Киануш Хашемзадех: Я знаю, что вам больше нравится, когда роман "В незнакомой комнате", основанный на вашем опыте, называют художественной литературой, а не мемуарами. Мне хотелось бы узнать ваши мысли о мемуарах и о том, почему вы настаиваете на этом ярлыке.
Дэймон Гэлгут: Мемуары, кстати, сейчас - очень популярная форма в Южной Африке, здесь есть это ощущение невысказанной истории, которую мы сейчас восстанавливаем. Нельзя сказать, что я этому противлюсь. Видишь ли, мы думаем, что знаем, что значат эти категории. Мемуары или нон-фикшн считаются "правдой", в то время как художественная литература, как мы ее понимаем, - "неправда". Но иногда, фактически, граница между этими двумя жанрами довольно проницаема и иногда бессмысленна. Например, в романе - это происходит постоянно - я могу написать о реальном эпизоде из моего опыта или о реальном человеке, которого я знаю. Довольно общепринятая практика - говорить, что такой-то эпизод или персонаж - мой знакомый или история из моей жизни. И это не проблема. Но если по какой-то причине вы действуете наоборот, это становится проблемой. Если вы пишете что-то, что слишком уж очевидно основано на вашем личном опыте, и называете это художественной литературой, люди чешут затылок и действительно озадачены.
Позвольте объяснить вам подробнее мои аргументы. Я сижу тут с вами, веду этот разговор, и у меня останутся воспоминания об этом моменте, которые будут состоять из цельной ткани разнородных впечатлений - моя температура, вкус кофе или выражение вашего лица, а также слова, которые я произношу - но когда я начну вспоминать этот момент позже, я также, словно это - часть нарратива, как путешествие - длящегося нарратива - выберу определенные элементы воспоминания и выделю их, а другие полностью выброшу из поля зрения. Я собираюсь забыть весь незначительный хлам и выбрать только самое важное, то, чему сам придаю значение. Как автор художественной литературы, я утверждаю: каждый раз вы создаете нарратив. В каждый конкретный момент вы решаете в своем нарративе, что важно и что является ключевым для этой сцены, и сосредотачиваете на этом внимание, используете свой опыт или полностью отказываетесь от него.
Так о чем речь: думаю, мы постоянно создаем историю свое жизни, и память, в конце концов, ничем не отличается от рассказывания той или иной истории. В некоторой мере это доказывает факт: если бы вы взяли интервью у людей, с которыми я путешествовал, их версия путешествий очень мало напоминала бы мою, разве что поверхностно. Значит, то, что мы считаем правдой, на самом деле очень, очень субъективно. Поэтому я рад, когда истории маркируют как художественную литературу. Мне нравится, когда люди упираются в это головой, когда читают, и говорят, что это кажется художественной литературой, но почему героя зовут Дэймон, сколько здесь реального и сколько выдуманного, и если это реально, почему называется художественной литературой?
КХ: Мне всегда было интересно, почему люди практически одержимы идеей реальной истории.
ДГ: Думаю, это полезная для людей перегородка - мы фактически знаем или можем объективно воспринимать правду и реальность как противоположность воображаемому. На самом деле я хочу сказать, что эти категории намного более неустойчивы, чем мы привыкли думать.
КХ: Несомненно, соглашусь. В романе "В незнакомой комнате" перспектива нарратива перемещается от первому ко второму и третьему лицу. Интересно, как вы в к этому пришли. Вы так это запомнили, в воспоминаниях вы наблюдали за собой, когда писали роман? Как вы думаете, существует ли определенная причина, по которой вы в итоге, вспоминая, думали, что смотрите фильм, наблюдая за собой вне пределов себя?
ДГ: Думаю, по своему характеру я склонен к определенному обособлению даже от своего собственного опыта. Когда я начал писать, у меня не было сознательного намерения разделить текст между разными голосами. Когда я начал, я вообще не очень четко понимал свои намерения. Но, начав проект, почти с первой страницы я понял, что откажусь от сцены и буду смотреть на две эти фигуры, движущиеся в пейзаже, а потом неким образом вмешаюсь. Но, почти спонтанно, если можно так выразиться, происходило это переключение на третье лицо, так что - как бы сказать поточнее, чтобы не звучало претенциозно - онтологическая реальность, пережитый опыт этого переключения стал для меня в то мгновение абсолютно реальным и очевидным. В то же время я увидел его литературные возможности. Думаю, писателю не хотелось бы просто повторять обычные метафоры, которые уже сформулировали другие авторы, так что возможность отказаться от традиционного подхода к художественной литературе любого вида очень соблазнительна.
А в моем характере есть что-то, что очень привлекают возможности, предоставляемые переключением. Если вы замыкаетесь в режиме рассказа от первого или от третьего лица, вы упираетесь в очерченные границы жанра. Существует определенный фактор влияния - правда. А если вы переходите от первого к третьему лицу, это очень выбивает из колеи читателей. Память - крайне неустойчивая величина. Вы не можете ей доверять. Пойдите к любому зданию суда, в котором проходит судебный процесс, и окажется, что пять человек, которые наблюдали за одним и тем же событием, видели разное. Все эти люди говорят правду, в которую верят. Так что убеждение в том, что память - надежная запись реальных событий, абсурдно...По-моему, именно это и делает книга - подталкивает вас к пониманию неустойчивой природы памяти как таковой. Она дает вам понимание того, как память дублирует и исправляет себя, она всегда не уверена в себе. Она полна дыр. Я пытался быть честным в повествовании, если я что-то не помню, пытаюсь это отобразить
КХ: Там пробел или дыра?
ДГ: Да, именно. Знаете, частично это связано с тем - думаю, это спорный вопрос - что всё сознание является памятью. То, что я думаю о настоящем моменте - фактически воспоминание о чем-то, что только что произошло. Пробел столь крошечный, что мы его не фиксируем.
КХ: Время постоянно в движении. Застывшего "здесь" не существует.
ДГ: В душе человека есть то, что жаждет существовать в настоящем моменте. Знаете, именно это - медитация или цель медитации, находиться в настоящем моменте. Но на самом деле мы не находимся в нем. Мы бросаемся в какое-то воображаемое будущее или вспоминаем прошлое. Думаю, это тоже происходит в очень мелких масштабах. Слова, которые я произношу сейчас, хотя я слышу свой голос, что я фиксирую на самом деле - так это воспоминания о только что произнесенных словах, впечатлениях, которые у меня только что были. Что я пытаюсь сделать с помощью этой книги - не очень успешно, но что я пытался сделать - исследовать природу сознания как такового, поскольку если мне нужно будет сформулировать квинтэссенцию этой книги в форме одного предложения, это будет: всё сознание - память, а память - вымысел.
КХ: Стиль книги тонок и сдержан. Вы вдохновляете читателей самих раскапывать эти темы.
ДГ: Мне нравится позволять читателям выполнять часть работы самостоятельно. Это вызов, и не всем читателям нравятся вызовы, честно говоря. Несомненно, в литературе устойчива традиция, в соответствии с которой книги должны давать ответы, а не подбрасывать вопросы. Такова договоренность, скажем так, я всегда этому противился, потому что мне кажется: если вы даете ответы, обычные формы литературного катарсиса - нечто вроде ответа, нити переплетаются, и все элементы сюжета ловко связываются узлом в конце - вам может быть приятно читать такую книгу, но когда вы ее закрываете, вы, по сути, закрываете для себя все моральные дилеммы, которые поднимаются в этой книге, и на этом всё. Если людей тревожит и не отпускает тема, поставленные вопросы не решены, читатели не забывают об этом и каким-то образом прорабатывают.
КХ: Если автор создает "закрытый нарратив", как вы это описали, история заканчивается и читатели не забирают ее с собой, не участвуют так активно в процессе чтения, а если вопросы не были озвучены или решены, это привлекает интерес читателей.
ДГ: Я всегда воспринимаю как комплимент, когда люди говорят мне, что их будоражит мое творчество, поскольку это значит, что у них остались нерешенные вопросы. Но нам, как читателям, это не нравится: нам нравится оставаться пассивными в процессе чтения.
КХ: Я читал, что вас называют "мастером тревоги". Вы принимаете этот термин?
ДГ: Ну, знаете, как только люди вас ни называют. Тревога - то, с чем я связан. Я пытаюсь сознательно проектировать свой психологический ландшафт, так что тревога - сильный элемент. Мастер я в этом или нет - точно сказать не могу. Мне так не кажется.
КХ: Ваш интерес к памяти обоснован, учитывая историю Южной Африки. Я знаю, вы говорили, что ваши книги - не политические по сути, но не кажется ли вам, что ваше внимание к памяти неким образом вдохновляется историей Южной Африки?
ДГ: Неосознанно. Сейчас в Южной Африке осуществляется большой проект по возрождению похороненной памяти, потому что столь многим людями не позволяли рассказать свою историю. Теперь крышку котла сорвало, и всё эти воды памяти полились. Но, видите ли, я - белый мужчина, крайне привилегированный человек. Пятнадцать лет назад в Южной Африке, без каких-либо усилий с моей стороны, я попал в высшие эшелоны иерархии, не добиваясь и не желая этого. Но мои привилегии казались мне естественными. Очевидно, ситуация изменилась. Так что этот национальный проект памяти, если его можно так назвать, не нуждается в моем вкладе. Воспоминания белых мужчин - вовсе не то, что нужно возрождать в Южной Африке. Наше время прошло, нас пора поставить на место. Знаете, я симпатизирую этой точке зрения и точно понимаю, откуда она взялась, если говорить с исторической точки зрения. Кажется, я хочу сказать, что мой проект слегка отличается. Я исследую память, не потому что думаю, что мои утраченные воспоминания важны для моей страны. Это - попытка поймать саму суть сознания, если это звучит не слишком напыщенно. Я делаю что-то довольно немодное в условиях Южной Африки, да. Сейчас на первом месте история и политика.
КХ: Если вдуматься, не обязательно закономерно, что писатели определенных стран должны писать о этих странах и их политике.
ДГ: Если бы я родился не в Южной Африке, а в стране с более безмятежной историей, думаю, я стал бы совсем другим писателем. Мои темы, наверное, были бы мельче и ограниченнее. Но от писателей Южной Африки ожидают, что мы каким-то образом должны отчитаться за эту ужасную историю, которую пережили. И да, это кажется нечестным, потому что я не формировал историю, в конце концов: почему я должен за нее отчитываться?
КХ: В то же время, в романе "В незнакомой комнате" есть что-то, связанное с условиями жизни рассказчика, что, по моим ощущениям, свидетельствует об эмоциональном климате в Южной Африке. Иногда мне кажется, что он в изгнании - это интересный эффект, потому что он просто путешествует, он не в изгнании. Но это чувство отсутствия принадлежности достаточно интересно.
ДГ: Я не могу комментировать это достаточно объективно. Знаю, что в некоторых обзорах в Южной Африке пишут, что в этой книге я выражаю что-то принципиально южноафриканское. Скорее, я пытался сделать противоположное, но если вы начнете копаться в своей душе, вы достанете то, что там есть, а я - южноафриканец. Это часть меня, часть того, кто я есть. Это больше про отношение к другим людям, к другим путешественникам, персонаж Деймон понимает, что он не такой, как они. Иными словами, определение южноамериканца - негативное определение.
КХ: Определение себя через то, чем вы не являетесь.
ДГ: Да, именно так.
КХ: Вы упоминали, что писали главы книги не как рассказы, но в Paris Review их напечатали отдельно. Как вы думаете - их лучше читать все вместе?
ДГ: Можете читать их по отдельности, но мне кажется, что они становятся слабее, если читать их отдельно. Их цель - перекликаться друг с другом. Одно путешествие заставляет задуматься о следующем.
КХ: Сложно ли было определить последовательность? Или вы в таком порядке их написали?
ДГ: Во-первых, в этом порядке они происходили, во-вторых - в этой последовательности они были написаны. Существует определенная целостность развития, так что не было смысла с этим химичить. Деймон тоже стареет, он мало чему научился и продолжает двигаться дальше.
КХ: Во второй главе, когда он встречается с другими путешественниками, его представления о путешествиях не очень соответствуют принципу "У меня каникулы и я путешествую". Это необычное чувство. У него другие мысли на этот счет, и чувства в связи с этим другие.
ДГ: Ну, думаю, он путешествует не столько из любопытства, сколько из-за того, что несчастен, из-за неспособности сидеть спокойно на месте. Но, знаете, если почитать книги о путешествиях, разные мемуары о путешествиях, такое встречается часто. Многие люди...
КХ: Пускаются в путь...
ДГ: ... потому что не могут находиться на одном месте. Очень часто это - форма несчастья, болезни.
КХ: Многие персонажи, включая Деймона, в книге проводят много времени, гуляя. В своей повседневной жизни вы довольно много гуляете, да?
ДГ: Да. Это началось в мои подростковые годы. Когда я рос, у нас была очень беспокойная атмосфера в доме. Ну, если не вдаваться в подробности, я привык сбегать на длительные прогулки. Довольно рано возникла связь с моими книгами. Я привык думать о том, что хочу написать, пока шел. И этот элемент для меня по-прежнему существует. Ритм ходьбы связан с мышлением и в определенном смысле с интроспекцией. Когда я иду, не обращаю внимание на то, что вокруг, это, скорее, у меня внутри.
КХ: Значит, это - более внутреннее? Это до сих пор часть вашего процесса письма?
ДГ: Я по-прежнему много хожу. У меня есть машина. Этот драндулет возит меня вокруг Кейптауна, дальше он меня не отвез бы. Если мне нужно куда-то попасть, и это на расстоянии пешей доступности, предпочитаю идти пешком.
КХ: Вы упоминали, что привыкли ездить в Индию, чтобы писать, но я не уверен, делаете ли вы это до сих пор, учитывая главу третью вашей книги, "Страж". Это до сих пор для вас тихое и спокойное место?
ДГ: Частично Индия привлекала меня тем, что меня там никто не знал. Я был полностью анонимен. Были и другие плюсы, но это - главный. Это больше не работает. Вы возвращаетесь в одно и то же место слишком часто, знакомитесь с людьми, формируете некое общественное бытие, а именно этого я старался избегать. Мне нужно открыть новую страну.
КХ: Что вас привлекало в Индии?
ДГ: Это сенсорное нашествие. Вкусы, запахи, чувственная, тактильная реальность. Она не удерживает. Она врывается. Иногда она недружелюбна. В Индии можно увидеть очень неприятные вещи. Там вы видите картины, которые предпочли бы не видеть. А на другом, на моральном уровне это очень стимулирует. Зажигает писательскую часть моего мозга, если это действительно часть моего мозга.
КХ: У вас есть какие-то идеи насчет того, каким должно быть новое место?
ДГ: Там должно быть тепло. Это очень важно.
КХ: В Индии вы жили на берегу моря. Именно это вы ищете в новом месте?
ДГ: Это важно. Я проводил время в горах в северной Индии, и, хотя они меня очаровали, они не подарили мне то же самое чувство, скажем так, покоя и уединения. Для меня в горах есть что-то гнетущее. Я не очень-то хорошо плаваю, но мне нравится гулять по берегу, а там - бесконечные пляжи, по которым можно гулять.
КХ: Вы конструируете сюжеты во время прогулки, или вы из тех писателей, которые узнают, как будет развиваться история, когда пишут?
ДГ: Это своего рода смесь. Я бьюсь над письмом довольно долго. Нельзя сказать, что текст просто льется из меня. В это время я решаю множество проблем или разбираюсь с перипетиями сюжета - как переместить вещи из одной точки в другую, или это может быть вопрос поиска верного тона или голоса для определенной последовательности. Иногда это приходит к вам в процессе письма, а иногда - во время размышлений над написанным. Так что ответить непросто.
КХ: Вы пишете ручкой на бумаге? Печатаете на компьютере?
ДГ: На самом деле я старомоден и несколько отстал. Я просто пишу шариковой ручкой в блокноте, делаю четыре-пять набросков, прежде чем перенести текст в компьютер. В Индии делают эти изумительные сшитые вручную блокноты, я всегда привожу груду, чтобы писать в них. В отношении технологий я - немного луддит. У меня нет компьютера, но я пользуюсь изощренной печатной машинкой.
КХ: Если вам нужно провести исследования, вы продолжаете писать, а справки наводите потом? Взаимодействуете ли вы каким-либо образом с технологиями, когда пишете?
ДГ: Думаю, это зависит от технических требований сцены, которую вы описываете. Я всегда уклоняюсь от тем, для которых нужно слишком много исследований, думаю, косвенно - потому, что если вам нужны исследования, вы изначально не знаете свою тему. Но сейчас я впервые начал разрабатывать тему, требующую исследований. Сейчас я пытаюсь исследовать тему на таком уровне, чтобы получить возможность создать первый набросок, и если мне это удастся, думаю, я узнаю то, что не знал прежде. Узнаю, как настроить объектив.
КХ: Вам комфортно говорить о теме своего исследования, или вы предпочитаете хранить его в тайне?
ДГ: Боюсь, у меня предубеждение насчет работы, которую я еще не закончил. Думаю, если вы об этом говорите, вы сглазите, так что я предпочитаю молчать. Знаю людей, которые хотели бы стать писателем, но они так много говорят о том, что хотят написать, что никогда на самом деле это не напишут.
КХ: Есть ли в Кейптауне литературная среда, частью которой вы являетесь, или вы чураетесь подобных вещей?
ДГ: Я довольно редко с кем-то вижусь. В Кейптауне немало писателей. "Среда" - пожалуй, преувеличение, но событий довольно много.
КХ: Есть ли в Южной Африке современные писатели, от которых вы в восторге?
ДГ: Есть новый молодой писатель по имени Алистер Морган. Его первый роман вышел в Великобритании, а здесь он, к сожалению, не нашел американского издателя. Американские издатели хотят получить выгоду от его романа, а большие прибыли он принести не может. Думаю, он достаточно впечатляющий. Не думаю, что этот автор способен писать ради прибыли. Он, так уж получилось, живет по соседству со мной, но это чистая случайность.
КХ: Вы показываете людям свои произведения, или держите в тайне?
ДГ: Нет. Ну, в определенный момент показываю, но мне необходимо как можно дольше держать их в тайне, прежде чем кому-то показать. Это может полностью вас дезориентировать.
КХ: Когда вы пишете, вы читаете книги других авторов?
ДГ: Сейчас читаю. Когда я был моложе, старался не читать, потому что это может очень плохо воздействовать на ваш собственный голос. Сейчас читаю, кроме случаев, когда это - автор с таким мощным стилем, когда я думаю: "Окей, нет, это может украсть мою голову".
КХ: Какие книги вы прочли недавно?
ДГ: Ну, сейчас я читаю книги, связанные с исследованиями. Я не выбрал бы их в обычной ситуации. Я читаю о раджах в истории Британии. Кроме того, меня попросили написать вступление к "Постороннему", поэтому сейчас я читаю биографию Камю. Кого я в последний раз читал ради удовольствия? Письма Сэмюеля Беккета - или их первый том, так что меня ждут еще четыре тома.
КХ: Этим летом я много работал с Барни Россетом. Составлял каталог некоторых его писем, среди которых были и письма Сэмюелю Беккету. Это было действительно невероятно, и Барни, конечно, очарователен.
ДГ: О, правда? Ну, мне известно, что Кент (Кэролл) был связан с Беккетом, поскольку работал с Барни. Я был поражен, когда узнал, что Кент так хорошо знал Беккета, что называл его "Сэмом". "Сэм был не очень-то силен в светских беседах", - говорил он. Я уверен!
КХ: Там, где я нахожусь, когда я думаю о том мире - издательском мире Нью-Йорка шестидесятых - мне кажется, что он очень сильно изменился. У меня ностальгия по тем временам.
ДГ: У меня тоже ностальгия, хотя я это не пережил!
КХ: Именно!
ДГ: Ну, у меня такое чувство, словно я в какой-то форме это пережил.
КХ: Недавно вы проспонсировали постановку "Ожидая Годо". Как всё прошло? Какова была ваша роль?
ДГ: Я много лет мечтал о реализации этого проекта, потому что люблю эту пьесу. Но, если говорить конкретно, я хотел осуществить постановку с определенными актерами из Кейптауна. Так что я поговорил с этими ребятами и спросил: 2Вы в деле?", и все согласились. А в начале этого года я наконец решился. У нас была трехнедельная репетиция в Кейптауне. Режиссура - чистое наслаждение. Мне понравилось. Постановка была сущим адом, никогда больше! Я фактически заработал язву, думаю, это отняло у меня десять лет жизни. Я отвечал за всё - от печати программок до аренды помещения для репетиций, ведения переговоров о зарплате и поиска реквизита. Это была наиполнейшая полная занятость из тех, что у меня когда-либо были.
КХ: Сколько вы работали над проектом?
ДГ: Подготовительный период длился два месяца, потом мы начали репетировать, а когда закончили, я еще несколько недель улаживал дела. Даже пока мы работали - днем я был режиссером, но перед репетицией и вечером после нее звонил, чтобы проверить, сделали ли то-то и то-то?
КХ: Работа, которая никогда не заканчивается! Но вы будете этим заниматься снова?
ДГ: Я бы этим занимался, если бы кто-то мне принес большой мешок наличных! Нет, ну дело не в наличных - я не против вложить свои собственные деньги. Я хочу, чтобы кто-то делал все эти телефонные звонки и улаживал деловые вопросы. I
КХ: Вы также изучали драматическое искусство. В каком качестве? Вы играете в театре?
ДГ: Кейптаунский университет - ну, сейчас я не уверен, думаю, они провели реструктуризацию - но раньше там была возможность получить исполнительский диплом по сценической речи и драматическому искусству. Это не научная степень как таковая - это диплом, так что на сегодняшний день моя единственная квалификация - этот абсолютно бесполезный диплом. Это трехгодичный курс. Думаю, сейчас они там всё поменяли. Можно выбрать специализацию режиссера или осветителя, но я учился актерскому мастерству, в итоге посвятил этому еще восемь лет. Я на самом деле никогда не стремился быть актером, это - не то, чем я хочу заниматься, но я начал писать пьесы, и решил, что изучение актерского мастерства поможет мне писать лучше. А на самом деле это полностью убило желание когда-либо писать пьесы. Я бросил пьесы и продолжил писать романы.
КХ: Но интересно еще поразмыслить о переходе к третьему лицу. Может быть, тут есть корреляция с вашим актерским опытом - таким образом вы визуализируете себя как персонажа.
ДГ: Интересная идея, никогда не думал об этом в таком ключе. Конечно, это часть актерской профессии, и, определенно, режиссерской, подход к театральному проекту. Вы одновременно находитесь внутри и снаружи. Вы связаны с персонажем действительно тесным образом от первого лица, и, в то же время, вы должны знать, когда начинается более масштабная постановка. На техническом уровне вы должны знать, когда заходите и когда выходите, знать, какое впечатление производите и в каком направлении смотрите. Возможно, я должен быть благодарен театральной школе больше, чем готов признать!
КХ: Знаю, что сегодня вы идете на мероприятие организации "Врачи без границ". Не могли бы вы подробнее рассказать о вашем участии в деятельности этой организации?
ДГ: Я сотрудничаю с "Врачами без границ" в качестве писателя. Несколько лет назад они обратились к десяти или двенадцати писателям со всего света и пригласили на свои акции в разных странах, чтобы мы о них написали. Мы могли выбрать, куда хотим поехать. Мартин Эмис поехал в Колумбию. Хари Кунзру поехал в Ассам в Индии. Предполагалось, что я поеду в Сомали - это я выбрал, но за несколько дней до нашего отлета ситуация там стала такой нестабильной, что мы решили - слишком опасно. Так что в последний момент я выбрал Северную Уганду, где продолжаются волнения. Я был счастлив сделать такой вклад, и очень рад, что ко мне обратились. Если я скажу, что активизм - обычная часть моей жизни, это будет неправда. В целом я - довольно замкнутый человек, и дело должно было прийти ко мне, а не наоборот. Я очень тихий. "Годо" был для меня абсолютным исключением - я вышел за свои обычные пределы. Частично, мне нужно было это сделать. Слишком много лет я был собой, не взаимодействовал с миром, так что взаимодействие с миром стало настоящим взломом системы.
КХ: Значит, в Уганде вы в основном наблюдали?
ДГ: Конечно. Я был там с ними и написал текст. Как я уже говорил, я был счастлив. Я знаю, гуманитарная работа - очень спорный вопрос, меня волновало много связанных с этим вопросов. Сложно поехать туда, смотреть, как бинтуют ужасные раны, и не чувствовать, что там делают что-то действительно важное.
КХ: Текст, который вы написали, вошел в сборник, изданный "Врачами без границ"?
ДГ: Да, он называется "Писатели на переднем фланге". Он только что вышел. Парень, который организовал проект - фотограф Том Крейг, он связался с "Врачами без границ", чтобы всё это организовать. Он ездил во все эти туры. Он - единственный постоянный участник. Его фотографии - основа книги, они действительно яркие.
КХ: Когда вас номинировали на Букеровскую премию и вы приехали сюда, вас словно снова заставили уехать из дома. Вы это принимаете?
ДГ: Принятие - не то слово. Я сдался! Это не располагает к работе. Так что мне нужно разгрести дела и приняться за новую книгу, но перед этим нужно еще попутешествовать. Собираюсь на Шри-Ланку в январе и в Австралию в марте. После этого на всё отвечаю "нет" и остаюсь в своей комнате.
КХ: На Шри-Ланку и в Австралию вы тоже едете в связи со своей книгой?