Аннотация: Как и Владимир Вольфович он тоже был сын юристов. Маленький и любознательный.
Генка, Геночка топал из своего 1-а класса. Падал крупный, мягкий снег Он окутывал белой пеленой все вокруг, приглушал звуки. Генке очень нравилось оглядываться на цепочку своих одиноких следов.
Он всегда так топал. Один. Потому что его мама Белла - юрист, всегда была занята на работе. И сегодня у нее была выездная сессия. Генчик прекрасно знал многие слова с ее работы. "Выездная сессия" значило, что мама может вернуться домой ночью, из какого-то далекого колхоза или с дальней шахты . Если из колхоза - это было хорошо, это значило, что мама обязательно привезет что-то вкусненькое. Курочку, например. А летом яблоки. А если с шахты - плохо. Потому что мама тогда ругалась и рассказывала папе, что все они там идиоты. Иногда они вместе смеялись "с этих идиотов". Папа тоже был юрист. Не только был, но и работал юристом в угольном тресте, а мама была юрист, но почему-то адвокат. И еще она была завконсультацией.
Генка не понимал, как так может быть? Вот Нелькина мама, их соседка. Она же тоже завконсультацией. Но женской. А его мама - адвокат, а к ней на прием приходят и тетки и дядьки. Что ли как в бане? Вот есть же женская баня, куда они с мамой иногда ходили, а есть мужская, где Генка ни разу не был. А еще он слышал, что есть общая баня. Вот, наверное, и мамина консультация была общая.
Папа работал в тресте, где на первом этаже была шикарная парикмахерская. Перед входом в нее слева стоял Ленин, а справа Сталин. То есть не сами Ленин и Сталин, а их огромные скульптуры . Внутри парикмахерской тоже висели портреты Ленина и Сталина. Генка больше любил Сталина, потому что у него были большие усы и портрет был цветной. А Ленин был какой-то лысый, и его портрет был маленький и черно-белый. А еще у Сталина была красивая трубка, а у Ленина некрасивая кепка.
Раньше, когда папа Сима еще не болел, их всегда приглашали на Новый год на елку в трест. Ах, как это было здорово! Это было еще красивее и веселее, чем на утреннике в их детском саду. Там была настоящая красивая Снегурочка и настоящий Дед Мороз, а не их нянечка с бородой из пакли. И огромная елка под потолок. И еще там хлопали хлопушки, сыпались конфетти, летали клубочки серпантина. Папины работницы оспаривали друг у друга право потискать Геночку, угостить его конфетой или ситро. А мама строго выговаривала им, дескать избалуют ей ребенка, он заболеет и у него будет желудочек.
Насколько Генка понимал, желудочек у него и так всегда был, а кроме того, конфеты были намного вкуснее, чем обычные леденцы-монпансье. Поэтому он серьезно говорил "Мамочка, у меня не будет желудочка. Я еще немножко съем".
Там гремела музыка и на красивом мраморном полу с узорами кружились пары. У всех блестели глаза, все поднимали бокалы с шампанским. И мама говорила, что все это за счет треста. И когда-нибудь все это выйдет им боком. Где и чей это бок, Генка не знал, но в этих словах ему чудилось что-то страшное.
Вот уже второй год как папа лежал в доме больной , и больше их не приглашали на праздники в тресте. Генка знал, вот сейчас он придет домой и даст папе покушать. А потом залезет к нему под бок, и папа будет гладить его своей большой ласковой рукой и расспрашивать про Геналькино житье-бытье. А еще папа знал кучу сказок и разных историй. Иногда страшных, иногда смешных. Поэтому лежать с папой - это, это.... Ну, как на небо попасть!
А попозже надо было выскочить во двор и откопать кучу угля , наковырять его в ведерко, чтобы подсыпать в печку. Раньше, когда папа не болел, приезжала большая машина с углем, высыпала уголь во дворе. Черный с блестками, крупный антрацит. Приходили рабочие и перебрасывали уголь в большой каменный сарай. Потом из сарая легко было его набирать. Но в этом году мама долго "выбивала из управляющего" уголь. Генка представлял, как мама палкой выбивает из усатого, огромного, чем-то похожего на Сталина, дядьки уголь. Она лупит его по пальто, а у того из карманов сыплется уголь.
Генка знал про этого управляющего один секрет, который мама рассказала папе. Однажды этот управляющий, которого очень не любили простые рабочие, зашел в баню и стал там командовать А один рабочий назвал его за это дураком. Управляющий подал на него в суд. На суде мама была адвокатом этого рабочего. И она предложила судье, что если рабочий прямо в зале суда прилюдно извинится, то дело закроют. И судья так и постановил. Тогда рабочий то ли сказал, то ли спросил: "Вы не дурак? Я извиняюсь! Но я извиняюсь...". В этом извинении Генке ничего не было понятно. Но мама рассказала это с такими интонациями, что невозможно было удержаться от смеха, и Генка свалился на пол и долго хохотал, держась за живот.
Когда уголь, наконец, привезли, уже была зима, и его ссыпали прямо в снег. Рабочие не пришли, и он так и остался лежать смерзшейся кучей. Уголь был какой-то не такой, как всегда. Тусклый, не блестящий, слипшийся в огромные комки. Разжечь его в печке было неимоверно трудно. Он упрямо не хотел гореть, а когда все же разжигался, дымел и через несколько минут начинал просыпаться пылью через колосники.
Конечно, выходить на улицу за углем не хотелось. И отковыривать куски из смерзшейся кучи было жутко тяжело. Но Генка ужасно гордился маминым поручением. Ведь мама так и сказала: "Ты теперь в доме единственный взрослый мужчина, и на тебе лежит обязанность следить, чтобы печка не прогорала."
Ну вот и дом. Генка толкнул калитку и побежал погладить Бродьку. Бродька, Бродяга был крупной, "породистой" дворнягой. Он ужасно любил Генку, всегда встречал его и лизал в лицо. У него был коричневый, а не черный, мокрый нос и всегда смеющиеся глаза. Его пушистый хвост всегда был скручен бубликом. Вот и сейчас он выскочил, и звеня цепью, затеял с Генкой веселую возню. Свалил его в снег, и они смеясь (а Бродька тоже умел смеяться), барахтались в нем. Раньше Генке нравилось залазить в будку к Бродьке, но сейчас он стал старше и растолстел, и к тому же, на нем было толстое зимнее пальтишко и в нем он в будку точно не смог бы протиснуться.
Однако в доме лежал в одиночестве папа и ждал своего Геналика. А еще Генке уже давно хотелось писать, и потому, вывернувшись от Бродьки, он бросился к крыльцу. Подпрыгнул и попытался нащупать на дверной раме ключ. Не получилось. Он еще раз подпрыгнул. И снова не нащупал ключа. Третий, четвертый раз... Ключа на месте не было.
Генка хотел было крикнуть папе, что он здесь и что ключа нет. Но побоялся, что папа попытается встать, и может потерять равновесие и упасть рядом с кроватью и удариться. Поэтому он зажал себе рот варежкой и промолчал. Вдруг он вспомнил, что второй ключ находится у соседей. Он метнулся через двор и перелез через забор. Плюхнулся на той стороне в снег, вскочил и пулей полетел к крыльцу соседей, крича "Александра Спиридоновна, Александра Спиридоновна!" Однако дом молчал, темнея заледеневшими окошками. "Таня, Галя, Николай Иванович, где вы?" Генка подпрыгивал на месте, кричал, и вдруг с ужасом почувствовал, что в штанах стало горячо.
Ой, как стыдно! Он уписался, как маленький. Господи, что теперь делать?
Понурив голову, побрел на улицу. От стыда и страха у него будто кончились силы. Генка сел на кладку забора и прижался к тумбе из кирпича. Ему было холодно. На штанах намерзала корка льда. Он сжался в комочек, надвинул шапку поглубже, натянул шарфик на рот и попытался согреться. Тихо падал снег, становилось теплее.
Он находился в странном месте. Было темно, но все же видно. Свет был необычный, какой-то красный. Постепенно Генка стал различать предметы вокруг. У стены стоял стол, а на нем сооружение, похожее на пузатый самоварчик. Из него вырывался узкий сноп света. Рядом с самоварчиком сидела темная фигура какого-то дяди, всматривающегося в освещенную поверхность под самоваром. Вдруг он помахал рукой сквозь луч света, а потом вытащил лист бумаги и сунул ее в квадратную тарелочку.
Дядя был похож на доброго волшебника. Генка совсем не чувстовал страха перед этим чужим человеком. Ему захотелось подойти к нему и посмотреть, что же это он там колдует? И тут он все вспомнил. Ой. Он же уписался. Генка пощупал себя. Он лежал в кровати под тяжеленным одеялом и был совершенно без ничего. Мама! Где он? Где одежда?
Дядя оглянулся и вдруг сказал: "Аааа. Очнулся, сосулькин сын?" И громко "Валя! Он очнулся. Подожди минутку, я бумагу спрячу". И потом зажглась большая лампа под абажуром из платка с кистями по краям. Ну, в точности как у них с мамой, только цвет другой. В комнату вбежала худенькая женщина. Она схватила Генку вместе с одеялом и принялась причитать:
- Ну вот. Живой! А то так напугал меня! Представляешь, малыш, иду я по улице и вдруг спотыкаюсь о что-то мягкое в сугробе. А во дворе собака так жутко воет. Я разгребла снег, а там ты. Я тебя и тормошила, и по щекам била, а ты не реагируешь. Думала ты умер. Домой мухой прилетела и мы тебя водкой стали натирать. Потом ты стал стонать и плакать, а на вопросы не отвечал. Тебя как зовут?
- Гена. А что твой дядя делает?
- Он фотографии печатает. А ты чей? Кто твоя мама, кто папа?
- Мама Белла, а папа Сима.
- Так ты сын адвоката?
- Да, я сын юристов!
- Ну давай я тебя одену. Правда, у меня только дочкина одежка, но ничего. Потом свою переоденешь, когда высохнет. Я ее постирала.
- Фу, девчонкино! Не хочу!
- Ну не будешь же ты щеголять голышом? Давай, надевай что дают и садись кушать. А я за твоей мамой сбегаю.
Через полчаса мама Белла, рыдая, чуть не задушила в объятиях не похожего на самого себя, в девчоночьих одежках, Генку.
- Господи! Возвращаюсь , а в доме тебя нет. Холодно, печь погасла, папа в ужасе, говорит, ты из школы не возвращался. Думала ты у соседей, а их дома нет. Я чуть с ума не сошла. Спасибо вам, Валечка! Если бы не вы...
Через несколько лет Генка узнал, что в их семье юристов у всех имена были ненастоящие. Что старшая сестра Инна на самом деле Лена, что двоюродная сестра Ляля, на самом деле Ева, что он сам на самом деле Женька. И все говорили "Ну они же юристы". И еще он на всю жизнь сохранил в памяти то волшебство печати фотографий в темноте, при красном фонаре. Когда на белой бумаге в ванночке с проявителем вдруг медленно, медленно появляется изображение. И еще белую тишину.
А в их городке с красивым названием Снежное еще долго обсуждали невероятное событие, как сын юристов чуть не замерз.