Аннотация: На Земле пропали люди... Остался один мальчик...
Они прилетали каждую ночь. Вначале на горизонте сверкали молнии, потом появлялись шары, и по долине ползли ровно тридцать три светлячка, испуская в нежный ночной воздух фонтанчики спор. Вслед за этим вырастали странные травы подлунного цвета, а потом уже днем они вяли и умирали. На следующую ночь, если по небу плыла луна, все повторялось, и он, наблюдая за ними, удивлялся долготерпению светлячков. Но однажды днем травы не высохли, а только съежились, а ночью дали новые побеги, и он спустился вниз и безжалостно вытоптал всех до единого, а было их ровно сто двадцать семь. От страха перед неизвестностью и одиночеством он долго бродил по долине, плакал и звал неизвестно кого.
Он жил в левом, третьем по счету каземате. Первый был разрушен. Внутренности, вывернутые наизнанку, были разбросаны по склонам долины. Второй от взрыва потрескался, в нем было сыро и холодно. Сохранился только третий. Даже поржавевшее орудие исправно катилось по круглому лафету, а элеватор подачи снарядов все еще блестел от черной графитовой смазки.
Он занимал командный пункт. С одной стороны тянулись бойницы, с другой -- двухъярусные койки. В центре металлическая лесенка вела в стальную башенку наблюдателя - спансон, из которой просматривалась вся долина, бухта и море от Павловского до Николаевского мыса. Дверь прочно вросла в стены, и он спускался в люк, который вел в темный сводчатый коридор. Вдоль стен на изорелях, как питоны, лежали кабели да тлели лампы в толстых, пыльных плафонах. Слева в гору убегали бесчисленные туннели. Справа, в зарядной, на лотках лежали снаряды и картузы к ним. Он их не трогал, боялся, обходил стороной, принимая за великанов, которые только и ждали, когда их кто-нибудь потревожит. За бронированной дверью открывались ступени, заросшие травой и усыпанные каменной крошкой. И если сделать три шага наверх, то можно было оказываться на орудийной площадке, и перед самым твоим носом -- хобот пушки, скособоченный набок и тоскливо смотрящий в сторону моря.
Сам не зная зачем ушел в то утро. Травы стегали по коленям. Должно быть, что-то повлекло. На повороте серпантина услышал то, что чудилось несколько дней - голодный вой. Но в этот момент сознание как всегда раздвоилось: настоянные запахи горячих трав и моря сбивали с толка, а звук ручья был невыносим. Да и ниже этой границы он давно не спускался.
Весь день он провел, кружа на одном месте, не замечая, как подошва на правом ботинке пришла в негодность. Его мучил дилемма: как соотносится высота берега с уровнем, на котором лежала галька - бесчисленные окатыши казались ему ключом к решению, но вначале их надо было пересчитать. Только усталость и боль в ступне привели его в чувства. Ушибленный палец стал сигналом к осознанному поведению. "Стоп, - сказал он сам себе и выбрался из ямы, которую вырыл. - Выше меры и конь не скачет..." Потом его отвлекла колышущаяся трава на гребне берега. И он восстал из неудобного положения. Оказывается, лежал поперек тропинки: ноги вверх по склону, голова внизу. Долго вытряхивал из ботинка мелкие камушки и, поискав в кармане проволоку, подвязал подошву. "Ах, какой я ловкий!" - похвалил он сам себя. Проволоки хватило ровно на два с половиной оборота. Рот не успел закрыться, как череда звуков наполнила вечерний воздух и чуть не привела к новой цепочке рассуждений. На этот раз все обошлось -- не стал раскачиваться из стороны в сторону, потому что в долину снова донесся лай. "Ага... -- сказал он, -- вот куда я иду..." У него появилась цель, которая хотя переместилась на край сознания, но не пропала окончательно. "Главное, думать только о ней!" -- рассуждал он. Мешал ушибленный палец, а к голоду он давно привык. Потом его заинтересовала первая звезда, появившаяся на небосводе, и дело кончилось плохо, -- когда количество звезд превысило шестьдесят шесть тысяч, он сбился. Мешало буквально все: ручей между мшистыми камнями, сами камни (а их оказалось больше девятнадцати -- не стоило поворачиваться ни вправо, ни влево), высокая жесткая трава на кочках и кусты терновника (числом четыре), куда он иногда забредал. Он так и уснул, запутавшись в колючих зарослях.
Его разбудили птицы. Слишком рано защебетали, но это еще не было поводом к беспокойным рассуждениям, так как он слишком быстро их пересчитал - две на его кусте, и три в осоке на берегу. Больше считать было нечего. Можно было, правда, пересчитать траву на склоне, но он вовремя остановился.
Он уже знал, что его привычка считать ни к чему не приводила. Она не была ключом к пониманию мира. К пониманию того, куда пропали родители и все остальные люди. Однажды проснулся, а в доме никого не было. Он не высовывался из квартиры, пока не кончились продукты. Никто за ним не приходил, никто не хлопал дверьми. Повинуясь инстинкту выживания, он отважился покинуть квартиру, чтобы поесть. В булочной на углу нашел буханку черствого хлеба и еще несколько дней просидел взаперти. Только чайки кружились над городом, да шумел прибой.
Признаться, он себе когда-то представлял это так же: война, и только он - ловкий и сильный, минует все опасности. Но одно дело мечтать, а другое - сразу испугаться. Что его спасло? Как тень он шнырял от дома к дому, всегда возвращаясь назад в квартиру. Он страшился дальних районов, полагая, что в них таится невидимая угроза. Город был пуст. Шумели платаны, светило солнце. Но город был пуст. Вскоре он понял, что еды в магазинах достаточно и голодная смерть ему не грозит. Но возникло множество других проблем.
Однажды, когда он сидел на Графской, в небе появился огромный шар. Вода под ним закипела, пронесся ветер, и город словно ожил: он услышал голоса всех, кто жил в нем. Он чуть не сошел с ума. С протяжным криком выскочил на площадь, но ни здесь, ни в других местах никого не было. Шар улетел, а голоса остались, но он никак не мог их сосчитать. Их оказалось слишком много. С этого момента город стал пугать его. Особенно страшно было ночами, когда город погружался в темноту: он слышал звуки транспорта, шаги людей, но никого не видел. Он представлял себе это так: "Вот черта, а за чертой все люди, и только я не могу ее перешагнуть. Но если они там, то должен же кто-нибудь подать знак..." Но знаков не было, и от огромного мертвого города его обуял ужас.
Утром голова у него всегда была ясной. Умылся в ручье и побрел восвояси, забыв о собаке. Когда перед носом выросли стены родного каземата - в щелях мирно росла трава, а ветер донес из долины знакомый вой, его реакцией было только одно: вниз и только вниз. В три прыжка он достиг места, где спал: в кустах застряли клочки брюк, на ветке висела шляпа, которую он водрузил на голову, а клочки собрал, чтобы починить единственные штаны. На пятом повороте он хотел было пересчитать акации, росшие ниже по склону, но закрыл глаза и, мыча от отчаяния, упал и скатился к их стволам. Дальше все было проще. Первый дом отвлек его внимание черными провалами окон, и, до самого тротуара он ничего не считал. Зато в следующих двух домах оказалось ровно тридцать шесть окон. Собака выла где-то рядом. Он нашел ее на заднем дворе: она сидела на куче мусора - обыкновенный ирландский терьер, рыжий и лохматый, с выпирающими ребрами. Пес развлекался, рассматривая стрехи крыш, но, увидев человека, бросился в заросли татарника.
Он тут же забыл о псе, увидав раскинувшуюся площадь. Выбежал на нее под голубое небо. Его что-то связывало с ней, но он не мог вспомнить, что именно. Возможно, короткие, залитые солнцем улочки, разбегающиеся во все стороны, вели в его детство. А возможно, он жил в одном из домов. Над крышами свечками торчали кипарисы. Шумел ручей, превратившийся в речку, перила обрушилась, и вода, булькая, весело бежала под мостом к морю. Ему даже послышались голоса. Много голосов. Но порыв ветра с моря качнул оконную створку над головой, и он увидел мусор на тротуаре, мутные стекла, выцветшие занавески и бросился бежать -- он вспомнил, что в городе жить нельзя.
Они нашли общий язык.
Он сказал псу:
-- Ты один и я один. Давай дружить.
Но возможно, он просто об этом подумал. Страх гнал его назад в горы. Белый известняк слепил глаза. Воспоминания чуть не привели к приступу ярости.
Он не умел думать, и у него от напряжения часто болела голова. Мысли мешали, сковывали, не давали покоя. Каждая из них была новым желанием, а он не мог сконцентрироваться.
В эту ночь взошла полная луна. Опять прилетели шары и выпустили светлячков. Они ползали, внизу, испуская холодный, мертвенный свет. И он чувствовал их чужеродность. И тут его осенила мысль: ведь у него же есть оружие. Он побежал и вернулся с большим длинноствольным ружьем. Открыл амбразуру. Впервые он смотрел на светлячков через оптику. Целился долго и тщательно. Наконец выстрелил. Звук был таким, словно в комнате взорвался склад динамита. Но со светлячками ничего не произошло, словно они были сделаны из ваты. Тогда он прицелился в шар, и впервые четко и ясно подумал: "Если попаду, это будет спасением..." Когда он нажал на курок и приклад ударил в плечо, в долине ничего не изменилось: шар все также равнодушно висел над гребнем холма.
Черт! Он пришел в ярость и убежал в туннель. Пес бросился за ним. Они бежали по бесчисленным коридорам, опускаясь все ниже и ниже, и пес вначале воспринимал это как игру - лаял и хватал его за руки.
Старые армейские склады раскинулись сетью подземных лабиринтов. Он никогда не обследовал их до конца: лифты действовали плохо, энергия подавалась с перебоями, а затхлый воздух пах гарью. Можно был легко застрять на любом этаже. Он насчитал их ровно семнадцать. Где-то внизу блестела черная вода. Однако он впервые научился рассуждать: рисковать не стоило. В неоглядных залах стояли штабеля расползающихся ящиков, из которых торчали оперения мин и ракет. В проходах застыли автоматические тележки, но он не находил того, что искал. Лифты опускали его все ниже и ниже. Даже пес устал и бросил задирать лапу на каждый новый угол.
Наконец он увидел знак, с которым в его сознании связывалось атомное оружие. Массивные двери были распахнуты. Здесь в зале, с потолком, подпертым балками, он нашел то, что искал. Это был спец-снаряд, упакованный в ящик, с желтой полосой на взрывателе. Он погрузил его на тележку и подкатил к лифту, который, покрякивая, вознес их на поверхность. Еще час ушел на то, чтобы зарядить пушку. Все это время шар висел над холмами.
Наконец он прицелился и выстрелил. Секунду шар не хотел взрываться, потом лопнул и утонул в море огня. Долина колыхнулась и замерла. Наступила темнота.
Впервые за много ночей он спал крепким сном. Ему снился город, в который вернулись люди. Ему снилось, что он бежит к дому, где его ждут родители и где он остался тем, кем был - маленьким мальчиком. И он был счастлив.
Но в эту же ночь в соседней долине другие светлячки выбросили облако спор и выросли неведомые растения, которые на утро только привяли, а на следующую ночь расцвели неземными цветами.