Долгожданный май сменился на холодный, неприветливый апрель, который, казалось, никогда не закончится. Окрестные поля и луга украсили многочисленные желтые пятнышки, маня охочих до одуванчикового варенья селян. Яркое солнце золотой рябью скользило по небольшой речушке, прогрев ее до самого дна. Это же солнце нещадно жарило подставленную ему спину, вытапливая соленые капельки пота.
Мужчина еще раз обтер лоб и принялся за свою скромную трапезу, состоявшую из двух яиц, куска хлеба и луковых перьев. Крупный сом, семь плотвичек и больше десятка окуней, пойманные за первую половину дня, обещали хороший клев и далее. Этак и целое ведро к вечеру наберется!
Одно из яиц оказалось тухлым, несколько подпортив аппетит, и мягкий кус хлеба лег в голодный желудок не так приятно, как это могло бы быть. Отряхнув с себя крошки, мужчина обратился взглядом к поплавку и тихо ругнулся: какая-то рыбина успела утащить удочку к корягам на противоположном берегу реки и там же ее оставить, порвав леску. Пока он плавал туда-обратно, настроение окончательно испортилось. Моток лески лежал дома, удочка с собой была только одна - продолжать рыбалку бессмысленно.
- Ну и Шутт с ней, с рыбой, - заключил он, собирая вещи.
Выставленные на улицу столы были покрыты одинаковыми белыми скатертями, свисающими до самой земли. Женщины расставляли тарелки, кастрюли, попутно одергивая озорничающих детей. Мужчины таскали широкие деревянные лавки и зажигали толстые восковые свечи, стоящие в центре каждого стола
- Много сегодня наловил, а, Клест? - дружелюбно прогрохотал староста, помогая передвинуть неудачно поставленную лавку.
- Могло бы и лучше, - лавка придавила край скатерти, оставив на ней землистый отпечаток. Пару раз хлопнув по пятну рукой, староста счел свой долг исполненным и пошел помогать дальше.
Вскоре народ расселся, но гомон, отдающийся в ушах, стих только после того, как сухонький дядька в длиннополом белом одеянии и в бархатной скуфейке воздел руки вверх. Шлепок, доставшийся хихикнувшему мальчишке, послужил показателем для остальных детей. Кловун улыбнулся и опустил руки.
- Друзья мои, сегодня мы собрались за одним столом, чтобы показать душам наше уважение и любовь. Богатые и бедные, добрые и злые, насмешники и тихони, кловуны и миряне - все мы когда-нибудь скроемся в Шуттовом царстве, получив возможность лишь один день в году навестить родных и близких. Чтобы дорога их была светла и безопасна, пусть каждый, придя домой, поставит на окно по свече.
После этой традиционной речи все принялись вечерять лапшой. В кастрюлях было вдвое больше еды, чем полагалось на такое количество людей - заготовка для Шуттовых душ. Почему в эту ночь необходимо вечерять исключительно лапшой, не мог объяснить даже кловун, знающий, казалось, все тайны, далекие от мирской смекалки. В народе, правда, ходили разнообразные слухи, один другого нелепее: то ли Шутт в своих чертогах жадничает душам лапшу, то ли наоборот, кормит только ей. Клест быстро расправился со своей порцией - надо было успеть отдать до темноты рыбу вдове Икария.
- Может, все-таки у меня переночуешь? - принимая неполное ведерко, обеспокоилась немолодая уже женщина.
- Закройтесь покрепче и ложитесь спать, - Клест в очередной раз проигнорировал предложение.
- Ну, как знаешь, - она покачала головой, переключив внимание на не желающих залезать на полати детей.
Мужчина заторопился домой, дождавшись, пока возня стихнет, и дверь с внутренней стороны подопрут деревянным брусом.
Если вы хотите, чтобы пропавший человек вернулся домой, ночью поставьте зажженную свечу на подоконник и следите, чтобы она не погасла - так, во всяком случае, принято делать на Шуттову ночь. Именно в эту ночь умершие за последние семь лет заглядывают в родные окна, а потом садятся за приготовленный для них общий стол.
Клест обвел взглядом черные стены, обугленные балки, уцелевший в огне комод, скрипнул зубами и принялся расчищать место на подоконнике.
Еще совсем недавно здесь был добротный домишко с резными ставнями и выбеленной печкой. Жена вставала чуть раньше мужа, чтобы испечь так любимый им хлеб.
Первая свеча.
Потом с полатей выглядывал черноволосый сынишка, спешащий подглядеть, как милуются мать с отцом.
Вторая свеча.
К нему присоединялась сестра, уже почти вошедшая в возраст, когда пора плести косы.
Третья свеча.
Клест крепко сжал четвертую. Вместе с ними должен был уйти и он.
Закрывать дверь в полуразрушенном доме смысла не было, поэтому мужчина прислонился к обгрызенному пожарищем косяку и стал вглядываться в темноту. Дом стоял на самой окраине деревни, и днем отчетливо виднелась небольшая белая часовенка, стоящая за прутьями высокой ограды.
Они появились как будто внезапно, сразу после удара единственного колокола. Кто сделал этот удар, было известно, похоже, одному лишь Шутту, поскольку кловун ночевал с семьей.
Чем ближе души приближались к деревне, тем отчетливее их можно было различить. Вон тетка Агафья, утонувшая уже лет пять как, вон старый Плош в обнимку с извечной бутылью, вон девчушка Паратьевых, которую покусала бешеная лиса, вон съеденная волками на прошлой неделе корова Майка. Клест всматривался в фигуры, лица, выискивая те самые, улыбающиеся, родные...
Души медленно шли по улице, поводя руками, как слепые. Маленькие огонечки, светящие из окон, привлекали далеко не всех. Агафья встрепенулась и целенаправленно засеменила к своему соседу. Наверняка опять будет скрежетать про двух гусей - до сих пор не отданный долг.
Мужчина нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Когда же к горелому дому подойдут? Он так ждет их...
- Привет, - отчетливо прозвучало за спиной.
- Папа, папа, привет! - подхватили еще два голоса.
Клест обернулся и, не веря своим глазам, выдохнул:
- Милые мои, - он шагнул вперед, чтобы обнять самое ценное, что было у него в жизни.
- Прости, нам нельзя, - дрожащими губами улыбнулась душа, слегка сжав руки рванувшихся навстречу отцу детей.
- Я...я понимаю, - чуть запинаясь, выдал он. И, помолчав, добавил: - Это я виноват! Я во всем виноват! Я должен был остаться, и тогда бы мы...
- Тихо, тихо, прошу тебя, не говори такого, - зашептала жена, испуганно прижав руки ко рту. - Никто в этом не виноват. Шуттовы пути непредсказуемы, и никогда не знаешь, за каким поворотом ждать Его решающей ухмылки!
- Папочка, не вини себя, - в один голос попросили дети, обнимая мать.
- Ты еще здесь нужен. Обещай, что жить будешь.
Прошло несколько тягучих мгновений, прежде чем мужчина кивнул.
Пробил второй за ночь удар колокола. Так быстро?
- Нас зовут к столу. Помашите папе ручкой.
- Пока, папа, пока! Мы на следующий год придем!
Он саданул кулаком по косяку. Не должно так быть, не должно!
- Стойте! Подождите меня!
Ноги увязли в густой пелене мглы, выстилающей духам дорогу, но он упрямо рванулся вперед. Шаг.
- Эй, страдалец, погасишь свечу - затеряешься среди нас. Глядишь, Шутт к себе заберет, - вычерченными сажей губами хищно улыбнулась мельничиха.
Скверная тетка при жизни была, да и сейчас, видимо, тоже. Он пообещал жить, значит, будет жить.
Последующие шаги дались немного легче, привычнее. Ощущение было такое, какое иногда случается во сне: хочешь идти, бежать, а не можешь - ноги ватные, будто свинцом налитые.
Среди стремящихся к столу душ промелькнула совсем уж неожиданная: простоволосая женщина в сорочке робко взялась за руку Икария, и они вместе двинулись занимать места.
- Не может быть! - с досады Клест махнул рукой, чуть не затушив свечку. Как же теперь дети, сиротами?
Умершие собрались за столом, пересказывая все, что случилось за ночь. Неугомонная Агафья, брызжа слюной, сетовала на упрямого соседа, мельничиха руками перебирала лапшу в тарелке, что-то вполголоса бурча, Плош умудрился напиться до такой степени, что его в Шуттово царство, кажется, придется нести.
Клест, еле сумевший добраться до лавки, кроме своей семьи ничего не видел. Он старался уловить и запечатлеть в памяти любое движение, любой звук, любую мелочь и не заметил, как окружающая мгла начала потихоньку рассеиваться.
Раздался третий удар колокола.
Тела душ стали истончаться.
- Я люблю вас, люблю вас всех, люблю! - отчаянно выкрикнул мужчина, пытаясь схватиться за удаляющиеся фигуры.
Они что-то совсем неслышно ответили. От рывка погасла свеча, мужчина испуганно замер, ожидая, что сейчас его подхватят за руки и утащат с собой. И гнить ему за Шуттовой оградкой...
Он так и стоял: с взъерошенными волосами, сжатой в руке свечой и слезами на глазах, наблюдая, как последняя душа меркнет в тонкой паутине рассвета, зевающий кловун направляется в часовню, из домов выходят люди. Предстоящий день готовил много хлопот.
- Тять, я леща поймал!
- Тять, а когда мы уху сварим?
- Тять, я кушать хочу!
- Уговорили, разбойники. Ставьте котелок, я пока рыбой займусь.
Солнце вальяжно перевалило за зенит, к вечеру обещая выпарить как можно больше влаги, чтобы за ночь она собралась в пузатые дождевые тучи. Ветер порывисто трепал язычки пламени, облизывающие закоптелые бока полного котелка. Уху варили долго, с шумом, весело. Обжигались, но тянули аппетитное варево в рот.
- Держите хлеба, - Клест отломил от краюхи по куску каждому сорванцу.