Я шёл домой с корпоратива слегка навеселе. Только недавно я получил в компании должность финансового директора, от чего мне было ещё веселее. Я чувствовал себя удачливым человеком. Счастливым человеком. Я шёл домой к своей семье. Любимой семье. И ничто не могло омрачить моего безудержного счастья. Машину поставил ещё днём на стоянку, предчувствуя сабантуй, поэтому я решил немного прогуляться пешком. Только что попрощался со своим другом и бывшим институтским товарищем Сашкой Кузминым. Он в своё время позвал меня работать в эту контору, будучи ещё начальником отдела сбыта, теперь он исполнительный директор, и, соответственно, тянет везде меня за собой. Хороший он товарищ этот Сашка, хотя говорят, что у него было что-то по молодости с моей женой. Ещё до свадьбы. Ну теперь это уже неважно. Он - хороший человек и вообще я рад, что у меня такие замечательные друзья...
Я шёл домой мимо родительского дома. Проходя мимо помойки, заметил что-то родное и близкое. Среди мусора и прочего хлама белела парусом надежды старая раковина из квартиры родителей, служившая верой и правдой много лет до ремонта. Её невозможно было не узнать. Вот наклейка сбоку с голой развратной женщиной. Это я её наклеил, когда был в восьмом классе. Мама дико ругалась, но, почему-то, решили её оставить. Папе она очень нравилась. Сейчас этот кусочек детства навевал сентиментальные мысли. В этот замечательный предмет в детстве, не задумываясь, сплёвывал зубную пасту, запихивал окурки "Космоса", тайком выкуриваемые в ванной, и даже иногда сливал кошачью мочу. Боже!!! Как я был неправ! Насколько я не умею ценить то, что есть! И только когда оно перестаёт быть, как в предсмертной агонии, бросаешься по остывшим следам, по заросшим травой тропинкам, по сожженным мостам в надежде догнать, успеть... и иногда догоняешь, хватаешь за руки, просишь вернуться, переполняясь тревогой - "а вдруг нет?!", и глаза просят, и глаза умоляют. И, простив, возвращается, и ты клянёшься, что никогда, никогда, никогда больше не оставишь, не бросишь на произвол судьбы, не вынесешь на помойку к селёдочным головам, объеденным собаками костям, и разбитой кухонной посуде, ни-ког-да! Переполняясь чувством благоговения, схватил раковину подмышку, испачкав в пыли и извёстке дорогой итальянский костюм, и понёс домой. Мне было наплевать, что скажет жена, как посмотрят на меня дети, я был счастлив...
...Я шёл домой по грязному подъезду, усыпанному шелухой, насквозь пропахшему подгоревшей рыбой и аммиаком. У засаленной, обитой рваным дерматином, двери, я долго и тщетно пытался добиться звуков от поломанного звонка.
Дверь мне открыла моя мама. В квартире был кошмарный беспорядок. О ремонте речь не шла, видимо, уже много лет. Всё осталось таким же, каким оно было, когда я был маленьким. Мама на меня не обратила никакого внимания, будто видит каждый день с утра до вечера. В её глазах отображалась такая безнадежность, которую я не видел никогда.
Кухня с осыпавшейся штукатуркой и отклеившимися обоями встретила меня пустотой и унынием холодильника, который, кажется, даже не работал. Только на нижней полке лежала половина заплесневевшей морковки.
Я сел на шаткий табурет и застыл. Хотел кому-нибудь позвонить, да сотового телефона в кармане не оказалось, только семечки. На стене в коридоре заметил телефон с треснувшей трубкой. Связи не было. Я потряс её и побил о ладонь. Связь появилась. Я набрал по памяти номер Кузьмина. После двух гудков послышался детский голос (откуда у него в доме появился детский голос - уже не удивляло). Он сообщил мне, что мой друг у них не проживает, и не жил там никогда. Огорчённый, я сел на тумбочку, стоящую под телефоном с кучей исписанных газетных и тетрадных листов, чешуёй тарани и дешёвым одеколоном.
В двери закопошился ключ. Вошёл мой младший брат. После армии он закончил институт как экономист... но сейчас я его увидел в военной форме и в погонах прапорщика. Брат смотрел на меня, как на ничтожество. Бросил фуражку на полку с крючками, еле висевшую на стене с выцветшими обоями, и ехидно мне улыбнулся:
- Ну, что? Похмелился? Ну, что смотришь? - лицо его посерьёзнело - Денег больше не дам. Даже не проси!
Он снял китель и повесил на ту же полку с крючками. Она угрожающе поменяла градус наклона.
- Да ты уже прапорщик, смотрю! - Сказал я, что бы хоть как-то завязать разговор. На что он ответил взглядом, как на безумного:
- Совсем спился! Пора тебя лечить. - Он говорил на ходу, между прочим, снимая с себя форму, и надевая спортивные штаны. Кажется, его ничто не изменило, ни служба, ни тяготы этой жизни. - Ты бы хоть побрился. Зарос, как боров.
Я слез с тумбочки и подошёл к зеркалу, которое висело напротив. На меня из рамочки выглянул снежный человек с мешками под глазами. Я отшатнулся.
- Ну что? Самому страшно стало? - сказал брат, видимо, наблюдавший всё это время за мной.
Мне действительно стало страшно. Я? Неужели я? Неужели я таким и останусь!? Надо срочно возвращаться назад!
Тут я понял, что всё дело в раковине. Это она меня сюда затащила! Я пошёл искать её по полупустым комнатам, посмотрел на кухне, в коридоре - нигде её не было. Вылетев в дверь пулей, за спиной слыша только крики брата: "опять что-нибудь пропивать понёс?!", я побежал к помойке, к своему парусу надежды.
Все на меня оборачивались, что-то говорили в след, я не слышал, я бежал домой! Я был уверен, что найди опять раковину, и всё будет по-прежнему, и всё будет как в те времена. Войду в дом - там евроремонт, жена не пилит, дети играют... Я дошёл до помойки и стал искать раковину глазами, потом начал разбрасывать мусор ногами, руками - ничего, уплыл мой парус. Оставалась только одно: если ремонта не было у родителей, значит, раковина осталась на месте, значит, не всё ещё потеряно! Значит...
Я вернулся домой. В ванной стоял брат и чистил зубы над самой ванной. Вместо раковины одиноко торчала труба. Я сполз по стене спиной, сел на корточки, обнял колени руками, и почувствовал себя без своей раковины беззащитным.