Белозеров Михаил : другие произведения.

Теория спящего Бога

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

  Теория спящего Бога
  
  роман
  
  
  
  
  
  
  Любимой жене посвящается
  
  
  
  Это приходит, как сон. Я просто знаю, и всё!
  
  
  "...надо научиться - жить в мгновении, в котором ты находишься; ведь прошлого больше нет, будущего еще нет, и единственный момент, в котором ты можешь жить, это теперь...
  ...вдруг все время, и прошлое, и будущее, собралось в одно это мгновение, в котором я живу, потому что подлинное прошлое, которое на самом деле было, больше не имело права существовать, меня за это прошлое стали бы расстреливать, а того прошлого, о котором я собирался рассказывать во всех деталях, никогда не существовало. Будущего, оказывается, тоже нет, потому что будущее мы себе представляем только поскольку можем думать о том, что через минуту будет. И, осмыслив всё это после, я обнаружил, что можно все время жить только в настоящем... И молиться так - страшно легко. Сказать "Господи, помилуй" нетрудно, а сказать "Господи, помилуй" с оглядкой, что это только начало длиннющей молитвы или целой всенощной, пожалуй, гораздо труднее".
  Владыка Антоний Блум, митрополит Сурожский
  
  
  
  
  
  Пролог
  "Дверь"
  
  Эту "дверь" я всегда боялся. Даже теперь, оглядываясь в прошлое, я произношу слово "дверь", выдыхая воздух сквозь зубы и слушая шероховатость звучания звуков "е" и "р", потом ещё мягкий знак, когда кончик языка касается нёба, всё это заставляет меня вздрагивать и напоминает странный эффект присутствия "нечто", даже когда "дверь" закрыта, даже когда я о ней не думаю.
  А закрыта она для меня была всегда, до того самого момента, когда я открыл её впервые. Я забегаю немножко вперёд, как летом воду, я хочу, чтобы вы поняли суть дела. Моё положение от этого не становится проще или яснее, "дверь" только прибавила хаоса к моему и без того странному детству. Ведь я хорошо помнил, что вначале "двери" не было. Не было ни в прошлом, ни в позапрошлом году, не было и раньше, до моего появления, а в этом вдруг появилась. Да не какая-нибудь, а старая, словно из средневековья, словно её специально состарили и врезали в стену дома, чтобы она ничем не выделялась и казалась естественной его частью. Само по себе это уже служило пищей для моих фантазий.
  Потом, через много лет, я сообразил, что все её свойства были аккордом не только к её мыслимой душе, не только как физического объекта, призванного к открытию сущего, а метафизики в большом, всеохватывающем смысле этого слова, что заставляло работать воображение быстрее скорости реакции расщепления ядер, ибо отныне "дверь" ассоциировалась с нагромождением, водопадом, лавиной чувств, от которых по спине пробегали мурашки, а голова становилась ясной и звонкой, и ни о чём больше не хотелось думать, как только о ней, проклятой.
  Согласитесь, что мало, или даже крайне мало найдётся таких "дверей", которые производят подобное впечатление. Если я добавлю, что "дверь" в подклете вела в никуда, то вы всё равно не поверите. Мне до сих пор странно, хотя я уже постиг многое: во-первых, потому что наружу эта дверь не выходила, я неоднократно проверял, впадая в ступор от одного этого факта, а во-вторых, однажды я видел, как мой дед, Семён Тимофеевич, открыл её, тяжёлую, скрипучую, на массивных кованых петлях и такую толстую, что она показалась мне чуть ли не дверью в современный банковский сейф где-нибудь глубоко в подземелье. На улице стояло лето, светило солнце, и я инстинктивно ожидал, что увижу дневной свет, даже непроизвольно зажмурился, однако произошло следующее: свет-то, естественно, пролился, но он был вовсе не земным. В моём лексиконе не было такого слова, которое бы отобразило то, что я увидел. Свет этот был совсем не такой, как свет дня или от костра, он был материальней всего того, чего я знал прежде, а главное - его можно было потрогать, пощупать, и у него была структура, как у вещества в седьмой его субстанции. Попробуйте потрогать свет, ничего не получится, а если от обратного, то вы меня поймёте. Много позже, когда я стал старше и мудрее, я понял, что, "свет, который ты видишь, - это глаза моего отца". Но в тот момент я, спрятавшись за ясли, побоялся даже шевельнуться, ибо мой дед мог обнаружить меня, а я его боялся.
  Дед произнёс: "Укажи мне, Господи, пути Твои, научи меня стезям Твоим". С этими слова он перекрестился, шагнул за порог и был таков. Свет тотчас померк, дубовая "дверь" закрылась сама собой, и наступила темнота, только откуда-то сверху, из оконца, едва пробивался полуденный, забытый кем-то луч. Чернец вздохнул в стойле и потрогал мою макушку теплыми, влажными губами, словно уговаривая: "Не бойся, я уже это видел не раз. Ничего страшного не произойдёт". Тем не менее перепуганный и трясущийся, как заяц в половодье, я прибежал к бабушке, Ксении Даниловне, наверх и спрятался на полатях.
  - Петя, что с тобой? - спросила она.
  - Страшно! - ответил я, чувствуя, как трепещут мои губы. - Ой, как страшно! - ответил я, ибо передо мной всё ещё стоял дед, пронизанный странным светом.
  В этом свете было что-то древнее, ждущее, не встречающееся в обычной жизни, оно наполняло весь дом от подвалов до конька новыми непонятными ощущениями. Это ощущение не было связано с силой, хотя теперь-то мне кажется, что она тайно присутствовала и имело больше отношение к тому почти вещественному свету, который для меня стал реальностью на долгие годы. Ведь то, что дано, нельзя уже отнять, его даже нельзя возродить, оно или есть, или её нет.
  - Отчего ж страшно? - осведомилась бабушка своим мягким, добрым голосом, который я всегда любил.
  - Дедушка наш... - ответил я, чуть не плача, - куда-то ушёл.
  - Ох, Петенька... - вздохнула бабушка и моментально меня успокоила. - Грех подглядывать за взрослыми. У взрослых свои дела. Спускайся, я тебе молоком напою!
  - Баб?.. - спросил я жалобно, наблюдая, как она достает кувшин и большую кружку.
  - Чего, Петя? - спросила она своим мягким, певучим голосом.
  - А куда он ходит?..
  Я покинул полати, чтобы взглянуть в окно на бескрайнюю Онегу и зелёные берега и окончательно успокоиться. Я успел полюбить всё это, конечно, не так, как Москву, а по-своему, по-нынешнему, по-деревенски, что ли, уже слившись душой с севером и с его низким небом, и с белыми летними ночами, с чайками, и с озером. Моё воображение уносило меня далеко-далеко на север, где волны Баренцева бились о крутые скалы берегов, а ветер завывал, как глашатай, и нёсясь вдоль холодной пустыни, чтобы здесь, на Онеге, разыгрался, как благая весть, шторм.
  - Это, Петя, тайна. Знать её тебе не положено. Вот вырастешь...
  - Баб, а когда я вырасту? - спросил я, делая большой глоток.
  Молоко было парное, от нашей Дашки, и бабушка пекла замечательные пироги и ватрушки.
  - Скоро, мой хороший, скоро... - пообещала бабушка, - не успеет солнышко за сопки закатиться, как ты станешь большим.
  Но меня её ответ не устроил. Я так долго ждать не мог. Меня прямо-таки распирало безмерное, если не сказать неземное любопытство. В самом деле, так можно не дождавшись, просто умереть. Тайна была здесь, под боком, она манила и звала. Но просить деда я не решался. Он был большим, грозным - бригадиром рыбацкой артели. Один его вид наводил на меня трепет.
  Дед "пришёл" часа через два. Топал внизу, пыхтел, сопел, как паровоз, и мне казалось, специально производит как можно больше шума, чтобы отвадить меня от "двери". Потом я слышал из своей комнаты на самом верху, как они шепчутся с бабашкой. Уж не знаю, что она ему наговорила, только сердитый дед взял баркас и уплыл на Дальние Зеленцы. А бабушка сказала:
  - Рано тебе, внучок, по этим самым "дверям" ходить. Так что иди лучше погуляй с мальчишками, а о ней, поганой, забудь.
  И я понял, что она, сострадая мне, уговаривала деда взять меня в следующий раз с собой, но не уговорила, вот дед с расстройства и уехал, чтобы не видеть мольбу в моих глазах.
  - Бабушка, а почему она поганая? - спросил я.
  - Ой, - тяжело вздохнула бабушка. - Потому что, - зашептала она мне на ухо, наверное, для того, чтобы домовой не услышал, - что это испытание. А для него ты ещё не готов.
  - Почему не готов?
  - Твой дед говорит, что мал, что "там" всякое может приключиться.
  - Вот ещё! - обиделся я. - Как на путину ходить, так не мал, а как тайна, так я мал?!
  - Выходит, так, - согласилась бабушка своим добрым голосом. - Ничего не поделаешь. Бог терпел и нам велел, - и перекрестилась на икону в углу.
  Каждое лето меня вывозили из Москвы сюда, в Кургеницы, и я обегал всё окрест. Ходил в ночное, ел картошку из костра, собирал грибы, ловил рыбу и с бригадой деда, и с деревенскими. Но с того самого памятного дня, все прелести лета для меня словно опостыли. Не мог я бегать с пацанами, не мог грести на соседние острова и рыбачить в проливе. В голове так и засела одна мысль: "дверь", "дверь", "дверь". За этой "дверью" была тайна-тайн. Она не давала мне спать, есть, пить и беспечно проводить время.
  Прошло три дня, в течение которых я провалялся на диване, читая роман "Наследник из Калькутты", вернее, делал вид, что читаю. Бабушка, глядя на меня, забеспокоилась:
  - Пошёл бы, Петенька, поиграл бы с мальчишками. А?
  - Не хочу, баб, скучно... - отвечал я из своей комнаты.
  - А ты, часом, не заболел?
  - Нет, баб, книга интересная.
  - Ну читай, читай, - соглашалась бабушка, - а я тесто поставлю.
  Одного моя бабушка не заметила, что я уже три дня тайком искал ключ, которым отпирается та самая заветная "дверь". Зуд исследователя охватил меня, да такой, что я не мог ни о чём другом думать. Незаметно для бабушки я перерыл всё, куда мог залезть. Ключа не было. Воображение моё иссякло. Мало того, я даже не знал, как он выглядит. Одно мне стало ясно, что дед не мог прятать его далеко, но в то же время и не на виду, с одной стороны, чтобы он всегда был под рукой, а с другой - чтобы кто-то посторонний не открыл бы таинственную "дверь" без его ведома.
  Как всякий бойкий мальчишка, я считал, что дед не может быть хитрее меня. А он оказался именно таким: спрятал ключ, да так, что я до сих пор диву даюсь, и рассказываю вам об этом впервые.
  Я нашёл его совершенно случайно, когда в сотый раз обследовал мастерскую, и именно в том самом ящике, который открывал не менее десятка раз. Ключ даже не был засунут в угол или укрыт тряпицей, или лежал где-нибудь в тайной полости, напротив, он красовался на самом видном месте, как бы предлагая воспользоваться им. Несомненно, это было дарение, приглашение к таким приключениям, о которых никто из моих ровесников и подумать не мог.
  Я схватил его - огромный, кованый, тяжёлый, как ломик, и понёсся вниз, перепрыгивая через три ступени. Мне было и невдомёк, что я таким образом круто изменил свою судьбу. Но думать об этом, естественно, я был не в состоянии.
  Я вставил трясущимися руками ключ в замочную скважину и провернул его три раза. Дверь сама собой открылась, ударил уже знакомый свет, и я произнёс, как и дед: "Укажи мне, Господи, пути Твои, научи меня стезям Твоим".
  
  
  Глава 1
  Предрассветное время
  
  - Улю-лю!!! Улю-лю!!!
  - А-а-а!!!
  - О-о-о!!! - неслось со всех сторон.
  Я обнаружил себя бегущим что есть мочи сквозь колючий кустарник и чертополох. На мне кусок потёртой шкуры, руки голые, ноги голые, мне весело и одновременно жутко: к нам снова пожаловал пещерный лев - одноглазый старина Косматый, и мы в ужасе мчались к нашему домашнему утёсу, теряя по пути лук, грибы и рогоз.
  В мгновение ока мы вознеслись на его отвесные стены, а потом, осмелев, принялись выглядывать из пещер. У реки застряли Горбатый и беременная жена Дрына.
  Шушан, который сидит я меня в правом ухе, икнул, словно обожрался, но ничего не сказал. Из чего я сделал вывод, что веду себя примерно и ругать меня, стало быть, не за что. Но главное, сейчас не это, главное, что Косматый, оскалившись, почти лениво нагоняет Горбатого и одним ударом лапы ломает ему позвоночник. Горбатый кричит, как раненый заяц. Косматый тащит его в ближайшие кусты, как раз на такое расстояние, чтобы камень, а тем более копьё не могли его достать, и принимается пожирать ещё живого. Дрын успевает вскинуть жену на закорки и вскарабкаться в свою пещеру.
  Шушан бубнит мне в ухо, имея ввиду Горбатого:
  - Теперь Колдун долго будет искать его душу...
  Он меня всегда удивляет, и я уже привык к его "приятному" обществу.
  - Почему? - я посмотрел вниз.
  Вокруг Косматого растекается красная лужа. Кровь забрызгала стволы берёз.
  - Потому что она испугалась и попала в плохое место, скорее всего, к злым духам.
  - Ха! - снисходительно ответил я и подумал, что этим нас не удивишь, мы и не к такому привыкли.
  Я иногда спорю с ним, а он злится, пугая порой даже сильнее, чем старина Косматый. Лично мне духи ничего плохого не делают ни на охоте, ни на болоте, ни в лесу, наверное, потому что меня всегда и везде охраняет он - Шушан. Но Кроткий не верит, что у меня есть персональный дух, потому что духи не переносят запаха костра и приготовляемой пищи, мало того, они не переносят зачур . А у меня на груди как раз болтается заячья лапка. Каждый остаётся при своём мнении: я с надеждой, что у меня есть всесильный Шушан, а он - что я ещё не нарывался на плохого духа, который сильнее любого Шушана. "А вот если за тебя Владыка примется..." - говорил он многозначительно, и мы обычно в этом месте нашего разговора долго и яростно тузим друг друга, потом, словно опомнившись, озираемся по сторонам, потому что мало ли что. Конечно, мне не хочется, чтобы мой Шушан был слабее Владыки духов. Хламу такого не пожелаешь. Хлам - это наш вождь. Он груб и силён так, что может оторвать мне руку.
  Косматый пожирает Горбатого. Старая, как мир, игра: схватить одного из нас и торжествовать, и мы давно знаем, что старина Косматый будет приходить сюда до тех пор, пока не прикончит последнего из нас. Это вопрос всего лишь времени. И мы ничего не можем поделать.
  В отличие от его соплеменников, у него грязная, выцветшая грива. К тому времени, когда я вернулся в Племя, он потерял один глаз и сильно хромал на заднюю лапу. Но тем не менее он грозен и царствует в округе. Он уже не может охотиться на крупную дичь - взрослых оленей или туров, а выбирает добычу куда скромнее, оленёнка, теленка или кого-нибудь из нас, кто зазевается, как сегодня Горбатый.
  - Улю-лю!!! - стали кричать мы и бросаться камнями.
  Бесполезно. Самые смелые даже спустились в нижние пещеры, рискуя последовать вслед за Горбатым, и орали и свистели оттуда. Косматый не уходит, он демонстративно улегся спиной к нам и сделал вид, что равнодушен к нашим воплям. Только дёргал кисточкой хвоста. Наши почерневшие идолы бестолково взирали этот самый хвост и ничего поделать не могли.
  Должно быть, Шушан тайком наблюдает за мной. Он знает, что сегодня я не свалюсь с утёса и не разобьюсь о скалы и смерть моя ещё далеко-далеко. Кроткий говорит, что это моё предвидение, а я - что это мой великолепный Шушан! Вот так мы и живём на самой верхушке утёса.
  Я не зря сказал, что вернулся в Племя. У меня действительно возникло такое ощущение, что я здесь уже бывал и не одиножды, что это мой дом и что я здесь вырос и знаю всё окрест: например, то, что ниже по реке заросли малины и ежевики, что туда приходят медведи, и мы прогоняем их, а в соседнем ущелье находится гора из кварца, и мы делаем себе самое лучше в округе оружие. Но почему-то даже это оружии не помогает нам, и над Племенем словно навис рок: Ледяная стена отодвигается, и стада оленей уходят за ней. А мы всё не решаемся двинуться следом. Уж больно удобное место для жизни выбрали наши предки. Здесь тебе и излучина руки, где рыба, и болото, где полно ягоды и рогоза, здесь тебе и равнина, где туры и лошади, и опять же совсем мало пещер, в которых прячутся наши злейшие враги - медведи.
  На пятом, самом удобном ярусе пещер, сидит мой отец, Ярый. Он знатный охотник. Но таких мало. В основном старые и немощные, да такие, как мы с Кротким, недоросли. В данный момент мой отец занят тем, что обтачивает древко копья, и знать ничего не знает. На Косматого ему ровным счётом наплевать. В голове у него роятся планы охоты на холодном плато, перед Ледяной стеной, где нет гнуса и где можно добыть оленя или лохматого носорога. Он всё ещё надеется убить так много зверя, чтобы накормить семью ну и, естественно - Племя. Но всё это пустопорожние мечты. Мы всегда голодные, нам всегда холодно, и мы перебиваемся кореньями и грибами.
  Даже Кроткий, и тот не удержался, чтобы не выразить к Косматому свою ненависть. Правда, он хоть и кричал и улюлюкал, как и все, но исключительно за моей спиной и несколько даже робко по сравнению с другими подростками, которые были горазды показать свою храбрость.
  Наконец Свиное Ухо, сын Маманта, расхрабрился настолько, что пробрался через изгородь идолов, призванных защитить Племя, и так залепил в Косматого камнем, что тот вскочил, как ужаленный, рыкнул и скрылся в терновнике, не забыв, однако, утащить с собой то, что осталось от Горбатого. То-то мы были рады. Однако это мне, а не Свиному Уху, следовало сегодня прогнать Косматого. Я оплошал. Свиное же Ухо стал героем. Добрых полчаса мы плясали, улюлюкали и выли на все лады, выражая восторг и презрение к нашему извечному врагу. Нам жаль Горбатого. Когда-то он был смелым охотником и приносил в Племя много мяса - до тех пор, пока свирепый тур не сломал ему ноги. И хотя Горбатого выходили, охотиться он перестал и мог лишь собирать вместе с женщинами тростник, ягоды и шишки. Говорят, что его душа заблудилась в его пещере, поэтому он и не умер сразу.
  Наш задор прошёл также быстро, как и возник: на поляну осторожно вылез Хлам. "Клок-клок, клок-клок" гремела у него на шее погремушка, отгоняя духов. Прошёлся вслед за Косматым, а потом объявил, что опасность миновала:
  - Это жертва ради благоденствия Племени! - крикнул он нам, приплясывая и делая вид, что победа над Косматым лично его заслуга. Он всегда так поступал и приписывал себе все наши достижения. За это мы его не то чтобы ненавидим, а тихо презираем.
  - Мы и сами это видим, - кисло произнёс Кроткий и демонстративно заполз назад в пещеру, чтобы улечься на подстилку из папоротника.
  Сегодня его, до странности, не мучают духи, сегодня он даже смелый и шустрый, а не сонный и вялый, как обычно, когда у него носом идёт кровь.
  Я уселся на карнизе, свесив ноги. Издалека налетает ветер, солнце выглянуло из-за облаков, и видно далеко - до самого ледовитого океана. Горести мои забываются, на душе легко и приятно. Даже Хлам, "клок-клок", призывающий к благодарению, сверху кажется безобидным коротышкой. Однако надо спешить в Большую пещеру и воздать хвалу властителю Племени - Косолапому, то бишь Отцу-Медведю, за то, что мы остались живы и не ушли в мир теней, как Горбатый. "Иначе, - обычно гнёт своё Хлам, - кара падёт на племя, и в следующий раз Косматый схватит ещё кого-нибудь".
  - Идём... - сказал я, заглядывая в пещеру.
  В глубине её, как у волка, светятся глаза Кроткого. Я же говорю, он немножко не от мира сего. И духи, которые приходят ему во сне и наяву, высасывают из него все силы. Иногда он корчится от болей и что-то лопочет на непонятном языке. Но чаще всего безвольно валяется целыми днями, то и дело впадая в забытьё, и если бы не я, он давно бы ушёл туда, куда сегодня ушёл Горбатый. Не жилец он, это все знают.
  - Так идёшь, или нет? - спросил я, разозлившись, потому что гнев Хлама, как всегда, обернётся против меня.
  Он кинул в меня камень, но промахнулся.
  Шушан перебрался из правого уха в левое и сказал:
  - Оставь его. Духи всё равно своего добьются.
  - А чего они хотят? - удивился я, глядя на Кроткого, который делал вид, что ничего не слышит.
  - Они хотят, чтобы он стал колдуном.
  - Колдуном?! - удивился я. - У нас же есть колдун.
  - А два лучше.
  - Но Кроткий говорит, что духам поклоняться плохо.
  - Твой Кроткий ничего не понимает, - заключил Шушан. - Он просто не хочет становиться колдуном, и всё!
  - Почему?
  - Потому что страшно. А с духами надо дружить! Их надо лелеять! Их надо ублажать!
  Он так говорит, потому что сам дух, а дух с духом не враждует.
  - А зачем? - У меня голова просто кругом шла от разных мыслей.
  Я представлю, как искажается лицо Шушана. Я его видел всего один, когда он по неосторожности мелькнул в конце пещеры. Морда у него, как печеная репа, руки длинные и худые, зубы торчат вкривь и вкось, как камни у реки. Но мы с ним дружим, и внешность тут ни при чём.
  - Больше дичи, больше мяса, - веско заключил Шушан. - Будешь дружить с духами, будешь хорошо жить!
  - И то правда, - тут же согласился я.
  Спорить с ним бесполезно, он всё знает наперёд, и на всё у него есть готовый ответ. В Племени ходят легенда о том, что когда-то мы жили лучше, и всё потому что командовали нами не духи, а кто, я не знаю, никто не знает. Потом появились вожди, всё пошло прахом, потому что даже самый умный вождь не может всё предусмотреть. Так лопочем Кроткий. Но Хламу об этом говорить нельзя. Он быстр на расправу, и мы, подростки, вечно ходим с синяками и ссадинами.
  - Идём! - в последний раз заглянул я в пещеру.
  Мы специально делаем длинные узкие входы, чтобы гиена или пещерный лев не могли нас достать. Правда, каким бы длинным и узким лаз ни был, от Косолапого он не спасет. Но Косолапый приходил редко, да и будет он охотиться на тощих людей, когда к его услугам столько живности в округе. К тому же он предпочитает пастись на сочных лугах и только к зиме начинает бросаться на всё, что бегает и прыгает, поэтому осенью мы обходим его десятой дорогой.
  - Иди... - как показалось мне, со значением среагировал Кроткий.
  - А ты? - не отставал я.
  - А я не пойду! - хмуро ответил он. - Неправильный у нас вождь.
  - Что значит "неправильный"? - спросил я, как всегда, становясь в тупик от его намёков.
  Вождь как вождь, поклоняется Отцу-Медведю и духам. Чего ещё желать? К Хламу все привыкли, хотя он и злой.
  - То и значит, что к нас нет свободы выбора!
  На этот раз я понял Кроткого, хотя он всегда говорил загадками и был упрямым и одновременно жалким. Его даже на охоту не берут, потому что он не умеет охотиться, только зверя пугает. Зато умеет лопотать. Бывало, как начнёт по-своему, закатывая глаза, с пеной на губах да всё ещё о мирах, которые никто не видит, о будущем, которое никого не ждёт, о голоде, смерти и о Косматом, который нам всех пережрёт, обо всём подряд. Но чаще всего его речь малопонятна и полна странных завораживающих слов и звуков. Мне нравится его слушать, поэтому я его опекаю. Я считаю, что он не хуже нашего отшельника Трифена, а может, даже и лучше. Трифен слишком правильный и немного скучный, хотя говорит умные вещи и ни разу не ошибся. Наш чёрный Колдун тайно ходит к нему за советами, а Племя за это подкармливает Трифена. Он живёт отдельно, за рекой, в тёмной Пади, там тоже есть пещеры, но места мало, и солнце туда не заглядывает.
  - Смотри, Хлам шутить не будет! - предупредил я Кроткого.
  Но он никогда меня не слушал и делал всё по-своему.
  - Плевать на Хлама! - заявил он, и на лице у него появилось странное выражение, которое я не понимал. Впрочем, сегодня я отнёс всё на счёт его болезни, и, как всегда, ошибался.
  - Ну и дурак, - сказал я. - Тебе же хуже будет.
  Кроткого постигла та же судьба, что и меня, его выгнали ещё до того, как погиб его отец по имени Глазастый. Он сорвался с обрыва, собирая птичьи яйца, он только один и умел в Племени делать самые лучшие наконечники для копий. Кроткий хотел вернуться в родную пещеру, но к его матери переселился Зой и не пустил Кроткого. Три дня Кроткий ждал момента, чтобы нырнуть в родную пещеру, но и Зой был начеку с дубинкой в руках. То-то Племя потешалось: Кроткий рвётся домой, а Зой его охаживает дубиной. Зой всегда был худым, какая-то болезнь подтачивала его. Он ничего не умел ничего делать, только рыбу ловить, да лягушек собирать. Но Кроткого он всё равно выгнал.
  Таковы нравы нашего Племени, откуда это пошло и как возникло, никто не помнит, но все знают, что так надо поступать для благо же самого Племени. Несомненно, что в этом заключался какой-то смысл, переданным нам предками, но мы этого смыла не понимаем. Просто существовала традиция выгонять подростков из отчей пещеры, поэтому их и выгоняют. Вот так мы и жили, повторяя старые-старые правила, суть которых от нас сокрыта.
  - Ладно... - сказал я, - я пошёл.
  - Топай, топай, - презрительно отозвался Кроткий, будто я преклоняюсь перед Хламом.
  Хотел я его силком вытащить, да передумал. Он хочет, чтоб я последовал его примеру и стал врагом Хлама, но я всего лишь сын удачливого охотника, а не герой.
  Я спустился вниз и присоединился к остальным членам Племени. В большой пещере, перегороженной стеной, горит огонь, который освещает ниши с медвежьими черепами. Черепа лежат здесь так дано, что успели обрасти мхом. Этим черепам мы и поклоняемся. Недаром наше Племя называется Медвежьим. Кто и когда убил этих медведей, мы не помним. Мы не вкушали их как святыню, хотя и поклоняемся Отцу-Медведю и его многочисленным сородичам. Если мы их убиваем, то говорим: "Это не мы тебя убили, это камень сорвался с горы". А они, глупые, и верят. Я бы не верил. Я бы пришёл и спросил, что же это за Боги, если вы их убиваете? Посмотрим, что они ответили бы. Наверняка пришли бы в ярость.
  Свиной Ухо тоже опаздывает. Он пристраивается рядом, косится на Хлама и тайком сосет копчёное мясо. У него жёсткие чёрные волосы и плоское скуластое лицо.
  - Хочешь?.. - спрашивает он хитро и протягивает мне кусок.
  Я не знаю, откуда у него такая щедрость, хватаю мясо, жёсткое, как оленье копыто, и прячу под шкуру, я знаю, что это грех - жевать перед Отцом-Медведем, он устоять не могу, отламываю кусочек и сую в рот.
  "Клок-клок, клок-клок", рядом возник Хлам, но ничего не заметил, а дым костра не дал уловить ему запах мяса.
  Я не ел с позавчерашнего дня ничего, кроме корня рогоза и пригоршни ягод. Сегодня всех нас напугал старина Косматый, и утренняя кормежка закончилась раньше времени. А так как я поленился встать спозаранку, то снова остался с пустым животом.
  - Я ему папашу-то припомню, - зло шепчет мне Свиное Ухо.
  Я удивился, мне такое и в голову не могло прийти: поднять руку на вождя, хотя он и "неправильный" по словам Кроткого, но вождь!!!
  - Что такое "неправильный" вождь? - на всякий случай спросил я у Свиного Уха, может, он знает.
  Свиное Ухо назвали так за то, что уши у него, как и у его отца, похожи на свиные - острые и поросшие короткими жёсткими волосами. Он иногда ночевал с нами, когда Хлам избивал его мать. У Хлама уже было три жены, последняя - мать Свиного Уха и жена прежнего вождя Маманта, задержалась дольше всех.
  - "Неправильный"?! - удивился он. - Я не знаю. Я с духами вообще не общаюсь, духи - это плохо.
  - Постой, постой, ты хочешь сказать, что... - я поперхнулся, потому что Хлам оказался тут как тут, а слух у него дай бог каждому.
  Шушан не вмешивается в наш разговор, он не опускается до человеческих отношений. Он выше их, витает где-то в своих мирах.
  - Ну да... - самоуверенно произнёс Свиное Ухо. - Какой же это вождь, если он Богу не молится.
  - А где он, Бог? - спрашиваю я, имея ввиду совсем не Отца-Медведя.
  - А кто его знает, - равнодушно отзывается Свиное Ухо.
  У него на уме одни девчонки и жратва. А больше его ничего не интересует. На Хлама ему ровным счётом наплевать, хотя год назад он убил его отца. Он всегда на взводе, он всегда хищно улыбается, и мы часто дерёмся, не в силах выяснить, кто из нас сильнее.
  Хлам с подозрением покосился в нашу сторону, ясно, что он нас уже приметил: и то, что мы болтаем в святом месте, и то, что мы непочтительны и дерзки. Ну да, с унынием подумал я, и то правда, Хлам, как и Колдун, ставит себя выше всех и всего. От одного этого можно впасть в немилость к Отцу-Медведю. Куда он смотрит?
  - Точно, - соглашаюсь я в тон Свиному Уху и думаю, думаю, думаю так долго, что пухнет голова, только ни до чего хорошего додуматься не могу. Не получается пока.
  Чёрный Колдун, похожий на наших идолов, играет на свирели из кости оленя. Мелодия такая грустная, что выворачивает душу наизнанку, хочется выть на луну и носиться голышом по росистой траве. Мы уже не здесь в тёмной, мрачной пещере, а где-то в ярком, светлом мире. Этому способствует отвар из мухомора, который мы пьём по очереди. Голова туманится. Я сопротивляюсь речам Хлама, как могу. Он заученно твердит, что Боги забыли нас, что Бог у нас один - Отец-Медведь и что только он может спасти нас, что скоро, очень скоро, мы найдём другое место и начнём новую жизнь.
  Я слушаю его зачарованно, и обиды забываются, кажется, что оленьи стада на новом месте не иссякнут, что мяса всегда будет достаточно, что мы пережили грядущую зиму и переживёт следующую. Фантазия уносят меня туда, где тепло, где много еды и где девушки, одна краше другой, дарят тебе улыбки. Я не знаю, где это. Быть может, за Ледяной стеной? Меня гложут смутные воспоминания, но я, как и все, ничего не понимаю и ничего не помню. "Шу-ш-а-а-н? - вопрошаю я. - Шу-ш-а-а-н?" Но он, как обычно, молчит на эту тему. Его конёк рассуждения о духах, а не о жизни Племени, на Племя ему наплевать.
  - Все пришли? - Хлам наводит на нас свои красные глаза.
  Он умеет считать до трех. Но каким-то образом понимает, кого конкретно нет.
  - Все... - тихо отвечает кто-то из нас.
  - Не все! - с готовностью возражает Плескач.
  - Все... - говорю я так, чтобы Хлам не увидел меня.
  - Не все! - возражает Плескач, отчаянно вертя головой и выискивая вольнодумца.
  - Кого нет?! - живо вертит Хлам своей большой, лохматой головой. "Клок-клок, клок-клок", он хватает меня за волосы, и смотрит мне в глаза так пристально, что сердце у меня бьётся где-то в пятках: - Где он?!
  Хлам обладает такой силой, что запросто может вырвать мне руку или ногу, если захочет, разумеется, и мой отец Ярый не поможет.
  Конечно же, я спустился сюда не только из-за страха перед Хлам. Я спустился ещё и из-за неё. Я давно слежу за ней. Её зовут Ора. Она мне очень нравится. Когда наши взгляды встречаются, неведома сила приближает меня к ней. Ора из семьи, которая умеет шить одежду. Иногда я тайком наблюдаю из нашей пещеры, как она работает. Костяная иголка в её руках мелькает, как лучик света. Потом она отрывает глаза и долго смотрит вдаль на мягкие холмы, поросшие низкорослыми деревьями, на солнце, которое закатывается за них, на реку и болото в низине. Я робок. Я не знаю, что ей сказать. Меня не обучали общению с девушками, и я испытываю к ней самые романтические чувства. "Ора, - шепчу я во сне, - Ора". У неё длинные ресницы и светлые, как озеро, глаза. Ни у кого из нашего Племени нет таких красивых глаз. Они снятся мне по ночам, и я шепчу: "Ора, Ора..."
  Я и сейчас чувствую её. Она находится в глубине пещеры, рядом со священным костром, между отцом и матерью, мать стережёт каждый её шаг, поэтому мне трудно улучить момент и заговорить с ней. А ещё я знаю, что Хлам давно положил на неё глаз. Как только он убьёт свою очередную жену, он схватит её. Поэтому отец Оры всегда ходит с дубинкой. Но даже с этой дубинкой ему не устоять против Хлама. Хлам просто оторвёт ему руку или вырвет глаз. Таковы нравы в нашем Племени. Люди смотрят на это, как на неизбежное зло, ибо никто не продержится в одиночку, а те, кто уходили, не возвращались. Должно быть, они погибали от голода и зубов хищников.
  "Клок-клок, клок-клок" - гремит погремушка на шее у Хлама.
  - Пейте! Пейте! - шипит он, как костёр, в который плеснули водой.
  Свиное Ухо делает большой глоток. Я набираю горькую жидкость в рот, а когда Хлам отворачивается, выплевываю её на пол. Мне совсем не хочется впадать в дурман.
  - Где он?! - он снова дёргает меня за волосы.
  - Не знаю!
  Мне хочется заплакать, но я сдерживаюсь.
  - Сговорились?! - он наклоняется ко мне со своими красными глазами.
  Меня охватывает ужас.
  - Не знаю!
  - Глаза опусти! Опусти глаза!
  Но я не могу оторваться от его красных глаз. Тогда он вырываем мне клок волос и одновременно даёт такую оплеуху, что я лечу в ближайший угол. Мои губы в крови, а в голове - сплошной звон. Говорил я, говорил Кроткому, не нарывайся, бродяга?!
  От костра идёт дурманящий запах багульника. Плескач старается, он правая рука Хлама. Он костляв, высок и длинношеий. Самый высокий из нас. Все остальные коренастые и коротконогие. Бегаем мы плохо, даже от гиены не убежим. Но можем трусить много дней подряд и загоняем того оленя в три дня. Так делает мой отец, так делают многие. И я буду делать, если вырасту, конечно.
  - Приведи его! - велит Хлам таким тоном, словно Кроткий совершил преступление.
  Я отползаю к стене и пристраиваюсь снаружи. Сеет мелкий дождь, и небо затянуто тучами. Моё дело маленькое: я слежу за Орой. Я жду своего часа и знаю, что он ещё не наступил. Я всего лишь отчаянный сын удачливого охотника, что из меня выйдет, никому не известно, хотя Кроткий говорит, что я самый везучий и что я проживу дальше всех. Но я ему не верю: что он, дохляк, может знать о нашем будущем? Однако это будущее меньше всего интересует Хлама. Для него главное соблюсти традиции и ублажить Отца-Медведя. В этом залог существования Племени, но в будущем Хламу места нет. Так говорит Кроткий и сильно раздражает Хлама. За одно это можно пострадать. Правда, Хлам не обращает на Кроткого никакого внимания. Он может раздавить его, как таракана, в любой момент. Я не зря предупреждал Кроткого, ведь Хлам злопамятен и хитёр. Рано или поздно он примется за него, поэтому лучше его не злить.
  Между тем Колдун кричит, словно каркает:
  - Поблагодарим нашего Отца-Медведя за то, что он спас жену Дрына! - и снова дует в свою дудочку.
  Я его не боюсь, хотя он с духами на короткой ноге, а лицо его выпачкано сажей. Он приближается ко мне и вдруг шепчет, да так, чтобы никто не услышал, кроме меня:
  - Надо спасти Кроткого...
  От удивления я застываю, как олень, которого оскопили, а потом соглашаюсь бездумно:
  - Хорошо...
  Легко сказать "хорошо", а как это сделать? В открытом бою против Хлама у меня нет не то что шанса, даже намёка на него, а союзников-то раз-два, и обчёлся.
  - Не дай убить его, - шепчет Колдун.
  Имея такого покровителя, я бы не бегал от Хлама. Но Хлам сильнее всех, это факт.
  - Хорошо... - млею я от обрушавшейся на меня ответственности.
  Мне льстит, что чёрный Колдун обратился ко мне, а не к Свиному Уху, хотя он и совершил сегодня подвиг.
  - Следи за ним! - ещё пуще хмурится он.
  - Хорошо, - испуганно соглашаюсь я, и мой вопрос: "А как это сделать?" застревает у меня в глотке.
  Затем Колдун делает вид, что ничего мне ничего не говорил и кричит:
  - Пейте! Пейте! - и сует каждому бурдюк с отвратительным мухомором, а потом снова дует в свою тоскливую дудочку.
  Тонкая, как соломинка, мелодия наполняет пещеру. В ухе противоположным тому, где сидит Шушан, поселяется ещё один сверчок. Он зудит и зудит вместе с дудочкой, и от этого кажется, что голова у меня раскалывается на две части.
  Я не знаю, как спасти Кроткого. Хлам мне не по зубам. Ему стоит только пошевелись пальцем, как я упаду замертво. Его красные глаза, как обычно, наводят на меня безумный страх: ноги становятся ватными, а в голове появляется туман.
  - Не бойся, - вдруг сказал Шушан. - Сегодня ты тоже совершишь свой подвиг, - намекая, должно быть на то, что Свиное Ухо проучил Косматого и что мне должно быть стыдно.
  Мне действительно стыдно. Я не успеваю ответить: вначале мы слышим вопли, а потом видим, как Плескач сталкивает с уступа на уступ Кроткого. У Кроткого одна защита - его длинный язык, поэтому он кричит что есть мочи:
  - Мы все умрём!!! Отец-медведь от нас отвернулся! Надо искать нового Бога!!!
  Знаю я эти крики, знаю, что это кричит не Кроткий, а дух, который мучает его. Но дух языку не хозяин. Дух всего лишь продолжение ума.
  Кроткий падает к подножью утёса и вскакивает. Хлам, рыча, хватает его за шею. Он вертит им, как щенком, и так и этак. Ноги Кроткого мелькают в воздухе.
  - Племя проклято... - сипит из последних сил Кроткий. - Бог един!!!
  Что толку?! Сила силу ломит! Однако слова вдруг ошарашивают Хлама. Впервые я виду, что Хлам думает, причём так долго, что его руки ослабевают, и Кроткий падает на землю. Он отползает, кашляя и извиваясь, как червяк. У него что-то повреждено, и он держит голову так, словно у него сломана шея.
  - Пусть решает Трифен! - храбро кричу я, но так, чтобы меня невозможно было узнать. - Пусть решает Трифен!!!
  У Племени от удивления сам собой открылся рот: Трифена слушаются все, даже Хлам. Я толкаю локтём Бабулу, но трусливый Бабула только мычит и трясётся от страха. Я толкаю длинношеего Гуся, но он не из храброго десятка. В отчаянии я пинаю здоровяка Хныка, но он лишь трусливо жмётся, хотя в былые времена отвесил бы мне оплеуху. Я ищу глазами взгляд отца, но он прячет его. Только Свиное Ухо, сын Маманта, кипит от ярости, но что мы можем сделать вдвоём?
  - Пусть решает Трифен! - я незаметно пытаюсь спрятаться за чёрными идолами.
  Но Хлам мимоходом отвешивает мне такой тумак, что я снова лечу кувырком, сам же он устремляется вслед за Кротким, который карабкается в нашу пещеру. А куда бежать, кроме как не в неё родимую? Бегун из Кроткого аховый, в лесу Хлам догнал бы его в два счёта. Племя застывает в оцепенении: это уже не семейные ссоры, а гораздо серьезнее. Убивать подростков - смертный грех. Кто будет охотиться и охранять Племя? Кто даст потомство? Даже если Кроткий не приспособлен к этому, кто в конце-концов осознает Бога и укажет путь? Трифен не то чтобы не одобрил, он бы проклял Хлама, хотя Трифен простой отшельник и живёт в мрачной Пади.
  Хлам - большой и грузный, гора мышц и железных сухожилий, дающих ему неоспоримое преимущество. Кроткий - лёгкий и подвижный, но у него сломана шея, поэтому он ползёт еле-еле, и руки у него дрожат, и колени подгибаются. Кажется, что на очередном уступе Хлам вот-вот схватит его и сбросит вниз. Однако чем выше, тем тропинка круче. На самом верху, перед нашим козырьком, надо идти на одних носочках, хватаясь за ноздреватый камень. Здесь тяжёлый Хлам сбавляет темп, и Кроткому удается ускользнуть за уступ в самый последний момент, когда крючковатые пальца Хлама, казалось, ухватят его за ноги. Вздох облегчения пронёсся над Племенем. Даже Плескач заодно со всеми, а не, как обычно, с Хламом. Племя вздохнуло и посмотрело на меня: все разом, от малого, до велика.
  - Чего?.. - спросил я. - Чего... Чего вам надо?!
  Я отнюдь не герой, я всего лишь отчаянный сын удачливого охотника. Я понимаю, что они от меня чего-то хотят, даже мой отец не против того, чтобы я совершил подвиг, не говоря уже о чёрном Колдуне, который вложил эту мысль в мою голову. А главное - она, Ора, прекрасная и недоступная, она подаёт мне тайные знаки. Её бездонные глаза делают меня всесильным и одновременно слабым. Мне хочется поцеловать её в алые губы, а не карабкаться на утёс, чтобы спасти недотёпу Кроткого.
  - Ты это... того... - говорит за всех трусливый Бабула и отводит глаза.
  - Чего? - брезгливо спрашиваю я, думая об Оре.
  Бабула мне неприятен, потому что маленький, кряжистый и губастый. Пахнет от него прогорклым жиром и тухлятиной, потому что он вечно крутится на помойке, и кожа у него в красной сыпи. У него нет свободы выбора, он подчиняется велениям духов. Так говорит Шушан, и я ему верю. Стал бы я жрать объедки!
  - Ты же хотел... - напоминает дылда Гусь и тоже смотрит на меня так, словно я просто обязан спасти Кроткого.
  - Ничего я не хотел, - начал было возражать я и вдруг понял, что если промедлю ещё чуть-чуть, то подвиг за меня совершит Свиное Ухо. А два подвига за день - это много даже для самого отчаянного храбреца.
  В следующее мгновение я обнаруживаю, что карабкаюсь следом за Кротким и Хламом, но совсем по другой тропинке, ещё более опасной, чем та, по которой мы обычно ходим. Она начинается сразу со второго яруса и обходит скалу справа. Мы с Кротким пользуемся ею в исключительно редких случаях, когда надо оторваться от такого крупного и неуклюжего противника, как Хлам. Это даже не тропинка, а крохотные уступы и выемки в скале, по которым может пройти только тот человек, который их знает. Под взглядом Оры я взлетаю наверх в тот самым момент, когда Хлам предпринимает неуклюжую попытку втиснуться в пещеру. Если бы вход был только узким и коротким, проблему можно было решить в два счёт - взял камень и долби себе до одури. Но проход в нашу пещеру был ещё и длинным, в нём нужно долго ползти. Он рассчитан только на нас с Кротким да ещё на Свиное Ухо. Для Хлама это смертельная ловушка, в ней можно задохнуться. Да и Кроткий не будет сидеть сложа руки. Под рукой у него найдётся палка с острым концом.
  Хлам меня не замечает, он рычит от ярости и ломает себе ногти в попытке проникнуть внутрь. Он похож на барсука, когда за ним гонятся волки, а родная нора оказалась неожиданно узкой.
  Я хватаю камень и запускаю его в Хлама. Хлам выскакивает из пещеры, ожесточенно чешет зад и в страхе озирается, но, естественно, никого не обнаруживает, потому что я тут же прячусь.
  Больше я ничего поделать не могу. Я стою за скалой, и подо мной пропасть, на дне которой по перекатам течёт река, и если Хлам догадается, где я прячусь, то с лёгкостью сбросит меня вниз. Но я почему-то знаю, что этого не произойдёт, словно меня кто-то оберегает и даёт свободу выбора. Шушан, наверное, кто ещё?
  Когда я выглядываю в следующий раз, то обнаруживаю, что Хлам нашёл острый кварц и крошит скалу, но сразу понимает, что это пустое занятие. Он сидит, отдуваясь, и ловит ртом воздух. Несмотря на мелкий дождь и холодный ветер, пот катил градом с его рыхлого лица, на котором написана злоба и тупая решимость во что бы то ни стало добраться до Кроткого. Но как это сделать? Притащить длинную палку, но пещера извилистая, и палкой Кроткого не достать. Продолбить скалу сверху, но кто это будет делать днём и ночью? Уморить Кроткого голодом, но это слишком долго, терпения не хватит. Вдруг его осеняет мысль.
  - Плескач! - кричит он, наклонившись над карнизом, "клок-клок", гремит погремушка у него на шее, отгоняя духов. - Плескач!!!
  Удобный момент, чтобы подтолкнуть его вниз, и тем самым совершить подвиг, но я не решаюсь, словно знаю, что ничего не получится, а Шушан почему-то молчит, и я остаюсь стоять за скалой.
  - А?.. - доносится снизу.
   - Неси огня! - Хлам рычит от удовольствия, предвкушая скорую победу над Кротким.
  Я понял, что он решил выкурить его из пещеры: Кроткий или вылезет, или останется в ней навсегда. Дождь сеет волна за волной. Ели со стороны тёмной Пади кажутся чёрными и неприветливыми. Где-то там Трифен, но он вряд ли поможет.
  Плескач приносит огня. Ему кто-то помогает. По запаху я узнаю коротышку Бабулу. Они доставили наверх пень, который с утра тлел в костре, и пук сухой травы.
  С коварный выражением на лице Хлам сунул траву в пещеру и зажёг её. Пошёл густой дым, от которого закашлялись все трое, трава вспыхнула и сгорела ярким пламенем. Кроткий, естественно, не вылез. Он даже голоса не подал. Молодец, оценил я, держится.
  Хлам зарычал так, что погремушка у него на шее отозвалась "клок-клок, клок-клок". В злобе он швырнул пень с утёса, и Племя внизу разбежалось кто куда.
  - А вы что здесь делаете?! - наткнулся он на Плескача и Бабулу. - Марш за травой и мхом!
  Плескача и Бабулу как ветром сдуло.
  Мох ему нужен для большего дыма, понял я. Внизу хранится запас хвороста и растопки. Если Хлам действительно разложит костёр у входа в пещеру, то Кроткому конец.
  Хлам становится на карачки и вглядывается вглубь пещеры.
  - Сейчас мы тебя поджарим! - обещает он Кроткому.
  Кроткий не отзывается. У меня даже закрылось сомнение, внутри ли он? Плескач и Бабула принесли новую порцию травы и мха. Я ничего не могу поделать, их трое, а я один, я всего лишь отчаянный сын удачливого охотника, влюбленный в Ору. Я хочу на ней жениться и готов ждать свого часа.
  На этот раз Хлам подошёл к делу со всей основательностью, на которую был способен: перемешал траву с мхом и стал подкладывать в огонь маленькими порциями. Подложит и прислушивается, что делается в пещеру, подложит и прислушивается. Даже мелкий дождь с ветром ему не помеха. На его лице бродит кровожадная ухмылка. Он весь в предвкушении того момента, когда вылезет Кроткий. Бесспорно, что ему даже нравится отчаянная храбрость Кроткого. Ведь чем мужественней человек перед смертью, тем больше мужества получит тот, кто съест его. А то, что Кроткого съедят, я ни на мгновение не сомневаюсь. Съедят даже те, кто не хочет этого делать, съедят те, на кого укажет Хлам. Кто же откажется стать храбрецом? Бабула и Плескач - в первых рядах.
  - Шушан, - в отчаянии спрашиваю я, - что делать?
  Я не хочу, чтобы мужество Кроткого перешло к Хламу, не потому что Хлам сделается ещё сильнее и будет править Племенем как ему заблагорассудится, а потому что это нечестно и ещё потому что испытываю к Кроткому братские чувства, ведь мы живём с ним в одной пещере и крепко сдружились. Но Шушан молчит, и подмоги нет. Он, как всегда, предоставляет мне полную свободу действий и помогает лишь тогда, когда опасность грозит непосредственно мне, а на Кроткого ему плевать, как, впрочем, и на всех остальных тоже. Странное чувство справедливости у этого духа, возмущаюсь я. А может, Шушан и не дух вовсе? Хотя лично мне он представлялся именно в этом качестве. Зачем он тогда нужен?! Советы раздавать?!
  - Шушан, помоги! - снова прошу я. - Будь другом!
  Но Шушан молчит, лишь в правом ухе у меня что-то больно щёлкнуло, а потом булькнуло. Обиделся, что ли? Потом мне стало не до него.
  Я снова выглядываю из-за скалы. Троица с вожделением глотает дым у входа в пещеру, ожидая, когда Кроткий отдаст концы. Больше всех старается Плескач, вовсю раздувая огонь. Слёзы текут по его лицу. Бабула тоже не отстает в усердии выслужиться перед Хламом, льстиво подаёт ему пучки травы, несмотря на то, что Хлам в гневе выдрал у него уже три клочка волос, а Плескачу отвесил три оплеухи. Вдруг с ними что-то произошло, трудно было понять, что именно. Но они внезапно шарахнулись в разные стороны, словно почуяли опасность.
  Раздался свист - тонкий, как флейта у Колдуна, только острее шила и страшнее когтей Косматого, потом он сделался таким громким, что у меня мгновенно заложило уши, а когда перешёл в истошный вопль, то я на какое-то мгновение забыл, где нахожусь, и единственно, что мне хотелось - это заткнуть уши и бежать, бежать, бежать. И я, наверное, побежал бы, только никак не мог оторвать взгляда от пещеры, перед которой остался один Хлам. Плескач и Бабула куда-то пропали. Во все стороны полетел песок и мелкие камни. Хлама спасло то, что он ухватился за ноздреватый камень и держался одними пальцами. Шкуру с него сорвало. Он остался в набедренной повязке и сучил ногами, пытаясь найти опору. "Клок-клок!", вовсю гремела его погремушка.
  Затем произошло то, что я до сих пор не могу понять: из пещеры с диким воем вылетело что-то, что я вначале принял за пень и остатки травы с мхом. Только у этого "что-то" была звериная морда и такой жуткий оскал, которому бы позавидовал бы старина Косматый, колени мои подогнулись, руки ослабли, и я почувствовал, что падаю. Больше я ничего не помню.
  
  ***
  - Очнулся, малец? - Услышал я и открыл глаза.
  Надо мной склонился Трифен.
  - Дедушка! - воскликнул я от неожиданности и бросился ему на шею.
  - Какой я тебе дедушка?! - отстранился Трифен, хотя очень и очень походил на моего деда Семёна Тимофеевича, который жил на Онеге в деревне Кургеницы.
  И у меня возникло странное ощущение, что я пребываю в двух жизнях одновременно, что это уже было или будет - в какие времена, я не знаю, но я был твёрдо уверен, что будет, ещё как будет! Вот я и вспомнил то, чего не должен был вспоминать, а Шушан благородно промолчал, не впадая в сентиментальности, как и мой дед Семён Тимофеевич, который сидел передо мной и уверял меня, что он не мой дед. За всем этим крылось ощущение мироздания, вселенская, безбрежная тайна. Я и подумал о ней, об этой тайне, и так и сяк, и тут же запутался, не в силах разобраться в том, в чём разобраться нельзя с наскока.
  - Не мучайся, - вдруг прорезался голос, - всё равно не вспомнишь.
  - Почему? - удивился я.
  - Потому что вы всё забыли.
  - Кто, мы?
  - Племя, - был равнодушный ответ.
  Я с удивлением воззрился на Трифен, но, оказывается, это Шушан объявился и, как всегда, с загадками. Отчего забыли? Что забыли? Не об этом ли всё время твердит Кроткий, уж он-то, наверное, всё помнит, от самых истоков. Поэтому духи, наверное, его и мучают.
  Может, Трифен объяснит? Но я был разочарован, ибо он не был со мной солидарен даже в этом вопросе. И вообще, я чувствовал, что мы, несмотря на то, что как-никак родственники, но разобщены. Нет между нами душевного понимания, не как с моей бабушкой, Ксенией Даниловной, которая всегда старалась меня приободрить.
  - Спасла тебе заячья лапка, - сказал Трифен, не моргнув глазом, - спасла.
  Я так и не понял, кто со мной говорил: то ли, действительно, Шушан, то ли мой дед Трифен, то бишь Семён Тимофеевич. А может быть, оба вместе? В общем, я основательно запутался. Вот была бы со мной моя бабушка!
  - Лапка заговоренная, - кисло согласился я.
  Он же сам мне её и подарил прошлым летом. Лапка - это зачур. Трифен охотился, а заяц попал в когти к Косматому и криком невольно предупредил Трифена - что считалось знаком духов. Кто же пренебрежёт таким зачуром?
  У меня голова просто кругом всегда шла от этих самых мыслей: почему нас выгоняют из пещер, почему Кроткий должен стать колдуном, почему Племя вымирает, почему отодвигается Ледяная стена, и много ещё разных почему. Впрочем, я не понимаю ничего и сейчас, сидя в этой пещере, в углу которой горит очаг, и отблески пламени падают на прокопченные стены и на наши лица. Странно, что только у одного отшельника над очагом был сделан дымоход, а в Племени им никто не пользуется, считая такую роскошь излишеством. "И так обойдёмся", - обычно говорили и самые-самые ленивые, и самые-самые продвинутые, однако, все без исключения, предпочитали вести праздный образ жизни с костром под открытым небом. В пещере же отшельника тепло и уютно - то, чего не хватало нам в нашей обыденной жизни. А ещё умопомрачительно пахнет жареным мясом и свежим луком.
  - А от чего спасла? - спросил я, невольно глотаю слюну.
  - Э-хе-хе... - кряхтя, Трифен протянул мне плошку с едой и пучок лука. В его голосе прозвучала снисходительность. - Ешь! Много будешь знать, скоро состаришься.
  Я с жадностью набросился на еду, а когда чуть насытился, то невольно стал приглядываться к устройству пещеры. Моя накидка сушилась над огнём. Окно, которое не было ни у кого в Племени, заложено слюдой. Под потолком скукожились пучки трав. В углу стояли три копья, да не такие, как у нас, а тонкие, изящные, хорошей выделки. А на стене висел самый настоящий лук. С луком у нас тоже не охотились. Зачем, если есть дубина? А ещё была самая настоящая сеть для рыбной ловли. Сетью-то мы тоже не пользовались, предпочитая мокнуть в холодной воде или тыкать в неё палкой.
  - Так от чего спасла? - спросил я. - И почему моя накидка мокрая? Я что, в речку упал?
  - Упал, малец, упал, - согласился Трифен, в его добрых глазах стоял смех.
  - А откуда?
  - С утёса... - прыснул он в кулак.
  И тут я, конечно, всё вспомнил и подскочил аж до потолка:
  - Что это было?!
  - Тихо-тихо, - сказал Трифен, пряча улыбку, потому что лицо у меня выдало все страхи, которые жили во мне, и пещерные духи обрадовались, тому, что можно поживиться за чужой счёт. Они просто обожали тот момент, когда человеку становится плохо, чтобы забрать у него силы.
  - Так было, или нет?! - вскричал я, не обращая внимания ни на духов, ни на смешливого Трифена.
  - Что было-то? - Трифен смотрит на меня с любопытством, несомненно, он проверяет мой здравый смысл и насколько я подчиняюсь своим страхам.
  - То, что вылетело из пещеры?! - вскричал я так, что даже забыл о еде, хотя не ел три дня. Прежний страх сковал меня пуще смерти. Это была цена за то, что я увидел возле нашей пещеры. А ведь я всего лишь отчаянный сын удачливого охотника и тягаться с любыми духами мне как бы не по плечу.
  - Владыка духов! - важно сказал Трифен, поправляя огонь в очаге.
  - Владыка духов!!! - я едва не подавился.
  Перед моим внутренним взором снова пронеслась вся эта страшная картина, и я наконец вспомнил, что пытался спасти Кроткого. Выходило, что я влез не в своё дело? Не каждый день Владыка духов является людям, и знаменует он собой большой несчастье.
  - А Кроткий?.. - спросил я с замиранием сердца, переживая и за себя, и за Ору. Вдруг это знак, что нам не суждено быть вместе?!
  - Жив твой Кроткий, - усмехнулся Трифен. - Жив... Его Колдун пестует.
  - В смысле?..
  Страх отпускал меня медленно, как зыбучая трясина. Никто не имел права видеть Владыку духов. Ведь он появлялся только перед тем, кто должен был умереть! А умирать я не хотел.
  - Ты, главное, ешь! - назидательно сказал Трифен. - А когда шкура твой высохнет, пойдёшь и поглядишь на своего друга. Только сдается мне, что ему сейчас не до тебя.
  - А Хлам?
  Хлам-то теперь меня убьёт в любом случае, подумал я, ведь я невольно стал свидетелем его позора. Но по сравнению с Владыкой духов, Хлам - это мелочи жизни, пустяк, о котором можно пока забыть. Всё это мгновенно промелькнуло у меня в голове.
  - Хлам жив-здоров. Плескач разбился насмерть. Бабула отделался испугом.
  - Что же мне теперь делать-то? - упавшим голосом спросил я, полагая, что теперь-то мне всю жизнь предстоит прятаться от Владыки духом.
  - А ничего, - беспечно, как мне показалось, ответил Трифен. - Живи, как прежде.
  - Как же я буду жить, как прежде?! - снова воскликнул я в негодовании от того, что дед не понимает моей ситуации и не хочет в неё вникнуть.
  - Тебе бояться нечего. Это Хламу надо остерегаться гнева Владыки духом. А тебя он даже не заметил.
  - Хорошо! - обрадовался я и выпалил: - Тогда я на Оре женюсь!
  - С женитьбой потерпеть придётся, - охладил мой пыл Трифен.
  - Почему?..
  - Потому что тебе ещё надо подвиг совершить.
  - Какой подвиг?.. - оторопел я.
  - Для племени, какой? Только после этого тебе отдадут в жены Ору. Прокормить сможешь?
  В голосе Трифен прозвучала насмешка. Несомненно, он глядел на меня с высоты того времени, когда мы жили в Кургеницах.
  - Смогу, - я выразительно посмотрел на лук и необычные копья.
  - Вижу, вижу, что сможешь, - одобрительно сказал Трифен, и глаза его радостно заблестели.
  Всё-таки молодец у меня дед, подумал я, только почему-то не признаётся.
  - Один подвиг ты уже совершил.
  Я покраснел: какой же это подвиг, если я так и не заступился за Кроткого.
  - Переборол страх перед Хламом, - объяснил Трифен.
  - Тоже мне подвиг... - я покраснел ещё пуще, вспомнив, как прятался за скалой.
  - Ни скажи, найти в себе силы, чтобы выступить против вождя, не каждый сможет.
  - А что надо сделать-то? - спросил я не очень весело, потому что основа надо было ждать, а ждать по младости лет я ещё не умел.
  - Найти дорогу.
  - Какую дорогу?
  - Для Племени.
  - А где?! - не понял я.
  Вот он подвиг подвигов! Служение людям! О таких героях слагают легенды и песни поют. Но об этом я, конечно, не думал. Кто же думает о том, что будет после, если такие события на носу.
  - Это мне не открыто, - сказал Трифен.
  - А почему? - удивился я, потому что привык считать Трифена всевидящим и всепонимающим, мудрым и рассудительным.
  - Потому что всё, что связано с духами, а не с историей Племени, происходит само собой, без моего участия, на то я и отшельник, - напомнил он.
  - А-а-а... - растерянно произнёс я и ничего не понял.
  - Дух Маманта тебе всё расскажет, - пояснил Трифен.
  - Почему дух?
  - Завтра утром Колдун его куклу оживит. Сам у неё и спросишь. А теперь, - он отобрал у меня пустую плошку, - ложись спать. Сил набирайся.
  И я вспомнил, что через год после смерти Колдун достает куклу умершего и показывает ей дорогу в иной мир. Но перед этим кукла правдиво отвечает на вопросы Племени. Только дадут ли мне задать хотя бы одни из них, я не знал.
  С этими мыслями я укрылся волчьей шкурой и тотчас провалился в глубокий сон. Снилась мне, конечно же, прекрасная Ора, и её волшебные глаза, которые делали со мной всё, что хотели.
  
  ***
  - Ты уже всё видел, везде побывал и всё слышал, - поучал меня Трифен, когда мы шли через лес. - Тебе надо только вспомнить.
  Я с удивлением косился на него, и голова моя снова пухла от разных мыслей. Ничего я вспомнить не мог, как ни старался. Однако у меня, действительно, было такое ощущение, что стоит мне чуть-чуть поднапрячься, и всё получится, ибо то, о чём он говорил, было настолько привычным и родным, словно происходило лично со мной, а не с кем-то другим, и не давным-давно, в какой-то другой жизни, а будто вчера, однако, как назло, вылетело из головы.
  - Я ничего не помню, - признался я.
  - Ты всё помнишь, - назидательно сказал он.
  И я действительно вспомнил, что так говорил Мамант, когда был вождём. Но если он тоже так говорил, то значит, они с Трифеном заодно, что было не так уж плохо, и эта мысль приободрила меня.
  - Вот ты думаешь, почему тебя выгнали из родной пещеры?..
  Трифен загадочно посмотрел на меня. В сумерках начинающегося дня его лицо, казалось, само предалось воспоминаниям, и судя по всему они были для Трифена самыми приятными.
  - И Кроткого выгнали, и Свиное Ухо... - припомнил я, всё ещё не понимая, куда он клонит.
  Мы зашли в ту часть леса, где жил Колдун. Деревья вокруг стояли мёртвыми, перекрученными морозами и ветрами.
  - А почему?.. - снова гнул своё Трифен.
  Я покосился на его хитрую физиономию, на которой бродила непонятная ухмылка, и не нашёл ничего лучше, как выпалить:
  - Захотели и выгнали!
  - Верно, только не совсем... - веско ответил Трифен. - Считай, тебя выгнали из Эдема!
  - Какого Эдема?.. - опешил я и открыл от удивления рот, хотя что-то до жути знакомое послушалось в этом слове, будто бы уже кто-то говорил мне об этом, но точно не Шушан, потому что Шушан был знатоком по части духов и всякой другой нечисти, связанной с жизнью Племени, а о высоком он никогда ничего не говорил, хотя, разумеется, намекал, красуясь осведомленностью. И у меня часто возникало ощущение, что кое-что сообщать он не имеет права, что у него тоже есть вождь, который им командует, и что он в конце концов тоже подневольное существо цвета печеной репы.
  - Из того места, где первоначально обитали люди, - таинственно поведал Трифен таким тоном, словно это были его самые сокровенные мысли.
  Лицо у него просветлело, а взгляд сделался задумчивым. Я видел такой взгляд у Кроткого в момент, когда он начинал лопотать. Взгляд был направлен внутрь, а не наружу, и это меня всегда удивляло.
  - Точно! - обрадовался я. - Вспомнил! Только не помню, где слышал.
  - А нигде не слышал! - обрадовал меня Трифен. - Это в тебе память предков говорит!
  - Точно! - кисло согласился я, ибо не любил, когда надо мной посмеивались.
  - Издревле повелось, выгонять подростков из дома в память о прежней жизни.
  Признаюсь, он меня страшно огорчил. Это ж где такую сказку найти, чтобы в ней всё было плохо? Сказки так не кончаются, сказки всегда кончаются хорошо.
  - Нашли, чем гордиться, - обескуражено пробормотал я.
  И действительно, думал я, ну покинули мы этот самый Эдем. Ну и что? Чего горевать-то? Зато лучше места не найти! Я огляделся: солнце ещё не показалось из-за гор, и было прохладно, вода в озере стояла тихая-тихая, на вершинах алели деревья, а на деревьях висели духи ночи, готовясь шмыгнуть в траву при первых лучах солнца. Шушан крякнул в левом ухе, и я понял, что не прав. А почему, Шушан, конечно же, высокомерно не объяснил. Мол, сам дойдёшь своим умом, если получится, конечно. В этом и заключалась свобода выбора. Хочешь - обучишься, не захочешь - не обучишься. Для чего тебе голова дана?
  - А гордиться надо, - сказал Трифен всё тем же покровительственным тоном, - хотя мы и страдаем, покинув Эдем.
  - В смысле? - удивился и посмотрел на его печально-возвышенное лицо.
  - Ты влюблён в Ору? - спросил он терпеливо.
  - Влюблён, - признался я.
  - Значит, страдаешь, - безжалостно заключил он.
  - Страдаю, - уныло согласился я, хотя не любил откровенничать на эту тему, но с дедом можно было. Дед, он на то и дед, чтобы с ним можно было иногда пооткровенничать.
  - Вот потому в Племени нет счастья? - вздохнул Трифен так, словно исподволь подводил меня к какому-то ответу.
  - Хлам дурак! - буркнул я в сторону, полагая, что этим всё сказано.
  - Дело даже не в Хламе, - печально и без насмешливых ноток сказал Трифен.
  - А в чём? - я вспомнил все обиды, которые причинил мне Хлам.
  - Да потому что он, как и Колдун, духам поклоняется!
  - А кому надо? - страшно удивился я и покосился на духов, которые гроздьями висели на ближайшей берёзе, и ветки её прогнулись до земли.
  Мы все до едина духам поклоняемся, а им, по-моему, всё равно, их даже наша беседа не интересует, потому что это лесные духи. И тогда я понял, что они ждут первых лучей солнца, чтобы испытать судьбу, вот тебе и духи: всё, как у людей, свобода выбора и свобода воли, и азарт, и испытание судьбы, кураж, одним словом.
  - А надо Богу! - укоризненно сказал Трифен, проследив мой взгляд.
  - Отцу-Медведю, что ли? - спросил я иронически, потому что с этим богом у нас отношения давным-давно испортились, кроме подростков в него никто не верил, им даже младенцев не пугали.
  Я подумал, что недаром нас гложут воспоминания совсем о другом Боге, только толку от этого никакого, одни мучения.
  - Отец-Медведь уже не помогает, - слишком покорно согласился Трифен.
  И я понял, что наше дело дрянь, и что дни Племени сочтены. Это было, как удар молнии, прозрение, оценить которое ещё предстояло.
  - Об этом все говорят, - сказал я, чтобы он понял глубину моей мысли.
  Однако Трифен равнодушно заметил, сворачивая беседу:
  - Вот то-то же и оно. Однако мы пришли.
  Перед нами расстилалось озеро в тумане, на берегу стоял летний чум Колдуна, а вокруг, как тени, сидело Племя и, как всегда, вкушало отвар из мухоморов. В это момент солнце и выглянули, чтобы осветит долину. Духи с визгом и хахоньками кинулись в траву, однако парочку из них солнце всё же прихватило, выжгло так, что от них мелькнули тени, и они так и остались на ветках, и ветерок принялся раскачивать их, как прошлогодний мох.
  
  ***
  В чуме было темно, и только в отверстие для дыма падало ровно столько света, чтобы можно было разглядеть Кроткого. Он сидел в центре, и на лице его была написана полная отрешенность. Но когда я очутился внутри, он вдруг повернул голову, вовсе не как человека, а равнодушно, словно пень у дороги, и произнёс, но так, чтобы услышал только я один:
  - Я решился...
  - Почему?
  Я понимал, что это неправильно, но объяснить не мог, что именно. Может быть, Кроткий лишался свободы выбора, свойственной человеку? Может, слово кому-то дал, а потом передумал? Ответа у меня не было. Так или иначе, но Кроткий попадал под власть ещё одного мира, и этот мир нам был виден всего лишь, как айсберг - только зримая его часть, а что делается в невидимой части, мы не знали. Конечно, это было неестественно и лишало нас воли, но в ещё большей степени этот невидимый мир с однозначным результатом он лишал воли Кроткого. Это значило, что я потерял друга. Отныне он не нуждался в моей защите, а полагался только на духов. Трудно было себе это представить, ведь я же знал Кроткого совсем другим - дерзким и непокорным, острым на язык и драчливым.
  - Тебе что, шею сломали?
  - Нет, шей здесь ни при чём, - он подвигал ею, словно чтобы только удостовериться лишний раз.
  - Тогда что? - спросил я и почему-то вспомнил, как он говорил мне, глядя на небо: "Звезды - это трещины в небосводе", и выразительно молчал. А у меня от его слов голову сносило, и я тоже пятился на небо, но ничего интересного в нём не находил. Небо, как небо. И тем не менее, хорошее было время, романтическое, детское. Похоже, оно кончилось, и впереди нас ждали суровые испытания.
   - Иначе Хлам убьёт меня, - ровно, словно во сне, ответил Кроткий, ни разу не моргнув.
  - Не надо было спешить, - укорил я его и подумал о Трифене, который обязательно должен был помочь ему, но почему-то не сделал этого. И вдруг кто-то голосом Трифена напомнил: "Настоящий Бог в пику духам не делает людей рабами!" Я завертел головой, но Трифена рядом не оказалось, и вообще, у меня сложилось такое ощущение, что в чуме только я и Кроткий, и что-то обязательно должно было произойти - жуткое, непонятное, чудовищное. Безотчётная тревоги охватило меня. Захотелось сделаться маленьким-маленьким, затеряться и исчезнуть без следа. Я уже собрался было сбежать, но Кроткий сказал:
  - Теперь уже всё равно...
  И мне стало так жалко его, что на глаза навернулись слёзы.
  - Ты стал духом? - спросил я, всё ещё находясь под впечатлением от разговора с Трифеном.
  Выходит, подумал я, никакого нового Бога, пока правят Хлам и Колдун, нам не видать? Но что-то даже в этом вопросе было не так: в том смысле, что слишком мелко я зачерпнул, а надо было глубже. Глубже я не умел. Масштабности не хватало. Вот если бы с Кротким поговорить на эту тему или ещё раз с Трифеном, а так, получается, я в большом неведении относительно того, что мне делать. Нет, почему, вспомнил я, тебе надо поговорить с куклой Маманта, совершить подвиг и жениться на прекрасной Оре. Делов-то. И от этим мыслей мне стало немного легче, словно я нашёл единственно правильное решение.
  - Нет, я стану их проводником, и наоборот... - всё тем же ровным голосом заверил меня Кроткий.
  - А-а-а... - удивился я, потому что представлял всё несколько иначе.
  Мне казалось, что духи поселяются в колдуне и командуют им, но, оказалось, это было бы слишком просто. А что такое "наоборот", Кроткий объяснить не успел: пространство в чуме наполнилось движениями, и глаза у Кроткого сделались такими, каким бывают только у снулой рыбы, и я понял, что он уже ничего не видит, хотя всё ещё смотрит на меня. Вокруг нас замелькали лица всех тех, кого я знал и не знал, и даже тех, кто умер. Появился и пропал Мамант, а за ним - Горбатый. И я по его губам, и лицу я понял, что он страшно недоволен тем, что Кроткий оказался первым, но в каком смысле, трудно было понять, ведь Кроткий всё ещё живой, а Горбатый мертв. Шушан прокашлялся у меня в правом ухе и сказал: "Для Кроткого теперь всё едино".
  - Покажи мне дорогу! - потребовал Горбатый. - Покажи!!!
  - Какую дорогу? - спросил я, заикаясь от страха и пятясь к выходу.
  Волосы встали у меня дыбом. Ноги подкашивались, а в глазах поплыл туман: мертвецы со мной ещё никогда не разговаривали, ведь я был всего лишь сыном удачливого охотника.
  - Какую-нибудь... - упавшим голосом попросил он.
  - Я не знаю, - ответил я и на какое-то мгновение потерял его из поля зрения, а когда снова посмотрел туда, где он находился, то увидел только его удаляющуюся спину. Он шарил вокруг себя руками, как слепой, и вопрошал: "Куда идти, где дорога?.. Помогите!.. Помогите..."
  Я хотел его догнать и отвести к нашему утёсу, но не успел. Передо мной возник Хлам. "Клок-клок, клок-клок" - гремит погремушка на шее у него. Он посмотрел на меня так, словно видел впервые и спросил:
  - Ты видел его?.. Ты видел?!
  - Какого? - ещё пуще испугался я, но не того, что Хлам обратился ко мне, а того, о чём он спросил.
  - Владыку! - выдохнул он все свои страхи, заглядывая мне за спину с таким выражением на лице, словно действительно увидел там кого-то.
  Я хотел оглянуться, но не смог.
  - Духов? - уточнил я на всякий случай, хотя сразу понял, о ком идёт речь.
  Прежде чем ответить, он жутко повёл глазами по сторонам, будто нас могли подслушать. До этого он никогда не разговаривал со мной таким тоном, он вообще со мной никогда не разговаривал, а только рычал.
  - Их самых... - заговорщицки прошептал он мне на ухо и попытался улыбнуться, только улыбка у него вышла кривой.
  - Ага... - так же испуганно ответил я и абсолютно ничего не понял, ибо Хлам не был похож на самого себя, он вообще ни на кого не походил, он был слабее самой слабой женщины Племени.
  - Ничего страшнее в жизни не видел, - признался он, и слеза скатилась по его морщинистой щеке.
  Сдал Хлам. Не быть ему больше вождём, ибо тот, кто поклоняется духам, в конце концов теряет волю. Таким я его и оставил - сосредоточенным на Владыке, что само по себе казалось странным, и в то же время обыденным, хотя я никогда не видел Хлама думающим, за исключением того момента, когда он сломал шею Кроткому. Но возможно, это была случайность, возможно, в тот момент на него и снизошло прозрение, только он ничего не понял. А душа его поняла, вот и мучается, вот и скулит, и плачет, и обращается за советом ко всем, даже ко мне.
  - А это не Хлам, - подтвердил мою догадку Шушан, - это его душа в последний момент жизни Хлама.
  - Он, что умрёт?! - спросил я с величайшим подозрением, ибо тоже подумал, что имею дело не с живым Хламом, а с его тенью.
  - Он переродился, но уже поздно.
  Мне от души стало жалко Хлама, но я ничего поделать не мог, не мог же я сообщить душе, что хозяин её умрёт. Как бы это выглядело? Не меньше как вмешательство в провидение, кто его знает, что за этим последует. Пусть всё течёт естественным порядком. Так надёжнее и привычнее, ибо изменение естественного порядка ведёт к чуду. А чудеса простым людям делать запрещено. Так рассуждал я в те времена и понимал всё буквально - не уровне пупка.
  Вдруг я увидел Ору. Она была прекрасна. Её глаза сулили счастье и надежду в жизни. Однако мне совсем не хотелось знать её тайны и я отвернулся. С моей стороны это было бы бестактно по отношению к её и к моей душе, ведь я хотел воспринимать её такой, какой видел, и хотел прожить жизнь, открывая её вместе с Орой день за днём, и не желал знать, когда она умрёт. Шушан благородно промолчал, он понял меня и пожалел, а Ора пропала. И мне сделалось горько-горько из-за того, что я одинок и останусь таким до конца дней своих, даже если я женюсь на прекрасной Оре. Наоборот, я должен был, просто обязан был сделать это, ибо я любил её сильнее жизни. Тогда, возможно, что моя любовь преодолеет все барьеры и разрушит привычные препоны. Вот это и называется абсолютным, всеобъемлющем счастьем.
  Потом возник Колдун в маске. Он принял на себя роль Бога и вещателя: "Я Демон подземельного мира, я вездесущ, всюду пребывающий и всюду поспевающий. Помните, везде и всегда повинуйтесь Владыке!" И тут же невидимо чье голоса подхватили: "Повинуйтесь! Повинуйтесь!"
  В следующее мгновение я оказался бредущим за Колдуном, который тащил на санях куклу Маманта. У куклы было серое лицо без рот. Она вопросительно смотрела на меня, и её руки, покоящиеся на коленях, подавали мне странные знаки. Такие знаки подают, когда человек в опасности. Мамант не мог не знать этого, ведь он когда-то был охотником и вождём нашего Племени.
  - Он ещё не дух, но уже не человек, - прошептал Шушан.
  Если бы его голос можно было окрасить в цвета, то он был бы серым. Я так и представил серое лицо, хотя в натуре оно выглядело цвета репы, то есть желто-бурым, с обязательными клыками и серыми же, огромными, как у летучей мыши, ушами. Вряд ли это было совпадением, но его серый образ вдруг перешёл в запах, и я почуял в воздухе сильную примесь болотных газов. Отныне я знал, откуда происходит Шушан. Стал ли он от этого хуже, я не понял, ибо мною владели другие, куда более сильные эмоции.
  - Что у меня за спиной? - спросил я, цепенея. - Что?!
  Он молчал, казалось, вечность. Мне даже показалось, что он наконец оставил меня, проявив свою болотную сущность. Жаль, что я не мог видеть его лица, я бы высказал ему свои претензии, но что возьмёшь с духа? Если он дух, конечно, а не ещё кто-то другой водит меня за нос.
  - Нет... - наконец Шушан словно выдавил ответ из себя. - Нет ничего...
  - Посмотри лучше, - попросил я, и колени мои подкосились. - Посмотри, пожалуйста!
  Мне показалось, что Шушан впервые предал меня, ведь он давным-давно стал частью моей натуры, и я почувствовал себя разделенным. Странное и жутковатое ощущение потери самого себя. Должно быть, за этим следует смерть.
  - Ничего нет, - ответил Шушан гнусным голосом предателя, - честное слово.
  Я хотел обернуться, но мне показалось, что Шушан схватил меня за шею, и я не мог шевельнуться, словно парализованный, а когда всё же вырвался и посмотрел назад, то не увидел ничего, кроме бездны, похожую на бескрайнюю-бескрайнюю ночь. И в это бездне одиноко плавал огонёк чума, в котором сидел Кроткий.
  - Ну ты идёшь, или нет?! - кто-то толкнул меня в плечо.
  - Трифен! - обрадовался я.
  И всё стало на свои места: Кроткий сидел в центре круга, над головой у него висел каменный топор, а Колдун в маске бегал вокруг него и, тряся бубенчиками, гортанным голосом выкрикивал страшно знакомые слова, смыл которых был ясен и понятен. Они передавали ощущения сакральной тайны, которая всегда окружала нас. Затем каменный топор над головой Кроткого, захватывая листочки и веточки, стал вращаться всё быстрее и быстрее и когда наконец его присутствие можно было угадываемым только по тягостному, утробному завыванию, а мы: духи, тени умерших и люди, невольно пали ниц и одновременно словно видели, как Кроткий, который тоже завертелся вдоль оси и стал походить на бабочку в коконе, вдруг разделился на части, руки, ноги, голова, тело - всё завертелось отдельно, закружилось в воздухе, как мусор, поднятый с земли, и, о ужас - по какому-то знаку изнутри - сложилось вновь, медленно, одно к другому, как пробка к сосуду, и вдруг замерло, топор упал в костёр. Кроткий открыл глаза. Но это был совсем другой Кроткий, не тот Кроткий, которого мы знали, а новый Кроткий, великий Кроткий, ужасный Кроткий, могучий Кроткий, всеобъемлющий Кроткий, понимающий всё-всё-всё в нашей несчастной жизни, и вовсе уже не мой друг.
  Мы ещё крепче ткнувшись лбами в землю, и вдыхали её прелый запахи, а потом Колдун с чёрным лицом провозгласил:
  - Да свершилась воля твоя! Да будем мы твоими рабами до скончания времени! Отныне ты станешь не только лечить племя, но и открывать на миры земные, небесные и подземные. Перед тобой не будет тайн! Хочешь ли ты этого?!
  И мы восстали, и увидели: в центре по-прежнему стоял Кроткий, бледный, как мел, а вокруг медленно летал Колдун, похожий на наших идолов.
  - Хочу... - разлепил сухие губы Кроткий.
  - Повтори три раза!
  - Хочу! Хочу! Хочу! - выкрикнул Кроткий.
  И его голос вылетел в дымоход и разнёсся по всем четырём сторонам света, и земной гул ударил снизу и унёсся в пространство.
  - Наконец-то!!! - с этим страшным выдохом воскликнул Колдун и в изнеможении рухнул на землю.
  И как только он рухнул, незримая тень отделилась от него и вошла в Кроткого. Кроткий издал такой звук, словно его пронзили иглой, он вздохнул так, словно это был его самый последний вздох, глаза его вылезли из орбит, рот исказился в безмолвном крике, и он стал новым Колдуном. Прежний же поник, сморщился, как гриб, тихонько отполз и пропал в темноте.
  - Это неправильно, - произнёс кто-то рядом знакомым голосом.
  Я оглянулся и узнал Трифена.
  - Почему? - шёпотом спросил я.
  - Потому что таким образом мы только удаляемся от Бога.
  Вот тебе раз: получается, что духи заняли место Бога? Я так и высказал свою мысль, мол, чего теперь стараться, всё равно назад дороги нет, а духи как-никак нам помогают. Взять хотя бы Шушана. Но в это момент мой язык сам собой онемел. С Шушаном было не всё так просто. Нетипичным он был духом, и духом ли вообще?
  Трифен словно слышал мои мысли:
  - Он, - Трифен кивнул на мрачного Кроткого, который принимал подношения от Племени, - только забирает, но ничего не даёт.
  - А как же Кроткий будет лечить? - озадачился я и с любопытством посмотрел на Трифена, вывернется он, или нет? Ведь получается, что лечиться с помощью духов - отступничество от Бога? Бог должен каким-то образом решить эту проблему.
  - Приманок, с помощью которых нас закабаляют, великое множество, - ответил Трифен и угадал мои мысли.
  - Что же в этом плохого? - гнул я своё, пытаясь вывести его на чистую воду.
  Но Трифен даже глазом не моргнул: на всё у него были свои ответы.
  - Эти приманки не для нас! А сам Колдун видит только то, что ему показывают.
  - Почему? - теперь я удивился вполне искренно.
  - Потому что он сосредоточен на том, что нельзя понять! - разгневался Трифен.
  - Как это? - удивился я.
  - Видел ли ты духов? - терпеливо спросил он.
  - Видел, - твёрдо сказал я и вспомнил о Шушане, который мелькнул по неосторожности в глубине пещеры, и о Владыке духов, который материализовался в момент ярости, и о лесных духах, которые играли в прятки с солнцем.
  - Ну и что, постиг ли ты их? - всё ещё нервничая, спросил он.
  - Нет... - признался я, - не постиг.
  - Даже Шушан тебе помогает только в определенные моменты жизни, - заключил он.
  - Помогает... - согласился я.
  - Но Шушан, это не то, что ты думаешь! - выдал он свой главный аргумент.
  - А кто он? - с преогромным любопытством спросил я и не узнал своего голоса.
  - Этого я не могу сказать. Это и есть великое разделение, лежащее в основе мира. Никому из людей не дано понять его, даже мне.
  - Почему? - снова спросил я, ибо ничего не понимал. Требовалось время, чтобы осознать услышанное.
  - Знание некоторых истин, - объяснил Трифен, - приведёт к разрушению ваших с ним связей, и он покинет тебя. Хочешь ли ты этого?
  - Нет... - приуныл я, - не хочу.
  И действительно, за долгие годы я привык к Шушану, как к самому себе. Шушан стал моей второй натурой, тенью, другом, если можно так сказать. Мог ли я лишиться его из-за простого любопытства? Конечно, нет. Мне надо было свыкнуться с таким положением вещей, а не придаваться грустным размышлениям, которые овладевали мной.
  - Поверь мне, - сказал Трифен, - как нельзя проникнуть в мир духов, так нельзя проникнуть в мир Шушана.
  - Ага-а-а... - только и ответил я, поражённый этой мыслью в самое сердце.
  Неужели существует ещё кто-то, кроме духов? - подумал я ошалело, и удивлению моему не было предела: то, куда я заглядывал, было похоже на вечный мрак, нет, скорее - на бездну, как та, которая совсем недавно была у меня за спиной. И я понял, что это и есть предел познания человека, что шагнув туда, я перестану быть человеком, что за этой бездной ничего нет и что она сама, то есть эта бездна, может заинтересоваться мной, а человеку это не нужно прежде всего из-за его природы, у него совсем другой мир, и только в этом мире ему суждено обретаться. "Прозрение лишь тем из нас дано, кому недолго видеть суждено". Странные строчки родились у меня в голове и пропали. Осталось ощущение, что кто-то когда-то их напишет, но только не я.
  - Ну чего застыл?! Чего?! - Колдун, то бишь Кроткий, грубо толкнул меня. - Топай!
  Я не узнал своего друга: он напоминал маленького старичка со морщенным лицом и тоскливым взглядом. Он впрягся в санях с куклой Маманта и потащил их, сам ступая, как огромная, величественная кукла, полная незримой силы, и Мамант, сидящий в санях, снова подавал мне знаки, обозначающие смертельную опасность, и снова я пребывал в недоумении и растерянности, не в силах охватить происходящее.
  И только я собрался воспользоваться ситуацией и задать свой вопрос: что мне делать и как совершить свой обещанный подвиг, после которого я смогу жениться на прекрасной Оре, как меня оттеснили, затолкали, и я очутился в самом конце процессии, а люди бросились к Маманту, чтобы выведать свою жизнь, и всё это напоминала большую свару, потому что каждому хотелось быть первым.
  - Прочь! Прочь! - закричал в гневе Кроткий.
  Племя шарахнулось в стороны, а Кроткий вцепился зубами в верёвку и потащил сани на небо. И никто не смел ему помочь, ибо Колдун должен было всё делать сам от начала до конца.
  Так мы и брели поодаль, не смея приблизиться к Кроткому. Женщины от ужаса принялись голосить, а лица мужчин стали суровыми и нервными. Я поискал глазами Трифена, чтобы спросить, как же мне быть, как узнать судьбоносную дорогу для Племени, но Трифена нигде не было видно.
  На середине горы, там, где камнепад так и не покрылся мхами и лишайниками, Кроткий упал, да так, что даже у меня за него отдалось в пояснице. Затем он упал ещё раз и ещё. Колени у него окрасились кровью. По лицу тёк пот. Руки дрожали. Однако он не остановился, а упрямо и целенаправленно двигался к цели - огромной, сухой еле на вершине горы. Эта ель умерла ещё лет сто назад, но не свалилась, а вопреки всему стояла, словно была вечной, поэтому её считали священной.
  Возле той сосны Кроткий сдал окончательно: рухнул, как подкошенный, и долго не поднимался - так долго, словно умер. Потом словно очнулся, нашёл взглядом меня, и я понял, что ему надо помочь.
  Почему он выбрал именно меня, а никого-то другого из Племени, например, Свиное Ухо? Или моего отца? Или ещё кого-нибудь? Неужели из-за нашей старой дружбы? Для меня это так и осталось тайной, потому что мы не успели обсудить этот вопрос.
  В тот момент, когда я приблизился к нему, на гору пал туман, и мы не видели даже лиц друг друга, но действовали так, словно находились в нашей родной пещере на вершине утёса. На языке у меня так и крутился ехидный вопрос: "Где же твои всесильные духи?" Однако времени на выяснения отношений не было. Вначале мы достаточно ловко перетаскивали сани с Мамантом с ветки на ветку. Потом сани стали тяжёлыми, как валун в центре нашей поляны, а ветки - тонкими и уже не выдерживали их веса. К тому же Мамант всё чаще и чаще застревал между ними, и мы порядком измучились, освобождая его. Каждый раз он подавал мне знаки опасности. Только я не понимал, откуда она проистекает и что должно произойти.
  Мы карабкались и карабкались, не смея взглянуть вниз, чтобы только не утратить надежду на прекращение мучений и на возвращение в Племя. Странное чувство одиночества охватило нас, и чем выше мы поднимались, тем сильнее оно было. В какой-то момент мы потеряли ощущение времени и поняли, что готовы тянуть эти проклятые сани и Маманта бесконечно долго, хоть всю жизнь - такими мы были большими дураками, ничего не понимали.
  Вдруг выглянуло солнце, и мы увидели, что доползли: между небом и землёй лежал широкий мост. Был он блестящим, словно изо льда, и другая его половина терялась в белесой дымке. Так что противоположного конца мы не видели.
  - Что это?.. - наконец подал голос Кроткий.
  Я оглянулся: он сидел на самой тонкой ветке, придерживая проклятые сани с Мамантом.
  - Не знаю, - ответил я, не в силах отдышаться, и прислушался, что скажет Шушан, но он, как назло, молчал.
  - А я знаю! - заявил Кроткий. - Это то, что мы искали!
  - Не может быть! - вырвалось у меня.
  Я хотел объяснить Кроткому всё то, что рассказывал мне Трифен: и о новом Боге, и о том, что духи не дают нам увидеть всю полноту жизнь, и о том, что надо доверять только самому себе. Но он не хотел слушать. Его интересовало только то, что сейчас, а не какие-то отвлечённые идеи.
  - Это и есть наша новая жизнь! - уверенно сказал он.
  - Да ладно! - удивился я, ещё не понимая того, что предстало перед нами. - Ты ещё скажи, что тебе помогали духи?
  Удивился я не тому что мы что-то нашли, а тому, что всё было слишком обыденно, ну, как на охоте, например. И почему-то подумал об Оре. Здорово было бы, если бы она увидела всё это. Необъяснимая тоска схватила меня за сердце, и некоторое время я безвольно наблюдал, как Кроткий из последних сил толкает сани с Мамантом к этому самому мосту. Может, и не стоило их толкать, может, надо было их бросить и вернуться, пока не поздно, в Племя? Однако Кроткий был неумолим, словно им управляла невидимая сила. Недаром он был самым упёртым в Племени.
  - Кроме тебя, мне никто не помогал, - уверенно сказал Кроткий, ступая на этот странный мост. - Пойдём! - потребовал он.
  И меня осенило: Кроткий, несмотря на Хлама, на все уловки духов и Колдуна, не изменился, и что ему представился единственный шанс остаться самим собой. Разве мог я его остановить? Не в этом ли проявлялась свобода выбора, которой он мне прожужжал все уши? Если это так, то я тоже могу выбирать!
  - Не могу, - ответил я, хотя мне очень и очень хотелось увидеть, что там, на той стороне моста. Наверняка что-то грандиозное, но я помнил об Оре и о нашем Племени. Мне предстояло прожить совсем другую жизнь, полную земного счастья и горестей. Хотел ли я иного? И вдруг я понял, что независимо от выбора, мы все проиграли, давно проиграли, только ещё не понимаем этого, а чтобы понять это, надо быть старым и мудрым, пережившим сотню зим.
  - Как хочешь, - безжалостно произнёс Кроткий и скользнул в белесую дымку.
  Некоторое время я отрешённо смотрел, как он идёт, казалось, едва волоча сани и Маманта, который так мне и не сказал, в чём заключается мой подвиг. Значило ли это, что я его уже совершил? Ведь даже знание о подвиге и о том, чего ты видел лишь мельком, выделяет тебя из себе подобных и делает твою судьбу особенной. Странное это чувство исключительности. Ты живёшь с этим, с этой исключительность, с ощущением предстоящего подвига, и Ора рядом, и отец, и Шуман никуда не делся, а только укрепляет тебя в вере.
   Затем я оглянулся и увидел наше Племя, но так, словно оно было в отдалении, далеко-далеко на поляне, где все стояли и смотрели в небо.
  Ужасное ощущение возникло у меня: я словно был там и здесь одновременно - в протяженности оттуда-сюда. Я находился на огромной высоте и чувствовал, что меня растягивает в пространстве неведомой доселе силой, и так сдавило грудь, что я не мог вздохнуть.
  А затем кто-то потребовал над ухом, но так, что я с трудом узнал Трифена:
  - Брось! Брось!
  Меня сильно тряхнуло, расстояние до Племени стремительно сократилось, и я, испытав лёгкое подташнивание, очутился среди своих, рядом с Орой. Она взяла меня за руку, и мне стало хорошо-хорошо.
  C тех пор Кроткого никто не видел. Я женился на Оре, и мы были счастливы всю жизнь. Когда умер Хлам, я стал Вождём, и мы отправились к Ледяной стене, чтобы найти лучшее место под солнцем. Наверное, это и есть мой подвиг, я не знаю, Шушан до сих пор молчит.
  Я всё еще жду Кроткого, ведь я же его друг. Мне кажется, что он стал первым колдуном-отступником и его мятежная душа успокоилась. Свиное Ухо и Ора часто просят рассказать о мосте между небом и землёй. И хотя я обычно пребываю в мучительных сомнениях, в конце концов, я и сам уверовал в то, что увидел там. Одно я точно понял, весь смысл в том, что я, в отличие от Кроткого, который нашёл Бога, всю жизнь должен был его искать. Не в этом ли и заключается предназначение человека, ибо остановившись в своём стремлении, ты перестанешь быть им.
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 2
  Земля Камт
  
  Не успел Атум проснуться и зевнуть, символизируя единство всего сущего, как в наши ворота нагло затарабанили. Феба всполошилась.
  - Сиди! - приказала она, заглянув в мою коморку. Глаза у неё были очумелыми. - Я открою...
  Ирик, наш молодой раб, был отпущен накануне на похороны соотечественника. Старик Гет не в счёт. Он только и умел, что коз пасти да таскать воду.
  Я схватил большой нож и спрятался в проёме между сараем и домом. По сути, это ловушка - если меня обнаружат, то бежать некуда, разве что выскочить на крышу. Но Шушан словно из прежних моих сновидений произнёс: "Не бойся! Боги на нашей стороне, и всё будет хорошо!" "Какие?" - удивился я. "И египетские тоже", - заверил Шушан.
  Он "приходил" ко мне, минуя все божественные препоны, и я был рад ему, ведь в мире, где правили Боги, духам не было официального места.
  В ворота всё ещё тарабанили. Когда-то наш квартал считался центральным, теперь же мы на отшибе, все остальные вымерли, и разбойники часто посещали нас, но больше всего мы боимся гиксосов, то бишь "пастушьих царей", которые не знали пощады.
  - О скрытый Бог Четаи, - шептал я, - помоги мне!
  Раздались крики:
  - Открывайте!
  - Кто стучится к бедной вдове после захода солнца? Стража недалеко!..
  Феба старалась придать голосу уверенность. На самом деле, ту стражу днём с огнём не сыскать. В лучшем случае она обходит квартал дважды: в полночь и на рассвете, а в худшем случае спит где-то, налившись дешёвым пивом.
  В ворота затарабанили ещё пуще. Феба присела. Старик Гет зарылся в солому, я выставил перед собой нож.
  - Феба, Бог наш пастырь! - наконец воскликнул кто-то громовым голосом. - Это я, твой брат, Танит!
  - Танит?.. - недоверчиво пискнула Феба. - Знаю я Танита... он живёт в Диде...
  Дида где-то далеко на севере, до неё сорок дней пути по территории, захваченной гиксосами. Поэтому не факт, что ты доберёшься живым. К тому же я слышал, что Дида отложилась от Камта. Всё это делало появление брата Фебы весьма странным.
  - Я прибыл сегодня днём и до вечера торчал в окружном управлении, чтобы получить работу. Меня наградили тремя головами! - Человек орал так, словно хотел разбудить всю округу. - Но перед этим выясняли, обрезанный я, или нет. Ха-ха-ха-ха-ха!!! - Раздался ещё более громоподобный смех. Голуби, усевшиеся спать, испуганно вспорхнули с крыши.
  - Слава Амону! - радостно воскликнула Феба, распахивая ворота.
  Три головы - это много, понял я с облегчением. Тремя головами награждают разве что отличившегося сотника. А здесь всего-навсего художник из Дида. Разве что он совершил что-то выдающееся? Разрисовал с десяток тамошних гробниц, у которых одна дыра-вход и плоская, как стол, крыша? Хотя, если не врёт, то мне уже одним глазком хочется взглянуть на него, ведь я был всего лишь подмастерьем у бедного Имхотела, гробница которого до сих пор не украшена. А это не к лицу династии Литов, откуда мы родом. Что до обрезания - то это неизбежная жертва Богам, которые рано или поздно должны благоволить людям. Жаль, что на севере этого не поняли. "Не пустим вас во Дворец, - обычно кричали жрецы, - ибо вы не обрезанные!" Что касается лично меня, то я был слишком юн для этого, и скальпель пока меня.
  Звякнуло железо, и во двор въехала повозка, за которой понуро шли три нубийца. Перед ними же выступал огромный человек, и мне показалось, что я с ним знаком, однако я не мог сразу вспомнить, где его видел. Густая чёрная борода закрывала его лицо, на голове громоздился самый модный парик, а густые, чёрные-чёрные брови были тоже явно накладные.
  - О, сестра моя! - воскликнул Танит, - я так давно тебя не видел!
  - Я тоже рада видеть тебя, брат мой, - ответила Феба, повисая у него на шее. - Большое несчастье постигло нас!
  - Знаю, всё, сестра, знаю, - весело ответил Танит.
  Возникла пауза: Феба всхлипнула, Танит по-братски поцеловал её в лоб, и недоразумение было исчерпано.
  - Агенор! - крикнула Феба, словно извиняясь перед Танитом. - Принеси господину напиток!
  Агенор - это я, вернее, это моё египетское имя. Я острижен налысо, чтобы не завелись вши, на мне всего лишь схенти , а на ногах - ветхие сандалии из тростника. Ночь, как обычно, сулила жару, из пустыни дует, как из духовки, и мы уснём лишь на рассвете.
  Я бросил нож и с радостью понёсся на кухню, забыв по привычке топнуть левой ногой, дабы избавиться от присутствия зла, ведь если Танит говорит правду, то можно попасть в Чертоги, поэтому от зла надо вовремя избавиться, чтобы быть чистым. Это моя заветная мечта - ещё раз увидеть царскую усыпальницу. Давным-давно началось и всё ещё продолжалось её строительство. Может, и мне какая работа перепадёт? Но об этом я даже мечтать не смел, хотя молился и просил Бога Амона об этом каждый вечер.
  Следом за мной вошли Феба и Танит. Я разжег свечи, затем подал им холодного вино "восьмого раза", разгоняющее кровь и роднящее с Шесемом . Я наполнил таз прохладной водой, чтобы Танит остудил натруженные ноги. Я поставил перед ним блюдо с фруктами. Я подал ему свежее полотенце. Я осыпал его свежими лепестками роз - он даже не взглянул на меня.
  - А ещё у меня спросили, ем ли я рыбу! - гремел он. - Естественно, я ответил, что не ем! У вас это почему-то считается святотатством!
  Феба смотрела на него с ужасом: ведь мы давно питаемся одними карпами, которые пахнут тиной, иногда на обед нам попадался жирный сом, которому мы безумно рады, хотя он сосал утопленников, а в особо голодные дни мы не брезговали и лягушками. Они сами вылезали из вонючего Нила и прыгал по городу в огромной количестве, пожирая мошек, которые тучами вылетали оттуда же. Не это ли начало казней египетских? Как говорит старик Гет, весь смысл в том, что фараон Уджа запретил людям плодиться, а больше думать о Богах, которые от нас отвернулись. Что толку в рождении, если Нил не продляет твою жизнь? Ведь если он окончательно высохнет, мы все умрём вместе с ним, поэтому вся жирная еда, дающая мужскую силу, не приветствовалась.
  - Ты знаешь, дорогая Феба, кого я встретил в пути?! - перешёл на другую тему Танит.
  - Нет, брат мой, - скромно ответила Феба, как и положено вдове в знак защиты от духов мёртвых накрывая лоб накидкой, хотя вся остальная одежда на ней чисто символической, и порой я не смел глядеть на неё в открытую.
  - Помнишь, соседа в двух кварталах отсюда?! - Танит театрально хохотнул, и пламя ближайших свечей испуганно вздрогнуло.
  - Гианта?! - вспыхнула Феба, забыв, что дух может проникнуть внутрь через рот.
  Она ещё была не так стара, чтобы не думать о своей дальнейшей судьбе, и мужчины интересовали её, как прежде. Должно быть, она решила, что брат привёз с собой жениха, потому что вдруг покраснела и невольно взглянула на себя в зеркало.
  Зато Таниту, похоже, было всё равно: он не боялся никаких духов и демонов.
  - Его самого, - весело ответил Танит, опрокидывая в глотку, похожую на горлышко сосуда, кружку вина.
  Вино было густым, сладким и оставляло на столе, если его капнуть, большие красные пятна.
  - Ты не мог его встретить, - сказала Феба совсем уже другим голосом - трезвым и полным самообладания.
  Теперь она держала губы плотно сомкнутыми. Она даже боялась улыбнуться.
  - Почему, дорогая моя сестрица? - удивился Танит, наливая себе ещё.
  Да он не египтянин, сообразил я, потому что не придерживается закона правой руки: есть надо именно ею, а поднимать кружку с вином - левой рукой. Только так можно было оградить себя от недружелюбных духов, ибо они входят в человека с глотком вина там, где сердце, а сердце всегда защищает человека. Духи вообще медлительны, запах еды их отпугивает. А вино они любят. Об этом мне ещё отец говорил, вспомнил я, и прикрыл рот ладонью.
  - Потому что он умер в хатир от ста .
  - Странно... - насмешливо удивился Танит. - Он полон надежд и ждёт, когда ты пригласишь его!
  - Пригласить духа! - воскликнула Феба и вскочила, полная праведного гнева. - Как ты смеешь мне это говорить?!
  Это усилие стоили ей лёгкого пота, выступившего на лбу. Действительно, духи не праздновались нашими Богами и были вне закона, поэтому мы от них всячески оберегались. Хотя Феба в своих гаданиях на человеческих внутренностях часто обращалась именно к ним, предсказывая судьбу рода почившего. Её коньком было "узнавание" проклятия. Их было великое множество: болезнь зубов, ста, косоглазие и прочие напасти, однако чаще всего она говорила о "чёрной крови" в печени, что сулило родственникам скорую смерть, и умела снимать порчу. Но даже её магия не могла теперь прокормить нас, хотя в былые времена к Фебе ходили со всего города. "Пусть земля будет тебе пухом, и собакам легко будет добраться до тебя", - часто говорила она вслед тому, кто её обидел. И что самое странное, её пророчества сбывались.
  - Успокойся, успокойся, сестрица моя, - Танит снял парик, обнажив абсолютно лысую голову, и вытер потное лицо, - неужели я не отличу человека от духа?! - он громко засмеялся, как человек, который знает цену слова.
  И тут меня как кипятком ошпарило: да ведь это мой дед, Семён Тимофеевич из деревни Кургеницы, что на Онеге. Лысый, а ассирийская борода небось приклеена? Голос его, однако, был лживым и противным. Мне ли не узнать его! Только эту тайну я, естественно, никому не собирался открывать, а зажал себе рот так сильно, что едва не задохнулся. Откуда ему понимать тонкости нашего мира и закон правой руки, разве что только он обладает могуществом сверхъестественных существ, поэтому ничего и не боится! Даже воли Богов! Ужас сковал меня, ведь я не видел его с пор, как он был Трифеном в древнем мире, но это было так давно, что я стал забывать прекрасную Ору. Молодость беспечна, ей свойственно с надеждой глядеть вперёд.
  - Братец! - ещё пуще воскликнула Феба, не обращая на меня внимания. - Здесь происходит такое! Такое!
  Видно, она не терпелось рассказать, что-то о фараоне Уджа, что он творит и к чему это привело, но вовремя прикусила язык, поэтому вышла многозначительная пауза, ибо над всеми нами витал страх перед фанатичными сау . Они являлись ночью, а утром уже кто-то горел в "тростниковом человеке". Никто не знал, где их уши, никто не знал о "строчащих доносы", никто не знал, когда придёт его час, хотя для этого надо было всего-навсего принести во Дворец табличку со знаком "анх" и показать на нечестивца. Зато все боялись и рта открыть, но с надеждой шептались: "Принося жертву, мы приобретаем силу Амона", полагая таким образом получить блага за чужой счёт, и с тоской глядели на Нил, который почему-то всё равно не разливался и не давал хлеба. А ведь до этого Боги благоволи нам, и наши края не то что процветали, а благоухали, как райских сад. Добывать свой хлеб насущный, существовать, а не беспечно радоваться жизни, вот что страшило людей больше смерти.
  - Здесь?! - так же барственно удивился Танит и развёл руками, словно подчеркивая этим своё неверие в Бога Хапи , что уже само по себе было святотатством, и оглядел нашу вовсе не убогую обстановку: в центре находился стол, за которым они сидели, в углу, подальше - очаг с вытяжной трубой, вдоль стен полки для самой разнообразной посуды, на полу богатые циновки, за перегородкой хранилище и вход с погреб, откуда я таскал холодной вино.
  - Именно здесь! - всё-таки не удержалась Феба, хотя не видела брата много лет и не знала, чем он дышит.
  Однако в её фразе прозвучали те капризные нотки, которые она использовала, ругаясь с хозяином. Я слушал их перепалки с тех пор, как возник, словно дух разложения, Гиант. Теперь хозяин мёртв и лежит в недоделанной гробнице. Конечно, его душа не успокоилась и бродит где-то рядом. Если она узнает, что Феба изменяла ему с Гиантом, обоим несдобровать. Вот она и ищет мастера, который закончил бы работы и запечатал гробницу, избавив таким образом Фебу от небеспочвенных страхов. А ещё она хочет выйти замуж. Но не за Гианта же! С точки зрения Богов, это выглядело бы кощунственно, да и сам Гиант весьма нервный человек с красным носом, который он любит совать в чужие дела.
  - Так ты что, мне не веришь?! - в свою очередь воскликнул Танит, в деланном возмущении опрокидывая в себя следующую кружку вина.
  Глотка у него оказалась лущеная - ещё одни повод, считать его моим дедом, ибо мой дед пил с утра, не пьянея до вечера, за что бабушка его часто ругала: "Пьянь ненасытная!" Но к чести деда надо сказать, что он всегда твёрдо держался на ногах.
  - Брат мой! - воскликнула Феба так, как обычно, когда хотела обмануть хозяина. - Если это дух, то нам несдобровать!
  Танит, видно, тоже забыл свою сестру, потому что беспечно ответил, закатив глаза:
  - Бог наш пастырь! Не волнуйся! Он пьёт не меньше нашего, а как известно, духи земной пищей брезгуют.
  - Проверим! - усомнилась Феба, хватая фигурку курицы-погремушки, исписанную магическими заклинаниями.
  Я сам её покупал на базаре, и не было лучше средства от духов, привидений и демонов. Кому, как не мне, прошедшему через века, не знать привычек людей?
  Танит удивился:
  - Что?..
  - Нет, ничего, - отозвалась Феба, вертя курицу-погремушку в руках. - Ты уверен?..
  - Вполне! - твёрдо ответил Танит, закатив глаза, что являлась первым признаком всемирного вранья и кривляния с его стороны.
  - Тогда зови его, - подумав, согласилась она, и глаза её вспыхнули недобрым огнём. - Посмотрим, дух это или человек. Солома с огнём не дружит!
  В этот момент мне показалось, что Танит мне подмигнул, не слушай, мол, женщин, все они одним миром мазаны. Но возможно, это была всего лишь игра света от очага. Шушан же обычно в таких случаях комментировал: "Дух духу рознь", чем пугал меня безмерно. "Ты имеешь ввиду, что духи совсем близко?" - обычно спрашивал я, испуганно оглядываясь по углам. "А то!" - многозначительно отвечал Шушан, окончательно загоняя меня в этот самый страх. Но с недавних пор такие речи стали редкими и казались мне откровениями, как во сне. Поэтому я по Шушану скучал. Мне не хватало его безалаберного и жизнерадостного трёпа до зуда в ушах.
  Тем не менее, я сбегал во двор и вовремя пригласил Гианта, который испуганно сидел на дома крыше, ибо по двору бродил наш козёл Упес и чесал бока о повозку, а как известно, злые духи по ночам принимают облик этого невинного животного. Гиант был худым, болезненным человеком, с горящими, как огонь, глазами, а на руках у него были вздувшие вены.
  - Спасибо, что приютили меня, - молвил он, с жадностью припадая к кружке с вином.
  Я тоже знал, что духи не могут пить и есть. Это основополагающий тест на принадлежность к их племени потусторонних сил. Поэтому когда Гиант опорожнил кружку, я вздохнул с облегчением: наш товарищ, земное существо, хотя и с попорченной психикой - только человек с большим воображением испугается нашего Упеса.
  Феба же недобро взглянула на него, она не забыла, что он бросил её.
  - Что-то тебя долго не было видно, - ехидно сказала Феба, ставя фигурку курицы прямо перед ним.
  Но Гиант и глазом не моргнул, мало того, он не обратил на этот жест никакого внимания.
  - Слава Амону, что я ещё жив! - быстро сказал он, запихивая в рот правой рукой горсть фиников.
  - А что случилось с тобой? - терпеливо спросила Феба, наблюдая, как Гиант неопрятно жуёт и плюётся косточками.
  Должно быть, она всё ещё не могла поверить, что перед ней человек во плоти и крови, но глаза, обычно тоскливые, у неё уже светились в предвкушении счастья.
  - А ты не знаешь? - удивился Гиант.
  Вдобавок к длинному красному носу у него были тонкие неприятные губы и чахлая грудь, чёрные неопрятные кудри свисают, как сосульки. Должно быть, эти сосульки и нравились Фебе.
  - Я давно никуда не выхожу, - поджала губы Феба, - с тех пор, как умер мой муж, и жизнь потеряла всякий смысл!
  Было ясно, на что она намекает, как всякая уязвлённая женщина. Мне же помнится, что они не могли ужиться, и это была вовсе не страсть, а похоть, которая быстро надоела Гианту, но не Фебе, и она отыгрывалась на хозяине скандалами, сведя в конце-концов его в могилу.
  - Вот как?! - удивился Гиант, и глаза его вспыхнули ещё ярче.
  Странные глаза, необычные глаза. Таких глаз у людей бывает у людей, которых пожирает неизбывная страсть, подумал я. Впрочем, меня никто не замечал, и я, что называется, вовсю распустил уши.
  - Мой дом ушёл с торгов! - горестно воскликнул Гиант. - Мои родители вынуждены ютиться в землянке, а я ещё даже не выплатил в чати и половину долга.
  - Тише ты! - оборвала его Феба и оглянулась.
  Все трое, как завороженные, проглотили язык, словно на крыше прятались "строчащих доносы", а за порогом уже стояли эти самые сау. Жаловаться было нельзя. Мало того, что за это можно было попасть в "тростникового человека" и сгореть в священном огне, дабы умилостивить Бога Мин , что вполне допустимо в свете трёх последовательных неурожаев пшеницы и ячменя. Ведь даже хранилища фараона пусты! Но нового урожая не предвидится, и что будет дальше, никто не знает.
  - Бедный я бедный... - посетовал Гиант в надежде, что любвеобильная Феба пожалеет его. - Теперь я с утра до вечера работаю с шадуфом .
  Видать, он сожалел, что перестал ходить к нам как бы в гости.
  - А толку-то... - сказал Танит, намекая, что урожая всё равно нет и, стало быть, труды Гианта напрасны.
  - Бедный я, бедный, - ещё раз повторил Гиант, не зная границ в своём красноречии.
  Ну да, подумал я с сарказмом, если бы ты, Гиант, работал не покладая рук, не тратил деньги на женщин и выпивку, всё было бы по-другому. Впрочем, Шушан давно твердил, естественно, во сне, что Гиант попал в дурную компанию, и что ничем хорошим это не кончится, но подробности не сообщал, и я томился в неведении. Собственно, мне было наплевать, я ждал, когда в моей судьбе произойдёт чудо, и похоже, дождался. Только это высокомерное чудо не признавало меня.
  До засухи Гиант торговал пиявками и поставлял свой товар во Дворец фараону. В лучшие времена к его лавкам выстраивались очереди. Он решил, что Боги на его стороне, и надулся спесью. Грех чванливости витал над его узким лбом. Три десятка вооруженных рабов сопровождали его в паланкине. Впереди шёл глашатай и восхвалял его достоинства и царские награды. А потом началась засуха и людям стало не до пиявок. Теперь у него нет ни рабов, ни крыши над головой, ни даже кувшина пива, которым он мог бы утолить свою непомерную жажду.
  - Откуда ж такие напасти?! - наконец всплеснула руками Феба, хотя, конечно же, знала, что творится вокруг.
  А вокруг творились весьма странные вещи: цены росли, доходы падали, народ в спешном порядке разбегался. И никто не знал, источника бед, даже великий фараон Уджа. Хотя Шушан во сне мне все уши прожужжал о том, что фараон-то наш, дескать, стал причислять себя к Богам. "Его обуяла гордыня, он перестал быть проводником божьим и не опускается до наших чаяний". "Не может быть! - спорил я с ним, ибо был воспитан в духе почитания Уджа, - зерно-то он раздаёт!" "Вы-нуж-де-но!" - отвечал Шушан. Но всё равно я ему не верил, потому что не любил всех этих, как у нас в России говорят, кухонных разговоров.
  - Оттуда... - многозначительно потыкал Гиант в сторону Нила, где находился Дворец великого Уджа.
  Танит благоразумно промолчал, и я понял, что ему, как и мне, позарез нужна работа в Чертогах, иначе бы он не сбежал из своей тьмутаракани, где даже пирамид нет, где давно съели всех крыс и откуда приходили страшные вести о людоедстве.
  Помнится, что три дня назад Шушан пробурчал мне во сне: "Этим людям специально подкинули идею строительства огромных гробниц, чтобы они забыли свои дурные наклонности". "Как-как?! - удивился я. "Что толку, всё равно едят". "Не может быть! - опять не поверил я, полный благородного негодования. - Надо будет при случае спросить у Бога Амона". "Так он тебе правду и скажет!" - воскликнул Шуман. "И то верно, - согласился на этот раз я. По мнению Шушана, дурные наклонности заключались не только в людоедстве, а ещё и в непочитании Богов. Вот Боги и придумали такую пакость, как пирамиды, чтобы люди не занимались неподобающими делами, а работали в поте лица своего. Однако такое объяснение казалось мне надуманным. Кто его знает, как на самом деле было, думал я, а вдруг всё наоборот, вдруг люди сами просветлели, без посторонней помощи? "А как же "тростниковый человек"? - ехидно спрашивал Шушан. "Тоже не от хорошей жизни", - соглашался я. Их жгли целыми толпами: пленных и любых психопатов, желающих добровольно взойти в пламя. Что толку? Семь лет голода предсказали Боги. Потом стали жечь исключительно знать в надежде, что Боги наконец услышал бедный и нищий Камт. Но тщетно, зерно дорожало каждый день, и песок заметал город.
  Таниту, похоже, надоел разговор, он посмотрел на меня, словно заметив впервые, и спросил:
  - А это кто?
  - Это?.. - вскинул брови Феба. - Это наш родственник из Литов, племянник моего троюродного брата, помнишь?
  - Это который Кенфрис? Бог наш пастырь! - воскликнул он, словно намеренно разглядывая меня.
  - Нет, - прозвучал ответ, - по женской линии, Юба.
  - Юба?! - удивился Танит. - Но он же?..
  - Да-да... - равнодушно подтвердила Феба, жеманно пождав губы. - Он ушёл в царство мёртвых.
  - А Кенфрис? - спросил Танит на всякий случай.
  - Кенфрис тоже умер.
  - Бог наш пастырь! - лицемерно заметил Танит, давая понять, что всё в руках Божьих, и в этот момент я его возненавидел, ибо не любил равнодушных людей. - Горе-то какое! А что он здесь делает?..
  Вопрос относился исключительно к животу, то есть насколько я объедают бедную вдову.
  - Во-первых... - Феба переключила свой внимание с Гианта, которому строила глазки, на меня, - я хочу, чтобы он расписал гробницу моего мужа, но у меня нет денег, чтобы заплатить налог. А ведь мой муж до сих пор питается скверной пищей и пьёт грязную воду!
  Она с надеждой взглянула на Танита. Но он сделал вид, что ничего не понял. А всего-то надо, кроме погребальных надписей, положить в могилу плошку для еды и поставить кувшин с водой. Однако это было запрещено - прежде всего налоги в чати!
  - Вот именно! - воскликнул Танит. - Я вспомнил, Юба был главным писарем в Храме Исиды. Так ведь? - он требовательно посмотрел на Фебу, руку которой, как мне показалось, уже держал хитрый Гиант.
  Несомненно, Танит хотел, чтобы Феба выгнала меня за порог, в пустыню, но сейчас ей было не до этого. Похоже, она вновь обрела счастье в лице любовника.
  - Читать умеешь? - снисходительно спросил Танит и посмотрел на меня своими большими карими глазами, лысина у него блестела от пота, а ассирийская борода съехала набок, обнажив гладко выбритый подбородок со знакомый шрамом.
  Когда мой дед был молодым, он напоролся во дворе на гвоздь. Он рассказывал мне эту историю сотни раз, естественно, по моей просьбе, и я готов был слушать её бесконечно, ибо любил своего деда. Но сейчас мой дед был вовсе не моим дедом, а незнакомым человеком.
  - Умею, - скромно ответил я и не отвёл взгляд, но дед всё равно не признал меня.
  Ну да, естественно, я же лысый, в какой-то набедренной повязке, к тому же нахлебник, а такие типы всегда вызывают подозрение. Так наивно думал я.
  - Тогда читай! - он сунул мне свиток так, словно хотел, чтобы я обмишурился и больше не занимал его внимание.
  Я узнал крамольные тексты фараона Ахтоя своему сыну Мерикара. Они были запрещены, так как входили в противоречие с нынешней политикой Уджа, ибо Уджа уподоблял себя Богам и приносил человеческие жертвы. Если мы попадёмся, нам не миновать "тростникового человека", поэтому сердце моё вздрагивает, и я пристально смотрю на Танита. Но он остается невозмутим, как скалы Суана, только в зрачках у него прыгаю чёртики.
  - Читай громко! - потребовал он и приложился к кружке. - Бог наш пастырь!
  Если я не удивлю его, понял я, он, не моргнув глазом, сдаст меня сау и будет прав: по младости лет я чувствовал себя самым большим грешником на земле, ибо всегда находил в поведении взрослых то, над чем готов был рассмеяться. Но смеяться над взрослыми было грехом, поэтому я смеялся только в душе, и разумеется, мне не было спасения.
  - Не будь злым, терпение - благо, - начал я оглядываться: Феба выглядела так, словно увидела своего мужа. Похоже, она забыла, что я умею читать, ведь она никогда не придавала грамоте большёго значения, полагая, что можно прожить и без неё, зато она увлекалась магией и заклинаниями, могла насылать порчу и привораживать любовников. В её спальне, над изголовьем, висели две куриные лапки, а под ковриком в прихожей была спрятана лисья шерсть, чтобы каждый ступивший желал хозяйке хитрости. Но кажется, это не помогало. Феба была простодушна и наивна. Она верила во всё, что ей говорили и считала, что Осирис действительно живёт под землёй, а Атон обитает на небе.
  - Читай, читай! - важно сказал Танит, чтобы окончательно сбить меня с толку.
  - Будь мастером своей речи, ибо язык - это меч для человека, а речь ценнее, чем бритва. Суд, который судит нечестивого, будет снисходителен в день суда над несчастным. Человек остается после смерти, и дела его кладут рядом грудами. Существование там - для вечности, и тот, кто жалуется на него - дурак. Но тот, кто достигает вечности без злых дел, будет существовать там, как Бог, выступая свободно, как повелитель Вечности. Надо предпочитать человека с прямым сердцем, чем скота, исторгающему злобу, - прочитал я.
  - А чем наградил тебя Бог Тот? - поинтересовался Танит.
  - Я с детства помогал отцу, - скромно ответил я, глядя в пол, хотя не отличался робким характером.
  - То есть ты умеешь пользоваться калам? - спросил он высокомерно, и змеиная ухмылка заиграла на его губах.
  - Умею, - скромно ответил я.
  - Бог наш пастырь! - подпрыгнул Танит и дёрнул себя бороду. - Что ты ещё знаешь?
  Ирония, которую он испытывал по отношению ко мне, слетела с него шелухой. Он почему-то переглянулся с Гиантом, и было такое ощущение, что они в сговоре, что они знают друг друга не один день и что их что-то объединяет. Но какое мне дело до их тайн? В этой жаркой стране я всего лишь сирота без прошлого и, надеюсь, без будущего, ведь впереди меня ждёт новая дорога и, надеюсь, заветная "дверь", ибо я давно мечтал вернуться в деревню Кургеницы.
  - Рау ну пэрэт эм хэру , - ответил я, не придавая, впрочем, ничему никакого значения в надежде, что мой дед снова тайно подмигнёт мне, но он остался непреклонным в своём решении признавать меня.
  - Рау ну пэрэт эм хэру?! - удивился Танит. - Расскажи нам что-нибудь! Бог наш пастырь!
  Я закрыл глаза, и передо мной словно всплыл "царский золотой папирус":
  - Слава тебе, Бог великий, владыка обоюдной правды. Я пришёл к тебе, Господин мой. Ты привёл меня, чтобы созерцать твою красоту. Я знаю тебя, я знаю имя твое, я знаю имена сорока двух Богов, находящихся с тобой в Чертоге обоюдной правды, которые живут, подстерегая злых и питаясь их кровью в день отчёта перед лицом Благого. Вот я пришёл к тебе, Владыка правды; я принёс правду, я отогнал ложь. Я не творил несправедливого относительно людей. Я не делал зла. Не делал того, что для Богов мерзость. Я не убивал. Не уменьшал хлебов в храмах, не крал пищу Богов, не исторгал заупокойных даров у мертвых. Я не уменьшал меры зерна, не убавлял меры длины, не нарушал меры полей, не увеличивал весовых гирь, не подделывал стрелки весов. Я чист, я чист, я чист, я чист. Ещё? - открыл я глаза и был удивлён безмерно: у Гианта отвисла челюсть, а в уголке рта потекла розовая слюнка он посмотрел на Танита остекленевшим взглядом, и Танит незаметно кивал в ответ, мол, я тоже кое-что заметил, Бог наш пастырь!
  - Нет... не надо... - как мне показалось, обескуражено произнёс Танит. - Не надо. Бог наш пастырь... Я рад, что... что... ты мой родственник... Впрочем, не важно. Так вот, значит, почему ты здесь?.. - он выразительно посмотрел на сестру. Но ей всё ещё было не до него, она снова влюбилась в Гианта, она была всецело во власти нахлынувших на неё чувств.
  - Как хорошо ты умеешь писать? - спросил Танит теперь уже очень серьезным тоном.
  Вопрос был непраздным: существовало множество полуграмотных писцов, которые только-то и умели, что переписывать старые счёта да менять в них даты. Они путали слова и не знали, где начинается, а где кончается тот или иной текст, и делали ещё больше ошибок, наивно полагая, что таким образом усиливают власть фараона.
  - Умею, - кивнул я.
  Мне очень хотелось ему понравиться. В этом заключался какой-то смысл, который я ещё не понимал.
  - Напиши мне: "сова слышит небо".
  Кривая улыбка снова застыла на его лице: "Вот ты и попался, малыш". По крайней мере, так можно было интерпретировать его взгляд.
  Я незаметно усмехнулся: он задал мне простейшую задачку, ибо слово "сова" и "слышит" - обозначалось одним иероглифом. Обмокнув палец в каплю вина, которую уронил Танит, я нарисовал на столе сову, значок повторения и небо.
  - Браво, - великодушно выдавил он из себя он. - А теперь: "О, Господин мой, не тебе ли печалиться о судьбе нашей?"
  Это фраза была ещё проще, и я применил знаки, которые обозначали звуки. Конечно, я рисковал, ведь Танит, мой дед, мог и не знать последних веяний в грамматике. Мой отец их знал, знал и я. Поэтому надпись вышла лаконичной. И я небеспочвенно усомнился в компетентности Танита. Половины фразы он не мог прочитать, но не подал вида. Он, несомненно, знал значок "господин", но не знал, звуков "п", "т", и "д". Я понял, что он прибыл оттуда, где если и умели писать, то всего лишь собственные имена да и то с третьей попытки с ошибками. О скрытый Бог Четаи, молился я, помоги мне!
  - Ладно, если ты такой умный, как кажешься... - он помолчал, пытаясь скрыть своё смущение, - то я буду платить тебе пять... нет... семь шетитов! Бог наш пастырь, что я делаю, что я делаю!
  Услышав об этом, Феба моментально отвлеклась от предмета своей страсти: она снова была востребована, и не беда, что Гиант поживится за её счёт, зато это будет вечное блаженство.
  - Семь шетитов?! - невольно воскликнула она и пересчитала на мешки с зерном. - Я против! Ты забираешь у меня ценного работника!
  - Мы с тобой договоримся, - пообещал Танит. - Недаром я буду расписывать гробницу фараона!
  - Точно... - как эхо повторил тощий Гиант, и глаза его засверкали потусторонним светом.
  - Если ты меня обманешь, - недоверчиво сказала Феба, - пусть Квебехсенуф покарает тебя!
  Она никогда не доверяла никому, даже мужу. Прятала заначки на чёрный день, скряжничала, считала каждое зернышко, однако почему-то сегодня расщедрилась.
  - Я беру его в помощники, - пришёл в себя Танит, а тебе заплачу... - он наклонился и что-то прошептал ей на ухо. - Клянусь Амоном!
  По её удовлетворенному выражению на лице я понял, что предложение было более чем заманчивым.
  - Ладно! - беспечно ответила она, - я согласна, - и снова занялась Гиантом, челюсть которого так и не встала на своё место.
  - Я пошёл домой! - вдруг сказал он утробным голосом и поднялся. На нём лица не было. Вместо лица у него была маска зависти. Но этого никто не заметил, кроме меня. И я понял, что Танит специально привёл Гианта, чтобы потешаться над сестрой. Однако произошло ещё что-то, чего я не понял в тот день: что-то незримое связывало их, и в этом таилась опасность, словно дед заранее предал меня.
  - Куда же ты?! - плаксиво вскликнула Феба, протягивая руки.
  Несомненно, что она, презрев приличие, тут же готова была утащить его в спальню.
  - Я забыл накачать воду... - невпопад ответил Гиант, старательно пряча взгляд.
  Его и без того красный нос налился кровью, словно гребень у петуха.
  - Ну-ка выйдем подышим воздухом! - безапелляционно сказал Танит и потащил Гианта за локоть.
  Я сделал вид, что мне надо в погреб, а сам пошёл за ними и услышал.
  - Ты чего дуру валяешь?
  - Я не валяю!
  - Тогда что?!
  - Я знаю, как попасть в царскую библиотеку!
  - Я тоже знаю! - заверил Танит.
  - Тогда надо торопиться!
  - Хорошо, иди и готовься!
  - Ты же знаешь, как я ненавижу!
  - Скоро всё кончится.
  - Я так ненавижу!.. - всхлипнул Гиант.
  - Иди, иди...
  - Я ненавижу, клянусь Атоном!
  - Да иди ты уже!
  Я вернулся к Фебе, ломая голову над услышанным. Тут же вошёл Танит и сказал:
  - Он не останется.
  - У него дела?! - бледнея, спросила Феба.
  - У него дела, - подтвердил Танит.
  Мне же показалось, что они спорили вовсе не о безутешной вдове, а о чём-то совсем другом.
  - В таком случае, - гордо вскинула подбородок Феба и отвернулась, - Агенор, проводи гостя!
  Я вышел наружу. На небе висела полная луна. Со стороны пустыни дул горячий ветер, и пламя моего факела разбрасывало вокруг колкие тени. Где-то в темноте, как привидение, шарахался наш козёл Упес. Следовало опасаться его рогов. Гиант двигался шатающийся походкой. Он походил на голодного шакала, который может укусить за пятку, к тому же он ещё и всхлипывал. Я хотел спросить, кого он ненавидит, но не решился и открыл ворота. Гиант выскользнул за них и пропал, словно растворился в воздухе. Сколько я ни пялился, я так и не обнаружил его. Неужели он акум? - подумал я оторопело. Только они имею право находиться среди людей. Всё равно не сходится. С какой стати продавец пиявок станет обожествлённым?! Он никогда не стремился к этому. Точно, воистину, просто дух, решил я и вернулся на кухню, где хотел обо всё рассказать Фебе, но в ночной тишине услышал её почти истерический голос:
  - Ты зачем его берёшь с собой?! Зачем?!
  - Беру, ну и пусть, - беспечно ответил Танит, наливаясь вином, как бездонный колодец. Похоже, мой дед снова стал балаболом. - Бог наш пастырь, он всё видит и не допустит несправедливости!
  - Если узнаю, кто он такой... - не сбавляла напора Феба, - его сожгут! И мне несдобровать тоже!
  - Никто ничего не узнает, - беспечно ответил Танит. - А я из него человека сделаю! Клянусь Бастетой!
  И хотя я безмерно уважал своего деда, но хмыкнул от его странных речей. Ещё неизвестно, кто кого человеком сделает, и для этого у меня были все основания: я подозревал, что мой дед не знает оксиринхского , ибо я нарочно сделал две ошибки в начале и в конце текста, а он меня не поправил. Стало быть, он всего лишь копировальщик древних текстов. А в нашем деле это называется халтурой. Но разоблачать его до поры до времени я не собирался, пусть вначале работу даст!
  - Во имя Амона! - взмолилась Феба. - Возьми любого другого мальчишку из храмовой школы!
  - Любой другой не подойдёт. Они ленивы и бездарны, а этот шпарит, как по шпаргалке! Боги указывают мне верный путь!
  Я наполнился гордостью! Дед не подвёл меня! Он оценил меня ровно так, как я чувствовал себя. Будет знать наших, подумал я весело. Скрытый Бог Четаи на моей стороне!
  - Он принесёт нам много денег, и мы переживёт эти лихие времена, - тихо сказал Танит.
  - Ты уверен?.. - так же тихо спросила Феба.
  - Бог наш пастырь! - патетически всплеснул руками Танит. - Я также уверен в нём, как ты в самой себе!
  При этом я представил его до боли возмущённое лицо: точно он отпрашивался у бабушки в Петрозаводск на осеннюю ярмарку, где пьянствовал с рыбаками.
  - Да... - согласилась она, - я тоже думала об этом, но я не знала, что он умеет читать.
  Я представил, как закатил глаза Танит, таким образом он изображал, что умнее всех.
  - К тому же надо оставить этот дом и перебраться в центр города. Здесь небезопасно. Разбойники или того хуже гиксосы прорвутся на окраины.
  - Да, ты сто раз прав, - согласилась Феба. - Бери его, но не спускай с него глаз. Это наш талисман удачи.
  - Я рад, что ты поняла меня! - обрадовался Танит. - Бог наш пастырь!
  Я же подумал, что на безрыбье и рак рыба, то бишь Танит взяли в Чертоги, потому что больше нет писцов: кто умер, кто ушёл за хлебом насущным в другие края, кого сожгли в "тростниковом человеке", кто просто испугался и спрятался так, что его днём с огнём не сыщешь.
  
  ***
  - Это мой самый лучший ученик, - сказал Танит и подтолкнул меня вперед. - Если он пройдёт испытания Богом Тотом, клянусь Бастетой, я согласен работать в Чертогах!
  - Вот как! - удивился жрец и с презрением посмотрел на Танита.
  Должно быть, он не внушает ему доверия: чужестранец, прибывший с непонятными целями, быть может, даже лазутчик гиксосов. Но пирамиду фараона надо достроить любым способом, а здесь пригодятся любые люди.
  - Да! - не моргну глазом, подтвердил Танит, - я вложил в этого мальца целое состояние! Он умеет всё!
  Для пущей убедительности он ещё больше напустил на себя вальяжности и надул щёки.
  - Всё! - лениво удивился жрец. - Так не бывает. Всё умею только я!
  Он незаметно топнул левой ногой, чтобы на всякий уничтожить злой глаз, который мог принести с собой чужестранец.
  - Ещё как бывает! - нагло заверил его Танит. - Бог наш пастырь!
  Я уже знал, что ему, как и мне, нечего терять. Но откуда такая прыть на ровном месте? Так мой дед никогда себя не вёл. Значит, есть причина, подумал я и очень удивился.
  - Ну что же... - жрец щелкнул пальцами, и тотчас ему в руку вложили всё, что нужно. - Проверим. Вот тебе калам и чернила. Знаешь, как разбавлять?! - требовательно спросил он.
  Я помнил его: он приходил к нам в гости, но это было так давно, что подёрнулось дымкой времени, и Боги изменили в моей памяти прошлое, стараясь, чтобы я забыл его. Слава моим покровителям! Его звали Келадоном, но он никогда мне не нравился, потому что у него было хищное лицо. А потом мои родители были сожжены в "тростниковом человеке", он занял место моего отца, а я очутился в доме Фебы, где меня целый год прятали в погребе.
  - В равных частях добавлять сажу и камедь, - ответил я смело, чем, несомненно, заслужил одобрительный кивок Танита, который одновременно погрозил мне пальцем, чтобы я не наглел.
  - Правильно, - кисло согласился Келадон и незаметно топнул левой ногой, опасаясь присутствующего в Таните зла. - Я буду приходить и проверять качество чернил. Если они окажутся жидкими или, наоборот, густыми, ты будешь наказан. Так будет первые полгода! Потом посмотрим, на что ты годен. И не спать, не спать! По Храму не шляться, а работать! Я за тобой самолично прослежу! Знай, что Боги всё видят!
  Они удалились в сторону колоннады Богини Аментет, и я услышал льстивые речи Танита:
  - Он ещё ученик. Но я уверен, что из него выйдет толк. Бог наш пастырь!
  - Посмотрим! - великодушно согласился Келадон. - За молодежью нужен глаз да глаз! Вот в наши времена...
  Голоса их постепенно затихли, но я знал, о чём они рассуждают: нынешнее поколение никуда не годится, только мы знаем, что да как, куда и почему, зачем и сколько. Всё это я уже слышал и не раз и от Фебы, и от Имхотела. Все взрослые почему-то считали, что я глупее их, но мало кто их них умел читать или писать. Мне же это давалось с лёгкостью, которую заметил ещё отец. Он часто брал меня с собой в Чертоги, и я не учился в обычной школе, где жрецы били тебя по спине хлыстом и не давали разогнуться до заката.
  Я с облегчением вздохнул и принялся затачивать калам. Палочки хватит на полдня. А работать до вечера, поэтому я решил, что Келадон сознательно поставил меня в трудное положение. Одного он только не знал: я полгода учился править калам и разводить чернила, достигнув в этом деле абсолютного совершенства, ведь у меня был хороший учитель - мой отец, которого я обожал.
  Нас было семеро. Справа от меня сидел мальчик, у которого из носа свисала большая сопля, и он наматывал её на кулак. О того, который сидел слева, пахло так, словно его месяц держали в яме с отходами. В пылу усердия он помогал себе языком. Впрочем, это продолжалось ровно до тех пор, пока Келадон и Танит не скрылись из поля зрения. Затем он бросил калам и спросил:
  - Ты что новенький?
  - Новенький, - ответил я.
  - Тебя уже били?
  - Нет ещё, - ответил я.
  - Вечером побьют, - уверенно сказал тот, который наматывал сопли на кулак.
  - А за что?
  - Просто так! - крикнул кто-то
  - Ого! - воскликнул, который наматывал сопли на кулак, заглядывая мне в папирус.
  К этому моменту я успел составить первую строчку: "Боги наделяют фараона силой для того, чтобы он исполнил свое предназначение: занимайся благородным делом и служи людям, давай им зерно и просо, устраивай праздники и веселья. Люби народ, и тебе откликнется". Мне нравилось писать, я был в своей стихии. Строчки выходили ровными и чёткими, с острыми краями, как в "царском золотом папирусе", с которым работал мой отец.
  - Отличная каллиграфия! - сказал тот, который пах, как выгребная яма. - Ты сразу станешь верхним учеником.
  - Что такое "верхний ученик"? - просил я.
  - Этот тот, который лучше всех! - с презрением ответил сопливый.
  При этой фразе на меня посмотрели все остальные, и я понял, что не стоит ждать ничего хорошего.
  - Тебя будут ставить нам в пример, и мы будем отдавать тебе пятую часть нашей еды, - пояснил тот, который дурно пах.
  - Мне ничего не нужно, - сказал я, вспомнив, что Феба дала мне с собой семь лепёшек и два кувшина пива.
  Мне и не нужно было много, лишь бы заниматься любимым делом, в котором я хотел добиться абсолютного совершенства. Вот тогда поглядим, часто думал я злорадно и представлял растерянное лицо своего деда, но не в ассирийском парике и с бородой, а того, каким я знал его в деревне Кургеницы: в сапогах с отворотами, в тельняшке и в куртке, обязательно запачканной чешуёй и пропахшей рыбой.
  - Так мы тебе и поверили! - с завистью воскликнул то, у кого сопля свисала до колен.
  - Бей его! - крикнул кто-то.
  Я не боялся их. Последние два года, когда Имхотел брал меня в Чертоги, я встречался и не с такими типами и умел за себя постоять. Шушан ещё накануне ночью мне подсказал во сне: "Самый высокий и толстый, опасней всего, остальные струсят, как только ты собьёшь любого из них". Поэтому я знал, чем всё кончится.
  Разумеется, всё происходило не так медленно, как вы читаете, а почти одновременно, голос же Шушана из сна был продолжением моих мыслей. А как известно, мысль быстрее любого кулака. Да и эти мальчишки не знали, что такое бокс. Они были склонны пихаться и толкаться, чтобы сбить противника на землю, а потом уже пинать его. Естественно, такого шанса я им не дал, отскочив к стене, чтобы никто не прыгнул мне на плечи. Первым же ударом я разбил нос сопливому. Не зная приемов бокса, он слишком близко подошёл ко мне. "Бац!", и он упал под ноги падавшим. В пылу драки они не заметил этого, а только толкались и мешали друг другу, но когда и второй, схватившись за лицо, улетел к галерее с колоннами, возникла пауза. Здесь и вышел на арену самый толстый и упитанный. Ясно было что, он тяжелее меня, к тому же я заметил в руке у него калам, который он держал, как нож. Прежде чем мой кулак добрался до его носа, он дважды ударил меня, целясь к ухо. Калам сломался, а толстяк отступил с синяком под левым глазом. Драка моментально прекратилась. Наверное, до этого им попадались противники, которые сразу просили пощады.
  Ещё ночью, во сне, Шушан одобрил мой поступок так: "Молодец! Будут знать наших!" При этом я так и не понял: каких "наших": то ли духов, то ли мальчишек из будущего, знающих бокс. Но уточнять не стал, потому что ко мне подошёл самый робкий и сказал:
  - Меня зовут Хромидом!
  Хромид - означал воин, и я не подал вида, что мне смешно. Какой же из него воин?
  - А меня Агенором, - ответил я.
  - Меня зовут Петалом, - сказал то, который дурно пах.
  - Я Софак, - уныло отозвался тот, у которого сопли свисали до колен.
  - Я, - сказал Хромид, - буду вести дела горшечников!
  - А я - каменотёсов! - выступил вперёд мальчик, у которого была ссадина на щеке.
  - А я! - крикнул ещё один. - Послан сюда кузнецами!
  Было видно, что они гордятся своей будущей профессией.
  - А я... - самый толстый и упитанный подошёл, держать за глаз, - буду работать на золотых дел мастеров!
  Остальные с завистью посмотрели на него. Работать с ювелирами было большой честью. И платили у них много.
  - А тебя куда пошлют?..
  Они затаили дыхание, ожидая моего ответа, и я понял, что у них здесь своя иерархия, о которой я не имел ни малейшего понятия.
  - Я пойду в Чертоги, - ответил я уверенно, хотя, конечно, сомневался, что мне удастся осуществить свою мечту и прикоснуться к золотым листам царского папируса.
  - Чертоги!!! - прошептали они и присели.
  Похоже, что Чертоги были для них пределом мечтаний, они и думать не могли, что новичок такой прыткий.
  - Меня зовут Экриксом, - сказал самый толстый и упитанный и протянул руку: - Здорово ты дерёшься! Научишь?!
  - Да запросто! - ответил я. - Боксом называется.
  - Боксом - сказал Экрик, - это хорошо!
  - Да!
  - Да! - неслось со всех сторон.
  - Да! - подтвердили они, щупая носы и губы.
  - Келадон! - крикнул кто-то.
  И мы моментально заняли свои места.
  Келадон вошёл в галерею, щурясь со света, и некоторое время ничего не замечал: ни разбитых горшков, ни разлитого пива. Его интересовало исключительно то, что мы написали. И первым делом, к моему глубокому ужасу, направился ко мне.
  - Мне говорили, что ты примерный ученик, - ехидно сказал он, схватив меня за ухо, - посмотрим... посмотрим... что ты за птица и долетишь ли до середины Нила.
  Все радостно засмеялись, а я думал, что он меня убьёт, но ещё хуже, что я подвёл своего деда. Душа моя упала в пятки. Я понял, что мне никогда не видать Чертогов. Проклятые мальчишки, не знающие бокса! Но я помнил слова Шушана: "Не отчаивайся! - сказал он мне во сне, - они так богобоязненны, что будут любить тебя вечно!"
  - А это что? - удивился Келадон. - Чем вы здесь занимаетесь?! - Он огляделся и наконец заметил синяки и ссадины. - Идём! - приказал он мне и потащил за собой, не отпуская, однако, уха.
  И я понял, что он засунет меня туда, где не светит солнце. Это выражение часто употреблял мой дед, когда у него случалась плохая путина, но по младости лет я не знал, где находится это самое место.
  Мы вышли на террасу, колонны которой были обиты золоченой медью, они горели, как тысячи солнц, и даже вездесущая пыль из пустыни, не спасала от этого блеска. Внизу открывался вид на сады Уджа, которые давно высохли, и оттуда тянуло тленом. За пальмами блестело то, что осталось от Нила, а за узкой полоской блеклых пальм начиналась пустыня. Там, за сторожевыми башнями, обитали дикие племена кочевников - гиксосов. Но мне, естественно, было не до красот. Коварство Келадона не имело границ: он мог отдать меня в угольщики или выпороть в назидание примерным ученикам, которые путали звуки и знаки, он даже мог сунуть меня в "тростникового человека, тем более, что для этого был весомый повод - мои родители. Но я знал, что ничего этого не произойдёт - Шушан нашептал.
  - Я полагал, что ты ни на что не годен! - сказал Келадон, напуская на себя грозный вид. - Твой дядя зря за тебя хлопочет. Бог Тот не признаёт тебя!
  Моё ухо трещало, как папирус.
  - Больно! - крикнул я.
  И он отпустил меня.
  - Я ничего не сделал! - снова крикнул я, отскакивая в сторону.
  - Ничего не сделал?! - Келадон возмутился моей смелостью. - Он ничего не сделал! - объявил он, глядя в пространство, где обитали всемогущие Боги, ожидая от них ответа. - Он ничего не сделал!
  Даже Шушан шевельнулся у меня в правом ухе от возмущения, и я схватился за него, оно горело, как огонь.
  - Я всего лишь защищался! - стоял я на своём!
  - Да ты ещё и дерзкий! - вскричал Келадон и топнул левой ногой, но на это раз зло было на его стороне, и стало быть, он зря старался, ведь зло, оно переменчиво, как тайная магия жрецов, и дело здесь даже не в том, на чьей оно стороне, а в том, к кому оно прилипает в тот или иной момент жизни. Зло было, как скрытая от наших глаз борьба между Богами. Где-то там они судили да рядили, как поступить с тем или иным человеком, а мы видели всего лишь результат их усердий.
  - А вы не говорите загадками! - в тон ему ответил я, чувствуя, как моё ухо раздувается до размеров лотоса.
  - Не работать тебе в Чертогах! - злорадно отчеканил Келадон. - Хотя твой родственник и хлопочет!
  - Дался вам мой родственник! - не сдавался я. - Я сам по себе!
  И действительно, я чувствовал в себе небесные силы, хотя Шушан мне как-то намекнул, что за любым взлетом следует падение. Только я не понимал, кого. Кто этот, который упадёт? Неужели великий и всемогущий Уджа? О скрытый Бог Четаи, попросил я, помоги мне!
  - Ха! - ехидно воскликнул Келадон. - Он сам по себе! Смотрите на него! Маленький, засратый гений!!!
  Вот оно, его зло, и проявилось, подумал я. Впрочем, слушать наши пререкания было некому. Средняя часть Храма Исиды, где мы находились, была запретной. Только сау, тайные жрицы-смотрители, прятались в колких тенях. Как бы не попасть им в руки, суеверно подумал я.
  Келадон затащил меня в библиотеку, находящуюся над галереей, и я понял, что он всё слышал: и наши разговоры, и драку, ибо я сам разобрал, как мальчишки внизу обсуждали, что со мной будет. Гулкое эхо от их голосов доносилось из отверстий в стене. Они заключали пари, высекут ли меня перед тем, как выгнать из Храма Исиды. Большинство сходилось в мнении, что так и будет, и только один Хромид, самый робкий из них, сказал, что меня сделают верхним учеником. Слышно было, как ему отвесили несколько оплеух, но он стоял на своём.
  - Посмотрим, что ты написал! - Келадон развернул мой папирус.
  И сердце моё похолодело, едва я взглянул на него: моя работа до половины была залита чернилами.
  - Я так и знал! - мстительно воскликнул Келадон. - Да здесь куча ошибок!
  Впрочем, по мере того, как он читал, лицо его менялось: c него не сошло раздражение, но высокомерие испарилось, и зло его пошатнулось. Он даже с удивлением покосился на меня.
  - Тебе никто не помогал? - глухо спросил он. - Ах... ну да... вы подрались...
  И я понял, что его поразила не сколько моё умение писать, сколько красивый подчерк.
  - В общем так, перед тем, как я тебя выгоню, - подумал он мгновение, - ты напишешь то, что я тебе продиктую. Я даю тебе фору: одна ошибка не в счёт, но за три ошибки, ты пойдёшь домой поротым. Понял?!
  - Понял! - смело ответил я, ибо знал, что зло его уменьшилось вдвое, а это мой шанс.
  - Ну раз понял, то садись и пиши.
  Я уселся на корточках, как все писцы, и скрестил ноги. Моя спина тут же налилась тяжестью, а пальцы сделались негнущимися. Но как только я взял калам, волнение моё прошло.
  - Слава тебе, Хапи! - читал Келадон. Ты пришёл в эту землю, явился, чтобы оживить Камт... он орошает поля, созданные Ра, чтобы дать жизнь каждой козе и любой другой твари. Помоги же нам, пошли урожай и благополучие! Молим тебя, просим, смилостивись над нами!
  - Написал? - спросил он надменно, полагая, что я безнадёжно отстал и наделал массу ошибок.
  - Написал, - ответил я не без тайной гордости, помятуя о скрытом Боге Четаи, который готов был мне помочь.
  Я написал даже раньше, так как знал этот текст наизусть.
  - Вот как!.. - невольно удивился Келадон, надменно рассматривая мою работу, глаза его полезли из орбит, а брови сложились домиком. - Пиши дальше! - велел он, беря с полки старый пергамент и разворачивая его. - Я - Бенну, душа Ра и проводник Богов в загробном мире. Их божественные души выходят на землю, чтобы выполнять повеления их двойников, так пусть и душа Осириса выйдет, чтобы выполнить волю своего двойника .
  Это был отрывок из "Книги мёртвых". Долгие годы я перечитывал её по ночам. Моё воображение уносилось в мир магии, заклинаний и ритуалов. Я входил в Небеса через четыре двери и наслаждался свежим ветром Осириса, я плыл в ладье Бога Ра в компании других Богов и был равным среди равных, я встречался с тучными карликами, у которых было два лица: одно соколиное, второе - человеческое, и я был счастлив!
  - Дай! Дай! Дай мне его! - Келадон вырвал у меня из рук папирус, в надежде уличить меня в невежестве.
  Но судя по его лицу, снова был посрамлён, однако, сразу не сдался:
  - Пиши ещё! - потребовал он, швыряя папирус на пол.
  Я поднял папирус и продолжил писать то, что Келадон мне диктовал: "слова власти" , произносимые над скарабеем, хотя ни один смертный, кроме посвященного жреца и великого фараона, не имел права слышать чтение или хотя бы увидеть текст "слов власти". Меня продрал озноб, хотя, как обычно, стояла дикая жара.
  - Сердце мое, мать моя! Сердце мое, мать моя! Мое сердце, благодаря которому я появился на свет! Пусть ничто не воспрепятствует мне во время суда. Пусть ничто не противостоит мне в присутствии Владык. Пусть ничто не отделит тебя от меня в присутствии того, кто держит весы! Ты - мой двойник, обитатель моего тела, Бог Хапи, укрепляющий мои члены. Да войдёшь ты в обитель счастья, куда мы идём. Пусть Шесему, что веселит людей, не позорит мое имя. Да останется оно приятным для нас, и да будет в сердце нашем радость при взвешивании слов. Пусть ничто ложное не будет сказано против меня перед лицом великого Бога, владыки Амона. Поистине сколь велик ты будешь, когда восстанешь, торжествуя .
  Келадон схватил папирус, прежде чем я успел выписать последний знак, и вперился в него взглядом с таким напряжением, будто искал крамолу, потом откинулся на спинку кресла, выдохнул воздух, и папирус выпал из его рук. Его зло уменьшилось ещё наполовину, его уже почти не было заметно, оно почти обратилось в добро. Но гордость не позволяла Келадону сдаться просто так. Он долго прочищал горло, прежде чем что-то сказать.
  - Да... действительно... Бог Тот коснулся твоего чела... - вырвалось у него. - Как ты это делаешь?! Как?! Даже мне, величайшему из великих, приходится подглядывать к анналы. Как?! Говори!!! - он схватил меня за плечо.
  Я полагал, что Келадон понимает, что делает, ибо "налагание власти" не должно быть направлено против кого-то конкретно, ею надо было пользоваться крайне осмотрительно. В данном случае вся мощь "слов власти" переходила абстрактному скарабею. Но даже в такой варианте это был весьма опрометчивый шаг - мало ли как взаимодействуют эти "слова" в высших сферах, не подвластных человеку.
  - Я не знаю... - ответил я, не подавая вида, что мне больно. - Я просто так думаю.
  - Он думает! Ты ещё и обманщик! Кто тебе подсказывает?! Ты якшаешься с демонами?!
  Это было последним всплеском зла, он сдался.
  - Какими демонами?! - твёрдо стоял я на своём.
  Всё дело заключалось в том, что я не переписывал из анналов, как все остальные ученики, а писал по памяти и на слух. Этому меня учил ещё отец. Может быть, меня вело проведение, я не знаю, я не ощущал этого, а Шушан в Египте, как воды в рот набрал. Естественно, я не распространялся о своём умении, зачем дразнить гусей.
  - В школу не ходи, - пробормотал Келадон, отпуская меня. - Нечего тебе там делать... Дня через три за тобой придут. Я покажу тебя великому фараону Уджа. Он и решит, куда тебя определить. Вот тебе тридцать три шетита. Не голодай и много не пей. Да... смотри, не подведи меня. Понял?! Я за тебя головой ручаюсь.
  - Понял, - только и ответил я, ибо был потрясен его щедростью и от радости не чувствовал самого себя.
  Вот оно, счастье! - наивно думал я, вовсе не собираясь лишний раз прикладываться к пивной кружке, хотя пиво мы пили все поголовно из-за боязни заразиться ста. Вот подвалило: значит, скрытый Бог Четаи всё же есть, и он мне помогает! Как я был рад такому объяснению. Четаи нельзя было представить, у него не было ни лица, ни тела, ни души. Он был "растворён" в пространстве, он просто был, и всё! И на это раз он был на моей стороне!
  Если бы в этот момент Шушан сообщил конец моей истории, то я был бы потрясен не меньше, чем щедростью Келадона и заступничеством скрытого Бога Четаи. Но я не знал своего будущего, ибо Шушан сообщал мне только промежуточные результаты, а скрытый Бога Четаи всегда молчал, но зато делал дело. Поэтому я с лёгкой душой на все деньги купил в подарок Фебе отрез "нечистой", но зато тонкой и красивой шерстяной ткани, жирного гуся, медового пива, фиников из Абидоса, апельсинов из Налата, сушеных дынь из Джару, винограда, головку самого лучшего сыра, и мы закатили пир. Я с гордостью рассказал, что произошло со мной в Храме Исиды, не упомянув, однако, о драке, ибо восхваление самого себя, есть посыл к злу, и я поскромничал.
  - Отлично, малец! - вопил пьяный Танит, не опасаясь того, что в широко открытый рот влетит какой-нибудь дух. - Клянусь Амоном, ты станешь большим человеком, если сам фараон хочет встретиться с тобой! - И вовсю подмигивал мрачному Гианту, у которого явно была пессимистическая натура.
  Я подумал, что великий Уджа даже не подозревает о моём существовании, но разубеждать Танита не стал. Пусть думает, что меня уважают в Храме Исиды, хуже не будет.
  - Прекрасно, Агенор! - слепо твердила Феба. - Мой муж Имхотел разглядел в тебе талант, а мой брат выведет тебя в люди!
  - Это всё Боги! - кричал, напиваясь, Танит. - Это Боги!!!
  А я подумал, что если бы она только знала, кто на самом деле её брат, то не радовалась, а горько, навзрыд плакала, ибо нет ничего хуже неправды и обмана.
  И только Гиант молчал, делая вид, что занят едой, он недолюбливал меня и всячески подчёркивал это. Но я не держал на него зла. Я был на седьмом небе от счастья. Я не ходил, я летал. Я перечитал все тексты, которые были в библиотеке Имхотела, и все тексты, которые прятал в своём тайнике. Я заточил сотню каламом и сложил их аккуратно. И нашёл самую лучшую сажу и камедь. Я сделал ещё сотню маленьких и больших дел в надежде приблизить день, когда меня призовут расписывать Чертоги - за мной не пришли: ни через тря дня, ни через десять.
  А ещё Танит спросил у меня почему-то следующее:
  - Ты не сказал никому, что ты Юба?
  - Нет, - ответил я, - нужды не было.
  На самом дело, я хотел, чтобы меня ценили за мои заслуги, я не за моих родителей. Я плохо их помнил, я плохо помнил, как попал к Фебе, ибо за суетой и страхами тех жутких событий многое забыл, хотя знал, что моих родителей сожгли в "тростниковом человеке", чтобы умиловестить Бога Мин. Но с тех пор ничего не изменилось, Боги не снизошли до Камта, и Нил не разливался, как прежде, а прекращался в болото, рядом с которым невозможно было жить.
  - Правильно! - с облегчением похвалил Танит меня. - И не говори никому!
  В его голосе прозвучали нотки, словно он общался со слабоумным, а не со своим внуком. Но я не обращал на такие мелочи внимания, считая, что Танит, как и все остальные, завидует моему таланту, ведь сам главный писарь Храма Исиды оценил меня, однако всё же спросил с плохо скрываемой обидой:
  - Почему?
  - Видишь ли... малец... - вкрадчиво начал Танит, - во Дворце наверняка остались враги твоего отца... Так ведь?..
  - Так... - не мог не согласиться я.
  - Мало ли кто узнает, - говорил он вкрадчиво, - что ты избежал "тростникового человека"...
  - Ну да... - неохотно кивал я, хотя мне было больно вспоминать о родителя.
  - На тебя могут донести...
  - Могут... - терпел я из последних сил.
  - Пострадаю все: бедная Феба, которая тебя приютила, Гиант и я, не говоря уже о том, что нельзя идти против воли Богов!
  Я смутно представлял себе, что такое "воля Богов", но обрадовался тому обстоятельству, что дед наконец признал меня. Но тут-то было.
  - Ты поможешь мне, я помогу тебе, - заключил он хитро.
  Выходит, баш на баш, а я так не любил и в очередной раз страшно огорчился.
  Как назло, Шушан в эти дни не приходил ко мне во сне, и я не знал, что и думать о словах моего деда, ведь получается, что я был виноват, не сгорев в "тростниковом человеке".
  Во Дворце что-то происходило. По городу поползли самые мрачные слухи. Одни говорили, что "пастушьи цари" убили фараона, захватили трон и "слова власти" Богини Сехмет не спасли ни великого фараона Уджа, ни Осириса, ни Исиду, ни их сына Гора. Другие твердили, что подземного мира больше нет и что теперь будет только хуже, третьи - что, оказывается, ещё древний маг Заземанх предсказал нынешнюю засуху и неурожай, четвертые - что на земли вокруг Нила ниспослано чёрное проклятие повелителя Богов Себа, пятые - что кончились запасы зерна и пора разбегаться. И действительно, множество народа в панике ушло в Восточную пустыню и сторону оазиса Амона. Я же склонен был верить тем, которые шептался о заговоре жрецов, ибо гиксосов, то бишь "пастушьих царей", заметно не было, а хлеб, как и прежде, раздавался нищим на городском рынке. Значит, мир всё-таки держался на великих порогах Нила, и светлоокий Хепри , как и положено, появлялся на востоке. И если бы я понимал что-то большее, я бы сказал, что всё незыблемо, наши страхи пустопорожние и что Небо-Нут и Земля-Геб никуда не денутся, что они по-прежнему будет встречаться и рожать Богов на нашу голову и на потребу фараона Уджа. Вот в чём дело!
  К нам зачастил Гиант, и они с Фебой крайне таинственно, уединялись то в спальне, то на кухне, то на дворике за ширмой. Мне казалось, что все влюблённые ведут себя таким образом. Однажды я их застал за странным занятием. Они топили в большой чаще воск и добавляли в него смолу чёрной акации. Феба страшно испугалась и приказала мне сходить на рынок за тыквой, хотя сезон тыкв давно закончился. Естественно, что я ничего не понял, сходил на рынок и вернулся с пустыми руки. Фебы и Гианта дома не было. Пол же на кухне был заляпан воском. Я и думать не мог, что они занимаются чем-то противозаконным, наоборот, решил, что они делают куклу, чтобы умиловестить Богиню любви Бастет. Таким я был наивным и несведущим в подобных делах.
  Время было похоже на жалкое течение Нила, который превратился в огромное болото. Феба была вся в свадебных делах. Танит завалил её подарками, и даже подарил одного из рабов, которого тут же продали за пятьсот шетитов. Я уже отчаялся ждать и решил, что Келадон расправился таким образом со мной за мою дерзость и строптивость, стало быть, зло всё же возобладало в нём. Каждый вечер приходил Танит и напивался, как сапожник, а его разговоры не распространялись дальше предстоящей свадьбы. И опять мне Шушан ничего не подсказывал, должно быть, оттого, что я впадал то в радость, то в отчаяние. О скрытый Бог Четаи, молился я, помоги мне!
  И вдруг рано утром, на двадцать первый день ожидания, ещё до того, как Бог Кек передал власть Богу Хепри, в ворота требовательно постучали.
  - Кто?.. - дрожащим голосом спросил наш раб Ирик, в обязанности которого входило сторожить покой ночи.
  - От великого фараона Уджа! - был ответ.
  Мы выскочили с Фебой из дома, как ужаленные, в тот самый момент, когда Ирик впустил их во двор.
  Воздух был до удивления прохладен и свеж, на небе плыла одинокая луна. Я посчитал это хорошим знаком.
  - Кто из вас Агенор? - спросил человек, похожий на сау: на поясе в свете факелов у него блестела золотая пряжка со знаком скарабея и иероглифом, означающим царскую власть.
  - Он, - сказала Феба нетвёрдым голосом и показала на меня.
  Она глядела с ужасом, полагая, что меня ждёт "тростниковый человек", и, несомненно, подумала, что на меня донёс Гиант, но готова была ему простить и этот проступок, не боясь гнева Богов, ведь сказано Богиней Маат : "Не развращай жену любого мужчины!" Стало быть, они давно преступили законы Богов.
  - Мне нужен ещё протектор Танит! - сказал жрец.
  Разумеется он произнёс другое слово, но именно в русском переводе оно звучало, как "протектор" в том его значении, когда все мои права передаются этому самому "протектору".
  - Я здесь, - из кухни, как водяной, вынырнул Танит, где спозаранку явно разговлялся вином.
  Я с удивлением взглянул на него: вопрос о "протекторе" мы не обсуждали, и я вправе был требовать объяснения. Ведь одно дело быть подмастерьем, а другое - полностью зависеть непонятно, от кого, тем более, что родства со мной не признавали. Цель такого демарша, я не знал, и мой дед мне не нравился всё больше и больше.
  - Мне приказано доставить вас во Дворец фараона, - произнёс сау. - Готовы ли вы?
  Было видно, что ему не нравится ни свет ни заря тащиться на край города за какими-то простолюдинами.
  - Готовы, - обескуражено пробормотал Танит, вытирая ассирийские усы.
  Он уже был пьян, и выражение на лице у него было соответствующее. Похоже, он испугался, а я был всего лишь довеском к его несчастью. Я подозревал, что он вообще не хочет, чтобы меня затребовали во Дворец великого Уджа, чтобы заодно со мной не угодить в "тростникового человека".
  - Идёмте! - велел сау, и мы, не умывшись, пошли. Танит забыл надеть парик, и его незагорелый череп блестел в предрассветных сумерках, как кварц на дороге.
  Спросить, куда и зачем нас ведут, я не решались. Немногословный, даже несколько мрачный сау, больше не произнёс ни слова. "О скрытый Бог Четаи, - шептал я, - не дай нам бесславно сгинуть!" Мы спустилась к чёрному Нилу, который больше пах болотом, чем рекой, и долго шли через опустевшие городские кварталы. Везде царило уныние и запустение, улицы были занесены грязью и песком. По пути нам попалось не меньше дюжины погребальных процессии, которые спешили попасть на городское кладбище как раз до рассвета, дабы избежать того часа, когда просыпаются демоны. Обычно шумный рынок, на котором продавцы готовились к утреннему нашествию горожан, был абсолютно пуст. Даже белоснежный мост Богини Каукет, охраняемый не только царской стражей, но и двумя статуями Осириса, казался серым и блеклым, мало того, нам показалось, что Осирис плачет. Танит вообще пал духом. Он даже слегка постанывал и начал хромать.
  Я загадал: если перед дворцом фараона Уджа свернём налево, через сады, то нас поведут в верхнюю часть Храма Исиды, и это означало, что Келадон сдержал своё слово, если - в сторону хозяйственных построек, то так тому и быть, об этом даже думать не хотелось, ибо мы сразу попадём в руки жрецов-смотрителей, и нас, скорее всего, ждёт "тростниковый человек". Рассказывали, что жрецы имели тайные ритуалы, согласно которым определяли, кто из людей должен быть сожжен во имя Бога Хапи, чтобы Нил даровал остальным жизнь. Даже сам великий фараон Уджа не был сведущ в этом деле.
  Однако мы не свернули ни направо, ни налево, а спустились в купальни, где нас заставили трижды обмыться драгоценной чистой водой и натереться благовониями, потом выдали богатую одежду: набедренные повязки, схенти, и нарамник из "чистого" льна по нашим размерам, к тому же каждого из нас опоясали золоченым поясом, а на ноги предложили сандалии из буйволиной кожи с золочеными же ремешками. Моему деду выдали новый парик, и он, нахлобучив его на лысую голову, пробормотал, криво улыбаясь:
  - Недаром я видел сегодня во сне красную кошку!
  Он, как и я, понял, что пытать и убивать нас никто не собирается, хотя мы и читали запрещённые тексты фараона Ахтоя своему сыну Мерикара. А если это всплывёт? Почему-то мне казалось, что Гиант ненадёжный человек, хотя и жених Фебы. Что ему стоит донести на нас и присвоить себе всё её хозяйство себе? На что Танит мне ответил:
  - Не бери в голову. Жизнь - это как слизывание мёда с колючек. Прорвёмся, малец!
  А я подумал, что Богу Хапи втройне будет приятно увидеть в "тростниковом человеке" таких чистых и благоухающих людей, как мы. Интересно, подумал я, будут ли у нас могилы, над которыми произнесут магические заклинания, чтобы мы воскресли. Меня на этот счёт всё больше одолевали сомнения, ведь я так и не встретил своих родителей, хотя по всем канонам религии они должны были давно вернуться в мир людей. Это была и есть тайна, как и тайное имя Бога, которое знал только он один. Поучалось, что единственный, вечный и бесконечный Бог, существующий с помощью человеческой магии, частью которой, был и я, и мой дед, и Феба, исключительно единолично принимал все решения, а все остальные Боги, которых мы знали поимённо, ему только помогали. Я давно думал об этом парадоксе, пока однажды Шушан не объяснил его: "Бог создал магию, чтобы передать человеку часть своей силы и сущности, а человек с помощью этой магии содействовали ему в творении". Но я подозревал, что люди порой, например Феба, использовали магию в своих целях.
  Едва лучи Хепри коснулись сторожевых башен на противоположном берегу реки и окрасил их в жёлтые оттенки, когда мы уже ступили под крышу царских покоев. Вот чем Боги любовались в лучшие времена, подумал я, глядя на Нил и на протоки, отделяющие Дворец и Храм от города. Издали они по-прежнему выглядел величественно. Ничто не говорило о волнениях, ничто не говорило о смерти великого Уджа. Было, как всегда, тихо и спокойно. Однако спокойствие это казалось зловещим.
  В одной из комнат нас встретил Келадон и придирчиво оглядев, сказал:
  - Поклонитесь три раза великому Уджу, колен не подгибать. Глупостей не говорить, не заикаться, не кричать, в носу не ковыряться, ничего не просить. Отвечать чётко и ясно!
  И повёл нас через анфиладу комнат, каждая последующая была на ступеньку выше предыдущей, и когда мы почувствовали, что взобрались достаточно высоко, открылось огромное помещение без потолка, с белыми колоннами по периметру, которые венчали андросфинксы удивительным образом похожие на фараона Уджа. В центре находился огромный бассейн полный воды, вокруг толпились жрецы в белых одеяниях. Над ними на подиуме возвышался великий фараон Уджа в хеджет , в ветхом из-за древности, но благородном плаще пророка Идриса, на голове у него была белая корона с двумя красными перьями страуса Бога Осириса, его рука, сжимающая посох из чёрного дерева, была в перстнях. Справа от Уджа находился святейший клира Бога Амона главный маг Букур, который по солнечным часам следил за ходом сражения.
  По команде Уджа жрецы спустили в бассейн, символизирующий озеро Иару , крохотные корабли нашей эскадры и наших врагов - та-нутеров .
  В тот момент, когда последний кораблик закачался на крохотных волнах. Великий Уджа ударил оземь посохом, который тотчас прекратился в кобру и которая обвила его руку. Уджа простёр её над водой и произнёс "слова власти":
  - Да пожрет пламя тебя, Апоп , враг Амона! Око Гора царит над ненавистным духом и тенью Апопа. Пламя Ока Гора поразит врага Амона. Пламя Ока Гора повергнет всех врагов могущественного Бога, да здравствует он как на земле, так и в загробном мире!
  Кобра плюнула ядом. И, о чудо! По комнате пронёсся свежий ветер. На нашей армаде надулись паруса. Фигурки на бортах ожили, и тучи огненных стрел понеслись в строну врага.
  В запале великий маг Букур тоже стал выкрикивать "слова власти":
  - Вкуси смерть, о Апоп, убирайся прочь, изыди, о враг Амона, провались сквозь землю, стань отверженным, возвращайся назад, пропади! Я отправил тебя прочь и разрезал тебя на куски! Исчезни!!!
  Ветер стал горячим то ли действительно от огненных стрел, то ли от "слов власти", но вражеские кораблики поникли, борта из оплавились, и они дни за другим с бульканьем ушли под воду.
  - Мой двойник только что выиграл великое сражение! Ждите гонца, он принесёт благую весть! - вскричал великий фараон Уджа и махнул рукой. Кобра снова обратилась в посох из чёрного дерева. - Теперь ничто не мешает обрести прежнюю власть над миром!
  И все, кто видел это чудо, и мы в том числе, радостно закричали:
  - Слава великому Уджа! Да ниспошлет он на нас своё благословение!!!
  - Завтра же посылаем войска в провинцию Ра-Кедет, которая решила отложиться!
  - Правильно!!! - закричали все, и мы в том числе. - Правильно!!!
  - Готовьтесь к походу! - велел фараон Уджа.
  Увидев Келадона, он сошёл с подиума и внимательно посмотрел на меня:
  - Ты ли юный гений?
  - Я! - ответил я.
  - Как же так случилось, - спросил он, - что я никогда не видел тебя раньше?
  Лицо его было осунувшемся, под глазами лежали тени. Он явно не досыпал. Я смело посмотрел на него и ответил:
  - Ты позвал меня, я перед тобой!
  Наши взгляды встретились. Это продолжалось одно-единственное мгновение. Мне показалось, что он что-то хочет сказать, да мешают главный маг Букур и главный писец Келадон, впрочем, как и все остальные, которые присутствовали в зале. Я с ужасом подумал, что, быть может, он узнал меня, и почти простил ему моих родителей. Жуткий силлогизм снизошёл на меня: я почему-то решил, что фараону можно доверять, несмотря на то, что он наверняка сжёг бы и меня с превеликим удовольствием, лишь бы только великий Нил наполнился водой. Мало того, я с ужасом подумал, что для этого действа не хватило именно моей души, ведь и великий фараон использовал магию для войны. Куда же смотрят Боги?! Почёму они несправедливы к обычному человеку?!
  - Похвально, хотя и дерзко, - рассмеялся великий Уджа, - но я люблю смелых. Исида тоже склонна совершать дерзкие поступки. Люди от этого только выигрывают. Если природа твоя такова, как говорит достопочтимый главный писец, я позволю тебе, - он кивнул Таниту, - и тебе работать в царской библиотеке.
  - Такова, такова, - заверил его Келадон. - Эта находка обогатит нашу казну. Мы возвысимся в искусстве над нашими врагами и Боги, когда надо, вспомнят о нас!
  - Отлично! - молвил великий Уджа. - Чтобы тебя не коснулись несчастья, а работа была в радость, я дарю тебе это. - Он снял с пояса золотого скарабея и протянул мне. - А теперь идите за мной!
  - Идём же! - дёрнул меня Танит за руку, - нечего зевать.
  И действительно, от удивления я не мог вымолвить и слова. Мы снова миновали бесконечную череду комнат, протопали по длинному извилистому коридору, спустились чуть ли не в загробный мир, где увидели битву между чудовищным змеем Некау и Таром, поднялись к небеса, где находилось око Гора с поднятой рукой и с лицом божественной души, в перьях и спиной, как у сокола, прошли по висячему мосту над садом, который однако едва зеленел, спустились по широкой лестнице, и попали во Дворец, точнее, в его левое крыло, где находилась библиотека.
  Нас встретили три сау, и я не заметил у них другого оружия, кроме тонких медных поясов, которыми они душили жертв. Они покорно уступили фараону дорогу.
  Фараон Уджа сказал:
  - Святейший клира Бога Амона главный маг Букур будет курировать вас. Но главный ваш повелитель отныне "библиотекарь" Мегар, преданный только мне душой и телом.
  Разумеется, он назвал его по-другому, что-то вроде смотрителя библиотеки или отвечающего за неё. Тем не менее, для русского уха более привычно слово "библиотекарь".
  Затем он и главный маг Букур удалились, оставив нас один на один с "библиотекарем" Мегаром. Он тоже являлся к нам домой, когда были живы мои родители, но, естественно, не помнил меня, потому что я с тех пор вырос. Старое-старое ощущение угрозы исходило от него, и я уже знал, что именно он указал на моих родителей как на причину несчастий Камта. Но у великого Уджа всё равно ничего не выходило: Нил не разливался, а другой Нил не падал с небес. И стало быть, думал Мегар, следует предпринять ещё что-то. Я словно читал его мысли, и они лились вместе с его речью изо рта:
  - Будете писать по золоту священную "Книгу мёртвых". Ошибок делать нельзя! Уносить домой золото нельзя! Брать что-либо с собой нельзя!
  С этими словами он распахнул двухстворчатую дверь. Впору было бежать без оглядки из Храма Исиды до самого дома сердобольной Фебы, но неуёмное желание попасть в Чертоги пересилило все мои страхи, а Шушан, как обычно, опаздывал со своими объяснениями, ведь мне надо было дождаться ночи, чтобы расспросить его.
  И тут я разозлился - нет, не на Уджа, и не на "библиотекаря" Мегара, и не на кого-нибудь другого, а именно на моего деда, Семёна Тимофеевича, то бишь Танита, будь он неладен, который должен был, просто обязан был мне всё объяснять: что правильно, что неправильно, и что мы сейчас увидели, и это значит, и что будет дальше, а не играть со мной в кошки-мышки. И вообще, я страшно устал от загадок, вдруг наша голодная жизнь из-за того, что Богов слишком много и они не могут договориться друг с другом? Вдруг они все переругались и им нет дела до нас, мало того, кто-то из них в назидание кому-то другому наслал египетские казни на страну? А мы здесь страдаем и ничего не можем понять.
  - Здесь, - сказал "библиотекарь" Мегар, шествуя вдоль полок с драгоценными папирусами, - трактаты из области Биау , здесь истории о великих войнах в Нубию, здесь трактаты мудрецов из Та-меху , а здесь, - он словно нарочно показал на массивные двери в глубине, - тексты "слов власти". Каждый день я буду выдавать вам нужные папирусы, а вечером вы будете возвращать их мне. Заклинаю вас силой Богини Бастет, ничего не запоминать и не переписывать!
  - Слушаемся! - ответили мы хором.
  - Лучше бы вы сюда вообще не приходили...
  
  ***
  Та ночь выдалась особенно жаркой, и я улегся спать на крыше. Надо мной распростёрся бескрайний небосвод, и я разглядывал все тридцать шесть звезд пояса декан, пока незаметно для себя не уснул.
  Проснулся я от звуков голосов и в первое мгновение с ужасом решил, что к нам проникли разбойники, но потом понял, что разговаривают Танит и ещё кто-то до жути знакомый. Я только не мог вспомнить, кто именно, хотя несомненно, я уже где-то слышал этот голос, поэтому я замер, боясь пошевелиться.
  - Почему так долго? - спросил тот, голос которого мне показался чрезвычайно знакомым.
  - Ничего не долго, - ответил мой дед, Семён Тимофеевич, то бишь Танит, - я уже подобрался туда, куда надо.
  Он был недоволен, потому что, его оторвали от кувшина с вином. Местное виноградное вино ему дюже нравилось, и он вкушал его с огромных количествах, оскудняя из без того скромные запасы Фебы.
  - Ага... - с иронией укорил его знакомый голос. - У нас ничего не получается. Мы мучаемся больше месяца! Ты видел, что он одержал очередную победу. Если так дело пойдёт, то мы упустим удобный момент, и нас никто не поймёт.
  Танит в ответ лишь тонко рыгнул:
  - Феба, безусловно, знает своё дело, но без истинных "слов власти" даже она бессильна! А "библиотекарь" следит за каждым нашим шагом.
  - Да... - подумал человек, голос которого казался мне дюже знакомым. - Я попытаюсь сделаю так, чтобы Мегар на некоторое время покинул вас.
  - Как?
  - Это моё дело, используем мальчишку.
  - Давай, - согласился мой дед, - только не очень, он мне дорог.
  - Ну это как получится.
  - Что значит "как получится"?! У нас договор!
  - Тише ты, дурак!
  Несколько мгновение, должно быть, они прислушивались.
  - Ты главное, не психуй, - подсказал знакомый голос.
  - А я и не психую, - отозвался мой дед. - Я испиваю чашу Осириса.
  - Ха-ха! - хохотнул в небо тот, которого я готов был вспомнить, но не мог.
  У него было резвое настроение.
  - Тебе бы так жить, - воззвал к его совести мой дед.
  И я вдруг понял, что именно здесь, в древнем Египте, совесть у моего деда по странной логике напрочь пропала. Уж казалось, у себя в деревне он был суров без меры, а здесь он был даже не просто суров, а неприступен, как средневековая крепость. Видел я, видел по глазам, что он всё время что-то хочет мне сказать, а не говорит. Значит, он всё-таки меня узнал, но специально не подаёт вида.
  - Ты думаешь, мы не за справедливость боремся? - спросил до жути знакомый голос.
  - Осирис так не считает. У каждого своя справедливость, - возразил мой дед, и я ему был благодарен за то, что он осадил собеседника. Собеседник мне дюже не нравился.
  - Твой Осирис ни на что не годен. У нас будут новые Боги! - снова добродушно хохотнул знакомый голос.
  - "Пастушьих царей"? - спросил Танит
  - "Пастушьих царей"! - подтвердил незнакомец. - Они принесут нам воду и даруют жизнь!
  И вдруг я его узнал. Да этот же главный маг Букур! Отросшие волосы у меня на голове стали дыбом. Так они знакомы! А мой дед прикидывался овечкой. Что же они тогда замышляют?!
  - Ха-ха-ха... - саркастически передразнил его мой дед.
  - Завтра, - мрачно сказал главный маг Букур. - Завтра всё увидишь, - пообещал он. - Боги на нашей стороне!
  - Только с мальчишкой будь поаккуратнее, - попросил мой дед.
  - Завтра, всё завтра.
  - Ну как знаешь, - согласился мой дед абсолютно трезвым голосом, - пойду-ка я выпью на сон грядущий.
  И они разошлись, потому что наш козёл Упес, сорвался с привязи и, как обычно стал носиться по двору, норовя кого-нибудь боднуть. Честно говоря, я ничего не понял, кроме того, что Танит знаком с главным магом Букуром, но почему-то вскрывает это. Ясно, что здесь зарыта какая-то тайна. Но при чём здесь тогда "слова власти" и "пастушьи цари"?
  С этими странными мыслями я уснул, а по утру под забором нашёл несколько папирусов с одной и той же надписью. Прочитал их и не знал, что думать. В них было написано следующее: "Пахарь идёт на пашню свою со щитом, нет вчерашнего дня человека. Не беременеют женщины, и Бог не творит больше людей для безобразия, не имеющие сандалий стали богаты. Бедняки стали обладателями сокровищ. Лучник наготове, повсюду злодей. Не разливается Нил, и нет пашущего для него. И каждый говорит, что не знаем мы, что случилось в стране. Господа больше не разделяют со своими людьми радости их". Видно, кто-то выронил, может, главный маг Букур, не хотелось думать, что - Танит. Но самое страшное заключалось в том, что точно такие же подмётные письма находи и в городе и на базаре. Где мой дед их взял?
  Шушан! - позвал я, даже оглянулся. - Шушан, объясни мне, что происходит?! Но так как наступил день, то Шушан не имел право открываться передо мной, а тем более давать какие-то советы. И отчаяние охватило меня. О скрытый Бог Четаи, молился я, помоги мне!
  
  ***
  Развязка наступила внезапно. Мы уже две недели как работали в Чертогах, нанося краской на стены бесконечных коридоров тексты из "Книги мёртвых", и чёрт меня дёрнул по возвращению в библиотеку отрыть "царский золотой папирус", который уже был готов и лежал в бирюзовом ларце. На седьмой странице я сразу нашёл с десяток ошибок в описании того момента, когда фараон должен выйти на небеса через четыре огненные двери и наслаждаться воздухом, проходящим через каждую из этих дверей, а на пятнадцатой - ещё не меньше трёх, там, где описано, как фараон должен плыть по небу в ладье Бога Ра вместе с другими Богами под дланью Осириса, а потом ещё и ещё и ещё, и ужаснулся: так наш фараон Уджа никогда не воскреснет! Это было похоже на диверсию врагов народа. Так иногда говорил мой дедушка в бытности Семён Тимофеевич. Если фараон узнает об этом, кое-кому не сносить головы, ведь "Книга мёртвых" - это своеобразный путеводитель по загробному миру. Я так и сказал "библиотекарю" Мегару, мол, плакали наши денежки за такую работу, хотя, разумеется, лично я не имел к этой книге никакого отношения. "Библиотекарь" Мегар схватился за голову, но прежде этого отпустил мне пару тумаков за длинный, как он выразился, язык. В ярости он схватил "царский золотой папирус" и убежал, должно быть, жаловаться фараону. Кто его знает? И отсутствовал до конца дня. А ведь до этого он нам и шагу не давал сделать, везде совал свой нос и следил за нами, как за собственной женой.
  Мы с Танитом страшно удивились, никто нас не контролировал, свобода, гуляй не хочу. Один раз, правда, заглянул главный маг Букур, посмотрел на нас рассеянным взглядом и в задумчивости удалился, сделав вид, что вовсе не на короткой ноге с Танитом и что они не шептались сегодня ночью у нас во дворе.
  Танит же произнёс хитрым голосом:
  - Бог наш пастырь! Пожалуй, возьму-ка я работу домой...
  С этими словами он как-то суетливо, чтобы я не видел, свернул в рулон несколько папирусов, сунул подмышку, и мы двинули домой. Никто нас не остановил ни во Дворце фараона Уджа, ни в Храме Исиды. Мы миновали стражу на мосту, и я просто таки услышал, как с облегчением вздохнул мой дед. Ну Бог ему судья!
  
  ***
  В этот вечер мой дед был добрее обычного. Он даже разрешил мне выпить вина даже, наверное, не "восьмого", а самого настоящего "десятого раза". Что я с удовольствием и сделал. Это было очень крепкое вино для подростка. Послонявшись без дела по дому, я почувствовал страшную усталость и, добравшись до своей коморки, рухнул без чувств. Потолок надо мной кружился, и стены то и дело пускались в пляс. Я не знал, сплю или бодрствую, потому что никогда раньше не напивался, и ощущение было не из приятных. Вдруг я проснулся словно от толчка. Было темно, хоть глаз выколи. Страшно хотелось пить, и я бы влил в себе целое ведро воды. У меня даже не было сил произнести: "О скрытый Бог Четаи, помоги мне!"
  Пошатываясь и держать за голову, которая раскалывалась на части, я побрёл на кухню. По углам прятались духи тошноты, но я не обращал на них внимания. Обычно тёмная, кухня была ярко освещена. Ничего не соображая, я ввалился внутрь и услышал жуткий крик Фебы, а Танит замолчал на фразе:
  - Падай ниц, Уджа, враг Ра!
  - Продолжай! - закричал Гиант. - Не останавливайся! - И зажал мне рот.
  А Танит продолжил:
  - Пламя, исходящее из Ока Гора, наступает на тебя. Ты ввергнут в пламя пожара, оно восстало против тебя! Это пламя сокрушает твою душу, твой дух, твои "слова власти", твое тело и твою тень. Владычица Огня господствует над тобой, пламя проникает в душу твою, оно уничтожает и пронзает тебя! Око Гора сильнее врагов своих, оно низвергает тебя, уничтожает тебя, большой огонь истязает тебя. Око Ра господствует над тобой, пламя поглощает тебя, и нет тебе спасения. Возвращайся назад, ибо ты расчленён на куски, твоя душа улетучилась, ненавистное имя твое предано забвению, над ним - тишина, оно стёрто из памяти. Ты пришёл к концу, ты изгнан, ты забыт, забыт, забыт!!!
  Я вырвался из слабых рук Гианта и закричал:
  - Что вы делаете?! Бог Четаи накажет вас!
  Но они снова схватили меня. Особенно страшные глаза были у Фебы, когда она вливала в меня вино. Без чувств я упал в угол, где то ли бредил, то ли бодрствовал. К тому же они меня крепко связали. Танит же продолжал, не останавливаясь ни на мгновение:
  - Ра торжествует над Уджем! Вкуси свою смерть, Уджа! Ра торжествует над Уджем! Вкуси свою смерть, Уджа! Ра торжествует над Уджем! Вкуси свою смерть, Уджа! Ра торжествует над Уджем! Вкуси свою смерть, Уджа!
  Я то впадал в забытьё, то приходил в себя и видел сквозь чад и дым, наполнившим кухню, что они творят: Танит безостановочно произносит "слова власти", каждый раз поворачиваясь в каждую из сторон света; Феба при этом втыкала в куклу, одетую, как фараон Уджа, огромные раскалённые иглы; Гиант держал наготове следующую куклу и подавал Фебе её. А потом они кидали всё, что оставалось, в огонь, крича при этом демоническими голосами:
  - Умри, нечестивец, умри. Конец тебе! Ибо мы обратили пламя на тебя, разрушили тебя и наказали тебя за зло! Конец, конец тебе! Вкуси свою смерть! Конец тебе! Ты никогда не восстанешь вновь!
  Глупцы, кому как не мне знать, что это "налагание власти" нужно делать беспрестанно, не останавливаясь ни на мгновение в течение целого дня, а они выдохлись в рассвету. Об этом я и сообщил им злорадно, когда после очередной куклы они упали без сил на пол и мой дед влил в себя огромную кружку вина, но даже она не взбодрило его.
  - Молчи! - закричал он. - Молчи! Ты ничего не понимаешь!!!
  Может быть, эти мои слова и решили исход дела, не знаю, только Гиант вскочил и произнёс самые последние "слова власти":
  - Ра заставил тебя отступить, о ты, ненавидящий его. Он смотрит на тебя и прогоняет тебя прочь. Он пронизал твою голову, разрубил твою голову на две части, и уничтожена она на его земле. Твои кости обратились в прах, твои члены отсечены, и Бог Атум осудил тебя, о Уджа, враг Ра. Убирайся, демон, прочь от стрел его лучей! Ра низверг твои слова, Боги повернули твою голову задом наперед. Рысь растерзала твою грудь, Скорпион надел на тебя цепи, и Богиня Маат оповестила о твоём разрушении. Боги Юга, и Севера, и Запада, и Востока связали его цепями и заковали в кандалы, Бог Себек низверг его, а Богиня Уто опутала оковами .
  Больше у них кукол не было, я впал в странное забытьё: мне казалось, что это в меня втыкают раскаленные иголки, а мой дед налагает силу. Растолкал меня, как показалось мне, Шушан: "Мужайся! - твердил он мне. - Мужайся!" Я и сам понимал всю никчемность "налагание власти" и готов был нестись сломя голову неизвестно куда, лишь бы подальше от кухни Фебы, но не мог пошевелить ни одним членом.
  Надо мной склонился уже знакомый сау:
  - А я его знаю... - сказал он, делая удивленное лицо, - это подмастерье Келадона. - Он хуже всех! - Должно быть имея ввиду мои способности к письму. - Хватайте его!!!
  Думаете, меня развязали? Дудки! Кинули поперёк осла, и весь путь до Дворца Уджа я проделал вниз головой, созерцая дорогу. Позади слышались беспрестанные крики и стенания Фебы и Гианта. Особенно упражнялся последний. Он причал, что не виноват, что его заставили, что он всего лишь жертва заговора "пастушьих царей". Но жрец сау, казалось, был только рад, ибо крики входящего в "тростникового человека" только ублажали Бога Хапи.
  Меня развязали только тогда, когда я предстал перед светлыми очами великого фараона Уджа.
  - Всё же ты?.. - спросил он устало. Лицо у него было осунувшемся и старым. - Духи затмили твой разум, и ты поддался искушению. Значит, ни на кого нельзя положиться? Зря я тебе скарабея дарил.
  - Наверное, зря, - согласился я, не в силах отрицать очевидное.
  Если бы не мои родители, я бы попытался объяснить мою роль в заговоре, о котором только догадывался. А так не было смысла: всё равно сунут за компанию в "тростникового человека", только унижаться буду. Пусть я лучше останусь гордым до конца!
  - А я думаю, откуда я тебя знаю... - в задумчивости добавил он. - Я ведь тебя на руках качал. А с твоим отцом мы дружили.
  - Зачем же ты тогда их сжег?! - спросил я с вызовом.
  - Боги выбрали вашу семью, - вздохнул великий Уджа. - А то, что хотят Боги, хочу и я!
  - Ты забыл кодекс Богини Маат!
  - Я его не забыл, Осирис велел отменить его, пока не разольётся Нил. Судьба народа превыше всего!
  - А вдруг Боги ошибаются?! - задал я страшный вопрос.
  - Не кощунству! - потребовал он. - Нет выше власти, чем воля Богов!
  - Значит, - сказал я уверенно, - Богиня Маат поссорилась с Осирисом!
  - Прикуси язык! - посоветовал он мне.
  - А Богиня Мин?
  - Что Богиня Мин?..
  - Ты ведь ради неё сжигаешь людей!
  - Я сжигаю людей ради народа! Согласись, жертва несоизмеримо малая. - Прежде чем взойдёшь в "тростникового человека", - изрёк великий Уджа, - напишешь лично для меня "золотой папирус", ибо нет у меня более прилежного писца.
  Мне показалось, что он шутит, а потом понял: божественная сила, накладываемая заговорщиками, тоже возымела своё действо и повлияла на разум великий фараона Уджа.
  Он развернулся и ушёл, слегка прихрамывая на левую ногу, видать, одна из игл Фебы всё же вонзилась в него.
  
  ***
  Теперь я каждый день на рассвете слышал, как дико кричат люди, сгорающие в "тростниковом человеке", и не знал, что и думать. Что я скажу бабушке? Что мой дед погиб в каком-то Древнем Египте? Будь он неладен! Боюсь, что она меня не поймёт. Впрочем, я уже не надеялся, что когда-нибудь вернуть через заветную "дверь" назад в деревню Кургеницы, а если всё же вернусь, то уж точно не соглашусь ни за какие коврижки путешествовать по истории, в которой властвуют кровожадные Боги. Однако всё сложилось не так, как я даже боялся подумать.
  Тюрьмой мне служила большую пиру со сферической крыше, в центре которой было одно-единственное отверстие, куда мне бросали еду или спускали веревочную лестницу. Видать, я был ценным заключенным, иначе бы меня не держали в одиночке. Каждое утро меня водили в библиотеку, где я работал до заката. Кормили меня плохо, чтобы только ноги не протянул.
  Естественно, я не спешил, рассчитывая, что "царский золотой папирус" напишу не раньше, чем меня сунут в "тростникового человека". Новый главный писец Варсутин вовсю, хотя и безуспешно, подгонял меня. Но то золотая страничка оказывалась толстой, то, наоборот, слишком тонкой, то бронзовый калам был слишком острым или тупым, и я, как умел, привередничал, ибо за мной незримо стоял великий фараон Уджа и меня не били. Тем не менее, работа двигалась, и началу зимы я написал треть книги. Стало быть, мне не дожить до лета, часто думал я, усаживаясь за любимую работу, за которой забывал все горести.
  Постепенно я узнал, что заговор против великого Уджа был гораздо обширнее, чем можно было даже предположить. Руководителями заговора были главный писец Келадон и главный маг Букур. В орбиту своих планов они втянули самых знатных и самых любимых наложниц фараона, которые были недовольны тем, что им на завтрак не подавали сладкие лепестки лотоса и не позволяли кататься по Нилу. Одни подслушивали и передавали заговорщикам разговоры Уджа, другие распространяли панические слухи, что, якобы, великий Уджа периодически впадал в отчаяние, третьи безуспешно шептали "слова власти", но это не приносило никаких результатов. Потом нашли бедную Феба, которую, как я понимаю, с лёгкостью охмурил красноносый Гиант.
  Главный маг Букур отвечал за сохранение тайны. Келадон - за конкретное исполнение. Он же и "выписал" из далёком Диды Танита, то бишь моего деда. И всё было бы на мази, если бы мой дед не оказался самозванцем. Будь он настоящим египтянином из этого самого древнего Египта, у Келадона и Букура имелись все шансы совершить задуманное, а здесь случилась промашка: "слова власти" не подействовали. Что-то не сложилось в тонких божественных сферах, и великий Уджа остался жив.
  Так или иначе, но день, когда я поставил в "царском золотом папирусе" последний значок, наступил. Главный писец Варсутин, который откровенно недолюбливал меня, с удовлетворением произнёс:
  - Завтра тебя ждёт "тростниковый человек", и не надейся, что великий фараон Уджа, да святится имя его, помилует тебя.
  - Я и не надеюсь, - покорно ответил я.
  - Утром за тобой придут! - торжественно молвил главный писец Варсутин и гордо удалился.
  - О скрытый Бог Четаи, помоги мне! - прошептал я и сел горевать, надеясь разве что на чудо и на милость великого Уджа.
  На рассвете отверстие в потолке открылось. Я ожидал услышать голос Гераписа - своего тюремщика, который обычно спускал мне кувшин с пивом и несколько лепёшек, а услышал басовитое:
  - Бог наш пастырь!
  - Дед! - вскочил я.
  - Ну дед, ну и что? Лезь быстрее! - Сверху упала лестница.
  Это было похоже на то самое чудо, которое случается раз в жизни. Я хотел задать вопрос: "А разве тебя не сожгли?", но увидев его лучезарную и одновременно хитрую морду, заткнулся на полуслове.
  - Надо было заклинания зелёной краской написать! - посетовал он, когда мы выбрались из Дворца великого Уджа и топали через мёртвый город, который за время моего заключения ещё больше занесло песком.
  - Дед, ты совсем помешался на мистике! - воскликнул я.
  Небо на востоке заметно посветлело, и луна стала блеклой.
  - Я же говорю, надо было зелёной краской, тогда бы всё вышло, - повторил он уверенно. - Тогда бы Амон услышал бы нас!
  - Что толку! - оборвал я его на правах внука и рассказал о том, что узнал о заговоре.
  Он пыхтел, как паровоз.
  - Я, конечно, догадывался, что ничего не получится, потому что я пришлый из будущего, но так хотелось изменить историю, однако, она оказалась защищена теми же самыми Богами, и чтобы мы ни делали, всё бессмысленно! - сообщил он свои выводы.
  - Наконец-то! - с облегчение согласился я. - Догадался. Надо было меня в самом начале спросить!
  Больше он не будет влезать ни в какие истории, подумал я, но ещё как ошибался.
  - Я ж не того хотел, - вдруг сказал он.
  - А чего? - удивился я.
  О чём ещё можно рассуждать в данной ситуации? Непомерное любопытство вело его.
  - Я же хотел, чтобы не случилось десять казней египетских: чтобы не случилось наказание кровью, чтобы не было казни лягушками, чтобы не произошло нашествие насекомых, чтобы скот не пал, чтобы не было нашествие саранчи, не гремел бы гром и опустилась бы тьма египетская.
  - Что?.. - всё ещё не понял я.
  - Чтобы никто не написал Ветхого Завета!
  - Зачем?
  - Чтобы история поменялась.
  - А зачем?
  - Интересно, что бы вышло, - произнёс он мечтательно и помолчал, глядя на пустынный город.
  - Ага... - укоризненно сказал я.
  - Только бабушке не говори, - слёзно попросил он.
  - Не скажу, - пообещал я. - А куда мы идём?
  - В эту самую, как её?..
  - Кургеницы?! - обрадовался я.
  Мне так захотелось искупаться в Онеге, смыть с себя горести и страхи, что я готов был бежать домой без оглядки.
  - Нет, в Месопотамию...
  Я с изумлением посмотрел на деда: он оставался верен себе и предпочёл не тихой, уютный дом в деревне Кургеницы, а бесконечные странствия. Мы свернули как раз в том месте, где дорога устремлялась в пустыню. Там нас ждали два верблюда, на которые мы с грехом пополам взгромоздились.
   - Почему в Месопотамию? - спросил я. - Тебе истории с фараоном мало?
  Дед хитро посмотрел на меня и ответил:
  - Я хочу увидеть всё своими глазами...
  - Что именно?! - удивился я.
  - Всё! - твёрдо ответил он. - От истоков наших!
  Мы бесшумно плыли над пустыней, слышно было, как свистит ветер да как верблюд перекатывает жвачку. В низине зеленела цепочка круглых эфедр. Танит свернул туда. Я оглянулся: прощай Камт, Чёрная земля, прощай, скрытый Бог Четаи! Прощайте все кровожадные Боги, которым мы молились. Нас ждут новые Боги, и пока мы не знает, кто они такие.
  
  
  Глава 3
  Дильмун
  (смысл главы: дед заставляет работать обитателей рая, а за это Боги наказывают их)
  На сухом кипарисе сидел гриф, похожий на маленького старичка. У него была голая шея с редкими перьями на затылке и неприятный желто-бурый клюв, выпуклые глаза смотрел на нас как на будущую паль. Солнце пекло немилосердно, а ему всё было нипочём. Потом он неуклюже влетел, сделал круг над нашими головам и удалился в сторону гор. Это было единственным неприятным моментом в окружающем мире. В остальном же абсолютный Эдем!
  - Кто у вас главный? - полюбопытствовал мой дед.
  Судя по его отсутствующему взгляду он что-то задумал.
  - "Главный"? - казалось, безмерно удивился Зиусудра. - Нет главных, мы все главные! - уверенно добавил он.
  - Так не бывает... - возразил мой дед и посмотрел на палящее солнце, оно было смертоносно-жалящим, поэтому даже вялая тень казалась естественным вместилищем наших тел.
  Я хотел добавить, что Боги не опустились бы до такого безобразия, по крайней мере, не в Камте и не в древнем мире. Но в Эдеме, наверное, всё по-другому. Наконец-то я во мне что-то прорезалось, и я начал правильно рассуждать. Мне стало любопытно: Боги, они какие? Однако когда снова поглядел на жирного Зиусудра, то понял, что он не может быть Богом. Скорее, ребенком, не ведающем своего счастья. Ну да недолго, решил я, зная своего деда. А глаза моего дела уже горели хитрым огнём.
  Пока они выяснял вопрос насчёт "главного", я скучал, разглядывая окружающий мир. Мы сидели под небрежно сделанным бунгало на лужайке, вокруг порхали бабочки, небесные создания, которые пили нектар, казалось, из самого воздуха, настолько он был густым и соткан из неземных ароматов, вокруг стояла густая стена зелёни, и взгляд запутывался в ней, как воробей в силках, а между тем, там сновали райские птицы и слышались чарующие женские голоса. У меня давно чесался язык задать вопрос насчёт этих самых голосов, да встревать в разговор взрослых было неудобно.
  Наконец Зиусудра сообразил:
  - Главный, наверное, Тифон...
  - Тифон?! - всполошился мой дед так, словно услышал знакомое имя.
  "Они, как и Египте, привыкли к многобожию, - объяснял мне дед, когда мы ещё плыли по Барануну. - И ничего в жизни не понимают. Ну да мы их просветим, - обещал он". "Зачем?" - наивно интересовался я. "Многобожие - это оправдание невежества. Пока у них такой бедлам, нам нечего опасаться. Любой адвокат сошлётся на противоречия между Богами". "Ну да", - поддакивал я, смутно подозревая, что всё не так просто, как кажется.
  - А этот с вами?.. - спросил Зиусудра с любопытством.
  Был он женоподобен, с чёрными локонами и безволосой мордой. Влажные глаза смотрели лениво и сыто.
  - Этот?.. - дед сморщился, повертел заморский фрукт, такой сладкий, что, казалось, ешь патоку, и брезгливо отшвырнул в кусты.
  - Не знаю...
  - Как это?.. - чуть не подскочил толстый Зиусудра.
  В тот самый момент, когда дед отказался от меня, я его проклял: тоже мне загадочная русская душа, искатель приключений, как оказалось - заядлый авантюрист, твердящий на все лады: "Я хочу всё исправить!" И я ничего не мог с ним поделать: злополучной "двери" не было и не предвиделось, бежать было некуда, разве что на край земли. Бабушке я тоже не мог пожаловаться. Оставалось одно - ждать, когда дед вволю натешится, удовлетворит своё самолюбие, чтобы потом рассказывать мужикам за кружкой пива, где он был и каких дел натворил.
  - Это мой племянник, - наконец сообразил дед.
  Несомненно, его план приобретал зримые очертания.
  - Да нет, не он, - тонко срыгнул Зиусудра. Его огромный волосатый живот колыхался, как бурдюк с водой. - Вон тот, он с вами?
  Я с ужасом оглянулся: в кустах как ни в чем не бывало сидел Шушан, я его сразу узнал, хотя видел мельком всего один раз.
  - С нами, - смело сказал я.
  - Ха! - удивился мой дед, но ничего не добавил, тем самым давая Шушану шанс остаться неразоблаченным.
  - Син, - скромно представился Шушан. - Бог Луны.
  Его лицо, похожее на старую подметку, мимолётно разгладилось.
  - Чего ты несёшь?! - шёпотом спросил я. - Какой Луны?
  - Такой, - в подтверждение своих слов он показал на небо, где в белесой вышине плавал блеклый полумесяц. Ясно было, что Шушан, то бишь Син, тонко издевается над нами.
  - А-а-а... этот?.. Приятель. Брат мужа моей сестры, - уточнил дед таким тоном, которым говорят о дальних родственниках, то есть с оттенком пренебрежения.
  
  Ясно было, что он не хочет казаться старым, да и к племяннику меньше привязываешься, чем к внуку.
  - Попробуйте вот этого... Зиусудра протянул ему какой-то диковинный фрукт ядовито-зелёного цвета.
  Мой дед надкусил его и сморщился так, словно попробовал лягушку.
  - Какая гадость! - едва произнёс он.
  Довольный Зиусудра захохотал:
  - Привыкнуть надо!
  Он угощал нас также слегка забродившим соком, кажется, из манго. Лично я пил и лопал за обе щёки, мне всё было нипочём.
  - А вина нет? - кисло поморщился мой дед, полоща рот райским напитком.
  - Мы не знаем, что это такое, - беспечно ответил Зиусудра, хлопнув себя по огромному животу, словно показывая, как здесь сытно, хорошо, и так будут от зари до зари, из года в год, до самой старости.
  Он даже лишний раз шевелиться не желал, а лишь перекатывался вслед за своим огромным животом.
  Я уже смекнул, что к чему: по-моему, они здесь только и занимались, что обжирались да грели пузо на солнышке.
  Я давно приметил таких же праздно валяющихся под открытым небом мужчин и женщин. Женщины были безобразно толстые и не прикрытые. Смотреть на них было неинтересно.
  - И что, не знаешь, что такое бражка? - на восходящей ноте спросил мой дед.
  Он с презрением посмотрел на собеседника: как вы можете жить без того, что веселит душу?
  - Нет, - ответил Гирр без тени лукавства.
  Похоже, он действительно не знал, что такое алкоголь, кроме этих соков, которых надо выпить целое ведро, чтобы слегка окосеть.
  - Странный народ, - почесал лысину мой дед, для этого ему пришлось залезть под парик, так что тот съехал на бок.
  Зная его, я заподозрил очередную авантюру, которыми после Египта я был сыт по горло.
  - Эй! - крикнул Гирр. - Принесите воды!
  - Деревенщина, - пробормотал мой дед по-русски и отвернулся в знак презрения.
  Из кустов вынырнула очаровательная девушка. Таких писаных красавиц я ни разу не видел за всё своё долгое путешествие в Дильмун. У неё были не чёрные, как у подавляющего большинства местных женщин волосы, а тёмно-каштановые, густые и блестящие, ниспадающие крупными кольцами на плечи. Глаза у неё были карие и такие искрящиеся, что я на мгновение потерял дар речи и сразу влюбился. Руки у неё были изящные, не худые и не толстые - а в той пропорции, которая выдаёт знатную породу. Да и ступала она легко и стремительно, как... как... балерина, вот.
  - Это моя племянница Лилу.
  - Лилу? - зачем-то переспросил мой дед и снова замолчал.
  - Пятнадцать лет, - одобрительно кивнул женоподобный Гирр.
  Не знаю, то ли от вечного солнца, то ли от острой пищи, но у меня над верхней губой ещё неделю прорезались первые усики, и были они, до удивления, не белыми, как положено у всех северных мальчишек, а чёрным, как уголь. Я их и песком тёр, и козлиной мочой мазал - ничего не помогало.
  - Молод ещё, - ответил дед, и я пожалел, что не приплыл сюда один - рай как-никак.
  Вначале их было много, так много, что поднимаемая им пыль застилала горизонт. Через неделю их стало в два раза меньше, а ещё через день осталось всего лишь трое. Они даже призывали нас остановиться в том своём последнем отчаянном рывке, когда они смогли приблизиться на расстояние крика. Но у них были лошади, а лошадям нужна была вода. В конце концов остался один, самый выносливый, он долго тащился следом, пока не упал на одном из барханов. Дед победоносно оглянулся и сказал:
  - Не думаю, что фараон оставит нас в покое, но пока можно не торопиться.
  И действительно, путь до самого моря мы проделали налегке, можно сказать, как туристы, если бы не сбитые зады и стёртые в кровь ноги. До Валисии, порта, находящимся в Келесирии, мы добрались на торговом корабле. Потом тряслись на верблюдах в купеческом караване до самого Энара, потом плыли на судне до слияния четырёх рек: Хиддекель, Буранун, Писон и Гихон. Там и находился этот самый Дильмун, рай по-нашему. Представьте себе, огромную чашу, окаймленную с востока голубеющими горами Елам, с запада полупустынными землями, которые, впрочем, отсюда видны не были, а с юга - Арабийким заливом, и вы поймёте, куда мы попали. От Египта, думал я, нас отделяют тысячи километром. Вряд ли шпионы фараона заберутся так далеко.
  Гирр был по-нашему кем-то из привратников. Жил он на краю Дильмуна и затащил нас к себе на правах хозяина.
  - Пошли! - поднялся мой дед. - Потом влюбляться будешь!
  Я же не мог оторвать взгляда от прекрасной Лилу. Хотел я ему сказать, что такие женщины встречаются раз в жизни, да решил, что всё равно не поймёт - старый он, любви не помнит. Вся его любовь заключается в кружке.
  Она тоже в меня влюбилась с первого взгляда. Я это сразу понял, я хотел взять её за руку и просто бродить по Дильмуну. Рай есть рай, чем ещё здесь можно заниматься.
  Но моему деду было на всё наплевать. Он дёрнул меня за руку:
  - Потом налюбуешься!
  Я оглянулся - она махнула мне рукой, и я понял, что не всё потеряно. Сквозь непролазную чащу были проложены тропинки. По одной из них мы и потопали.
  - Дались тебе, эти бабы, - ворчал мой дед. - У тебя, знаешь, их сколько будет!
  - Сколько? - спросил я с единственной целью поставить его в неловкое положение.
  Но он отмахнулся от меня, как от мухи:
  - Много...
  - Я не хочу много, - упрямо сказал я.
  - Это как получится, - равнодушно сообщил он мне и остановился так резко, что я ткнулся в него.
  Мы пришли. Бунгало стояла посреди поляны. И оттуда уже кричали:
  - Идите сюда, мы вас ждём!
  Хозяевами была пара необъятных размеров - что он что она. Огромные телеса говорили о том, что хозяева заботятся о них так рьяно,
  - Мы их лишим Божьей благодати! - загадочно сказал мой дед.
  -- Зачем? - удивился я.
  - А посмотри, как они живут?
  Я оглянулся: сквозь кусты мелькали тела, которые возлежали под навесами.
  - Они как овцы! - сказал дед. - Надо их расшевелить!
  - Войну, что ли, устроить?
  - Зачем войну? Есть и другие способы.
  - Это даже не Божественное попущение, а преступление перед Ним! - ворчал мой дед.
  
  
  
  
  
  
  Кстати, змей первый заикнулся, что Богов много. И что вы думаете, произошло? Змей, предупредил, что Богов много, и что, съев от дерева, человек станет подобным Им, то есть - богоподобным. Кто же оказался честнее: змей или Бог?
  

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"