Аннотация: Это очень тяжёлая стилизация. Делалось на Царкон. Решила повесить, чтоб не утерялся.
Секрет Арины Родионовны
Это случилось в ту пору, когда Керулен река была лужицой и когда сопка Хэнтяй еще не стала горой... В ту пору, когда хозяева облаков - гордые Тенгиры охотились вечерами на солнце и привязывали его к сэргэ до самой утренней зари...
В золотой юрте, на коврах карминовых сидит ясноглазая Сайхан-Саринэ. В руках держит сладкоголосый морин-хур, но нет у небесной девы такой песни, чтобы засмеялись струны , заискрились весельем и радостью. Нет и той песни, чтобы скатилась по нежной девичьей щеке сладкая слеза. Не радуют Сайхан -Саринэ ни новый расшитый тэрлэг, подаренный отцом, ни белая верблюдица Хан Дэве. Грустит Сайхан-Саринэ, потому что юрта и душа ее пусты и нет среди бессмертных бурханов и тенгиров того, чей взгляд заставил бы сердце ясноглазой закружить в веселом танце биелэг.
Это случилось в ту пору, когда сказки бардачинов еще смешили красавиц. Юный Буджин-Дава Хан был лицом светел, помыслами чист. Юный Буджин-Дава Хан среди монгольский воинов и уйгурских поэтов слыл одним из первых и чернобровые красавицы бегали к страшным ведьмам- шулмам за зельем горьким, чтоб взглянул на них Буджин Дава и вспыхнул страстью его холодный взор. Но ни трава приворотная, ни яд волшебной Абургу - Магой бедным девушкам помочь был не в силах. Потому что только коня своего чалого да пса верного Хасара гладил горячей ладонью юный Буджин Хан. И только сокол Надин сторожил сон богатыря. Пятьсот жен хана напрасно ожидали его в своих юртах, напрасно жгли ладони хной и чернили брови. Лишь бешеный ЦокТырыл, охраняющий покой ханского гарема любовался многоцветьем шелковых хадаков.
Мчится по сизым тучам на быстроногой верблюдице разрумянившаяся Сайхан- Саринэ. Торопится на веселый праздник Цаган-Сара. Собрал главный из тенгиров Хормусто-хан на пир царей и воинов. Позвал и отца Сайхан-Саринэ- Дзандан тенгира. Не забыл и о тридцати двух его братьях и о красавице дочери. Веселый праздних Цаган-Сара. Шумный. Вплела Сайхан-Саринэ в длинные косы золотые и серебряные нити. Мчится сквозь облака, а над землей сияет радуга. Поднимет глаза к небу уставший крестьянин, увидит дугу сияющую, улыбнется, скажет : "Хорошо тебе повеселится на пиру, красавица!"
Юный Буджин -Дава хан скакал три ночи и три дня, чтобы попасть к Хормусто-хану. Не многие из смертных воинов были удостоены такой чести. А из удостоившихся немногие набрались храбрости оседлать коней и отправится в путь неблизкий, опасный. Хормусто-хан грозен, но отходчив. Пошумит, покричит, ногой топнет, да и простит нерешительного. А в дороге всякое приключится может. Охраняют путь на небеса огнедышащие лусуты. Против них ни стрела, ни нож, ни меч -не помощники. Только слово тайное и сердце честное. Не всякому по плечу...
Три ночи и три дня не слезал с седла юный Буджин- Дава Хан. Заснул на его плече сокол, сбились в кровь лапы у бедного Хасара. Не опоздал молодой хан на праздник. Только коснулся скакун копытом семнадцатого неба, как зазвенели бубны, загремели барабаны, зажурчал холодный кумыс и пир начался. Три луноликих девы подошли к Буджин хану, поклонились. Одна взяла коня за уздцы, другая поддержала стремя, третья протянула чашу с жгучим хмельным питьем.
- Алфат олусун! Приятного аппетита! Пусть под ногами у тебя будет доброе небо, и щедрая земля. Поспеши, хан, великий Хормусто освободил тебе место по правую руку.
Но не видел Буджин Дава соболиных бровей и алых губ. Не слышал сладкого пения лимбэ и цуров. Взгляд его, как тугим шнуром из конского волоса, был привязан к серебряным и золотым нитям в косах самой прекрасной из богинь, самой божественной из красавиц. Сайхан-Саринэ ласкала струны морин-хура напевая :
Жалом змеи ядовитой,
Приди, долгожданный...
Рыком степного мангуса
Приди, долгожданный...
Черного дэва проклятьем
Приди , долгожданный.
Нежной Сайхан-Саринэ
Стань врагом или другом...
Ноги хана стали мягким войлоком, сердце хана превратилось в сладкий сыр куюкчок, кровь хана понеслась по жилам юркой ртутью. Схлестнулись в смертельной битве слова и песни в его горле. Застыло время прозрачной слюдой. Только и смог он произнести: "желанная"...
Хмурится высоколобая Сайхан-Сарине. Очи ее сверкают. Пляшет нагайка в белых руках. Испуганные служанки толпятся вокруг, боятся спросить хозяйку о ее горе. А горе у Сайхан-Сарине немалое. Полюбила небесная дева. Полюбила не бурхана и не тенгира, не духа водяного и не кагана поднебесного. Выбрало сердце ясноглазой простого смертного. Стала не невестой славного батура, женой его стала. Сколько лун прошло, сколько солнц закатилось. Рука в руке, дыхание в дыхание - ясноглазая богиня и человек. Да только нельзя богине с любимым остаться. Нет среди тенгиров и гэгэнов места для людей. Нет среди смертных счастья для Сайхан-Саринэ. Хмурится высоколобая. Льет над междуречьем холодный дождь.
Прятала ото всех Сайхан-Саранэ любимого в своей сверкающей юрте под коврами тяжелыми. Смеялась и щебетала счастливой и веселой птицей. Да только вскоре затосковал баатыр. Перестал вечерами брать морин-хур и петь длинные песни о смелых нойонах и их преданных женах, о маленьких верблюжатах и тонконогих журавушках, о своей единственной - о Сайхан-Саринэ.
- Отпусти, Сарине. Позволь вернуться на землю, - умолял Буджин-хан. Тоска степными колокольчиками звенела в его голосе. - Хоть на час, хоть на минуточку. Матушкин голос услышать. Задать корм коням. Посмотреть краем глаза на родные места. Отпусти.
Молчала Сайхан-Саринэ. Расплетала косы черные. Протягивала к хану руки горячие и снова оставался в теплой юрте смелый Буджин-Дава хан.
- Болит моя грудь, Сарине. Поседели мои ресницы. И не милы мне ни поднебесные пиры, ни звуки волшебного хура, ни еда из твоего казана. Отвори мне ворота на землю. Не неволь меня. Земли лишь коснусь ладонью и вернусь обратно.
Молчала Сайхан- Саринэ. Подбрасывала хворосту в жаркий очаг. Но искры в ее глазах были еще жарче. И, срывая с себя одежды, шел к ней Буджин Дава Хан.
- Мне бы только воды из родника хлебнуть. Старого отца проведать. Пусти, ясноглазая. Ненадолго пусти.
Молчала Сайхан-Саринэ. Протягивала любимому пиалу с чаем, хлопала в ладоши, чтобы девушки плясали танцы веселые, игривые, и чтобы разыгралась кровь у Буджин хана.
Так прошло еще тридцать лет и три года. Не выдержал Буджин-Дава хан. Бросился к Сайхан-Саринэ в ноги, закричал во весь голос: "Или отпустишь ты меня, светлоликая, или погибну я здесь. Томится душа. Рвется к ветрам и степной траве. Пусти хоть до вечерней зари... Вернусь. "
И снова промолчала Сайхан Саринэ. Только протянула ему золотой ключ от ворот небесных. Вскочил на ноги Буджин Дава Хан. Накинул кое-как тэрлэг и бросился к коновязи, где уже много лет ждали его верные Хасар и Надин, и где грустил без хозяина чалый скакун. Позабыл хан в золотой юрте свой любимый кинжал, но не стал возвращаться. Оседлал скакуна и громовое "прощай" разлетелось эхом по всем тридцати трем ханствам славных тенгиров.
Сидит перед очагом спокойная Сайхан-Саринэ. Вырезает себе кинжалом трубку из крепкого дерева. Копошится у ее ног старая шулма. Стучит в бубен, приговаривает. Не слышит ведьму Сайхан-Саринэ.. Думает о том, что недолгой была страсть человеческая. Вспыхнула и угасла. А любовь ясноглазой девы не умерла. И сердце горькое, женское не остудить, не заморозить. Спокойна Сайхан-Саринэ. Спокоен и молчалив морин-хур. Но тлеет надежда в черных очах бессмертной алым угольком.
Летел на чалом коне Буджин-Дава хан. Сияли его глаза, смеялись губы. Кувыркался в синей пелене сокол, звонко лаял довольный пес. Щедрый дух охоты -Манахай-тенгри одарил хана дюжиной зайцев. Но хоть радость от охоты и была великой, усталость давала о себе знать. А еще надо было поспешить, вернуться в золотую юрту до того как выпустит Хормусто Хан желтую луну на звездные луга.
- А не заглянуть ли нам к добрым людям, что поставили юрту у дальнего холма, Хасар? - Буджин Дава хан ударил чалого пятками в бока и быстрой рысью побежал вперед добрый конь.
Юрта была небольшой. Нарядной. Любопытно стало Буджин Дава Хану, кто поселился здесь без его ведома, и спешившись, он неслышно подкрался к дверям. Заглянул в щелку и обомлел. На низкой скамеечке, у очага старуха курила черную трубку. Клубился дым, горел огонь, кипела похлебка. А чуть поодаль сидело три девицы, одна другой краше. Не дивной красотой - человеческой. Не молнии брови - стрелы. Не звезды глаза - капли утренней росы. Хороши были девицы, но одна лучше всех. Опоясывал тонкий стан бархатный пояс, нежно звенели серебряные серьги. Залюбовался хан. К разговору прислушался.
- А будь я женою хана, я бы для него и его храброй свиты в одно мгновение из одного яйца приготовила бы обед из девяти блюд, - молвила старшая.
Улыбнулся Буджин Дава Хан. Понравилось ему сказанное.
- Приведи меня хан к себе на ложе, соткала бы я в один миг ковер, на котором хватило бы места и ему, и всей его свите. И весь ковер был бы сделан из шерсти всего одного козла, - молвила средняя.
Улыбнулся Буджин Дава Хан. Понравилось ему сказанное.
Долго молчала младшая девица, но, наконец, сказала: - Ни тетиву натянуть, ни тэрлэг расшить, ни на хуре играть я не умею. Но коль суждено выйти замуж за простого арата, сумею я сделать мужа счастливым. А если бы взял меня в жены Буджин-Дава-хан, то родила бы я ему золотого сына - наследника, прекрасного как солнце, смелого как барс, нежного как цветок.
Взликовал Буджин Дава Хан и, не долго думая, распахнул дверь и вошел в юрту.
- Ступай со мной, жена моя, - приказал, - и вы ступайте. Среди прочих жен и рабынь найдется и для вас место.
Закатилось солнце. Зашумела ковыль. Затянуло небесную гладь сизими тучами. Завизжал в болоте злобный мангус. Позабыл Буджин-Дава Хан о своем обещании вернуться к ясноокой Сайхан Саринэ. Недолговечна людская любовь.
У погасшего очага, на коврах карминовых сидит ясноглазая Сайхан-Саринэ. Глядится в серебряный казан. Суетится рядом шулма. Лопочет. Видит Сайхан Саринэ как ведет Буджин Дава хан разлучницу в свадебную юрту. Слышит, как говорит ей слова тайные. Молча сидит Сайхан- Саринэ, сухая пыль - ее ресницы, яркие молнии- ее взгляд. Великодушна дочь Тенгира, но покинутой женщине великодушие не знакомо. Черной местью спеклось ее сердце. "Спеши, верная шулма, к брату своему ЦокТырылу. Изведи бесстыжую. Накорми мою ненависть."
Уехал в поход храбрый Буджин -Дава. Оставил дома жен и прислугу. Оставил и жену молодую, любимую. Скоро родит она хану наследника. Скоро будут петь ветры и плясать звезды. Разбил Буджин Дава Хан шатер в чистом поле. Ждет, когда придет к нему хитрый враг и начнется битва. И тогда засвистят стрелы, зазвенят сабли. Вернется Буджин Дава хан домой с дарами драгоценными, конями быстроногими, рабами юными. Вернется и посадит на колени золотого мальчика -своего сына.
--
Великий хан, - верный слуга оторвал хана от светлых мыслей, - гонец прибыл.
--
Зови.
--
Прости меня, великий Хан, дурную весть принес я тебе из твоего светлого царства. - Цок Тырыл на толстом брюхе вполз в шатер. Замер. - Выслушай, не казни невинного вестника.
--
Не бойся, - нахмурил густые брови Буджин-Дава Хан, - Говори, засуха ли, ливни ли, пожар ли. С матушкою ли беда, или одна из моих верных жен ступила на дорогу измены?
--
Гнев твой будет ужасен, - зачастил женоподобный, - Любимая твоя хатун, мать наследника ...
Еще сильнее сдвинул брови Буджин- Дава Хан, но не шевельнулся, не дрогнули его веки.
--
Продолжай.
--
Родила прекрасная хатун на утренней заре не золотого сына, не серебряную дочь. Шакаленка принесла тебе жена, о Великий Хан. - Молвил ЦокТырыл и замер, ожидая неминуемой смерти.
Побледнел Буджин Дава Хан. Снегом засверкали его виски. Но не взял он в руки верную саблю, не кликнул храбрых нойонов, чтобы наказать принесшего черную весть.
-Ступай, раб. Ступай и выполни мою волю: прикажи заточить эту хатун и дитя мангуса в деревянный чан, а чан бросить в бурную реку на забаву жадным лусутам.
Выполз из ханского шатра лживый Цок Тырыл, залез на коня и тронулся в путь. Во дворец, где, не ведая о предательстве, кормила грудью золотого сына счастливая мать.
И больше не знал жалости в сражении Буджин Дава Хан. И погибали от его острого клинка жены и дети, и горели лесные поселенья и рыдали старухи над впоротыми животами младенцев.
Хохочет белокожая Сайхан-Саранэ. Разливается ее смех на все тридцать три верхних царства. Держит в руках казан. А в серебряном донце видно, как несется вниз по бурной реке деревянный чан, как ликуют, радуются жены Буджин Дава Хана. Примеряют обновы, что привез отважный хан из похода. Хохочет Сайхан-Саранэ. Ласкает тонкими пальцами морин-хур, что подала ей преданная шулма. Давно не звенели струны в золотой юрте.
Подскажи мне, казан
Есть ли дева мудрее хитроумной Сайхан-Саранэ?
Кто посмеет тетиву
У рогатого лука сильнее меня натянуть?
Девять белых коней
Непослушных моих обуздать кто сумеет?
Есть ли дева под солнцем,
Та, что счастьем своим помешает Сайхан-Саранэ?
Подскажи мне, казан
Долго плыл чан по реке. Наконец прибило его к каменистому берегу. Разнесло о скалы в щепки. С трудом выползла на волю бедная женщина, дитя к груди прижимая. Легла без сил на берегу и собралась умирать. Но объезжал Хормусто-тенгир свои земли на многоголовом драконе и несчастных увидел. Понял, мудрый тенгир, что не обошлось здесь без ядовитой злобы и ревности. Понял и разгневался. Решил найти виновного и наказать по-справедливости, а невинным помочь. Дунул Хормусто-тенгир в свой кисет и разлетелась звездная пыль по степи.
Очнулась хатун - рукой подать город чудесный. Пастухи пасут стада верблюдов и скакунов. Черноглазые красавицы цветы собирают. Седовласые старцы чай пьют. Ахнула хатун, на сына взглянула. А дитя ее за ночь выросло и превратилось в дивного юношу, прекрасного как солнце, смелого как барс, нежного как цветок.
--
Не бойся, матушка, - молвил мальчик, - Подожди здесь. А я пойду поговорю с людьми.
Только он подошел к первой юрте, как приблизились к нему люди, поклонились: "Стань нашим каганом, золотой юноша, правь нашим городом мудро, а мы будем тебе честными слугами".
Ответил поклоном на поклон золотой мальчик, и стал править городом и вершить над его жителями праведный суд во славу Хухэ Мунхэ Тенгри -Великого Неба.
Все также юна и прекрасна Сайхан -Саринэ. Все также ослепительна золотая юрта. Все также прозорлив чудесный казан. И морин-хур сладкоголос, как ираньше. "Подскажи мне, казан, есть ли дева прекрасней?", спрашивает ясноглазая. Но не рада Сайхан-Саринэ ответу. Толкает ногой испуганную шулму. Хватается за нагайку. Спешитна землю старая ведьма. Завернулась в стеганый дали. Спрятала в рукав яблоко. Не простое яблоко, заговоренное.
Рыдали служанки, рвали на себе волосы рабыни. Не уберегли матушку кагана. Не усмотрели. Вошла к ней в юрту нищая старуха, а как исчезла, никто и не заметил. Прибежал к матери сын, в добрые глаза взглянуть, слово теплое услышать, а увидел страшное. Взмолился бурханам и тенгирам, помощи запросил. Услыхал просьбу Хормусто-хан, помрачнел. Ногой топнул - над всей землей гром прогремел.
Почернели стены волшебного города. Спряталась утренняя заря, наступила тьма непроглядная. Девять дней и ночей сидел золотой юноша возле матушки с каменным сердцем и сухими ресницами. Но запела ночная птица и вспомнил молодой каган колыбельную, что слышал в детстве. Заплакал. Слеза детская упала на мертвые губы. Вздохнула хатун. Заалело лицо, дрогнули веки. Вернула мать к жизни сыновья любовь.
--
Что случилось? - спросила, очнувшись от долгого сна.
Не ответил сын. Уткнулся лицом в родные руки. Вернулось на небо солнце.
Раскраснелась Сайхан-Саринэ. Торопится, спешит на землю. Валяется у коновязи разбитый казан. Догорает в очаге морин-хур. Дрожит в лихорадке старая шулма. Открывает безъязыкий рот. Холодным ветром хочет остудить кровавую рану. Выжгла ненависть душу Сайхан-Саринэ. Пока жива разлучница, не сыскать ясноглазой покоя. Торопится Сайхан-Саринэ.Нужно успеть небесной деве до того, как соберутся на совет тенгиры, до того, как решится ее участь...
Серый скакун галопом уносил золотого юношу далеко в степь.
--
Спаси меня от тоски, верный друг, - шептал мальчик на ухо коню, - Если и сегодня не прилетит желанная, как мне дышать?
Спешился юноша у старого дуба, присел под сенью густой листвы, запел грустную песню. Вдруг зашумела полынь, засвистели горячие ветры, плеснули юноше в лицо пламенем. Затянуло горизонт дымкой и появилась в облаках белокрылая тень Хадрид-хан. Вскочил юноша, засверкали его очи, разрумянились щеки. Опустилась на землю жар-птица, обернулась девой статной, гордой.
--
Ждал ли меня, каган?
--
Ждал, любимая.
--
Думал ли?
--
Думал, любимая.
--
Помнишь ли?
--
Помню, любимая?
--
Готов ли?
--
Готов...
Протянула дева-птица золотому кагану кинжал острый, сверкающий. Молча смотрела, как садится юноша в седло, как взвивается, храпит непослушный конь.
Неподвижна Сайхан-Саринэ. Как змея. Как волчица лесная. Верит, вернется золотой юноша. Принесет на лезвие кинжала капли материнской крови. Знает Сайхан-Саринэ, что страсть-забвение, что чары любовные - смерть.. Страшна месть бессмертной, еще страшнее месть покинутой. И пусть не вернуться Сайхан-Саринэ на небо. Не вдевать в косы блестящие нити. Не скакать на белой верблюдице. Ждет Сайхан-Саринэ.
--
Так он вернулся?
--
Вернулся, батюшка, куды ж денется
--
Неужели поверил жар-птице и поднял нож на матушку свою родную?
--
А это уж как хочешь, батюшка... Тебе виднее. А я старая стала, всего не упомнить.
--
Ах, как жалко, нянюшка. Как жалко!!! Такая чудная сказка... Ну да пойду я спать. Прикажи завтра с утра подать сани. Проедусь по морозцу.
--
Ложись, милый. Свечку то я заберу. А то сгоришь ненароком.
--
Знаю, знаю. Опять будешь свою трубку курить, старая баловница...