладеть одной из загородных резиденций самого царя, расположенной в округе Арьяварта. По свидетельствам доброжелателей, она охранялась лишь малым отрядом наемников из Сугуды.
   - Чем тебе не угодил Гермей? - удивился Критобул.
   - А разве не он послушал кривых советников? Разве не он их приблизил? Странно было бы, если бы я, наказывая пальцы, пожалел голову!
   - Я не пойду с тобой, - сказал Критобул. - И тебе не советую. Каждое наше действие создает новые отношения в пространстве мира, изменяет направление и порядок его мелких звеньев. Я смутно чувствую, что твой порыв может иметь слишком тяжелые последствия для многих людей. Нельзя заигрываться с судьбой.
   - О чем ты говоришь! Разве можно терпеть несправедливость, от кого бы она ни исходила? Разве не потому ты сам столько времени сражался бок о бок с нами, что считал - нельзя оставить все, как есть?
   - Вовсе не поэтому, - покачал головой Критобул. - Что ты понимаешь под несправедливостью? Ты придумываешь себе, каким должен быть этот мир, а потом возмущаешься, что он оказался не таким? Но кто виноват в этом? Мир - это сложнейшее переплетение нитей судеб мириадов людей, сотен воль и желаний - можешь ли ты угадать, какой стороной он повернется к тебе в следующий момент? Почему же ты расстраиваешься или гневаешься, если он ведет себя не так, как ты за него придумал? Разве это он должен подстраиваться под желания одного? Может быть, правильнее будет тебе утишить свои желания, или даже не желания - свои требования к миру, и быть готовым принять любое его проявление?
   - Я не знаю, кто вложил в меня стремление изменить этот мир, - возразил Скирт, - но разве это стремление - не проявление высших сил? И если они наделили меня возможностью что-то изменить - не будет ли преступлением против них просто сидеть и смотреть?
   - Твое право поступить так или иначе, - устало отвечал Критобул. - Иди, если полагаешь это правильным. Но я свое слово сказал.
   Имение Гермея в Арьяварте оказалось просторной усадьбой с садом, крытыми дворами и бассейнами. Отряд Скирта на редкость легко проник внутрь через стены, а потом и через распахнутые ворота. Была глубокая ночь, и мало кто из слуг осмелился оказать сопротивление. Наемники же были мертвецки пьяны и их связали без всяких помех. После этого разбойники разбрелись по всему дому, отыскивая золото, серебро, каменья и оружие - все, что могло иметь ценность. Возле царской опочивальни, из которой, уронив на пол светильник, выбежала черная, как эбеновое дерево рабыня- нубийка, Скирт увидел ту, которую он уже не надеялся больше встретить.
   - Ликия! - в первый миг Скирт даже опешил, но быстро взял себя в руки. - Идем со мной!
   - Куда? Ты с ума сошел? - она поспешно отдернула руку. - Тебя же ищут, и схватят! Уходи скорее!
   - Я не уйду без тебя, - твердо сказал Скирт. - Как он тебя заставил? Я знаю, это все Афинион!
   Ликия отстранилась, и ее прекрасное дотоле лицо вдруг исказило какое-то хищное выражение.
   - Да, - кивнула она со странным спокойствием. - Это все Афинион.
   - Но как ты попала сюда?
   - Какая теперь разница? Уходи быстрее! - она попыталась вытолкнуть его, но он схватил ее за руки и потащил за собой.
   - Отпусти! - она вырвалась и встала у стены, в облаке черных волос, с горящими гневом глазами.
   - Ты что же, и вправду подумал, что я променяю любовь архонтов и царей на какого-то грязного скифа, не видевшего ничего, кроме своих степей? Если хочешь знать - это я привела убийцу к Моге, когда он дожидался меня в своей спальне! А потом ушла к тому, кто понимает толк в благах этой жизни!
   На миг Скирт застыл, не понимая, ослышался он, или действительно услышал жестокую правду из ее уст. Потом дикий гнев охватил его: ему захотелось убить ее на месте... Однако он сдержался, огонь в груди погас, и он рассмеялся.
   - Бедная девочка! - произнес он с грустной улыбкой. - Как же мне тебя жаль. Вряд ли ты хоть когда-нибудь сможешь быть счастлива. Ты выросла в бедности, возненавидела ее, и потому всю свою жизнь гналась за призраком богатства. А он ускользал, поднимаясь все выше, как дым. Увы - теперь ты будешь гнаться за ним бесконечно, не смея насладиться тем, что имеешь сейчас. Вдруг кто-то и где-то достиг большего, чем доступно тебе - а ты еще не с ним? Ты от наместника поднялась до полемарха, потом до самого царя - куда теперь? Советую обратить внимание на верховного иерофанта Каллимаха - он скоро станет богочеловеком, и выше его ты вряд ли найдешь кого-то в этом мире. Но поверь - сколько бы ни манил тебя золотой блеск, ты никогда не сможешь его ухватить. Он будет вечно дразнить тебя - и ты будешь предавать, пока однажды не предадут тебя.
   Он бросил к ее ногам мешок с монетами и украшениями, собранными в покоях царя.
   - Забирай и уходи. Ступай к отцу. Начни новую жизнь. Хотя - нет, -Скирт вдруг покачал головой с усмешкой, -теперь тебя вечно будет мучить мысль об упущенном. И жить обычной жизнью ты уже не сможешь.
   Он повернулся и вышел, не прощаясь.
   Свежий утренний воздух немного охладил его пыл. Ему даже показалось, что он безболезненно простил и забыл Ликию, но только встретив на дороге отряд Феллида, Скирт понял, что гнев в его душе еще не погас. Это была хорошая возможность выместить на ком-то его кипучее пламя.
   Впрочем, отчасти Феллид был виноват сам - заметив в отдалении нагруженных добычей разбойников, он отдал приказ своим димахам преследовать их и захватить живыми. Отступая, скиты увлекли преследователей в ивовую рощу, где их ожидала засада.
   Вытирая меч о ворох травы, Скирт обнаружил странную пустоту в душе. Он приказал похоронить убитых, и устроить им пышный погребальный костер. Когда пламя его уже догорало, Скирт вдруг ощутил, что вместе с древесным мхом и ветвями что-то необратимо сгорело в его утомленном сердце.
   Вечером скиты вернулись к Критобулу, дожидавшемуся их возвращения в лагере на берегу реки.
   - Ты был прав, - вымолвил Скирт, подсаживаясь к костру.
   - Мудрый человек отличается от других тем, что полностью себе доверяет, - произнес Критобул. - Ему не надо наступать ногой в капкан, чтобы убедиться в том, что капкан захлопнется.
   - Я думаю, нам пора уходить, - хмуро продолжал Скирт, точно не услышав Критобула. - Мы вернемся к местам наших старых кочевий.
   - А как же греческие общинники и рабы, примкнувшие к твоему отряду? Они совсем не привыкли к степной жизни. О них ты подумал? Если ты оставишь их на произвол судьбы -царские гегемоны будут их ловить, как охотничьи псы уток в камышах.
   - Тогда мы уйдем в Парфию, - решил Скирт. - Там примут беглецов из эллинских земель.
   - Я предлагаю тебе иное решение, - сказал Критобул. - Завтра мы отправимся в горы. И там, в горах, мы все будем жить единой общиной. Я научу вас.
   Однако судьба все решила иначе.
   С раннего утра сразу с трех сторон заклубилась густая пыль - к стоянке отряда приближались отряды Гермея.
   Свободной оставалась только тропа, которая по краю скалистых отрогов вела на запад. Туда и устремились люди Скирта, начавшие нелегкий подъем.
   - Мы окажемся в ловушке, из которой нет выхода, - неожиданно покачал головой Критобул. - Там дальше, тропа входит в каменный мешок, где всаднику не пройти, а пеших нас без труда нагонят.
   Скирт натянул поводья, оглядывая сгущающуюся у подножья гор серую пыль. Чуть поодаль показался еще один отряд, который сразу привлек его внимание. В нем не было меднолатных всадников. Облаченные в туники и гиматии люди были рослыми, как на подбор. Между ними катилась, сверкая на солнце, высокая золоченая колесница, запряженная четверкой гнедых коней с крашеными гривами и хвостами.
   - Думаю, это за мной, - указал на них Критобул. - Веди своих удальцов дальше, а я немного задержусь. Там, за поворотом, тропа расходится: одна дорога ведет к высокогорью, по другой можно спуститься на равнину. Скачите вниз, и не останавливайтесь!
   Скирт помчался в начало отряда и отдал приказ спускаться по нижней тропе. Потом слегка придержал коня, пока не оказался в самом хвосте. Тут его нагнал Критобул.
   - Зачем ты здесь?
   - Один человек не привлечет преследователей, - ответил Скирт. - Надо хотя бы сделать вид, что нас много.
   Критобул посмотрел на Скирта. Было ясно, что молодой скит говорил так не из хвастовства, и вовсе не оттого, что был готов умереть - он просто не думал о смерти. Смерть для него в тот миг не существовала.
   - Что же, тогда дождемся, пока нас заметят. И направимся в горы.
   Отряд скрылся за поворотом, где начинался густой предгорный лес. Как раз в это время вдалеке обозначились красные гребни на шлемах царских всадников.
   Критобул тряхнул поводьями, и они со Скиртом уверенно поскакали вверх, в горы, увлекая своих преследователей в тупик.
  
   Глава 18. Уход.
  
   -...И отверзнется небо и поразит праведным громом ничтожного, восставшего против владыки истины. Порождение бездны, он вершил зло и даже солнцу не отмыть от яда его черную душу, - голос Энмерсара расходился под сводами зала, как звук колокола. -Я -благородный гнев, рожденный Энлилем, творцом душ и сердец, безначальным правителем неба.
   В эту пору желтый песок уже засыпает равнины, а свирепые смерчи делают воздух удушливо сухим. Дождей почти нет, и лишь редкие грозовые ливни накрывают увядающие поля, превращая их в островки из грязной земляной жижи.
   Ревнители Энмерсара и два десятка ратников лугаля застигли Ашнута в деревне А-бар-ги округа Сар. Вместе с Нишмаром и немногими своими сподвижниками юноша намеревался укрыться близ старой мельницы, но был выдан селянами за десять сиклей серебра. Теперь участь отступников, поднявших мятеж против всесильного первосвященника Адаба, была предрешена. Пытаясь создать Общину Свободных, живущих без правителей, жрецов, армии и рабства, Ашнут поставил себя вне законов светской и культовой власти.
   Он сам уже смутно помнил, с чего все начиналось. Должно быть, люди Адаба просто потеряли веру в мир. В домах их неискоренимо поселились скорбь, страх и уныние.
   -Народ утратил все, что имел, даже своих богов, - неожиданно поведал как-то Ашнуту Нишмар. - Имена "Ану" - "Отец", "Нинмах" - "Божья Мать", и "Таммуз" -"Истинный Сын" - перестали что-либо для них значить. Верховодящие носители сана исказили их смысл, сделав лишь побрякушками на поясе своего тщеславия, бездушными оттисками могущества, красующимися на печатях, одеждах и цоколях храмов. Светлородные знаки Луны, Солнца, и Звезд - вечные символы Добра, Урожайности и Справедливости - превратились в магические регалии Энмерсара, именем которых он карает смертью или усекновением конечностей всех тех, кто хоть в чем-то провинился перед Богомудрыми. Ни ремесленник, ни волопас, ни рыбак не могут положить главу на войлок ложа и смежить веки - они забыли сон от неизбывного страха. Женщины давно лишились бус из агата, лазуритовых булавок и ожерелий из ограненного бисера. Все украшения края давно перекочевали в сундуки храмовых кладовых. Щеки Богомудрых день ото дня все розовеют, а животы пухнут.
   Если подобные слова Ашнуту довелось услышать от благочестивого Старшего Брата, то что могли говорить под сенью своих обнищалых жилищ селяне и горожане Адаба? Удесятеренные подати "мандатту", наложенные на них по слову Энмерсара, выжимали из народа всю кровь. Сама земля изошла стоном, а старики толковали, что подобного произвола не было со времен потопа.
   Вскоре после того, как Ашнут и Нишмар бежали из Храма Огня Поднебесного, обосновавшись первоначально в Краю Бездонных Вод, к ним потянулся многоликий люд: гончары, ткачи, резчики, цирюльники и землекопы. Все они с превеликим упованием смотрели на "Человека из Уммы", прозвав его Взирающим за Горизонт. Все они молили его возвысить их из праха.
   И Ашнут вещал им. Вещал слова высокой правды, что снизошла до его сердца в час расправы над крестьянином в округе Ида. Или вещало то само небо, избрав проводником своим уста человека? Он говорил и учил всех, не пропащих в духе, и жаждущие света узнавали от него, что человек - есть не храмина плоти, но отпрыск первозванных богов, что божественное - музыка его исконного естества и над ней не в праве довлеть чужое произволение.
   Такие речи не могли пройти мимо слуха "энси пресветлых мест" и его подручных. Очень скоро представился и повод свершить скорую расправу над смутьянами. Неизвестные осквернили ночью статуи Богов Дороги, стоящие на границе с Красной Пустыней. О преступлении тотчас сообщили лугалю, а в донесении указали имя Ашнута. И вот охота началась.
   Отряд преследователей долго шел по следу Общины Свободных. Ученики Ашнута часто меняли места своего пребывания, но однажды круг замкнулся. Все дороги из деревни А-бар-ги оказались отсечены в результате предательства. Начальник радетелей по прозванию Высокая Бровь загнал сынов Общины в катакомбы. Эти гранитные подземные ходы, полные летучих мышей, начинались у водяной мельницы и тянулись под сетью каналов. По словам Нишмара, у беглецов еще была надежда выбраться за пределы округа и достичь Северной Межи, однако удача отвернулась от них. Подземные ходы привели в тупик.
   Высокая Бровь - "владыка приказаний", громозвучно объявил, что отпустит остальных, если их предводитель отдаст себя в руки ревнителей.
   -Мы все - на лезвии одного ножа, - сказал тогда Ашнут своим последователям. - Но ответ за наш вольный порыв к свету должен держать я один.
   Он вышел из подземелья и дал надеть на себя оковы. Однако подручные Энмерсара, следуя тайным указаниям "энси пресветлых мест", пленили всех, беззастенчиво нарушив данное обещание. Под звуки тамбуринов воители, полыхая пластинами своих шлемов и литыми бляхами, повлекли преступников в Цитадель.
   Потом был центральный придел Храма Огня Поднебесного, к которому вела мощеная гравием дорога. У входа - быкоголовые богочеловеки ламассу -охранители праведности. Базальтовая статуя Эа в облике священной рыбы, держащего в плавниках таблицу с грозным надписанием: "Я внушал ужас толпе. Я сгибал узника. Я заставлял мятежника сознавать свои ошибки".
   Здесь вершился исход. Приказом светлейшего энси товарищи Ашнута были посажены на кол, он сам - смутьян и зачинатель беспорядков в земле Адаб - доставлен к престолу Энлиля в тяжелых оковах.
   Ашнут сознавал неотвратимость конца, но душа его не находила покоя. Небо его помрачнело. Сердце не чувствовало себя достойным истины под солнцем. Сумрак смерти, застилавший взор призрачной пеленой, леденил кровь. Но главным было то, что он не смог, он не успел, он не спас тех, кто поверил в него, как в избавителя от бремени земных невзгод. О отец небесный, вершитель судеб! Скорбь от скорби твоей! Дух от духа твоего! Дай мне мужества в час последний! Да взрастят капли утешения почву моего страдания!
   -Перед вами чудовище в облике человека, которого родила ночь, -голос Энмерсара стал еще громче. -Пусть будет он пеплом за свое высокомерие. Пусть будет зловонным прахом за дерзость богоотвратную. Пусть кровью изойдет нечистой за свершенное зло и тем смоет вину перед благоволителями мира.
   Ашнут, проглотив скопившийся в горле ком, внезапно преодолел свою мимолетную слабость.
   -Знай, - сказал он хрипло верховному энси, - что возмездие твое - торжество труса, преступление пред очами богов. Судить меня - не в твоей власти, потому как осквернил ты отчизну высокой правды тщеславием и жаждой власти. Отныне судьба твоя - судьба несчастного злодеятеля, которому суждено вечно плодить на земле семена ненависти и не знать отрады под солнцем...
   -Пусть свершиться промысел Энлиля! - объявил Энмерсар, заглушая слова Ашнута.
   Ревнители в бронзовых передниках с изображением змеи и голубя приблизились к юноше с жертвенными ножами. Ашнут закрыл глаза. О горы и пламень песчаных долин, бархат садов, жемчуг озер! Как отнять от своей вас груди? О дали, отпевающие сердце! Оправдайте дорогу мою перед светом времен! Дух мой! Возвысь меня над болью, не покидай в пустыне безотрадного мрака! Дай подняться над остовом плоти и узнать сладкий миг покоя...
  
   ...Утренний мир распускался как цветок, напитанный влагой. Письмена былого рассеялись вместе с тенями в углах храмового зала. Диокл словно вынырнул из пучины времен, воспрял как рассвет великой надежды из разрозненных осколков, составляющих колодец вековечной памяти мира.
   Да, он знал прошлое, он видел грядущее. Знал, что предначертание его - умереть вновь, чтобы вселить веру в сердца людские и позволить нетленному солнцу обогревать долины земель, иссушенных язвами лишений. Растворившись в том, что неизмеримо выше него - слиться с ним и вернуться вновь. Он оставлял свою плоть, чтоб подарить страждущим упование в истине. Плоть есть трава, что прорастает снова и снова даже сквозь каменную твердь, но в семени ее сокрыто злато бессмертного духа.
   Наставник сознавал, что угаснув, как задутая ветром свеча на этой одинокой горе, благовестие его скоро вернется в мир, и уста его будут вновь свидетельствовать о свете всем тем, кто имеет усердие в поиске высшей правды. А пока перед взором его еще кружились, словно палые листья, картины событий, которым предстояло сотрясать просторы страны Джамбу: битвы, походы, разрушение и строительство городов, смена династий и поколений. Диокл видел всадника на вороном жеребце в черном башлыке и армяке из верблюжей шерсти, слышал его прерывистое дыхание и дрожь онемевшей руки, силящейся удержать меч. Горной тропой взбирался он по склону к безвестному храму. Бессильно сползая с седла, брел нетвердыми шагами к воротам обители света. Его настойчивый стук распугал голубей, примостившихся было на дощатой кровле...
   Диокл перевел взгляд на тяжелую ясеневую дверь в главный покой храма, которая вдруг со скрипом распахнулась. Казалось, видение его продолжалось: на пороге стоял Скирт.
  
   Скирт толкнул дверь и вошел в просторный, слабо освещенный зал.
   У дальней стены стоял только один человек. И этот человек, озарив пространство блеском лучистых глаз, выступил ему навстречу бесшумной поступью.
   - Входи, - голос Диокла был далеким, но от него веяло теплом.
   Скирт от неожиданности и досады даже покачал головой:
   - Вот и снова ты спасаешь меня. А ведь я так и не расплатился с тобой за то добро, что ты для меня сделал.
   -Все это пустое, - улыбнулся Диокл. - Ты никому и ничего не должен.
   -Как же так? - запротестовал Скирт. - Я обязан тебе своей жизнью.
   -Помощь ближнему лежит за пределами всех обязательств, - сказал наставник. - Это выправление земных путей, включенных в обширную ткань Мироздания. Это выражение подлинности человеческой природы, которая обращена к нетварному благу небес. А потому - входи в этот дом смело и не обременяй себя тщетной обузой ума.
   Следом за Скиртом в зал вступил Критобул. Он немного замешкался, так как привязывал к копьям, вбитым в землю твердой рукой, исходящих пеной лошадей.
   Приблизившись к Диоклу, он опустился на одно колено и поцеловал край его одежды.
   - Приветствую тебя, учитель, - произнес Критобул. - Дозволь, о непорочный в духе,
   служить тебе и вкусить отрады от полноты твоей мудрости!
   - Проходи, Критобул, - поднял его Диокл. - Оставь в стороне излишние почести. Время для них еще не пришло.
   -Учитель! - Критобул виновато потупил глаза. - Прости нас за нашу неразумность. Спасаясь от опасности, мы осквернили кров твоей святой обители. За нами идут по следу люди Каллимаха. Они могут оказаться здесь уже очень скоро, и тогда пощады не будет никому.
   Диокл невозмутимо оглядел зал. Рядом с маленьким алтарем стоял потемневший от времени бронзовый барабан. Наставник приблизился к нему и ударил в барабан молоточком. Через несколько мгновений в проеме дальнего входа показалась фигура Видрасены. Лицо его было заспанным, но в глазах уже проглядывала тревога.
   -Собери всех на площадке перед монастырем, - велел ему наставник. - Я должен сообщить важную весть.
   Вскоре задуваемая ветром тропа у главных ворот стала заполняться людьми: монахами, послушниками и мирянами. Стекаясь со всех уголков горной обители, ученики Диокла щурились и растирали ладони. Установилась напряженная тишина.
   - Для вас настал час испытаний! - обратился к ним наставник. - Время, отпущенное мне, чтобы вещать вам об истине, исчерпано. Я вынужден оставить вас, и надеюсь, что глаза ваши отныне смогут сами видеть небо отверстым.
   Слова эти вызвали сильный ропот в рядах учеников.
   -Как же так, учитель? - не сдержал своего восклицания Антифан. - Ты покидаешь нас? Всех тех, кто не успел еще по-настоящему узнать прочной почвы под ногами?
   -Я указал вам путь, - отвечал Диокл. - Но вы должны пройти по нему сами, уверовав в свет исконной правды мира.
   -Что же нам делать теперь? - в голосе Видрасены слышалось отчаяние.
   -Покинуть гору северными тропами. Критобул знает здесь все окрестные дороги. Он выведет вас в безопасное место, где вы сможете переждать лихолетье грядущих перемен. Говорю вам от знания, которое явлено моему сердцу: скоро все изменится. Царство Гермея падет, существующие порядки нарушатся. Те, что были царями и вельможами - станут узниками и рабами. Притеснители сами станут гонимыми, всесильные - безвластными. Среди хаоса превращений этой земли только твердые духом сохранят мир и покой в своей душе. Ступайте же. Сберегайте чистоту в сердце и наставляйте страждущих в истине.
   -Позволь, учитель, остаться с тобой, - попросил Антифан.
   -Позволь и мне разделить с тобой чашу исхода, - присоединился к нему Видрасена.
   Диокл покачал головой, вспоминая отзвуки былого.
   - Даже ребенок, обжегшись об огонь, не повторяет своих ошибок, - сказал он. - Я в ответе за всех, кто воспринял сердцем исток моего пути и пошел по моим стопам. А потому я не могу рисковать вашей жизнью.
   - Но если радетели иерофанта или солдаты будут здесь, их придется задержать, чтобы смогли уйти остальные, - возразил Антифан. - Один ты не удержишь всех!
   Диокл смотрел на своих учеников с признательностью.
   -Пусть будет так, - согласился Диокл. - Вы двое можете остаться в храме.
   - А мы? - спросил Скирт. - Неужели ты думаешь, что мы, принесшие на своих плечах погоню в твою обитель, теперь убежим, прикрывшись твоим именем?
   Диокл был непреклонен.
   -Ступай за Критобулом. Я принимаю свою судьбу, а ты - должен следовать за своей. Придет время, и ты сам во всем разберешься. Ты поймешь, что главное оружие человека - глубинная мудрость сердца, а сам человек - храм истины. Таков непреложный закон небес, который бессмысленно отстаивать силой.
   Наставник оглядел нахмуренное лицо Критобула:
   -Вверяю в твои руки судьбы этих людей. Убереги их от невзгод.
   Критобул молчал, переглядываясь с учениками.
   - Нет, учитель, - произнес самый младший из них, совсем еще мальчик. - Мы были едины в жизни - будем едины и в смерти. Правду твоего Пути нельзя погубить, она возродиться и без нас. Но как мы сможем жить дальше, зная, что оставили тебя в этот час? Ты сам говорил, что сердца твоих учеников - это твое сердце. Никто не разлучит нас вовеки.
   Диокл медленно обвел взглядом лица, обращенные к нему. На некоторых из них лежала тень страха, другие были овеяны надеждой, но ни один из его последователей не отвел глаза.
   - Да будет так, - медленно произнес наставник. - Но помните: пока вы готовы сражаться - вы будете встречать врагов всюду. И лишь когда вы поймете, что вы и ваш враг - лишь два дуновения в дыхании мира - ненависть растает, как воск, а смерть перестанет вас страшить. Вы прозреете в гибели плоти лишь непреложный закон перемен, обновляющий черты мира.
   Диокл огляделся.
   - Люди, взрастившие в сердце семена ненависти - приближаются к храму, - оповестил он. - Будьте же тверды в духе своем!
   И действительно, хотя с горной тропы не доносилось еще никаких звуков, все птицы неожиданно улетели, воздух же стал плотным, точно густой дым жертвенника.
   Скирт, Критобул, Антифан и Видрасена подошли к учителю, окружив его плотным кольцом.
   Их ожидание было недолгим. Вскоре пространство вокруг вздрогнуло от лязга железа, стука копыт и шума беспорядочных голосов. В это время солнце взошло уже высоко, рассеяв завесу облаков, а кроны редких деревьев на скальных уступах заблестели лазурью.
   Первыми к площадке поднялись всадники в черных плащах, наброшенных поверх медных тораксов. В руках у них были длинные кавалерийские мечи и дроты. Следом ступили плечистые юноши в синих гиматиях, затканных золотыми звездами - радетели иерофанта. Все их оружие составляли топорики в виде лунного серпа и поясные лавровидные кинжалы.
   Преследователи вытянулись полукругом и остановились в десятке шагов от Диокла и его учеников. Кони нетерпеливо перебирали копытами. Люди молчали. Они будто чего-то ждали. Наконец все стало понятно: на тропе показались слуги в красных головных платках, несущие носилки с балдахином. Радетели и солдаты поспешно расступились, пропуская их вперед. Когда носилки поставили на землю, с них, неторопливо откинув бархатный полог, спустился человек в длинных шелковых одеждах.
   -Каллимах, - прошептал Видрасена, переглянувшись с Антифаном.
   Верховный иерофант Джамбу расправил плечи и осмотрелся. При подъеме на горную вершину ему пришлось сменить колесницу на носилки. Его голубые глаза, которые уже утратили свой привычный блеск, скользнули по извилистой тропе, каменным стенам храма и наконец встретили прямой и открытый взгляд Диокла.
   -Вот оно! - по губам первосвященника скользнула полуулыбка. - Все так, как и предписано высшим законом. И вчера, и сегодня, и до скончания времен. Любой, возроптавший на посланника неба, явившегося из солнечных врат, с позором падет. Будет истреблен в своем постыдном естестве и предан проклятию.
   -Совсем ты не жалеешь себя, первосвященник, - заговорил вдруг Антифан, не утративший своего самообладания. - Ты уже не так молод, чтобы скакать, как серна, по горным тропам. Да и ветер здесь пробирает до костей. Смотри, как бы он не продул тебе поясницу.
   Каллимах не изменился в лице.
   - Я прибыл сюда, дабы свершить правосудие, - произнес он торжественно. - Это правосудие земли за преступления перед устоями царской власти, и правосудие неба - за злонамеренное попирание законов богов. Ваша община, принявшая в свое гиблое лоно главных нечестивцев и мятежников царства, подлежит разгону, а ее наставник - показательной казни. Однако же сегодня я готов простить вас, - иерофант усмехнулся, скрещивая руки на груди и принимая позу монолитной статуи.
   -Неужели это правда? - Антифан всплеснул руками с неприкрытой иронией. - Уши мои отказываются верить столь удивительной новости!
   -Во имя создателей этого мира, - продолжал Каллимах, - я согласен явить свою милость таким бесчинным смутьянам, как вы. Но для этого ваш неугомонный предводитель должен публично покаяться передо мной, перед царем и перед всеми жителями страны и отказаться от идей, отравляющих людские умы. Тогда я, быть может, отпущу всех с миром.
   -Ты воистину являешь нам чудеса милосердия, - признал Диокл без тени улыбки. - Похоже, я был несправедлив к тебе: ты продвинулся на своей стезе.
   -Так ты готов склониться перед моей волей? - нетерпеливо спросил Каллимах. - Или собственная гордость не позволяет тебе переступить через себя?
   -Ради спасения людей, - произнес Диокл, - человек, существующий в этой плоти, этой крови и этом сознании, может смиренно пасть перед неотвратимым. Таков узкий путь к спасению живых существ. Но неизреченная правда, пребывающая во мне по милости неба, неподвластна ни силе, ни воле, ни разумению. Из нее проистекает путь необъятной благодати. Он свидетельствует из самого себя для всех, кто чист сердцем, без знаков и слов. Это путь всеобщего спасения, который невозможно истребить, так как он не имеет ни формы, ни плоти.
   -Твои вздорные речи стали еще несноснее, - Каллимах начал терять спокойствие. - Пока они окончательно не отравили все вокруг, я засуну их обратно в твое нутро, где они останутся навеки.
   - Если ты полагаешь, что мои попытки открыть людям глаза на смысл их существования лишь умножают страдания этой земли - я с готовностью приму свой смертный венец. Но боюсь, это вряд ли затянет неискоренимые раны ее плоти, - произнес Диокл.
   - Довольно!
   Иерофант сделал знак радетелям:
   -Несите цепи. Сегодня в столице будет яркое зрелище.
   Ученики невольно шевельнулись, подавшись плечами вперед, но наставник взглядом остановил их.
   - Не нужно, - негромко молвил он, делая шаг вперед.
   -Что я вижу? - Каллимах поднял брови. - Столько могучих воинов, проливших на поле боя крови не меньше, чем весенний паводок воды, собираются стоять и смотреть на страдания своего учителя? Поистине, из отважных львов этот человек превратил вас в робких овец. И вы все еще хотите служить ему?
   Ученики молчали, но глаза их сверкали огнем.
   -Оттиск божественного пребывает в ваших сердцах, - тихо прошептал Диокл. - Не оскверняйте его первозданный свет. Человек пребывает на этой земле первообразом истины, и никакие испытания мира не властны погасить ее светоч.
   Наставник повернулся к солдатам и радетелям:
   -Вверяю себя в ваши руки. Поступайте так, как сочтете должным.
   Однако подручные иерофанта не сдвинулись с места.
   -Ну! - крикнул Каллимах. - Чего вы ждете? Заковать его в цепи и доставить в Патталу.
   -Я не могу наложить оковы на бодхисатву, - сказал вдруг филарх конников. - У нас не было такого уговора. Хватать преступников - вот моя работа. Но поднять руку на святого, обращающего к нам свое милосердие - свыше всяких сил.
   -Убожество, - губы Каллимаха искривились. - Кто поставил тебя командовать людьми, Эвмен? Твое призвание - пасти коров на полях, воняющих навозом. Неповиновение мне, как вестнику царской воли, карается смертью. Может быть, ты собрался разделить с этими злодеями их участь?
   Филарх молчал. Молчали и его воины. Никто из них не обнаруживал желания подчиняться распоряжениям первосвященника.
   - Выполняй приказ, Эвмен, - Диокл протянул руки навстречу филарху. - Пусть не станет жизнь моя причиной умножения скорби невинных.
   Эвмен посмотрел на Каллимаха, потом на Диокла - и с отвращением швырнул оковы на землю. Железо гулко звякнуло, ударившись о твердую землю.
   -А вы что стоите, будто каменные столбы? - рявкнул иерофант на радетелей. - Кого я кормлю со своего стола, одаряю одеждой, деньгами и привилегиями? Или вы тоже, как неблагодарные псы, решили отвернуться от своего хозяина?
   Радетели перетаптывались с ноги на ногу. Среди них был некто Тимей - человек самого презренного происхождения, бывший в прошлом разделывателем туш в мясной лавке, но сумевший возвыситься за особое рвение и преданность Каллимаху. Сам вид его был безобразным: ломаный нос, только один зрячий глаз. Именно за это уродство его и прозвали Циклопом.
   - Господину угодно, чтобы мы заковали этих людей в цепи, или он желает, чтобы
   мы по-тихому умертвили их здесь, а потом выставили на площади их головы? - осведомился он с подобострастием.
   -Ты прав, Циклоп, - неожиданно согласился иерофант. - Нужно истребить их сейчас, как саранчу в поле, как вредоносный сорняк, чтоб не было потом лишних пересудов. Ни к чему смущать жителей столицы ненужными вопросами. Действуй!
   Тимей, крепко зажав в кисти топор, осторожно приблизился к Диоклу.
   -Смелее, - ободрил его наставник. - Сделай то, что от тебя требуют, и покончи с сомнениями.
   Радетель, еще совсем недавно ощущавший в себе решительность и бодрость, заметил, что рука его потяжелела, а пальцы вспотели. Несколько раз он пробовал поднять топор, но опускал его снова, не выдерживая взгляда наставника.
   -Нет, не могу! - сдался он, отбрасывая оружие в сторону.
   -Да это бунт?! - вскипел Каллимах. - Вы что же, утратили свой рассудок в присутствии этого нечестивца? Это только человек. Это не бог, не полубог, не святой. Он никто!
   -Может, он и человек, - пожаловался Тимей, - но только у меня такое чувство, будто я собрался осквернить святилище Зевса Кронида. Тело само противится мне, точно я умыслил святотатство...
   -Навозные мухи! Помет шакалов! - лицо иерофанта раскраснелось, он брызгал слюной.
   Впервые Каллимах столкнулся со столь откровенным неповиновением. Вся его власть, блистательное величие и непреклонная воля обращались в пыль на вершине этой одинокой горы. Первосвященник не скоро овладел собой.
   -Что ж, - наконец выговорил он. - Если все вы захлебнулись в своей поганой беспомощности, я научу вас настоящей твердости духа.
   Иерофант вырвал дротик у одного из всадников.
   -Смотрите, недомерки! Сыновья ослов и баранов, - Каллимах попрочнее уперся в землю ногами и поднял взгляд на Диокла.
   -Каллимах, - негромко позвал наставник. - В мой последний час я освобождаю тебя от вины за все, содеянное тобой в прошлом и настоящем. Только несчастная омраченность твоего сердца являлась проводником твоих действий. Я молю небеса, чтобы они послали тебе избавление от твоей тяжелой ноши.
   Иерофант стиснул зубы. Протерев глаза, он отвел назад руку в своем привычном жесте...
   Но Диокл сам шагнул ему навстречу, прежде чем кто-либо успел этому помешать. Острие глубоко вошло в грудь, со свистом прорвав тонкое одеяние. Каллимах, подступив к наставнику, тут же выдернул свое оружие и как-то странно посмотрел на свою руку, а потом на Диокла.
   Уже через мгновение лицо иерофанта вдруг покрылось мертвенной бледностью. Углубившиеся складки морщин перешли в страшную гримасу. Он отшатнулся, сам едва устояв на ногах. Дротик вывалился из его руки.
   Никто не шевельнулся. Оцепеневшие люди видели его стеклянные глаза, утратившие всякое выражение, видели трясущиеся губы, которые словно пытались что-то
   сказать, но не могли. Каллимаху будто не хватало воздуха. Он заметался, дико озираясь по сторонам, потом опустил голову и закрыл лицо руками. Всем показалось, что они слышат отзвуки сдавленных рыданий.
   Еще какое-то время ему смотрел вслед: иерофант удалялся, шатаясь и спотыкаясь о камни. Пару раз он падал, но поднимался на ноги.
   Радетели и воины словно опомнились. Засуетившись, они начали поспешно покидать горную тропу, не глядя друг на друга. В этот момент Диокл покачнулся, но
   Скирт успел подхватить его. И тут леденящий душу вопль огласил пространство - это первосвященник Джамбу свалился в пропасть.
   Наставник, которого осторожно положили на свернутые плащи, дышал теперь тяжело и прерывисто. Из зияющей раны хлестала кровь. Видрасена оторвал полу своей кашаи, чтобы обвязать грудь Диокла, хотя все уже понимали тщетность любых усилий сберечь его жизнь.
   Ученики несмело обступили того, кто был для них путеводным светилом на сумеречных дорогах мира.
   - Учитель! - негромко прошептал Скирт, только сейчас осознав подлинное место в своей жизни этого угасающего теперь человека. - Учитель, не оставляй меня!
   -Поверь мне, - Видрасена положил руку на плечо Скирта, - смертью своей он сделал гораздо больше, чем иные сотворили бы и за десяток жизней. Он встретил долю, к которой шел под небесами, и доля эта - жертва собственной бренностью ради будущего людей. Сегодня она искупает причины и условия ущербности нашей земли, завтра - искупит ошибку и самого рода людского, отступившего от первоистока смысла ради помраченности своеволием разума.
   Наставник глазами сделал знак ученикам оставить его наедине со Скиртом. Те молча подчинились.
   -Холодные тени Гималайских гор обнимают полную луну, - едва различимые слова, точно бабочка, спорхнули с остывающих уст.
   -Я не понимаю, - замотал головой Скирт. Он с тревогой смотрел на рану, перевязанную несколькими тряпицами, уже набухшими от крови.
   -Поймешь, - теперь губы Диокла не двигались, но Скирт явственно слышал его. - Путь без начала и конца невозможно запятнать. Когда распускается весенний цветок, сила его благоухания заполняет все окраины земли...
   Наставник закрыл глаза. Из травы донеслась протяжная песня сверчка.
   -Учитель! Не умирай!
   Диокл был еще жив, хотя с каждым мгновением его оставалось все меньше. Он стиснул руку Скирту, пытаясь объяснить, как это невыносимо прекрасно - исчезнуть, раствориться в вековечном пространстве, слившись с Дыханием Мира - но слова его уже не прозвучали, превратившись в дуновение ветра на тропе к Золотому Городу.
   Скирт отпустил руку Диокла, и она безвольно упала на горную тропу.
   Над ними возвышалась громада храма. Скирт поднял голову. В который раз храм оказывался на его пути! Может быть, это был знак для него?
   Глава 19. Рождение.
   Здесь, в вымощенной грезами солнца земле Ханаан, словно вышедшей из уст небес, амореи и иевусеи, катившиеся как волны моря, остановились, чтобы смешать свой непокорный дух с зевом сыпучих пустынь, островерхих гор и травяных плоскогорий. Они отдали земле Ханаана свою волю, но получили от нее силу созидания: отвели грунтовые потоки, бросили зерна посева в скудородное ее нутро, разогнали сонную немощь долин и проложили дороги к ветряным горизонтам.
   Память о них, смутная, как болотные туманы низин Хеврона, осталась как о Людях с Западных Холмов, которые смешались с теми, кто двигался с севера, и сообща победили хаос края, называемого издревле "бездной замкнутых долин". Подопечные иль-бити, богов общинного единения, они были настойчивы и упорны. Стойкость жила в их крови, обращая вспять Злое, недужное Ирры и коварное Семи Ашакку. Столь рьяно возносили они мощь своего племени, принявшего выбор новой жизни, что четыре стороны света смотрели на них со вниманием.
   Но потом появились другие, те, кого называли Пришедшими Издалека - странники из Харрана. Эти и вовсе были чужаками, попавшими в песчаные объятья Ханаана по милости своего бога. Но они несли с собой юность неискоренимого возрождения и любовь к жизни. Это были Дети Авраама. Неизбывная процветательность их рода оказалась столь сильна, что вызвала ревнивую зависть у всех соседей и богов их. Однако пришлые люди иврим, сберегая единоначалие "двенадцати колен", смогли сделать Ханаан оплотом своей избранности, оттеснив за перевалы и водоразделы всех зложелателей израилевых: хеттов, семитов и филистимлян.
   Отважные воплотители слова Яхве, они избавили просторы желто-рыжих земель от прозябания. Очень быстро поселения из глиняных мазанок сменились каменными городами, нехитрые дамбы - большими оросительными каналами. И расцвел на неподступной скале стольный град Иерушалаим, укрывший в своих зубчатых стенах магическую мощь Ковчега Завета. Здесь, должно быть, возликовал сиятельный Яхве, взирая на дела и судьбы тех, кто строил дома и храмы, растил сады и рощи, воспитывал детей. Разгладился горизонт суровых бровей, и улыбка тронула губы бога.
   Петроний восторженно изучал град Давида. Это была песня в океане мира, в которой смешались величие и грусть: таинство цветения. И душа его словно взывала к городу с надеждой на вековечное благоденствие сердца. Просила: возверни обо мне свой зов, младость печалистая! Твоя явь: начало и утро всех зорь. Бархат садов твоих - весна жизни и молоко созревания. Солнцеголовые храмы - твердь вневременья. Полнодневное чудо, дивность даруй взращенному вновь! О возгорающее средь облаков, о явь неспешная! В твоем облике - заветные слова и память первородности. Твой омут - заветы звезд. Твое дыхание - ветер памяти и мягкость цветов. О глубь речительности небес - загадка замысла и произволения судеб!
   Здесь мало что изменилось со времен Давида. Городские кварталы шумели, как пестрые муравейники, пахли трагантом и соком маслин. Флейты, трещотки и барабаны не смолкали ни на мгновение - их неувядающая музыка воскрешала зыбкие тени первых странников из Харрана, тех, кого с благоговением называли "светозарные люди исхода".
   О как проворны, точно горные серны, были девы Иерушалаима - умащенные ладанной камедью, обвитые цветными лентами, они скользили по улицам в шорохе тонкотканных платьев и дарили робкие взгляды из под черных ресниц. Дети казались
   неизбывно беспечными, словно бы пригубившими нектара небесного спокойствия. Заполнявшие все скаты широких крыш, они лакомилась миндалем, финиками и лепешками с медом, сбрасывая на мостовые косточки и сухие листья. Лотки купцов трещали от обилия товара: здесь были треножники и жертвенные сосуды, минеральные краски, столовые приборы, амулеты и лечебные травы. Драгоценные каменья ясписа, сардиса, аметиста и самоцветов в золотой и серебряной огранке соединялись в мозаику цветов и от них исходили неуловимые хоралы, подобные колыханию озерной глади.
   Петронию сразу полюбился этот край, обласканный небесами. Прервав свой долгий путь в Италию, он поселился в двух кварталах от горы Сион, рядом с подворьем Иоава - добродушного потомка сеирских скотоводов. Его крохотный домик, окруженный с фасада раскидистыми гранатами, упирался боком в бревенчатое зернохранилище, возле которого денно и нощно сновали мокрые от пота носильщики с холщевыми мешками. По улице бегали куры, с подворья пахло засмердевшими бараньими шкурами и мясом, которое жарили на углях, а мусор от плетельщиков корзин растаскивался по всему кварталу. Но за всей внешней суетой округи проглядывала греющая душу благочинность земли-основы, заставившая Петрония очень быстро позабыть изящные, но бесчувственные колоннады и базилики Тарента.
   За годы, проведенные в Иерушалаиме, у Петрония была возможность внимательно осмыслить весь свой жизненный путь и знания, полученные по воле небес от своего учителя. Среди горожан он стал известен, как искуснейший лекарь и тропа к его дому никогда не оскудевала.
   -Дело твое угодно Господу, глава твоя помазана елеем, - говорили благодарные люди, уже не надеявшиеся подняться на ноги. - Благословен ты Богом и несешь в душе свет жизненный.
   Петроний никогда не ошибался в прогностике, а в практике исцеления от недугов врачевал не столько средствами траволечения и хирургии, сколько деятельной теплотой своего сердца. Основой успешного лечения он полагал любовь к своему ближнему.
   Шло время, и земля Ханаанская встретила первые поветрия перемен. Неизменно улыбчивый Иоав, навещавший Петрония тихими прохладными вечерами, стал хмур и задумчив.
   -Возложено на плечи наши хранить заветы Господа и соблюдать все заповеди его, как записано о том в законе Моисеевом, - сказал он как-то, - Ведь наставлял Яхве: "Пусть сыны ваши наблюдают за путями своими, чтобы ходить предо мной в истине". Но теперь закон Моисеев попирается римским сапогом. Саддукеи продали Завет. Они стали цепными собаками, которым хозяин бросает обглоданные кости. Фарисеи, праздно болтающие о силе заповедей Господних, лишь попусту сотрясают воздух. Лицемерные лисицы, они изменчивы в своих настроениях, как морской бриз. Кто же объединит сынов Израилевых для непреклонной борьбы?
   -О какой борьбе толкуешь ты, многопочтенный Иоав? - спросил Петроний.
   -О той, в которой каждый из детей Авраама, от Дана до Вирсавии, поднимется как один человек, чтоб отстоять святость высокого закона от поругания и бесчестья.
   -Создатель укрепил в духе сынов Израилевых, - мягко проговорил Петроний, - но борьба не может быть благоугодным делом под небесами.
   -Хасмонеи сбросили гнет Селевкидов, осквернивших Жертвенник Всесожжения, и отстояли веру наших предков в ее подлинном облике, - пылко возразил Иоав. - Вот и теперь люди от колен Иехуды и Биньямина хотят объединиться, чтобы низринуть власть отродья волчицы. Народ говорит о мессии. Посланник Яхве придет, чтобы повести за собой.
   Петроний лишь покачал головой. Он уже слышал о зелотах и ессеях - фанатичных
   поборниках Завета, убивавших римских солдат и купцов. С каждым днем земля Иудейская вбирала в себя все больше людской крови.
   -Пойми, достойный Иоав, - глаза Петрония зажглись уверенным ровным огнем. - Насилие отвращает от лика Бога и от правды его небесной. Кровь порождает только кровь. Не для того пришел человек в этот благословенный мир, чтобы лишать жизни себе подобных и отстаивать истину с оружием в руках. Это не Путь, это пропасть духа, из которой уже нельзя подняться.
   Хозяин подворья неожиданно сник:
   -Как же нам быть? На что надеяться?
   -Поверь мне, - Петроний положил свою руку ему на плечо, - скоро все измениться. Я вижу в небесных знаках отблеск зари, которая очистит сердца людей от всех сомнений. Ты сам познаешь ее тепло.
   -Желал бы я, чтобы все было по слову твоему, - вздохнул Иоав. - Быть может, люди не зря обращают на тебя свои взоры и говорят, что в твои уста Господь вложил мед правды?
   Рано утром, едва прокричали первые петухи, соседский мальчишка забарабанил в дверь Петрония.
   -Вставай, Петрос! - закричал он. - На постоялом дворе трое бродячих жрецов из восточной земли спрашивают о тебе.
   Петроний встал с деревянной скамьи и быстро оделся. На улице пахло жасмином. В загонах блеяли козы. Где-то на углу женский голос протяжно напевал:
   "Я сошла в ореховый сад посмотреть на зелень долины, поглядеть, распустилась ли виноградная лоза, расцвели ли гранатовые яблоки?.."
   Дароносное солнце над городом стало пурпурным, хотя земля еще дышала свежестью зелени. Петроний миновал ближайшие дома и давильни винограда. В подворье он прошел через всю веранду, сложенную из дерева ситтим и оказался в столовом покое, окна которого оставались в этот час еще завешенными червлеными сихемскими кожами. И только прощелы в потолке освещали помещение бледными полосками.
   На лавке сидели чужеземцы в запахнутых дорожных кафтанах, опоясанных кушаками, и широких штанах, заправленных в сапоги. Лица их, цвета храмового воска,
   казались неподвижными, узкие прорези глаз смотрели немигающим взглядом.
   -Привет тебе, славящий истину по правде ее, - сказали они, не отворяя уст.
   Петроний вместо ответа процитировал слова пророка Ездры:
   "Ты из всего круга земного избрал себе одну пещеру, и из всех цветов во вселенной избрал для себя одну лилию".
   -Блажен муж, провидящий судьбы мира, - молвили странствующие жрецы, - мы рады, что ты уже знаешь.
   -Да, - прошептал Петроний. - Он родился. Скоро я вновь увижу его. И тогда тьма обратиться в свет, а из праха взрастут молодые цветы.
   -Испивший мудрости от небесных путей, - обратились вновь жрецы к Петронию, - почему не поспешаешь в Вифлием, к дому Иосифа? Звезда взошла над небосклоном, чтоб воскресить веру человека в бессмертие духа. Но этой звезде еще нужен проводник на горизонтах ее восхождения, чтобы смогла она явить миру свет лика своего. Так будет до срока, покуда праздник большой жатвы не согреет землю спелым урожаем. Небеса послали тебя указать дорогу новому светилу.
   -Вы видели его? - спросил Петроний.
   -Да. Мы свидетельствовали истоку зари, зачинающей новый день.
   -Будьте спокойны, почтенные, - уверенно проговорил Петроний. - Я встану за главой его и направлю первые шаги спасителя людей, как он направлял мою жизнь когда-то.
   -Пребывай в мире, - жрецы поднялись с лавки и покинули столовый покой.
   Выйдя на улицу, которую уже заполнил настойчивый птичий гомон и приглушенные разговоры разбредавшихся по городу ремесленников, Петроний оглядел сводчатые перекрытия Храма Избрания, вырастающие среди линий крепостных башен, садов и дворцовых строений. Высоко над ними, в лазоревой вышине, проступало ослепительное сияние. Разгоняя ленивые челны облаков, над миром восходила немеркнущая звезда.
   Эпилог: Послушник.
   В безвременье храмового полумрака голос Наставника негромко, но уверенно вещал:
   - Если храните спокойствие в сердце своем, то веления Неба будут для вас вашими желаниями, а ваши желания будут велением Неба. Единый с миром не видит различия между тем, что он должен сделать, и тем, к чему влекут его желания. Тот, кто забывает себя - тот понимает себя. Кто отказывается от себя - обретает себя истинного. Тот же, кто пытается удержать себя, цепляясь за привычные образы -теряет себя целиком.
   - Скажи, Учитель! - обратился к наставнику один из учеников, молодой, юркий, с быстрыми живыми глазами. - А правду говорят, что твой род и род самого Так Преходящего состоят в прямом родстве? И что имя его - Шакьямуни - означает "Величайший из саков", а из этого народа происходишь и ты?
   Наставник нахмурился, но в глазах играла веселая улыбка.
   - Как зовут тебя, бхикшу?
   - Диокл, - отозвался тот. - Сын Сополида.
   Скирт внутренне вздрогнул. Он присмотрелся к юноше - нет, только смутное сходство и имя роднили его с человеком, которого наставник когда-то знал. Впрочем, любая случайность - есть знак, указующий дорогу...
   Долгие годы пронеслись над многострадальной землей. Царство Гермея, последнего династа из плеяды греко-индийских царей, рухнуло, сметенное новой волной врагов. Разрозненные скифские племена с кочевий Окса и Яксарта сумели наконец объединиться в необоримую силу, перед которой уже не смогли устоять потомки Деметрия Аникета. Вожди из Рода Пса - Кусанов, известные доблестью среди бескрайних степей, начали новый этап в истории Джамбудвипу. Очень скоро память о былом величии и просвещенной мудрости эллинов увяла на ее просторах, бурные вихри перемен почти до неузнаваемости изменили облик древнего края. Но сердце человека - это зеркало
   Вселенной, в котором сохранены все мириады вещей. Это протяженность, связывающая контуры событий и звенья явлений в единый узор непреходящего. Всякий раз, начиная движение из туманного истока, она неизменно в этот исток возвращается. Реальность сердца сокровенна, как сам мир. В ней заключен Путь, а в наследии этого Пути - преемственность божественного начала, одухотворяющего все сущее.
   - Скажи мне, Диокл, понимаешь ли ты, в чем разница между тобой и Буддой?
   - Конечно! Он был великим учителем древности, а я...
   - Нет, Диокл. Между вами нет никакой разницы. Как нет никакой разницы меж тобой и Тем, Кто только пришел в этот мир для спасения всех живущих... Не знаю, быть может, я должен гордиться тем, что в моих жилах течет капля крови самого Шакьямуни - но какое это имеет значение? Ведь все мы едины перед лицом этого безбрежно текущего из прошлого в будущее необозримого мира...
   Скирт прикрыл глаза.
   В неизмеримой дали на западном небосклоне ярко сияла немеркнущая звезда ...
  
   Примечания.
   Трибун - командующий легионом.
   Центурион - командир сотни.
   Гастаты - тяжеловооруженные копейщики, составлявшие первую линию манипул.
   Принцепсы - тяжеловооруженные копейщики, составлявшие вторую линию манипул.
   Триарии - пехотинцы третьей линии манипул, вступавшие в бой в самый решающий момент.
   Милларий - древнеримская мера длины, равная 1, 598 км.
   Ариовист - вождь германского племени свевов.
   Афраний - военачальник Помпея в 3-й Митридатовой войне.
   Квестор - помощник консула.
   Квирин - один из древнейших италийских и рисских богов.
   Палудамент - плащ римских полководцев.
   Котурны - высокие сапоги из кожи.
   Артавазд - царь Армении.
   Ород Второй-царь Парфии (57 -38 гг. до н. э.)
   Легат - помощник консула.
   Велиты - легковооруженные пехотинцы.
   Гладиус - короткий римский меч.
   Пехлеван - самоназвание парфянских воинов.
   Ан - Старейшина богов, существовавший еще до отделения Неба от Земли.
   Энлиль - повелитель воздуха и ветра, властитель мира. Второй глава собрания шумерских богов.
   Инанна - "Госпожа Неба", богиня, воплощавшая силу природных стихий.
   Уту - божество солнца.
   Энки - (Эа) - божество мудрости.
   Нинурта - "Владыка Земли", сын Энлиля.
   Нинмах - богиня-мать.
   Нинхурсаг - "владычица лесистой горы", супруга бога Энки.
   Эн, энси - "господин", жрец.
   Лугаль - вождь-правитель.
   Дильмуп - в представлении древних шумеров колыбель человеческой цивилизации и их прародина.
   Гунд - подразделение из десяти тысяч человек (парф.)
   Драфш - подразделение из тысячи человек (парф.)
   Нахвадар - "Держащий первое место", наместник сатрапии в Парфии.
   Маздаизм - религия древнего Ирана, послужившая основой зороастризма.
   Атраван - "Следящий за Огнем", зороастрийский жрец.
   Заотар - главный жрец в зороастрийском храме.
   Заратуштра (Заратустра) - основатель зороастризма, которому было дано откровение Ахурамазды в виде Священного Писания.
   Золотой город - его развалины обнаружены на дне озера Фушиан Ху. По структуре он удивительно напоминает шумерские города.
   Хутуусы - Чжичжи шаньюй.
   Вексиларий - римский знаменосец.
   Чжуки - князь у хуннов.
   Лули - младший князь.
   Темник - командир сотни.
   Хайрэ - древнегреческое приветствие.
   Тихэ - древнегреческая богиня счастья.
   По-скифски слова Счастье и Участь обозначаются одним словом (в греческой транскрипции - Богдас[т]).
   Феогнид - древнегреческий поэт 6 в. До н. э. из Мегар.
   Алкей - древнегреческий поэт 7 в. До н. э. с о. Лесбос.
   Тит Лукреций Кар - древнеримский поэт и философ.
   Орхестр - площадка для выступления театральных актеров (греч.)
   Телестерион - "Место посвящения", святыня (греч.)
   Артемида - древнегреческая богиня охоты.
   Лекиф - керамический сосуд с узким горлом (греч.)
   Пентекостер - командир подразделения из 70 воинов (греч.)
   Экзомида - пурпурный хитон с завязкой на левом плече (греч.)
   Геба - богиня вечной юности (греч.)
   Ксистон - трехметровое греческое копье.
   Спейра - подразделение в 256 гоплитов.
   Онагр - древнегреческая метательная машина.
   Эред - бог мрака (греч.)
   Танатос - олицетворение смерти в греческой мифологии.
   Клото - богиня судьбы, ткущая нить жизни (греч.)
   Бу-цзян - младший военачальник в Древнем Китае.
   Семь Богов - культ, существовавший у сако-массагетских племен и включавший в себя поклонение Папаю, Арию, Табити, Апи, Гойтосиру, Артимпасое и Тагимасаду.
   Нанна - бог Луны (шумер.)
   Нингаль - супруга Нанны.
   Демиург - творец - владыка.
   Тагимасад - скифский бог, отождествлявшийся с Посейдоном.
   Гойтосир - скифский бог ветров, гроз и бурь.
   Гандавьюха-сутра - канонический текст махаянского буддизма.
   Бодхичита - понятие махаянского буддизма, означающее пробуждение сердца.
   Сикофант - доносчик (греч.)
   Адаб - древний шумерский город в Северном Междуречье.
   Бильту - (талант) - шумерская мера веса, равная 30, 3 кг.
   Куфья - шумерский головной убор.
   Лугальбальда -"Младший Царь", полулегендарный правитель древнешумерского города Урук (17 в. до н.э.)
   Энмеркар - полулегендарный правитель из Первой династии Урука.
   Этана - мифический царь древнешумерского города Киша.
   Суккалмах - "Великий Посланец", помощник лугаля.
   Гуд-си-са - "Месяц зажигания огней" по шумерскому календарю.
   Нингирсу - (Нинурта), сын бога Энлиля (шумер.)
   Ану - (Ан), бог Неба (шумер.)
   Ки - богиня Земли (шумер.)
   Нуску - бог огня и палящего зная, сын и советник Энлиля.
   Гильгамеш - лугаль Урука, легендарный правитель и герой.
   Амматум - (локоть), шумерская мера длины, равная 49 см.
   Эрешкегаль - богиня-владычица подземного царства.
   Нергал - бог ужаса и истребления.
   Апин-ду-а - "Месяц отпускания плуга" по шумерскому календарю.
   Наннар - Нанна.
   Эфеб - юноша (греч.)
   Стилос - бронзовый стержень для письма (греч.)
   Кера - дочь Ночи и Мрака, древнегреческая богиня смерти.
   Ханаан - древнее название территории Палестины.
   Амореи - (сутии), кочевой западносемитский народ.
   Иевусеи - народ семито-хуритского происхождения.
   Ирра - аккадский и вавилонский бог войны и чумы.
   Ашакку - аккадский демон, вызывавший болезни.
   Сикль - (шекель), шумерская мера веса, равная 8,4 г.
   Сеир - древняя гористая местность между Красным и Мертвыми морями.
   Яхве - (Иегова), бог древних иудеев.
   Давид - второй царь Израиля, младший сын Иессея из Вифлиема.
   Моисей - "Моше", сын Авраама, пророк, получивший 10 заповедей Яхве.
   Саддукеи - иудейская партия духовенства, выступавшая за сотрудничества с римской властью.
   Фарисеи - религиозное течение, отстаивавшее соблюдение Завета, но не соблюдавшее последовательности в своих действиях.
   Ездра - первосвященник, воссоздавший иудейскую государственность на основе закона Торы.
   Хасмонеи - (Маккавеи), лидеры восстания против власти Селевкидов в Иудее.
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"