Слобода еще не проснулась, сладко томилась в предрассветном сиропе. Гангрел торопился, скользил через вязкий утренний туман. Подошел к дому, скрипнул деревянной щеколдой. Долго умывался, черпая горстями из старой кадки прохладу перемешанную с яблоневым цветом. Потом сидел на крыльце, курил. Ждал зари. Она пришла - жгучая, яростная, впилась лучами в зрачки, высушила губы...
Рубинка во все глаза глядела на дадо, неумело пеленающего Рацуша. Вот уж чего не ожидала от сурового, тяжелого на руку отца, так это возни с младенцем. Хотела было вскочить, помочь, но дадо зыркнул так, что у Рубинки пальчики вспотели - вот и приросла к низенькой табуретке, только сердечко колотилось. Рацуш недовольно пищал. Хотел к сестрёнке на ручки. Как померла родная дае, так и взвалила на себя Рубинка все немудреные женские хлопоты - и сготовить, и постирать и за братиком приглядеть. Вроде и привычное дело, да разве управиться за полдня одной. Пришлось Рубинке наврать в школе, что перебираются всей семьей в Москву. Учительница смотрела недоверчиво, трогала дужку больших очков, качала головой, не хотела отпускать в середине года. А куда деваться? Потом Рубинка сидела дома, нянькала малыша, смотрела сериалы по телеку. Пару раз увязывалась за хромой Наной в город, радостно шлепала босиком по горячему асфальту, цеплялась за одежду неулыбчивых гаджо, выпрашивала копеечку. На то, что успела утаить от Наны, покупала пепси-колы, глотала взахлеб в привокзальном туалете, пока никто не видит. Однажды стащила с лотка у потного грузина уродливого кролика - мехового, розового... Рацуш беззубо хохотал, трогал пушистые уши, слюнявил пуговицу носа... Отец приходил редко, обычно по утрам. Сразу ложился, зарывался в перину, ворочался долго, кашлял. Рубинка его ждала... Побаивалась, а ждала...
- Собираешься, Санко? - от Наны пахло табаком. Она, смешно шаркая слоновьими ножищами, прошла в комнату, упала на потертый плюш кресла. Кивнула Рубинке: "уйди, мол". Рубинка, понятное дело, послушалась, но далеко не убежала, прильнула к прикрытой двери, уткнулась носом в щель.
- Сама видишь, - Санко наконец-то справился с пеленками, взял сына на руки, скупо усмехнулся.
- Боро знает?
- Боро знает все, а что не знает, о том догадывается. Вечером сход. Все одно, либо сегодня идти, либо завтра...
- Пацана забирай, твоя кровь -волчья, а девчонку не мучай. Чавэла подрасла. Скоро невестой станет. Ведь ни один табор вас не примет. Оставь девчонку.
- Нет, - сказал, как отрезал. Сжал губы, брови кустистые нахмурил. Рубинка даже из-за двери почуяла противный холодок. Побежали вдоль по худенькой спине мурашки, - Нет! Гонят нас ромы, молвы страшатся, выродился род. Стали ромы как гаджо - трусливыми, мелочными... Не отдам дочь.
- Не молвы, брат, не молвы... Рубинка, принеси чаю, - зазвенели старинные мониста на шее у хромой цыганки, запели. - Село сплетнями обросло. Народ в нас пальцами тычет, женщинам вслед плюются, а детей забрасывают грязью в подворотнях. Батюшка позавчера к боро заглядывал, долго сидел. Выходил - крестился. Видели тебя, Санко. Нехорошо видели. И на боро зла не держи, он о таборе печётся. Кочевали бы как раньше от деревни к деревне, по дорогам да по степям, кто бы тебе слово сказал... А нынче... Не обижайся, Санко... У всех дома, огороды, скотина... Как бросить то?
- О том и речь, Нана. Где закон?
- Не трожь Закон, Санко, - барон появился в проеме внезапно, колыхалась на крашеном полу густая тень. - Ты, нелюдь. Зверь. Как был одиночкой, так и остался. Когда в табор вас старики принимали, жену твою да детей жалеючи, слово давал в округе не охотиться... Давал?
- Ну, давал, - брови у Санко сошлись на переносице, нос неприятно заострился.
- Тогда понимать должен... По закону, по справедливости... Уходи с добром, друг. Твое племя от ромалов род ведет. Не вы нам, не мы вам зла не желаем. Совсем уходи. Рубинка, чаю!
Рубинка толкнула ногой дверь, вплыла чинно, на вытянутых руках держала серебряный поднос, от чужих взглядов покраснела, вздрогнула, выплеснулся кипяток на черненые завитки.
- Дадо, поужинаешь? - спросила тихо-тихо, потом почти прошептала, - Зимние вещи брать?
Гангрел прислонился к клёну, сухая кора царапала черный шелк рубашки. Суставы привычно ныли. Слюна скапливалась во рту, стекала по бороде, липла к блеклым шапкам одуванчиков. Свобода безжалостно гнала вперед, заставляла раздувать ноздри, опускаться на четвереньки и бежать, бежать, бежать пока хватит сил.., пока не встретится на пути одинокая жертва... Желтый кругляш медленно заполз за ели. По телу прошла дрожь. Очнулся. Моргнул. Растянул губы в ухмылке. Тоньнькая девочка-подросток с малышом на руках испуганно тянула его за рукав...
Рубинка ойкнула и уставилась на синеющий ноготь. Хорошо не острием, обухом попала по пальцу, а то бы лишилась мизинчика. Закапала на землю кровь. Рубинка вбежала в домушку, растолкала спящего братика , запихнула ему палец в рот - не пропадать же добру... Рацуш заагукал довольно, вцепился в мизинец мягкими деснами, ножками засучил от удовольствия. Рубинка на малыша смотрела, улыбалась, другой рукой гладила по шелковым кудряшкам.
- Спи давай, некогда возиться, - шлепнула его ласково по попке, упорхнула опять во двор.
Заимку эту лесную они нашли быстро, видать заранее примечена была. Далеко от села уходить не стали. Отец привычно швырнул на пыльную солдатскую кровать рюкзак, повернулся, бросил через плечо: "Жить тут пока будем. Устраивайся". И ушел... Рубинка заныла было, но сообразила, что никто все равно не услышит. Откопала в рюкзаке сгущенку, сухарей, пшена подмокшего... В ручье неподалеку вода холодная текла - зубы сводило. Первый день скучала по подругам и телевизору, потом обвыклась. Отец появлялся с рассветом. Приносил всякого, даже конфет и масла, да только всё одно - не хватало. Днями отсыпался. Рацуш урчал животом, хныкал, просил есть. Старый примус подтекал. Кончалось мыло.
- Дадо, дадо! - в огромных зрачках метался страх .
- Ну? - Санко зевнул, обнажив крупные резцы.
- Не ходи сегодня!
- Цыц, босоногая... Кого учить вздумала! - рука лениво потянулась к ремню с большой блестящей пряжкой.
- Не ходи, дадо... Я карты кинула, - голосок у Рубинки срывался на воробьиный писк, - нехорошо будет.
- Сопливая еще, на картах смотреть. А нудеть кто будет завтра, что молока нет, а?
- Хватит на сегодня, дадо... Не за молоком ты идешь, знаю... - ляпнула, и прикрыла рот потной ладошкой, вытаращилась в ужасе.
Санко внимательно глядел на дочь. Нагнулся, намотал на ладонь черные пряди. Дохнул ей в лицо махрой и гнилью.
- А коли знаешь - молчи, чавэла. Нельзя мне не ходить. Иначе не удержусь... А рядом кроме тебя, нет никого. Понимаешь поди, что Рацушка не трону , - Санко скрипнул зубами, задавил в груди густой хрип, - Это ему пока капельки в день хватает... Пальцы то у тебя все шилом истыканы... Вижу...
Рубинка кулачки за спиной спрятала, ногти в ладонь до мяса вошли. Долго смотрела вслед отцу, не вздрогнула, когда тот обернулся, усмехнулся волчьим оскалом и махнул ей не то рукой, не то лапой...
Гангрел затаился в высокой лебеде, врылся мягким животом в землю. Дышал часто, неслышно. Шевелил ноздрями, ловил чужие запахи. Не оборотень, не упырь, не человек, не зверь... Из норы выскочила полевка , заблестела черными глазками-бусинками, не боялась. Через огороды спешила к табору старуха, прихрамывала. Бурчала под нос. Гангрел сморщился, зарычал недовольно. Выгнул хребет, к прыжку приготовился. Уже когда полосовал морщинистые щеки когтями, узнал... И Нана его тоже узнала, трясла серьгами, рыбой хватала воздух, пробовала кричать...
Утро жалило босые пятки росой. Стыли ладошки. От отцовской одежды расходились по воде мутные круги. Рубинка положила обмылок на траву. Выпрямилась.
Барон спрыгнул с каурого конька. Отпустил поводья.
- Санко спит?
Кивнула, сглотнула густой ком. Хотела проскользнуть в дверь, но встала столбом, замерла, увидев, как пробирается через заросли верхом на низенькой кобылке священник. Поняла.
- Рацушка не троньте,- промолвила непослушными губами, - он еще кроха совсем.
Рубинка сидела на старой шине, смотрела как двое выносят тяжелый куль, пристраивают его поперек седла. Батюшка покраснел, пошел пятнами, и без того рябое лицо стало совсем некрасивым. Вернулся в дом, вышел, волоча по траве нетяжелый рюкзак, глаза прятал. По ногам у Рубинки текло липкое, горячее. Слезы в пыль высушивало равнодушное июньское солнце.
- В табор не ходи, чавэла. Забьют.
Рубинка мотала головой. Будто пыталась стряхнуть тесную шапку. Что-то лопалось в груди. Выбиралось из потаенных закутков на свет через поры, через рот, через зрачки... Будто душа выворачивалась швами наружу. Рубинке хотелось упасть, рассыпаться на сухие комья, завыть громко, страшно... А потом что-то вдруг колыхнулось черным тугим пузырем и прорвалось.
Отец Николай, бледный и непривычно суетливый, разгонял толпу, собравшуюся у стеклянного магазинчика. Из-под рясы виднелись джинсы, тщательно заправленные в армейские берцы. В руках у святого отца весело поблескивал охотничий Золинген, на поясе болталась фляга.
- По домам ступайте, по домам. На концерт что-ли сбежались?.
- Ты нам добычу покажь, отец. Знать хотим, что за зверь такой.
- Нешто волка не видели? - Святой отец ласково но твердо отодвинул мужчика, норовившего скинуть брезент с кровоточащей туши, лежащей на пыльном пятачке сельмага.
-Матерый, сука, - мужичонка уважительно оглядел брезентовую гору и спрятался в толпе.
- Ну и слава те... - заголосил кто-то, народ поддержал, зашумел...
- Хорошо не задрал никого. Только телятками отделались. А кто ущерб то возместит? - у любопытствующей тетки неприятно колыхался подбородок- Кто, спрашиваю?
- Этого я , дочь моя, не ведаю, а вот перед соседями надо бы и извиниться... Не их это проделки. Сами видите... Напраслину возвели. - Голос у батюшки дрожал.
- Не хватало перед лошадниками да попрошайками скакать... Еще чего!!! - Подбородок зло заалел и тетка сплюнула прямо под ноги невысокому седому цыгану, что молча стоял возле убитого зверя .
- Не обессудьте, барон. Людей можно понять. - Отец Николай протянул цыгану открытую ладонь. Тот пожал руку, затем подумал чуть, резко нагнулся, поцеловал темный гранат на серебряном перстне.
-Храни вас господь. - Отец Николай перекрестил лохматую голову. Добавил тихо, - Ведь если бы не цыганку порешил оборотень, а нашу, русскую, не выдал бы кровопийцу... А?
Рубинка ступала медленно, словно по стеклу битому вышагивала. В ушах бился испуганной крысой колокольный звон. На него и шла. По ногам ползло, щекотало алое. Капало в грязь, пахло жженым сахаром, из которого делаются петушки "рупь-штука". Липла к коленям цветастая юбка. Путалась. Привязанный за розовую шею , кувыркался в глубокой колее игрушечный заяц. Медленно шла в церковь цыганская ведьма -шувани.
***
Протоирей опрокинул в себя рюмочку Арарата, закусил лимончиком, поморщился.
- Не хочется вам верить, Сергей Сергеич.
Отец Николай давненько своего мирского имени не вспоминал, даже поежился с непривычки, поднялся, подбросил полешков в камин.
- Так самому до сих пор не верится. Никого из деревенских не тронула. Мимо прошла. А своих простить не смогла. От цыганской слободы одни головешки остались. Может кто и выжил - не знаю. Сперва не подойти было, полыхало, жгло, визжало, а потом уже и смотреть не на что. Эх, забыть хотел бы, да никак! Как сейчас вижу: стоит перед ликом Спасителя, тоненькая, черная вся, словно огарочек, и шепчет, шепчет...
- Странный народ... Язычники, хоть и крест носят... Ну что, еще по пять капель, Сергей Сергеич?
- Матушка просила передать, что ужин готов, - смуглая, высокая девушка лет шестнадцати застыла в дверях, увидев гостя.
- Сейчас уже, Рубинушка, скоро... - Отец Николай незаметно кивнул в ответ на вопросительный взгляд протоирея. Потеребив бороду добавил, - Жду. Каждую секунду жду, что вот-вот и выплеснет из дочки бесовское... Однако, одну не оставлю. Натерпелась бедняжка. Эх! Молюсь, а всё одно - жду.Страшно мне...
- Присказка есть у цыган: "Ки шан и Романы, адой сан и човхани... - Куда идут цыгане, там есть и ведьмы", - в глазах гостя мелькнуло нехорошим и тут же утихло, - И не прощают ромы своим. Ох, и верно говоришь!