Перов возвращался в свою маленькую квартиру в пасмурный тоскливый день. С самого утра ему казалось чем-то ужасно то, что придется, окончив работу, довольно уже для него безрадостную, возвращаться к еще более безрадостной, скучной и противной домашней жизни. Он завидовал английским рабочим позапрошлого века, которые работали по шестнадцать часов в сутки. Только такой полный рабочий день мог бы избавить его от необходимости мириться с тем, что приходится пережить в это проклятое время между сегодняшним рабочим днем и рабочим днем завтрашним. Так было с ним довольно часто, когда не радовало ничто из того, что окружало, что было сказано его сотрудниками за день. Он работал машинистом пассажирского электровоза ЧС 2, и сотрудник был часто только один, и поговорить они не могли, до того ли ему на этой ответственной работе.
Конец этого назревающего уже кошмара был неотвратим. В гадком мрачном подъезде почему-то пахло дождем, мокрой листвой лип, которые выросли во дворе уже достаточно большими. Почему этот несравненный запах детства появился сейчас, когда появление его не могло уже решительно ничего изменить. Не ко времени оказалось словно все это очищение природы, обновление красок окружающего мира из-за одной только неизъяснимой заботы о чем-то ещё неясном но давящем. Словно бы вспомнилось ему какое-то неприятное обстоятельство, которое забылось, и чтобы разрешить его, нужно хотя бы его вспомнить.
С Верой Сергеевной он был женат уже пять лет. Все это время его не удивляло, что никаких серьезных разногласий с этой женщиной он не имел. По-видимому, характеры их настолько совпадали в первое время, что не было уже ничего, что могло бы расстроить эти отношения. Их дочь находилась у бабушки, это продолжалось иногда до нескольких суток и не удивляло никого. И вот, войдя в комнату, он не понял сразу где его "благоверная". То, что перед ним предстало, не вызывало никаких сомнений в том, что на лицо было самое страшное, что он мог бы представить в этом случае. С женой был тот самый его недавний приятель, который как-то долго и упорно ему не нравился. Теперь же они не просто были вместе, а было то, чего и прощать нельзя, потому что есть, вероятно предел даже прощению.
Чужак быстро вскочил, но Петров сразил его ударом кулака в челюсть. Он достал невесть откуда самозарядную "Сайгу", и спокойно сказал:
-Одевайтесь.
-Антоша, миленький, прости. - просила его Вера, продолжая одеваться, словно ей стало невыносимо стыдно за свое положение.
Ничего, так же спокойно продолжал Петров, сейчас разберемся. Они под прицелом "Сайги" вышли во двор и покорно влезли в просторный багажник "Волги ГАЗ 31029"
Уже неминуемой казалась расправа, когда "Волга", слегка покачиваясь на кочках неслась вглубь зарослей тальника, и остановившись, затихла совсем. Петров вышел из машины, выпустил своих пленников и под угрозой своего оружия велел лечь на живот так, чтобы шея была на старом, выброшенном рекой мореном бревне. Только сейчас подумал, заряжен карабин или нет, ему вспомнилось, что там один лишь патрон и достал из багажника большой, остро отточенный топор. Ему жалко было своей непутевой жены, помнилось еще очень что он жалел ее, что это было самое близкое существо, и даже что ему хотелось сильно, чтобы она жила еще после него , а не иначе. Патрон он решил приберечь для нее, а обидчику отсечь голову сразу, чтобы словно просто проверить силу. В этот момент за спиной у него появился цыган, который потрогал его осторожно сзади за левую руку.
--
Брат, положь топор, - сказал он.
Петров был страшно напряжен, он чуть не заплакал, а немного уже погодя, и вправду пустил слезу. Никто еще прежде не называл его братом, потому, что он был единственным ребенком в семье. Снова Вера из мрази превратилась в его прежнюю возлюбленную, но только словно бы она заболела чем-то сильно. Грех понимается как болезнь, и больная совесть является страшным недугом. Если есть еще какая-то возможность спасти человека, то не стоит от этого отказываться. Так мы надеемся на исцеление дорогого человека, даже когда вынесен приговор врачей, жизнь сохранить еще можно. Вдруг это всё же произойдет.