Конечно, у неё, как и у любого человека, была не только фамилия, но и имя, и даже отчество. Однако никто из окружения Султановой, во всяком случае, в городке никогда не утруждал себя звать её по имени, а тем более отчеству. А вообще-то её звали Анна Николаевна. Но тем не менее для всех она была исключительно Султановой.
Она окончила государственный медицинский университет города С. и уже четыре с половиной года работала медсестрой в медсанчасти городка.
В ста с небольшим километрах от самого города С. (с недавних пор, кстати, переименованного) находился испытательный ядерный полигон, созданный Советским Союзом и закрытый в начале девяностых не без влияния местного народного антиядерного движения. За первые пятнадцать лет существования этого полигона было проведено сто с лишним атмосферных ядерных испытаний, радиоактивными выпадениями от которых были загрязнены огромные, населённые людьми, территории, а сам город С. был, пожалуй, по праву отнесён к зоне повышенного радиационного риска. Ходили разговоры, что суммарная мощность испытанных в тот период ядерных зарядов в две с половиной тысячи раз превысила мощность атомной бомбы, сброшенной на Хиросиму в сорок пятом году.
Ближе к середине шестидесятых после вступления в силу Международного договора о запрещении ядерных испытаний в атмосфере, космическом пространстве и под водой - подписанного в 1963 году в Москве - на полигоне стали проводиться только подземные взрывы (в штольнях и скважинах).
Но итоги оказались плачевны. За сорок лет существования полигона из-за вышедших за его пределы "ядерных грибов" воздушных и наземных взрывов и газовой фракции подземных испытаний более миллиона человек были официально признаны пострадавшими от ядерных испытаний.
Вопиющим произволом было и то, что опасная территория полигона не охранялась и до середины "нулевых" никак не была обозначена на местности. На полигоне - не от хорошей жизни, конечно, - проживали люди, использовавшие большую часть его территории в сельскохозяйственных целях (для выпаса скота и посева зерна и овощных культур). Этот шокирующий факт делал его уникальным среди множества ядерных полигонов в мире. Всего лишь несколько лет назад под давлением возмущённой общественности и учёных правительство наконец соизволило начать работы по маркировке границ полигона бетонными столбами и созданию сооружений инженерной защиты наиболее загрязнённых участков полигона для предотвращения доступа на них населения и скота.
Но несмотря на плачевное состояние экологии в городе С., Султанова, к счастью, пыхала здоровьем.
* * *
Рыжеволосая, веснушчатая, небольшого ростика, чуть полная, но ей это шло, весёлая, с оптимизмом смотревшая в будущее девушка, она аппетитно хрустела большим зелёным яблоком, сидя за небольшим столиком, когда Виктор, пунцовый от смущения, заглянул в процедурный кабинет.
Он сам не понимал, как попал в такую нелепую ситуацию. После некстати случившегося с ним пищевого отравления азиатской лапшой быстрого приготовления, вынудившего его обратиться за медицинской помощью, врач прописал ему курс внутримышечных инъекций, десять уколов. Виктор, было, воспротивился, но организм отчаянно продолжал подавать сигналы бедствия, поэтому пришлось согласиться.
Как истинный военный, Виктор несколько раз пытался самостоятельно поставить себе укол, но тщетно. Никакие пошаговые инструкции, почерпнутые им в интернете, не помогли. Едва он подносил наполненный лекарством шприц к своей пятой точке, рука его начинала дрожать, и игла никак не могла достичь своей цели. Потратив на безрезультатные попытки целый день, Виктор, собрав купленные в аптеке города Б. ампулы с лекарством, поплёлся в медсанчасть.
Вообще-то, он крайне редко испытывал недомогание. Крепкий иммунитет, лишь изредка дававший сбои, уверенно стоял на страже его здоровья. И тут такой конфуз. Теперь ему, мужчине, офицеру, придётся снимать штаны, причём неоднократно - на протяжении нескольких дней, перед какой-то наверняка чересчур любознательной медсестрой. Большего позора он в своей жизни не испытывал. Городок крошечный, практически все друг друга знают. Сейчас он, простите, заголит свой зад, а через пять минут полгородка будет обсуждать, как старший лейтенант Свиридов лежал без штанов на кушетке перед медсестрой - хозяйкой положения.
С такими, не дававшими ему покоя, мыслями он вошёл в медсанчасть, двухэтажное оштукатуренное здание жёлтого цвета с покрашенными голубой краской оконными рамами, железной входной дверью и козырьком крыльца, стоявшее на задворках солдатской столовой и бомбоубежища. В коридорах, как назло, было людно.
Виктор, чертыхаясь сквозь зубы, отыскал процедурный кабинет и, с оглушительным скрипом приоткрыв старую, советского образца, дверь, заглянул.
- Здравствуйте! - немедленно подала голос медсестра в белом халате и смешном колпаке, закреплённом на рыжих кучерявых волосах до плеч несколькими металлическими заколками-невидимками. - Заходите!
- Здравствуйте! - чуть ли не агрессивно, с вызовом ответил Виктор и, осмотревшись по сторонам, юркнул в кабинет.
Медсестра, уловив его беспокойство, молча смотрела на него.
Он также молча потряс в воздухе перед ней целлофановым пакетом, в котором зазвенели ампулы.
Виктор вытащил из нагрудного кармана рубашки сложенный вдвое листок из грубой жёлтой бумаги - бланк, отпечатанный ещё в далеких восьмидесятых. Все рецепты, направления и прочая врачебная писанина оформлялись на таких старых бланках, запасы которых в городке ни в какую не иссякали.
Медсестра пробежала глазами каракули врача, снова кивнула и указала рукой на ширму, стоявшую справа от двери:
- Раздевайтесь ниже пояса, ложитесь.
Виктор, скрежеща зубами от злости, а больше всего - от стыда, скрылся за ширмой.
Медсестра в другом углу кабинета зашуршала упаковкой от шприца, потом с треском отломила горлышко у ампулы.
- Готовы?
Пытаясь хоть как-то прикрыть свою голую пятую точку, Виктор сконфуженно пискнул:
- Готов!
Медсестра, вопреки его ожиданиям, зашла за ширму на считаные доли секунды. Раз - и она, мгновенно поставив укол, уже вышла, выбросила использованный шприц и села за стол что-то писать.
Одеваясь, Виктор с некоторым облегчением думал, что за секунду она бы не успела рассмотреть его, поэтому вряд ли он станет темой для её разговоров с подругами.
- Жду вас завтра, желательно, в это же время, - улыбнулась медсестра одевшемуся Виктору, протягивая пакетик с оставшимися ампулами.
* * *
Больше недели Виктор приходил к ней на уколы. Здоровье его нормализовалось, чувствовал он себя превосходно. Придя на последний укол, Виктор обнаружил, что из-под белого халата медсестры выглядывает длинное, до щиколоток тёмно-синее плиссированное платье.
- У вас день рождения?
Виктор быстро привык к медсестре и мог позволить себе завязать с ней разговор.
- Вы так нарядно одеты...
В её орехово-зелёных глазах блеснул огонек, и она отрицательно мотнула головой.
- До скольких вы сегодня работаете? - решив ковать железо, пока горячо, спросил Виктор.
- Я заканчиваю в семь, - чуть дрогнувшим от волнения голосом, ответила медсестра.
- Я зайду за вами.
Медсестра два раза энергично кивнула и протянула ладошку:
- Султанова.
- Свиридов. - Он, чувствуя себя идиотом, легонько пожал её ладонь и повторил: - Ровно в семь я буду ждать вас у выхода.
* * *
И закрутилось.
Спустя больше года, как из его жизни исчезла Асем, измученное сердце Виктора вновь захотело жить.
С Султановой было легко. Она была человеком добрым, отходчивым и легким на подъём. Кроме всего прочего, Султанова умела хорошо готовить и любила это делать.
Так как Султанова относилась к гражданскому персоналу и была одинока, жила она в небольшой комнатке в общежитии на улице Приморской (она же в простонародье "бродвей"), в двух шагах от медсанчасти.
Виктор частенько наведывался к ней в гости, и всякий раз, перешагивая порог старого двухэтажного здания с трёхстворчатыми окнами, рамы которых были выкрашены в коричневый цвет, и слыша за спиной треск с силой сжимавшейся огромной дверной пружины, с грохотом захлопывавшей за каждым входившим и выходившим такого же тошнотворного коричневого цвета входную дверь, вспоминал свою жизнь в этом общежитии.
Разваливавшееся от старости общежитие было перевалочным пунктом для вновь прибывших офицеров и гражданского персонала. Служебного жилья в городке хватало на всех, но процесс выдачи квартир занимал некоторое время, поэтому здание общежития регулярно латали, чтобы обеспечить возможность новеньким перекантоваться в нём первое время.
Собственной кухни у Султановой, естественно, не было, и все свои кулинарные шедевры она создавала на общей кухне. Виктор хорошо помнил, как вечно голодные лейтенанты постоянно приворовывали из чужих кастрюль и сковородок, оставленных соседками на плите.
Вообще, в еде он был неприхотлив, но, так как Султанова теперь готовила специально для него, такие набеги посторонних ленивых лейтенантов на её кастрюли жутко его бесили.
Придя как-то прямиком с боевого дежурства к Султановой (чего никогда раньше не делал - после боевого дежурства Виктор всегда, в первую очередь, шёл к себе домой), он, уставший и голодный, увидел, как двое лейтенантов внаглую ели его недоготовленный ужин прямо со сковородки, стоявшей на огне.
В бешенстве он с шумом разогнал дармоедов, влетел в комнатку к ошарашенной Султановой и принялся вышвыривать прямо на плечиках всю её одежду из шкафа на кровать.
* * *
Так Султанова переехала к Виктору.
Она отчего-то очень стеснялась своего переезда, поэтому, встречая в подъезде соседей, старалась поскорее скрыться в квартире, а выходя из дому, прежде чем открыть дверь, долго смотрела в глазок и прислушивалась, нет ли кого на лестнице.
Теперь, возвращаясь домой, Виктор знал, что его там ждут. Это было чуждое ему чувство, к которому пришлось привыкать.
Каждый раз, заходя в подъезд после работы, он пытался по просочившимся сквозь щели во входной двери его квартиры ароматам угадать, чем встретит его Султанова. Шансы Виктора составляли примерно один к десяти.
Султанова оказалась мастерицей, постоянно выискивавшей всё новые и новые рецепты, да ещё и бережливой мастерицей - она старалась по максимуму задействовать бесплатные продукты из общевойскового пайка. Виктору иногда приходилось докупать для Веры Петровны у своих сослуживцев то мешок муки, то сахара, то чего-нибудь ещё.
Кроме того, Виктор никогда не мог подумать, что когда-нибудь будет с удовольствием (!) заниматься лепкой пельменей. Султанова втянула его в это увлекательное занятие, и периодически - примерно раз в два-три месяца - они вдвоём усаживались за кухонный стол и до умопомрачения лепили пельмени или вареники. В Викторе открылся талант к искусным фигурным защипам. Прежде чем позвать Виктора, Султанова замешивала пельменное тесто, готовила начинку (мясной фарш или творог или капусту с яйцом), подготавливала специальные поддоны и только после этого приглашала Виктора составить ей компанию в лепке. Производительность труда у него была на высшем уровне. За один вечер им удавалось налепить полную морозилку "продукции", а часть - сразу сварить. После нескольких таких вечеров Виктор всерьёз забеспокоился, не скажется ли такое количество поглощённых им пельменей на его фигуре. Но к счастью, тревоги его были напрасны.
Ещё Султанова была ужасной сладкоежкой. С её появлением в доме Виктора сгущённое молоко и сахар из пайка стали исчезать с рекордной скоростью. У него аж зубы сводило, глядя, как Султанова консервным ножом ловко вскрывает жестяную банку сгущёнки и, отогнув крышку с зазубренными краями, прямо оттуда столовой ложкой уплетает липкую массу, запивая её чаем, в который только что положила и размешала без остатка три ложки сахарного песку. Она обожала конфеты (любые: шоколадные, ликёрные, ириски, карамель, трюфели, пралине, цукаты), лукум и шоколад. Сладости в доме не переводились - Султанова тщательно следила за своевременным пополнением запасов. Она могла питаться одними конфетами, не испытывая никакой потребности в нормальной пище. Иногда дело доходило до скандала - Виктор буквально отбирал у неё, как у маленькой, конфеты и заставлял её съесть вместе с ним приготовленный ею ужин.
Если уж говорить о сладостях, то, в отличие от Султановой, Виктор отдавал предпочтение печенью, но без фанатизма. Если вдруг ночью оказывалось, что печенья
в доме нет, Виктор преспокойно ложился спать, а на следующий день, может быть, ехал за ним в город Б. в магазин. Султанова же, обнаружив отсутствие конфет, не могла успокоиться до тех пор, пока не исправляла эту досадную оплошность. Она была готова бежать за конфетами и глубокой ночью, и в лютый мороз, и в ливень - ничто не препятствовало её желаниям.
Несмотря на откровенное злоупотребление сладким, Султанова старалась следить за своим здоровьем (легкая полнота была не в счёт) и здоровьем Виктора. По ее настоянию они для профилактики несколько лет подряд летом ездили в военные санатории Ставропольского и Краснодарского краёв по путевкам, предоставляемым военнослужащим государством.
Виктор, за четыре года службы в городке никогда не покидавший его для поездки куда-либо в отпуск (все свои отпуска он всегда проводил в части и ни разу не съездил даже к своим родителям), сам себе удивлялся, каким это странным образом мог он оказаться в тысячах километров от городка в санатории на Черном море. Он продолжал задаваться одним и тем же вопросом, сидя каждый день на протяжении трёх недель в столовой, ковыряя ложкой в тарелке склизкую геркулесовую кашу, положенную ему в рамках диеты. Как ни хотел Виктор вырваться из резервации городка, оказываясь за его пределами, он, как ни парадоксально, всегда ощущал дискомфорт.
Султановой, наоборот, были по душе прелести санаторно-курортного отдыха. Она с упоением посещала все предписанные врачом процедуры, соблюдала режим сна и отдыха (регулярный послеобеденный сон был совершенно непонятен Виктору, привыкшему к бодрствованию в любое время суток, поэтому пока Султанова спала днём, он, чтобы не мешать, слонялся по территории санатория). И каждый год, когда наступало время уезжать, накануне вечером Султанова непременно бежала к морю и бросала не одну, а целую горсть монеток - чтобы наверняка - в воду, загадывая желание вернуться сюда ещё раз. Наблюдавший за этим Виктор каждый раз с ужасом думал, что если когда-нибудь её желания начнут сбываться, он до конца жизни останется в санатории.
Вся из себя мастерица Султанова любила вязать.
В первую же зиму она связала Виктору около дюжины шерстяных носков разных цветов и фасонов и переключилась на более масштабный проект - вязку джемпера. Вечерами, когда Виктор уходил на боевое дежурство, Султанова садилась в уютное мягкое кресло перед телевизором, ставила у ног большую плетёную корзину, пестревшую мотками пряжи и поблёскивавшую разнокалиберными спицами, включала какой-нибудь сериал и вязала, вязала, вязала... Иногда она так увлекалась процессом, что засыпала со спицами в руках, а когда вдруг просыпалась посреди ночи, в первую очередь в панике осматривала своё вязание, не спустила ли она ненароком во сне петли.
* * *
Когда пелена потихоньку начала спадать с очарованных глаз Виктора, некоторые черты характера Султановой стали раздражать его.
Например, её неуемное любопытство. Ей всегда до всего было дело и всегда по поводу всего происходящего в городке имелось свое личное мнение. Она совала свой нос во все чужие дела без исключения. Как ни пытался Виктор объяснить ей, что это неприлично, и чрезмерное любопытство - явный признак дурного воспитания, - бесполезно. Султанова умудрялась обижаться на весь мир, если какие-то события в городке происходили без её участия. При этом сплетницей, к счастью, она не была, хотя и была говорлива не в меру. Подруг в городке у неё не водилось, поэтому своим мнением по поводу тех или иных событий она делилась лишь с Виктором, но зато по полной программе, в красках и в лицах. В общем, Султанова была любопытной болтушкой.
Со временем и домовитость Султановой, её "одомашненность", поначалу было привлёкшие Виктора, давно привыкшего к жизни в полевых условиях, наскучили ему. Виктору стало не хватать драйва, всплеска эмоций, острых ощущений. Приходилось признавать - всё-таки ему нравился периодически возникающий накал страстей в отношениях.
Почему-то при мыслях об этом в его мозгу появлялись странные кулинарные ассоциации: морковка по-корейски, которую когда-то готовила по великим праздникам Асем, и ежеутренняя склизкая пресная каша из санаторной столовой. И уж если говорить языком ассоциаций, с каждым прожитым бок о бок с Султановой годом Виктору всё больше хотелось вновь попробовать морковки по-корейски.
Объяснение тому, конечно, было, притом элементарное.
Султанова была старше Виктора почти на четыре года. Тогда ей исполнилось тридцать два (как Виктору только сейчас), и она стала всерьез задумываться о рождении ребёнка. Взвесив все за и против, Виктор понял, что пока не готов к таким серьёзным вещам, о чем, извиняясь, сообщил Султановой. Она приняла это спокойно, без скандала, и, тоже извиняясь, попросила пожить в квартире Виктора некоторое время, не больше месяца, прежде чем уедет из городка на поиски лучшей жизни.
Лучшая жизнь оказалась гораздо ближе, чем предполагала даже сама Султанова - буквально в соседнем доме. Тридцатипятилетний капитан, строевик, когда-то в бытность свою курсантом удостоенный чести участвовать в параде на Красной площади, бездетный, развёлся с женой и не преминул обратить внимание на Султанову.
Вскоре у них родился ребёнок. Виктор ни с того ни с сего заподозрил, что отец очаровательного мальчика он, а не капитан-строевик, но, поразмыслив и, чего скрывать, даже украдкой понаблюдав, решил, что его подозрения беспочвенны.
И Виктор опять остался бобыль бобылём.