Белозеров Михаил : другие произведения.

Тайный морок

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    Это будет предапокалипсис или посткризис.

  Михаил Белозеров
  
  asanri@yandex.ru
  
  
  
  Роман
  
  
  Тайный морок
  
  Любимой жене посвящается.
  
  
  
  
  
  
  Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.
  Книга Экклезиаста.
  
  
  
  
  
  Предисловие
  
  Когда-нибудь водичка кончится, а вместе с ней и деньжата, и тогда 'Бычок' чихнет старым мотором, а я кину шмотки, и мы покатим с Михалычем дальше на север, поднимая до самых небес белый шлейф пыли. Но не так что бы очень далеко - как раз до тех голубоватых гор, что плавают в радиоактивном мареве, и отсюда кажутся не горами, а легким облачком, застывшим на горизонте. Мы докатим до сухого русла. Если свернем налево, то упремся в ущелье с террасами, а если - направо, то увидим арыки, поля, дымы и кишлак, пробурим скважину, установим насос, и снова потечет водичка, и оживет дутара , и народ повалит, чтобы напиться вволю и напоить свой скот.
  А пока я сижу в тени брезента, в сотый раз мусолю старую книгу без обложки о 'Сердцах трех'. Генри и Френсис Морган, Леонсия - имена, как музыка, а ещё Слепой разбойник и Торрес. Господи, где теперь эта Мексика? Порой слежу за стервятниками, которые кружат высоко в белесом небе, кажется, мечтаю обо всем на свете и жду клиента.
  Вот едет один - чучело, вернее, тащится на тощем осле, круп которого украшает целая связка канистр различного калибра от жестяных бензиновых, до старых пластиковых, которые и для воды-то не годятся. Но едет. И даже просит, чтобы налили.
  - Деньги есть?.. - спрашиваю и сплевываю в пыльную траву густую, как замазка, слюну. Самому пить охота. Да лень вставать, потому что вода в баке горячая, как из гейзера, и не утоляет жажду.
  Он переминается с ноги на ногу - старый туркмен в стеганом халате и бараньей шапке. Ей богу, до сих пор не пойму, как они в такую жару ходят. Да ещё в июле, когда трава все окрест уже высохла и стала жесткой, как проволока, а солнце в полдень печет так, что мочи нет терпеть.
  - Слышь, парень...
  - Ну?..
  - А вода пресная?..
  - Ясное дело... Фирма гарантирует...
  Знаю я их - голь перекатную. Так и норовят выклянчить на халяву.
  - А дашь попробовать?
  - Дам.
  Я делаю вид, что оказываю одолжение. На самом деле, они все вначале клянчат, а я всем даю попробовать, потому что здесь сплошь на многие километры одни солончаки. А у нас вода пресная, родниковая. Вот такая штука! Места надо знать. Это всё Михалыч - по его части. Кстати, где он? Я оглядываюсь - Михалыча не видно. Должно быть, дрыхнет в ближайшем арыке. Сделал своё дело и дрыхнет, а мне отдуваться на солнцепеке.
  Может, без Михалыча и лучше, потому что он ворчит, если замечает, что я задарма пою клиентов. Должно быть, следит исподтишка. Я открываю крышку бака, зачерпываю консервной банкой тёплую, как моча, воду и протягиваю старику. Ей богу, я бы ему и так налил, но ведь набегут и будут клянчить. И не отвертишься, и Михалыч ругать будет.
  Туркмен пьет так, будто слаще воды не пробовал в жизни, даже до войны, мать её за ногу, отдает банку и говорит:
  - Слышь, парень...
  - Ну?.. - я закрываю крышку бака и из-под руки смотрю на степь.
  Вдали кружат стервятники, да свистит невидимая пичуга. И ветер... ветер... Он шуршит во всём, что может шуршать, налетает издали, невидимый, как радиация.
  - А налей настоящей! А?..
  - А это что?
  - Включи краник... - просит он, пристально глядя из-под папахи.
  Он хитрее, чем я предполагал, и терпеливый, конечно.
  - Краник?.. Хм-м-м...
  Я оглядываюсь: Михалыча не видно. Замаскировался, гад, знает, что у меня душа мягкая.
  - Ладно, - вздыхаю я, - не в деньгах счастье.
  Жалко деда. Он следит за холодной струей воды так, словно ничего краше в жизни не видел, кажись, даже провожаем каждую капельку, что впитывается в траву, которая за ночь успела подняться вокруг водокачки. Здесь вообще такие места - полей воды, и будет расти всё что угодно. А вода-то природная, холодная и газированная, почти как в былые времена - магазинная. Сам-то я этого не помню, Михалыч рассказывал.
  Он выпивает пять банок подряд. Гладит живот и только не урчит от удовольствия, как кот. В его седой бороде, как бриллианты, запутываются капли воды.
  - Давно, сынок, я такой воды не пил.
  - Понятное дела... - говорю я и переминаюсь на жесткой траве, потому что забыл обуть хлепанцы и жарковато становится. Пора в тень убираться. Только денег у него нет. Откуда деньги? И ничего стоящего тоже нет. Знаю я их, деревенщину.
  - А за это нальешь, - он, словно угадав, протягивает старую электронную книгу.
  Я таких не видел давным-давно. Лет пять уже. Может быть, только на заброшенной американской базе? Говорили, она где-то здесь в горах, но никто её найти не может. Мы с Михалычем три года искали, а когда нашли, оказалось, что её ещё до нас разграбили. Там этих книг валом, пачками. Кому они нужны?
  - За это?..
  Я кручу её в руках и не знаю, как поступить: с одной стороны, вроде, стоящая вещь, с другой - зачем она мне, с подсветкой-то? Кучу энергии тратит.
  - Да ты посмотри! Тысячу четыреста романов, и куча повестей! Год будешь читать и не прочитаешь!
  - А батарейки? То да сё... Вдруг погаснет?!
  Действительно, на солнце экран едва светится, а текста не видно. Подсветка тоже умерла.
  - Так она на солнечных батарейках!
  Точно. Как я не заметил? Это несколько меняет дело.
  - Ладно...
  Замечаю за собой, что воровато оглядываюсь по сторонам - Михалыча точно нигде не видно, ну и слава богу.
  - Тащи банки. Да не греми ты!..
  Вечером, когда мы отужинали пловом и крепким чаем, Михалыч спросил:
  - А это что? - он протягивает руку к электронной книге.
  - Да так... ерунда... - я накрываю её краем кошмы.
  Он замирает, долго смотрит на меня, а потом говорит:
  - Опять задарма наливал?
  - Ничего не наливал... - ворчу я и на всякий случай отодвигаюсь в сторону, чтобы вовремя шмыгнуть в полынь.
  - Наливал, наливал... Ну ладно... - вздохнул он, - смотри, чтоб в последний раз.
  - Слушаюсь, шеф! - я хватаю электронную книгу и бегу в степь на ближайший холм, где на камнях греются толстые черные гюрзы с фиолетовым оттенком и где можно вволю поваляться на песке.
  Солнце не село, и у меня есть ещё примерно два часа до наступления темноты. Первый роман, фамилия автора которого мне ни о чем не говорит, называется 'Тайный морок'.
  
  
  
  Глава 1
  За год до войны
  
  1.
  После уроков Пашка Табунов поплёлся к реке. С тех пор, как она стала двухцветной, народ только и делал, что валом валил поглазеть. Река была точно разделена по середине. Та часть её, которая текла в Кольский залив, была синего цвета, а та, что текла в глубь материка - зелёного. И что самое удивительное, цвета не перемешивались, а рыба из воды не выпрыгивала.
  Район гавани на всякий случай оцепила полиция. Меж любопытствующим бродил пузатый майор и устало твердил в мегафон:
  - Товарищи, граждане, господа хорошие... расходитесь... расходитесь... смотреть запрещёно... смотреть не на что... научный эксперимент... научный эксперимент... Ничего здесь интересного нет... Товарищи, граждане, господа хорошие... расходитесь... эксперимент...
  Он подходил к следующей группе и так же устало её увещёвал. Его никто не слушался, хотя все делали вид, что вот-вот разойдутся. Напротив, к мосту подтягивался праздный народ, мешая транспорту объезжать огромные, как океан, лужи. В небе, над городом, кружила пара чёрных вертолётов. Какие-то люди в лодках посреди реки тыкали в неё баграми и брали пробы воды.
  - Чистый Армагеддон, - сказала какая-то баба, перевязанная пуховым платком на груди.
  В её голосе прозвучали визгливые нотки. Таких баб Пашка боялся и видел раньше только на экране, но теперь они появились и на вокзалах, и на рынках, торговали пирожками, семечками и спичками. Чего ей здесь надо? - удивился он, поеживаясь на холодном ветру. Бабу мучила тяжесть в подреберье, одышка и икота. На обед она съела четыре банки тресковой печени, и эта печень плавала у неё в желудке, смешанная с жиром и желудочным соком, и никак не хотела перевариваться. А тресковую печень она, между прочим, выменяла в магазине 'Ют' на бутылку водки, а бутылку водки стащила третьего дня у соседей-пьяниц, к которым зашла за солью. А уж те в свою очередь эту бутылку водки 'заработали' за то, что их сын Леха-малолетка стоял на стремени, когда грабили морские склады 'Главсеррыба', а склады 'брал' Семён-глист - вор в законе, 'державший' северные кварталы, а 'взяли' они, ни много ни мало, аж три машины продуктов. Ну и отвалили Лехе с барского плеча ящик водки. Так что его дорогие папаша и его мамаша в своём дитяти души не чаяли и на радостях даже не заметили пропажу одной бутылки. Семёну-глисте не повезло - арестовали его третьего дня, и сидит он сейчас КПЗ и ждёт своей участи. А по предвоенному времени это гарантированный расстрел... Вот он и психует там, вены режет, чтобы попасть в больничку и сбежать, чтобы податься на Варгузу, где у него заначка зарыта под полом в церкви Трёх Святых. Дальше Пашка 'заглядывать' не стал, неинтересно было. Чего там интересного, когда все только и делают, что воруют или обманывают. Мама называла это натуральным образом жизни. А ещё она говорит, что мы скатываемся в средневековье.
  - Чудеса да и только, - сказал капитан третьего ранга в фуражке, облокачиваясь на перила и с любопытством глядя на воду.
  - Я всё понимаю... - вмешалось какое-то гражданское лицо, по виду студент, - но почему она течёт туда?! - он показал рукой в горы. - Это противоречит всем физическим законам!
  Пашка удивился, зачем шпиону подделываться под студента, таскать с собой таинственный баллончик с аэрозолем и колотушку за пазухой. Да и интересовала его вовсе не река, а военный. Только он не знал, как к нему подступиться. Неопытный ещё был да и людей мало убивал, учился только, хотя душа у него к этому делу не лежала.
  - Да уж... - моряк с любопытством взглянул на гражданское лицо.
  Должно быть, он тоже хотел добавить что-то глубокомысленное, но передумал, а только достал сигарету и попытался прикурить. Холодный, весенний ветр не давал зажечься старенькой бензиновой зажигалке. Огонек вспыхивала и гасла. Зря только кремень портил.
  Пашка, безмерно стесняясь, протянул свою - новенькую, газовую, которую только вчера купил в газетном киоске на железнодорожном вокзале. А зачем купил - сам не знал. Просто понравилась красивая вещица, а ещё потому что боялся, что деньги отнимет Кепа. Зажигалка была хромированная, с красивым рисунком скачущей лошади на крышечке и надписью 'Монтана'.
  - Дяденька...
  Моряк закурил и с благодарность вернул зажигалку, равнодушным взглядом скользнув по лицу Пашки. Даже за эту малость он был ему благодарен. На рукаве у моряка были изображены две перекрещённые торпеды на фоне знамен ВМФ.
  Пашка вздохнул. Завидовал он выправке моряка. Лично ему никогда не стать военным. От этого на душе стало ещё паскуднее. Но почему моряк не боится лжестудента? Наверное, потому что он сильнее и умнее, подумал Пашка, и этот человек ему не страшен.
  В отличие от бабы в платке и шпиона, подделывающегося под студента, в мыслях он был спокоен и уравновешен. Его ждала служба, с которой он сроднился, и она давно стала делом всей его жизни. Была ещё какая-то грусть, но Пашка не разобрался в её причинах, да и военный думал о ней так, словно она была и одновременно её не было. Если бы Пашка был постарше, он бы сообразил, что так бывает, когда у человека боль на душе и он к этой боли привык. Ведь Пашка привык к своей боли и почти что не замечал её. Он думал, что многие так живут, и не обращал на свою боль внимания. Иногда Пашка ловил себя на том, что ему отвратно узнавать мысли людей, он старался этого не делать, но у него ничего не получалось, потому что ведь невозможно всё время ходить с заткнутыми ушами. Неестественно это. Вот и слушал он, сам не желая того, чужие мысли, не находя в этом ничего интересного.
  - Может, этот, как его, прилив?.. - предположила баба не очень уверенно.
  Наконец Пашка сообразил, что она работает в ЖЭКе и что она, собственно, отправилась за побелкой, но застряла на мосту, а в кармане у неё холодная котлета, которую она стащила из столовки и несла голодной собаке по кличке 'Замазка'. Жалостливая тётка.
  - Может, и прилив, - охотно согласился моряк.
  - Не-а! - уверенно сказало гражданское лицо и замотало головой. - Нагон волны! - А затем поджало губы.
  - Так чего она туда течёт?! - возмутилась баба в платке и потыкала пальцем себе за спину, где в крутых сопках поперёк склона ещё лежали снежники.
  Сам Пашка на этот счёт не имел своего мнения. Ну течёт вода вверх по реке, ну и пуская течёт. Кто его знает, почему? В школе им этого не объясняли, а теорию Эйнштейна они, конечно же, ещё не проходили, как и закон сообщающихся сосудов, иначе бы он тоже усомнился в реальности происходящего.
  - А куда ей течь? Надо ж куда-то течь. Вот она и течёт, - объяснило гражданское лицо, то бишь шпион, в одночасье потерявший всякий интерес к военному.
  Причиной этому было ощущение собранности, исходящее от капитана третьего ранга. Был он по-спортивному подтянут, выбрит, аккуратен - пах 'шипром', а из кармана шинели у него выглядывал то ли край блокнота, то ли тетради. Такой пить не будет с кем попало, удручённо решил лжестудент, это тебе не лейтенант с какого-нибудь тральщика, это штучка ещё та. Хотя... объект 'удобный', даже очень. Наш объект, решил лжестудент. Эх... Судя по загорелому, 'несеверному' лицу, прибыл с югов, а до своей части ещё не добрался. У него вполне есть шанс запить по дороге. Но времени мне не хватит. Эх, не хватит! - ещё более сокрушенно думал лжестудент. Не успею я Стройло вызвать. Связь не работает. Глушат связь. А одному можно погореть. Осторожным был лжестудент, даже очень, поэтому ещё и оставался живым, хотя деньги, конечно, ему были край нужны, потому что он собирался прогулять их с Марусей Агаповой из общепита, которая оказывала ему знаки внимания. А какой кавалер без денег? Никакой. Вот он и старался.
  Если бы он хоть на мгновение представил, что совершенно случайно прикоснулся к тайне вселенского масштаба, то бежал бы, как собачонка, за капитаном третьего ранга аж до самой гостиницы, а денег за него 'срубил' бы не меряно. Но лжестудент, как и все люди, читать мысли не умел, поэтому в этом отношении был никудышным шпионом, можно сказать, третьеразрядным, зачуханным, работающим на улице исключительно по мелочам. Впрочем, американцы давно накинули сеть из таких лжестудентов во всех крупных городах, и гибель одного или парочки из них не меняло общей картины работы агентов.
  - А... - догадалась баба, - а я думаю, чего она такая разноцветная, - и почему-то оглянулась на Пашку, словно хотела услышать от него ответ.
  По её лицу пробежала гримаса отвращения, она даже подалась в сторону. Пашка испугался, что она прочитала его собственные мысли, особенно о холодной котлете и о бутылке водки, и за это на виду у всех скинет его с моста в разноцветную реку. Как ни приятно ему было стоять рядом с моряком, от которого пахло сигаретами и колючим сукном шинелью, а пора было убираться - теперь злоба, порождённая бабой, ни за что не отцепится, словно репейник, а будет сопровождать аж до самого дома и только там отстанет.
  Он сделал вид, что ему надоело стоять на холодном ветру, дующем с океана. На самом деле, он стоял бы на этом мосту рядом с моряком всю жизнь, но это было невозможно, и Пашка, выбравшись из толпы, уныло поволок портфель, направляясь домой. Все лицемерят, думал он с недетской тяжестью на душе. Все о друг друге всё знают, но делают вид, что не знают. Наверное, это и называется взрослой жизнью. Тоска! Не хочу взрослеть! Не хочу!
  
  2.
  Военного моряка звали Александр Николаевич Волык. Он возвращался из отпуска, и его путь лежал на восток за триста шестьдесят километров на северо-восток в пункт службы - Гремиху.
  Волык служил на новейшей сверхсекретной подлодке 'Пингвин' двадцать тысяч сто двадцать пятой серии, а в Харьков он ездил хоронить деда - Героя СССР, старого подводника, который в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом потопил американскую подлодку 'Скорпион'. Но об этом никто не знал - даже его сын, тоже подводник - Николай, а тем более внук - Александр, пошедший по стопам отца и деда.
  Он захватил с собой дедовскую красную тетрадь в коленкоровом переплете. Её-то и читал, и перечитывал в гостинице '69 параллель', и даже в вертолёте, хотя чтение в вертолете скорее напоминало пытку. Это был не дневник Волыка Петра Сергеевича, капитана первого ранга, командира подлодки К-133, а скорее, воспоминания и попытка осмысления целого ряда таинственны событий, происходящих на флоте во второй половине прошлого века. Зажигалка же была его давним подарком. Александр Волык считал её талисманом. Когда он брал её с собой в автономку, с ним никогда ничего не происходило. Одни раз забыл дома - выгорел третий отсек на подлодке 'Росомаха', на которой он ходил командиром ВЧ-4-РТС . С тех пор он её всегда и везде носил с собой и других зажигалок не признавал. Должно быть, эта зажигалка помогла и в этот раз - отвадила шпиона, лжестудента. Кто знает? Будь Пашка Табунов постарше, он бы, наверное, объяснил, что к чему и как оберег оберегает. Но в те годы он был ещё мальчишкой, и многое от него было сокрыто, хотя он и умел читать мысли, но большую часть из них не понимал и поэтому считал всех взрослых, мягко говоря, очень странными людьми.
  Волык ещё немного постоял на холодном ветру и вернулся в гостиницу '69 параллель' - единственную более-менее приличную гостиницу, которая ещё функционировала в городе. Можно было, конечно, бросить якорь в офицерском общежитии гарнизона, но Волыку именно в этот вечер хотелось побыть одному. Наверняка найдутся знакомые и приятели по службе. А пить Волыку даже в самой лучшей компании сегодня никак не хотелось. Выпил он свою норму на похоронах.
   Впереди у него ещё остался день, ночь и утро из тех пятнадцати суток, которые ему положены были по уставу. И только потом начнётся служба. Он всё ещё недоумевал, почему его дёрнули раньше времени. Причём произошло это тоже весьма странно, не через военкомат, в которой он отметился по прибытию в Харьков, а по личному звонку начштаба третьей флотилии Николая Николаевича Крылова, голос которого он прекрасно знал. В коротком разговоре Николай Николаевич произнес кодовую фразу: 'Тридцатая крымская', которая означала повышенную степень тревоги. Если с цифрой тридцать более-менее всё было ясно, то повышенная степень тревоги могло означать только одно - неплановый выход в море. Что-то случилось, понял он, что-то, что заставило раньше времени вывести 'Пингвина' из планового ремонта. Число же 'тридцать' значило всего лишь количество лет независимости Украины, именно на тридцатом году она развалилась под бременем кризиса и внутренних проблем на две части: западную и восточную. Потом восточную нашим пришлось отбивать от ушлых поляков и венгров, турков и прочих искателей чужих земель, вспомнил Волык. Хорошо хоть США было не до Украины. Они по уши завязли в своей 'арабской проблеме', которая неожиданно закончилась 'терактом века' - взрывом подлодки с ядерной бомбой на борту прямо напротив статуи Свободы, в заливе Аппер-Нью-Йорк, унесшем не менее пяти миллионов человеческих жизней, (столько же до сих пор маялась от лучевой болезни по 'хосписам'), и мгновенно изменившим политическую карту мира. Никто не мог подозревать такого коварства от зачуханной, дикой Аль-Каеды, которая пряталась в горах Афганистана: купить у самих же США списанную подводную лодку, отремонтировать её в Индии, запихнуть внутрь сто с лишним мегатонн ядерной взрывчатки и тайком доставить в логово своего же врага - к Нью-Йорку. План Века! Вот, оказывается, как надо бороться с американцами! Разумеется, скулу им свернули от всей души. С тех пор американцы стали нервными и подозрительными. Теракт века не развалил их напрочь, но самоуверенность они потеряли, а вместе с самоуверенностью и лицо, и былое величие, и великая депрессия, похожая на ситуацию начала прошлого века, прилипла к ним, как банный лист, и стала их образом жизни и формой мыслей - комплексом неполноценности. Так кончаются все великие нации. Впрочем, в США никогда не было единой нации. США - это сборная солянка со всего мира.
  Глобализации пришел конец. Европейский Союз, захлестнутый в прямом и переносном смысле волнами из США, развалился, как карточный домик. Хватило одной - самой первой, восьмидесятиметровой из-за океана. Прибрежные столицы оказались затоплены. А такие страны, как Нидерланды и Бельгия, перестали существовать вовсе - плотины и дамбы рухнули в одночасье. Площадь Германии сократилась наполовину, Франция утратила треть своей территории. Дания и Швеция потеряли низменные прибрежные территории. В Польше смыло все плодородные земли, а волна по бассейну Вислы и других реке докатились аж до Киева и Черного моря. Уровень Средиземного моря поднялся на сто метров. Волнами и ураганами были повреждены все прибрежные города. Крым сделался островом, а Великая Ливийская пустыня превратилась в бескрайнее болото. Причём волна, хотя и схлынула, но не ушла вовсе, мало того, за последние годы уровень воды в мировой океане заметно повысился, и в этом плане катастрофа, которую теперь называли не иначе как 'великой Нью-Йоркской' или просто 'мировой', или 'терактом века', только подхлестнула к скачкообразному изменению климата.
  И всё было бы ничего, и после великих жертв, трудов и кровавых потуг Европе можно было подобраться до послевоенного уровня пятидесятых прошлого века и даже вздохнуть с облегчением, но вторую волну, теперь уже экономическую, она не выдержала. Доллар пал так низко, что о него вытирали ноги все, кому не лень, а миром, который разбежался во все стороны, стало править золото, разумеется, для тех, у кого оно осталось. Все погрязли в долгах, нищете и войнах. Африка стала заповедником СПИДа и перманентной партизанщины, и туда никто не совался. Покупать чужое стало невыгодно, производить своё в прежних объемах - недальновидно. Не устоял даже Китай, который, казалось бы, остался на периферии катастрофы. Но его экономика целиком и полностью была завязана на Европу и США. Он быстро скатился до времена 'культурной революции' и теперь там снова стреляли воробьев и варили железо в сельских печах. Через два года о 'евро' уже и не помнили. Все страны стали походить на княжества, ведущие между собой жесткие протекционистские войны, дабы только выжить и не упасть ещё ниже в средневековое невежество. Наука зачахла, медицина влачила жалкое существование, европейский адронный коллайдер приказал долго жить и использовался в качестве хранилища радиоактивных отходов.
  В Украине дела шли всё хуже и хуже. Через десять лет после войны 2015 она выглядела, как пустыня - ни огонька, ни проблеска от Харькова до Минска. Кризис и разруха уничтожили всё, что не разрушила националистическая 'оранжевая власть' и последующие за ними экстремалы от демократов. Лишь севернее Киева светилась Зона чернобыльской АЭС. В последний год из-за нехватки средств на техобслуживание грохнули три оставшиеся реактора. Ходили слухи, что в расползающейся Зоне бродят монстры и вообще образовалась непонятная Дыра с самыми таинственными свойствами и, конечно же, со сталкерами, которые толпами ринулись туда, а выходили оттуда, почерневшие, как головешки, и долго не жили. Зону никто не обследовал, даже не закрыли - нечем было. А гигантские пространства от Львова до Варшавы и Гданьска представали неизведанной, мёртвой территорией с болотными газами и мором, и никто не знал, что там происходит - terra incognita. Поговаривали, что различная нечисть поползла в Балтийское море и наполнила его, что Германия потому и обезлюдела, что её население массово сошло с ума и разбежалось в спешном порядке, как стадо бабуинов. Потом то же самое началось в том месте, где были Бельгии, Нидерландах. На них быстренько, как и на Дании и Швеции, поставили крест и забыли. Отгородились, где можно, рвами и высоченными заборами. По сравнению с Великим кризисом, которому не было видно ни конца, ни края, проблемы Бенилюкса и подбрюшья горной Европы казались ничтожными. Хотя было бы соблазнительно связать Чернобыльскую Зону с 'квакерами', да слишком просто, думал Волык, так не бывает. Не верю я в это. Говорят, в Казантипе тоже что-то зашевелилось, тоже вроде бы Зона какая-то образовалась, и в далеком Новосибирске что-то грохнуло. Прямо напасть какая-то, думал Волык, все эти новоявленные Зоны. Неужели из-за 'теракта века'? Жив ещё центр во главе с Москвой, крупные города да военные базы, где были сосредоточены ресурсы.
  - Смотри, смотри... - потыкал локтем сосед, капитан-лейтенант, летевший в Оленью Губу, - неужели всё ещё горит?
  Волык посмотрел в иллюминатор. Действительно, то ли пылали реакторы, то ли 'просто' светилась Дыра в Зоне. Полнеба озарялось таинственным голубоватым светом. В детстве он бродил по брошенным саамским деревням. На погостах таким же светом тлели гнилушки, только, разумеется, гораздо в меньших масштабах.
  - Чёрт его знает... - пробормотал он и поймал себя на мысли, что хочет суеверно перекрестился, чего с ним сроду не бывало. В Бога он не верил, но был суеверен, как и любой моряк.
  В аэропорту, сидя в холодной, пустом и грязном ресторане при свечах, они распили бутылку страшно дефицитного и страшно вонючего коньяка 'Шабо', пять звездочек, и капитан-лейтенант, который добирался с острова Крым и который оказался чрезвычайно говорливым и помнящим кучу флотских баек, решил, что имел право на некоторую фамильярность. Фамильярность эта проистекала от того, что капитан-лейтенант служил в Ведяево, а не в Гремихе, считавшейся тьмутараканьей, где под защитой Иокаганских островов прятались второстепенные флотилии, прикрывающие восточные районы Баренцева и Белого морей. Волык начинал службу в Североморске, затем - в более-менее обихоженном Ведяево, где в основном и располагался атомный подводный флот, а два года назад командующий посчитал, что нехорошо держать все яйца в одной корзине, и перевел отдельную бригаду подводных лодок особого назначения - ОБПЛОН - в Гремиху, где дислоцировалась флотилия ОВРа . Место было отдаленным, хоть и с частично законсервированными, но развитыми коммуникациями. Там бригада и расположилась. На территории гарнизона по улице Бессонова отремонтировали три многоквартирный дома, открыли магазин, где продавалось предметы первой необходимости, запустили котельные, и началась служба.
  - У меня есть одни знакомый сталкер... чёрный... Ред Бараско... - не без гордости начал травить капитан-лейтенант очередную байку, ожидая, что Волык накинется с расспросами. Будто бы Волык должен, просто обязан был знать какого-то Реда Бараско.
  Но Волык промолчал. Не потому что тема была неинтересна. Кому не хочется узнать что-то новенькое об аномальных зонах? А потому что в кармане лежал записки деда и тема, затронутая в них была куда интереснее самых жгучих тайн Чернобыля и Казантипа. Выходило так, что записи деда непосредственно касались служебной деятельности Волыка.
  Он решил провести оставшееся время с максимальной пользой. Купил в убогом буфете за бешеные деньги тощую копчёную курицу, бутылку водки 'Союз', просроченную банку импортных солёных огурцов, бог весть как попавшую в буфет, половинку чёрного 'бородинского' хлеба. В предвкушении тайны с этим богатством в руках он отправился к себе в номер. Накрыл столик, уселся в потёртое кресло и, потягивая водку и, закусывая, во второй раз принялся читать дедовы записи. Он мог бы пойти в ресторан, но рестораны не любил. Во-первых, дорого, а во-вторых, накурено и шумно. Да и женщины его с некоторого времени раздражали, особенно назойливые и тощие.
  
  3.
  Рабочий день подходил к концу, а статья не складывалась. Бывает так, вроде бы правильный текст, а не видишь, где ошибся, не в грамматике, конечно, даже не в концепциях, которые заранее определены, а в глобальном смысле. Рассыпался текст. Не было в нём стержня. Потерял его Викентий Проворотов за мелочами, пока бегал с утра по редакции, улаживая отпускные дела и приобретая 'горящую' путевку. Благо, главный подписал заявление. Завтра уже буду загорать на пляже в Анталье, и пропади оно всё пропадом, с вожделением думал Викентий. Вот и не получилась у него статья. А уговор такой: 'Даёшь статью в завтрашний номер о Белоярском Геннадии Михайловиче, и катись на все четыре стороны'. Беда заключалась в том, что Проворотов не умел писать плохо. Был у него такой дар: текст, как на заказ, выходил 'из-под пера' без всякого чернового варианта. Разумеется, при повторном прочтении надо было чуть-чуть поправить, но это уже было сущей ерундой. Многие тайно завидовали Проворотову. Но пока он был в фаворитах у главного, пока они пили водку в ресторане 'Чёрный рынок' на Фрунзенской и жарили шашлыки на Клязме, на косые взгляды и злобное шипение по углам можно было не обращать внимание. Вот и доставались Викентию Проворотову самые громкие темы, которые он щёлкал, как орешки. Только на третий год 'без сна и отдыха', как он выдал главному, дощёлкался. Выдохся до такой степени, что даже Светка Трофимова, его последняя зазноба, не вдохновляла его на любовные подвиги. Поэтому он решил сбежать на пару недель и трезво оценить свою жизнь, которая почему-то стала терять всякий смысл. И дело, конечно, было не в замотанности, а в потере ориентации в пространстве и во времени. Надо было наконец сообразить, чего ты хочешь, и куда ты идёшь. Журналистика, как вид деятельности, неожиданно сделалась Викентию неинтересной. Слишком легко и гладкой всё выходило. А с другой стороны, ты всё время в бегах, всё время в поиске непонятно чего - ежеминутного, призёмленного, зачастую пустого и преходящего. Выходит, всё чаще задумывался Викентий, я выбрал не ту профессию? От этой странной мысли его бросало то в жар, то в холод. Надо было идти в администрирование, но это ещё хуже. Вот и сейчас, проклятая статья о каком-то генерале Белоярском, который проболтался о государственной тайне, не давала ему покоя. Кому это надо? Однако подвести Сергея Кумарина нельзя было ни в коем случае. Это значило его предать. Надо сконцентрироваться и выдать на гора, решил Викентий. А как выдать, если в голове пустота и ты думаешь только о море и пальмах.
  Он поймал себя на мысли, что третий раз вчитывается в абзац, он не понимает его смысла. Устал! Устал, как собака после гончей охоты, понял он, и в этот момент зазвонил телефон. Викентий чертыхнулся, глянув на экран. Звонила Светка, которой Викентий строго-настрого запретил 'доставать' его в рабочее время. 'Понимаешь, я всё время занят', - объяснял он. 'Даже для меня?..' - закатывала волоокие глаза Светка и заставляла его душу трепетать. Ну не мог он подтвердить, что даже для неё. Не поняла бы она, и это послужило бы очередным поводом для очередного выяснения отношений. А выяснять эти самые отношения Викентий не хотел. Чего там выяснять? Всё уже и так ясно. Но бросить Светку из-за её прекрасного, можно сказать, шикарного тела и из-за безотказности, из-за пирожков с ливером, которые она умела печь, он так просто не мог. Нужен был толчок. Знак свыше, да и пирожки были дюже вкусные. Прежде было найти замену, потому что поститься Викентий не умел. Не его это была стезя, не схимник он и не затворник, а по проституткам ходить брезговал. Получалось, что заменить Светку Трофимову пока было некем, разве что Варнавой Маркедоновой с её шикарными бёдрами и длинными пальцами, которыми она ловко барабанила по клавиатуре? Викентий взглянул напротив: у Маркедоновой от любопытства даже уши сделались в виде локаторов.
  Но это было делом опасным. Заводить романы на работе - хуже некуда. Семейная журналистская пара - сплошное занудство. 'А в постели мы будем говорить о работе, - думал Викентий. - День будет начинаться с того же самого и заканчиваться тем же самым. Варнава Маркедонова с шеи не слезет, начнёт лезть во все дела, а я люблю независимость и 'частичку свободы''.
  В понятие 'частичка свободы' он вкладывал многие вещи, в том числе и право пропадать на два-три дня. Конечно, он предупреждал по телефону, но кому это понравится: если ты не ночуешь дома, значит, ты ночуешь у ещё какой-нибудь. Слава богу, что Светку Трофимову приручил, а с Варнавой Маркедоновой всё придётся начинать заново, и ещё неизвестно, чем всё закончится. С ней наверняка возникнут проблемы, потому что она женщина с 'богатым прошлым'. 'А меня это всегда раздражало', - думал он. Начинать же снова со скандалов он не собирался, этот этап в жизни он уже прожил не одиножды, а как минимум, два раза. В третий раз только дураки ошибаются. К тому же Варнава Маркедонова курила, а курящих женщин Викентий на дух не переносил. Во-вторых, она сквернословила. Викентий сам не однажды слышал, как она упражнялась в кругу подружек. В-третьих, она была худая и высокая. А Викентий, который сам был немаленького роста, любил напротив - маленьких, крепеньких и скуластых. Такие у него были ориентация и чувство вкуса.
  Всё это мгновенно пронеслось у него в голове, пока он нажимал на кнопку и подносил к уху телефон.
  - Миленький! - услышал он противный голос Светки. - Я уже заждалась!
  - Я же просил... - начал заводиться он.
  Варнава Маркедонова, которая сидела напротив бросила на него лукавый взгляд, мол, попался, как кур во щи? Я бы с тобой так не поступала, что я не знаю, что такое мужчины? Я всё знаю, миленький, все твои привычки и слабости, и в постели я не хуже своей Светки, а может быть, даже и лучше, и ноги у меня длиннее, и грудь крепче, а уж что я вытворяю, даже тебе не снилось. Но Проворотову было не до неё. Он поднялся - весь из себя - модный от кремовых туфель, до стрижки 'полубокс', высокий, подтянутый, с жёстким взглядом серых глаз, с холеными, сухими руками, с плечами, развернутыми вовсю ширь, и стремительно вышел в коридор.
  - Ты меня забодала! - буркнул он в трубку. - Сколько можно, у меня статья горит!
  Люди, которые находились в коридоре, от любопытства вытянули, как гусаки, шеи.
  - Ну что ты, миленький, - начала свою обычную песню Светка Трофимова, - я тебя уже полчаса жду, - заныла она.
  - Где? - удивился он, потому что не планировал сегодня увидеть свою подружку, а хотел побыстрее свалить из страны и уже из Турции, если что, конечно, звякнуть, если до этого времени не найдёт Светке замену.
  - Как где? - ухватилась она. - Там где ты мне назначил свидание.
  - А сколько сейчас времени? - удивился Викентий.
  Действительно, он явно переработался: часы показывали половину шестого. Но это ещё ничего не значило. Он просто не помнил, что у него сегодня свидание. Мало того, что-то ему подсказывало, что никакого свидания нет, что Светка всё придумала, не дай бог, она что-то пронюхала об Анталье и решила напомнить о своих правах. Но разорвать отношения прямо сейчас у Викентия не хватило духа. Варнава Маркедонова явно не подходила в качестве замены. Такая лошадь сразу в церковь потащит, оттуда - в загс. А так как на горизонте больше никого подходящего не наблюдалось, то и разбрасываться Светкой не имело смысла. Скажу потом, что меня срочно направили в командировку. Хотя какая командировка в Турцию? Не поверит. А поверит, значит, дура, решил он и зло буркнул:
  - Сейчас приеду!
  Когда он вошёл в кабинет, Варнава Маркедонова уже собиралась:
  - Не забудь, что с тебя статья, - сказала она своим медовым голосом.
  Викентий покосился на её бедра, затянутые с джинсы и в очередной раз подумал: 'Какая у неё там кожа: гладкая или шершавая?' У Светки Трофимовой кожа была гладкой, как бархат, и это было её большим плюсом.
  - Не твоё дело! - парировал он.
  Как ни странно, её голос с некоторых пор нравился ему, и подспудно он сразу хотел застолбить за собой 'частички свободы', чтобы потом не возникали ссоры и недомолвки.
  - Какой ты грубый, - заметила Варнава Маркедонова и сексуально блеснула зелеными глазами с обрамлении чёрных-чёрных ресниц.
  Ресницы тоже, кстати, действовали на Викентия не хуже тергоровых духов, но он пока держался.
  - Зато умный, - сказал Викентий, дублируя статью с материалы на флешку.
  Дома закончу, решил он, всё равно сейчас ничего не получится. А Светка Трофимова пригодится в качестве отвлекающего фактора.
  - С твоим умом, - язвительно заметила Варнава Маркедонова, - давно бы пригласил меня в ресторан.
  - Извините, как-то не до того, - сказал он равнодушно, снимая с вешалки куртку и делая шаг из комнаты.
  Куртка у него тоже была новомодная от 'Прада'. Пиджаки, которые не любил, Викентий носил только на компаративных встречах. А в куртке было удобно, в карманах можно спрятать много полезных вещей, например, диктофон, ручку или электрошокер, который однажды спас ему жизнь не то чтобы даже по прямому назначению, а просто нож нападавшего попал между электродами, и драться ни с кем не пришлось.
  Варнава Маркедонова таки, цокая шпильками, догнала его, дыхнула медовым запахом, а в лифте, закатила глаза, вроде бы как невзначай прижалась, а потом сорвала мимолетный поцелуй. И он в нервном порыве соизволил соблазнить себя. Губы у неё оказались почти что сахарными, и запах был тот самый, который он любил, поэтому получилось, что он не мог устоять и второй поцелуй уже был вполне осознанным актом, и они едва не задохнулись, а потом словно вынырнули с двадцатиметровой глубины.
  - Поехали ко мне, - по-деловому сказала она, обнимая его так крепко, словно превратилась в змею.
  И он, сам не желая того, вдруг поддался соблазну, абсолютно забыв о Светке Трофимовой. Запах Варнавы Маркедоновой опьянил его. Впрочем, хорошо, что Варнава Маркедонова жила рядом с редакцией, иначе бы он успел передумать. Они ввалились в её квартиру, разоблачаясь прямо с порога, и предались любви так яростно, что сломали ножки дивану, не говоря уже об опрокинутом торшере и разбитой китайской вазе, которую он к великому своему стыду пнул случайно. Слишком длинными оказались у него ноги. Ваза стоила не меньше двух тысяч долларов.
  Но оказалось, что вазу Варнаве Маркедоновой подарили, кто - не имеет значения, поэтому она нисколечко не расстроилась, а побежала, накинув шелковый халат, за шампанским.
  - Ещё подарят, - заверила она его, поднимая бокал.
  В разрезе халата соблазнительно мелькало её тело, и Викентий Проворотов не узнал самого себя. Уж он-то считал, что его ничем невозможно расшевелить, а оказалось, что всё не так и что всё иначе.
  Вот это женщина удивился он и был так благодарен ей за великодушие в отношении разбитой вазы, что принял это за знак судьбы. Однако в тот момент, когда он снова возжелал затащить её в постель, зазвонил его телефон, и голос Сергея Кумарина заставил его подняться даже с ложа такой женщины, как Варнава Маркедонова.
  - Так, - сказал Сергей Кумарин, - ты где?
  - Да так... - ответил невпопад Викентий, - здесь, недалеко, - и посмотрел на весёлую Варнаву Маркедонову, с румянцем на все щёки, улыбающуюся из-под груды одеял.
  - Белоярского убили, - не стал выслушивать его Сергей Кумарин. - Так что, извини, отпуск отменяется.
  - Как отменяется?! - вскочил Викентий, забыв, что голый.
  Естественно, он ещё не привык к Варнаве Маркедоновой в такой степени, чтобы красоваться без одежды.
  - А вот так! - ответил друг и напёрстник Сергей Кумарин. - Ноги в руки, и вперёд!
  - А как же?.. - удивился Викентий.
  - Потом, - пообещал Сергей Кумарин, - отгуляешь сразу два отпуска. Что нароешь, срочно в номер! Все убытки я тебе оплачу.
  - Понял, - убитым голосом ответил Викентий и сел на диван, главным образом для того, чтобы Варнава Маркедонова не пялилась на него во все свои огромный глаза.
  Он понимал, что тема генерала Белоярского - главное на данный момент, что в ней много тумана, который предстоит рассеять, хотя вначале хотел отделаться всего лишь с формальной стороной дела - проходной статьей, путевка горела, хотелось моря и беспутных женщин, хотя последнего добра вокруг было пруд пруди. Например, Варнава Маркедонова. Предстояло ещё определить, что она за птичка. Однако генерал Белоярский - это была фигура. Начнём с того, что он ещё год назад командовал 'Управлением П'. Как известно, это самое 'Управление П' было создано ещё Сталиным и разработки в нём велись самые наисекретнейшие. А в свете последних заявлений о том, что феномен 'седьмого состояния вещества' открыт, Белоярского попал в центр внимания не только прессы, но, похоже, и разведок всех стран мира. Что побудило генерала сделать подобное признание теперь видать, так и останется тайной. Но факт был фактом: впервые военные признались, что умеют управлять кое-чем, что не имело зримого воплощения. По крайней мере, видели это самое 'вещество в седьмом состоянии' единицы. Должно быть, за это генерала и турнули, подумал Викентий Проворотов, впрочем, правильно сделали, нечего родиной торговать.
  К его удивлению, Варнава Маркедонова как была голышом выпрыгнула из постели и безапелляционно заявила, что едет с ним.
  - Нет, - сказал он, торопливо одеваясь и поглядывая на её шикарный бедра. - Как это будет выглядеть?
  - Ты забыл, - напомнила Варнава Маркедонова, целомудренно прикрывая грудь, - что я ведь тоже журналист.
  Её заявление не лишено было смысла, если бы она работала самостоятельно. Но Варнава Маркедонова всегда была на подхвате и слишком часто вопросительно заглядывала в глаза начальству. Так что её двусмысленность сыграла с ней злую шутку - ей не доверяли ничего серьезного, хотя она лезла, как и сейчас, из кожи, чтобы показать себя в деле.
  - Кинь джинсы! - крикнула она из ванной, управившись, как солдат, за полминуты.
  Отказать ей не было душевных сил. Хотелось на всё плюнуть и снова завалить её в постель. Но он знал, что дело прежде всего. Так устроены мужчины, ничего не поделаешь.
  
  
  Глава 2
  Роковое, неизбежное и тайна века
  
  1.
  Они поймали его за школой. В спортзале на третьем этаже горели окна, там играли в баскетбол. Слышались крики и удары мяча. Остальная школа словно вымерла. Даже на крыльце никто, как обычно, не слонялся, не зубоскалил и не бил баклуши.
  Зачем его туда понесло? За подвигом! Должно быть, после встречи с военным моряком он хотел испытать себя, быть хоть чуть-чуть похожим на него. Он единственный ни о чем плохом не думал, а, как и Пашка, безмерно тосковал.
  - Проси прощения, пацан! - сказал Кепа и сплюнул через губу.
  Пашка невольно проводил взглядом. Плевки у Кепы всегда получались шикарные, по причине отсутствия переднего зуба - слюна летела далеко, по изящной траектории и размазалась по асфальту.
  Банда заорала:
  - Проси прощения, Квазимодо!
  Перед глазами блестел нож. Пашка знал, что Кепа не ударит, но каждый раз ему было страшно.
  - Прости, - сказал он, чтобы только не ущемить самолюбие Кепы.
  Те, кто держали его за волосы, заулюлюкали от восторга.
  - Так прощения не просят! - с расстановкой сказал Кепа, и его остякское лицо с белыми глазами окаменело. В такие моменты Пашка думал, что Кепа понимает его, но не хочет спасовать перед своими дружками. Пашка даже не против был с ним подружиться, но только на равных. На равных Кепа не хотел. Он даже не думал об этом, словно никогда не читал мыслей Пашки и не чувствовал его симпатии. Должно быть, он придуривается: все читают мысли, только некоторым противно это делать до отвращения, а некоторые не замечают, что читают, дела есть поважнее.
  - Да! Да! - закричала его банда малолеток. - Так не просят!!!
  Одной рукой Кепа держал его за ворот куртки так, что Пашка не мог шевельнуться, а во второй у него был дешевый китайский нож, которым невозможно было перерезать даже рыболовную сеть. Но именно этим ножом Кепа 'почиркал' двоих на свалке за городской баней и очень этим гордился. 'Пустил кровавые сопли', - радовался он, оскаливаясь злобной ухмылкой.
  - Прости, Кепа, - промямлил Пашка. - Я больше не буду...
  Он знал, что сильнее всех их, но не понимал, в чём его сила и не умел ею пользоваться, словно она таилась в нем и не хотела проявляться. Лезвие ножа коснулось гули - то, что действительно делало его похожим на Квазимодо. Гуля у Пашка была просто огромной, она занимала всю правую стороны головы и шеи. Он даже родился с ней, и она росла по мере того, как он взрослел. Поэтому он никогда не смотрел на себя в зеркало и мечтал побыстрее вырасти, чтобы врачи удалили опухоль.
  - Не-е-е-т... первая попытка не засчитана!
  Банда заревела от восторга.
  - Пощекочи его, Кепа! Пощекочи!
  - Говори так, чтобы я почувствовал, что ты просишь, - медленно, сквозь зубы произнёс Кепа.
  - Прости, Кепа, - повторил Пашка.
  Ему захотелось расплакаться, но он сдержался. Слезы сами навертывались на глаза.
  - Не умеешь просить, гони монету! - молвил Кепа и ощерился, как голодный хорек. - Деньги сегодня нашёл?
  Пашка сам был виноват, что уже полтора года его доили, как корову. Держал бы язык за зубами, остался бы цел. Он даже знал, кто его предал - друг Серега Сердитов. С первого класса они сидели за одной партой. А в пятом он поведал, что умеет 'находить' деньги.
  - Как? - выпучил глаза Серега.
  - Да на дороге по пути в школу.
  - Врёшь?!
  Хорошо хоть ума хватило, не рассказать, как он в действительности это делает. Сам не понимал до конца. Просыпался, а они уже лежали под подушкой или поверх одеяла, или валялись смятыми на полу. К кличкам Страшила, Квазимодо и Верблюд приклеилась ещё одна - недружелюбно-завистливая - Рокфеллер.
  В пятом они перестали дружить. Наверное, просто потому что Сереге надоело слушать бесконечные истории Пашки - ладно бы о чародеях, магах и волшебниках или хотя бы о Гарри Потере и принце-полукровке, так нет, Пашка рассказывал о людях из реального мира. А кому он интересен - реальный мир-то? Что в нем интересного? Кончилась дружба. А ещё в его историях обязательно присутствовала первая красавица класса - Ирка Зиминкова, но об этом Пашка даже Сереге не рассказывал. Класс засмеял бы, потому что у Пашки не было не то что ни единого шанса, они были глубоко в минусовой степени. Говорят, на Святом носу есть огромная пещёра. Он поселял в ней свою красавицу и командовал огромным подводным кораблем. Подвиги он совершал исключительно ради её - Ирки Зиминковой.
  - Денег нет... - ответил Пашка, и сам удивился своей смелости, легче было дождаться, когда они обыщут карманы. После встречи с военным моряком в нём появилось что-то такое, что сделало его сильными, смелым и бесстрашным.
  - Точно! Нет! - разочарованно протянул Гусь, заместитель Кепы, его правая рука. - А... вот, кажись, что-то... - Подло улыбаясь, Гусь извлек зажигалку, которую Пашка спрятал в нагрудный карман пиджака. Они никогда там не шарили - слишком мелким был карман.
  Этого Пашка перенести не мог: грязные руки его мучителей касались вещи, которая держал моряк.
  - Дай-ка сюда!.. - Кепа ослабил хватку.
  Пашке ничего не оставалось, как пасть грудью на нож. То, что потом произошло, он и сам понять не мог. Лезвие ножа, сделалось словно пластилиновым. Но прежде чем Пашка согнул его, четверо: Серый, Бака, Чибис и Енгот, которые его держали за руки, отлетели в грязь. Гусь перевернулся через голову и, словно присев по нужде за поребриком, орал благим малом, задрав к ватному небу щенячий подбородок. Но звуков слышно не было. Чибис и Бака проехались по асфальту и содрали до крови коленки, а Серый пытался вернуть на лоб лоскут кожи. Енгот отделался испугом и сорванными ногтями, потому что крепче всех вцепился в куртку. Кепа же в порыве злости все ж таки ткнул своим дешевым китайским ножом, но почему-то шлепнулся на зад и стал отползать, гундося:
  - Ты что?! Ты что?! - У него горели руки и лицо.
  Вначале он испугался не Пашки, а своего собственного ножа, лезвие которого оказалось завязанным в узел. И лишь когда увидел, что пальцы у него в странных голубоватых язычках пламени, что-то сообразил и, выкрикивая короткое:
  - Мама... мама... - отбросил нож, как гадюку, и кинулся вслед за дружками.
  Пашка нашёл фуражку, собрал разбросанные среди осколков шифера и строительного мусора учебники и тетради, сложил их в портфель и поплелся домой. В правой руке он сжимал зажигалку.
  Дорога шла от залив в гору, вдоль теплотрассы и кочегарки, сворачивала через пустырь к Иконной горке и церкви. Под 'бараньим лбом' стоял его старый, облезлый дом, деревянные ступени в котором нещадно скрипели. Квартира находилась на втором этаже справа, и два окна - в кухне и его в комнате смотрели на далёкий залив.
  Наверное, ему надо было гордиться своим подвигом, но он ничего не ощущал, лишь что-то большое и непонятное маячило перед ним, и это больше и непонятное было его очень и очень туманным будущим. И не было ничего притягательнее этого туманного будущего, сулившего безмерно-огромный мир всяческих чудес. Так он думал и так мечтал, полагая, что у любого нормального человека должно быть счастливое детство.
  Впрочем, если бы он оглянулся, то узнал бы кое-то что ещё. Например, о странном человек, который долго смотрел вслед ему, а затем подобрал нож Кепы и быстро ушёл.
  На следующий день он фотографировал Пашку из окна автомобиля и извёл на него всю карту памяти. Странным этот человек был потому что, всякий раз, когда Пашка просто смотрел в его сторону, отворачивался или прикрывал лицо ладонью, словно боялся, что Пашка прочитает его мысли. А мысли у него были нехорошие, чёрные и подлые. Да и вообще, был он человеком чёрным и подлым во всех отношениях будь то работа или дом.
  Больше Пашку в школе не трогали. Но шептались по углам и настороженно косились. А когда Пашка входил на перемене в туалет, ему уступали дорогу, предлагали самые дорогие сигареты, и никто, как прежде, не смел подставить подножку. Кепа же пропал. Поговаривали, что он лежал в специальной больнице, где ему кожу на руках наращивали, а потом родители на полгода отправили его лечился в анапский санатории для детей военных. А от чего, от какой болезни - никто не знал. Зато Серега в раздевалке предложил:
  - Давай снова дружить?
  И Пашка согласился. После уроков они уже сидели в баре рядом с памятником Бредову и уминали пирожные, запивая кока-колой. Платил Пашка. Накануне он 'нашел' деньги, совершив во сне самое длинное путешествие в жизни. На это раз он всего лишь на минуту попал в чужой город с Эйфелевой башней, где в ходу были франки. Чтобы не привлекать к себе внимания, они разменяли всего лишь сотенку их. Но этого им хватило с лихвой.
  Он хорошо помнил, что в тот день подкинул на тропинку, по которой мать возвращалась с работы, пять тысяч рублей. То-то было разговоров с подругами на работе. Не каждому так везёт - найти такое богатство. Матери за последние три года до войны улыбалось счастье очень и очень часто. Многие пытались хоть что-нибудь найти на тех дорожках, нарочно ходили с утра до вечера, даже под кустики заглядывали - не занесёт ли ветер? Но везло исключительно только матери Пашки. Везло так часто, что на работе стало опасно рассказывать, потому что на неё теперь косились и завидовали сверх меры. А начальство же стало поговаривать, что с такими нетрудовыми доходами почтальону работать не надо. Наконец она догадалась:
  - Пашка, это твои проделки?.. - просила она как-то, когда он делал уроки. И на его молчаливый укор добавила: - Я знала, что ты у меня какой-то особенный... Ох, горе ты мое луковое, горе. - И потрепала по непослушной голове. - Больше денег мне не дари. Грех это. Нехорошо. Не по-божески.
  - Почему, мама?
  - Люди завидуют. Деньги зарабатывать надо, а не находить на земле.
  Странное чувство возникло у неё - она стала относиться к сыну с настороженностью, не зная, чего ещё от него ожидать, как будто Пашка был Пашкой и одновременно не тем Пашкой, которого она родила.
  Полиция долго изучала злополучную зажигалку, и даже, несмотря на многочисленные экспертизы, к никаким конкретным выводам не пришла. Зажигалка была обыкновенной, 'среднестатистической', как выразился эксперт, продаваемой в каждом ларьке или в кассе любого магазина. Через пару-тройку дней участковый вернул Пашке зажигалку. Потоптался перед ним, робея, и сказал, как будто набравшись смелости:
  - Ты это... парень... можешь... мне судьбу изменить?
  - А чего надо, дяденька?.. - безмерно удивился Пашка.
  Глазу у парня были недетские, странные глаза взрослого человека, повидавшего на своём веку. И опухоль, гигантская опухоль, которая, как накидка, висела у него справой стороне головы, делала его похожим на монстра. Наверное, всё из-за этой самой опухоли, боязливо подумал участковый, все его неординарные свойства. Однако рассуждать времени не было - десятки глаз следили за ними из приоткрытых дверей и десятки ушей вслушивались в каждое слово.
  - Да всего-то, чтобы генерал сделал меня капитаном... - робея, попросил участковый и почему-то смущенно уставился в пол лестничной площадки. На большее фантазии у него не хватило. Капитанская должность была пределом его мечтаний.
  Участковый был 'хорошим', местных пацанов не донимал, пиво и сигареты не забирал, из тёплых подъездов не выгонял, подзатыльников особенно не раздавал. Поэтому Пашка, не очень-то подумав, спросил:
  - А как генерала-то зовут?
  - Давыдов Андрей Павлович, - цепенея от собственно наглости, сообщил участковый.
  Была не была, думал он, чем чёрт не шутит, когда бог спит.
  - Фамилию необязательно, - произнес Пашка таким деловым тоном, словно изменял судьбу каждый день и всем подряд без разбора.
  Он ещё никогда не занимался подобными вещами, но почему-то был уверен, что у него получится. Для этого просто надо было 'очень крепко' подумать об этом самом Андрее Павловиче, примерно точно так же, как в случае с деньгами. Деньги чаще всего появлялись, когда Пашка, лежа в постели, засыпал. Этот момент - между сном и бодрствованием, был самым важным, когда тебе кажется, что мир и сон одинаково нереальны. Тогда это и происходило, словно открывался зазор между мирами, но, разумеется, не всегда, а когда Пашке позарез нужны были деньги.
  - Просто... Андрей Павлович... - промямлил участковый, ещё сильнее робея перед чудесным мальчиком, который с минуту сосредоточенно помолчал, даже как будто бы уснул, отключился, отбыл из этого мира, а потом с непомерному удивлению участкового произнес очень взрослым голосом без всякого выражения, словно начальник полицейского отделения с трибуны:
  - Завтра... да... завтра... вас вызовут и назначат старшим оперуполномоченным УВД по Кандалакшскому району Мурманской области.
  У участкового от такой новости отвисла губа. Дело в том, что это была даже не капитанская, а майорская должность. Его пробил холодный пот, при этом фуражка вроде бы сама собой приподнялась от вставших дыбом волос, а колени сами собой подогнулись, словно участкового поставили на расстрел. Он потоптался, как перед высоким начальством, не смея сглазить судьбу, и промямлил, плохо что соображая:
  - Спасибо, тебе парень... Выручишь ты меня даже очень... век не забуду...
  Последнее он брякнул от избытка чувств. В жизни так участливо к нему никто не относился, ну, кроме разве что матери, но это было так давно в детстве, что участковый успел забыть об этом.
  - Да что вы, дяденька, я-то здесь при чём? Приказ уже подписан, только вы об этом не знаете.
  - А-а-а... - ошалело произнёс участковый, и лицо у него стало глупым-глупым, как бывает глупым у людей, которые обнаружили в пирожке запеченные тысячу долларов.
  С этим выражением на лица он и вышел из подъезда и шёл по улице, ничего не соображая, пока ноги его сами собой не принесли в полупустой магазин, где он взял на последние две сотни бутылку водки, ржавую селедку и 'черняшки' - бородинского хлеба. Надо выпить, подумал он тупо, в то меня немного того... переклинило и колбасит, как после встряски у начальства. Он думал о своей тяжелой, никчёмной и нищей жизни, в которой не было никакого просвета, что ему уже двадцать пять, а он даже жениться не может, не то чтобы не на ком, а потому что как-то не по душе ему было всё, хотелось чего-то большего, светлого, как в книгах или в телесериалах, а получалось всегда пошло и грязно. И только дома, приняв на грудь первый стакан, расслабился, голова у него заработала, и он стал сокрушаться, что оплошал-то по крупному, что надо было с парня срубить хотя бы рубликов пятьсот, а так получается, что парень-то обвёл его, как обычного фраера, вокруг пальца. Эх, надо было натурой брать, горевал участковый. Глядишь, сейчас при деньгах был бы, до зарплаты хватило бы. А так опять всё та же постылая служба, от которой не отвертишься - времена-то голодные, страшные, идти некуда, сколько это продлиться, никто не знает, может, всю мою сознательную жизнь. Обманул малец, обманул! Участковый допил, не закусывая, бутылку, и сгоряча сбегал за следующей. И ещё пару раз бегал, заняв денег у соседа, но о последней ходке уже ничего не помнил, потому как ноги несли его чисто автоматически от одного фонарного столба к другому.
  Каково же было его удивление, когда на следующий день к обеду он с перекошенной физиономией, приковылял на служб, а его огорошили: 'Быстро беги к начальнику! Чего ты там такого вчера натворил? Он тебя с утра требует. Икру мечет!'
  Опять ругать будут, обречённо подумал участковый и с душой в пятках, и с больной головой поплёлся к начальнику отделения внутренних дел.
  - Что же ты, Петр, ничего мне не сказал?.. - встретил его непонятно как начальник.
  Участковому очень хотелось пить, хотя бы той мутной водички, которая стояла в графине на подоконнике, но от слов начальника он мгновенно забыл о жажде.
  - Ничего такого... товарищ майор, - промямлил он. - Всё, как обычно... по уставу...
  А что было вчера? - стал лихорадочно вспоминать он. Что?! Ах! Да! Я напился вдрабадан и наверное, что-то выкинул? А что, не помню. Во дела... О мальчишке он забыл напрочь, словно его и в природе не существовало.
  - Да ладно, Петр Федорович, - начальник вдруг вышел из-за стола и по-свойски обнял его. - Нехорошо утаивать... - отстранился и погрозил пальчиком, - нехорошо... - и прищурил один глаз.
  'Да что же, нехорошо?' - едва не спросил участковый, но от страха проглотил язык.
  - Как что?! Петр Федорович? - удивился начальник. - С этого дня ты тоже майор, и мы с тобой как бы в одном статусе. Только ты даже выше, потому что идешь на повышение в УВД! Не забудешь сослуживцев? Ты мне поможешь, я тебе чем-то помогу. Жизнь, она длинная штука.
  Выпали в такую длинную, а главное хитрую тираду, начальник внимательно посмотрел на участкового.
  У участкового в горле не то чтобы пересохло, у него там пустыня Сахара образовалась. Он ничего не понял и даже перехитрил самого себя, заподозрив, что хитрый начальник специально завёл с ним такой разговор, чтобы потом со всего маху усадить в лужу. Сыграть, так сказать, на контрасте, чтобы жизнь малиной не казалась.
  - Знать ничего не знаю! - выпалил, защищаясь всеми фибрами души участковый. - Скажите, Алексей Иванович, в чём мне покаяться, и я покаюсь, только не выгоняйте с работы, потому как мне идти некуда, ничего я не умею.
  - Что ты... что ты... Петруха... - необычно сердечно заговорил с ним начальник, ласково обнимая его за плечи, чего он с участковыми никогда не проделывал, а чаще ругал. - Я же вижу, ты уже отметил, Петр Федорович? Хорошее дело, нужное. Только от коллектива отрываться ой-ёёй, - он нежно и ласково ещё раз погрозил пальчиком. - Так, поляну ты накроешь завтра в ресторане 'Полярные зори', денег я выделю, а сегодня иди отдыхай, умаялся, должно быть?
  У участкового от этих слов случилось затмение. Ничего он не сообразил, только с трудом расслышал три слова: 'ресторан', 'деньги' и 'отдыхай'. Он всё понял: вчера я напился в ресторане, потратил казенные деньги, а теперь меня выгоняют с работы на отдых, на пенсию. Вся чудовищность проступка предстала вперед ним во всей своей красе. Только он забыл, что до пенсии ему служить и служить ещё не меньше четверти века.
  - Вот только я не пойму, Петр Федорович, откуда ты узнал о приказе, если мне его самому принесли только в восемь часов утра?
  - Каком приказе? - едва промямлил участковый и покрылся холодным потом.
  - Будет тебе... будет... - нежно, как соседка Ася, засмеялся начальник и подумал, что у его участкового в ГУВД, наверное, очень волосатая рука, раз он скакнул через звание да ещё на такое повышение, о котором никто в его отделении милиции и мечтать не мог. Как же я так проморгал такого скакуна?! Ругал его... в отрицательный пример ставил, даже бывало премии лишал. Как бы он злопамятным не оказался, вот в чём дело, очень глубоко страдал начальник полицейского отделения.
  Тут до бедного участкового стало что-то доходить. В памяти всплыли по кускам события минувшего дня. И он вспомнил мальчишку-урода! В отчаянии участковый схватился за голову. Что теперь будет?! Что будет?! Во-первых, такого не может быть, меня тонко разыгрывают и мальчишка-урод, и Алексей Иванович, а во-вторых, даже если и не разыгрывают, меня ведь раскусят в два счёта: образования не хватит да и наглости тоже. И ему стало страшно до коликов в животе.
  Его бывший начальник, теперь уже даже подчиненный, правда, не по прямой линии, а косвенно, всё понял по-своему:
  - Сейчас... сейчас... Петр Федорович...
  Он метнулся к сейфу, достал из него страшно дефицитные виски двадцатилетней выдержки 'Джек Дэниэлс', отдающий тонким привкусом ореха, два хрустальных бокала и полнил их до краёв.
  - Пей, Илья Федорович! Пей! Тебе ох как надо! За твои майорские звездочки. А кстати, где они? Да вот же! - добавил он елейным голосом.
  С этими словами начальник радостно и бережно достал из сейфа новенькие погоны и две большие, просто огромные, как показалось Петру Федоровичу, звезды. Больше только у генералов бывают, с благоговением подумал он и выпил виски, в которые предварительно бросил эти самые звезды. Правда, перед этим, оплошал, расчувствовался и едва не покаялся начальнику в своих прегрешениях с мальчишкой-уродом. Но ему хватило ума прикусить язык, ибо таким необдуманным поступком можно было случайно изменить судьбу.
  И началась у него не жизнь, а малина, с отдельным кабинетом, с чёрной машиной и шофёром, а ещё с секретаршей, у которой были тонюсенькие ножки - как раз такими, как любил Петр Федорович. И пошла у него карьера в гору, и стал он большим начальником с животом, и уже не думал о превратностях службы, а шел по ступеням служебной лестницы с гордо поднятой головой. Однако он нет-нет да и вспоминал о своём странном протеже, который так лихо устроил его судьбу. Никому он об этом не говорил до самой могилы, даже детям, но вспоминал, как о слегка правдивой истории.
  А между тем по Мурманску поползли слухи о чудо-мальчике.
  
  ***
  - Он проделал это на моих глазах, - сказал поведал человек, который фотографировал Пашку. - Он монстр!
  Звали странного человека Романом Романычем.
  - Как? - по-деловому взглянув на него, спросил другой - седой и властный - полковник полиции.
  Наверное, за долгое время службы он привык и не к таким шуткам, потому что абсолютно не удивился. Однако лицо у него выражало крайнюю степень прагматичного подхода к жизни. Подчиненные его звали коротко и просто - Седой.
  - Монстр!
  - Монстр?! - брезгливо переспросил Седой. - Не может быть!
  На своём веку полковник навидался всего такого расчудесного и не верил ни в какую метафизику или тем более экстрасенсорику, а ясновидение и телекинез вообще считал абракадаброй.
  - Просто взял лезвие двумя пальчиками, и вот... - театральным жестом швырнул на стол Роман Романыч.
  - Вот этот нож?! - картинно удивился Седой и проникновенно, словно проверял Романа Романыча на вшивость, спросил. - А ты не ошибся? Может, его завязали в какой-нибудь мастерской, а перед тобой устроили спектакль?
  - А ещё он ему спалил лицо и руки! - выложил свой козырь Роман Романыч.
  - Как?! - наигранно удивился Седой, который помнил из своей практики сотню-другую случаев, когда людей сжигали и за меньшую провинность.
  - Не знаю, Юрий Семенович, - ответил Роман Романыч, давая понять, что это уже не по его части. - Взял и спалил.
  - Может, ты ошибся, может он себя сам этой зажигалкой-то? - снова иезуитски тонко спросил Седой.
  О достал из ящика стола зажигалку и положил на стол так, чтобы оба её хорошо видели.
  - А-а-а... - разочарованно протянул Роман Романыч и, запал, казалось, в нём потух, как костер под ливнем, - ты уже в курсе...
  - Всякое бывает... - насмешливо уточнил Юрий Семенович. - Родители пострадавшего заявление написали.
  - Нет, зажигалка здесь ни при чём, - убеждённо сказал Роман Романыч. - Понимаешь, в чём дело, он вдруг вспыхнул. Самопроизвольно, как новогодняя елка. Я в трех метрах стоял. Вспыхнул, как конфорка на плите. Ей богу!!!
  - Ты ещё помолись, - насмешливо предложил Юрий Семенович.
  - Ей богу, как люминесцентная лампочка!
  - Да ты успокойся, успокойся, - с превосходством посоветовал Седой. - Не сгорел же?
  Роман Романыч, расстроенный тем, что эффекта не получилось, сознался жалобным голосом:
  - Не сгорел. Согласен. Кожа у него какая-то странная стала, бугристая, как... как... как у жабы, вся в какой-то слизи.
  - О! Это улика! - согласился Седой.
  - Разумеется... - не заподозрил насмешки Роман Романыч.
  - И диагноз...
  - Для кого?
  - Для тебя!
  - Юрий Семенович, что-то я не понял?..
  - Ладно тебе, - великодушно произнес Седой, в полную меру насладившись недоумением Романа Романыча, - я пошутил. Слишком ты помешан на этой ерунде, - он показал на нож и зажигалку. - А что врачи?
  - А врачи руками разводят. Говорят - так не бывает, - по деловому отрапортовал Роман Романыч, оправившись и нисколько не тушуясь перед начальством.
  - Да, я вспомнил! - воскликнул Юрий Семенович. - Это спонтанное самовоспламенение! Дело прекращено за недостаточностью улик.
  У Романа Романыча глаза полезли на лоб - и в былые времена его начальник не отличался оперативностью, а здесь не прошло и суток.
  - А с фигурантом что будем делать? - спросил он.
  - Ну не знаю... давай Ноздре продадим? Или подарить хочешь?
  - Зачем же?.. - удился Роман Романыч.
  - Действительно, не упускать же такой случай?
  - М-м-м... - Роман Романыч всё понял и расплылся в ухмылке.
  Наконец-то у него появилась возможность ущипнуть начальника.
  - Чего мычишь?
  - Уже...
  - Что уже?
  - Уже продал!
  - Быстро ты, однако... хм... - заметил Юрий Семенович непонятно, то ли осуждая, то ли восхищаясь. - Ну и что?.. - он выжидательно уставился на честное, как у Христа, лицо Романа Романовича.
  - Лапапам!
  - В смысле, пополам? - на всякий случай уточнил Юрий Семенович.
  - Как договаривались... - развел руками Роман Романыч и невольно оглянулся - кабинет начальника уголовного розыска был закрыт на ключ.
  - А здесь точно половина? - спросил Юрий Семенович, взвешивая на руке конверт с деньгами. - Смотри...
  - Обижаешь... - вздохнул Роман Романыч.
  - Пересчитаю!
  - Ровно половина, - всё же обиделся Роман Романыч.
  - Ну тогда всё улажено.
  - Улажено, - согласился Роман Романыч. - Не надо маленьких обижать, - заключил он.
  - Вот это правильно, - согласился Юрий Семенович и поднялся, чтобы открыть кабинет и выпустить своего зама. На чудо-мальчишке он заработал сто пятьдесят тысяч рублей. И это хорошо, думал он. С худой овцы хоть шерсти клок.
  А вот в этом он сильно ошибался.
  
  2.
  Он уже засыпал, когда в дверь постучали. 'Черт!' - машинально выругался Волык и вылез из-под теплого одеяла.
  В коридоре стоял странный тип: ни рыба ни мясо - белесый, неопределенного возраста, с очень цепким, почти враждебным взглядом. А ещё у него был тонкий, перекошенный рот, словно человек наглотался хинина.
  - Пардо-о-о-н, извиняюсь... ошибся-я-я... - произнес скороговоркой человек и даже подпрыгнул, изображая смущение. - Мне сказали, что в этом номере Олег Васильевич. Но я вижу, что я обмишурился.
  В руках он вертел сотовый телефон.
  - Вы обмишурились, - зевнул Волык, переминаясь на холодном полу.
  Если бы он знал, что лицезрит перед собой Стройло - человека, уволенного из спецслужб по служебному несоответствию и зарабатывающего деньги любыми доступными ему средствами, что лжестудент что-то почуял и решил все-таки 'поплотнее заняться капитаном третьего ранга', - хотя бы просто вспомнил, что гражданская сотовая связь уже год как не работает в Мурманской области, он бы не благодушествовал с незнакомцем. Впрочем, его неведение его же и спасло, иначе Стройло убил бы его одним ударом.
  - Ах, извините! - снова воскликнул странный человек. - Ах, извините! Пойду ещё раз к дежурной, спрошу. Извините!
  - Ничего, бывает, - пробормотал сонный Волык и, совершив, короткую пробежку, нырнул под ещё тёплое одеяло.
  Ему снилась Ленка, и у них всё было хорошо.
  Утром Волык вспомнил странного человека и подумал, что у него был уж слишком странный для обыкновенного человека взгляд. Такой взгляд был у военного следователя Авросяна и завскладом РАВ мичмана Цыплакова. С первым Волыку пришлось иметь дело в связи с гибелью подлодки 'Морской конек', а со вторым он, увы, сталкивался настолько регулярно, что видеть его уже не мог. Как и положено всем кладовщикам, Цыплаков был страшно вороват, но поймать его за руку было невозможно. Многие пытались это сделать: и высокие комиссии, и командир бригады, и простые офицеры - ничего не получалось. Цыплаков был не только пронырливым, но и чувствовал опасность за версту. В общем, он был самым настоящим воплощением флотского кладовщика. Как он умудрялся так хитро изворачиваться, никто не понимал. Его бы талант да в мирных целях, считали многие и даже высокое начальство, но уличить его не могли.
  Между тем, Волык даже не подозревал, что его фото уже рассматривает на компьютере Джозеф Тренто - резидент американской разведки, и что судьба его уже решена из-за одной незначительной детали, о которой, Волык, конечно же, даже не подозревал: он был когда-то сфотографирован в Мытищах, входящим на территорию военного института. Американская разведка правильно рассудили: зачем молодому, строевому офицеру военно-морского флота на протяжении трех месяцев посещать закрытое научно-исследовательское заведение, где по последним данным велись разработки на темы морской гидролокации. У них были все основания считать, что русские в этом плане продвинулись весьма значительно и даже создали кое-что своё неповторимое в принципе. Так, американцам и думать не хотели, что участившиеся в последние годы частые поломки гидроакустической противолодочной системы 'сосус' связаны именно с этим военным институтом. Разумеется, как у всякой технической системы, поломки случались всякие, и они быстро устранялись с помощью специальной подводной лодки типа 'Скат'. Эта подводная лодка была предназначена исключительно для обслуживания 'сосус' и для подключения к кабелям связи на морском дне. 'Скат' мог опускаться на глубину до восьми тысяч метров, и в днище у него было сплошным иллюминатором. Практически, это было батискаф. Необходимость в такой подлодки была связана не только с техническим обслуживание 'сосуса', но и с тем, что некоторых пор система вела себя непредсказуемо. Она то глохла на некоторое время, а потом как ни в чем не бывало работать месяцами, то снова отключалась и была мертва пару-две недели. А за это время российские подводные лодки, если им, конечно, нужно было, могли пройти любой рубеж 'сосуса' и оказаться где угодно, в любой точке мирового океана. Воюй после этого. Многократные тестирования и визуальный обзор 'сосуса' не выявили причину нестабильной работы. Американцы задумались, на всякий случай активизировали сеть агентов в районах военно-морских баз. Но пока это не приносило никаких результатов. Волык получился первой ласточкой, и за него ухватились, как за спасительную соломинку.
  Как только Волык сошел с трапа вертолета на землю Гремихи, то сразу понял, что что-то произошло. Или произойдёт, суеверно подумал он. Интуиция его никогда не подводила, если конечно, он не размышлял логически, ибо логика подавляет интуицию. Просто почувствовал, что в городе что-то не то. То ли слишком усталым было лицо у дежурного по КПП, то ли за две недели отпуска он отвык от низкого, серого неба и беспрестанного ветра с моря. Но тревога сразу же поселилась в его душе. Хотя ничего не изменилось: по-прежнему сеял мелкий, как туман, дождь, низкорослые, чахлые деревца только-только выпустили почки, в оврагах под лапником ещё лежал снег, похожий на битое стекло, да и ватное небо просело так низко, что, казалось, до него можно дотронуться рукой.
  Придерживая фуражку рукой и перепрыгивая через лужи, Волык поспешил на гарнизонный автобус и через полчаса уже выходил на станции в Островном.
  Город, который со стороны моря в лучах солнца смотрелся, как жемчужина, с сопок выглядел непрезентабельно - грязным и хаотичным. Северные ветра и мороз слишком быстро разрушали все строения, особенно из красного кирпича. Им по нраву были только голые, зализанные скалы. Ничто не росло выше этих скал, только береза-копеечница, да мхи с лишайниками.
  Ленка бросила его год назад, сразу как только они переехали из обжитого Ведяево в Гремиху. Однажды вернулся из автономки, а её нет. Забрала Илью и уехала к матери в Новосибирск. Как она это сделала, одному Богу известно: гражданская авиация летала через пень колоду, не говоря уже о Транссибе, которая по слухам была перерезана китайскими бандами во многих местах и по которой передвигаться было небезопасно. В конце лета прислала радиограмму: 'Прощай. Я развелась'. Видать, тебя припекло, с горечью подумал Волык. Ну не могу я уйти из флота! У меня это где-то на генном уровне, от деда и от отца. Не для того положил четверть жизни и не ту жену себе выбрал - случайно в поезде, а не где-нибудь на пляжном курорте или в доме отдыха, где обычно решалась судьба военного моряка. Случайно - это не судьба, это - рок. Значит, не угадал. А ведь он некоторое время гордился, что у него вышло, не как у всех. Зря гордился. Зря надеялся. Глупо это всё, понял он. Женщины не дают мужчинам занимать их любимым делом.
  Наверное, такой исход семейной жизни надо было предвидеть и не горевать. А он пил ровно два месяца. Ходил по проституткам, коллекционируя их, как марки - пытался выбить клин клином. Ничего не получилось. Боль осталась. Она только притупилась и сидела тихо, до первых воспоминаний, а потом выползала, как подлая змея. Бороться с этим было выше сил. Единственный выход заключался в движении: надо было куда-то стремиться и что-то делать. Поэтому даже после отпуска домой идти не хотелось.
  Поднимаясь к себе на пятый этаж, столкнулся с Жорой Белоусовым, который служил штурманом на эсминце УРО 'Стремительный', построенным по технологии стелс для мелководных северных морей. Белоусов стоял в тапочках на босую ногу между третьим и четвертыми этажами и нервно курил.
  - Что у вас здесь происходит?
  - А ты что не знаешь? - выдохнул Жора в форточку дым.
  - Я из отпуска, - ответил Волык так, словно пожаловался, вспомнив о деде.
  Не хотел, а пожаловался. Не любил жаловаться, а здесь пожаловался. Всё из-за Ленки зло решил он, расчувствовался. Черт! Никогда не ощущал себя таким потерянным, приближаясь к пустой квартире.
  - Провокация, Саня, провокация. 'Полтаву' потопили!
  - Как?! - ахнул Волык и сел на подоконник. - Когда?!
  'Полтава' была из серии проекта номер девятьсот пятьдесят пять. Её специально спроектировали для мелководных северных морей. По сути, это была плавучая ракетная батарея, курсирующая от Мурманска до мыса Дежнева. Одна её ракета могла уничтожить полмира. Вероятность обнаружения таких подлодок была ничтожна как раз из-за небольших глубин и ПЛО . Чтобы добраться до 'Полтавы', надо было очень и очень постараться. И судя по всему кто-то проделал это весьма умело. Чертовы америкосы, подумал Волык, больше некому. Теперь придётся ломать голову, как они это сделали. А это такая работа, которой новички с ума сходили. Здесь нужен был особый класс людей, привыкших работать с техникой, и начальство, конечно, потому что без начальства никуда не денешься.
  - Восемнадцатого. Три дня уже как. А у меня на нем кум ходил. Сам понимаешь, какая ситуация в гарнизоне. Моя Верка две ночи и два дня ревмя ревет, как белуга. Жрать не готовит. Как начинает готовить, так слезы в три ручья. Мы ведь семьями дружили...
  - М-да... - вздохнул Волык. - Не обнаружили, кто?
  - Не обнаружили... это тебе не обычный таран.
  Под словами 'обычный таран' подразумевался грязный прием американцев подкрасться и ударить ракетоносец со всего маха. Старались попасть в районе рубки, где был центральный пост. А там как выйдет - как при катастрофах с 'Курском' в двухтысячном, или с К-129 в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом, или К-219 в тысяча девятьсот восемьдесят шестом. Вроде бы мы здесь ни при чём, взятки гладки, а столкновение всего лишь элемент случайности. У кого-то торпеда взорвалась, у кого-то пожар возник. С кем не бывает. У них даже был дивизион субмарин особого назначения, с усиленным корпусом и развитой системой слежения. На таких подлодках торпедные аппараты ставились в задней части корпуса. Расчет был простой: во всех отношениях выгоднее отправить на дно современный ракетоносец, даже получив пусть и серьезные повреждения своего судна, чем объявлять войну. О подобных субмаринах на флоте ходили легенды. Многие из подводников отдали бы жизнь, только бы отправить такую подлодку на морское дно. Однако легенды так и оставались легендами. И разведка не срабатывала, и американцы вели себя 'правильно': выводили такую подлодку только на верный таран. Не пойман - не вор. Теперь, видать, предстояло отыскать такого супостата и отправить его на дно морское.
  Выходит, они опять взялись за старое, подумал Волык. А ведь мы как раз и должны избавлять наших от таких атак. Жора об этом может и не знать, хотя, конечно, догадывается, но спрашивать, разумеется, не будет. Для него я хожу на обычном охотнике за субмаринами. А с некоторых пор ракетоносцы вообще прикрывают два охотника. Появились технологии группового движения в кильватере.
  - Даже следов? - спросил Волык на всякий случай, потому что он сразу включился в ситуацию и начал искать решения.
  - Даже следов...
  - А лодку?.. - он побоялся из суеверия произнести слово 'подняли'.
  Хотя моря и мелкие, но глубина даже в двести метров - это целая проблема, да ещё там, где баз-то нет. Пока только строили несколько новых - на Новой и Северной земле, на Новосибирских островах, ещё кое-где, например, на острове Врангеля. Но из-за нехватки средств дело продвигалось весь и весьма медленно, в час по чайной ложке. Строить эти базы надо было ещё лет двадцать назад, когда финансовый кризис и кризис с Америкой только обозначились. Мы ведь думали, что обойдётся, что на страну никто не нападёт, не посмеют, что ситуация не предполагает крупномасштабных войн. Ан, нет, не вывезла удача, и когда разведка со всех сторон принялась докладывать, что американцы готовятся к войне, кинулись рыть старые туннели, обустраивать городки, станции слежения, собирать подлодки всех типов в том числе и специального назначения. Лишь бы успеть, только бы успеть. Отнимали у страны последние ресурсы и вкладывали в военно-морской флот - как в последнюю надежду.
  - Не-а... - покачал головой Жора.
  - Тьфу ты, чёрт! - выругался Волык.
  Получалось, что в системе противолодочной обороны был изъян, поэтому-то и дёрнули из отпуска, понял он, и хорошо если готовят штатный экипаж, а если с миру по нитке - второй экипаж, то дело дрянь. Хотя, чего греха таить, на его подлодку отбирали людей, почти как в космонавты и только офицеров. Но чем чёрт не шутит? Идти с плохо подготовленной командой, считай, накануне войны, дело практически гиблое, потому что противник не дремлет и ищет слабину.
  - Вот такие-то дела, - вздохнул Белоусов.
  - А ты чего здесь?
  - Да на ремонте мы... недели через две выходим...
  - Ясно, - вздохнул Волык. - Зайдёшь выпить, у меня хороший коньяк?
  - Не могу... - развел руками Белоусов и выразительно посмотрел в сторону своей квартиры.
  - Понятно...
  Волык открыл дверь квартиры, в которой ничего не менялось из года в год, и первым делом позвонил дежурному.
  - Вам приказано явиться в экипаж завтра в восемь ноль-ноль, - сообщил дежурный.
  - Ну вот и кончился отпуск, - вздохнул Волык и ещё раз позвонил: - Это я... - сказал он и услышал, как она дышит в трубку. - Могу прийти...
  - Ты же в отпуске? - равнодушный голос с хриплыми нотками не допускал возражений.
  - Был... А теперь вернулся... Не ждала?..
  Всё-таки в нём жила надежда. Ну ладно, на меня начхала и растёрла, но неужели ей всё равно, что происходит в городе? - удивился он. Город был слишком дружным. Все знали друг-друга в лицо. И выпадать из этого братства было по меньшей мере не по-людски. Просто не поняли бы. А может, она устала? - подумал Волык. Все-таки жена подводника, на материк так и не уехала. Ожесточилась. Поэтому-то и говорила: 'Лучше всего там, где нас нет'. Да и куда ехать? На родину? В сирый и босый Ярославль, где всё давно по талонам, как, прочем, и по всей стране. Здесь хоть свой угол и пенсия за мужа, да и командование в беде не оставит, только мужики меняются как перчатки.
  - Нет, сегодня не ждала, - ответила она без капли смущения.
  Только женщины так умеют, подумал Волык, бить по самым чувствительным местам. И чувства в ней совсем уже нет. Чувства остались к мужу. Ну что ж, это, наверное, правильно, когда вокруг одни кобели.
  - Я завтра снова уезжаю, - сказал он, понимая, что выклянчивать свидание бесполезно и что место на сегодня занято, быть может, даже кем-то из его же сослуживцев, который сейчас сидит за столом в трусах и потягивает коньяк, ждет, когда она освободится.
  - Извини, не могу, - ответила она таким безразличным тоном, что Волыку вообще стало противно.
  - Черт! Черт! - выругался он и едва не разбил трубку.
  Он даже не ревновал. Ему было наплевать. В эту последнюю сухопутную ночь ему просто захотелось женского тепла и ласки. Не того тепла и единения, которое ощущал с Ленкой и которое ни с кем из женщин не повторилось, а просто тепла, хотя бы и приправленного лицемерием, домашнего уюта, бессмысленными разговорами на кухне и, конечно, постели. Эх, Светка, Светка, вздохнул он, и не любила ты меня.
  
  3.
  - Нет, но как он узнал? Как?! - в сотый раз вопрошал Викентий, подпрыгивая от нетерпения и крутя руль так яростно, словно желал его оторвать на веки вечные.
  На углу Толстого и Вернадского она едва не вылетели на тротуар, где выгуливали собачек. Какая-то полная дама истерически взвизгнула:
  - Идиот!!!
  - Что? - спросила Варнава Маркедонова, не замечая отчаянного манёвра Викентия Проворотова. На этот раз он действительно едва не вырвал руль, чудом избегая столкновения с 'маздой'.
  - Не что, а как?
  Впервые за вечер Викентий посмотрел на Варнаву Маркедонову под другим углом зрения. Так мог спросить человек, который думал обо всё чём угодно, но только не о деле или вообще неправильно думает. Конечно же, времени разбираться с Варнавой Маркедоновой у него не было, но удивить она его удивила. Это тебе не Светка, готовая уловить любое твоё желании. Со Светкой всё проще, потому что она в тебя влюблена и будет терпеть все твои выходки. А с этой что? Пока неизвестно, чёрный ящик. Ну да ладно, подумал он лениво, разберёмся.
  - Как наш шеф узнал об убийстве? - пояснил он, притормаживая на светофоре, хотя надо было, конечно, гнать, гнать и гнать, ибо дорога была каждая минута.
  - У него есть информаторы, - спокойно сказала Варнава Маркедонова и полезла в сумочку за сигаретами.
  Воистину миром правят женщинам, с изумлением подумал Викентий, или Бог - женщинами. Дело в том, что Варнава Маркедонова никогда не высказывала здравые мысли. Или слишком умна, или круглая дура, изрекающая здравые мысли.
  - Да это понятно... - со вздохом согласился он, - только как-то всё синхронно, не верю я в случайности.
  - А во что веришь? - полюбопытствовала Варнава Маркедонова.
  Может быть, она подумала, что после сегодняшнего секса я расчувствуюсь и скажу: 'В тебя, дорогая!', подумал он. Но, разумеется, не сделал ей такого подарка, может быть, потому что не верил в подобные речи да и во всё правильное в этой жизни тоже не верил. Жизнь, она, как зебра, часто думал он, полосатая, то белая, то чёрная, куда вляпаешься.
  - Следили за ним!
  - Да ты что! - воскликнула она, и Викентий едва не сбил пешехода, в последний момент вылезшего на 'зебру'. - Куда! Куда ты прёшь! - выругался он, тормозя так, что от покрышек пошёл сизый дым.
  Пешеход покрутил пальцем у виска и смылся подальше от греха.
  Наконец они вначале влетели, а потом буквально проскользнули черепашьим шагом мимо шикарных машин в Молочном переулке. Слава богу, у третьего подъезда стояла всего лишь одна машина со знакомыми Викентию номером. Лёхин это был номер, а значит, главный сработал на опережение, и слава богу, хотя и непонятно как. Но это был уже высший пилотаж главного - навести журналиста на след.
  - Бежим! - крикнул Викентий, выскакивая из машины.
  Но оказалась, что долговязая Варнава Маркедонова со всеми её румянцами на щеках и ногтями по десять сантиметров на каждом пальце, не такая уж недотепа - первая проскользнула внутрь, и Викентию Проворотову осталось только любоваться на её длинные ноги в новомодных джинсах типа стрейч и золотистые шпильки, а ещё у неё были шикарные бедра, которые ему безумно нравились. Для быстроты дела они вознеслись, минуя лифт, по мраморной лестнице на четвёртый этаж, где нос к носу столкнулись с Лёхой Арбачаковым. Для всех остальных он был старшим советником юстиции, Алексей Иванович Арбачаков, а для Викентия по старой памяти так и остался Лёхой, с которым они росли в одном дворе на Пречистенке и гоняли на великах по лужам. Они даже учились в МГУ в одной группе, но потом разошлись по разным стезям: Арбачакова всегда интересовала юриспруденция, Проворотов же, который не ощущал в себе никаких талантов, подался в журналистику и все последующие годы жалел об этом. Как оказалось, журналистика не его дело. Но какое его дело, до сих пор никто не знал, даже сам Викентий.
  Лёха посмотрел на Викентий скривился и выругался - не забористо, а очень, по мнению, Викентия интеллигентно: 'Ёх!' и осуждающе покачал головой:
  - Ну вы и проныры!
  - Мы проныры?! - полез обниматься Викентий.
  - Вы, вы! - отбился от него Лёха Арбачаков. - Первый и последний раз! - заявил он. - И следы мне не затопчите!
  - Мы будем, как ангелы, - рассмеялся Викентий, хотя и страшно удивился: выходит, что Сергея Кумарина предупредил кто-то другой, ибо тогда Лёха Арбачаков среагировал бы иначе: он бы, конечно, ворчал, но не делал бы изумлённый вид. Ай, да Сергей Кумарин, подумал Викентий, видать, у тебя каналы в МВД посерьёзнее моих. Так или иначе, но они с Варнавой Маркедоновой оказались если не в первых, то во-вторых рядах тех, кто вошёл в квартиру генерала Белоярского и стали свидетелями его смерти.
  Белоярский был убит пулей в затылок.
  - Самоубийство! - безапелляционно произнёс эксперт, рассматривая рану через большой увеличительное стекло и, как всякий профессионал, с весьма равнодушным видом.
  - Смотри лучше, смотри лучше! - хмуро посоветовал Лёха Арбачаков и сказал Викентию и Варнаве Маркедоновой, который пялились на покойника: - У вас пять минут. Потом сюда нагрянет высокое начальство и мне капец.
  Это означало, что надо торопиться.
  - Лёша, я понял, - заверил его с высоты своего роста Викентий Проворотов и едва не потерял дар речи: Варнава Маркедонова, не стесняясь, вовсю шастала по комнате, виляя свои шикарными бёдрами, снимала шикарную остановку и вела себя не как в квартире покойника, а словно на вечеринке.
  - Нехило живёт генерал, - сказала она, оглянувшись.
  - Конечно, нехило, - неожиданно покладисто согласился Лёха Арбачаков. - А комнат ровно тринадцать, - добавил он, - я уже здесь бывал.
  Викентий проследил его взгляд: Лёха Арбачаков, чуть ли не пуская слюни, пялился на шикарные бедра Варнавы Маркедоновой, забыв при этом закрыть рот.
  - Бывал? - удивился Викентий, косясь на Варнаву Маркедонову, которая, наклонившись, прицелилась на хрустальный бар.
  - Мы уже им интересовались, - опомнился Лёха Арбачаков, однако выдал служебную тайну, - но в рамках другого дела.
  - Какого? - тут же уцепился в него Викентий, с трудом отрывая взгляд от Варнавы Маркедоновой.
  - Это я тебе пока сказать не могу, - трезвым голосом сказал Лёха Арбачаков.
  - И всё же?! - потребовал Викентий.
  Это была его маленькая месть за то, что его друг пялился на Варнаву Маркедонову, которую Викентий уже считал чуть ли не своей. Да я ревную! - разозлился он.
  - Проблемы возникли у его замов, - пробормотал Лёха Арбачаков, отводя взгляд от Варнавы Маркедоновой.
  - Здорово! - непонятно чему воскликнула неунывающая Варнава Маркедонова и, цокая своими каблуками, удалилась в соседнюю комнату.
  Я её сейчас там поймаю, легкомысленно решил Викентий.
  - Кто это? - спросил Лёха Арбачаков, делая глотательное движение.
  - Фотограф, - односложно Викентий и едва догнал её, но вместо того, чтобы заняться делом, сказал: - Ты здесь не очень... А то потом с нас же потом и спросят.
  Под строгими ликами картин, он почему-то не посмел заняться с Варнавой Маркедоновой тем, чем секунду назад страстно хотел.
  - Почему? - удивилась она, восхитительно виляя бёдрами.
  Викентий с трудом оторвал взгляд. Он уже забыл, как она выглядит обнажённой. В голове вертелась одна картинка красочней другой, хотя Варнава Маркедонова была не в его вкусе. Любил же он женщин чёрных, миниатюрных, как статуэтка, а здесь, видать, змей попутал. А здесь, видно, бес попутал.
  - Прибереги свой темперамент, - она кивнула на картины, с которых на них смотрели строгие лица.
  - Но-но... - добродушно проворчал он.
  - Не волнуйся, я без тебя и шагу не сделаю, - заверила она его и, мотая рыжей копной волос, и кокетливо повела плечами, - а ты возьмёшь мои фото себе в статью?
  - Возьму, - пообещал он и подумал, что прежде чем что-то печатать, надо проверить, продавался ли Айвазовский и Шишкин на аукционах. Вот тебе и сенсация: генерал жил не по средствам и превысил служебные полномочия. Но Варнаве Маркедоновой знать об этом пока не стоит, пусть работает вслепую, а то ещё украдёт идею.
  - А генерал-то натаскал картины из военных музеев, - убеждённо сказала она и так расстроила Викентия, что он не знал, что ответить.
  'Цок-цок', она, довольная произведенным эффектом, убежала в соседнюю комнату, на стенах которых висели картины из Эрмитажа и Третьяковки, чтобы поискать криминала и наступить при случае Викентию на ногу, то бишь накропать свою статью и подсунуть главному. Не просто же так она нырнула ко мне в постель, подумал Викентий. Не просто, а со смыслом, не верил он в женское бескорыстие. Такое у него было кредо. Варнаву Маркедонову теперь не удержишь, понял он, и пожалел, что взял её собой.
  По углам комнаты стояли рыцари в доспехах, а на стенах между картинами висело антикварное оружие. Любил, видать, генерал баталии, даром что ли из военных.
  - Сейчас мода пошла стреляться в затылок, - услышал он голос эксперта, который почему-то шёпотом стал объяснять Лёхе Арбачакову специфику последней моды: - Чтобы не так, как у людей.
  - Ну да, ну да... - соглашался Лёха Арбачаков, почмокивая. Была у него такая привычка ещё со студенческих лет. Должно быть, он думал о соблазнительной Варнаве Маркедоновой, о её тугих бёдрах, а не о работе.
  Под эти успокаивающие почмокивания Викентий Проворотов и углубился в исследование квартиры. Обстановка была, как в музее. Мне б такую, дивился Викентий на карельскую мебель на гнутыми ножками да на резьбу ручной работы, я б на цыпочках ходил. На такую красоту, он оценил диванчик, дышать страшно, не то что присесть. В центре комнаты красовался рояль старинной работы и, вне всякого сомнения, очень и очень дорогой. Живут же люди, подумал Викентий и остолбенел, увидев странную, можно сказать, сиротскую дверь, которая разительно отличалась от всех других дверей в шикарной квартире, как Золушка от Принцессы, как хижина от дворца, как карета от телеги - то бишь простенькая до безобразия, без витражей и инкрустации и других излишеств, названия которых Викентий даже не знал, к тому же выкрашенная обычной белой краской, и не одиножды, а многократно. Такая дверь была в Викентия в спальне его двухкомнатной квартиры в Реутово, с такой же потертостью возле металлической ручки и облетевшей краской. Было чему удивиться. От испуга Викентий даже вспотел.
  Прежде чем открыть сиротскую дверь, он оглянулся в надежде, что кто-то подскажет ему, как правильно поступить: входить или не входить, а может быть, побежать вслед за соблазнительной Варнавой Маркедоновой и сделать с ней то, чего он давно хотел сделать. Вдруг это всего-навсего кладовка, решил он. Открою на всякий случай, посмотрю и побегу за Варнавой. Он посмеялся в душе над своими страхами. Разумеется, можно было позвать Лёху Арбачакова, и даже надо было позвать его, чтобы соблюсти все неписаные правила следствия. Но перебороть своё любопытство Викентий не смог и, взявшись за ручку, потянул дверь на себя.
  Неожиданно в спину ударил сквозняк, Викентию показалось даже, что его пнули в зад, и он покорно, даже несколько безвольно ступил за порог комнаты. Дверь за ним захлопнулась с чавкающим звуком, словно была на присосках.
  Внутри было белым-бело и светло, как в снежной пещере, которую освещали сто тысяч прожекторов, и границы этой пещеры невозможно было определить: может, с футбольное поле, а может, со всю Вселенную. Викентий от яркого света закрыл глаза, а когда открыл, то увидел троих. Двое в дорогих чёрных костюмах, а один, помоложе, в белом от 'Newmen', но было ясно, что это, конечно, не 'Newmen', а нечто другое, но очень похожее. Они сидели в креслах и смотрели на него с нескрываемым любопытством. Самое странное, что они его ждали. Но не так чтобы долго, минут пять не больше, и уже стали испытывать раздражение. От испуга Викентий постарел лет на сто:
  - Я журналист... - сказать он, заикаясь. - Я сюда случайно зашёл. Абсолютно случайно. Я могу позвать следователя... Если... А-а-а... - застыл, пораженный догадкой.
  Он подумал, что это друзья-товарищи генерала Белоярского, которые, быть может, даже ещё не знаю о его смерти, а сидели здесь и квасили, пока он там стрелялся себе в затылок.
  - Мы знаем, кто ты, - ответил ему тот, что был постарше и поближе. - И знает, что генерал умер. А следователя звать не надо. Он помешает.
  Викентий хотел спросить, чему конкретно помешает, но от испуга только сглотнул слюну и попятился, но никак не мог нащупать дверную ручку.
  - Не надо бояться, - сказал тот, который был среднего возраста. - Мы тебе ничего плохого не сделаем.
  - Спасибо... - промямлил Викентий и подумал, что просто так не дастся, что будет драться за свою честь до последнего, и сжал кулаки.
  Казалось, его мысль рассмешила самого молодого в белом костюме, и он хихикнул. Тот, что был среднего возраста никак не отреагировал, а самым старший, с благородной сединой на висках, сказал:
  - Ты ведь зашёл сюда не просто так?
  Тембр голоса у него был благороден, как у оперного певца, и голову он прямо и гордо.
  - Не просто, - кивнул Викентий, хотя сказать в этом отношении ничего конкретного не мог: просто вошёл, потому что вошёл без всякой задней мысли, не ожидая подвоха, не сообщать же им о Варнаве Маркедоновой, к которой он питал вполне определённые чувства.
  - Смысл происходящего в том, что смысл нам не понятен, - сказал самый молодой и улыбнулся.
  Он вообще улыбался чаще, чем остальные? Потому что ещё не умел управлять эмоциями. Ага, не понятен, подумал Викентий, как бы не так, знаю я вас, извращенцев. Впрочем, все трое смотрели на него вполне дружелюбно, а не плотоядно.
  - Да, - согласился он, - не понятен, - и снова ничего не понял, однако сообразил, что за главного у них человек с седыми висками и что последнее слово за ним.
  - А ты знаешь, кто мы такие? - бойко спросил самый молодой и не мог скрыть своей непонятной радости.
  Викентий хорошо понимал его, потому что сам был таким.
  - Нет, - признался он.
  - Это не важно, - сказал самый старший так, чтобы самый младший заткнулся на эту тему. - Потом поймёшь.
  И хотя они говорили на безупречном русской языке, Викентий решил, что все трое иностранцы. Бывает так: человек говорит очень правильно, слишком правильно, словно у него были ещё более правильные учителя.
  - Проси все, что ты хочешь, - сказал тот, кто был среднего возраста.
  - Я не знаю, чего я хочу, - удивился Викентий. - Ничего не хочу... никогда не думал об этом...
  - Охотно верим, - улыбнулся молодой.
  - Нет, правда, - стал оправдываться Викентий. - Мне ничего не надо.
  Лишь бы отпустили, лихорадочно подумал он, лишь бы отпустили. Лицо у самого молодого в белом костюме вовсе сделалось насмешливым, мол, ты парень, загибай и не очень-то раздумывай, потому что всё равно ничего не поймешь.
  - Что-нибудь такого, сокровенного, - подсказал средний, а старший одобрительно кивнул, чем приободрил Викентия.
  Он один до конца понимал Викентия, но было такое ощущение, что стоит ему сказать, и судьба Викентия качнётся в любую сторону, даже независимо от мнения его спутников.
  - Да... так сразу и не скажешь, - согласился он под их требовательными взглядами. - Может быть, я хочу всё понимать? - спросил он у них.
  - Как?.. - удивлённо переспросил средний и посмотрел на старшего.
  Викентий окончательно стушевался, решив, что сморозил глупость. Разыгрывают они его - точно разыгрывают.
  - И всё? - удивился самый молодой. - Странный выбор.
  На лице у него вместе с улыбкой промелькнуло удивление.
  - Ну... а что? Это уже немало. Хороший выбор, - согласился старший, хотя и его лицо выражало недоумение. Ясно было, что он тоже от Викентия такого не ожидали.
  - Хороший, - подытожил средний и даже показал Викентию большой палец, мол, я тоже обладаю хорошим вкусом.
  - А можно узнать, почему? - поинтересовался самый молодой. - Как бы не по-человечески, иные чёрти что просят.
  - Я не знаю, - пожал плечами Викентий. - А чего ещё просить?
  Собственно, в его представлении жизнь была слишком сложной, чтобы угадать наверняка, когда что понадобится, поэтому следовало просить, если уж так получилось, самое простое, чтобы потом за это не спросили по полной, не заставили быть рабом или мокрушником.
  - Денег, - убеждённо подсказал молодой. - Деньги всегда нужны.
  - С деньгами хлопотно, - покривился на его речи средний, - отнять могут.
  - Кто отнимет-то? - удивился молодой чуть-чуть резче, чем следовало в данном случае.
  - Найдутся желающие.
  - Ну да, - согласился молодой.
  Они даже немного поспорили, только старший никак не среагировал, а смотрел на Викентия с нескрываемым интересом.
  И Викентий понял, что делает всё верно, мало того, что он произвёл на него хорошее впечатление и, похоже, угадал с желанием.
  - А женщины? - в качестве последнего аргумента напомнил молодой. - Женщины любят деньги.
  - Хм... - иронично произнёс Викентий.
  - Значит, личное счастье его ещё не интересует, - быстро, чтобы прекратить дискуссию, заключил старший. - Тоже правильно и очень мудро.
  - Пока нет, - счёл нужным объяснить Викентий. - Молод ещё.
  - В общем, я одобряю, - сказал самый старший, закругляя разговор, - человек хочет всё понимать.
  И так он это слово 'понимать' странно произнёс, с каким-то тайным смыслом, что Викентий подумал, что всё-таки чепуху сморозил, и ему стало стыдно в глазах этих странных людей. Может, вообще ничего не надо было просить, а скромно уйти. Но дело было сделано, отступать было некуда. Викентий ждал своей участи. Убьют, подумал он, точно убьют. По Москве последнее время прокатилась серия убийств. Вот и меня убьют, подумал, и моментально обессилел так, что собственные руки показались ему безвольными плетями, а ноги норовили подогнуться в коленях.
  Троица ещё перебросилась несколькими фразами, значение которых Викентий не понял. Речь шла о каких-то процентах. Молодой настаивал на пятидесяти восьми, средний говорил о пятидесяти восьми и трёх десятых а старший утвердил, как понял Викентий, пятьдесят восемь с половиной. 'Дадим лишний шанс', - сказал он, и они с ним согласились, потом вроде как с удивлением посмотрели на него.
  - Всё! - сказал самый старший. - Можете идти.
  - Ага.. - обрадовался Викентий тому, что легко отделался. - А-а-а?..
  - А дверь за вами, - подсказал самый молодой и улыбнулся, только от этой улыбки у Викентия по спине пробежал смертельный холодок - не улыбаются так, не в привычке это нормальных людей, так скалятся людоеды, отпускающие жертву.
  Он толкнул задом дверь, попятился и очутился в комнате с антикварным роялем и картинами, с которых на него с удивлением воззрились странные лица.
  
  
  Глава 3
  Предчувствие гибели
  
  1.
  - Филимон Демьянович... - робко произнёс высокий и худой человек с таким перекусом, что, казалось, нижняя челюсть - это что-то лишнее на его физиономии, и её можно спокойно изъять, и ничего не изменится - ни в природе, ни в выражении лица - натянутом и обиженном.
  - Чего тебе? - грубо спросил крупный, упитанный мужчина в модной рубашке кремового цвета, в полосатых шортах и пляжных шлепанцах на босую ногу.
  Он сидел в плетёном кресле, щурился на искусственное солнце и, вытянув волосатые ноги, наблюдал, как две нимфы плещутся в бассейне с подогретой морской водой. Воду качали прямо из Кольского залива, предварительно, конечно, очистив её от всяческих вредных примесей и обогатив кислородом. На стенах играли блики волн, искусственное солнце отражалось на небосводе, и всё было выдержанно в светлых бирюзовых тонах. Сквозь пальмовые листья виднелась холодная весенняя тайга. Холодный ветер насквозь продувал редкую тайгу и качал верхушки елей, и только в бассейне было тепло и уютно.
  - Привезли мальчишку, - тихо и вышколено ответил высокий, худой человек, даже не смея коснуться взглядом обнаженных женщин, а воротя голову в сторону.
  - Ага... - многозначительно кивнул мужчина и добавил: - Сразу бы так и сказал. Веди его в мой кабинет. Девочки! - он посмотрел на нимф, облизнулся, как кот на сметану, и хлопнул в ладоши. - До вечера я занят. А потом видно будет... - голос мужчины заметно подобрел, казалось, ему не хватало именно новости о мальчишке.
  - Ну папа... - с ударение на первый слог заканючила та, что была рыженькой и миниатюрнее блондинки. У неё на щеке темнела искусственная мушка.
  - Дела, девочки, дела... - Филимон Демьянович поднялся и вдел ступни в пляжные шлепанцы. - Вы пока здесь поплещитесь, - он кивнул на открытый бар с многочисленными бутылками. - Но особенно не увлекайтесь. Знаю я вас...
  - А можно что-нибудь покрепче? - спросила блондинка, крупная и сочная, и кокетливо посмотрела на Филимона Демьяновича.
  Собственно, глядя на неё, Филимон Демьянович чаще всего и облизывался, уж очень соблазнительной выглядела она - чувственная, с большой грудью, розовые соски на которой только увеличивались в воде. Рыженькую похудее он приглашал специально для контраста. Она ему нравилась в перерывах, когда он отдыхал от блондинки. Они у него гостили уже четвертый раз, и он неизменно оставался доволен: знают своё дело, немелочные, незлобные, несуетливые и главное - не сорятся между собой. Как раз то, что надо для отдыха. Обычно на второй день их отвозили в Мурманск и следили, чтобы они не якшались с портовым сбродом, а вели себя благопристойно. Для этого Филимон Демьянович платил им тройную цену и регулярно заставлял проверяться в ведомственной больнице МВД, где у него были большие связи.
  - Будет вам что-нибудь покрепче, - пообещал он, поворачиваясь на пятках и удаляясь к выходу из бассейна.
  - Ну вот... - разочарованно молвила рыженькая, которая была побойчее. Голос её громко разнесся над водой. - Теперь до ночи придется здесь торчать.
  - А тебе что плохо? - спросила блондинка и нырнула.
  Она вынырнула в тот момент, когда рыженькая ответила:
  - Нет... хорошо... но нам ещё не заплатили.
  - Да... - неопределенно ответила блондинка и поплыла к бару, которым можно было пользоваться, не выходя из воды.
  Прическа от воды у неё тут же пропала, но её точеные черты лица, напротив, заметно выделились, посвежели, и рыженькая даже чуть-чуть позавидовала. Сама она как раз не ныряла, чтобы не испортить прическу, потому что знала, что будет выглядеть, как облезлая кошка.
  - И мне налей! - крикнула она. - Чего-нибудь вкусненького, - она оттолкнулась от стенки бассейна и поплыла к блондинке.
  Груди у неё были маленькие, крепкие, словно персики, а кожа рыжеватая, с редкими веснушками.
  - Я не знаю, чего, - развела руками пышнотелая блондинка. Сама выбери, - она некоторое время рассматривала этикетки и выбрала водку 'империя'. - Прошлый рад сдуру напилась виски, только голова трещала.
  - А мне шампанского, - призналась рыженькая. - Я шампанское люблю.
  - Много твоего шампанского не выпьешь, - сказала блондинка. - Да и кислое оно.
  - Много ты, Машка, понимаешь, - с укоризной произнесла рыженькая, - сирота ты архангельская.
  - Ты, Дашка, смотри, не ляпни ему, - предупредила её блондинка и невольно посмотрела туда, куда ушёл Филимон Демьянович. Для него я дочь золотопромышленника Зыбина.
  - Почему? - с интересом уставилась на не рыженькая, на лице которой было написано, а вот возьму и ляпну, и что ты после этого со мной сделаешь?
  - Да он всего этого не любит, - поморщилась блондинка. - Хочет, наверное, забыть своё прошлое? Откуда я знаю? Все мы из одного говна вылезли, только одним повезло больше, а другим, как мы с тобой, - меньше.
  - Наверное, - беспечно согласилась рыженькая, допивая бокал и наливая себе новую порцию. - Эх, хорошо! - воскликнула она и поплыла на спине в противоположному краю бассейна.
  Рыженькая была единственной дочерью директора государственной школы. Так что хвастаться особенно было нечем.
  Блондинка посмотрела ей вслед и ничего не сказала, потому что давно ненавидела подругу, считая её конкуренткой.
  
  ***
  А между тем она оказалась права. Филимон Демьянович действительно когда-то был простым рыбаков в Гремихе. Жил в дощатом бараке и питался нерегулярно, потому что мать и отец беспробудно пили. Бригадирил одно время, пока квоты на вылов лососевых не сгубили бизнес под корень. Невыгодно стало ловить рыбку, и бригада разбежалась кто куда.
  Филимон Демьянович, тогда ещё просто Филя сгоряча побраконьерничал и через полгода попался - свои же сдали. Получил первый срок, отмотал, вышел, рассчитался с обидчиками и подался в Мурманск, где устроился матросом на средний посольно-свежевой траулер. Через год понял, что много таким образом не заработаешь, даже на однокомнатную квартиру не хватит. И как-то шкипер надоумил его продать по дешёвке новый трал на шестьдесят тонн улова. Трал стоил больше полутора миллионов. Пока капитан был в отпуске, а команда - на берегу, они его толкнули в полцены. Деньги поделил, и решил Филимон заняться торговлей пивом. Дело прибыльное, рассчитал он. Человек даже без лекарств может обойтись, а без пива - никак. Свой первый ларёк он поставил с умом в глубине квартала, в центре города, на пересечении трех дорожек. Никак этот ларек нельзя было обойти. Ноги сами несли к нему. И дело завертелось. Прежде чем его второй раз арестовали, он за сезон открыл ещё три десятка ларьков и приглядывался к магазину 'соки-воды', который находился на углу улиц Воровского и Софьи Перовской. Хороший магазинчик, на людном месте, как раз то, что надо. Он уже и с хозяином о цене договорился, дал задаток, осталось оформить купчую и заплатить оставшуюся сумму, как его второй раз арестовали. Шкипер заложил. Филимон, как человек бывалый, упираться не стал, во всем сознался и даже вернул с лихвой деньги в виде штрафа. Дали ему минимум минимума. Отсидел он своё вышел и понял, что надо жить по возможности честно, а там, где нет возможности, там не светиться и полагаться только на самого себя. От его прежнего бизнеса остался только тот самый первый ларек, но конкуренты не дремали, возили пиво из Санкт-Петербурга и продавали его на каждом углу. Филимон, который получил в тюрьме кличку Филя Большой, нашел шкипера и не убил его только потому, что тот откупился. Покалечил малость, этим и ограничился. Выпустил злость из себя и решил, что раз не может продавать любимый напиток, то будет его производить. Через полгода у него уже была маленькая пивоваренная компания 'Кильда' и стал он выпускать своё фирменное 'Кола', 'Мончегорское светлое, бархатное' и 'Ваенга-крепкое'. И так у него хорошо бизнес пошел, что через год он заметно приподнялся, а через три года мог позволить себе шикарный особняк с микроклиматом и бассейном в районе Мурмашей, которые считались санаторной зоной города. За огромными пятислойными окнами расстилались бескрайние сопки, заросшие низкорослой северной тайгой, а внутри дома был настоящий рай с бассейном, пальмами, лианами, кактусами и финиками, а ещё с настоящим зимним садом в огромной оранжерейной, в которой, помимо экзотических бабочек, обитали огромные, тяжеловесные моховые шмели, опыляющие экзотические цветы красного дерева из Южной Америки. И всё было бы прекрасно и хорошо, да конкуренты стали наступать на пятки, давить и творить непотребное в виде всяческих подлостей. Так, вдруг ближайший партнер Филимона Демьяновича - Женя Гавриков, с которым они рыбачили в юности, нежданно-негаданно потребовал свою долю бизнеса для того, чтобы организовать собственную фирму. Видать, жадность заела. И начали конкуренты возникать, как грибы в тундре. Через год в Мурманске уже существовало то ли пять, то ли шесть пивоваренных заводов всех мастей и технологий. А так как рынок был ограничен, а север есть север, городов здесь мало, военные базы на пересчет, то дела шли всё хуже и хуже. Приходилось свой товар возить в другие регионы, а это убытки и застой. Думал Филимон Демьянович, как бы перенести бизнес в глубинку России, да ничего толкового придумать не мог, потому что там уже всё было забито и поделено, к тому же мировой кризис в одночасье сделал всё население нищим. Впору было бросать пивной бизнес и начинать что-то новенькое, никем не опробованное, например, покрасить чёрной краской Северный полюс, чтобы он быстрее растаял, и шантажировать этим весь белый свет. Денег можно было срубить не меряно, но дело опасное понимал Филимон Демьянович, сразу возьмут под белые рученьки. Тут ещё кризис никак не кончался, хоть караул кричи. И ещё раз призадумался он. Полгода думал, ничего путного не придумал, и впору уже было отчаяться, как 'подвернулся' странный, если не сказать, что с левой резьбой мальчик. Взвесил все 'за' и 'против', Филимон Демьянович заплатил за него в рублях аж эквивалент пятнадцати тысяч долларов по докризисному курсу. Деньги были, конечно, небольшие, как раз столько Филимону Демьяновичу обходилось в месяц содержание чудо-домик, но Филимон Демьянович был прижимист и осторожен. Об этом мальчике давно ходили самые чудные слухи: то ли он экстрасенс, каких свет не видывал, то ли контактер, который может общаться с духами. Поэтому Филимон Демьянович немного трусил, пока поднимался к себе на третий этаж. За огромными окнами, дающими много света, расстилалась необъятная северная тайга, в которой ещё кое-где лежал снег, а в доме было тепло и уютно. Любил Филимон Демьянович свой чудо-домик и не хотел с ним расставаться, однако, как трезвомыслящий человек, не исключал и такого поворота событий.
  На последних ступенях ноги у Филимона Демьяновича совсем ослабли. Оробел он несказанно - шутка ли столкнуться в жизни с неведомым. Поэтому Филимон Демьянович, обычно самоуверенный, если не сказать, грубый и властный, вошел в кабинет робким и поникшим.
  Мальчик сидел за его огромным столом и играл в компьютерную игру.
  - Это вы, дяденька, меня вызывали? - спросил он негромким, но уверенным голосом человека, который привык к неожиданностям.
  Филимон Демьянович чисто интуитивно ощутил его правоту. Такое ощущение впервые возникло у него, когда он по малолетству попал в тюрьму и 'познакомился' со смотрящим по камере. Прописали его тогда весьма жёстко. Пот выступил на его лице, и он полез в карман за платком. Только бы не обмишуриться, думал он, нещадно потея.
  - Я, мальчик, я... как тебя зовут?
  - Паша, - просто ответил мальчик, не отрываясь от экрана ноутбука.
  - А меня Филимоном Демьяновичем кличут, не слыхал?
  Последнее у бедного Филимона Демьяновича вырвалось чисто автоматически. Он уже привык, что в городе его каждая собака знает, и поэтому, не стесняясь никого, ездил с тремя проблесковыми маячками.
  - Не-а... не слыхал, - на мгновение оторвался от экрана мальчик.
  Его огромная, как воротник опухоль с правой стороны головы, нисколько не волновала Филимон Демьянович. Она казалась естественным продолжением мальчика, и Филимон Демьянович не находил в ней ничего безобразного. Опухоль, так опухоль, совсем приемлемая для такого необычного мальчика. Может, в этой опухоли вся его сила? - предположил Филимон Демьянович.
  - Хорошо, - стеснительно признался он.
  Это его спасло от дальнейших неприятностей, потому что Пашка не сумел прочитать его мысли. Вернее, он их прочитал, но они были неинтересными, бытовыми, как у всех людей. Страха в этих мыслях было полно. А кто сейчас не боится в наше время? - здраво рассудил Пашка, не отрываясь от игры. Все боятся, словно на всех-всех нашло массовое помешательство. Все конца света боятся. Один военный моряк не боялся, даже когда его били, но ведь я его спас, и сейчас он плывет где-то в глубинах океана. Ах, жаль, не могу отправиться с ним. Как хорошо было бы встретиться с 'чёрным подводником'.
  - Ты, Паша, можешь не спешить с игрой-то, - деликатно и елейным голосом сказал Филимон Демьянович. - Я тебе этот компьютер дарю.
  Он очень боялся испугать мальчика. К тому же он не знал, как правильно себя вести с детьми.
  - Спасибо, - ответил мальчик, и, вздохнув, как взрослый, повернулся к Филимону Демьяновичу. - Я вас слушаю.
  Филимон Демьянович на мгновение закрыл глаза, мысленно сотворил молитву: 'Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя... яко на небеси и на земли...' и, собравшись с духом, выложил:
  - Главное, Паша, не волнуйся. Мы тебя так же быстро вместе с этим компьютером... - Филимон Демьянович кивнул на стол, - отвезём домой.
  - Мама спросит, где я взял компьютер, - честно сказал мальчик, и потому как он бросил взгляд на ноутбук, Филимон Демьянович понял, что попал в точку.
  Этот ход с ноутбуком он придумал сам, а ещё он припас шоколадный торт и всякие другие сладости и яства, кроме алкоголя, разумеется, даже детское шампанское приберёг.
  - А я с тобой тоже поеду и поговорю с твоей мамой и, я уверен, она разрешит тебе взять этот компьютер.
  - Спасибо, - сказал мальчик очень спокойно и с достоинством.
  От этой простоты Филимону Демьяновичу стало ещё хуже. Если бы мальчик сказал что-то другое или повел себя иначе, струсил бы или проявил наглость, или просто обрадовался бы, Филимон Демьянович разочаровался бы в нем мгновенно. Теперь же мальчик казался ему полным таинственной силы, которая стояла за ним - невидимая, но зримая внутренним ощущением. У Филимона Демьяновича было просто звериное чутье на такие вещи. Уж слишком много жадных и алчных людей он повидал на своём веку. А мальчик показался ему необычным, таких людей Филимон Демьянович ещё не встречал. Не было в нем алчности, как не было злости на этот мир за своё уродство.
  - Честно тебе скажу, Паша, ты мне нужен... - по старой тюремной привычке Филимон Демьянович едва не черканул себя ногтем по горлу.
  - Я уже понял... понял... - словно поощрил его мальчик.
  Он оставил компьютер в покое и повернулся к Филимон Демьянович.
  - Понимаешь, в чем дело... - Филимон Демьянович сам не знал, чего он хочет.
  Денег - это понятно, это самое последнее, как бы естественное, вытекающее из самого факта появления чудесного мальчика здесь. Но ведь этот чудесный мальчик может подсказать ему ход, который будет дороже всех богатств, которыми владел Филимон Демьянович, поэтому он осторожничал и выжидал. Пусть Пашка сам раскроется, решил он.
  - Может, вам нужны деньги? - спросил Пашка. - Но я никогда 'не брал' такие огромные суммы.
  Филимон Демьянович поразило слово 'брал', словно это был банк, где счёт открыт. А ещё его поразило то, что Пашка угадал его главную мысли. Не думал Филимон Демьянович о ней, она сама жила внутри него.
  - Что ты! - воскликнул Филимон Демьянович. - Что ты! Бог с этими деньгами. Ты мне что-нибудь присоветуй, куда мне свой бизнес повернуть.
  Сказал он это очень по-взрослому, потому что по-другому не умел, и подумал, что мальчик ничего не поймет.
  - Бизнес... - как эхо повторил мальчик и вдруг отключился.
  Это был так явственно, что Филимон Демьянович испугался. Случись с мальчиком что-либо у меня в доме, я ж потом не отмоюсь. А вдруг он припадочный? Вдруг у него изо рта пена пойдет?! Но через мгновение мальчик пришел в себя и сказал:
  - Бизнес ваш развалится. Средств не хватит. Человек, который меня сюда привез, работает на Гаврикова.
  Филимон Демьянович покрылся холодным потом. Он давно подозревал, что кто-то из своих сливает информацию компаньону, с которым они уже давно не ладили, но никак не предполагал, что это будет Саша Зимин, которого он самолично подобрал в Красщелье, где запустение и развал достигло таких размеров, что люди ели размолотые рыбьи головы, а хлеба не видели годами. Эти же размолотые головы использовались в качестве добавки в еду скотине, и молоко в Краснощелье пахло рыбьим жиром. Хозяйство деревни уже лет десять как было натуральным. В качестве денег использовалась рыба, домашняя скотина, олени и продукты тундры. Саша Зимин был болен желудком. Филимон Демьянович его вылечил, заставил ходить в школу, а потом и в местный университет. Получился прекрасный менеджер 'по связям с общественностью', а также человек для особых поручений, когда требовалось соблюсти конфиденциальность. Казалось, Зимин предан душой и телом. Ан, нет! Чем же его Гавриков купил? - страшно удивился Филимон Демьянович. Ведь у него же всё есть! И тут он вспомнил, что пропустил и не углядел - красавицу дочь Гаврикова! Филимон Демьянович как молнией ударило. Значит, у Зимина есть тайная страсть, на которой его и подловили. Он даже присел на диванчик напротив стола и съежился. Жизнь ещё раз наградила его оплеухой. Непростительный промах, подумал, он. Теперь у Жени Гаврикова на меня компромат. Что же делать?! Что же делать? - запаниковал он.
  - Вы главное не волнуйтесь, - очень по-взрослому сказал мальчик. - Всё ещё можно исправить, - и протянул, как показалось Филимону Демьяновичу, крохотный кусочек бечевки.
  - Что это?.. - спросил он, беря бечевку с большой опаской.
  В тот момент, когда он спросил, по бечевке пробежал голубоватый сполох. От испуга Филимон Демьянович уронил бечевку на пол. Во-первых, этот крохотный кусочек оказался чрезвычайно тяжелым, как гиря из свинца, а во-вторых, в том месте, где она упала на ковер, возник словно легкий, завораживающий дымок. Филимон Демьянович вопросительно уставился на мальчика. В голове до звона в ушах воцарился небольшой бардак.
  - Вы не бойтесь, - сказал мальчик. - Если 'пескожила' сжать в кулаке, то можно стать невидимым.
  - Что ты говоришь такое? - удивился Филимон Демьянович.
  И действительно, 'пескожил' очень походил на песчаного червяка, на которого в деревне ловили рыбу. Стоило его взять в руку, как во-первых, он нагрелся и стал почти невесомым, а во-вторых, Филимон Демьянович с удивлением отметил тот факт, что не видит собственно руки.
  - Это он от тепла таким делается, - пояснил мальчик.
  - Спасибо... - загробным голосом ответил Филимон Демьянович, и нога, которая касалась правой руки, его тоже стала невидимой.
  Конечно, Пашка не сказал, где раздобыл 'пескожила'. Произошло это ещё в Гремихе, когда на капитана третьего ранга Волыка напали бандиты. Там-то он его и обнаружил. Кто-то в потасовке выронил.
  - Спасибо... - сказал Филимон Демьянович, ещё не зная, что ему делать с таинственным 'пескожилом'.
  Но потом сообразил: 'Это ж я невидимкой могу стать!' Слава Богу, все проблемы решены.
  
  ***
  Женщины в бассейне были напуганы тем, что кто-то огромный, толстый, как им показалось, зашёл в помещёние и даже отпил из бокала блондинки. Они с визгом выскочили из воды и спрятались в душевой.
  - Свят, свят, свят... - шептала блондинка, то бледнея, то краснея.
  Рыженькая тихо плакала, свернувшись в углу калачиком.
  Филимон Демьянович лично отвел Пашку отвезли домой. Поговорил с матерью, а на следующий день она уже работала не оператором приема корреспонденций, как громко именовалась её должность на почте, а начальником отдела информации в форме 'Кильда'. А ещё через день, они переехали в большой светлый дом, построенный по норвежскому проекту, и за это дом было заплачено на десять лет вперед.
  
  2.
  Волык чувствовал, что отныне ощущение счастья у него не связано с женщинами. И это чувство озадачило его. А с чем именно связано, он так ещё и не понял. Когда-то ему казалось, что вся жизнь заключена именно в них. Секс? Да, пожалуй, но это не счастье, рассуждал он, этого мало. Это слишком просто и переменчиво. Он нашел единственное подходящее слово - самодостаточность. Но было и ещё что-то, что стояло за порогом квартиры. Огромное, бескрайнее, замерзшее в пространстве, где солнце катится целых двенадцать часов - от Чукотки до Москвы - Родина! Вот единственно кому стоило служить. Вот единственно, на что стоило положить свою жизнь. Эта мысль зрела у него ещё в военном институте, но потом он её за жизненной суетой забыл, а теперь она снова вернулась в тот момент, когда он стал понимать свою специальность и своё призвание.
  Несколько минут он постоял в коридоре, глядя на фото своего первого экипажа, вспоминая, кого уже нет в живых. Серега Марфин остался на 'Курске', Андрей Суховей, механик - лежит у мыса Желания Новой земли. Колька Сварский пропал прямо с экспериментальной подлодки 'Морской конек' на глубине пятьсот метров при невыясненных обстоятельствах. Подлодка вернулась, а Кольки нет. Командира заподозрили во лжи, а экипаж в сговоре. Однако когда выяснили, что подлодка согласно приказа ни разу не всплывала и как погрузилась в бухте Сысова, так и, вернувшись, всплыла в том же самом месте, то причиной исчезновения Сварского посчитали 'необъяснимой стихийной силой'. Так это тогда называлось. Но нервы экипажу и командиру успели помотать так, что из них больше никто не плавал - всех списали. Вот эту 'силу' Александр Волык, можно сказать, и постигал руками и головой, и для этой 'силы' была создана самая тайная в мире флотилия подлодок. Они даже базировались не у центральных пирсов на виду у всего города, а в специальном подводном гроте бухты Сысова. Грот изнутри был экранирован системой торсионных генераторов и напичкан всякой прочей электроникой, делающей грот невидимым для всех мыслимых и немыслимых способов обнаружения. А охраняли эту бухту так, как охраняют только Кремль, и защищали от информационного проникновения со всей тщательностью, на которую были способны. О самой флотилии, которая носила кодовое название 'Гром', в мире знали не больше тысячи человек, считая экипажи. А о том, чем занимался Волык - от силы человек двести. Впрочем, как известно, то, что знают двое, знает и свинья.
  Волык полез в холодильник, забыв, что он отключен. Пришлось топать в магазин. Белоусова на лестничной площадке уже не было. Из-за двери его квартиры доносились всхлипывания. Грозный мужской голос что-то бубнил - голодный Белоусов учил Лору жизни. Волык почему-то ускорил шаг - не любил он женских слез. Особенно в последние годы. С Ленкой они ссорились беспрерывно - по малейшему поводу. Может быть, им не хватило терпения? Но и терпеть уже не было сил.
  Распахнул дверь и выскочил на улицу. Только теперь он ощутил восторг от свежего морского воздуха и вдохнул его полной грудью. Солнце ватным шариком присело над горизонтом. Темные тучи неслись наискосок в сторону Святого носа. Накрапывал мелкий дождь. Было промозгло и холодно, крыши блестели, дома с выбитыми окнами давно приуныли. В общем, все, как всегда, и во веки веков. И слава богу, подумал он, ощутив вдруг всю незыблемость бренного земного существования. Вот, пожалуй, то, что я искал, подумал он со странным чувством, от которого по спине побежали мурашки, вот, что мне нужно.
  Сразу после 'дзержинки' Волык мог попасть в Крым, где возрождали Балаклавскую базу и флотилию подлодок. Но он предпочел север и не только потому что на Черном море не было атомных подлодок и не потому в Североморске за ним числилась трехкомнатная квартира, а потому что любил север и жить без него не мог. Два года до женитьбы он вспоминал, как 'золотой век'. Не уезжал в положенный отпуск, а отправлялся в тундру. И неправда, что из Иоканги нельзя уйти пешком. Волык добирался до плато Кейв и даже один раз столкнулся с кольским снежным человеком. А может быть, это был какой-нибудь одичавший грибник? Волык так и не разобрал: в распадке кинулось бежать какое-то длинноногое существо и словно испарилось, только лохматая голова пару раз мелькнула меж валунами. Больше снежного человека Волык не видел, хотя один раз, когда рыбачил на порогах Иокаганги, отчетливо почуял - его тяжелый, животный запах. Рассказывали, что на Сейдозеро он обитал в таинственных пещёрах. Но в Кейвы, а тем более на Сейдозеро Волык так и не выбрался - жена не пустила. Ладно, порой думал он, вот разгребусь, вот кризис кончится. Хотя в глубине души понимал, что разгребстись накануне мировой войны, которая ощущалась все явственнее, никак не удастся, а кризис давно стал перманентным и к нему, как к культе, все привыкли, хотя китайцы уже во всю хозяйничали в восточной Сибири и японцы - на Курилах. И считай, самой страны не было - а он ей всё служил и служил.
  Три раза Волык проходил по Поною до самого Белого моря. Жил в брошенных рыбацких деревнях. Питался ухой, ягодами и грибами. Обрастал, как леший. Потом уже Ленка старательно приучала его к цивилизации и югам, но так и не приучила. Не успела. На юге Волык ходил, как вареный, потел, краснел и мучился головными болями. Кожа слезала с него, как чешуя с ошпаренной рыбы. Даже зимний Сочи ему не нравились, потому что там было слишком много цивилизации, водки и коньяка. Но, конечно, не из-за этого, а из-за рафинированности юга и буйности зелени. Ленка этого не понимала и только злилась, хотя происходила из семьи учителей. Но скромность и терпение ей были чужды. Теперь-то уже ясно, что они разные люди, только от этого не легче.
  В гастрономе Волыка встретили пустые прилавки и скучающая продавщица Вера. Он взял по карточке хлеба, купил минеральной воды, которая стоила, как водка, и заглянул кулинарию, где с удивлением обнаружил самые лучшие в мире котлеты. Набрал с таким расчетом, чтобы хватило на вечер и утро, и вернулся домой. Растопил в самой большой сковороде масло, бросил на неё все двенадцать штук и под звуки скворчащих котлет принялся перечитывать рукопись деда. О Светке он уже не думал. Его интересовал вопрос, когда началась работа над системой 'куколка', хотя механизм этого явления не был ясен до сих пор, как не ясен принцип нелокальности.
  В Мытищах ему, как и другим, курсантам почти ничего не объясняли, а лишь учили пользоваться его свойствами. Должно быть, учёные сами до конца не понимали механизм явлений, называя его оружием 'седьмого измерения', а так как политическая ситуация была критической, то 'куколку' использовали, как умели, точнее, как научились. Даже отсрочка изучения её свойств, оказалось, имеет значение, так как время для оружия 'седьмого измерения', оказалось, играет существенную роль, делая его все проникающим с увеличением масштаба. Градации масштабирования - главная проблема аппаратной реализации. Схемы, которые были использованы, являлись строжайшей тайной. Поэтому на кассетах устанавливались системы самоуничтожения. А операторов 'куколок' называли ещё 'кукловодами' в хорошем смысле этого слова. В среде подводников их дразнили собачниками, потому что 'куколок' ещё называли 'собаками', которых водили на поводке. 'Куколка' знала только своего хозяина. В одной кассете помещалась одна 'куколка', настроенная на одного 'кукловода'. С изменением масштаба в пространстве и во времени увеличивалось число 'куколок', то есть возникал эффект нелокальности. Как это происходит, до конца не было ясно, но предполагалось, что 'куколки' имеют свойство перехода из корпускул иных пространств, то есть проявлялись скрытые свойства системы. При максимальном масштабировании возникала сетка 'куколок', от внимания которых не ускользала ни одна деталь, что приводило к проблеме обработки информации, но это уже была чисто техническая задача.
  'Противостояние под водой началось ещё со времен карибского кризиса, когда американцы гоняли наши дизельные подлодки, как головастиков в луже. Отставной вице-адмирал Филипп Бешани даже не подозревал, насколько он был близок к истине, утверждая, что анализ радиоперехвата говорит о том, что 'Скорпион' был потоплен советскими кораблями, точнее К-133. По идее, за К-129, погибшую в Тихом океане, надо было бы потопить 'Суордфиш'. Но подвернулся 'Скорпион'. Он настолько обнаглел, уверившись в своей безнаказанности, что посмел приблизиться на пистолетный выстрел - меньше двадцати миль. Это был уже вызов. Командиру К-133, то бишь мне, было приказано 'пасти' неприятеля. Тогда я тоже думал, что мы хотим отомстить за К-129. Это тоже было правдой. Но была ещё и другая правда, о которой никто не знал и не догадывался. У меня же стояла задача не допустить американскую подлодку ближе, чем на двести миль к нашим научно-исследовательским судам. Вначале не понимал, что это значит. Только через полгода мой друг, которого теперь уже нет в живых, проговорился по пьянке: 'У нас в том квадрате было назначено свидание с НПО' . Больше он ничего не сказал, а на следующий день прибежал, ещё не протрезвевший, и умолял забыть его слова. Я понял, что мы прикоснулись к государственной тайне - к тайне тайн. По этому поводу мы снова выпили и к тому разговору больше не возвращались. У него было двое детей, красавица жена, и я не хотел им ничего плохого. Мой друг дослужился до высоких чинов, сделал прекрасную карьеру, прожил счастливую, полноценную жизнь и умер в окружении домочадцев. Пятьдесят лет я хранил тайну. Теперь, когда я одной ногой могиле, я расскажу, как все было.
  До сих пор не понимаю, почему, но мы знали точный маршрут 'Скорпиона' и следили за ним. Секретная информация приходила из центра слежения в Североморске. Наша экспедиции состояла из двух научно-исследовательских судов: 'Сергей Вавилов', 'Петр Лебедев' и судна-спасателя подлодок - 'Армавир'. Всё шло, как обычно: в расчетное время появилась чужая подлодка, походила, послушала и должна была уйти восвояси. Существовало негласное правило, некий 'договор джентльменов' - не заходить в двухсотмильную зону вокруг подобных экспедиций. Мало ли что может упасть на голову. Однако чужак вдруг прямым ходом направился к нашим надводным судам. Командир подлодки не мог не знать, что такие соединения прикрываются подлодками противника, значит, он действовал целенаправленно в соответствии с приказом своего командования. К этому времени мы уже висели у него в мертвой зоне на хвосте. Тогда всех этих дистанционных гидрофонов, выпускаемых на тросе, ещё не существовало. Однако, похоже, он нас всё же обнаружил, потому что развернулся на сто восемьдесят градусов и решил то ли послушать, что происходит у него за кормой, то ли атаковать. Больше мы ждать не могли. В 18:56 я скомандовал: 'Пли!' Дистанция была дуэльная - десять кабельтовых. Мы рисковали угодить под собственный же удар. Ядерная торпеда в 'Скорпионе' не сдетонировала. Обошлось. Наша торпеда ударила точно под рубку. Картина катастрофы была точно такой же, как и на 'Трешер'. На этот раз медали и ордена нам вручали без оваций и газетной шумихи - тихо и келейно'.
  Так вот за что дед получил звезду, подумал Волык и закрыл тетрадь. Вот где собака зарыта. Я-то думал, что это только мы такие умные. Выходит, это ещё началось в далеких шестидесятых. А все эти рассказы о 'квакерах' в девяностых - сплошная дезинформация, призванная запутать американцев. По версии военных 'квакеры' появились в начале шестидесятых и квакали по океанам до конца века, сопровождая атомные подводные лодки во всех уголках мирового океана. Потом явление пошло на убыль и постепенно затихло - без всяких видимых причин. Лаковая версия, посмеивались 'квакеры', но поддерживали начальство в высоких кабинетах или в лучшем случае отмалчивались. А ведь у каждого наверняка своя версия, думал Волык. Был даже выпущен хорошо режиссированный документальный фильм, который Волык смотрел раз двадцать, пытаясь уловить логику событий. По этой логике выходило, что ничего из ряда вон выходящее не произошло и явление океанских 'квакеров' само собой рассосалось и исчезло. Вдруг Волыка озарило: а ведь с настоящими 'квакерами' договорились. Как это произошло - большая, большая и очень большая государственная тайна. Американцы, видать, тоже с кем-то подобным нашли общий язык и даже втайне опробовали новые технологии на противнике, иначе, как объяснить череду катастроф на флоте, взять хотя бы тот же самый 'Курск'. Шикарное оружие, воздействие которого с легкостью можно списать на технические неполадки. Выходит, мир в начале века стоял на грани мировой войны? Такой вывод, его как специалиста, совершенно не удивил и тем более не испугал. Просто две стороны договорились, не называя имен, причин и обстоятельств, а таким специалистам, как Александр Волык, даже не намекнули, что система 'куколка' связана с явлением 'квакеров'. 'Куколку' же позиционировали в качестве новой акустической системы, построенной на принципиально иных, почти антинаучных принципах. Эти принципы завуалировали и изящно связали с классической наукой, примерно так, как одну теорию объясняют другой теорией. Однако загвоздка заключается в том, что ни одна из них не была доказана. Впрочем, по задумке высокого начальства таким офицерам, как Волык, это не положено было знать, ведь они были просто эксплуатационниками на своих подводных систем.
  В своё время его подучили в Москве, дали очередное звание и как специалиста направили начальником суперзакрытого отдела номер сто двадцать три на Северный флот. Собственно, туда, куда он просился, потому что ему было страшно интересно работать на острие науки. Таких офицеров, как Александр Николаевич Волык, на флоте называли 'квакерами'. Целых два года Волык был, мотался по дивизионам, собирал информацию об аномалиях и отправлял её в Москву. Четыре раза специально ходил в Атлантику слушать 'квакеров'. Он так и не узнал бы побочную сторону нового оружия, если бы однажды совершенно случайно копаясь в штабных архивах, не наткнулся на интереснейший документ: докладную об инциденте на Белом море 2002 года. Вначале Волык не понял, как и почему она затесалась в служебном архиве. Смысл этой докладной сводился к тому, что при переходе из Северодвинска в Североморск подводной лодки 'Витязь' серии 945 на борту появился незнакомый человек и так же внезапно исчез. Инцидент, как было сказано в докладной, продолжался семь минут. Разговаривал человек по-русски, без акцента. Никаких последствий он с собой не принес, и подлодка, насколько знал Волык, благополучно функционирует до сих пор. Он даже побывал на ней и расспросил главного механика, который наблюдал 'чёрного подводника' и даже пытался вступить с ним в контакт.
  - Да, собственно, рассказывать нечего, - сообщил главный механик, на котором, по сути, держалась вся подлодка. - Он появился из реакторного отсека. Я как раз проводил инспекцию трюмного отсека, когда услышал странный звук.
  - Какой?
  - Так обычно открываю бутылку с шампанским. Я ещё подумал, убью, если механики с собой на борт пронесли. Выскакиваю, а он стоит возле третьего компрессора высокого давления и смотрит на манометры.
  - А какой он был?
  - Да в нашей РБ , стриженный под ноль. Лет двадцати пяти. Я подумал, новичок. Нет, офицер, только моложавый. А потом пригляделся, а у него вместо ИДА-59 , какая-то оранжевая коробка висит, и вообще, а шея офицерским кашне повязана. Я и спросил: 'Что с тобой?' Я сам думаю: 'Неужели у доктора всё это время лежал?'
  - Ангина... - ответил он мне и пошел в сторону ЦП .
  А за ним ледяная волна, словно океан хлынул. Вот тогда я и перетрусил. Не верите, я ведь два раза горел в отсеках и так не трусил. А здесь струсил.
  - А почему?
  - Что-то в нем было такое, что трудно передать словами.
  - Ну а все-таки?
  - В общем, люди такими не бывают.
  - Какими?
  - Ледяными...
  - То есть холодными?
  - Так точно, как ледышка.
  - А что дальше?
  - Да говорят, дошел до старпома и растворился в воздухе. Старпом тоже струхнул. Командира на мостике не было. Стали выяснять, кто так мог пошутить. Ну, конечно, ничего не выяснили. Объявили готовность 'три'. Отсмотрели в отсеках. Естественно, никого. Так и дошли на одних нервах, без сна и отдыха. А теперь объясните, что это было?
  - Не знаю. Но вам повезло, - твёрдо сказала Волык.
  К тому времени у него начала складываться своя теория происходящего. Эта теория не укладывалась в материалистические рамки науки, которую изучал Волык, поэтому он об этих своих выводах помалкивал и даже не делился с женщинами в момент откровения. Опасно было делиться. Страшными были его выводы и попахивали мистикой. Какие уж здесь откровения.
  - Во всех остальных случаях, когда появлялся 'чёрный подводник' подлодки погибали.
  На это раз главный механик перекрестился.
  - Вы сказали, что инцидент длился семь минут, а за семь минут можно пол-лодки обежать.
  - Естественно, только я по давней курсантской привычке на часы посмотрел, когда пробка из бутылки вылетели. Отметил начало события и, естественно, конец его. Так вот время растянулось примерно на пять лишних минут.
  - А система 'куколка' у вас уже стояла?
  Старший механик замялся. Он посмотрел на Волыка, как на врага народа.
  - Говорите, мне нужно это знать.
  Он пытался связать две теперь уже почти очевидные вещи: 'куколка и 'чёрного подводника'. Версия более чем крамольная. За одну такую версию могу их флота турнуть. Но естественно, Волык был не дурак и высокому начальству свои домыслы не докладывал. Если это из разряда электромагнитных и плазменных явлений, то этим должны заниматься учёные, а мне знаний не хватает, думал он, хотя, конечно, засел за соответствующие учебники и из интернета не вылезал, но все его потуги, ровням счётом, ни к чему не привели. Не было в теории ничего подобного, не могла она объяснить даже простейшие явления, а здесь в довершение ко всему ещё и 'чёрный подводник' нарисовался. Связь же его и системы 'куколка' не просматривалась даже чисто теоретически. Получалось, что не было никакой связи, разве что только чисто метафизически, но это уже было из области психологии. И если бы Волык с этим пошёл бы к начальству, то его списали бы, как сумасшедшего, и точка. Значит, оставалось одно - накапливать информацию и анализировать.
  - Стояла... - выдавил из себя главный механик. - Но я вам ничего не говорил.
  Ну естественно, подумал Волык, всего лишь подтверждение моей версии.
  - Я не упомяну в отчете эту историю, - пообещал Волык. - Об этом никто не узнает, и ваша фамилия нигде не будет фигурировать.
  - Слава богу... - аж вспотел главный механик, и Костя подумал, что от таких привидений можно сойти с ума. - Я ведь после этого поседел, - признался он. - Водкой только и вылечился.
  Он с надеждой посмотрел на Волыка, мол, объясни мне, и я вздохну с облечением. Но Волык, естественно, ничего не мог сказать по этому поводу. Нельзя было ничего говорить. Всё это можно закончиться соответствующим рапортом главного механика, потому что он по роду службы мог быть из программы 'квакеров'.
  Они расстались почти друзьями, правда, в глазах главного механика застыло вопрос, правильно ли он поступил, говоря о системе 'куколка', ведь за одно это могли списать с подлодки. Могли списать даже за упоминание о 'чёрном подводнике'. Но почему-то главного механика сия судьба миновала. Может быть, наверху решили, что человек 'дошел до точки' после автономки, и пожалели. Ведь классного механика днем с огнем не сыщешь, поэтому и закрыли глаза на его 'чёрного подводника', тем более, что его видел не только главный механик. Это уже потом сопоставили случай на 'Витязе' и случай на 'Морском коньке', а вот сделали ли вывод, Волык не знал, по крайней мере, ему об это мне докладывали.
  Действительно, система 'куколка', разработанная в конце девяностых и опробованная в начале следующего века, официально никак не связывалась с 'квакерами'. Почему доводка продолжалась так долго? Скорее всего, возникали причины посложнее, чем неполадки, например, в ядерной установке с ЖМТ , технологии которых отрабатывались не один десяток лет. И благо, что уложились лет в тридцать-сорок. Видать, новые открытия были на грани неведомого, и прикладная и теоретическая науки не могли объяснить происходящего. Сколько они за собой потянули открытий? - рассуждал Волык, известно только высокому начальству. И чем ещё новеньким напичкают подлодки - это вопрос времени.
  Но все равно, 'куколка' - это одно, а 'квакеры' - это другое. Вот почему странная докладная 'затерялась' в архиве. А значит, в отчет можно было не вносить истории с 'чёрным подводником'. Хотя ещё как поглядеть, может, лет черед двадцать этот факт станет важным звеном в каком-нибудь расследовании, могут и спросить, а почему ты Александр Николаевич свалял дурака. Не объяснишь же потомкам, что такие ситуации зависят не от тебя, а от вышестоящего начальства и что ты всего лишь винтик в огромной машине под название военно-морской флот.
  Через два года сто двадцать трети отдел внезапно расформировали. Все документы приказано было сдать в центральный архив. Почему так произошло, известно только одному Богу и высшему начальству, любили шутить в узком кругу 'квакеров'. Утешала мысль, что это не извечный русский бардак, что наверху понимают, что делают, и понимают больше, чем говорят. Волык же получил назначение на новую подлодку 'Пингвин' отдельной бригады подводных лодок особого назначения - ОБПЛОН. Самое интересное, оказалось, что ОБПЛОН подчиняется не ВМФ, а ГРУ . Это уже потом, когда в функции ОБПЛОН расширились, её передали ВМФ, а вначале было ГРУ и наисекретнейшие задания.
  До сих пор Костя думал, что принадлежит ко второму поколению квакеров. Но оказалось, не ко второму, а к третьему. Да! - удивился он и перевернул котлеты, а предки-то наши вовсе не дураки. Ишь ты!
  Утром следующего дня, в сереющих сумерках рассвете его едва не убили. Дело было так: когда Волык выходил из подъезда, кто-то, как показалось ему - большой и грузный, шагнул в темном тамбуре из-за дверного косяка и ударил по голове с такой силой, что из глаз полетели искры. Так сильно Волыка били только на танцплощадке в Выборге, когда он со своим другом Владимиром Пузаковым бегал в самоволку. Спасло его только то, что он вместо фуражки надел зимнюю шапку. Человек подхватил его и поволок к машине, стоящую у крыльца. Откуда-то выскочил второй, и они стали заталкивать Волыка в багажник. Все, понял Волык, сейчас сбросят в Иокангу, и пиши пропало - вынесет за острова, и никто никогда не найдёт. Крабы сожрут. Должно быть, из-за Светки Заготовой. Больше не за что. Врачиха была последней, с кем он спал. Однако он очень удивился, признав в тащивших его людей - вчерашнего студента и белесого человека с перекошенным ртом и цепким взглядом. Ещё больше он удивился, когда студент, утробно охнув, рухнул на колени и из его рта ударила струя крови. Белесый человек тоже куда-то делся, и Волык некоторое время преспокойно возлежал в багажнике, свесив ноги и созерцая бледнеющий небосвод над Островным. Потом началось: появились собаки, очень много кричащих людей, и Волыка, бережно, как младенца, достали из машины. Только тогда он начал что-то соображать и увидел на земле два трупа, с торчащими в спинах огромными ножами. Как объяснил ему следователь Авросян, это были не ножи, а самые что ни на есть настоящие мексиканские мачете, к тому же заточенные, как бритва. Откуда на холодном севере мачете, Волык следователю Авросяну объяснить не мог. Вначале он терпеливо отвечал: 'Я южнее Сочи в жизни не бывал' и порывался отправиться в экипаж. Но его мучили вопросами и даже исподтишка осмотрели квартиру. Что в ней можно было увидеть? После ухода Ленки, она в прямом и переносном смысле была пуста, хоть шаром покати. В шкафах пустые тремпели, на мебели месячная пыль, за стеклами голые полки. Ленка умудрилась забрать все тряпки - за каждый поход Волыку полагалось часть зарплаты в иностранной валюте, и Ленка её вдохновенно тратила в югах на всякие шмотки и безделушки.
  - Товарищ следователь, у нас экипажи в Южной Америке на берег не сходят!
  - Это само собой... - понимающе кивнул следователь Авросян. - И все-таки?
  Волык посмотрел на него, как на идиота, и вдруг понял, что следователя Авросяна такая должность задавать глупые вопросы.
  - Может, кто-нибудь подарил?
  - Мачете? Тоже мне экзотика!
  - Ну а все-таки? - гнул своё следователь.
  - Да, подарили! - вспыхнул Волык. - А я воткнул их по рукоять в спины своим убийцам, а потом меня кинули в багажник.
  - А с нападавшими вы знакомы? - быстро нашелся следователь.
  - Конечно, нет, - так же быстро ответил Волык.
  Если бы он рассказал, при каких обстоятельствах видел студента и белесого человека, ему бы точно сегодня было не попасть на 'Пингвин'. Пускай военная прокуратура и контрразведка сами разбираются, подумал он ехидно. А моя задача американцев прищучить и расплатиться за 'Полтаву'.
  - Вы мне что-то не договариваете, - устало сказал следователь Авросян, закрывая пухлую папку с бумагами, - кто их так? Это ж какой силой надо обладать, чтобы проткнуть человека насквозь.
  - Не знаю, - пожал плечами Волык, морщась от боли.
  Голову ему даже не перевязали, потому что перевязывать было нечего - просто на лбу, в том месте, где на шапке была кокарда, у Волыка выросла огромная шишка. Врач прикладывал к ней грелку со льдом.
  - Ваше счастье, что они попали в лоб, а не по виску.
  - Темно было.
  - Дело не в темноте.
  - Лоб у меня крепкий, - согласился Волык.
  Следователь поморщился:
  - Не-а-а... Били вас ломиком. А ломику, как вы понимаете, все равно куда попасть. Так что, считай, повезло. Кому вы дорогу перешли?
  - Не знаю, - признался Волык.
  - Может быть... здесь замешана женщина? - проникновенно спросил Авросян и, как гусак, вытянул короткую шею.
  - У меня женщины незамужние, - постным голосом сообщил Волык и подумал о Светке.
  - Вот я об этом и говорю, - настаивал следователь Авросян. - Ревнивый поклонник. Как мужчина мужчину, я вас понимаю.
  - Я никому дорогу не перебегал, - ответил Волык и в знак непонимания пожал плечами.
  Не будет же он рассказывать, что деликатно дает своим подружкам спать с кем угодно, абсолютно никого не ревнуя, потому что жизнь такая - морская, муж в океан, а жена - в ресторан.
  - Верю, потому что они вас хотели ещё и того... - сказал на прощание следователь.
  - Чего... - полюбопытствовал Волык, - неужели изнасиловать?
  - Типун вам на язык, - не оценил шутку следователь Авросян. - Закодировать! При них баллончик нашли с паралитическим газом, шприцы и ещё какое-то лекарство, которое мы пошлем на экспертизу. Но уже ясно, что это психотропное вещёство.
  - А-а-а... - догадался Волык, - у вас уже были такое случаи?
  Следователь Авросян с любопытством посмотрел на Волыка:
  - Неважно. Удивительно то, как они вообще попали сюда в гарнизон, где дорог-то нет. Но не волнуйтесь выясним.
  - А чего мне волноваться? - удивился Волык, - я завтра в море.
  Комендантская служба на Островном была поставлена хорошо. Всякий незнакомый человек в гарнизоне проверялся на наличие документов. Да и как сюда попадешь, кроме как по морю или по воздуху, но гражданские пароходы не ходили последние два года и вопрос открытия навигации ещё не был решен. А гражданских по воздуху не возили. Это значило, что нападавшие местные. А куда они собирались везти Волыка, одному Богу известно.
  - Повезло вам, - заметил Авросян.
  - Почему?
  - А они не собирались вас никуда увозить, скорее всего, до ближайшего тихого места.
  - Зачем? - спросил Волык.
  - Выпотрошили бы... - объяснил Авросян, и добавил на недоуменный взгляд Волыка: - в смысле мозги... ну и сами понимаете последствия. Нашли бы года через два, если, конечно, росомахи не сожрали.
  - Да, удивительно, - отстраненно согласился Волык, потому что ещё не пришел в себя.
  Значит, это никакая не Светка, с облегчением подумал он. А я её подозревал. Может быть, Зинка со столовки? И вдруг вспомнил, что видел ещё кого-то. Да почему кого-то?! Того странного мальчишку, с опухолью на шее! Мальчишка этот убегал в сторону Дома офицеров. Но не мог же он, в самом деле, убить? Должно быть, у Волыка сделалось такое удивленное лицо, что врач спросил:
  - Вам не плохо? - и суетливо потянулся к сумке с лекарствами.
  - Нет, нет, - ответил Волык, окончательно приходя в себя.
  Черт знает что! - подумал он. С призраками я ещё не сталкивался. В этом отношении военным везёт меньше, чем гражданским. Поэтому весь его опыт ограничивался чужими байками. А между прочим, в этих историях не все понятно, и Волык, конечно, не включал в свои отчеты сообщения о 'чёрном подводнике', который появлялся на подлодках после установки на них системы 'куколка'. По инструкции он должен был собирать информацию только о 'квакерах'. Но в неформальной обстановке за бутылкой ему рассказывали все подряд - что надо и не надо, и иногда от услышанного его пробирал мороз. Выходило так, что вот это что-то присутствует совсем рядом - руку протяни, но ничего не получается, а когда не надо, проявляется само собой. Поди разберись, где мистика, а где реальность. Очень скоро он стал пугаться собственной тени.
  - Вернетесь из плавания, я вас вызову, - пообещал следователь, не замечая ничего вокруг, кроме собственной умозрительности.
  Наконец в двенадцатом часу прислали машину, и Волык под жалостливыми взорами соседей убыл в экипаж. Голову ему все-таки на всякий случай перевязали. Пока машина, крутясь вокруг сопок, добиралась в бухту Сысова, Волык эту повязку снял, чтобы не пугать командира. Но, конечно же, он уже был в курсе, и перво-наперво приказал показаться врачу. Сан Саныч Габриков нашел у Волыка легкую контузию и запретил пить спирт ближайшие двадцать четыре часа. Волык с легкой руки Сан Саныча и под строгим оком командира забыл об утреннем происшествии и отдался работе.
  Вечером же 'Пингвин' погрузился в гроте и в подводном положении тихо и незаметно для стороннего наблюдателя покинул бухту Сысова и отправилась к месту гибели подлодки 'Полтава'. В походе к экипажу были приписаны два человека: ученый в очках и представитель штаба западного округа.
  
  3.
  Викентий Проворотов попятился, толкнул задом чмокающую дверь и, не помня как, очутился в комнате с роялем. Ему действительно стало страшно - дело заключалось даже не в том, что он посетил странную комнату со странными людьми, а в том, что из окон лился дневной свет, а ведь они с Варнавой Маркедоновой вошли в квартиру генерала Белоярского ночью. Свет был не летний, что ещё можно было как-то понять, а почему-то зимний: за стёклами висели сосульки, и то, что было дальше, за ними, поразило Викентия больше всего - элитная пятиэтажка, которая находилось напротив по нечётной стороне Молочного переулка, абсолютно, полностью и безапелляционно отсутствовала, а вплоть до Пречистинской набережной белело голое-голое поле. За самой набережной простилалась замерзшая Москва-река, левее на фоне непонятных конструкций торчали пилоны Крымского моста, и дальше до самого молочного неба сиял один простор, из которого падали редкие снежинки. Когда же Викентий пригляделся, то понял, что под снегом укрыты развалины. Он не узнал Москву. Не было такого города в его памяти, ему ли не знать, коренному её жителю, поэтому он, как факир, у которого, к великому ужасу не удался фокус, закрыл глаза, потряс головой и, развернувшись, побежал к выходу. И чем дальше он бежал по этой ужасной квартире, тем страшнее ему становилось. С картин на него взирали страшные люди, и ему казалось, что они протягиваю к нему свои руки, чтобы утащить чёрт знает куда.
  Но как ни странно, страшная квартира его 'отпустила'. Викентий выскочил на широкую мраморную лестницу, ежесекундно ожидал окрика: 'Стой!' и щелчка, когда пистолет снимают с предохранителя. Однако лестница да самого первого этажа оказалась свободной. Консьержка, доброжелательно кивнула ему, должно быть, приняв за одного из жильцов, и Викентий, щурясь от яркого дневного света, выскочил на улицу. 'Слава Богу!' - вздохнул он с облегчением: пахло весной, по переулку, как всегда и поныне веков, сновали машины и бегали пешеходы, но самое главное заключалось в том, что все они занимались абсолютно никчёмными делами - то есть просто суетились от своей природы. Как хорошо, подумал он пьянея от ощущения счастья, что ничего не изменилось, что мне всё привиделось, и едва не перекрестился, хотя в Бога не верил, но чувство ирреальности у него осталось. Что-то с ним произошло, но он ещё не понял, что именно, открылось ему запредельное, которое лучше обычному человеку не знать, но это ещё надо было понять и переварить и как-то соотнести со своим внутренним миром, для этого у Викентия была целая жизнь впереди.
  Благо, что у куртки был высокий воротник, ибо Викентий тотчас попал в прицел двух или трёх фотокорреспондентов, бесцельно слоняющихся по тротуару. Похоже, они щелкали всех подряд, кто бы ни выходил из подъезда, поэтому особо волноваться было нечему. Все они испытывали страшную скуку и считали свою деятельность никому ненужным занятием. А один, которого Викентий узнал, и который тоже его хорошо знал, Столяров из 'Огонька' принципиально не платил налоги и считал эту страну самым дерьмовым местом, но почему-то не уезжал, а 'гнил заживо'. В общем и в частности, ничего интересного. Мало ли кто как живёт и мучается несварением. Но Столяров, оказывается, подвязался ещё и в Московской Хельсинской группе под фамилией Щербаков. Впрочем, Викентия это мало волновало, его удивило то, что Столяров этот факт скрывал и ещё то, что Столяров его не узнал. Что же со мной такое произошло? - удивился Викентий, поднял воротник и шмыгнул за угол. Не успел он, впрочем, добежать и до улицы Коробейников, как рядом затормозила машина и какой-то человек явно неадекватного поведения закричал: 'Хватайте его, хватайте!' и сгинул в потоке машин. В кармане у него лежала справка из Кащенко, в которой чёрным по белому было написано, что он страдает маниакально-депрессивным психозом, а стало быть, не отвечает за свои поступки, но этот странный человек обладал просто таки звериной интуицией, и когда Викентий оглянулся в поисках хоть какого-нибудь объяснения, то из ближайшего киоска 'Союзпечать' на него глядело его же собственное лицо в траурной рамке, а снизу жирными буквами было написано: 'Смерть журналиста при загадочных обстоятельствах'. Ах, вот в чём дело, сообразил он, и ему стал ясен тайный смысл окрика сумасшедшего.
  - Дайте мне эту газету, и эту и эту, и эту тоже! - нервно попросил он и, поймав такси, понёсся домой, в Реутово, по пути читая о самом себе.
  Он с удивлением узнал, что уже три недели, как он пропал без вести, и нервно посмотрел, от какого числа выпущены газеты. Две были от второго мая, а остальные трёхнедельной давности. Так вот в этих газетах трехнедельной давности он значился ещё живым, а в последний его уже похоронили.
  - Какой сегодня число? - спросил он у таксиста, глядя на страшный заголовок: 'Тайна гибели известного журналиста'.
  - Второе мая.
  - Не может этого быть! - с изумлением воскликнул Викентий.
  На какое-то мгновение его даже перестала интересовать тайна собственной смерти, хотя как журналист понимал, что это сенсация - пусть не мирового порядка, но для Москвы то что надо.
  - Почему? - удивился таксист. - Сегодня у нас зарплата, жена пельмени с дочкой готовят.
  - Пельмени под холодную водку хороши, - согласился Викентий, думая совсем о другом.
  Вот почему мобильник разряжен, сообразил он. Но ведь я пробыл в той белой комнате всего-то пять минут! Зато наговорили они мне всякой чепухи, от которой только голова болит и, похоже, проблем будет выше крыши.
  - Не волнуйся, друг, - успокоил его таксист, - я вчера вёз пассажира, так не поверишь, он не знал, какой сегодня год.
  - Я и не волнуюсь, - согласился Викентий, и его начала бить нервная дрожь.
  Выходило, что он признан 'ушедшим из жизни при невыясненных обстоятельствах', что якобы вошёл в квартиру в ночь на такое-то число, а потом обманув бдительность полиции, незаметно покинул её, прихватив при этом очень ценную вещь под названием 'магнетар', из-за которой его, собственно, потом и убили. Правда, неизвестно кто, и трупа не нашли, но, тем не менее, двое азербайджанцев дали признательные показания, и даже состоялись символические похороны. Интересно, что это за 'магнетар'? - подумал Викентий. Надо позвонить родителям, а то они с ума сходят, и вдруг поймал на себе внимательный взгляд таксиста.
  - Слушай, друг, а это не тебя целый месяц по телеку крутят? Только ты какой-то заросший.
  Действительно, только теперь Викентий сообразил, что на лице у него борода и что он сам на себя не похож. С учетом того, что он до этого не брился как минимум неделю, борода вышла достаточно приличная.
  - Не знаю, я не видел, - буркнул Викентий и постарался сесть так, чтобы таксис его не видел. - Нечего меня разглядывать, я не кукла! - вспылил он неожиданно даже для самого себя.
  - О-о-о... брат, я тебя понимаю, я сам как-то был в бегах, кредиторы замучили. Три месяца сидел в Твери у тётки.
  Таксист был честен до отвращения. Просто маниакальное стремление к честности, сообразил Викентий. Какой кошмар - честный таксист! Таких не бывает. Такие вымерли при советской власти.
  - Это совсем другое, - сказал Викентий. - Это не деньги.
  - Политика?! - удивился таксист.
  - Я и сам не знаю, - признался Викентий и вдруг понял, что таксис сделался честным-пречестным, когда его испугали с кредитом в банке. Просто пунктик случился у человека с этой самой честностью, никому не нужный пунктик, за который его жена пилит денно и нощно. Мол, дурак ты несусветный, чаевых не берёшь, клиентов не обманываешь, даже не обсчитываешь. 'Как я с тобой до сих живу!' Последнее Викентий услышал так чётко, словно присутствовал при ссоре супругов. Жена у таксиста оказалась фитилявой, с маленькой головой на длинной шее и с безобразной причёской. Всё, что было ниже этой причёски, тоже было безобразным.
  - Расскажи, будь другом, - попросил таксист и даже на мгновение бросил руль, чтобы лучше разглядеть Викентия.
  - За дорогой следи, - посоветовал Викентий. - А там, где я был, меня уже нет. Видишь, я живой и здоровый. Чего и тебе желаю.
  Хотел он ещё посоветовать, чтобы тот бросил жену, иначе она его запилит и он через шесть лет от такой жизни повесится в туалете, но передумал. Каждому своё, решил он, может, не повесится, может, поумнеет да разведётся.
  - Значит, не расскажешь. Жаль. Мой совет, залей водкой и забудься. Оно того не стоит.
  Была в его словах неземная тоска и грусть. Бывает такая тоска, когда мужчина безумно любит свою жену-стерву и уйти от неё не может.
  - Чего не стоит? - нервно спросил Викентий.
  - Переживание, - со знанием дела ответил таксист.
  В этом плане Викентий с ним сравниться не мог, ибо держал всех своих приятельниц в чёрном теле и распускать язык не давал. Поэтому все у него были шелковыми и все его любили. Вот как надо, хотел он похвастаться, но, естественно, не похвастался. Ещё сглажу, решил он.
  - Спасибо, только это не поможет.
  - Почему? - удивился наивный таксист.
  - Другой коленкор, - Викентию не захотелось вдаваться в подробности и в жизнь таксиста тоже.
  Чувство у него возникло такое, что всё только-только начинается, а до этого были только цветочки - ягодки впереди.
  - Эт-т-т... точно, - легко согласился таксист и замолк.
  Викентий постарался собраться с мыслями: если меня похоронили, то дело дрянь, придётся доказывать, что я живой. С другой стороны, что там насчёт какого-то 'магнетара'? Не его ли имел ввиду генерал, когда говорил о 'седьмом состоянии вещества'? Значит, я на крючке у полиции. А она просто так не слезет, семь шкур спустит, но своего добьётся.
  Когда за окнами стали мелькать знакомые пейзажи, Викентия почувствовал, что мандраж его отпускает.
  - Ты меня здесь высади, - попросил он, когда они миновали развязку и троллейбусное кольцо.
  - Бывай, друг, - сказал таксист со знанием дела, и Викентий понял, что он ему искренне сочувствует. - Кстати, за тебя обещаны наградные аж пять миллионов рублей.
  - Этого я не знал, - сказал он. - Заложишь?
  - Да на фиг ты мне сдался, - обиженно ответил таксист, - мы с тобой одной крови.
  - Ну тогда пока, - поблагодарил Викентий.
  Нельзя быть таким подозрительным, с облегчением подумал он, хороший таксист парень, редко кто отказывается от пяти миллионов, тем более, если у него жена-стерва. И тут же забыл о таксисте, потому что, не успев свернуть на Некрасова, увидел, что вход в его подъезд сторожат два десятка фотокорреспондентов и ещё столько же зевак. Видать я здорово кому-то насолил, раз меня караулят в течение месяца, удивился он.
  Однако, подумал он, я же умер, заметьте, официально. У меня даже есть гроб и крышка. Стало быть, кого они сторожат? И криво усмехнулся: 'Тень Йорика, неуловимую, как привидение'. Бедный Йорик, куда ты влез? На газоне стояла машина с 'тарелкой', а рядом тип со скучнейшим в мире лицом поглощал гамбургер. Что может быть хуже отвращения к собственному делу? Только смерть! И только смерть! Люди не занимайтесь не своими делами! - хотелось крикнуть Викентию, но, естественно, промолчал, дабы не привлекать к себе внимание.
  С этими мыслями, отосланными к Шекспиру, он обманул их всех: вошёл в четвёртый подъезд, даже не надеясь на чудо. Но дужка на чердачном замке оказалась хитро распилена - пока не приглядишься, не заметишь. Прокрался по пыльному чердаку и черед пять минут уже блаженствовал в горячей, влажной ванной, где зеркала запотели так, что собственную физиономию можно было опознать разве что только по двухнедельной щетине. Бороду он не сбрил, а лишь подправил на горле и щеках и вышел в трусах - горячий, распаренный, как яблоко в пароварке, в надежде выспаться и прийти в себя. И тут зазвонил, затрезвонил, как оглашенный, мобильник, который он поставил заряжаться. Как же я не догадался отключить его, подумал он с досадой.
  - Да, - сказал он в 'трубу' так, словно в его жизни абсолютно ничегошеньки экстраординарного не произошло.
  - Кто это?.. - со страшным недоверием спросил голос из трубки.
  - Это я, - ответил он голосом воскресшего покойника.
  - Викентий! - заорала Светка в трубку так, что он отстранил её на вытянутую руку, и то надо было вставить в уши беруши, ибо вопль Светки сравним был только с воем трёх десятков морских сирен.
  - Не кричи, - попросил он, отстраняя трубу ещё дальше.
  Но Светка была неумолима, заставить её замолчать могла заставить разве что только катастрофа вселенского масштаба.
  - А-а-а!!! - кричала она. - Я чуть с ума не сошла! Ты жив?!!
  - Я здесь и жив, - почти с нежностью сказал он, потому что действительно почувствовал в животе тёплый комок благодарности за Светкино сострадание.
  Всё-таки он её любил. Он только сейчас это понял, и не потому что она дольше, чем другие, задержалась у него, а потому что в животе родился этот самый комок благодарности.
  - Я примчусь!!! - пообещала она, находясь в страшном возбуждении.
  И тут у него включилась вторая линия, на которой повис, как гиря, Сергей Кумарин.
  - Беги! - крикнул он. - Беги, Викентий, иначе тебя убьют!
  Викентий выглянул в окно. Телевизионщики что-то почуяли и сновали, как тараканы. Перед подъездом собиралась толпа, жадная до развлечений. С воем подкатывала пожарная, а за ней - скорая помощь. Викентий кинулся одеваться. Он не стал спрашивать, почему его убьют. Раз Серёга говорит, значит, так оно и есть, ибо всё, что было связано с 'Управлением П', давно попахивало смертью.
  Нельзя было сказать, что генерал Белоярский оказался оппозиционером по призванию. Скорее, он был исключением из правил в военной среде, потому что поддался влиянию времени, 'болотной', 'марша миллионов' и прочей мишуры, которыми будоражили общество. Так или иначе, но мозги ему кто-то основательно запудрил. И однажды на пресс-конференции, посвященной исключительно политическому моменту, ни к селу ни к городу выдал государственную тайну. По его словам, Россия вооружается невиданным до селе оружием, и это оружие имеет природу не то чтобы плазмы, а некой материи, находящейся в 'седьмом состоянии' и что свободолюбивый Запад должен знать об этом. Естественно, произошёл страшный скандал. Белоярского сняли с должности, уволили из армии и отдали под суд за измену родине. Всё и вся сразу засекретили так, что с тех пор пресса кормилась собственными домыслами. Белоярский сидел под домашний арестом, и в течение года его никто не видел. Но шквал, буквально водоворот статей и репортажей на тему 'материи в седьмом состоянии' будоражили читателя и благополучно утопили его в своей некомпетентности. Викентий же писал дежурные заметки на политический момент, не вдаваясь в теории вещества в 'седьмом состоянии'. Это была не его стезя. Информации об этом самом 'седьмом состоянии' вообще не было, и каждый горазд был выдумывать всё, что ему заблагорассудится. Поэтому наивного читателя пугали так, что он мало что понимал. Учёные и псевдо-учёные всех мастей высказывались пространно и заумно. Политики делали громкие заявления. Власть отмалчивалась, а народ пребывал в неведении, потому что никто, абсолютно никто, не мог утолить информационный голод. Как грибы после дождя, появились дельцы, от ритейлеров до букмекеров, которые умудрялись нагреть руки даже на подобной сенсации, возникли секты, предрекающие очередной конец света, а церковь объявила 'седьмое состояние' происками Антихриста. В общем, народ развлекался, как умел, как хотел и в силу своих возможностей.
  Самое интересное во всей этой истории заключалось в том, что Запад отнёсся к разоблачениям Белоярского абсолютно равнодушно. Кроме нескольких пассажей Главы Государственного департамента США, мычания Пентагона в духе холодной войны и парочки статей в английских таблоидах, Викентий больше ничего не обнаружил. Во-первых, никакие международные договоры не запрещено исследования в военной области, а во-вторых, предмета обсуждения для широкой публики как такового не было, а сам Белоярский, как фигура до селе неизвестная, мало тянул на лидера масс, скорее, он походил на обиженного российскими властями чиновника, к которым уже привыкли на TV. В конце концов вскрылось, что он нечист на руку, что Счетная палата РФ проверяет 'его контору', что квартира наверняка нажита неправедными трудами, что он директор двух десятков подставных фирм, которые почему-то выигрывали государственные тендеры, что он связан с оффшорных фирмами и прочее, и прочее, о чем обычно принято упоминать в подобных случаях. Но это уже никого не волновало, потому что его сделали очередного 'борцом с режимом', ну и понеслось галопом по Европам.
  Это наводило на размышления, а не американцы ли заварили всю эту кашу, чтобы прощупать реакцию властей и русскую науку в этом направлении. Как известно, ЦРУ любит играть на слабостях своих врагов. А уж лицемерия им было не занимать. Так что, похоже, наивный генерал Белоярский сыграл не в свою игру, то бишь сел не в свои сани и теперь расплачивался по полной. Но кто в наше мучительное время застрахован от этого? Только господь Бог, здраво рассуждал Викентий, и я, разумеется, потому что непогрешим от рождения. В глубине души он считал себя самым умным и дальновидным, потому и подался в журналистику, чтобы реализовать эти самые свои амбиции. И надо сказать, часто думал он, пока мне всё удаётся, кроме женщин, разумеется, потому что они много от меня хотят.
  Трудно даже было понять, для кого предназначались разоблачения генерала. Некоторые издания приписывали ему излишнюю горячность из-за младости лет, ибо Белоярский был одним из самых молодых генералов, на момент смерти ему было всего-то сорок два года: мол, поддался, не удержался, впал в искушение, и тому подобное из лексикона оппозиции. Это великолепно, рассуждала оппозиция, это очень ценно, потому что даже среди высших офицеров зреют гроздья гнева, это говорит ещё и о возрождении нравственности в народе, и нечего там, за спиной у народа, придумывать новое оружие 'седьмого состояния', а давай, выкладывай всё, как на духу, а мы обсудим и решим, нужно нам оно или нет. Иные напротив, чернили его самыми последними словами и иначе как предателем и шпионом не называли. В общем, весь предыдущий год генерал Белоярский был в центре внимания СМИ и накал этого внимания никоим образом не спадал. Естественно, что борцы с 'режимом' подняли его на щиты и вписали его имя золотыми буквами в свои гроссбухи, дабы из благословенного Запада на борьбу за честь и достоинство Белоярского пролились доллары.
  Поэтому-то главный, то бишь Сергей Кумарин и отменил Викентию отпуск, ибо здраво рассудил, что со смертью генерала начнётся новый всплеск вакханалии и нечего упустить момента даже из-за какой-то Антальи.
  
  ***
  Оказалось, что он зря волновался: толпа собралась вовсе не из-за его персоны, а из-за пожара на чердаке в районе первого подъезд. Когда Викентий выскользнул из дома, все любопытствующие переместились именно к первому подъезду, и он вздохнул с явным облегчением, пока не заметил двух странным типов, которые тоже поддались общему порыву и взирали из-под руки куда-то наверх - туда, где из вентиляционных отверстий столбом поднимался чёрный дым.
  От двух странных типов на километр разило службой внешнего наблюдения, и Викентий подальше от греха завернул за угол, нырнул в кусты и, чтобы не светиться на трассе, пошёл прямо через МКАД, рискуя быть сбитым машиной во цвете лет.
  Для показухи надо было совсем немного: ведро солярки и ветоши. 'Опель' Викентия так и остался стоять возле редакции. Теперь к нему не подберёшься, благоразумно решил он. Сергей Кумарин не стал бы просто так кричать в трубку, рассуждал он дальше, не тот он человек, чтобы зря поднимать панику. Значит, причина более чем серьёзная, и если она кроется в пресловутом 'магнетаре', то с меня с живого не слезут.
  Опять заработал телефон, но на это раз это была Варнава Маркедонова. Везём мне на женщин, с лёгкой душой подумал Викентий и сказал, перепрыгивая отбойники:
  - Привет!
  - Наконец-то, - пропела в трубку Варнава Маркедонова своим медовым голосом. - А я им всем твержу, что ты живой, а ты на самом деле живой.
  Должно быть, она не верила самой себе.
  - Живой, - подтвердил Викентий, - только не знаю, почему?
  - Как это так? - удивилась Варнава Маркедонова. - Я оглянулась, а тебя уже нет. Не мог же ты испариться.
  Он представил себе её большое, скуластое лицо, полное недоумения, и подумал, что у девочки хорошие рефлексы на всё необычное.
  - А ты там такую скромную, белую дверь не видела? - полюбопытствовал он с тайной надеждой, что ему всё приснилось, и стало быть его не похоронили и никто не собирался убивать.
  - Дверь? - удивилась Варнава Маркедонова. - Нет. Рояль видела. Картины видела. А-а-а... кресло в углу, у окна стояло. А белую дверь не видела. Не было так никакой двери. А что?..
  Кресла в углу Викентий не видел, это точно, он вообще, мало чего со страху заметил, разве что сосульки на окнах и развалины Крымского моста.
  - Рояль в кустах, - пошутил он, перебираясь на другой стороне МКАД через отбойник.
  Действительно, подумал он, это была очевидно подстроенная случайность, которая в реальной жизни не случается.
  - Так, Проворотов, - решительно сказала Варнава Маркедонова, - чего ты мне голову морочишь! Я за тебя здесь грудью бьюсь, доказываю, что ты живой, а ты мне о какой-то белой двери! - и отключилась, должно быть, для того, чтобы накропать статью о чудесном воскрешении Викентия Проворотова.
  А может, не стоило говорить о белой двери, испугался Викентий. Вдруг это тайна, которую не надо ни с кем обсуждать? Объясняйся потом с полицией, где ты был и что ты делал. Чего мне эти мужики пообещали? Какие-то пятьдесят восемь с половиной процента и всёпонимание. Но я даже не понимаю, что со мной происходит. То, что полиция ловит, это всё понятно, но остальное: 'магнетар', три недели, в течение которых я отсутствовал в этом мире. Какая-то бредятина. 'Ты сам-то себя слышишь?' - спросил он и прислушался. Однако кроме вечного шума города, ничего не услышал. Ничего неясно, ничего не понятно и непонятно, что делать. А самое главное, кто меня собрался убить? Ну не полиция же!
  Он вдруг решил уехать к бабушке, Марии Ивановне, в Клин. Уж там-то его точно не найдут. Только он принял такое решение, только поднял руку, чтобы поймать попутку, как заметил патруль ГАИ как раз на съезде с МКАД. Хорошо, патруль смотрел в другую сторону, а то бы увидел, как прилично одетый гражданин сиганул, как кенгуру, вниз по откосу, и был таков.
  
  
  Глава 4
  Консорциум на троих
  
  1.
  Лето началось как-то неожиданно: ещё вчера дул холодный северный ветер и летел снег, а сегодня накатила африканская жара и даже лёд на дорогах вмиг растаял и превратился в лужи. Чёрные тучи, словно сговорясь, убежали за горизонт, и открылось голубое-голубое небо с ярким-ярким весенним солнцем.
  Пашка сменил пальто на куртку, а на голову напялил кепку. Мама сказала:
  - Простудишься!
  Но Пашка только мотнул головой.
  - И деньги не трать! - крикнула она с упрёком. - Ты же знаешь, как они тяжело достаются! - На самом деле, она их выгребала, если находила в карманах.
  Пашка только ухмыльнулся. Несмотря на то, что они переехали в престижный район и жили в доме, в котором круглосуточно дежурил охранник, где из подземного гаража, как пули, вылетали дорогущие иномарки, Пашка ходил гулять только к своим на Иконную горку. Благо, рядом, за сопкой, по тропинке.
  Теперь он был в фаворе. Все знали, кто такой Филимон Демьянович. Пашку больше не обижали, а, наоборот, искали дружбы, можно сказать, заискивали. Взрослые пацаны захаживали на Иконную горку и предлагали покровительство, в котором Пашка не нуждался.
  Он никого не отвергал, но и дружить с кем попало не лез. Серёга Сердитов ревниво ворчал:
  - Деньги-то... деньги... никому не давай, а то набегут...
  Пашка и сам понимал, что прикармливать дружков глупо, но удержаться не мог. Тогда вся компания заваливала в кафе у памятника матросу Бредову и предавалась чревоугодию. Их уже там знали, и за ними даже закрепили пару столиков в углу. По нынешним временам-то богатые клиенты были на вес золота, хотя они крепче сидра ничего не пили. А Пашка, как всегда, страшно стесняясь, сорил деньгами, помнил он, что совсем недавно они с мамой были нищими, как церковные мыши. Таким образом отпраздновали начало каникул, чей-то день рождения, а потом уже и не помнили, по какому поводу собирались. Однажды Серёга Сердитов сказал:
  - Плохо это кончится, - и как в воду глядел.
  На улице к ним подошёл человек, мысли которого Пашка прочитать не смог, и хмуро спросил:
  - Ты, что ли, Пашка Табунов?
  - Да, - смело ответил Пашка и вспомнил, что Филимон Демьянович не одобрит такого рода знакомства.
  Иногда Филимон Демьянович приставлял к Пашке охранника, когда у него случались конфликты в бизнесе. Но и без охранника Пашка вёл себя смело. Та история с голубым пламенем не прошла даром, и он порой чувствовал, что даже здоровые мужики побаиваются его. Поэтому он решил, что это кто-то из непонятливых.
  - Дело есть, - как взрослому, сказал человек, - отойдём?
  Пашке понравилось, что человек к нему отнёсся уважительно, кивнул своим, которые стояли в очереди за мороженым, и сказал с достоинством:
  - Отойдём.
  Бояться было нечего: хотя Пашка впервые не смог прочитать чужие мысли, человек не показался ему опасным. Выглядел он бесцветным, как туалетная бумага, и безликий, как иконы в церкви, и физически не производил впечатление сильного человека - так, замухрышка с тараканьими усами. Пашка таких мужиков не боялся. Ясно, что он не бандит, а там видно будет, подумал Пашка с нескрываемым интересом. О киднепинге он, конечно же, слышал, но считал себя уже взрослым, ну, почти что взрослым.
  - Слушай, - сказал человек в лоб, - я тебе отвалю сто тысяч, а ты мне уберёшь конкурента.
  И вдруг Пашка понял, почему не может прочесть мысли человека - потому что думал он по-иностранному, а говорил по-русски с новгородским говорком. Вот оно что, сообразил он, а я вначале не допёр.
  - Нет, дяденька, - скромно посмотрел он в сторону, - я таким делами не занимаюсь.
  - Ты ж меня не понял, - пошёл на попятную странный человек, - мне нужно, чтобы ты разорил бизнес этого человека.
  - А кого, дяденька?
  - Мордачёва. Знаешь такого? - хитро спросил странный человек и посмотрел на Пашку внимательно-внимательно.
  - Филимона Демьяновича? - удивился Пашка.
  - Ну а кого ещё? У нас только один Филимон Демьянович.
  - Нет! - категорично ответил Пашка. - Филимон Демьянович мой друг.
  - Так никто ж не узнаёт. Есть бизнес, и нет бизнеса.
  - Я друзей не предаю, - ответил Пашка и отступил на шаг, готовый, если что, задать стрекача.
  Странный человек задумчиво почесал затылок и сказал с досадой в голосе:
  - Молодец, парень! А скажи мне его секрет.
  - Какой секрет? - страшно удивился Пашка и покрылся холодной испариной.
  Теперь странный человек не казался ему невзрачным и хилым, как, например, любой децл , а напротив, очень даже опасным. Никто не знал о 'пескожиле'. Пашка о таких тайнах даже с Серегой Сердитовым не делился. 'Пескожилы' и всякие другие артефакты он находил абсолютно случайно - по пути туда, где подбирал деньги, но это была тайна из тайн, за которую можно было поплатиться жизнью.
  - Секрет бизнеса?
  - Да какой там бизнес, - притворился Пашка. - Чепуха на постном масле.
  - Ну... - возразил как бы со знание дела странный человек, - однако Филимона Демьяновича ты уважаешь.
  - Уважаю... - согласился Пашка.
  - Так выдай секрет! - снова пристал странный человек.
  - Секрета я не знаю, - сказал Пашка, хотя давно догадывался, как использовался Филимон Демьянович 'пескожила': по области прокатилась волна грабежей банков. Хитро грабили, без единого следа. Может, конечно, совпадение, а может, Филимон Демьянович таким образом дела свои поправлял.
  - Ладно. Не парься, - сказал странный человек. - Проверял я тебя.
  - Как это? - удивился Пашка.
  - На вшивость, - заключил странный человек.
  - Вы бы, дяденька, - разозлился Пашка, - пошли бы сами к самому Филимону Демьяновичу и всё ему выложили.
  - Пойду, пойду, - засмеялся странный человек. - И скажу, что ты верный друг и мне было интересно с тобой общаться.
  - Чего ему было надо?! - подскочил Сергей Сердитов, когда странный человек скрылся за углом.
  - Не знаю, - ответил Пашка. - Хотел, чтобы я Филимона Демьяновича предал.
  - Знаем мы таких, - проворчал Сергей Сердитов. - Вначале обещают заплатить, а потом - дулю с маком!
  - Ты что? - удивился Пашка. - Я же не согласился. Я не такой!
  - И правильно, - сказал Сергей Сердитов с завистью. - Я бы тоже не согласился, - и вздохнул якобы с пониманием.
  Пашка почему-то ему не поверил. Изменился его друг за последнее время.
  Как бы Пашка ни хорохорился, но настроение испортилось. На душе сделалось тревожно и пусто: нехорошим был странный человек, с двойным дном, а самое главное, мысли его были нечитаемые. И Пашка впервые не мог понять, с кем он столкнулся.
  А между тем, странный человек перешёл дорогу, аллею и сел в фургон с тонированными стёклами.
  - Ну что? - спросил он у техника, который колдовал над аппаратурой.
  - Да ничего, всё нормально. Мысли он твои не угадал, а на провокации не среагировал.
  - Это коню понятно, - согласился странный человек, снимая с головы шерстяную шапочку, под которой у него оказалась тонкая сеточка с бугорками. - Голова от это дряни болит, - пожаловался он.
  - Будет болеть, - охотно согласился техник, - если я полуторную защиту выставил. Мозги могут свариться.
  Странный человек посмотрел на техника злым взглядом и выругался:
  - В следующий раз сам пойдёшь!
  - Не-а-а-а... - ответил техник. - Мне не положено.
  - Почему?
  - Я оперативной обстановки не знаю. Засыплюсь в два счёта.
  - А мозги мне варить можно?
  - Ты на это сам подписался.
  - В следующий раз четверть защиты ставь!
  - Да я на разных режимах работал, - уступил ему техник. - И то не успел. Что-то ты быстро свалил.
  - Тебе бы такой панцирь на голову надеть!
  - Всё! Хватит цапаться, - повернулся на переднем сиденье водитель. - Едем в управление.
  - А с мальчишкой что? - спросил странный человек.
  - Пока программу не завершим, придётся тебе с ним общаться.
  
  ***
  Домой Пашка вернулся за полночь. Мама ждала на кухне:
  - Где ты шлялся?!
  - Извини, мама, - ответил он, и даже на часы не посмотрел.
  И действительно, белое северное лето заливало город солнцем и днём и ночью. Где здесь поймёшь, где утро, а где ночь.
  - Они приходили... - сказала устало мама.
  Выглядела она так, словно увидела мертвецов. Пахло корвалолом и валерьянкой, и ещё чём-то, когда ей становилось плохо.
  - Кто?..
  Пашка вспомнил о странном человеке, мысли которого не смог понять. Не надо было с ним разговаривать, понял он. Ловушка это.
  - Не знаю я, - как-то странно ответила мама.
  И вдруг ему стало так больно: не из-за того, что она его вечно воспитывала, а из-за того, что старая, беспомощная и такая родная. Но длилось это мгновение, а потом он снова стал Пашкой Табуновым, у которого в голове одни девочки и компьютеры и задрота .
  - Мама!
  - Ничего, Паша, всё пройдёт.
  - Мама!
  - Паша!
  - Кто?! - Пашка всё понял. - Убью гадов!
  - Никого ты не убьёшь... - устало сказала мама.
  - Убью! - пообещал Пашка. - Ты меня не знаешь!
  - Вот именно, что я тебя знаю, - устало сказала мама. - Раздевайся и сиди дома.
  - Я пойду к Филимону Демьяновичу! - заявил он.
  - Не пойдёшь ты к своему Филимону Демьяновичу, - ответила мама. - Не поможет он...
  - Почему не поможет? - удивился Пашка, возвращаясь из коридора в кухню.
  - Садись, я расскажу, - сказала мать.
  Она почему-то закрыла дверь на кухню и произнесла шёпотом:
  - Не люди это...
  - А кто? - удивился Пашка.
  Такой он свою маму ещё не видел. Смущенная она была так, как однажды смутилась училка по русскому, когда у неё лопнул юбка по шву, и они целых сорок пять минут разглядывали полоску нижнего белья.
  - Ну как тебе сказать... - произнесла она, покраснев, - только дай мне слово, что без моего ведома и шага не сделаешь!
  - Не сделаю, - пообещал Пашка, зная, что его слово ничего не значит.
  - Не люди это... - на истерической ноте произнесла она и покраснела ещё сильнее.
  - А кто?! - страшно удивился он.
  - Альзо , - ответила мама и спрятала глаза.
  - Альзо?
  Это слово ему ничего не говорило. Мама встала и накапала себе корвалола:
  - В общем, ты, Паша, - сказала она, так, как говорила о его успеваемости в школе, - не человек.
  - А кто? - в глазах у него потемнело.
  Всякое хотел услышать, но только не такое.
  - Наполовину, - сказала она. - А больше всего - звёздный мальчик.
  - Ты мне об этом никогда ничего не говорила. Ты даже о папе ничего не рассказываешь.
  - А не было у тебя папы, - устало сказала она, устало опустив руки на колени.
  - Как это не было?!
  - Отец у тебя альзо, - жёстко ответила она. - Так что никакой он не подводник и не лётчик, и вовсе он нигде не погиб, а носится по звездам.
  - По звёздам?.. - ещё больше удивился Пашка.
  - По звёздам, - подтвердила мама. - Ты его самая большая генетическая неудача. Теперь он хочет забрать тебя. Говорила я тебе, не сори деньгами! Не сори! Живи тихо, авось пронесёт.
  - Да я не сорю, мама! - воскликнул он, испытывая страшное чувство вины.
  Хорошо, что мама не знала, что он 'нашёл', как всегда совершенно случайно настоящие золотые монеты и, конечно, не показал ей, зато хвастался без меры в школе.
  - Знаю я тебя! - отрезала она. - За порог, и за своё.
  - А при чём здесь вообще деньги? - удивился он.
  - Не хотя они, чтобы ты это делал, изменяешь это самое... время и пространство.
  - Что изменяю? - переспросил он, потому что ни о чём подобном никогда не думал.
  В его представлении занятие сиё было самым безобидным на свете: там сотню, там десятку, ну золотую монету. Что здесь, скажите, плохого? К тому же он не помнил, как и когда это c ним происходило. В бессознательном состоянии, как бы. Да и не видел он тех миров, в которых бывал.
  - Нельзя это делать! - в сердцах воскликнула она. - Нельзя!!! Грех!!! Говорила я тебе?!
  - Говорила... - покорно согласился он. - Только я ведь ничего плохого не хотел.
  Он и сам теперь понимал, что нельзя, что раз ты обладаешь 'даром', о котором твердят все вокруг, то надо вести себя тихо-тихо, как мышь, а если шалить, то тоже очень тихо-тихо, чтобы никто ничего не заподозрил. И вдруг его, как током ударило: 'пескожил'! Ведь если Филимон Демьянович им пользуется, то происходит то же самое?! Надо его предупредить, решил он, а 'пескожила' забрать.
  - Мам, - сказал он, - я ведь не нарочно. Я ведь хотел, как лучше.
  - Отрежут от тебя твою опухоль, будешь знать, - пригрозила она.
  - Кто отрежет?
  - Из госпиталя звонили. Сказали, что твоя очередь подошла.
  Он действительно вспомнил, что ещё год назад они ходили в это самый госпиталь и что военный врач осматривал его, а потом сказал, что можно удалить при достижении совершеннолетия, то есть, когда опухоль уже расти не будет.
  - Всё к одному, - горько вздохнула она. - Но я тебя не отдам.
  Может, и хорошо, что отрежут опухоль, думал Пашка, тогда Ирка Зиминкова хотя бы взглянет на меня.
  - Ладно... - сказала мама, - утро вечера мудренее. Иди-ка спать., горе ты моё луковое.
  
  ***
  - Юрий Семёнович! - с порога воскликнул Роман Романыч.
  - Заходи, заходи, - махнул Юрий Семёнович, - и дверь закрой!
  Выражение на лице у Юрия Семёновича было такое, словно он знает большую-большую тайну. Однако Роман Романыч подумал, что лично его тайна перевесит любую тайну.
  - Юрий Семёнович! - воскликнул он. - Наш дружок куда сходил! - И выложил на стол золотой 'пятирублёвик' одна тысяча восемьсот семнадцатого года. - Ну как вам?!
  Он заходил гоголем вдоль стола, погладывая на полковника свысока в прямом и переносном смысле: это значило, что они с чудо-мальчиком продешевили. Ещё не поздно всё исправить, была написано на ясном лице Роман Романыча. Мордачёв вон как приподнялся. Начал баржами сено возить для нуворишей. И как он сообразил? Весь завоз в его руках. Пока другие чухаются, все сливки снимет. Вот если бы доказать, что здесь чудо-мальчик замешан.
  - А это ты видел? - и Юрий Семёнович, торжествуя, достал из стола четыре золотых луидора эпохи Медичи.
  - Не фига себе... - озадаченно произнёс Роман Романыч и сел, чтобы не маячить.
  Он почувствовал, что опростоволосился. А ведь это он должен был принести все золотые и выложить начальнику.
  - Расплатиться хотел, когда у него обычные деньги кончились, - сказал Юрий Семёнович и осуждающе покачал головой.
  - Ну и что будем делать? - робко спросил Роман Романыч, у которого в голове не было ни одной ясной мысли.
  - Ну во-первых, возьмём с нашего Мордачёва процент за издержки, не смотрит за мальчишкой, а во-вторых, мальчишку-то надо приструнить, а то он весь Мурманск взбаламутит.
  - Каким образом? - спросил Роман Романыч, думая совсем в другом направлении.
  Ему показалось естественным направить чудо-мальчика в нужное русло, всего-то делов: организовать собственный канал поставки раритетов.
  - А ты представь, если он в следующий раз мешок с гульденами притащит, он же здесь рынок обвалит. У нас же война начнётся. А с кого спросят? Правильно! С меня! Так что пора этот процесс поставить под наш контроль.
  - Как же его поставишь? - спросил Роман Романыч, который знал что процесс добывания денег у этот спонтанный, а стало быть, не управляемый.
  - Я вижу, ты совсем, Роман Романыч, без мозгов, - укорил его Юрий Семёнович. - Ты сам подумай, что нужно сделать, чтобы мальчишка нёс золотые яйца нам, а не Филимону Демьяновичу. Как-то же он ему помог.
  - В том-то и дело, - согласился Роман Романыч, всё ещё не понимая, куда клонит полковник. - Филимон Демьянович, кстати, не в курсе дела.
  - Это хорошо. Легче будет сговариваться.
  - А мальчишкой что делать?
  - Для начала 'наружку' поставь.
  - Есть поставить, - согласился Роман Романыч. А-а-а?..
  - А Филимона Демьяновича ко мне. Повесим на него ограбления банков.
  - Думаете, это он?
  - А здесь и к бабке ходить не надо. Почему он мальчишку опекает?
  - Может, усыновить хочет? - засмеялся Роман Романыч.
  - Вот мы и узнаем.
  - Как бы зубы не сломать, - высказал опасения Роман Романыч. - Всё-таки Филимон Демьянович крупная фигура.
  - А мы не будем ломать, - заверил его Юрий Семёнович, - мы договоримся.
  
  2.
  То, что поход будет непростым, Волыку стало ясно, как только он ступил на борт подлодки. Оказывается, был взят тройной комплект 'куколок'. А это значило, что задействованы все ресурсы, то есть все 'куколки', которые были подготовлены персонально для него на текущий год. Готовился один комплект целых шесть месяцев. Так или иначе, но все три 'собаки' были на лодке, и разговор с представителем штаба, Жицким Леонидом Павловичем, вышел короткий.
  - Надо их прищучить! Выжмите из системы всё, что можете!
  - Так точно, выжмем, - легкомысленно пообещал Волык, несмотря на то, что учёный в очках по фамилии Гущин почему-то поморщился.
  С точки зрения Волыка, задача была решаемая, и заводить подобные разговоры было бессмысленно, разве что представителю штаба командующий изрядно накрутил хвост, а он в свою очередь накручивал хвост всем подряд.
  - Ваше мнение? - сдержанно спросил Жицкой, и жила на шее у него налилась кровью.
  - Система ещё сырая, - ответил Гущин. - Полный цикл исследований не прошла. Надо действовать осторожно.
  - Вот и действуйте осторожно, но максимально эффективно! - приказал Жицкой.
  - Я бы не хотел выходить за рабочие параметры, - упрямо сказал Гущин и поправил очки в роговой оправе.
  - У нас под носом лодку потопили! - вспылил Жицкой. - Приказываю отыскать того, кто это сделал!
  - Его мы и так найдём, - опрометчиво пообещал Гущин.
  Это было его ошибкой, потому что такой ответ был равнозначен спору, а во флоте спорить не полагалось. Жицкой побагровел, его крупное лицо налилось кровью. Сейчас его хватит удар, решил Волык.
  - Чтобы я этого больше не слышал!
  - Хорошо, - тут же согласился Гущин. - Но тогда я не отвечаю за систему.
  Он снял очки и спокойно стал их протирать батистовым платком. У Сергея Ивановича Базина, который стоял за Жицким сделались квадратные глаза. 'Сейчас представитель штаба отстранит Гущина от системы и все шишки посыплются на меня, - сообразил Базин, - а потом и крайним сделают, ведь за выполнение задания отвечаю только я'.
  - Хм... - сказал командир. - Позвольте мне, Леонид Павлович.
  - Командуйте, - отвернулся Жицким.
  Жицкой понял, что перегибает палку. Разумеется, он знал, что при максимальном удалении контроль над 'куколкой' может теряться, что реально грозило срыву задания. Было ли это следствием недоработки системы или свойством 'куколки' никто не знал, потому что времени проверять не было. Действия 'куколки' действительно походили на плохо обученную собаку: в трёх метрах она слушается хозяина, а на четвёртом уже ведёт себя вольно.
  - Задача ясна? - почти миролюбиво спросил Базина и подмигнул Волыку, мол, всё, что требует капитан первого ранга, не имеет никакого значения, главное, чтобы ты не вышел из строя. Голова вон разбита. Как же ты 'куколку' водить будешь?
  - Так точно, - поспешил ответить за учёного Волык.
  - А вам?
  - Я сделаю всё, что от меня зависит, - ответил Гущин.
  - Ну и отлично, - почти обрадовался Базина. - Идите выполняйте!
  - Есть! - Волык развернулся через левой плечо и вышел из кубрика.
  С души упал камень. Гущин, догнав его, сказал:
  - Запустим сразу две 'куколки'.
  - А не пересекутся?
  - Не пересекутся, - заверил его Гущин. - Наоборот, мы уже пробовали, улучшается плотность информации.
  - А оборудование? - с удивлением спросил Волык.
  - Выдержит твоё оборудование. Мы новый мульплексор поставили. На него вся надежда.
  - О мультиплексоре я ничего не знал, - обрадовался Волык.
  - Главное, чтобы 'куколка' тебя слушалась, - и учёный выразительно посмотрел на лоб Волыка, в центре которого красовалась здоровенная шишка.
  Шишка зудела и чесалась.
  
  ***
  Когда подлодка ложится на боевой курс, все передвижения в ней прекращаются. Экипаж занимает посты согласно расписания по боевой тревоге. Прекращаются все ремонтные работы, если таковые ведутся, потому что даже падение гаечного ключа слышно в радиусе восьмисот километров. Отключаются все механизмы, ненужные в этот момент. Соблюдается режим тишины и режим гидролокационного молчания. Подлодка переходит на оптимальный, малошумный режим движения. Слышно только, как попискивает зуммер контроля на каждом операторском месте.
  У Волыка на его посту тоже был такой зуммер. А пост находился за его личной каютой. Он единственный из экипажа, кроме, разумеется, капитана, пользовался такой привилегией - имел отдельную каюту, совмещённую с рабочим местом. За стальной шторой находились уши и руки подводного корабля - новейшие приборы слежения новейшей системы 'куколка'. Мониторы системы были и перед операторами на ЦП, на которые выводилась визуальная информация. С внедрением этой системы отпала надобность в стандартной гидроакустике. На 'Пингвине' она носила вспомогательный характер, а на подлодках же последующих серий уже отсутствовала. Теперь не надо было анализировать 'мертвые зоны' или ломать голову над идентификацией различных эхо, или анализировать вторичную локацию от поверхности моря или от рассеивающих слоев. Даже мели, скалы и волнения на мелководье - головная боль любого гидроакустика, не представляли для системы 'куколка' никакой проблемы. Мало того, впервые подводные лодки получили систему визуального наблюдения с объемной подсветкой. Официально система 'куколка' расшифровывался как сверхмалые ПЛ-роботы, то есть подводные лодки-роботы. Но мало кто из подводником знал, что сверхмалые ПЛ-роботы всего лишь информационное прикрытие системы, что она построена на новых принципах, почерпнутых у НПО ещё в начале шестидесятых прошлого века. Как и по чьей инициативе произошел контакт, никто не знал. Хотя теперь-то достоверно известно, что контакт с инопланетянами произошел, как с представителями СССР, так и с представителями США. Только у американцев это случилось лет на десять раньше в пустыне Орегона, тогда же и возник совет 'Майджести-12', призванный вести переговоры с инопланетянами. Инопланетяне прилетели с планеты системы красной звезды Бетельгейз в созвездии Ориона. Их планета умирала, становясь не пригодной для жизни. Результатом переговоров стала встреча инопланетян с Эйзенхауэром на базе ВВС Эдвардс в Калифорнии.
  Много позже, стало известно, что американцы в процессе общения с инопланетянами, скопировали у них множество технологий, в том числе и наступательное оружием, с помощью которого и был потоплен 'Курск'. В обмен на обещание разоружиться, инопланетяне закрывали глаза на то, что американцы занимаются подобной деятельностью. Для уравновешивания баланса сил, вероятнее всего, они передали часть технологий СССР. Более пятьдесят лет обе стороны хранили свои тайны, как зеницу ока, не имея представления о достижениях в этой сфере противной стороны. Квакеры, которые квакали в Атлантике на протяжении десяти лет - это всего лишь дымовая завеса при испытании системы 'куколка'. Кваканье - побочный эффект, от которого с большим трудом избавились.
  Высказывалось также предположение мы и американцы общались с противоборствующими инопланетными цивилизациями. Ясно было, они втягивают Землю в сферу своих интересов. Мир этих двух цивилизаций земляне издревле называли Бездной. Великий Ницше сказал по этому поводу: 'Если ты будешь долго вглядываться Бездной, рано или поздно она начнет вглядываться в тебя'. Наступило время, когда Бездна обратила внимание на человечество. В философском понимании Бездна - это Мир хаоса - непознаваемый и страшный, невидимый и жестокий. Многие смелые люди уходили в него и не возвращались. Не такое мироустройство предполагали земляне, а по образу своему и подобию. Только в двадцать первом веке человечество реально начало разгадывать этот ребус и ужаснулось его бездушию. Однако возможности, которые открывала Бездна, были безграничны.
  Ничего этого Волык, конечно, не знал, а если и знал, то помалкивал, ибо у него и там было работы выше крыши. Их 'Пингвин' предназначался не только для обнаружения подлодки противника, но и для их уничтожения. И всё-таки их главным оружием была 'куколка', потому что только с помощью 'куколки' можно было противостоять американской донной гидроакустической системой 'Цезарь'. Система эта была многолика и многослойна. В ней было задействовано три типа оборудования: излучатель-приёмник, дающий очень высокую точность обнаружения подлодок; пакет гидрофоном, зарытых в грунт на морском дне; подводные гидрографические буи с системой 'свой-чужой'. Последние встречалась все чаще и чаще. А это значило, что противник прокладывает себе дорожки в наших северных мелководных морях. Волык уже знал, что таким способом и была потоплена 'Полтава'. С тех пор они эту систему 'Цезарь' и ковыряли, уничтожая за месяц до двух-трех десятков гидрофонов различного типа. Дело было небезопасным, потому что американцы ставили на дне мины-ловушки. Впрочем, для 'куколки' взрывчатка не представляла никакой опасности.
  Подлодки класса 'Пингвин' работали в несколько эшелонов. Первый и второй эшелоны занимались глубоководными объектами вплоть до рубежей, между мысом Норкап и островом Медвежий, южнее архипелага Шпицберген и шельфа между Шотландией и Исландией.
  Конечно же, Волык никогда не видел, что именно находится в сверхсекретных контейнерах, которые привозили только ночью спецсредствами. ПЛ-роботы именовались 'изделие 25МБ-Ю'. На флотском жаргоне его называли 'слухачом', 'собакой', 'поводырём', но основном его любовно называли 'куколкой'. Единственное, что знал Волык - 'куколка' - это небелковая форма жизни, потому что находилась в контейнере, в магнитом поле, да ещё и охлажденная до минут десяти градусов. На экране гидролокаторов она представала в виде зеленоватой точки.
  'Одна часть' 'куколки' всегда и при любых обстоятельствах выполнял функцию сторожа 'Пингвина'. 'Другая часть' была рабочей лошадкой. Для их вывода наружу даже не требовались какие-либо отверстия в корпусе подлодки. Просто Волык надевал на голову специальный шлем с электродами и вначале узнавал состояние 'куколки', которая реагировала на его энцефалограмму. Даже Гущин не имел права управлять 'куколкой'. В его задачу входило мониторинг и статистика нестандартных ситуаций, которые в дальнейшем должны были быть изучены в Мытищах.
  Понимание того, что значило 'одна часть' 'куколки', пришло к Волыку вместе с пониманием 'общей теории относительности' и 'квантовой теорией поля', ибо при определенной команде и при определенном удалении 'куколка' превращалась в сеть 'куколок'. Явление это напоминало движение субатомных частиц во всех возможных направлениях и получило название 'би-суперсимметрия'. Основная задача оператора 'куколки' заключалась в удержании 'куколки' на необходимом расстоянии и возврата её на подлодку. Каждые полгода Волык проходил переподготовку в Мытищах на специальном тренажере. Там же под его индивидуальные характеристики мозга готовили новых 'куколок'. Проблема заключалась в том, что с 'куколками' могли работать строго определённые люди, у которых возникало так называемое 'лоскутное мышление', которое не подавлялось вывшими разделами мозга. В обычной жизни это были нормальные люди, и только при длительном обучении могли переходить на режим 'лоскутного мышления'.

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"