Боровых Михаил : другие произведения.

Киммерийский аркан

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Во времена, когда Хайборийский мир уже рухнул, а современная цивилизация еще не зародилась, мир принадлежал варварам. Самыми воинственными и неукротимыми из них были народы Гирканской Степи. На просторах, раскинувшихся от моря Вилайет до границ сказочного Кхитая, земля содрогалась от топота конных лавин, несущихся друг навстречу другу. Самой сильной державой Степи стал Киммерийский Каганат, основанный пришельцами с далекого Запада, ведущими род свой от легендарного героя древних времен - Конана. Гордые, жестокие, не знающие страха и жалости, киммерийцы правили Степью, расширяли свои владения, заставляли поклониться себе властителей последних государств старого мира. Это книга о войнах, победах и поражениях грозного Каганата. Это книга о людях, единственной достойной судьбой считавших судьбу воина. Это книга о разрушенных городах, о дымах пожарищ, что делают день ночью. О великом правителе Каррасе, о его свирепом сыне Дагдамме, о безумном Шкуродере, что мог говорить с богами, и о тысячах людей, что жили, сражались, умирали в Великой Степи до начала времен.
  Киммерийский аркан
  
  Пролог. Баглараг.
  
  Венты пришли в начале весны. Река только вскрылась ото льда, и теперь, разбухшая, темная, злая, с рычанием несла студеную, перемешанную с ледяным крошевом, воду мимо стен крепости.
  В Баглараге радовались этому. Вскоре весна отогреет землю, зазеленеет на много миль вокруг вся степь. По большой воде придут торговые караваны с Севера и с Востока. Потом можно будет вспахать поля и бросить в землю семена. Стада, отощавшие в долинах на низкорослой сухой траве, которую они с трудом выбивали из-под снега, перегонят в предгорья, на высокие, сочные луговые травы.
  Весна всегда приносит с собой жизнь.
  Но в этом году весна принесла смерть.
  Вместо торговых караванов по реке спустились на огромных плотах дружины князя Буйволка. Они пришли так быстро, что ни жители, ни гарнизон крепости не поняли, что их берут в осаду. Только что из-за поворота выплыли первые плоты, и вот уже светлобородые, широколицые воины в остроконечных шлемах, разбивают лагеря, укрепляя их привезенным с собой лесом.
  Но как венты сумели спустить на воду целый флот, будучи незамеченными?
  Дуфф раз за разом задавал себе этот вопрос. Его разъезды не могли пропустить строительство такой армады. Значит, Буйволк просто перебросил свои плоты и лодки из русла реки, находившейся на подвластных ему землях.
   Приказав разбить походные шатры, Буйволк уснул, а когда вышел снова из своего золотого шатра, был уже разгар дня.
   Буйволк был высок, широкоплеч, с золотистой бородой, которую отпустил чуть не до середины живота. Движения его были быстрыми, глаза смотрели уверенно. Вскоре он обретет настоящую славу.
   - Приведите Прокшу! - приказал Буйволк.
  Воины приволокли старообразного человека в ветхом рубище. Ноги его были забиты в деревянные колодки. На вид он был жалок, только в глазах светился цепкий и расчетливый ум.
  - Возьмешь мне этот город, получишь свободу от колодок. - сказал Буйволк.
  Прокша кривляясь, как человек привычный к унижениям, и потому не воспринимающий их всерьез, поклонился.
  - Да, светлый князь. Как обычно мне нужны пергаменты, чернила и перья. А еще чтобы все твои воины повиновались моим приказам как твоим собственным.
  Прокша день провел над своими пергаментами.
  А потом начал руководить работами.
  Половина всего войска вентов превратилось в работников. Воины несколько дней стучали топорами, рыли землю, таскали какие-то деревянные сооружения и камни. На крепостных стенах поняли, что готовится штурм. Но никто не ожидал, что венты соберут огромные камнеметы и сделают это так быстро.
  Через неделю на Баглараг полетели каменные глыбы, которые рушили деревянные стены. Но защитники крепости дрались отчаянно, и попытки ворваться в город через проломы не привели ни к чему, кроме того, что эти самые проломы завалили грудами окровавленных тел.
  Тогда венты начали забрасывать крепость горшками с горючей смесью. Баглараг занимался огнем то там, то здесь. Киммерийцы не могли одновременно сражаться и тушить пожарища. Оборону у проломов в стенах смяли. Бородатые северяне лезли в бой с отчаянной смелостью, которую киммерийцы не привыкли встречать у своих врагов. Они как будто вовсе не боялись смерти. Рубка шла на стенах и под ними. Люди задыхались от дыма, но остервенело орудовали в тесноте мечами и ножами, топорами и палицами.
  А Баглараг горел.
  Понимая, что крепость не удержать, Дуфф приказал идти на прорыв, уходить на юг, в родные степи. Он еще хотел верить, что успеет добраться до другой киммерийской крепости, привести подмогу, пока горящий Баглараг держится. Его конница в самом деле опрокинула первые ряды сгрудившихся у ворот вентов. Стоптав конями, изрубив мечами несколько десятков воинов врага, всадники Дуффа рванулись на открытый простор, но в то же время из степных балок, из редких рощиц, из-за крутых холмов с визгом и гиканьем стали налетать всадники на низкорослых конях. Это были гирканцы из разных племен, кочевавших по кромке леса и степи. Их стрелы били, не зная промаха, а кони скакали, не зная устали. Этих гирканцев, шалыгов, кустю, мужонов и других, было бесчисленное множество, и потому ни один вырвавшийся из крепости киммериец не ушел далеко.
  Самого Дуффа сдернули с седла крюком, и уже на земле убили, вогнав кривой нож в основание шеи. Сделавшие это гирканцы отрезали воину пальцы на руках и выкололи глаза.
  Этот погром видели оставшиеся защитники города. Теперь они дрались уже не за победу, а просто за достойную гибель.
  Баглараг стоял теперь, со всех сторон окруженный вражеским лагерем.
  Лесные гирканцы жарили на кострах руки и ноги убитых киммерийцев. Таков был их вековой обычай.
  Той же ночью еще несколько человек попробовали улизнуть из обреченного городка, спустившись к реке. Но венты настигли их на своих быстроходных ладьях, опрокинули утлые суденышки беглецов, а потом воды реки окрасились алым. Это проломили палицами одну за другой мелькавшие над серой водой черноволосые головы.
  Дождь погасил пожары, но на следующее утро обстрел начался снова. Баглараг умирал, корчился в муках. Бои теперь шли в самом городе, но еще долго защитники его удерживали сердце Бугларага - небольную крепостицу из речного камня. По размеру это было скорее подворье, чем настоящая крепость, но стены были крепки и не боялись огня.
  Тогда Буйволк сам прибыл к месту битвы и приказал своим воинам остановиться.
  Звучным чистым голосом прокричал он свои условия.
  Киммерийцы уходят, отказываясь навечно от всех прав на Баглараг и все земли к северу от него. В ответ полетели только ругательства.
  Разбив тараном, сделанным из ствола векового дерева, ворота, венты, наконец, ворвались в киммерийскую цитадель.
  Из двух дюжин его защитников почти все погибли в рукопашной, а последний покончил с собой, бросившись на обломок собственного меча.
  Буйволк приказал привести Прокшу.
  -Снимите с него колодки.
  Застучали молотки.
  Мастер осадных дел перебирал босыми, сбитыми ногами.
  - Дайте ему хорошие сапоги, накормите горячей едой. Апас!
  Вперед выступил рослый, узколицый человек с белыми волосами. Он был родом самого севера, из Великих Болот.
  - Слушаю, князь.
  - Эта крепость отныне твоя, Апас. Это плата тебе за службу, но это и великая ответственность перед великим князем.
  - Да, господин.
  - Отстрой все, что сгорело, Прокша тебе в этом поможет. Оставляю с тобой половину своих людей. Я возвращаюсь в Радож.
  - Да, господин.
  - Сделай так, чтобы даже духу киммерийцев не осталось тут. Чтобы ни тел, ни утвари, ни оружия, будто они просто исчезли.
  - Да, господин.
  Апас огляделся. Пожалование нельзя было назвать особенно щедрым. В Баглараге жило едва ли пять сотен человек. Две сотни киммерийских воинов, некоторые из которых приехали к месту службы с семьями, какие-то ремесленники, немногочисленные торговцы. Сейчас городок сильно выгорел и пострадал от обстрелов камнями. Но все же теперь он - наместник этой крепости.
  Апас знал, что степняки не любят настоящие города. Это страна вентов черпала мощь в городах, а лежавший к югу Киммерийский Каганат держался на силе конного воинства.
  И все же на границах своих владений киммерийцы строили небольшие опорные крепости, да и в глубине страны имели несколько постоянных поселений.
  Апасу вдруг стало не по себе.
  Зачем князю понадобился этот захудалый Баглараг? Зачем он нарушил мир с Каганатом? Что будет делать он, Апас, когда с юга, мстить за смерть своих сородичей в Баглараге, придут киммерийцы?
  Апас не знал, да и не мог знать, что взятие Багларага стало событием, которое в очередной раз повернуло колесо мировой истории.
  Что оно положит начало великой войне между Лесом и Степью, между народами, живущими в войлочных шатрах, и народами, живущими в деревянных домах.
  Но даже если бы Апас знал все это, что он мог поделать?
  Он был простым воином-латником на службе младшего князя Буйволка, который сам был на службе у великого князя Видослава.
  - Это честь для меня, господин. - сказал Апас вместо всего того, о чем думал.
  
  I. Встреча в степи.
  
  По весенней степи, которая цвела от буйства пробуждающейся жизни, ехал на рослом, крепком коне одинокий всадник. Это был молодой мужчина, высокого роста и мощного сложения.
  Но сейчас голова и рука его были перевязаны окровавленными тряпицами, широкие плечи поникли, а на лице, в обычную пору красивом и гордом, запечатлелась великая тоска.
  Богатая одежда всадника была во многих местах пробита и разодрана, пропитана потом и дорожной пылью. Единственным его оружием был короткий тяжелый меч с чуть кривым клинком, который путник заткнул за пояс. Небольшой круглый щит из кожи и дерева висел справа у седла. Щит этот был покрыт многочисленными зарубками и насечками, явно не раз и не два принимал он на себя удары вражеского оружия и спасал жизнь своего владельца.
  Человек не казался так уж тяжело раненым или больным, видимо большая часть его страданий были душевного свойства.
  Светлые длинные волосы, грязные и спутанные, падали на крепкую шею. В густой бороде запеклась кровь.
  Он смотрел пред собой пустым, будто остановившимся взглядом, и казалось, вовсе не правил конем, и тот нес седока, куда ему вздумается.
  Трава еще не поднялась в полный свой рост, но повсюду виднелись алые, желтые, синие цветы.
  Мало в мире зрелищ столь прекрасно-возвышенных, как это цветение, охватывающее многие мили, и даже самые грубые и жестокие люди, такие как воинственные степные властители киммирай, сталкиваясь с этой красотой, преисполнялись благоговения перед ней.
  Но ничто не трогало погрузившегося в скорбь одинокого путника.
  Его вывело из задумчивости лишь столкновение с другим человеком.
  Сначала он увидел коня - невысокого и мохнатого, обычного коня, на каких ездили гирканские кочевники. Животное стояло, понурив голову, и меланхолично жевало невысокую траву, цепляя ее мягкой и широкой губой. Что же до всадника, то он скорчившись валялся на земле, издавая странные скулящие звуки. Это был совсем юнец, почти мальчик, смуглолицый и с раскосыми глазами, чистокровный гирканец. Прическа и цвета одежды указывали, что принадлежит он к народу богю.
  Путешественник подумал было, что юный богю ранен или тяжко болен, но заметив незнакомца, тот вскочил на ноги, в заплаканных глазах его сверкнула ярость, а в руке - клинок кривой сабли.
  - Убирайся, пока я не вырезал твое сердце! - взвизгнул он, наступая на конного путника.
  Тот миролюбиво поднял руки.
  - Я не враг тебе, человече. Мое имя Грим, я из рода асиров, что ныне пресекся под мечом Люта. Между нами и богю никогда не было крови.
  Юный кочевник не был настроен столь миролюбиво.
  - Кровь никогда не поздно пролить, ас! Хорошо твои волосы будут смотреться на моем щите! Подними меч и сразись как мужчина!
  - Вижу не терпится тебе пролить кровь и напоить ею землю. - сказал Грим, в один миг спешившись и выхватил свой короткий клинок. В следующее мгновение он нанес сверху рубящий удар, который богю отразил своей саблей, но Грим ударил гирканца в лицо щитом. Тот сделал шаг назад, совершенно оглушенный этим ударом, из разбитого носа и рта потекла кровь, глаза стали мутными. Грим мог бы убить своего противника одним ударом, но он вновь ударил щитом, в этот раз по темени, и юный богю свалился к его ногам как мешок шерсти.
  Когда гирканец пришел в себя, то увидел, что лежит на земле, даже не связанный, хотя и разоруженный. Грим сидел напротив, подвернув под себя ноги, и устало улыбался.
  - Что же исторгло слезы из глаз столь храброго воина? - спросил он с той же улыбкой, в которой не было веселья.
  И богю заговорил.
  - Я плакал по своей молодой жизни, чужеземец. Зовут меня Унур, сын Нохая, отец мой глава нашего рода Хулганов. Все было в моей жизни, богатство, и слава, и молодая жена из хорошего рода, красивая и добрая нравом. Но скоро лишусь я головы, не прожив жизни, не совершив подвигов, не породив сына, не оставив следа в истории нашего рода. Потому и поддался я позорной слабости, потому и лил слезы.
  - Кто же приговорил тебя к смерти, юный Унур?
  - К смерти меня приговорил отец мой Нохай, а исполнит приговор сам великий каган Каррас, недаром прозванный Жестоким.
  - И как же вышло, что отец твой и великий каган сговорились, чтобы умертвить тебя?
  - Отец мой послал меня гонцом ко двору Карраса, а известно каждому в Степи, что Каррас казнит гонцов, несущих дурные вести.
  - И что же такого дурного хочешь ты сообщить великому кагану, что он непременно должен казнить тебя?
  - С севера идет неведомое прежде племя вентов. Они уже перебили алта и склонили к покорности татагов и мужонов, а также другие племена леса. В бою они неодолимы, не берут их ни стрелы, ни сабли, ни копья.
  - Но это не новость уже. Известно каждому, что венты вышли из леса три года назад.
  - Да, это не новость. Новость же то, что народ богю, спасаясь от вентов, решил уйти в дальние земли, покинув руку Карраса. А также то, что венты взяли уже и разрушили крепость Баглараг, которую киммирай возвели у северных своих пределов.
  - В самом деле, дурные вести везешь ты Каррасу. Но и я еду с тем же самым. Я один в мире знаю, как погиб славный сын Карраса, Конан, и кто к тому причастен. Страшной смертью умер Конан, шаманы истерзали его плоть, Доржа-хан съел его сердце, а душу его пленила ведунья Айрис. Мой род тоже погиб в бою с вентами. Мы не покорились князю Люту, и венты перебили каждого асира, кроме меня, который, быть может, был достоин смерти больше, чем прочие. Я тоже ехал к Каррасу и вез ему дурную весть. Жизнь моя закончена, нет у меня ни отца, ни сына, ни даже рода моего больше нет. Я решил сыграть с судьбой, и вверить свою жизнь Каррасу. А ты так и не сказал, почему же родной отец обрек тебя на такую участь, не послав раба или любого другого воина?
  - Отец мой возжелал моей жены.
  Грим улыбнулся.
  - Старая, как мир история, молодой Унур. Скажи мне, на словах велел тебе отец передать послание Каррасу, вручил письмо, или напел песню?
  - Послание мое - песня.
  - Так спой же ее для меня. Я поеду к Каррасу, и спою ему твою песню, и поведаю свою повесть. Пусть каган вершит мою судьбу.
  - Почему ты спасаешь мою жизнь, Грим?
  - Потому что я слишком много видел смертей. Поезжай к своей жене, и проживи свою жизнь.
  И они расстались.
  Но через некоторое время Унур решил, что не обязательно ему следовать совету Грима. Теперь он знал то, что во всей Степи знали лишь Грим, Айрис, да шаманы северян-звероловов. Унур решил убить Грима, привезти Каррасу его голову и его историю. За это Каррас не казнит меня, а наградит. И тогда я пожалуюсь ему на своего отца. - так думал Унур, разворачивая коня.
  Два дня и две ночи крался Унур за своим спасителем. Они миновали заболоченную местность и пересекли невысокий горный кряж. Все чаще встречались деревья, шелестящие молодой листвой осины и березы слушали вечные песни ветра.
  Грим двигался напролом, не идя никакой известной тропой, не соблюдая никакой осторожности. Унур посмеивался над наивным асиром. Он уверил себя, что убийство Грима в сущности не предательство, а дело чести, к тому же асир столь глуп и беспечен, что если он, Унур, не снимет с него головы, то это сделает первый попавшийся степняк.
  Унур возненавидел Грима за легкость, с которой тот одолел его, богю, ханского сына, рожденного и вскормленного для побед. Последующий милосердный поступок асира теперь казался гирканцу изощренным издевательством, изысканным унижением.
  Унур скрипел зубами и плевался, когда вспоминал грустную улыбку асира и его великодушные речи.
  Теперь, идя по следу асира, юный гирканец не смел разводить костра и мерз ночами, и питался одной зачерствелой солониной, да разводил себе болтушку из муки на холодной воде. Спал он мало и чутко, не снимал руки с сабли.
  Однажды в рассветном солнце Унур, утомленный ночной бессонницей и тем, что проделал пешком не меньше трех миль по всхолмленной местности, слишком уж согрелся на пригорке и предательский сон пал на него. Ночью Унур подошел на несколько десятков шагов к костерку, у которого сидел Грим, мучимый бессонницей. Асир тянул какую-то печальную песню, и выглядел совсем сломленным. Казалось, будучи предоставлен сам себе, он полностью погрузился в тоску, и утратил всякую выдержку и подобающую мужчине и воину повадку.
  Унур спал чутко и проснулся он от того, что на лицо пала тень. Он открыл глаза и увидел, что над ним навис Грим. Асир опять улыбался, но в этой его улыбке не было печали или дружелюбия. Гирканец лишь дернулся, когда Грим взмахнул мечом и пригвоздил его руку к земле. Лезвие вошло на фут в землю, не стоило и пытаться вырвать его. От боли, огромной и страшной, юный богю завопил так, что с ближайших деревьев поднялись в испуге птицы. Грим, зловеще улыбаясь, преодолел жалкое сопротивление Унура, прижал вторую его руку к земле, и его же собственным ножом перерезал жилы на запястье и на локте. Потом Грим подрезал коленные жилы гирканца, который выл и скулил, словно истязаемое животное.
  Асир не говорил ни слова, пока одну за другой перебил кости Унура. Но перед тем, как уйти, он сказал.
  - Быть может, Лют и прочие венты правы, и таким как вы нет места на этой благословенной земле. Вы змеи, пожирающие собственные хвосты, вы шакалы, съевшие своих отцов и матерей, узкоглазые отребья Эрлика.
  И Грим ушел, а Унур с перебитыми руками, ногами и ребрами, жил еще несколько часов.
  Он был жив и в сознании, когда из кустов вышла облезлая волчица с тяжело набухшими сосцами на поджаром брюхе. Ее щенки были слишком малы, чтобы вместе с матерью идти за мясом, они питались молоком, а значит, матери надо было, есть как можно больше.
  Голод и необходимость заботы о детенышах быстро заставили волчицу преодолеть робость перед людьми, тем более, что этот был какой-то странный, совершенно беспомощный, как и младенец, чье мясо ей довелось отведать две зимы назад.
  Волчица вонзила острые зубы в живот Унура. И он еще жил, когда она добралась до печени.
  
  II. При дворе киммерийского кагана.
  
  В те самые часы, когда Унур сын Нохая умирал, заживо раздираемый волчьими зубами, Грим-асир встретил в степи трех вооруженных до зубов воинов-киммирай. То были рослые смуглолицые люди в доспехах из бронзы и кожи. Вид их должен был внушать врагам ужас - щиты, плащи и конскую упряж всадников украшали пучки человеческих скальпов. Грим заявил им о цели своего путешествия. Они проводили его ко двору своего правителя.
  Как истинный правитель Великой Степи, каган Каррас проводил большую часть года в дороге, передвигаясь между своими крепостями и дворцами. Грозный правитель киммирай не жаловал оседлой жизни. Хотя он и считал земледельцев и ремесленников людьми полезными, но единственно достойной жизнью для мужчины видел жизнь воина-кочевника, что садится на коня раньше, чем начинает ходить.
  Он путешествовал во главе своих отборных воинов, и вечная кочевка была не просто прихотью правителя. Везде, куда ступала нога кагана, царила его власть и его закон. Каррас должен был все время посещать самые отдаленные уголки своего обширного царства, просто чтобы их жители не забыли, кому принадлежат их жизни.
  Вместе с каганом переезжал и его двор, который отличала варварская роскошь и варварская же грубость нравов. Карраса окружала знать покоренных им народов и киммерийские названные воины. При нем служили писцами выходцы из городов что стояли на Вилайете, ремесленники из Кхитая, в гареме его везли женщин со всего мира, даже из Вендии и из разрушенной ванирами Стигии. Кумыс кагану подливали юные заложники - сыновья покорных его власти степных ханов, в обозе ехало около двух дюжин мелких правителей и их родственников, стремившихся заручиться милостью владыки Великой Степи. Каррас поил и кормил их со своего стола, без счета приказывая резать баранов и коз. Через них он знал все настроения, все мысли что царили в далеких становищах гирканцев. Три тысячи лучших воинов-киммирай и три сотни названных кагана могли привести к покорности любое вздумавшее бунтовать племя.
  Придворный этикет кагана сочетал грубую простоту киммерийских нравов с гирканскими традициями почитания власти, а отчасти даже кхитайским и вендийским ритуалом. Любой киммирай мог запросто войти в любой шатер, даже к самому кагану, любой киммерийский проситель, приехавший издалека получал кров, пищу и кумыс. Гирканских же ханов месяцами томили ожиданием, прежде чем они могли обратиться к кагану с просьбой, а жители податных областей чтобы предстать перед правителем должны были ползком ползти между пылающих костров, дабы очиститься от черных помыслов. Только после этого они могли ничком пасть к ногам Карраса.
  Однажды Каррас принимал вендийских посланников, которые рассыпались в цветистых похвалах грозному кагану и раскладывали перед ним шелка, жемчуг и иные драгоценности. Прямо посреди ритуала в шатер вошел какой-то старый киммирай, сел к огню, и стал дожидаться, когда ему поднесут поесть. Вендийские посланники с изумлением воззрились на эту картину, ожидая от Карраса вспышки ужасного гнева. Вместо этого каган приказал одному из своих слуг накормить старика, и слуга принёс тарелку мелко нарезанной баранины и кувшин вина.
  Наевшись и напившись, старик поблагодарил кагана коротким поклоном и ушел.
  - Кто был этот человек? - решился спросить вендийский посол.
  - Не помню его славного имени, но когда он был молод, то хорошо служил моему отцу, а нынче ходит за стадом пегих лошадей. - пожал плечами Каррас.
  Таков был этот могущественный правитель, чьем имя внушало ужас его врагам.
  Каждое утро Каррас вставал под звуки тоскливой мелодии, что напоминала ему о гибели Старой Родины, горной Киммерии, располагавшейся где-то на далеком Западе. Так завещал его отец Конан, который не хотел, чтобы киммирай забыли свое прошлое и стали совсем гирканцами.
  В самом же Каррасе смешалась кровь киммерийских горцев и степняков-оюзов.
  Грима провели через ряды киммерийских воинов, но не заставили ползти на брюхе через огонь. Два вооруженных тяжелыми короткими копьями стража грубо толкнули асира вперед, чтобы он пал на колени перед Каррасом, который, подвернув под себя ноги, восседал на крытом шкурами невысоком помосте, заменявшем ему трон.
  Грим лишь поклонился кагану и выпрямился, не дожидаясь позволения.
  - Мы слушаем тебя, дерзкий чужеземец. - тихо сказал Каррас.
  Это был среднего роста, но могучего сложения мужчина лет пятидесяти. Черты его смуглого лица выдавали смешение кровей в его жилах. Как и все киммирай он носил длинные волосы, лишь немного подбритые с затылка и висков, и спадавшие на плечи, подобно конскому хвосту. У киммирай был так же обычай, касавшийся внешности. Молодые мужчины брились чисто, достигшие сорока лет отращивали длинные усы, спускавшиеся к подбородку, и лишь перешагнувшие шестидесятилетний рубеж старики отпускали бороды. Если человек слишком рано давал своему лицу зарасти, или же наоборот, долго брился, над ним смеялись, давали обидные прозвища и даже женщины порицали его.
  Каррас был еще безбород.
  - Имя мое Грим, я из рода асиров, прибыл к тебе, великий каган, с дурными вестями.
  Каррас издал сипящий смешок.
  - Ты должно быть очень храбр, или совершенно безумен, Грим-асир. - сказал он, усмехнувшись.
  За спиной Карраса стояли с опахалами из птичьих перьев два юнца, отгоняя от правителя мошкару, чтобы он не унижал свое достоинство, отмахиваясь руками от гнуса. Каган погладил свои густые усы, глядя прямо на Грима.
  - Я обрекаю свою жизнь твоей воле, великий каган. Пусть будет так, как ты рассудишь.
  - Мы ценим верность. - сказал Каррас. - Рассказывай свои дурные вести.
  - Народ богю предал тебя, великий каган. Они снялись с обычных становищ и двинулись далеко на восток. Они испугались грозных вентов, что пришли с севера, и не верят, что твой меч сможет защитить их от гнева князя Видослава. Венты взяли и разрушили крепость Баглараг, которую твои воины возвели у северных пределов киммерийских владений. Венты склонили к покорности мужонов-звероловов, татагов-скотоводов и племена приграничья. Под руку князя так же ушли племена шалыг, кустю и другие.
  - Да, это точно дурные вести. Но мы не уподобимся гирканским ханам, что казнили посланников. Ты должно быть много пережил, Грим-асир. Ты рассказал нам о том, как повели себя народы, что кочевали к северу от владений киммирай. А что же род асиров, владевших землями по берегам Вилайета?
  - Нет больше асиров, великий каган. Венты перебили всех. А меня отпустили, чтобы я мог рассказать об этом.
  - Мы выражаем сочувствие твоему горю. Если захочешь, Грим, то в память о старой дружбе между нашими народами, ты получишь коня, копье, шлем и место в нашем войске.
  - Позволь сказать еще, великий каган.
  - Говори.
  -Я знаю, что случилось с твоим сыном, храбрым юным Конаном.
  Лицо Карраса помрачнело.
  - Мы слушаем тебя. - сказал каган. Воцарилась такая тишина, что слышно было полет мухи.
  Грим склонил голову.
  - Конан мертв. Чародейка Айрис выпустила ему кровь, Доржа-хан сожрал его сердце. Шаманы мужонов, татагов, шалыг и прочих плясали вокруг. Было это три лета назад, на праздник Солнца. Я знаю это, потому, что был там и все видел своими глазами.
   - Позволь мне убить его, отец! - вскочил во весь свой исполинский рост Дагдамм, второй сын Карраса. - Я вырву его сердце и брошу собакам! Если ты позволишь, я возьму свою тысячу и пойду на Север, я вырежу таежных людоедов до последнего и принесу тебе головы их ханов! Хуг! - рявкнул он короткий боевой клич рода, к которому принадлежал. И тотчас три десятка воинов Дагдамма в одну глотку взревели "Хуг!!!", и схватились за рукояти мечей, но обнажить их без приказа кагана не посмели.
  - Подожди, сын. - поднял руку Каррас и огромный как скала Дагдамм затих, только небесно-синие глаза горели из-под гривы волос.
  - Что делал ты, Грим-асир на поляне, где водили круги шаманы лесных людоедов?
  - Я служил Айрис. Таков был мой обет. Когда подошел конец моей службы, я оставил эту злую чародейку.
  - И с этим ты приехал ко мне, Грим? Ты ищешь смерти, безумец?
  - Я твоя жертва, великий каган. Моя жизнь в твоей власти. Правь девяносто девять лет! - поклонился Грим.
  Каррас вновь погладил густые усы.
  - Отец! - вновь поднял голос Дагдамм, но взмах руки великого кагана опять заставил его замолчать.
  - Что же, Грим-асир, ты нашел то, что искал. Твоя кровь окропит череп посвященного Таранису коня. Так будет смыто твое преступление. Мы окажем тебе особую честь, горло твое перережет вот эта самая рука. - Каррас поднял сжатый кулак.
  Так закончился прием у великого кагана.
  Грим странным образом испытал облегчение. После того, как он, примчавшись от Железного Озера, нашел родной город разрушенным до основания, и увидел, как среди пепелища отощавшие собаки грызутся за человеческие кости, что-то надломилось в его душе. Он искал смерти и в безумии своем в одиночку набросился на целый отряд вентов, сумел убить одного воина и ранить троих. Но венты не убили сумасшедшего асира, а прогнали его прочь, босым, безоружным и полураздетым. Грим брел на юг, питаясь выкопанными кореньями, пил талую воду и спал, зарывшись в прошлогоднюю палую листву.
  Когда он вышел на равнины, разум его несколько прояснился, он сумел завладеть мечом и конем, но жажда жизни так и не вернулась к асиру. Грим хотел умереть и искал только достойной смерти.
  Покорно принял он приговор Карраса.
  Обреченный на жертву Таранису вовсе не должен был провести последние часы жизни в колодках, мучимый голодом и жаждой. Наоборот степняки принялись всевозможно ухаживать за асиром. Они расчесали и постригли его спутанные волосы и бороду, они принесли приговоренному новую одежду взамен его лохмотьев, которые бросили в огонь.
  Грима поили кумысом и кормили жареной бараниной. Конечно же, Грима крепко стерегли, чтобы он не вздумал убежать, и полдюжины воинов неусыпно следили за всеми его перемещениями.
  Асир бродил по ставке кагана, окруженный всеобщим вниманием. Женщины и дети старались коснуться его, очевидно, это сулило удачу, старики провожали долгими взглядами, что-то шепча в бороды.
  Тут он видел все разнообразие киммерийской орды, от чистокровных знатных киммирай, до самых жалких людей из "собачьего народа". Называли их так, потому что подобно собакам они путешествовали следом за караваном, подбирая объедки за пировавшими. В рядах воинов особо выделялись высокие, крепко сложенные представители так называемых "сынов ночи". Такое прозвище получили дети киммерийских воинов и женщин из податных племен, которые не были признаны отцами и жили нелегкой жизнью изгоев и сирот в родах своих матерей. Сыновьями ночи их прозвали потому, что иногда киммирай проводил с матерью своего сына лишь одну ночь, потом уносясь дальше по степи. Девочкам было легче, их брали замуж так же, как и обычных гирканок. А вот сыновья киммирай не могли рассчитывать на достойное место в роду матери. Обычно они шли на воинскую службу к кагану, составляя одну из трех тысяч его отборного воинства.
  В их внешности сочетались киммерийские и гирканские черты, многие были странно красивы. Никто из них еще не носил усов или бороды.
  Каррас и сам был полукровкой, потому испытывал симпатию к этим изгоям. Но прежде всего он понимал, что сыновья ночи всегда и во всем будут ему абсолютно преданы, в отличие от своенравной киммерийской военной знати.
  Киммирай были совсем юным народом, который возник тогда, когда после кошмаров взаимоистребительной бойни киммерийцы сломили оюзов и стали брать себе жен из этого народа, а некоторые киммерийские вдовы взяли в мужья оюзов. Но не каждому киммерийцу досталось по оюзской жене, да и многие брали их вторыми, третьими и даже пятыми женами, а потому их дети, если таковые рождались, не всегда наследовали место отца в племени, многих племя выталкивало вниз, к данникам-гирканцам, а другие всю жизнь несли службу простых воинов.
  С тех пор прошло пятьдесят лет, и киммерийцы не только не растворились в гирканской орде, но напротив, больше чем прежде стали держаться своих родов, заботясь о чистоте крови. Оюзская примесь дала им чуть раскосые глаза. Но кожа их, хотя и опаленная степным солнцем была светлее, чем у гирканцев, лица оставались длинными, с острыми чертами. Особенной же приметой киммирай были светлые глаза, голубые, серые, зеленые, особенно яркие на смуглых скуластых лицах. Ростом они были чуть не на голову выше гирканцев.
  И вооружение их, и военное дело были отличны от гирканского.
  Грим подмечал все это, уже сам не понимая, зачем.
  Завтра на рассвете Каррас принесет его в жертву Таранису, богу грома и покровителю лошадей, веру в которого киммирай принесли со Старой Родины, со многими другими обычаями.
  С наступлением ночи Грим уснул тяжелым, болезненным сном в котором вновь и вновь видел залитую светом луны поляну висящего на дереве, истекающего кровью Конана, который пророчил страшное чужим голосом.
  
  III. Священный конь.
  
  Грим проснулся и не сразу понял, где находится. Потом вспомнил все.
  Значит, наступил последний рассвет моей жизни? - подумал асир, но настоящего ужаса так и не ощутил. Тоска будто выгрызла что-то в его душе, оставив после себя лишь пустоту. Его народ всегда был подвержен черной меланхолии, навеянной вечной зимней ночью, которая падала на Асгард. Знаменитое веселье асиров, их шумные пиры и грубые шутки, и громкий смех лишь гнали прочь тоску, серую как туман, сползающий с гор Асгарда.
  И пусть Грим родился на берегах Вилайета, он нес в себе эту тоску, и она поглотила его душу после того, как он увидел пепелище, в которое венты обратили город асиров.
  Он умылся из поднесенной лохани, ему вновь расчесали волосы и бороду.
  Нарядный Грим вышел из шатра, и в сопровождении той же полудюжины воинов отправился к возвышавшемуся в полумиле от лагеря холму.
  Там на холме все уже было приготовлено для жертвоприношения.
  Обнаженный по пояс Каррас с кривым ножом в мускулистой руке, стоял неподалеку от плоского камня, на котором лежал лошадиный череп, покрытый бурыми потеками засохшей крови.
  Только тут, при виде ножа в руке великого кагана какая-то часть Грима взвыла от желания жить, но асир не замедлил своей поступи.
  Сейчас, когда все уже решено, умолять о пощаде и рваться прочь значило бы выглядеть жалко пред лицом суровых киммирай. А Грим хотел уйти с честью, как истинный сын своего гордого племени.
  Ни один асир не уподобится сыну собачьего народа!
  Или богю.
  Все было готово для кровавого ритуала.
  Но тут раздался отдаленный крик, топот конских копыт, свист веревок.
  Грим обернулся и увидел, что в его сторону вихрем мчится неоседланный конь снежно-белого окраса, с одним-единственным черным пятном во лбу. Следом за испуганно ржущим животным скакал на взмыленном, шатающемся от усталости коне Дагдамм.
  Размахивая в воздухе веревочной петлей, Дагдамм злобно что-то кричал.
  За Дагдаммом едва поспевало с полдюжины всадников, растянувшихся по степи чуть ли не на полмили. Кто-то из них держал наготове веревку, кто-то петлю на конце длинного шеста, а кто-то и просто вцепился в гриву коня и думал только о том, как не разбиться оземь во время безумной скачки.
  Белый конь метнулся в сторону, обходя Грима и Карраса, и промчался еще с полмили на юг.
  Завывающий Дагдамм почти настиг его, когда измученный конь царевича споткнулся и упал, выбросив из седла всадника. Сын Карраса ловко приземлился, почти сразу же поднялся, и готов был тут же вскочить в седло, но его рыжий скакун бросился прочь от яростно ругавшегося всадника, и тот, проклиная свою неудачу, побежал за ним, опять раскручивая веревку.
  Приключение это было довольно комичным, и рассмеялся даже Грим, который ожидал, когда ему перережут горло.
  Каррас изумленно посмотрел на приговоренного к смерти.
  Спутники Дагдамма некоторое время пробовали ловить стремительного белого жеребца, но тот неизменно уворачивался от их петель. Во время очередного стремительного рывка неуловимый конь чуть не сбил с ног Карраса, и Грим вцепился в гриву зверя, который почему-то тут же затих.
  Асир принялся гладить косившего налитым кровью глазом жеребца по стройной шее, где под шелковистой шерстью виднелись мышцы прочные, как вековое дерево, по длинной узкой морде, и шептать ему какие-то бессмысленные успокаивающие слова на родном языке.
  И белый конь покорился ему.
  Когда подбежал мокрый от пота, покрытый пылью и злой как сотня поднятых с лежки кабанов, Дагдамм, белый конь уже мирно щипал свежую траву, лишь иногда потряхивая гривой, а в полушаге от него ступал Грим, все еще гладивший буйного зверя по шее.
  Каррас убрал свой кривой нож в ножны.
  - Отец! - вскричал Дагдамм. - Почему асир жив еще?! Если ты не хочешь делать это сам, дай мне перерезать ему горло!
  И царевич, в самом деле, потащил из ножен кинжал, но голос Карраса ударил его, словно бич.
  - Не смей! Запомни Дагдамм, с этого момента тот, кто занесет меч над Гримом, будет убит. Тому, кто хотя бы заговорит об этом, я велю сломать хребет и бросить его в степи волкам!
  - Проклятье Крома! Что такого случилось?
  -А ты сам разве не видишь, сын? - Каррас поднял руку и указал на Грима и белого коня.
  Что странного в зрелище человека, выгуливающего коня, подумал Грим.
  Но на лицах киммирай и даже самого Карраса читалось что-то похожее на благоговение.
  - Послушай меня, Грим из рода асиров. - обратился к нему великий каган. - Ты избран богом Таранисом, потому что конь этот, который так легко примирился с тобой, это священный зверь Тараниса, отобранный ему в дар из многих тысяч других. Этот белый конь, в котором наши шаманы видят дух Тараниса, владыки грома, всегда был совершенно диким. Он искалечил и убил нескольких моих конюхов. Он никогда не знал седла, потому что на нем ездит сам повелитель грозы. Когда подойдут к концу его дни, его череп станет такой же святыней, как этот. - Каррас указал на кровавый череп, над которым чуть не пресеклась жизнь Грима. - А пока мы заботимся о нем, как ни об одном коне во всей Великой Степи, поим ключевой водой и кормим хлебом, чешем его гриву и отпускаем скакать в любых табунах. Я не принесу тебя в жертву Таранису, раз сам владыка грома избрал тебя. Отныне ты будешь хранителем священного коня Тараниса, и твоя жизнь пресечется, только если ты погубишь священного скакуна. Таково мое слово.
  Грим выслушал эту речь и благодарно поклонился.
  Каррас не даровал ему смерти, зато даровал новую жизнь и смысл в ней.
  Быть хранителем священного коня, состоять в ближней свите великого кагана - почетная участь даже для того, кто в прежней жизни был прославленным воином.
  Грим обернулся, и увидел горящие ненавистью глаза Дагдамма.
  Новая жизнь - новые враги, подумал он, и повел послушно пошедшего за ним коня Тараниса к
  лагерю.
  
  IV. Царевич Дагдамм.
  
  На следующее утро Грим проснулся с рассветом и отправился исполнять свои новые обязанности. Они были мало отличимы от работы конюха, но окружены сакральным смыслом. Сам асир не видел в безымянном белом коне, посвященном богу, ничего сверхъестественного.
  Это был просто конь, ко всему конь глупый, злобный, трусливый и коварный. Он действительно убил мальчишку-конюха, забив его копытами, а двух других так крепко искусал и истоптал, что один бедняга остался сухоруким, а второй и вовсе тронулся умом и стал панически бояться лошадей, что превратило его во всеобщий объект насмешек. Только старые женщины, да малые дети жалели полоумного, который бродил по лагерю, клянчил подаяние и трясся как лист на ветру при виде любого скакуна.
  Любое другое животное за эти выходки пошло бы в котел, но белого злодея охранял священный статус. Более того, кажется дурная слава лишь укрепила репутацию волшебного, избранного зверя. Ходить же за ним стал Дагдамм, обладавший такой силой, что, вцепившись в гриву мог поставить на колени упирающегося боевого скакуна.
  Царевич тоже боялся коня, не подходил к нему без крепкой палки. Наверное, Дагдамм сумел бы укротить коня, но такой задачи перед ним не стояло. Белый возил на себе незримого Тараниса, и единственным предназначением его было следовать всюду за Каррасом.
  Дагдамм тяготился своими обязанностями, потому что набожности в нем было столь же мало, сколь и милосердия, но должность хранителя, несомненно, была почетной, и передача ее чужестранцу, да еще и такому который приложил руку к смерти Конана, вызвала у царевича очередной приступ гнева.
  Все это Грим узнал от самого Дагдамма, который пришел к нему вечером, совершенно пьяный и разразился длинной, путаной речью, по большей части, состоявшей из ругательств.
  Дагдамм несмотря на свою телесную мощь, напоминал Гриму рассерженного ребенка. Несомненно, царевича угнетало всевластие грозного отца. Не имея сил восстать на Карраса, Дагдамм утверждался над нижестоящими, тираня их жестоко и бессмысленно, раздавая направо и налево затрещины и пинки.
  Ему было двадцать два года, лицо его оставалось еще юношеским, а руки были толщиной с бедра обычного человека и сплошь из мускулов.
  О более опасном враге можно было и не мечтать.
  Разве что князь Лют, но Лют далеко, а Дагдамм - рядом.
  Грим оседлал своего коня, и, накинув на шею священному белому веревочную петлю, отправился к реке.
  В то время, когда Грим поил лошадей, Дагдамм еще крепко спал, оглушенный выпитым и усталостью.
  Он проснулся, когда солнце стояло уже высоко и вокруг шумел огромный лагерь.
  Дагдамм сел, и обхватил голову, так сильно в нее ударила кровь, отравленная винными парами.
  В полутьме шатра он рассмотрел двух обнаженных женщин. Одну из них он помнил, тоненькая, светловолосая, откуда-то с запада, чуть ли не из старой Бритунии. Вторая... Дагдамм пригляделся. Гирканка, наверное, из проклятых богю. Лицо широкое и плоское, зато грудь пышная. Кажется, ночью он ее слишком уж сильно искусал. Дагдамм не был по-настоящему жестоким человеком, и в здравом уме не стал бы мучить женщин или пытать мужчин. Но он легко впадал в буйство, и в гневе был страшен.
  И так, вчера я напился еще со стражами. Потом пошел к проклятому чужеземцу и наговорил ему всякого. Потом пошел к женщинам. Где-то в промежутке я еще падал с коня и избил кого-то из своих людей.
  -Эй, женщина! - нарочито грубо сказал он. - принеси своему хозяину кувшин кислого молока!
  Гирканка давно уже не спала, а только притворялась спящей, потому тут же поднялась, и стала одеваться. Да, в самом деле синяки на груди, на шее. Слишком крепкое вино. Надо было как-то загладить свою вину. Что-то подарить.
  Он потянул за ногу светловолосую женщину.
  - Уходи. - сказал он просто. - Вечером я пришлю за тобой.
  Или нет. - подумал Дагдамм.
  Гирканка чуть погодя вернулась с полным кувшином чуть сбродившего молока. Дагдамм осушил его в один прием, довольно крякнул. Правда, когда он поднялся, в голове опять застучало, но от этого не умирают. Во всяком случае не в двадцать два года.
  Женщина отводила от него глаза. Дагдамм усмехнулся. До чего причудлива женская стыдливость - выделывать в постели всякие штуки она ночью не стеснялась, а вот смотреть на него утром - да.
  - Подай одеться. - проворчал царевич.
  Женщина принялась подавать ему вещи.
  - Чей это шатер? - наконец спросил Дагдамм, ровно ничего не помнивший до того момента, как обнаружил себя на подушках со светловолосой.
  - Вашего сотника Дугалса.
  - А где же он сам?
  - Дугалс отправился предстать пред взором нашего великого кагана, да правит он девяносто девять лет. - с поклоном сказала гирканка.
  Для кого величайший правитель мира и почти живой бог, а для кого еще и отец. - подумал про себя Дагдамм, но промолчал. Он слыл человеком необузданным, но на самом деле буйству его был положен известный предел. Дагдамм знал, что если с его языка сорвется что-то неподобающее, то каким бы сильным он ни слыл, и как бы ни сравнивали его с вековым дубом льстивые певцы, а хребет царевича может сломаться точно так же, как и любой другой.
  - Что-то еще случилось?
  - Наш повелитель собирается устроить большую тризну, в память вашего славного брата, царевича Конана.
  - Ах, да. Мой брат, пусть небесное воинство примет его.
  Дагдамм не слишком любил брата, но он вовсе не собирался ломать ему шею или топить Конана в реке, чтобы только обойти на пути к власти. Каррас приписывал ему эти мысли потому что сам он всегда готов был послать убийц даже к родным сыновьям. Дагдамм просто отодвинул бы брата от кормила власти.
  - Как тебя зовут женщина?
  - Балиха, мой господин.
  Дагдамм посмотрел на нее внимательнее. И вовсе лицо у нее не плоское, а наоборот, живое и интересное. Просто чисто гирканское, скуластое и круглое. Глаза раскосые, но не узкие. Красивая для гирканки. Совсем молодая, на несколько лет моложе его.
  - Возьми.
  Дагдамм пошарил в поясном кошеле и вытащил первое украшение, которое подвернулось. Это оказалось ожерелье из серебряных монет. Наверное, слишком уж дорогой подарок за одну ночь и кувшин молока, но в конце концов, он - наследник Карраса. Царевич должен быть щедрым.
  - Благодарю вас, мой господин. - с поклоном приняла подарок Балиха.
  И тут Дагдамм сделал лишнее. Сильные мира сего не должны извиняться, а он проворчал.
  - Серебро исцелит твои раны.
  - Но мой господин, эти раны я бы навсегда оставила свежими.
  - Так тебе понравилось?
  - Как не нравилось ничто другое в моей краткой жизни, мой господин.
  И царевич понял, что говорит она искренне. Воспользовавшись его молчанием, гирканка лукаво улыбнулась и посмотрела на Дагдамма с мнимой покорностью.
  Они смотрели друг на друга, сын самого могучего правителя Великой Степи и безвестная невольница. Надо было поставить ее на место.
  - Слушай меня, Балиха. Ты ведь принадлежишь Дугалсу?
  - Да, мой господин.
  - Я думаю купить тебя.
  - О, мой господин. - Балиха готова была броситься к ногам Дагдамма, но он жестом остановил ее.
  - Но не сейчас. Ты кажешься смышленой женщиной. Это так?
  - Пусть судят другие, мой господин.
  - Я составлю свое мнение из того, как ты мне послужишь.
  - Для меня будет удовольствием служить вам любым образом. - с готовностью откликнулась женщина, но эта ее льстивая фраза оказалась потраченной зря.
  - Ты знаешь о чужеземце, которому мой отец отдал священного коня?
  - Как и все в этом стане.
  - Сблизься с ним. Узнай, что он за человек. Стать ему подругой, любовницей, если это нужно. Но я должен знать, что у него на уме. Ты поняла меня, Балиха?
  - Да, мой господин.
  - Если ты окажешься полезной, я куплю тебя. У меня только четыре жены, еще есть место для одной. Ты поняла меня?
  - Да, мой господин.
  - Это все, можешь идти. Хотя нет, не совсем. Приходи ко мне сегодня ночью, сразу же после заката.
  - А Дугалс?
  - Дугалс не посмеет мне возразить.
  Они оба широко улыбались. Дагдамм подавил радость, натянув на лицо свирепое выражение. Балиха следом за ним скрыла свою улыбку, согнувшись в поклоне.
  
  V. Киммерийская тризна.
  
  Вечером великий каган приказал устроить в память о павшем на Севере сыне тризну, какой Великая Степь не видела с тех пор, когда он возложил на костер своего великого отца.
  Поутру весь исполинский лагерь пришел в движение.
  В приготовлениях к тризне принимали участие все, от мала до велика.
  Только наследника великого кагана было опять не сыскать,
  Значит вновь пьян.
  Каррас был мрачен. К естественному чувству горя, которое он испытал, узнав о смерти Конана (до того каган продолжал надеяться, что мечтатель отправился в путешествие, подобно легендарному воину, чьим именем был наречен), примешивались тяжкие думы о будущем его державы.
  Некогда он выговорил Конану, что тот не готовит себя к жизни правителя.
  Зато Дагдамм откровенно мечтал о власти.
  Каррас следивший за каждым шагом сына, не слишком опасался от него заговора, но рано или поздно он должен будет передать престол Дагдамму, потому что обычаи киммирай не допускают, чтобы народом воинов правил старик.
  Не приведет ли тогда буйный Дагдамм к краху все то, что возводил его отец и он сам?
  Не разрушит ли Орду, не рассеет ли ее?
  Так думал Каррас.
  Порой он хотел назвать приемником кого-то из своих многочисленных зятьев, но они тоже были либо слишком воинственными и буйными, либо просто людьми того сорта, которых на десяток - дюжина.
  А великий каган должен человеком незаурядным.
  Конан был таким.
  Таков и Дагдамм.
  Но сможет ли он быть достойным каганом?
  Так думал Каррас.
  Конечно, оставался третий сын, юный Нейл, но он не был сыном от законной супруги и едва разменял шестнадцатую зиму.
  Мысли кагана вернулись к Конану и суровое лицо старого воина омрачилось еще больше. Он не плакал, но в мрачной задумчивости кагана чувствовалось великое горе, которое, пожалуй, не выразят никакие слезы.
  В тот день его глашатаи объявили всеобщий траур, и повседневная жизнь лагеря прекратила течение.
  Где-то уже завывали старухи-плакальщицы. Хотя в небе сияло весеннее солнце, а вокруг расстилалась цветущая зеленая равнина, от их песен повеяло тоскливой жутью, старой Киммерией, туманами, зацепившимися за пики гор.
  И это было хорошо. Пусть в каждое сердце заберется тоска по молодому царевичу, павшему жертвой предательства.
  Люди повязывали головы и руки белыми тряпицами в знак траура.
  Воины переворачивали щиты и опрокидывали только что гордо вившиеся на ветру знамена.
  Те, кто в самом деле любил царевича, и считал себя его другом посыпали головы землей и пеплом из костров.
  Караван Карраса остановился на чуть всхолмленной местности, у пересечения двух небольших рек, Он тянулся на несколько миль, дробясь на отдельные лагеря.
  Походные шатры, крытые телеги и простые шалаши, сделанные из нескольких жердин и кусков изношенной материи, тянулись всюду, куда хватало глаз.
  По сути это был город, размерами не уступавший многим славным городам на Юге, но раз в несколько недель этот город снимался с места и перемещался степными шляхами, пока не находил новое место.
  Сейчас под руководством царского распорядителя, старого раба-кхитайца, жители передвижного города принялись организовывать великую тризну.
  Умельцы-ремесленники сделали из дерева и глины куклу в рост человека и придали ей удивительное сходство с погибшим сыном кагана. Они облачили куклу в лучшие одежды и вложили ей в руки длинный тяжелый меч. В настриженные с конской гривы волосы куклы они вплели цветы.
  Шаманы-гирканцы пели и плясали вокруг куклы, пока не пали в изнеможении. Тогда им поднесли вина и хлеба, и они принялись пировать прямо тут.
  Молодые мужчины отправились к ближайшей роще за деревом больших помостов и дровами для костра.
  Застучали топоры, тяжело рухнули на землю вековые деревья, и врываясь копытами в землю тяжелые тягловые кони потащили поваленные стволы. Меж тем дети и подростки постарше собирали вязанки хвороста из ветвей и кустов, которые тут же рубили короткими ножами, которые полагались в подарок каждому киммирай на девятый день рождения. На восемнадцатилетние киммирай должен был получить длинный меч, если оказывался достоин его носить.
  Вздыхая и воздевая очи небу, кхитаец отсчитал полдюжины кувшинов горючего масла.
  На вершине холма киммирай быстро сложили огромный костер.
  В то же время низкие, на ножках всего в два дюйма, столы из богатых шатров и просто доски укладывались там, где вечером будет пировать племя.
  Сегодня будут поминать чистокровного киммирай, сына кагана, а потому рабам, данникам-гирканцам, полукровкам из рядов сыновей ночи и чужестранцам не место у пиршественных столов.
  Киммирай резали скот, кипятили воду в котлах, месили тесто в тазах.
  Слуги кагана несли бесчисленные бурдюки, кувшины и бочонки вина.
  Сегодня все упьются до беспамятства.
  Грим с интересом наблюдал за этими приготовлениями.
  Чем-то они очень походили на обычаи, принятые у него на родине.
  Но смысл некоторых действий он не понимал. Например, чему должны служить два столба, установленные среди погребального костра?
  В лагере царило странное оживление.
  Предстоял, несомненно, праздник, но праздник, посвященный горю, а не радости.
  В табунах отловили и привели девять буйных, сильных коней, которых привязали неподалеку от кострища.
  Всюду расстилали ковры и войлоки, складывали дрова для костров.
  Каррас не показывался народу. Все приказы его передавались через кхитайца.
  После полудня отыскали Дагдамма, который оказался не вполне трезвым, но все же стоял на ногах и говорил, как будто разумно.
  Каган приказал ему явиться к себе, и отец с сыном о чем-то долго разговаривали.
  Наконец, вечером все было готово.
  Пиршественные столы ломились от яств, а на костер водрузили изображение Конана, сработанное с таким мастерством, что Грим невольно вздрогнул, поразившись сходству.
  Самого Грима, хотя он и был чужак, не изгоняли. Снова спасибо священному коню - подумал асир и улыбнулся в бороду. Не состоявшаяся казнь как будто пробудила в нем интерес к жизни, но пока еще не в полной мере.
  Он занял уже привычное место - в нескольких шагах от шатра кагана. Глупый белый конь, сытый и усталый, стоял спокойно, не стараясь никого укусить, или напакостить иным образом. Хранитель сидел рядом, держа в руке веревку, накинутую на шею священного животного.
  Грим был одет в подаренные ему нарядные вещи, но вооружен только своим коротким мечом. Иное оружие надо было заслужить или попросту добыть в бою.
  Из шатра вышел Каррас.
  Вид его был нелеп, и какой-нибудь глупый чужак, ничего не знавший об обычаях киммирай, пожалуй, рассмеялся бы при виде степенного немолодого мужчины, который обрил себе голову, оставив лишь одну длинную прядь у лба, лицо и руки вымазал пеплом и шел босым.
  Но киммирай при виде кагана, погруженного в глубочайший траур, взвыли пронзительными голосами, полными тоски.
  Старухи взялись причитать без слов.
  Женщины плакали, большинство - искренне.
  Мужчины выли волками.
  Каррас взошел на свой помост. Он не принял обычной для него позы, не сел, подвернув ноги, а опустился на колени. Потом он упал ниц. Подскочили телохранители, и подняли кагана.
  Это был ритуал, на самом деле его не поразила слабость, но выглядела сцена удивительно искренней.
  - Где старший сын мой, Конан? - спросил Каррас, обводя взглядом собравшихся так, будто на самом деле рассчитывал увидеть в их рядах своего сына.
  - Вот твой сын! - кричали из толпы, указывая лежащее на костре изваяние.
  - Где сын мой, Конан? - повторил свой вопрос каган.
  Трижды повторял он свой вопрос и трижды получал ответ, пока наконец не обернулся к погребальному костру.
  - Сын мой! - вскричал каган. - Что случилось с тобой?
  И старый жрец-киммирай, наследник древней мудрости друи, ответил голосом глухим и страшным.
  - Чародейка Айрис выпустила мою кровь, Доржа-хан сожрал мое сердце. Три года блуждала тень моя по степи неупокоенной.
  - Мы успокоим твою тень, и ты сумеешь взойти в небесный чертог героев. Я клянусь тебе в этом, сын мой, Конан. Твоя очередь, Дагдамм, выйди и отправь к брату верных скакунов, чтобы легко скакал он по всем девяти небесам.
  Полуобнаженный Дагдамм с кривым ножом к руке, подошел к коням.
  Он схватил саврасого за гриву, и перерезал ему горло. Хлынула кровь, животное забилось и стало заваливаться набок. Остальные кони испуганно заржали, но их держали крепко. Еще восемь раз вздымался нож Дагдамма и еще восемь туш одна за другой рухнули к подножию холма.
  Царевич был весь с ног до головы залит кровью, бешено горели глаза на измазанном алым лице.
  Дагдамму подали топор, и он обезглавил коней так же одного за другим.
  Потом его люди отнесли головы и возложили их на костер, а туши потащили дальше. Мясо будет зажарено, сварено, запечено, потушено и приготовлено любыми другими способа и съедено во время пиршества.
  - Теперь моему сыну есть на ком скакать. Кто же будет стеречь его покой?
  К Дагдамму подтащили старого волкодава с облезлой шкурой. Некогда это был могучий зверь, но сейчас он еле волочил ноги от дряхлости и только тоненько взвизгнул, когда Дагдамм пронзил его грудь.
  Пса тоже положили на костер.
  - Кто будет служить моему сыну, кто подаст ему чашу кумыса, кто снимет с него сапоги, кто сварит для него пищу?
  Воцарилось молчание. Киммирай обычно не приносили в жертву людей, кроме исключительных случаев, связанных с большой войной или эпидемией, и ограничивались тем, что сжигали чучела, изображавшие слуг. Но потом раздался старческий голос.
  - Великий господин, разреши мне уйти вместе с твоим славным сыном на небеса!
  Вперед шагнул согнутый старостью раб-вендиец. Всех прочих рабов погнали из лагеря, но этому разрешили остаться ввиду близости его к семье кагана. Старый Пурушта был слугой Конана и Дагдамма, когда они были малыми детьми, и ходил за ними внимательнее любой няньки.
  - Великий каган. - с трудом опустился на колени Пурушта. - Окажи мне честь, дай мне уйти с Конаном!
  - Да будет так. - кивнул Каррас. - В знак благодарности за твою службу, мы окажем тебе особую милость. Ты ляжешь на костер уже мертвым.
  - Я твоя жертва, великий каган, пусть сбудется реченное тобой. Правь же девяносто девять лет, мой повелитель.
  Пурушта проковылял к Дагдамму.
  Царевич положил огромные руки ему на голову. Те, кто стоял близко, разглядели в глазах Дагдамма смятение. Он не хотел убивать своего слугу, который бинтовал его первые раны и рассказывал ему на ночь сказки. Но Пурушта шепнул что-то, и Дагдамм закрыл глаза, а затем в одно движение сломал тонкую шею.
  Толпа дружно выдохнула. Пурушта был всего лишь рабом, но поступок его свидетельствовал о большой силе духа. Так раб показал владыкам Степи, что значит настоящая верность.
  - Народ киммирай, все вы видели, что сделал этот раб. - сказал Каррас. - Он займет свое место рядом с моим сыном. Пусть Пурушта верно служит Конану на небесах. Но на кого будет ставить ноги мой сын, войдя в шатер? Тащите сюда этого шакала. - тихо шепнул он названным воинам и те приволокли упиравшегося и отчаянно что-то кричавшего Туя-нойона.
  Когда киммирай узнали, что к смерти их царевича причастны алта, чей каган съел сердце Конана, они набросились на всех алта, что были в их лагере. Кого-то убили на месте, кого-то обратили в рабов, а Туя-нойона, двоюродного брата людоеда Доржи, скрутили ремнями и так и держали связанным.
   Туя был человек злобный, при дворе Карраса он оказался потому, что в ссоре убил своего брата и вынужден был бежать. Но это был человек глупый, пустой и пьяный и потому Каррас считал его безвредным и держал при себе вроде шута, выиграв немало пари на то, сколько Туя-нойон может выпить, прежде чем упадет с седла.
  Туя поводил по сторонам налитыми кровью узкими глазками, будто не веря, что все что происходит с ним творится на самом деле, а не в пьяном сне.
  - Великий каган! - вопил он. - Великий каган!
  Каррас не даровал Туя-нойону легкой смерти. Ему заткнули рот кляпом, обвязали голову веревкой, чтобы он кляпа не выплюнул, и привязали к столбу рядом с изваянием Конана. Приговоренный к мучительной смерти, он еще бился и дергался, но о нем почти тут же забыли.
  Снова раздался зычный голос Карраса.
  - Мой отец, Конан, великий правитель, первый каган степи, говорил так: один киммирай стоит девяти гирканцев. Значит за смерть одного киммирай должно умереть девять гирканцев.
  Привели девятерых пленников из народов мужонов и татагов, и, тыча копьями в спину, поставили на колени. Каррас, вооружившись тяжелой булавой на длинной рукояти одного за другим убил их. Короткий взмах булавы - влажный хруст разбитого черепа. Чтобы на небесах убитые гирканцы служили Конану, их трупы бросили в специальную яму, которую нельзя было назвать могилой, потому что кроме тел туда свалили нечистоты.
  - Кто же согреет моего сына ночью? - спросил наконец, Каррас, и киммирай замерли в ожидании, увидят ли они в этот раз настоящее самосожжение во имя любви, или все обойдется простой куклой.
  - Великий каган. - раздался женский голос. - Позволь мне уйти за твоим сыном! Я была его женщиной в этом мире позволь же быть ей и на девятом небе.
  Каррас на миг будто растерялся.
  - Мое имя Гульджахан, о великий каган.
  Тут Грим, который довольно равнодушно взирал на предшествующие зверства, встрепенулся. Потому что у помоста, на котором восседал Каррас, стояла на коленях самая прекрасная женщина, которую он видел в своей бурной жизни. Она была высокой и стройной, тонкой и изящной. Волосы ее были темными, как ночь, но подобно тому, как с годами в волосах начинает серебриться седина, так ее волосы в свете угасающего солнца вспыхивали ярко-красными огнями. У Грима не хватило бы цветистых кенингов, чтобы описать красоту ее лица, но стоило только женщине взглянуть на него, асир будто провалился в большие темные глаза, окруженные пушистыми ресницами.
  Вся великая асирская тоска, так долго жившая в его душе, ушла.
  Сердце Грима забилось быстро, как после быстрого бега. Он готов был на все, лишь бы ощутить поцелуй этих полных губ, сейчас закушенных до крови.
  - Но зачем же тебе умирать? - спросил он, совершенно забывшись.
  Каррас воззрился на Грима так, будто заговорил не асир, а вверенный ему священный конь.
  Дагдамм совсем уж по-звериному зарычал.
  И вновь молчание повисло над лагерем, только Туя-нойон скулил и бился головой о столб.
  
  V. Поединок.
  
  - Она должна умереть чтобы пойти на небеса с моим братом. - раздался наконец голос Дагдамма.
  Женщина испуганно переводила взгляд с залитого кровью царевича на чужеземца.
  - А зачем же мне жить? Я никто, меньше чем рабыня, я не замужняя женщина и не вдова. Я любила твоего брата, мой господин, но он никогда не сделал бы меня законной женой. Он дал мне свободу от рабства, но не дал ничего для свободной жизни. Где мне теперь снискать крышу над головой и пищу? Идти к собачьему народу? Рыться в объедках и ловить сусликов? Принадлежать каждому мужчине, который того пожелает? Быстро состариться и превратиться в уродливую старуху? Зачем мне такая жизнь? Меня никто не возьмет замуж, а что такое женщина без защиты? Нет, мне лучше унестись вместе с дымом на небеса, где я могу снова стать женщиной Конана.
  -Вот видишь, чужак! - громогласно объявил Дагдамм. - Она сама знает, что для нее лучше.
  - Но почему же никто не возьмет ее замуж? Я возьму!
  - Проклятье! - гнев Дагдамма готов был прорваться, но пока говорил он ровно. - Кто ты такой, чтобы нарушать законы племени и мешать этой женщине выполнить ее священный долг? Всего два дня как ты прибыл к нам, а уже столько раз успел оскорбить народ киммирай!
  - Дагдамм! - оборвал сына Карраса. - Он не чужак, а избранный Тараниса! А ты затеваешь ссору на похоронах своего брата! Остановись, пока не поздно.
  Царевич замолчал, угрюмо опустил голову. Про себя он должно быть ругался на чем свет стоит, но с губ его не сорвалось ни одного лишнего слова.
  - Гульджанхар, если этот мужчина, Грим-асир согласится сделать тебя своей женой, ты пойдешь за него?
  Женщина смотрела то на Грима, то на Карраса, то на Дагдамма.
  - Да, мой господин.
  Гриму показалось, что Каррас облегченно выдохнул. Видимо правителю, который заслужил прозвание Жестокий за свои расправы над разбитыми врагами, ритуал сожжения жен казался излишне кровожадным.
  - Да будет так. На костер Конана мы положим много изваяний, одетых в лучшие одежды.
  - Я убью его!!! - Дагдамм даже не закричал, он взревел львом. - Я сломаю ему спину и брошу его на костер, когда он еще дышит! - и прежде чем каган успел прервать его, Дагдамм добавил. - Грим-асир, я вызываю тебя на поединок! По законам Старой Киммерии, которые так чтил мой брат, я вызываю тебя на поединок перед лицом своего народа и своего правителя! Мы будем драться здесь же и сейчас же, и пусть тот, кто погибнет, ляжет на погребальный костер Конана! Старый обычай, ха! Ты принимаешь мой вызов Грим, или ты, желтая собака, лишенная чести, опять спрячешься за спину своего коня?
  - Я буду драться с тобой, Дагдамм, если то позволяют ваши обычаи.
  По традиции на поединках в честь павшего обычно дрались пленные, после чего победителя приносили в жертву богам. Это был старинный обычай, почти ушедший в прошлое у кочевых киммирай, но которого крепко держались их оседлые собратья в приморских землях, куда караван кагана приходил к середине лета.
  Иногда чтобы почтить павшего воина его сородичи дрались в оговоренных поединках не насмерть, только чтобы звоном мечей и демонстрацией удали порадовать тень мертвого.
  Однако о кровавых погребальных поединках помнили.
  Каррас не мог возразить Дагдамму. Власть кагана была абсолютной над гирканцами или племенами леса. Но киммирай - не гирканцы, каждый из них сам себе каган в своем шатре.
  - Да будет так. - только и сказал правитель.
  Дагдамму поднесли тяжелый кривой меч и круглый щит. Одевать доспехи он не стал. У Грима был только его короткий меч. Он был на полголовы ниже и намного легче огромного царевича киммирай.
  Грим понимал, что если даст навязать себе плотный бой, то соперник, укрытый щитом, обладающий более тяжелым оружием и более сильный, его просто стопчет. Более того, асир понимал, что все его шансы в том, чтобы каким-то неожиданным трюком вывести Дагдамма из равновесия и нанести опасную рану. Если бы не щит, он рискнул метнуть оружие в Дагдамма, но сейчас это просто обезоружит его. Грим чувствовал тяжелое дыхание противника, полное винных паров. Дагдамм должно быть пил всю предыдущую ночь и продолжал выпивать и сегодня днем.
  Они кружили на истоптанной траве. Грим не решался что-то предпринять, Дагдамм тянул время, наслаждаясь страхом соперника, совершенно уверенный в своей победе. Наконец он сделал резкий шаг, почти прыжок, вперед, одновременно нанося удар сверху вниз.
  Грим, вместо того, чтобы парировать, или попытаться нанести колющий удар своим клинком, бросился ему в ноги в том самый миг, когда Дагдамм провалился вперед, со страшной силой обрушив меч на то место, где Грима уже не было.
  Асир полоснул мечом чуть выше ступни Дагдамма, тот взвыл от боли и повалился на землю, а Грим наступил на его вооруженную руку. Он мог бы искалечить царевича, отрубить ему кисть руки, но предпочел просто перенести весь свой вес на ту ногу, которая прижимала запястье Дагдамма к земле.
  - Твоя жизнь - моя, царевич Дагдамм. Ты - моя жертва. - тихо сказал асир, приставив острие меча к горлу Дагдамма, на котором бешено ходил кадык.
  Никто из собравшихся, даже сам каган, не решился бы вмешаться в этот момент.
  - За твою жизнь я хочу двух лошадей с упряжью, полные доспехи, копье, длинный меч, щит и шатер для меня и моей жены.
  - Все это твое. Возьми еще верблюда с двумя горбами. И пусть твоя жена выберет три дюжины овец и коз в моих стадах. Подарок вам на свадьбу.
  Слышавшие их разговор решили, что асир слишком уж мало запросил за жизнь сына кагана, но другие говорили, что чужестранец поступил разумно, не потребовав ничего, что оскорбляло бы Дагдамма или разоряло его.
  Раненого Дагдамма его люди потащили куда-то прочь, рядом бежала невысокая молодая гирканка.
  Грим поднял меч царевича и его щит. Он одержал славную победу и разбогател, а также приобрел жену и всё в один вечер. Поистине, Каррас подарил ему новую жизнь, а боги киммирай оказались милостивы к нему.
  - Кровь пролита, тень Конана может быть довольна. - сказал каган. - Огонь мне!
  Каррасу подали зажженный факел и он, обойдя вокруг костра, сам поджег его со всех сторон. Политое маслом дерево скоро вспыхнуло, и огонь взвился в чернеющее небо. Гул пламени скрывал и треск сгоравших на нем кровавых подношений, и приглушенные крики Туя-нойона.
  Киммирай построившись в долгую процессию обошли огонь и каждый бросал в пламя что-то дорогое для него, пусть только мелкую серебряную монетку, столь стертую, что нельзя было разобрать, что же на ней выбито, или напротив, драгоценные украшения, стоившие как целый табун тонконогих коней.
  Потом они вернулись за столы и принялись пить и есть, петь протяжные песни и предаваться воспоминаниям о павшем.
  Когда отбушевал огонь погребального костра, киммирай разожгли множество обычных кострищ, чтобы праздник мог продолжать до самой глубокой ночи.
  Грим же искал свою новоприобретенную супругу. Надо расспросить ее, что теперь - думал асир. Наверняка брак должен быть как-то освящен, проведены какие-то ритуалы, сыграна настоящая свадьба. Но больше всего он мечтал увидеть Гульджахан.
  Разыгравшееся воображение рисовало ему сцену объятий, благодарных слез и он, увидевший свою нареченную меньше часа назад, уже мечтал, как она бросится ему на шею. Однако красавица все время убегала от него, и погоня асира за женой являла собой зрелище столь комическое, что многие киммирай стали бы смеяться в голос, если бы не великая тризна по Конану, сыну Карраса.
  Наконец он нашел ее, заплаканную, у ручья.
  Гульджахан пробовала даже драться, но была слишком уж слабой для этого. Грим недоумевая (он рассчитывал хотя бы на благодарность за спасенную молодую жизнь) с силой стиснул ее руку и потащил за собой.
  Дивная красавица продолжала плакать.
  - Да в чем же причина твоих слез, женщина? Ты жива, а со мной будешь богата и знатна. Я победил Дагдамма ради тебя! Что ж, ты не знаешь меня и должно быть боишься, но поверь мне, я жесток с врагами на поле битвы, а не с женщинами в своем доме. Или твое горе по царевичу столь велико?
  - О, Грим-чужеземец. - отвечала Гульджахан. - Я плачу по Конану, но больше всего я плачу по тебе, безумцу, что решил связать свою судьбу с со мной, проклятой, приносящей несчастье.
  - Ха! - отвечал Грим. - Что-то твое проклятие не действует на меня. Я ведь победил Дагдамма, которого боятся даже его названные. Должно быть с тех пор, как Каррас дал мне новую жизнь, с новой жизнью я приобрел и новый запас удачи.
  Но такой уж уверенности в своих словах он не чувствовал.
  - Я должна погубить в жизни девять великих воинов, девять великих вождей. О, семеро уже мертвы!
  Может быть Дагдамм умрет от раны. - мрачно думал Грим.
  Его в самом деле обуяла страсть к этой красавице, чье имя и облик указывали на то, что принадлежит она к народам старого Иранистана. Но, как и все асиры Грим был суеверным. "Только жены, приносящей несчастье, мне не хватало".
  Вокруг царила ночь, густая южная ночь.
  Гудели всевозможные дудки и рога, тянули свои пронзительные мелодии флейты и свирели, взрыкивали киммерийские мехи.
  Люди пели.
  Пели о тенях, бродящих по степи, пели о вечных пирах в небесных чертогах, пели старые и новые песни. Но во всех их песнях герой мучительно умирал, погибал от предательства или коварной ловушки, родичи искали отмщения, жены сходили с ума или уходили следом за героями. Казалось, над героем любой песни висел неумолимый рок, толкавший его к погибели, обычно не только преждевременной и мучительной, но еще и некрасивой, подлой.
  Грим-асир, всего лишь день, назад подставивший свою шею под нож великого кагана, тащил за руку жену-иранистанку, погубившую, по его словам, семь великих вождей.
  Где-то не столь уж далеко другая женщина накладывала повязку на кровоточащую рану Дагдамма.
  Должно быть с девятого на неба на них смотрели тень Конана, тень Пурушты и тень Туя-нойона.
  А может мертвые и вовсе не смотрят вниз, носясь на ветрах?
  Кто знает...
  
  VIII. Совет кагана.
  
  В большом шатре кагана собрались его военачальники, избранные воины, советники. Две дюжины человек, каждый из которых высоко стоял в племени. Грим чувствовал себя здесь чужим.
  Опаленные солнцем, смуглые лица.
   Мускулистые руки, привычные к мечу и поводьям боевого коня.
   Лишь двое из мужчин достигли того возраста, когда киммирай считают приличным отращивать бороду, но и безусых почти не было.
  Некоторых из собравшихся Грим уже знал.
  Другие лишь недавно прибыли из отдаленных лагерей.
  Не было никого от киммерийских общин, что вели оседлую жизнь вдоль больших рек, или в озерном краю. Те кланы больше были привержены обычаям старой родины, не любили демонстрировать верноподданнические чувства степным каганам и по-прежнему управлялись родовыми старейшинами. Но меч они держали в руке столь же уверенно, сколь и плуг, так что кочевые кланы не смели теснить их, тем более, что оба сообщества тесно нуждались друг в друге.
  Но пахари пришлют своих послов позже, сейчас церемонно пили кумыс и ждали первого слова кагана степные властители.
  Адар - сводный брат Карраса, сын старого кагана и киммерийской воительницы Нарины. Не слишком похож на своего властного брата, чистокровный киммериец, рослый, с узким лицом и тяжелым подбородком. Говорили, что он опытнейший полководец кагана, ни разу не проигравший сражения.
  Кайран - широколицый великан, свирепость которого внушала порой опасения даже самому Каррасу.
  Гварн - командир "левой" тысячи всадников, самый юный из собравшихся, со зверским, изуродованным шрамами лицом и могучими плечами, яростный, нерассуждающий боец.
  Кайдарн - командир "правой" тысячи, немолодой, уже грузнеющий, со спокойным взглядом серых глаз.
  Наранбатар - полукровка, командир "сыновей ночи", по-гиркански коренастый, по-киммерийски остролицый и синеглазый.
  Среди покрытых шрамами бывалых военачальников Грим с удивлением увидел Нейла, юнца, почти мальчика. Конечно, напомнил себе асир, он сын Карраса, но неужели это повод присутствовать на совете?
  Или Каррас не надеется, что Дагдамм выживет, и привел другого сына взамен больного наследника?
  Свирепого царевича не было видно уже второй день. Говорили, что рана его страшно воспалилась, и великана мучает жестокая лихорадка. Конечно, Дагдамм будет не первым сильным человеком, что умер от пустяковой раны, но на самом деле царевич сам усугубил болезнь.
  С пьяных глаз он совершенно забыл о своем увечье, оперся на ногу, от чего она подломилась, рана снова раскрылась, а Дагдамм рухнул в лужу нечистот. Все это было настолько нелепо, что над могучим сыном Карраса начали смеяться даже рабы и "собачий народ", которые прежде вжимались в твердую земли, стоило завидеть его исполинскую фигуру.
  Каррас выждал, пока передаваемый по кругу ковш пришел снова к нему, допил кислый напиток, плеснул последние капли под ноги, в честь богов земли.
  - Мои доблестные воины. - начал Каррас. - Вы слышали вести, принесенным нам Гримом-асиром, избранным Тараниса, и нашими верными слугами. Верю, что пройдет совсем немного времени, и вся Степь будет знать о том, что случилось с Багларагом.
  - Мы должны отомстить за Баглараг. - сказал хриплым голосом Адарн. - Наш великий отец завещал - за одного из киммирай должно быть убито девять чужаков.
  - Я знаю завет отца. - оборвал брата Каррас. - Но я пока не знаю, как взять цену крови и чести с вентов.
  - У вентов нет чести! - крикнул юный Нейл, который ни одного вента вживую, разумеется, не видел, и до недавнего времени не знал об их существовании. - Пошли на север меня, я привезу тебе головы этого Видослава и всех его людей!
  - Помолчи, сын. - Каррас оборвал его речь. - Решение о большой войне должны принимать мудрые мужи, а не юнцы, еще не брившие бороды. Слушай и внимай, но не раскрывай рта, пока я не позволю.
  Вспыльчивый юнец замолк.
  - Пошли меня, великий каган. - сказал его брат. - Дай мне тысячу сынов ночи и еще тысячу "левого" крыла. Я так же возьму своих людей и людей моего сына. Мы на сменных конях дойдем до Багларага прежде, чем венты узнают о том, что мы выступили. Я возьму Баглараг и верну его под твою руку.
  - А что потом? Ты уйдешь и венты снова захватят его?
  - Отдай Баглараг мне, я поселю там своих людей, и эта земля на веки станет киммерийской. Я приведу землепашцев, построю деревянный город, и уже никакие венты будут ему не страшны.
  - Думаю, что венты сильнее, чем считаем, и то, с чем столкнулись славные защитники Багларага - лишь передовой отряд. Мы мало знаем об этом племени. Лишь три года назад появились они на границах наших владений. С тех пор мы не воевали с ними, и не заключали мира. Мы лишь знаем, что их страна лежит к северу от наших земель. К счастью с нами есть посланный богами Грим-асир, который сражался с вентами, даже был у них в плену. Он может рассказать о вентах. Говори, Грим.
  - Как прикажет великий каган. - церемонно ответил асир, и начал свой рассказ.
  - Никто точно не знает, где прародина этого могучего племени. Говорят, расположена она на самом дальнем севере, в краю вечных льдов, на берегах студеного океана. Когда-то предки вентов жили там и охотились на медведей с белой шкурой, на покрытых шерстью слонов и носорогов. Быть может от того, что они часто ели медвежатину, венты сами стали сильными как медведи. Говорили так же, что в старые времена они иногда устраивали набеги на земли к северу от Вилайета, принося с собой опустошение. Есть легенда, будто бы однажды венты встретили почитаемого вами предка, Конана, что стал королем в Аквилонии. Он нанес им поражение и перебил до последнего. Но это не остановило их от вторжений на юг. В то время венты были совсем дикими, оружие делали из камня, кости и рога, одевались в шкуры и ели человеческую плоть.
  Киммирай дружно начали сплевывать, будто человечину предложили им самим. Киммирай с древних пор питали великое отвращение к людоедству и беспощадно истребляли этот обычай среди гирканцев, которыми правили. "Пожиратель плоти" было для них самым страшным ругательством и обвинением.
  - Прошли века. - продолжал Грим. - Наступила эпоха великих перемен. Говорят, что младшие боги убили тогда старика Имира, и весь север, прежде суровый, но цветущий, погрузился в вечную зиму. Города старого Асграда, Ванахейма, просторы вашей родной Киммерии, Гиперборею стали покрывать льды. Тогда венты устремились на юг. Они вторглись в рушащуюся Гиперборею, где подчинили своей власти ее обитателей. Те научили вентов многим искусствам и ремеслам, а также своей вере. До того венты поклонялись медведям и какому-то зверобогу, чье имя сгинуло в истории. После этого венты пошли дальше на юг и на восток. Они подчинили народы торманнов, камбрийцев и других. Все то были племена отдаленно родственные нам, асирам, и жили они к северу от Вилайта. Венты же двинулись на восток, покорили все племена леса и совсем недавно вышли к краю вашей вольной степи. Там и стоял на берегу Вилайта маленький асирский город. Венты взяли его штурмом и совершенно разрушили, жителей частью перебили, а частью взяли в рабство. Меня отпустили лишь затем, чтобы я всем рассказывал об их силе и могуществе, хотя, наверное, они считают это милосердием. Сейчас венты очень многочисленны и сильны, они влили в свои жилы кровь всех покоренных народов и те в два поколения исчезли с ладони мира, став вентами. Насколько мне известно, у них два правителя, два князя, и сама их держава делится надвое. Те венты, что разрушили Баглараг, живут в самых южных лесах и на равнинах. Другие держатся северных лесов и болотистых мест, горных кряжей в глубине своей земли. Южными вентами правит Видослав, воин и завоеватель, а северными - Лют, про которого говорят, что он наводит страх на самих вентов, такой же, какой они наводят на соседей.
  - Что нужно вентам? Зачем они пришли в Степь? - спросил Каррас.
  - Вентам нужна земля. Они многочисленны и им всегда мало земли. Они быстро распашут степь и посеют всюду пшеницу. Они считают, что все, кто не пашет землю, не достойны по ней ходить. Потому они и перебили алта, и изгнали прочих звероловов и скотоводов. Но это я знаю про южных вентов. Северные живут охотой и лесными промыслами, ловят рыбу в реках и озерах. Говорят, они более дикие, чем их южные собратья и верны дедовским обычаям и богам.
  - Очень похоже на нас и наших братьев-землепашцев. - сказал Адар.
  - Быть может, ты прав. - согласился Грим. - Так же говорят, венты любят нападать на соседей для грабежа и захвата рабов. Рабов они частью продают на запад, туда, где еще стоят старинные города, а частью используют у себя для тяжелых работ. Они великие строители, умеют возводить из дерева большие дома, высокие башни, прочные мосты.
  - Как они воюют? Это важнее того, как они строят.
  - Иногда важнее как они строят. - возразил Грим. - вы знаете, как они взяли Баглараг? Они привезли по реке лес, из которого собрали осадные орудия и соорудили собственную крепость, в которой были защищены от вылазок. Прежде они перетаскивали корабли через сушу и рыли глубокие каналы, чтобы отвести воду куда им нужно. Но я скажу все, что знаю об их военном деле. Прежде венты дрались только пешими, используя копья, дубины, щиты и топоры. Но с тех пор как они покорили торманнов и создали свое государство у них появились доспехи, а дубины сменили прямые мечи. Они по-прежнему в основном сражаются пешими, становясь в плотный строй, загородившись щитами и выставив копья наступают на врага, пока не раздавят его всей своей массой. В ближнем бою они больше всего опасны, потому что благодаря медвежьей крови в их жилах и привычке к тяжелой работе очень сильны. Конечно, те венты, что в обычные дни занимаются охотой, умеют стрелять из лука, но на войне лучников у них ничтожно мало и в сражении они большой роли не играют.
  Южные венты так же умеют сражаться конными, хотя кони их и не столь быстры, как киммерийские, но, как и сами венты, сильны и широки в кости. Так же вентам служат все покоренные ими гирканцы, которые воюют как всегда воевали гирканцы - носятся кругами и сыплют стрелами и дротиками. Обычно венты сначала посылают в бой гирканцев, чтобы те завязали бой. Враг, погнавшись за гирканцами оказывается перед лицом пешей лавины вентов. Тогда конные венты вырываются вперед, отрезая врагу отступление, так что тому нет выбора, кроме как идти на пеших. И враг оказывается расплющен между молотом конных и наковальней пеших вентов. Они отважны, но больше всего преданы своим вождям и не нападут или не отступят без приказа. После сражений и между ними они бывают беспечны, много пьют пива, хмельного меда и вина и нарушают всякий порядок. Поэтому вентские вожди стараются не давать воинам свободного времени. В поход они выступают, везя еду, оружие, шатры и прочее на телегах, в которых впрягают быков или тяжелых коней. При всяком случае венты стараются следовать водными путями, потому что они мастера строить лодки и править ими. Венты не ценят красивые жесты и подвиги, они считают, что победа важнее всего, потому любую битву стараются свести к излюбленной ими тесной рукопашной. Милости к побежденным венты вовсе не имеют, вырезая их обычно до последнего. Так они перебили не только алта и мой народ, но и многие другие. Таково их военное дело.
  Некоторое время военачальники киммирай молчали и только обменивались друг с другом краткими замечаниями.
  - Что нужно, чтобы разбить вентов? - спросил Каррас.
  - Нужна сила, превышающая их собственную силу. Нужно смять их, сломать, опрокинуть. Венты многочисленны и не жалеют проливать свою кровь. Сами они больше всего боятся попасть в плен и стать рабами. Поэтому если дело их обречено, они все равно будут драться пока не падут до последнего.
  - Да, это не гирканские желтые собаки. - хмыкнул Гварн, и поймав на себе ненавидящий взгляд Наранбатара добавил. - Подобные богю и кустю.
  - Богю! - громко сказал великий каган. - Что известно о богю, этих пожирателях падали и нечистот?
  - Наши лазутчики выследили их. Богю уходят на восток, наверное, будут искать прибежища у своих сородичей в горах Патении. - ответил немолодой киммирай с вытекшим глазом и отрубленным ухом.
  - Их сородичи в горах Патении едят сырое мясо и ложатся со своими матерями. Их сородичи в горах Патении отдают своих детей серым обезьянам. Не думаю, что богю найдут там добросердечный прием. - усмехнулся каган.
  - Предательство не может быть прощено. Пусть боги земли и неба карают богю, как захотят, но ты, великий каган, должен покарать их так, как карают предавших клятву киммерийские каганы. - осмелился возразить правителю седобородый киммирай, высушенный степным солнцем и ветром.
  - Ты верно сказал, мой старый друг Коди. - ответил Каррас. - Но может ли киммерийский каган простить захват его крепости, убийство двух сотен его воинов, не считая гирканцев?
  - Нет, киммерийский каган не может простить этого.
  - Слушайте меня, мои верные воины. Я не меньше вас хочу отомстить жестоким вентам и покарать трусливых богю. Но я не могу ни бросаться в погоню за богю, ни идти войной на вентов, не взвесив все и не обдумав. Мне нужно будет говорить с богами и моими советниками. Закончим же наш совет. Идите к своим воинам и скажите им, что каган девять дней будет взывать к богам земли и неба, чтобы они подсказали ему дальнейший путь. Идите, пусть с вами будет милость небес. Останься только ты, Коди и ты Грим-асир. Останься и ты, сын мой Нейл.
  Военачальники разошлись, но некоторые бросали на Грима недовольные взгляды. У костров давно уже поговаривали, что каган слишком приблизил к себе чужестранца, слишком слушает его, забыв о верных своих воинах.
  Каррас приказал сыну наполнить ковш кумысом, и в этот раз его осушили лишь вчетвером.
  - Мой отец, да будет благословенной его память, разрешал своим воинам напиваться девять раз в год. - сказал каган, делая последний глоток. - Очень полезное наставление, Нейл.
  - Позволь мне спросить, великий каган. - обратился к нему Коди. - Ты хочешь сделать наследником юного Нейла, а не могучего Дагдамма?
  - Дагдамм сейчас болен, ты сам знаешь. Нейл уже достаточно взрослый, чтобы прислуживать мне за столом.
  В самом деле, наполнять отцовский кубок на пирах всегда было задачей Дагдамма.
  Коди как будто удовлетворился ответом кагана.
  - Ты верен мне, Коди, сын Вардана? - вдруг спросил его Каррас.
  - Да, великий каган.
  - Чему ты верен больше, Каррасу или киммерийскому племени и законам великого кагана, моего отца?
  Коди не сразу нашелся, что ответить. Наконец он угрюмо сказал.
  - Я верен своему кагану, пока верен племени и священным законам.
  - Истинно киммерийский ответ. - хохотнул каган. - Любой гирканец уже целовал бы ковер у моих ног, но так ничего и не сказал бы, кроме "я - твоя жертва".
  - Я твоя жертва, великий каган. - чуть улыбнулся Коди. Он был стар и помнил еще времена, когда киммерийцы не успели так породниться с оюзами. Гирканские церемонии претили ему, хоть он никогда не сказал бы этого вслух.
  - А каган - жертва всех киммирай. - веселость с Карраса слетела в одно мгновение. - Слушай меня, Коди. Ты был воином моего отца и верно служил ему двадцать пять лет. Ты верно служил мне другие двадцать лет. И ты всегда выполнял любой приказ, который слышал.
  - Все так, великий каган.
  - Но сейчас я не стану тебе приказывать, Коди. Забудь, что я твой каган, и, если ты откажешься, от этого не пострадаешь ни ты сам, ни твоя честь. Я хочу попросить тебя, впервые за многие годы я прошу, а не повелеваю.
  - Я слушаю, великий каган.
  - Поезжай к вентам, Коди. Ты будешь моим послом и моими глазами, и ушами в их стане. Ты согласен?
  - Да, великий каган. Я понимаю, что это опасно, но я прожил достаточно долго и не боюсь смерти. Быть может, в пляске мечей от меня уже нет большого проку, но я еще могу послужить тебе и всем киммирай. Прежде мне не доводилось быть посланником, но ведь и венты прежде не вторгались в наши земли.
  - Благодарю тебя, мой старый товарищ. Я щедро награжу твою семью, проси, чего желаешь.
  - У меня есть внук, киммирай чистой крови и храбрый воин. Он сын моей дочери, которая умерла уже, и отец его тоже мертв. Так этот храбрый юноша остался без поддержки семьи и живет как будто он пожиратель объедков из собачьего народа. Мою помощь он отверг, потому что считает себя способным всего добиться своими силами. Ему двадцать лет, а он уже принес три головы к моему порогу, но у него нет ни коней, ни доброго меча, ни копья, так и ходит он в набеги с детским ножом. Я прошу тебя, пусть он вступит в ряды названных твоего сына. Внука моего зовут так же, как и меня, а родичи прозвали Коди Младший.
  - Я выполню эту просьбу. Больше ты ничего не желаешь для своей семьи?
  - Этого довольно. Пусть мои сыновья сами ткут ковер своей судьбы, я их правильно воспитал.
  - Ты достойный человек, поэтому я обращаюсь к тебе. Выведай все, что сможешь о вентах. Отыщи этого князя Люта, которого боятся сами венты.
  - Я исполню все. - коротко поклонился Коди. - Правь же девяностол девять лет, великий каган.
  - А ты, сын мой. - каган повернулся к Нейлу. - Ты поедешь с Коди, но никто не должен знать, что ты мой сын. Мы острижем тебе волосы, как это делают гирканцы, и всем ты будешь говорить, что ты слуга старого Коди. Когда он решит, что время пришло, ты помчишься назад. И в тот момент, как ты окажешься в пути, ты станешь самым важным человеком во всей великой степи. Вот какую задачу возлагаю я на тебя, сын мой.
  - Я с радостью выполню это, отец!
  - Мне не нужна радость. Мне надо, чтобы ты вернулся живым.
  Каррас с Гримом долго еще пили и говорили, а потом, когда оба сильно захмелели, Грим отправился в свой шатер снова и снова пробовать добиться благосклонности от своенравной супруги.
  Великий же каган приказал прислать к нему вендийских наложниц.
  
  IX. В погоню за богю.
  
  Каррас, в самом деле, девять дней потратил на размышления. Грим пока слишком плохо знал великого кагана и не мог сказать, в самом ли деле он все время общается с богами и духами, или верит в то, что общается, или же он просто размышляет.
  Истина была где-то посредине.
  Каррас напряженно думал. Ради просветления разума он отказался от вина, мяса и женщин, целыми днями сидел в своем шатре. Но казалось, Каррас считал, что здравого рассуждения не хватает для принятия важного решения, и он звал киммерийских жрецов и гирканских шаманов. Каган жег в огне кости и лил кровь жертвенных животных, смотрел на звезды и на текущую воду.
  Некоторые киммирай шутили, что проще всего кагану было бы прибегнуть к отцовскому гаданию - на прутьях, с помощью этого нехитрого действия решить уже, на кого идти войной.
  Но Каррасу было не до смеха.
  Наконец, похудевший, но помолодевший и посвежевший после своих бдений, великий каган вышел к воинам и сказал лишь одну фразу.
  - Мы идем за богю.
  Ему ответил дружный воинственный клич.
  Каррас собрал своих приближенных и повторил то, что уже сказал войску.
  - Брат мой Адар. - повернулся каган к родичу. - Ты остаешься хранителем наших кочевий и заповеданных отцом порядков. Я сам поведу воинов в погоню за изменниками.
  Адар кивнул. Если он и был недоволен, что не пойдет на войну, то не подал виду. В конце концов обязанность на него была возложена почетная и многотрудная. Удерживать в повиновении многочисленные племена, оберегать родовые земли, все это едва ли не труднее, чем воевать в далеких степях.
  - Со мной пойдет Гварн и поведет свою тысячу. Я поведу своих названных, тысячу "сыновей ночи". Я так же призову Ханзат-хана и Мерген-хана, сыновей Игилика. Этого будет довольно, чтобы вернуть под мою руку старого Нохая.
  Гриму, когда он предстал перед повелителем, Каррас сказал.
  - Ты хранитель священного коня, благословленный Таранисом. Ты вместе со священным животным должен остаться в наших родных кочевьях, дабы укреплять дух наших людей. Повинуйся моему брату Адару так же, как повиновался мне.
  Асир поклонился.
  Чуть сбросив с себя торжественность, каган ударил его по плечу.
  - Когда я вернусь, мы с тобой не раз еще выпьем и поговорим о далеких странах. Но в этот поход я пойду без тебя.
  И помчались гонцы к гирканским ханам, призвать их под боевое знамя владыки Степи.
  Первым в ставку кагана явился Ханзат-хан, один из двух предводителей племени баруласов.
  То был коренастый, могучий в плечах, грузный, но ловкий в движениях воин, который носил непомерной длины усы, наголо брил голову, похожую на котел, а в бою впадал в такую неистовую ярость, что визжал и выл совершенно нечеловеческим голосом. С Ханзатом пришли три сотни его людей, каждый чем-то походил на хана, потому что воины обожали своего вождя и, подражая ему, отращивали усы и брили головы.
  Узрев великого Карраса, хан даже не спрыгнул, а скорее свалился с седла, на брюхе прополз добрых три сотни шагов, чтобы распластаться у ног своего повелителя.
  - Я твоя жертва, великий каган. Моя жизнь - твоя жизнь, моя рука - твоя рука, мой язык - твой язык. - сказал Ханзат, целуя землю пред собой.
  Каррас смерил его взглядом, полным высокомерия.
  - Мы принимаем твои заверения верности. - сказал, наконец, каган. - Разрешаем идти. Становись лагерем и жди, когда тебе передадут наши новые распоряжения.
  Грим с изумлением смотрел на эти церемонии. Было в них что-то слишком восточное, что-то такое, до чего не доходило ни одно племя, живущее к Западу от Вилайета.
  Брат Ханзата Мерген-хан опоздал на день.
  Трудно было представить менее похожих братьев, хотя не только отец, но и мать у них была одна и та же.
  Высокий, узкоплечий, с лицом узким и сухим, Мерген носил длинные тонкие косицы, и если Ханзата редко видели иначе, как смеющимся и громко что-то говорившим, то Мерген был угрюм и молчалив.
  Он тоже пал оземь и тоже целовал сухую траву, на которую недавно ступала нога Карраса, и тоже говорил верноподданнические речи. Но хотя слова были те же самые, что так легко слетели с языка его брата, ясно было, что Мерген иначе относится к своим клятвам.
  Каррас приказал устроить небольшое пиршество, на которое пригласил обоих гирканских ханов с избранными воинами. В сравнении с прошлыми празднествами это было скромное застолье. Каган держался отстраненно и величественно, мало говорил и почти не пил. Гирканцы же довольно быстро напились допьяна и принялись, как и обычно, бахвалиться своей удалью и обещать проявить чудеса отваги и верности своему кагану.
  Только Мерген-хан, казалось, был совершенно в здравом уме.
  Когда пирушка уже клонилась к закату, вдруг отворился полог шатра, и на пороге возник исполинский силуэт.
  Это был Дагдамм. Чтобы устоять, он опирался на Балиху, выглядел бледным и исхудалым, но кажется, болезнь отступила. Его встретили дружными славословиями и пожеланиями многих лет жизни и крепкого здоровья.
  Хромая, кривясь всем лицом от боли, Дагдамм прошествовал к своему обычному месту, которое нашел пустым. Угрюмое лицо прорезала улыбка.
  - Да пребудет с вами благословение Неба. - сказал Дагдамм по-гиркански и не то, чтобы поклонился, а просто обозначил кивок головой, в сторону гирканских вождей.
  Это было необычно, прежде царевич никогда не выказывал подобной почтительности к гирканской знати.
  - Прикажи женщине уйти. - сказал Каррас.
  Дагдамм что-то шепнул на ухо Балихе, и та исчезла за пологом шатра.
  - Мы рады видеть тебя в добром здравии. - наконец приветствовал сына Каррас.
  - Благодарю, великий каган. - кратко поклонился Дагдамм. - Правь девяносто девять лет.
  В голове Карраса пронеслось, что сын как-то слишком уж почтителен и серьезен. Не иначе, болезнь внушила ему мысли о собственной бренности, а с этими мыслями пришла и зрелость? А быть может это благонравие ровно до тех пор, пока силы не вернутся к нему, и тогда опять пойдет гульба, буйство и непокорность?
  Меж тем царевич принимал приветствия и поздравления от гирканских гостей. Дагдамм, как и любой киммирай свободно говорил по-гиркански, но прежде делал вид, что не понимает этого языка и много веселился, когда данники из дальних кочевий пытались объясниться с ним при помощи жестов и полудюжины немыслимо исковерканных киммерийских слов.
  - Когда мы выступаем? - спросил, наконец, Дагдамм.
  - Мы? Я сам поведу войско, а ты еще недавно лежал на смертном ложе.
  - Сила скоро вернется ко мне. Я хочу сражаться под тугом моего кагана и отца. Я поведу своих людей хоть до Кхитая. Наши мечи остры, наши луки туго натянуты.
  У Дагдамма была дружина в двести семьдесят человек, все молодые чистокровные киммирай, буйные, под стать своему повелителю. Но дрались они хорошо. Каррас не хотел брать сына с собой не потому, что считал Дагдамма и его людей плохими бойцами, а потому, что не хотел слишком уж возвеличивать наследника, давать ему возможность прославиться сверх меры.
  - Отец, разреши сражаться рядом с тобой. Я принесу тебе победу.
  Пока Дагдамм никак не проявил себя в качестве полководца. Как грозный поединщик и как отчаянный храбрец - несомненно. Но одно дело с ревом кидаться на врага, а другое дело - вести войско в длительный поход. Удаль не поможет организовать переправу через реку или переход через мертвую землю.
  Что ж - подумал каган - пусть учится настоящему воинскому искусству.
  Меж тем Ханзат-хан, уже совершенно пьяный, принялся вызывать Дагдамма на борьбу.
  Месяц назад Каррас ни на миг не усомнился бы в победе сына, но сейчас Дагдамм только оправлялся от тяжелой раны и Ханзат мог одолеть его.
  По тому как вспыхнули глаза сына, Каррас понял, что Дагдамм примет вызов. Для него сейчас важно показать, что он не ослабел, что он все еще грозный Дагдамм, который на спор подседал под брюхо молодого коня и вставал, взвалив его на плечи. И пусть рана только зарубцевалась, а в крови еще вчера бурлила лихорадка, Дагдамм выйдет в круг.
  Поражение от Грима уязвило его гордость, и Дагдамм пойдет на все, чтобы смыть этот позор.
  Каррас хотел, было предостеречь Дагдамма от возможного нового поражения, но решил предоставить сына судьбе. Пусть учится соизмерять силы и принимать решения, нести за них ответственность.
  Бросив на время еду и питье, весело горланящие песни и воинские кличи гирканцы высыпались из шатра. Быстро освободили место для поединка, по обычаю посыпав место солью.
  Ханзат сбросил вымазанный жиром пиршества халат.
  Дагдамм скинул на руки откуда-то возникшей Балихе свою длинную рубаху.
  Оба были в сапогах, чтобы прочнее упираться в землю.
  Ханзат посмеивался. Его будто распирало жизнелюбие.
  Дагдамм смотрел на него почти с ненавистью. Боль в ноге вернулась. Если рана снова воспалится, ему возможно и вовсе отрежут ногу по колено.
  Но отказаться от поединка сославшись на нездоровье?
  Никогда!
  Кто-то из воинов ударил в щит, и борцы устремились навстречу друг другу.
  Это был борцовский поединок, иначе огромный рост и длинные руки позволили бы Дагдамму избивать соперника своими тяжелыми кулаками издали. Но в борьбе грудь в грудь преимущество было скорее у тяжеловесного Ханзата, который, к тому же любил бороться и много раз выигрывал полные круги схваток во время праздников.
  Но Ханзат был настроен благодушно, он шел показать силу и мастерство, размять мышцы, повеселить своих людей.
  Дагдамм же отнесся к поединку как к бою насмерть.
  Борьба их была недолгой. Они столкнулись с таким стуком, будто сошлись в бою не люди, а дикие быки, а потом Дагдамм схватил Ханзата за мощное бедро, оторвал его от земли и бросил на спину. Поединок завершился в тот миг, когда Ханзат гулко упал широченной спиной на твердую землю. Он почти тут же вскочил, но дело было кончено.
  На лице его на какой-то миг проявилось чувство глубокой досады, но он тут же рассмеялся и протянул руки, чтобы братским объятием воздать должное силе и мастерству своего победителя. Но вместо этого ему пришлось подхватить Дагдамма, который, изнуренный кратким, но бешеным усилием, чуть не лишился чувств.
  Ханзат-хан помог отнести Дагдамма к его шатру, хотя тот очень скоро пришел в себя и в такой помощи уже не нуждался.
  Все время словоохотливый гирканский силач выражал восхищение сноровкой Дагдамма и его силой, и до смерти надоел царевичу, который чувствовал себя скверно и хотел остаться один в покое и тишине.
  Потом Ханзат куда-то ушел, и Дагдамм облегченно вздохнул, особенно когда на его пылающее плечо легла прохладная рука Балихи.
  Но очень скоро снова раздался шум, гул, смех, чьи-то крики, и на пороге шатра опять появился Ханзат. В руках он держал огромную тарелку, полную сладостей - небольшие кусочки белого хлеба с изюмом, политые медом. Прежде чем Дагдамм, уже понявший, к чему идет дело, успел выпроводить его, Ханзат зачерпнул своей ручищей сразу несколько печений и бесцеремонно впихнул их в рот царевича, который тот открыл, чтобы разразиться бранью.
  - Тамыр, брат! - вскричал Ханзат.
  Дагдамму волей-неволей пришлось прожевать и проглотить сладости. Выплюнуть было бы крайним неуважением.
  - Тамыр. - проворчал он с плохо скрытой досадой, тоже зачерпнул печенья и впихнул его в рот хану. Может быть, Дагдамм и надеялся, что незваный побратим подавится и умрет, но закормить Ханзата до смерти не получилось бы ни у кого во всей Орде.
  Пути назад не было. Побратимы обменялись кинжалами, обнялись, съели еще по пригоршне сладостей.
  Люди Ханзата приветствовали ритуал, стражи Дагдамма сначала хранили молчание, но потом он свирепо глянул на них, и киммирай тоже принялись кричать и бить рукоятями мечей по щитам. Воодушевление было столь сильно, что еще несколько человек из числа простых воинов обменялись кинжалами и откушали из одной чаши.
  Дагдамм мрачно подумал, что Ханзат не так-то прост.
  Обычай побратимства - тамыр - обязывал всегда сражаться на стороне друг друга, делить добычу, кров и пищу. И вот он оказался связан клятвенными узами с гирканским ханом. Он - сын великого кагана, киммирай!
  Ханзат затеял бы пирушку, но, отговорившись нездоровьем, Дагдамм все-таки расстался с новым родичем и уснул тяжелым сном, в котором его то и дело преследовал Ханзат с тарелкой печенья и криками "тамыр!".
  Путь через степи.
  В поход выступили через три дня. Дагдамм, все еще ощущая себя слабость, но готовый скорее умереть, чем признаться в этом, согнулся в седле. Конь шагом шел во главе воинства.
  Каррас все-таки решил отправить сына во главе передового отряда, сам двигался вместе с обозом.
  Расстояние между ними росло с каждым часом пути. Воины Дагдамма и побратима его Ханзата ехали налегке, взяв с собой лишь самое необходимое. У каждого было по три-четыре, а то и пять лошадей, на одной воин ехал сам, на другой вез поклажу, другие шли налегке, отдыхая и набираясь сил.
  Хвалясь друг перед другом, перепрыгивали со спины одного скакуна на другого прямо на ходу, особым шиком считалось сделать это во время скачки галопом. Один молодой гирканец упал на землю и сломал себе шею. Дагдамм еле удержался, чтобы не высмеять его. Но промолчал. Не хотелось оскорблять новоявленных побратимов. За время болезни он многое передумал и о многом говорил с Балихой.
  Раньше он никогда не говорил с женщинами ни о чем, кроме того, какую позу им принять, чтобы ублажить его. Сама мысль о том, что с женщинами можно разговаривать казалась ему смешной. Но эта гирканка была умной. Женщина-рабыня, существо, находящееся ниже (и стоившее меньше) хорошей лошади и доброй охотничьей собаки, оказалась умнее многих мужчин. Дагдамм был поражен этим.
  Балиха сумела выполнить его поручение, став близкой подругой жены проклятого асира, и приносила Дагдамму все выведанные тайны. Но царевич довольно скоро охладел к Гриму и его жене. В трезвом размышлении он понял, что настоящей ненависти к чужеземцу не испытывает, потому что истинная причина его гнева на Грима - воля великого кагана.
  Виной всему был Каррас. Дагдамм рос в тени отца, человека сильного и выдающегося, и вся его жизнь с тех пор, как ему исполнилось тринадцать лет, была попыткой выйти из этой тени. Он любил и ненавидел кагана, одновременно больше всего на свете желал заслужить похвалу из его уст, и свернуть старому деспоту шею, занять его место.
  Каррас, кажется, отлично знал об этом, и - об этом думать было тяжелее всего - нарочно держал Дагдамма в вечном напряжении чувств, специально оскорбляя и унижая на виду у всей Орды.
  Сколько он себя помнил, Дагдамм всегда пылал гневом. Сейчас, то ли оттого, что близость смерти остудила его кровь, то ли под влиянием долгих разговоров с Балихой, он впервые в жизни ощутил, что такое покой.
  Конечно, Дагдамм остался собой. Балиха даже не стала его единственной наложницей, он нередко брал себе в постель других женщин. Он не разлюбил выпивку и драки. Но в его душе поселилось что-то еще кроме необузданных страстей. Должно быть, это было честолюбие.
  Силы быстро возвращались к нему. Тяготы пути он переносил легко, болезнь его угасла.
  Поначалу поход мало отличался от обычной перекочевки. Растянувшись на сколько хватало глаз, двигались, обычно шагом и лишь иногда рысью, всадники.
  Следом за ними быки тянули большие телеги, на которых соорудили походные жилища. Не нужно было каждый день собирать их и разбирать.
  Брели стада коз и овец, мясо и молоко которых щедро шло в походные котлы.
  Это был приятный переход, по зеленой, цветущей равнине, в хорошую погоду, в изобилии еды и воды.
  Вместе с воинами, что уходили на восток с Каррасом, с войском шло почти столько же людей, почти половина кочевых киммирай. Они отлично знали эту землю, кочуя по ней год от года.
  Воины охотились с луком и стрелами, охотились с беркутами.
  На стоянках боролись, состязались в стрельбе из лука.
  Вечерами у костров пели песни, рассказывали предания.
  Дагдамм любил эту жизнь.
  И Каррас любил эту жизнь.
  Часто он, взяв с собой лишь нескольких верных телохранителей, на быстром коне отрывался от войска.
  Он даже не охотился в такие часы. Казалось, он старается охватить своим взором как можно больше просторов. Некоторые считали, что он молится.
  Иногда так и было.
  Но стоя на вершине холма, за которым виднелся еще один, и еще один, и еще один, Каррас редко взывал к богам, даже если так думали воины, глядя на отрешенное его лицо.
  Но через месяц киммирай покинули свои владения.
  Позади остались родные кочевья.
  Миновали и последние стоянки, и небольшие крепости, которые обозначали пределы Киммерийского каганата.
  Тогда назад повернули сопровождавшие воинство женщины. Каррас приказал остаться всем, кроме старших жен самых высокопоставленных военачальников. Даже своих наложниц отослал обратно.
  Так же назад погнали стада скота.
  Прощаясь с женами, с родичами, воины обнимались, на миг сбрасывая с себя суровость. Они знали, что назад вернутся не все. Многие сложат свои кости на каменистой, сухой земле восточных степей.
  Но киммирай были народом воинов, народом в сердце которого мало было место тонким чувствам и слабости. Потому плакали только малые дети, еще не получившие свой короткий нож.
  Женщины прощаясь, говорили мужьям, отцам и сыновьям.
  - Приведи мне много невольников, чтобы мне больше не приходилось выделывать кожи своими руками.
  Воины отвечали, что приведут столько невольников, что их женщинам не придется даже помешивать на костре пищу.
  Киммирай шли на войну, на охоту за двуногой дичью.
  Впереди лежали ничьи земли.
  Ничьи, но обычно не пустые.
  В этот же год местность будто вымерла.
  Десять дней шли по пустой Степи.
  Это было странно, обычно во время летней кочевки земли к востоку от киммерийских крепостей кишмя кишели различными племенами, которые занимали лучшие стоянки, возле источников воды.
  Это были малые племена, иногда насчитывавшие вместе с женщинами, детьми и стариками лишь три или четыре сотни человек.
  Киммирай презирали их, называя шакальими детьми, и словно оправдывая это имя люди малых племен были жестоки, жадны и трусливы, легко бросаясь в драку и легко выходя из нее, настоящей войне предпочитая вылазки, настоящему бою удар в спину, а славной смерти - удалое бегство. Их было три или четыре дюжины, они никому не подчинялись, и ни один из владык Степи не мог смирить их именно в силу бедности, малочисленности, которые приводили к неуловимости. Они не имели часто даже телег, перевозя все необходимое в седельных сумах, а стада их были столь малы, что в случае чего бродяги легко избавлялись от них.
  Жили они в основном охотой на сайгу и других копытных зверей.
  У каждого племени была длинная, как сто связанных между собой арканов, родословная, которую любой степной бродяга мог рассказать, даже будучи разбужен среди ночи, и столь же длинный список обид, уходящий на века в прошлое. Никто не ненавидел друг друга так яростно, как малые племена.
  Разобщенные, ненавидящие друг друга, бродяги все же чувствовали свое родство.
   Они только себя считали настоящими вольными людьми.
  Народы, подвластные Киммерийскому кагану, царям-жрецам из Па-Те-Ни, повелителю массахов, эмиру аваханов, или кому-то еще из грозных правителей, претендовавших на власть над всей Степью, бродяги презирали и ненавидели.
  Они держались древних обычаев и со временем сами уходили в прошлое.
  Каррас никогда не предпринимал попыток покорить бродяг. "Льву недостойно воевать с шакалами" говорил он, ссылаясь обычно на слова своего отца. Лишь иногда они откупались от киммирай небольшой данью - лошадьми и рогом, костью, шкурами, которые добывали на охоте.
  Весна была временем перекочевки, и сейчас в разгар лета стоянки бродяг должны были наводнить равнины на несколько сотен лиг вокруг.
  Но уходившие вперед разведчики возвращались, донеся о все том же безлюдье. Не могли же бесчисленные бродяги испугаться богю? Богю были сильным племенем, но не настолько, чтобы повергнуть в бегство всех бродяг.
  - Тамыр! - к Дагдамму подъехал усмехающийся Ханзат-хан. Он был по пояс гол и чуть ли не почернел на Солнце.
  - Слушаю тебя, брат. - согласно кивнул Дагдамм, которому постоянные излияния в дружбе надоели, и он мечтал только, чтобы черный вихрь унес Ханзата куда подальше, хоть за море Вилайет.
  - Вернулся один из моих передовых.
  - Он нашел бродяг?
  - Нет, он нашел разрушенные стоянки, много мертвых тел.
  - Думаешь это дело рук богю?
  - Едва ли это так.
  - Почему ты так думаешь?
  - Мой человек сказал, что там были тела только мужчин. Мало женщин, нет детей. Тот, кто напал на бродяг, перебил воинов, а остальных обратил в рабство. Богю бегут на восток, им не до рабов. Рабов надо кормить, охранять.
  - Да, это верно. Но тогда кто? Другие бродяги?
  - У бродяг нет рабов. Они убивают пленных, приносят их в жертву своим предкам.
  - Больше твои люди ничего не находили?
  - Не все мои люди вернулись. Должно быть, охотятся в безлюдных землях. А что твои люди, тамыр?
  - Я все еще жду их. Конечно, может быть, они и охотятся, но дичи я что-то тоже не вижу. Ты видел стада сайги?
  - Нет. Ни сайги, ни богю, ни бродяг. Всех как будто унесло черным вихрем.
  Дагдамм усмехнулся, вспомнив, какой участи он только что пожелал тамыру, а Ханзат, отнеся эту улыбку на счет своего остроумия, громогласно захохотал.
  Дагдамм ожег бок коня плетью, послал его галопом. Нужды к тому не было, просто захотелось ощутить восторг скачки.
  
  X. Столкновение.
  
  Скакун у него был один из лучших в Орде, плод многолетней работы лучших конюхов, которые смешивали крови самых разных лошадей, привезенных в ставку кагана со всего мира. Ростом он был почти так же высок как тягловые тяжеловозы, но вдвое легче и отличался сухопарым сложением. Жизнестойкость у него была от коренастых степных лошадей, скорость бега от легких иранистанских. Длинноногий и длинношеий, сильный и выносливый, конь был, правда, исключительно некрасив, окрасом напоминая разве что засохший помет, и отличался столь свирепым нравом, что Дагдамм был весь искусан, пока сумел смирить характер животного. Имя у коня было звучное, но обыкновенное - Вихрь.
  Дагдамм мчался по равнине, оставив позади не только неповоротливую громадину основного воинства - его уже было почти невозможно разглядеть в плывущем воздухе, лишь какая-то движущаяся полоса на горизонте, но и свой собственный передовой отряд.
  Несколько всадников тоже послали коней галопом, хотели догнать Дагдамма, но где им было состязаться с Вихрем.
  Равнина стала чуть подниматься вверх, плавный склон немыслимо древней, осыпавшейся горы сменил плоскую как поверхность спокойного озера, низменность, а потом через полмили началась гряда холмов.
  Вихрь начал уставать, но Дагдамм не давал ему сбавить шаг, пусть пробежится по-настоящему, пусть ощутит тяжесть седока.
  Он еще раз хлестнул Вихря, конь прибавил шагу, вынеся всадника на плоскую вершину холма.
  И тогда Дагдамм резко осадил коня, от чего Вихрь заплясал на месте.
  Киммерийский царевич привычно схватился за меч, но убрал руку.
  Он смотрел вниз, в долину. Сначала ему показалось, что он смотрит на взволнованное озеро. Но потом Дагдамм понял, что это если и озеро, то вместо капель воды наполняют его люди. В низкой долине, на берегах полупересохшей реки раскинулся огромный лагерь.
  То там, то здесь высились большие шатры, должно быть предназначенные для предводителей.
   Издалека невозможно было различить лиц, но стать и повадки безошибочно указывали, что люди - сплошь мужчины, привычные держаться в седле. Это была не перекочевка племени, а следование войска.
  Откуда оно взялось, и почему никто прежде не заметил появление в самом сердце степи самое меньшее семи тысяч человек?
  Дагдамм спустился с холма.
  Неведомая армия стала ближе. Теперь он уже видел и густые бороды, и железные доспехи, и горбоносые лица, и кривые мечи, длинные пики, украшенные флажками. Ветер подхватил одно из знамен, развернул его и Дагдамм увидел языки пламени.
  - Проклятье! - вырвалось из груди Дагдамма. - Проклятые аваханы!
  Появление аваханов так далеко на северо-западе объясняло все. И безлюдье степи, лишенной бродяг и следы больших караванов, явно не имевших отношения к исходу богю.
  Аваханы просто перебили и пленили всех бродяг, а те, что уцелели, должно быть бежали в северные леса. Быть может, аваханы перебили и богю, или их пути с богю разошлись.
  Этого Дагдамм не знал.
   Знал он только, что перед ним враг, намного более могущественный, чем все, кого отец, да правит он девяносто девять лет, ожидал встретить в этих землях.
  Аваханы тоже увидели Дагдамма, и три всадника и поскакали наперерез киммерийцу, который уже повернул назад.
  Вот почему не вернулись передовые самого Дагдамма, вот куда сгинули разведчики Ханзата!
  Первому авахану Дагдамм вонзил меч в рот, клинок выбил тому все зубы и через небо вошел в мозг.
  Всадник еще валился с седла, когда Вихрь вцепился огромными зубами в морду лошади второго. Кобыла авахана истошно закричала, стала заваливаться вперед, совсем юный наездник пытался удержаться в седле, но Дагдамм раскроил ему голову вместе со шлемом и тюрбаном. Третий всадник метнул копье, которое без сомнения пронзило бы Вихря и оставило спешенного Дагдамма одного против нескольких тысяч аваханов, но именно в этот миг Вихрь встал на дыбы, и копье ударило в седло, которого не смогло пробить. Дагдамм вырвал оружие и метнул обратно, промахнулся, но бросаться добивать врага времени не было, в любой миг на него могли навалиться десятки, если не сотни южан.
  Дагдамм развернулся и вновь послал Вихря галопом, вручая свою судьбу Небу, Таранису и своему коню.
  Скорая и страшная расправа Дагдамма над двумя воинами на миг обескуражила аваханов и потому первые стрелы полетели ему в спину, когда царевич был уже далеко.
  Начиная хрипеть, Вихрь все же поднял всадника на холм. Только тогда Дагдамм позволил себе обернуться и увидел, что в погоню за ним бросилось около двух дюжин аваханов.
  Почти одновременно с этим на холм поднялся Ханзат на совершенно взмыленном коне. Глаза хана округлились от изумления.
  - Поворачивай, тамыр! - Окрикнул его Дагдамм. - Уходим!
  Ханзат-хан все еще смотрел на войско южан, так внезапно возникшее перед его взором.
  - А так хотелось подраться! - воскликнул он, но все же повернул коня.
  - Еще успеешь! - откликнулся Дагдамм. Ханзат увидел, что меч самого царевича покрыт кровью.
  - Много собак-огнепоклонников отправил к Эрлэгу? - спросил он.
  - Сегодня Эрлэг получил две души. - ответил Дагдамм, перекрикивая топот конских копыт.
  - Славный выдался день, тамыр! - прокричал Дагдамм.
  - Он еще не закончился! - Дагдамм уже не кричал, а ревел львом, злая горячка боя и заразительное веселье Ханзат-хана вместе бродили в его крови.
  Навстречу им скакало около трех дюжин воинов. Они уже видели поднявшихся на холм аваханов, видели бегство своих предводителей. Воины на ходу выхватывали из ножен мечи, накладывали стрелы на тетивы, заносили для броска копья.
  Отряды разделяло около полумили.
  И тогда конь Ханзат-хана рухнул.
  Сам Ханзат не сломал ни шею, ни спину, ни даже руку. В последний миг он выбросил ноги из стремян и свалился на сторону и покатился по земле. Он ловко вскочил на ноги, и видно было, что отделался Ханзат сбитой кожей на плечах и спине. Но его скакун врезался в землю на полном ходу, ударился головой, перевернулся и одного взгляда было достаточно, чтобы понять - не встанет.
  Аваханы приближались. Дагдамм видел, что они успеют прежде, чем их собственные люди. Он развернул коня назад, к Ханзату, который встал, широко расставив ноги, словно собирался бороться, вытащил из ножен широкий и тяжелый кривой меч и зверски оскалился.
  Одинокому пешему не место в конном сражении - затопчут, не заметив, свой или чужой.
  Дагдамм на своем огромном Вихре встал рядом, прикрывая Ханзата.
  Аваханы были все ближе, видны стали уже не только темные бороды, но и белки глаз воинов в полукруглых шлемах.
  Ханзат взвыл так, что шарахнулся даже Вихрь. Дагдамм метнул короткое тяжелое копье, выбив из седла одного всадника. Со стороны гирканцев полетели стрелы.
  Ближайший авахан направил коня прямо на Ханзата, одновременно занося для удара копье, надеясь не проткнуть оружием, так смять конем бритоголового гирканца. Дагдамм ударил всадника мечом поперек лица. Брызнули осколки зубов, кровь, ошметки плоти, бывшие, наверное, губами. Ханзат увернулся от пронесшейся мимо лошади. Без всадника конь становится не бойцом, но законной добычей. Но сейчас было не до трофеев. Со всех сторон наседали аваханы. Они уже сцепились с киммирай и гирканцами, которые подошли на помощь вождям.
  - Славный день!!! - повторил Ханзат, увидел спешенного вражеского воина, который пытался вытащить ногу из стремени, все еще связывавшего его с убитой лошадью, и бросился на него, занося меч для удара.
  Дагдамм рубился сразу с двумя аваханами, крутился в седле, отбиваясь мечом и щитом. Он, несомненно, уже погиб бы, но Вихрь вертелся на месте, прыгал из стороны в сторону, кусал коней врага. Потом тот авахан, что наступал справа, издал не то стон, не то всхлип и из груди его появилось острие копья, вонзившегося в спину. Он еще стонал, но Ханзат уже стаскивал раненого с седла, чтобы самому занять достойное хана место - на спине боевого коня.
  Дагдамм вонзил острие меча ниже панциря, пробив и кольчугу, и стеганую ткань и ранил своего противника в бок. Боль была столь сильной, что авахан замер на месте, пораженно уставившись на рану, и тогда Дагдамм нанес смертельный удар в шею. Захлебываясь кровью, южанин пополз с седла.
  Праздновать победу было некогда - аваханов все еще было больше, чем киммирай и гирканцев. Они дрались отчаянно, потому что смерть ждала их и в случае поражения, и в случае позорного возвращения в свой стан.
  - Киммирай!!! - Дагдамм поднял меч. - Ко мне, киммирай!!! Хуг!!!
  Отрывистый боевой клич его клана подхватили около дюжины воинов.
  - Хуг!!! Хуг!!! Хуг!!! Хугхугхугхуг!!!
  Исторгнутый дюжиной глоток этот крик больше всего напоминал орлиный клекот.
  - За мной! Руби ублюдков!!!
  Схватка была столь яростной, что не могла продлиться долго. Аваханы дрогнули, но не побежали, и это было ошибкой. Преследовать их Дагдамм не решился бы. Войско отца отставало на дневной переход, тогда как бесчисленные южане были прямо за ближайшим холмом. Но, даже поняв, что силы их тают, аваханы отчаянно отбивались.
  Как только места рядом с ним заняли названные из ближней дружины, Дагдамм перестал думать о защите. Он вверил ее своим воинам. Пусть их щиты прикрывают его от стрел, пусть их мечи отводят направленные ему в грудь копья.
  Сам он шел напролом, как вепрь через подлесок.
  Дагдамм просто сминал врага, страшными ударами пробивая любые доспехи, сокрушая любую защиту. Благодарение богам, которые одарили его поистине чудовищной силой - он орудовал мечом, который другие воины могли бы использовать только как лом. И легкость, с которой огромный киммирай убил и искалечил полдюжины их товарищей совершенно лишила аваханов уверенности в себе. Они сбились в кучу, больше мешая друг другу. Потерявшие коней прятались за крупами лошадей своих более удачливых товарищей. Киммирай и гирканцы сжали кольцо.
  - Нам нужен пленник! - прокричал Дагдамм сквозь шум сражения.
  Молодой Коди, внук старого соратника отца, услышал его, и отвязал от седла аркан.
  Мимо промчался Ханзат-хан, сверкнул безумными глазами, страшно крикнул и бросился в гущу схватки, как был, полуголый, даже без щита.
  Коди накинул аркан на шею рослому бородатому воину, тот поднял, было меч, перерезать веревку, но его уже выбросило из седла, и чтобы не быть проткнутым собственным мечом, он отбросил оружие в сторону.
  Коди потащил заарканенного авахана за собой, а он только и мог, что перебирать ногами, да цепляться пальцами за сжимающую шею петлю.
  Коди уволок пленного на три сотни шагов в сторону от еще кипевшей схватки, оглушил ударом палицы, и прежде чем тот пришел в себя, скрутил ему руки и ноги другой веревкой. Он взвалил пленника на спину одной из запасных лошадей и поскакал к киммерийскому войску.
  Последние трое аваханов все же попытались бежать, но были безжалостно расстреляны из луков. По всему склону холма победители с гиком ловили коней, обирали трупы убитых. Киммирай сдирали скальпы с поверженных аваханов. Некоторые были еще живы, истекали кровью из ран. Но победители, даже не давая себе труда добить несчастных, зажимали головы между коленями и принимались за кровавое свое дело.
  Из скальпов киммирай шили боевые плащи и украшали ими оружие, щиты, шлемы.
  Обычай был жестоким даже по меркам Степи, и сами киммирай больше смерти страшились плена, где их ждали бы невообразимые мучения.
  - Отходим! - приказал Дагдамм. Сам он кожи с голов убитых им не снимал, пусть об этом позаботятся названные из материнского клана.
  
  XI. Пленник.
  
  Киммирай и гирканцы разделились. Гирканцы во главе с Ханзат-ханом отправились назад, собирать разбредшееся по степи воинство, отряды которого занимались охотой, да поисками следов богю.
  Киммирай во главе с Дагдаммом взяли на себя более опасное дело - следить за передвижениями аваханов. Были посланы вестовые к великому кагану - сообщить ему о встрече с грозным врагом.
  Дагдамм с отрядом в дюжину человек остановился, чтобы допросить пленника. Прибежище они нашли в лощине почти пересохшего ручья. Напоили коней из луж, оставшихся после половодья, развели костер, чтобы чуть обжарить на углях мясо недавно убитых диких коз. Привлечь внимание врага огнем почти не опасались, слишком далеко они ускакали от аваханов и слишком потаенным было место, выбранное для стоянки.
  Кони щипали сочную траву. Люди переводили дух, обменивались шутками, хвалились своими подвигами, совершенными в недавней стычке.
  Дагдамм велел привести к нему пленного авахана. Он сел на плоский камень, вытянув ноги перед собой, огромный и мрачный, грива волос накрывала плечи и половину спины. Дагдамм знал, что боги наряду с огромной силой и могучим здоровьем даровали ему внешность грозную и величественную. На пленного его мощь и сквозившая в каждом жесте привычка повелевать, должны были произвести впечатление гнетущее. Царевичу не надо было прилагать усилий, чтобы казаться мрачным и свирепым. Думы его были чернее безлунной ночи, а из врага он готов был тянуть жилы.
  Пленник был молод, но уже успел отрастить обычную для аваханов густую бороду, которую стриг острым клином. Волосы его были черными и вьющимися, глаза - светлыми, серо-голубыми, нос, как и обычно у аваханов, походил на клюв птицы, лицо - узкое. Высокий ростом, стройный и сильный, он старался держаться гордо и даже высокомерно, но страх чувствовался за этой бравадой. Оружие и доспехи его были богатыми.
  - Как твое имя, какому роду ты принадлежишь и кому ты служишь? - спросил пленного Дагдамм. Старый раб, смотревший за охотничьими птицами Дагдамма, родом авахан, перевел его слова.
  - Зовут меня Ториалай, сын Нангиалая. Отец мой глава каама, вы назвали бы его младшим ханом. - ответствовал пленный. - Служу я великому эмиру Сарбуланду.
  - Эмир сам ведет ваше войско?
  - Да, великий эмир сам возглавил поход.
  - Почему ты так легко отвечаешь на мои вопросы?
  - Потому что я не говорю ничего, что стоило было скрывать. Имя мое гордо, а слава эмира летит впереди его.
  - Сколько вас идет под знаменем эмира?
  - Больше, чем песчинок в пустыне. - сказал пленник, с вызовом глядя на царевича.
  Тогда Дагдамм снял с пояса короткую плеть и принялся наносить легкие, почти невесомые удары по огромной своей ладони.
  - Ты знаешь, что говорят про нас в Степи?
  - Что таких жестоких людей как киммирай Небо не видело, и что вас не иначе изгнали из девятой преисподней за изуверство.
  - Так зачем же ты злишь меня, Ториалай, сын Нангиалая? Я могу снять с тебя кожу, могу раздробить кости так, что на коже при том не останется и следа, могу заставить твое мясо сползать с костей. Для этого мне нужна лишь плеть и столько времени, сколько требуется, чтобы сгорела половина свечи. И плеть, и время у меня есть.
  Ториалай побледнел и закусил губы. Мучения, несомненно, страшили его, но гордость заставляла держать себя вызывающе.
  - Ты знаешь, кто я?
  - Ты - сын варварского правителя.
  - Моего отца прозвали Жестоким. Меня же кличут Свирепым. И это истинная правда. Ты хочешь, чтобы я снял с тебя кожу, или мне начать с костей?
  Дагдамм кивнул своим названным, и те в мгновение ока раздели Ториалая донага. Дагдамм нарочно приказал им сделать это, потому что аваханы отличались редкой стыдливостью. Голый человек, привычный к одежде, без одежды всегда ощутит себя особенно беззащитным, хотя на самом деле одежда и не спасет его от уготованной участи.
  От унижения и страха Ториалай чуть не плакал.
  - Давай, пытая меня, сын варварского царя!!! - вскричал он. - Пусти в ход всю свою жестокость!!! Недолго вам, варварам с Запада осталось вольно гулять по Степи. Эмир всех вас повергнет под копыта своих коней!!!
  Дагдамм размахнулся и нанес удар, от которого кожа на спине авахана лопнула и через мгновение открытая рана засочилась кровью. Авахан отчаянно рванулся в руках, державших его киммирай, но его попытки освободиться были тщетны.
  - Сколько вас, аваханских псов пришло за своей погибелью на земли великого кагана? - спросил Дагдамм. - Кто ведет войско вместе с эмиром? Кто из степных народов помогает вам?
  - Будь ты проклят, варвар!
  Дагдамм подряд нанес дюжину ударов, каждый из которых оставлял кровоточащую рану на спине Ториалая. Воин неистово бился в руках киммирай, но, кажется, уже начинал слабеть от переживаемых мучений. Молодой Коди сидел, прижав правую руку авахана к земле. Лицо его было мрачно. Дагдамм знал, что Коди сейчас жалеет пленника и осуждает его - Дагдамма за жестокость. Мягкосердечный дурак! Храбрый в бою, но никогда не сумеет стать по-настоящему большим человеком, слишком уж добр он к поверженному врагу.
  - Скажи царевичу все, что ему нужно! Ты все равно заговоришь, но хотя бы кости твои останутся целы! - прошептал ему на ухо старый раб-авахан.
  - Молчи, подлая собака, молчи, изменник! - закричал на него Ториалай.
  - Оскопите его. - приказал Дагдамм. Раб перевел слова царевича для пленника. Глаза того округлились от ужаса.
  - Нет! - только и смог выдавить он.
  Авахана перевернули на спину, кто-то из воинов Дагдамма попробовал остроту короткого кривого ножа на покрывавших мощное предплечье волосках.
  - Вы сущие варвары!!! Дикие звери в одежде из человеческой кожи!!! Эмир покарает вас за вашу жестокость!
  - Возможно мы и варвары, но мы ценим верность. Ты верный слуга своего эмира. - сказал Дагдамм. - Но и мы верные слуги великого кагана, да правит он девяносто девять лет. Две верности столкнулись здесь. Назови имена прочих полководцев. Скажи, сколько вас пришло в Степь. Кто из степняков служит вам. И тогда твои ятра останутся при тебе.
  - Но я все равно обречен. Вы все равно убьете меня.
  - Ты можешь умереть быстро, а можешь дни напролет молить о смерти.
  - Десять тысяч копий. Десять тысяч копий вышло из Гхора. Кроме эмира братья его Бахтияр и Шад, малики семи племен и прославленный как меч веры, полководец Абдулбаки! Я не знаю точно, кто из степных племен принял нашу сторону, но слышал имя хана Керея.
  - Что? - рыкнул Дагдамм. - Хан Керей? Ты точно слышал это имя?
  - Так говорят.
  - Проклятье!!! - Дагдамм повернулся к своим людям. - шлите новых вестовых, вдогонку прежним. Пусть летят, обгоняя полет стрелы, пусть скачут к отцу и расскажут ему о предательстве Керея. Мы все тоже снимаемся с места. Отходим к отцу. Убивать каждого встреченного в степи, даже если это слепой осел или хромая коза.
  Воины быстро затоптали кострище, быстро запрыгивали в седла.
  - Что делать с пленным?
  - Убейте! - Дагдамм смерил взглядом Коди. - Это сделаешь ты. И ты принесешь мне его шкуру!
  Царевич вскочил в седло и шагом тронулся по тропинке, выводившей из балки. - Принеси мне его шкуру, Коди! - повторил он, и ударил Вихря по бокам.
  Когда Дагдамм ускакал, Коди остался растерянно стоять рядом с пленным аваханом. Тот будто почувствовал сомнения юного киммирая и взмолился о пощаде. Быть может, ему удалось бы уговорить Коди, но последний из отъезжавших всадников заподозрил что-то такое, и повернул назад. Это был один из названных Дагдамма, командир полусотни. Его звали Кидерн, он был рослый, широкоплечий, отличался бешеным нравом. На воине был плащ из скальпов, за который Кидерна и прозвали Шкуродером. Второе его прозвище было Полуликий - правая половина лица у Кидерна была недвижима.
  - Трус с сердцем холощеного барана. - презрительно сказал он, глядя на Коди.
  Коди, который многое мог стерпеть, но не обвинения в трусости, потянулся, было за своим мечом.
  Кидерн привстав на стременах, ударил авахана по темени палицей. Тот упал с пробитой головой.
  Названный царевича спрыгнул с седла. В огромной темной ладони свернуло лезвие короткого кривого ножа. Кидерн в мгновение ока ободрал половину головы Нориалая. Он хмыкнул, сунул кровоточащий трофей за пояс.
  Кидерн отрезал авахану большие пальцы на руках - чтобы тень его не смогла держать оружие, когда придет к Железным Вратам. Отрезанные пальцы Кидерн положил в поясной мешок - из них делали обереги.
  Потом киммирай наклонился еще раз, одним движением оскопил несчастного, но теперь то, что осталось в его руке, бросил на корм степным лисицам.
  - Вот и все. - коротко хохотнул Кидерн, снова взбираясь в седло. - Хочешь, я отдам его шкуру тебе? Отнесешь Дагдамму, он сменит гнев на милость.
  - Нет. - только и сказал Коди.
  Кидерн пожал плечами. Произошедшее не слишком его взволновало. Он ускакал за Дагдаммом. Коди последовал за ними. Но, даже зная, что есть опасность погони, он не спешил сближаться со своими соплеменниками, двигался примерно в полумиле позади.
  
  XII. В ставке аваханов.
  
  В шатре из белого шелка, на вышитых подушках, в расслабленной и одновременно величавой позе возлежал эмир Сарбуланд. То был красивый мужчина лет сорока пяти, который чернил глаза, появившуюся в каштановой бороде седину красил хной, а золотой пояс затягивал по возможности туго, чтобы скрыть появившийся живот.
  Лицо эмира имело выражение мечтательное и задумчивое, казалось, он весь погрузился в тягучую, сладкую как халва мелодию, которую извлекали из своих танбуров трое мальчиков. Четвертый мальчик сидел в ногах у эмира.
  Повелитель аваханов время от времени брал из чаши несколько виноградин и клал их в рот своему любимчику.
  Таков был человек, уже пятнадцать лет правивший в суровом краю, некогда звавшемся Афгулистаном. В жилах его, как и в жилах большинства его подданных смешалась кровь диких горцев-афгулов и кровь пришедших с юга иранистанцев и вендийцев. По привычкам своим, эмир был истинно вендийский вельможа. Он тратил много времени и средств, чтобы отыскивать среди пребывающих в упадке древних городов памятники старины. Любил красивую одежду, изысканную музыку и поэзию.
  Подданные не смели вслух осуждать его слабости, но порой, не называя имени, злословили о некоем господине, который так заботиться о своей красоте, так любит старинные вещи и так много времени проводит в обществе мальчиков-музыкантов.
  Вместе с тем, человек это был умный, жестокий и осторожный. Некоторые приближенные даже думали, что эмир преувеличивает в чужих глазах свою утонченность и развращенность, чтобы казаться слабым. За годы его правления против эмира сложилось не меньше десяти заговоров, участников которых давно уже расклевали вороны. А Сарбуланд продолжал править аваханами.
  Раздался тихий звон небольшого золотого колокола, и это означало, что отдых закончен, и великий эмир готов приступить к государственным делам. Мальчики-музыканты исчезли так быстро и бесшумно, будто их и не было. Исчезло и блюдо с виноградом. Слуги поднесли эмиру саблю и книгу в алом шелковом переплете - то были символы его власти. В книге был записан Закон, ниспосланный аваханам самим богом Ормуздом, а саблей надлежало этот закон на земле утверждать.
  Эмир сел, приосанился. Он был все еще крепок и очень вынослив, сохранял осанку всадника, силу и ловкость хорошего стрелка из двояковогнутого лука.
  - Разрешаем войти. - сказал он странно молодым, звучным голосом.
  На пороге шатра вошедший опустился на колени, припал к земле и не смел подняться, не получив к тому разрешения повелителя.
  - Встань и говори. - приказал эмир.
  Вошедший распрямился.
  - О величайший, вернулись воины передовых разъездов. В дне пути на Запад идет киммерийская Орда.
  - Неужели вся Орда?
  - Нет, величайший из владык. Наши разведчики насчитали меньше пяти тысяч воинов. Две тысячи киммирай, примерно три тысячи их гирканских псов. Говорят, войско ведет сам киммерийский каган вместе с сыном.
  По красивому лицу Сарбуланда пробежала тень. Эмир ненавидел Карраса страшной ненавистью. Каррас трижды бил его в различных сражениях, а однажды чуть не взял в плен. Каррас пять раз разорял его пограничные города. Каррас заставил три богатых и сильных племени - дахов, парнов и хонитов платить ему дань и поставлять воинов под его начало. Каррас нагло именовал себя владыкой Великой Степи.
  Вдобавок варвар был груб, не отесан и нагл. В дни, когда эмир оказал ему честь, принимая кочевника в своем дворце, Каррас и его люди бесперечь пили, развлекались, разбивая бесценные старинные статуи. Они издевались над слугами и евнухами, и побывали под юбкой у каждой женщины во дворце, кроме совсем уж древних старух. От них несло немытым телом, кислым молоком, прогорклым жиром и свежей кровью, потому что воины Карраса носили на себе скальпы, содранные с врагов.
  Но все же эмир не собирался воевать с Каррасом в этом году. Он хотел лишь разорить окраины киммерийских владений, наказав дахов, хонитов и парнов за отступничество. Еще эмир хотел захватить побольше рабов, для чего его войско шло по степи растянувшись широкой линией, будто на облавной охоте. Собственно, это и была охота, но на двуногую дичь. Бродячие племена, не имевшие даже постоянных кочевий, попадались в эту растянутую сеть.
  Аваханы убивали воинов, старых мужчин, старых женщин. Молодых женщин, детей обоего пола, юношей брали в рабство. Некоторые из пленных гирканцев изъявили желание служить своим пленителям - Сарбуланд велел поставить их под начало проверенных аваханских десятников и сотников.
  Набег шел удачно.
  Керей-хан, властитель кюртов всегда был осторожен. Он не поддержал Карраса, не поддержал царя массагов Мавака, когда они воевали за власть над восточными земля ми. Не сразу он решился поддержать Сарбуланда, но многочисленные подарки и посулы будущих богатств помогли переманить его на сторону аваханов. Люди Керея вели аваханов через степь, безошибочно указывая нужные дороги. Они легко находили воду, проходы в горных кряжах, миновали солончаки и зыбучие пески.
  Аваханы почти не теряли людей и коней от голода, жажды и природных ловушек.
  На врага они обрушивались внезапно. Пробовавших бежать настигали кюртские стрелы и потому передвижение большого войска долго оставалось незамеченным.
  На юг уже отогнали много скота и потянулись длинные вереницы скованных пленников.
  Войско Сарбуланда понесло мало потерь в стычках, но сократилось почти в половину, потому что эмир отсылал отряды на юг, сопровождать караваны с добычей и рабов.
  Сарбуланд думал дойти до кочевий доргов и повернуть обратно. И вот Каррас!!! Так далеко на Востоке!!!
  - Зачем старый разбойник пришел сюда?
  - Говорят, он преследует племя, которое решило отложиться от него. Это богю, узкоглазые гирканцы с северных пределов. Богю идут в Патению.
  - Почему же они идут в Патению таким кружным путем? - спросил Сарбуланд, хотя на самом деле беглецы мало его интересовали.
  - Бояться столкнуться с торханами.
  - О. - только и сказал эмир. Торханы были какими-то запредельно дикими горцами, которые стерегли западные склоны патенийских гор. Эмиру они были неинтересны. Племена, что жили в его владениях и поблизости, он старался не просто подчинить, но связать с аваханами. В ход шло все, от браков между аваханской и знатью и дочерями степных ханов, до проповеди Закона среди кочевников. Но годными для обращения эмир считал только пять ближних племен. Чем дальше на север, на запад и на восток, тем более чуждыми становились народы.
  - Каррас уже знает о нашем приближении?
  - Да, великий. Была стычка. Твои воины пали в бою. Одного варвары взяли в плен. Говорят, главным у варваров был гигант с волосами до половины спины. Это сын Карраса, Дагдамм. Дикий зверь еще хуже своего отца, так о нем говорят.
  - Я слышал о Дагдамме. Пусть ко мне придут Абдулбаки, Бахтияр и Шад.
  На зов повелителя аваханов явились его военачальники.
  Шад был на десять лет моложе эмира и сохранил еще юношескую задиристость, хотя и в его бороде начала сверкать седина.
  Бахтияр же был старше своего царственного брата, но на трон никогда не претендовал. Он был грузен, широколиц, с иссиня-черными волосами и бородой. Прославленный Меч Веры, старый Абдулбаки походил больше на сказителя, чем на великого воина. То был иссохший, хрупкий старец с легкой снежно-белой бородой. Оружия он не носил, одевался в простой халат. Но в его выцветших от старости глазах по-прежнему сверкал крутой нрав.
  Все трое сидели перед эмиром, оглаживая свои столь непохожие бороды.
  - Мы должны выступить вперед прямо сейчас, прижать варваров спиной к той горной гряде и перебить до последнего. Если мы не нанесем им поражения в большой битве, они погонятся за нами до самого Гхора. Они будут разорять наши обозы, отбивать пленных и громить небольшие отряды. Только большая битва приведет нас к победе во имя торжества Веры и сияния твоей славы. - так сказал Абдулбаки, старый военачальник.
  Вдали нарастал какой-то глухой гул. Возможно идет песчаная буря. - подумал эмир.
  - Я не меньше славного Абдулбаки хочу победы для нашего оружия и посрамления варваров-киммирай, но мне кажется, что войско наше слишком устало за время похода. Много хромых и отощавших лошадей. Многие люди ранены или страдают от всевозможных болезней. Мы обременены обозом и пленниками. Я осмелюсь посоветовать отойти, не навязывая сражения и не принимая его. Киммирай не станут бросаться на нас, их слишком мало, и они здесь из-за богю. - сказал Бахтияр. - Отойдем, сохраним жизни своих воинов и добычу.
  - Я скажу, что недостойно аваханского эмира подобно сайге бегать от киммерийских дикарей. Никакой обоз, никакие пленники и никакие сбитые копыта не помешают нам разгромить варваров! Есть вещи важнее добычи, например - честь! Честь требует от нас не просто принять бой, а навязать его врагам.
  Гул стал таким сильным, что эмир и его советники переглянулись. Нет, это не буря, но не может же...
  Додумать эмир не успел - воздух огласился пронзительным воем, от которого заломило зубы и захолодело в животе.
  Особыми, визгливо-гнусавыми голосами, которые натренировали за пением своих бесконечных песен, выли гирканцы. Этот ужасный вой обычно предвещал их атаку. И точно - следом за гирканцами запели тетивы их луков.
  Каррас не стал ждать, когда его оттеснят к горам и заставят принять бой там.
  Он пришел сам.
  Киммерийский каган знал только один способ войны - нападение.
  Шад вскочил, схватившись за меч.
  На пороге шатра возник воин-страж.
  - Повелитель! - начал было он, но упал. Стрела пробила ему шею и вышла под подбородком.
  Укрываясь от стрел щитом, Шад осторожно выбрался из шатра.
  Склоны холмов, окружающих долину, чернели от всадников. Их было здесь много больше пяти тысяч, о которых доносили разведчики. Гирканцы пускали тучи стрел. Но сквозь свист стрел и гирканский вой, от которого шарахались молодые кони, прорывался другой звук, много более страшный.
  Гулко и мерно бил большой барабан.
  Барабан из человеческой кожи.
  Киммерийский барабан войны.
  - Телеги в кольцо!!! - закричал Шад, и это были его последние слова. Костяной наконечник пробил его шею. Шад упал на спину, захрипел, цепляясь за древко стрелы.
  Киммерийский барабан бил. Проваливаясь во тьму, Шад услышал надрывный крик Бахтияра.
  - Телеги в кольцо!!!
  
  XIII. Битва в лагере аваханов.
  
  Каррас приказал поднять одну на другую несколько больших телег. Так получилось величественное, но шаткое сооружение. Очевидно, зов крови предков-горцев не совсем еще угас в жилах Карраса. На вершину рукотворной горы он взобрался ловко, не выказывая никаких признаков страха высоты. Там он уселся, привычно подвернув ноги. Сверху было хорошо видно то, что не разглядишь со спины ни одного коня.
  Лагерь аваханов растянулся в долине обмелевшей реки. Берега были по большей части пологи, но в некоторых местах все же обрывались вниз отвесно.
  Зрение кагана с годами почти не слабело - он легко различил шатер эмира. Этого надушенного, накрашенного и разряженного любителя мальчиков Каррас презирал так сильно, как только мог. Его брат Бахтияр был хотя бы настоящим мужчиной, хотя и проклятым аваханом. Шад - просто глупец.
  Как только к нему прискакал пропыленный Дагдамм, и прокричал "аваханы!", Каррас все понял. Смутные слухи о том, что в дальней степи что-то происходит, движется какое-то войско, ему доносили давно, не меньше пяти дней. Но что это большой поход бородатых южан, Каррас не мог вообразить.
  Узнав о том, что Керей наконец-то нарушил свою традицию не участвовать в битвах великих степных царей, Каррас злобно хохотнул. Наконец-то появился повод удавить этого хорька.
  Он не стал медлить. Каррас бывал в гостях у аваханов и знал, как у них делаются дела. Великий эмир никогда не нарушит свое привычное течение дня, если только с неба не упадет звезда. Звезды надушенный дурак любит чуть ли не больше, чем мальчиков. Пока ему донесут о столкновении передовых отрядов, пока он соберет других бородатых дураков, чтобы думать...
  За это время киммирай проделают десять миль.
  - Вперед рысью! Оставьте обозы! Скот пусть разбегается, куда хочет! Сегодня вечером мы или будем пировать аваханскими яствами, или выпьем с предками в чертогах героев! Хан харрадх! Идите быстро, как можно, только не загоняйте коней. Возможно, драться придется сразу, с хода.
  Киммирай и гирканцы устремились вперед.
  На ходу изрубили и затоптали конями две или три дюжины аваханов - должно быть сторожевые разъезды.
  И в самом деле, когда первый гирканский воин поднялся на берег, лагерь аваханов пребывал еще в полном спокойствии.
  Гирканцы принялись сыпать стрелами, и это в первый миг посеяло панику в рядах аваханов. Стрелы убивали и ранили, и поток их казалось, не иссякал. Гирканцы били навесом, стрелы пробивали легкие кольчуги или и вовсе незащищенные тела. Аваханы были не готовы к бою. Каррас увидел, как пронзенный стрелой пал Шад. Надушенного эмира видно не было.
  Но все же южане были умелыми воинами. Они сумели совладать с паникой. Каррас разглядел, как нескольких трусов зарубили свои же командиры. Воины начали сбиваться в отряды, закрываясь щитами из которых строили настоящие стены. Стрелы искали бреши в обороне, пронзали случайно выставившиеся руки, ноги и головы, но аваханы сумели избежать бесславной гибели под дождем стрел. Они принялись строить из своих телег кольцо вокруг лагеря. Тех, кто оставлял линию щитов ранили и убивали, но место павших занимали новые. Товарищи укрывали их своими щитами и часто эти щитоносцы гибли, но спасали жизни тех аваханов, что тащили неповоротливые телеги, сцепляли их цепями.
  Всюду носились раненые, перепуганные, озлобленные кони. Гирканцы старались не убивать лошадей, и причиной тому было не мягкосердечие. Убитая лошадь превращалась в укрытие, а раненая причиняла лишь хлопоты. Огромные аваханские верблюды, тоже утыканные повсюду стрелами, ревели, скидывали тех аваханов, что пробовали их оседлать, опрокидывали шатры.
  Поначалу, застигнутые врасплох гирканскими стрелами, аваханы думали лишь о том, чтобы выжить. Но очень скоро и в их руках появились натянутые луки.
   О, эти южане умели драться и пешими!
  Выждав миг, когда ливень гирканских стрел начал ослабевать, отважные подданные эмира сами начали стрелять в ответ.
  Им было сложнее целиться, и они не были готовы к такой перестрелке. Но когда-то там, то здесь с седел начали валиться гирканские всадники, стало ясно, что бой не выиграть только с помощью тетивы и стрелы.
  - Киммирай!!! - зычный голос кагана раздался будто из поднебесья. - Киммирай, вперед!!! Рубите их!!! Хан харрадх!!!
  - Хан харрадх!!! - отвечали воины-киммирай.
  Они тоже умели стрелять из луков и немало стрел в тех тучах, что обрушивались на головы аваханов, были выпущены их руками. Но настоящей их силой был смертоносный удар длинными копьями и тяжелыми конями, который опрокидывал любого врага. Потом наступало время меча или аркана, в зависимости от того, в чем больше нуждались киммирай - в рабах, или в скальпах.
  Дагдамм, на рослом рыжем жеребце, которым заменил совсем вымотавшегося Вихря, гарцевал впереди киммерийской тысячи.
  - Хуг!!! - пролаял он.
  - Хугхугхугхуг!!! - зазвучало в ответ.
  Три сотни его собственных дружинников собирались вокруг царевича.
  - Сын мой! - прогремел сверху Каррас. - Принеси мне голову эмира!
  - Я принесу тебе его голову и головы его братьев! - отвечал Дагдамм, в глазах которого сверкали огни боевого безумия. Он не был "дэли" - помешанным, которые в бою совершенно теряли голову, начиная рубить своих и чужих, но порой опасно приближался к этому состоянию.
  - Руби ублюдков!!! - голос Дагдамма был столь силен, что громовой рык его отца показался немногим громче шелеста ветра. - Руби их, киммирай!!!
  - Хан харрадх!!! Руби их!!!
  И киммирай лавиной покатились вниз, на аваханский лагерь. Рубить мечами и топорами, пронзать копьями, топтать конями.
  Гирканские воины нестройной толпой хлынули следом.
  Дагдамм различил очертания большого шатра со знаменем над ним. Должно быть это ставка самого эмира. - решил он, и направил коня туда.
  Он несся впереди войска, зная, что в любой момент его жизнь может прерваться от случайной стрелы или копья, не помогут никакие верные щитоносцы. Но страха не было, был только злой восторг. Он метнул короткое тяжелое копье, которое ударило в лицо совсем юного, безбородого авахана. Тот упал, открывая место в строю. До столкновения остался лишь миг.
  Киммирай перед самым ударом метнули свои тяжелые короткие копья, которые частью вонзились в щиты, частью принесли смерть или увечья.
  - Руби их!!! - успел выкрикнуть Дагдамм, и мир, казалось, исчез в пыли, грохоте и яростных криках.
  Два войска столкнулись.
  Рыжий жеребец сбил с ног двух или трех аваханов, беспомощно упиравшихся в землю выставив перед собой щиты. Они пробовали остановить киммерийский натиск копьями, но в последний миг нервы у одного не выдержали, и он повернулся убегать. В то же мгновение наконечник копья скользнул по могучей груди рыжего, распоров шкуру. От удара конь ощутил лишь слабую боль, а человек был сокрушен, ни одна его кость не осталась целой. Беглецу Дагдамм разрубил затылок. И тут же на морде его коня повис бородатый воин в кольчуге. Дагдамм проломил ему голову. Рыжий встал на дыбы и ударами копыт смял еще несколько шлемов вместе с черепами.
  Рядом с Дагдаммом падали наземь киммерийские всадники, убитые и раненые сами, или потерявшие коней. Но аваханов погибло больше, и они дрогнули. У тех, кто стоял ближе, не было выбора, они дрались просто, чтобы выжить, но в задних рядах опять поднялась паника.
  Дагдамм раздавал удары направо и налево. Он молотил по головам, по щитам, по оружию, которым его пытались поразить.
  И случилось то, что обычно случалось в такой миг.
  Оглядываться было некогда, но царевич знал, что повсюду происходит то же самое - киммерийские всадники ломают линию защиты спешенных аваханов. Иначе он был бы уже мертв.
  Враг пал духом. Плотный строй стоявший плечо к плечу и щит к щиту стремительно обращался в толпу испуганных людей. Чем больше аваханы паниковали, тем больше их гибло.
  И они дрогнули. Сначала дрогнули, а потом и вовсе сломались.
  Одни старались не бежать, а отступать, сдавать позиции, но не показывать врагу спины. Другие же пускались наутек и даже бросали оружие.
  Безумный натиск не прошел для киммирай даром. Они тоже потеряли убитыми и ранеными многих своих товарищей. А уж коней лишилось не меньше трети.
  Но дело было сделало - аваханы побежали. Сейчас надо рассеять их по степи, а потом просто ловить как сайгу, гнать и бить, гнать и бить!
  У большинства убитых сегодня будут разрублены затылки - злорадно подумал Дагдамм.
  Сам он решил дать себе и коню передышку. Даже его огромные силы были конечны, а сегодня он дрался уже в третьей битве, и весь день провел в седле.
  Он отъехал чуть в сторону и наблюдал, как победа превращается в сущий разгром.
  Гирканцы мало участвовали в лобовой атаке, но теперь, когда впереди был не строй щитов и копий, а беззащитный лагерь, в котором только кое-где сохранялись очаги сопротивления, настало их время.
  Визжащие дикари на своих мохнатых конях мигом наводнили почти все пространство лагеря. Стена из телег, которая так и не была по-настоящему возведена, теперь не защищала аваханов, а лишь не давала им бежать.
  Многие устремились к мелкой реке, переходя ее вброд, ища спасения на противоположном берегу, там, где еще не царил разгром.
  Дагдамм слишком поздно понял это.
  Каррас с вершины рукотворного холма видел все. Он принялся яростно браниться и слать одного вестового за другим, но тщетно.
  Гирканцы, а частью и киммирай принялись разграблять лагерь, тащить все, до чего могли дотянуться.
  Киммирай, поминая всех своих богов, старых и новых, скальпировали убитых врагов. Гирканцы больше уделяли внимания шатрам и обозным телегам. Ловили лошадей, верблюдов. Успели затеять несколько ссор и драк из-за добычи.
  Меж тем разгромленные аваханы уходили за реку, их почти никто не преследовал.
  Дагдамм сообразил, что происходит, но было поздно.
  Он ясно различил, как грузный бородатый авахан, верхом на тонконогом вороном коне, остановил беспорядочное бегство. Его звучного голоса и нескольких ударов плетью оказалось для этого достаточно.
  Бахтияр - узнал его Дагдамм. Как и отец, он бывал у аваханов, и видел эмира и его братьев. Бахтияр был самый сильный, Шад - самый храбрый, эмир - самый хитрый. Шад кажется, убит. Но жив Бахтияр. Это плохо.
  Аваханы были разгромлены, но не уничтожены. Они теперь собирались с силами на противоположном берегу реки. Река была неширокой и неглубокой, но все же представляла преграду.
  Через эту полосу мутной воды теперь летели брань, угрозы, обещания скорой и страшной расправы, а также стрелы. Но обе стороны слишком выдохлись, чтобы прямо сейчас продолжать сражение.
  Каррас, выбранившись, все же приказал большому барабану замолчать. Киммирай были сильными людьми, возможно - самыми сильными в Степи. Но нельзя требовать от них второй такой яростной атаки подряд.
  Великий каган уже спустился со своего помоста.
  Подъехал Дагдамм. Судя по тому, что он совершил сегодня, силы уже вернулись к сыну. Каррас ощутил укол чего-то, что походило на зависть. Зависть к юной силе Дагдамма и к лежащим перед ним долгим годам жизни. Сам он начнет стареть уже очень скоро.
  Мысль была мрачная, злая, тяжелая.
  Удачная атака на аваханов не принесла победы - Дагдамм не прославился.
  - Я принесу тебе голову эмира и голову Бахтияра. Но не сегодня. - сказал Дагдамм.
  - Поспеши, сын мой.
  Вот и вся благодарность за вовремя принесенную весть о появлении грозного врага. Вот и вся благодарность за почти выигранную битву. - угрюмо подумал Дагдамм.
  Прежде он вспылил бы, повысил голос.
  Но то было до касания смерти и до ночей, проведенных с Балихой.
  - Моя участь - повиновение. - сказал Дагдамм и чуть склонил голову.
  У ног эмира Сарбуланда испустил дух, захлебнувшись собственной кровью его брат. Сарбуланд закрыл глаза Шада, положил ему на веки золотые монеты.
  - Прости, брат. - только и сказал повелитель аваханов. Тут же он поднялся, готовый действовать, а не предаваться скорби.
  - Мы пропустили первый удар, потому что недооценили врага, его умение быстро передвигаться и готовность яростно нападать. - сказал он почтительно склонившему голову Абдулбаки. - Но мы выдержали это, сохранив большую часть войска и порядок в рядах наших воинов. Сегодня же варвары заплатят за свою дерзость. Сейчас они примутся отмечать свою победу, думая, что с нами покончено. Когда они перепьются, мы нанесем ответный удар. Я сам поведу своих сыновей. Следом пусть идут малик Бехзат и малик Бариалай со своими людьми. Мы нападем на варваров и постараемся внести в их ряды сумятицу. Я постараюсь поразить их вождей. Если нам будет сопутствовать удача, пусть в битву вступают остальные малики. Если же нет, мы с сыновьями станем мучениками веры.
  В отряде личной гвардии эмира и в самом деле служили несколько его сыновей от низких наложниц, а также несколько сыновей его братьев. Остальные четыре сотни воинов принадлежали к родовитой аваханской знати.
  "Детьми эмира" они звались в знак признания их высокого происхождения.
  Это были отлично вооруженные и обученные воины, владевшие самыми лучшими лошадьми и доспехами в войске. Но именно это обстоятельство делало отряд "детей эмира" столь ценным, что в битву его бросали редко, приберегая на самый крайний случай. Обычно "дети" охраняли священную для аваханов особу своего "отца", выполняли роль стражей дворца или походного шатра. И если уж эмир собрался возглавить своих "детей" в битве - значит положение крайне тяжелое.
  - Бахтияр. - сказал он старшему брату. - Ты не пойдешь со мной в битву. Храни наш лагерь и войско. Если Ормузд отвернулся от меня, и я не найду победы, погибну или попаду в плен - уходи обратно, стараясь сохранить как можно больше людей и лошадей. Не мсти за меня, не ищи славной гибели. Сохрани себя и войско для Гхора и для веры.
  Эмир вскочил на коня. Ему подали оружие - лук, колчан со стрелами, короткое копье. Он проверил туго ли натянута тетива.
  - Пусть будет над тобой благословение Ормузда. - напутствовали эмира Бахтияр и Абдулбаки.
  
  XIV. Пламя Ормузда.
  
  - Что там творится, во имя Неба? - Каррас повернулся в сторону разграбляемого лагеря аваханов. Там по-прежнему шел грабеж, кое-где сопровождавшийся стычками между не поделившими добычу победителями.
  А потом в воду с противоположного берега одна за другой стали входить сухопарые аваханские лошади, несущие вооруженных всадников.
  Каррас не первый раз дрался с аваханами и не ожидал, что они так скоро придут в себя после полученной трепки.
  Пока каган додумал эту мысль, мелкую реку пересекли не меньше трех сотен аваханов и за ними следовало еще дважды столько.
  Они набросились на занятых грабежом киммирай и гирканцев, которые уже чувствовали себя победителями.
  Много храбрых воинов было убито прежде, чем успели схватиться за оружие.
  Аваханы, которые уходили за реку пешими, растерянными, разгромленными, вернулись. Вернулись на конях, с оружием, полные жаждой мести.
  Они без промаха били стрелами, кололи копьями, рубили кривыми саблями. Шли вперед, оставляя за собой только изувеченные трупы.
  Конечно, степняки, на которых они так свирепо напали, тоже умели сражаться. Меньше часа назад они громили тех же самых аваханов. Но, слишком рано начав праздновать победу гирканцы и киммирай из первого отряда, не были готовы к новой битве. Они представляли собой толпу, тогда как аваханы шли строем.
  Во главе южан скакал высокий всадник с длинной, ухоженной бородой. Он прямо на скаку пускал одну за другой стрелы, каждая из которых находила цель.
  Сарбуланд знал, что нужно для того, чтобы вырвать победу у киммирай. Ему нужна была смерть Карраса и его сына. Но можно и только Карраса.
  Он даже думал вызвать его на поединок царей. Каррас достаточно тщеславен, чтобы согласиться на такое. Но потом эмир подумал, что вернее всего Каррас выставил бы против него это чудовище, дэва, своего сына. Сарбуланд не был уверен в победе над каганом, но верил в нее. А против Дагдамма, который наводил ужас на всю Степь, не вышел бы на поединок, оставаясь в здравом рассудке.
  Но Ормузд несомненно вел его, направлял его руку и бег его коня.
  Он различил впереди знакомую коренастую фигуру, словно приросшую к спине чалого скакуна. Киммерийский каган пробовал остановить бегство своих людей, но безуспешно.
  Сарбуланд чуть замедлил бег собственной лошади и натянул лук.
  Он понял, что Каррас тоже видит его.
  - Пламя Ормузда! Пламя Ормузда! - гремел боевой клич аваханов.
  Каррас, вскочивший на коня, плетью бил бегущих и скачущих, обращенных в бегство воинов, которые совсем недавно являли чудеса храбрости.
  Это помогло мало. Каган обнажил меч, разрубил голову одному гирканцу, ранил в бок второго, но тут его конь споткнулся, и он чуть не выпал из седла. Опытный наездник, он сумел этого избежать, но время было уже потеряно, мимо неслись и неслись люди и лошади. Теперь он мог изрубить хоть две дюжины, остальных это не остановило бы.
  Каррас закричал. Это был уже не боевой клич, просто утробный рык раненого, разъяренного зверя.
  Киммерийский каган не собирался бежать с поля боя. Он развернул своего коня против потока бегущих. Увидел, что за спинами последних гирканцев скачут аваханы в шитых золотом и серебром плащах. Они настигали беглецов, убивали их в спину.
  "Сыновья эмира"!
  Круговерть битвы оторвала Карраса от отряда его телохранителей. Каган был один, всего лишь немолодой воин среди тысяч таких же.
  Но разве этого мало, если одинокого воина зовут Каррас, сын Конана?
  Он, кажется, видел среди дерущихся Наранбатара, видел шрамолицего Гварна, видел, как они стараются пробиться к нему.
  Но Каррас не думал об этом. Его внимание привлек к себе авахан с крашеной бородой.
  Каррас, не выпуская из правой руки меч, нашарил рукоять метательного топора около седла. Размахнулся и метнул оружие в того, кто летел впереди аваханской конницы.
  Каган промахнулся. Его топор в самом деле поразил в лицо авахана, но не того, который вел огнепоклонников в битву, а того, что скакал рядом.
  Но и стрела эмира не настигла Карраса, уйдя дальше. Нашла ли она какую-то цель, унесла ли чью-то жизнь, не видел ни эмир, который эту стрелу пустил, ни Каррас, которому она предназначалась.
  Теперь их разделяло не больше двух сотен шагов. Каррас поднял меч. Эмир отбросил лук и занес для броска копье.
  Какой-то миг казалось, что битва замерла. Гирканцы и киммирай перестали бежать, аваханы - настигать их. Многие остановились посмотреть на редкое событие, вызывающее в памяти героические песни, которые на разных языках пелись у всех походных костров.
  На поединок царей.
  Чуть отведя в сторону вооруженную руку Каррас выехал навстречу Сарбуланду.
  Эмир пришпорил коня, посылая его в галоп.
  Каррас не отводил глаз от летящего на него эмира.
  В какой-то миг он будто бы упал с седла, и копье, которое должно было пронзить его насквозь, поразило лишь воздух.
  Зато меч Карраса едва ли не по рукоять вонзился в бок коня эмира.
  Смертельно раненый, зверь издал пронзительное ржание, но упал не сразу, а лишь сделав еще пару десятков шагов. Там он рухнул в одночасье, погребая под собой всадника.
  - Хан харрадх!!! - в голосе кагана звучала жестокая радость.
  Он подъехал к поверженному эмиру аваханов. Спешился, не спеша подошел к Сарбуланду.
  Тот как будто не сильно пострадал при падении, был только оглушен.
  Киммерийский каган занес меч для последнего удара.
  Сарбуланд не молил о пощаде, не сулил выкупа. Он знал, что Каррас его не пощадит. Он и сам не пощадил бы Карраса.
  - Разреши мне помолиться. - только и сказал эмир.
  Каррас кивнул.
  - Недолго. - сказал он.
  Эмир прикрыл глаза, с уст его сорвалось несколько слов на незнакомом Каррасу языке. Позже Каррас спросил своего раба-авахана, что это были за слова. И тот ответил.
  - Ормузд допусти меня, своего верного слугу, в Дом Песен. Это слова, которые правоверный должен сказать в ожидании скорой смерти.
  Каррас чуть склонил голову, отдавая дань уважения побежденному врагу, который оказался отважным воином, был его братом-правителем, и выказал мужество перед лицом смерти.
  - А теперь руби, киммирай. - сказал эмир.
  И Каррас опустил тяжелый меч.
  Бахтияр видя, что брат преуспел в своей отчаянной атаке, приказал выступать остальному воинству аваханов. Сейчас главное было не упустить, развить успех. Их все еще много больше, чем варваров, и они, благодаря отваге своего эмира и покровительству Огненного Бога, смогут еще обратить недавнее свое поражение в победу, стереть его из памяти!
  Все эти мысли теснились в голове Бахтияра.
  В тучах пыли, поднятых тысячами лошадиных копыт и человеческих ног, в сутолоке битвы, даже самые зоркие глаза не могли бы разобрать всего. Видны были в основном знамена.
  Но аваханские знамена, несущие пламя, теснили бунчуки из лошадиных хвостов.
  Потом пыль и вовсе скрыла под собой все.
  Бахтияр посылал в бой сотню за сотней, надеясь, что они в пыли хотя бы способны будут отличить своих от чужих.
  На том берегу воцарился настоящий ад. Должно быть, так выглядит царство Ахримана.
  Люди уже не кричали боевых кличей, они просто орали во всю глотку.
  Наседая друг на друга, конные и пешие кололи, рубили, резали. Каррасу и его сыну удалось остановить бегство Орды. Но построиться в боевые порядки их люди уже не успели. Битва обратилась в свалку, в резню, в рукопашную, в которой нет места ловкому маневру и изысканной хитрости. Все решат свирепость и выносливость. И численность.
  - Руби ублюдков!!! - надрывались киммирай.
  - Убивайте варваров!!! - отвечали им аваханы.
  Но многие просто истошно кричали, выли, рычали будто звери.
  Бахтияр отдал последнюю команду. В бой должны были вступить все аваханы, способные держать оружие.
  Последние сотни аваханов ступали в мутную, смешанную с песком, воду небольшой реки, когда к Бахтияру прискакал на покрытом кровью и пеной коне юный, безбородый "сын эмира". По лицу юноши лились слезы. И как очень скоро узнал Бахтияр, плакал он не от страха и не от боли.
  - Господин! - рыдая воскликнул "сын эмира". - Наш повелитель пал!
  Борясь со слезами, он быстро поведал, как разворачивались события. Как громили они варваров, как эмир вел их в битву, как возник перед ними варварский царь.
  - Он ранил коня эмира, тот упал и придавил собой нашего повелителя. Тогда варвар набросился на него и...
  Забрызганный кровью молодой воин в голос заплакал. Это было странно, даже по любимому правителю так обычно не плачут. Бахтияр присмотрелся к нему и понял, что юноша этот не только по имени, но и по крови - сын эмира. Сарбуланд, конечно, любил своих мальчиков, но и женщин гарема не редко радовал посещениями, выделяя обычно самых юных. Так что этот юноша не только воин ближней стражи его покойного брата. Он племянник Бахтияра.
  - Он насадил его голову на копье и пустился в пляс. Он танцует там, насадив голову моего отца на копье! Господин, еще немного, и мы проиграем эту битву!
  Бахтияр приказал подать ему коня и решил броситься в самую гущу битвы во главе пяти десятков своих стражей шатра. Этим он, возможно и нарушал последний приказ брата, но пока Бахтияр на самом деле не искал славной смерти и не шел мстить за Сарбуланда. Он рассчитывал победить. Он - последний из трех братьев-правителей. Его появление на поле боя должно воодушевить аваханов, если они пали духом после гибели эмира.
  Тут раздался все перекрывший голос.
  - Хан харрадх!!! - прорезал грохот сражения львиный рык Дагдамма.
  В сражении наступил некий переломный момент. И дело было не только в гибели эмира, чью голову теперь нес на копье Наранбатар, следуя всюду за Каррасом. Смерть почитаемого правителя вселила скорбь в сердца аваханов. Но они, конечно же, не побросали мечи и копья. Они дрались не только за Сарбуланда, они дрались за свою жизнь.
  Просто хаос битвы, в котором порой нельзя было отличить своих от чужих, стал собираться в некий кровавый порядок.
  И как с горечью заметил Бахтияр, размахивавший саблей, отражая и нанося удары, порядок этот был киммерийский.
  Во время отчаянной атаки эмира Орда утратила всякое подобие дисциплины и строя. Но сейчас каган и его сын возвращали власть над своими воинами.
  Воины киммерийской Орды собирались отрядами вокруг самых сильных и прославленных своих воинов.
  Некоторых из них Бахтияр даже знал.
  Сам великий каган.
  Его сын, этот дэв во плоти, Дагдамм.
  Гирканец Ханзат-хан.
  Бахтияр во главе своих воинов рванулся наперерез Каррасу, который вел полторы или две сотни киммирай за спину аваханского воинства.
  Они столкнулись уже у самой реки, на истоптанном, красном от пролитой крови песке. Всадники кололи и рубили друг друга и лошадей врага. Кони кусались и били копытами, сбрасывали своих седоков и хватали зубами тех, на кого им указывали наездники. Лязг металла, яростные крики, ржание лошадей, и тот треск, с которым оружие рвет человеческую плоть и дробит кости.
  Бахтияр сам захваченный сражением, уже не руководил им, не видел, что происходит в отдалении.
  А три сотни воинов Дагдамма, возглавляемые своим предводителем, теснили аваханов. Был среди этих киммирай и Коди, который дрался так, что даже Кидерн сейчас не назвал бы его бараном. В бою Коди был истинный лев.
  Рядом с царевичем рубились самые яростные и могучие его люди.
  Кровожадный Кидерн, чей плащ из скальпов было видно издалека.
  Огромный, почти не уступавший силой Дагдамму Вейлин.
  Прославленный мечник Карн.
  Каждый на самом деле стоил девяти воинов врага. Это были лучшие из лучших, самые сильные, безжалостные и умелые бойцы. В самых лучших доспехах, с самым лучшим оружием. На самых крупных, выносливых и злобных конях.
  Их подвиги воодушевляли других киммирай и гирканцев. И они шли следом за своими героями.
  Аваханы все еще превышали врага числом.
  Бахтияр вскричал от радости, когда увидел, как упал Каррас. Но очень скоро этот вопль сменился стоном разочарования. Каган был невредим, под ними убили коня. Ему подвели другого, и он продолжал командовать своими людьми, и пускать из тугого лука стрелы, которые пробивали любую кольчугу.
  За спиной его полукровка Наранбатар, богатырь с раскосыми глазами гирканца, держал на копье голову Сарбуланда.
  Бахтияр попробовал пробиться к Каррасу, но его ранили в лицо, потом в руку. Истекая кровью, военачальник приказал своим людям вывезти его из сражения. Каррас бросил в погоню полусотню гирканцев, но они увязли в схватке с воинами Бахтияра, которых тот оставил прикрывать отход.
  На покрытых пеной, хрипящих конях, они взобрались на холм.
  Мало что можно было разобрать в том пыльном клубке воющих людей и ржущих лошадей, который перекатывался туда и сюда по долине реки.
  Но, по всей видимости, Каррас брал верх над оставшимися без руководства воинами эмира. Бахтияр немного пришел в себя.
  Огляделся, увидел чуть больше ста человек.
  Многие ранены, некоторые тяжело.
  Он приказал тем из них, кто был невредим, и чья лошадь еще не спотыкалась от усталости, отправиться обратно, в битву. Искать там маликов племен, и передать им приказ Бахтияра. Отступать, выходить из сражения. Собираться на холме.
  Это было поражение, разгром.
  Но Бахтияр еще надеялся вывести хотя бы часть армии из Степи.
  Сердце его защемило от вдруг нахлынувшей тоски.
  Он так давно не видел жену, не видел маленькую дочь, которая любила играть его бородой.
  Он потерял сегодня двух братьев и возможно сам не доживет до следующего утра.
  Военачальник воззвал к своему божеству, но Ормузд не ответил.
  Однако, молитва чуть успокоила его чувства.
  - Будь проклят этот дэв. - прохрипел он, отыскав глазами исполинскую фигуру Дагдамма. - Будь проклят и ты, убийца моего брата. - добавил он, с ненавистью глядя на казавшегося сейчас крошечным Карраса, который уже не сражался, а лишь наблюдал за битвой.
  Грубое лицо Бахтияра, изуродованное свежей раной, разорвавшей правую щеку, залитое кровью, было в тот миг страшным.
  - Будьте вы все прокляты! Весь ваш род! Именем бога проклинаю вас! - добавил он, взывая к благостному Ормузду, а к страшному Ахриману.
  
  XV. Ночь в лагере киммирай.
  
   К вечеру битва стихла сама собой. Никто не давал приказа прекратить сражение, но воины устали от убийств и смертей, кони их были изнурены.
  Аваханы вновь отошли за реку и принялись укрепляться на холме. Никто их не преследовал.
  Сражение с аваханами было внезапным, ни одна из сторон не ожидала встретить в степи такого сильного противника. В битве обе стороны явили редкое мужество и выдержку. И потому потери были велики.
  Сейчас на поле боя, оставшемся за киммирай, победители подбирали своих убитых и раненых. Врагов беззастенчиво грабили, тем более что взять было что. В тот день пало много знатных и богатых аваханов. Раненых добивали, быстро и безжалостно, но изощренным мучениям не подвергали. Просто запрокидывали голову и перерезали горло. Короткий всхлип, хрип и жизнь вытекала с кровью. Кажется, некоторые раненые огнепоклонники были едва ли не благодарны за такую кончину, потому что многие были ранены смертельно и ужасно страдали от боли. Кто-то пробовал цепляться за жизнь и за жилистые руки своих палачей, но тщетно. Ни киммирай, ни гирканцы не знали пощады. И знали, что если бы это они лежали с переломанными ногами и перебитыми хребтами на взрытой копытами земле, то ножи аваханов точно так же прервали бы их жизнь.
  Кто-то скальпировал врага, но не все. Почетным считался лишь скальп, снятый с врага, убитого твоей рукой. Иначе трофей, свидетельствующий о победе, превращался просто в кусок кожи.
  Ловили коней, ослов, быков и верблюдов. Откатывали телеги.
  Добычу сносили к шатру киммерийского кагана, где ее сваливали в большую кучу, которую охраняли три дюжины названных воинов Карраса.
  Справедливый раздел ее будет происходить потом.
  Таков был закон Орды.
  Конечно, никто не мог уследить, не сунет ли воин в кошель золотое кольцо или другую безделицу. Но тому, кто пробовал утаить по-настоящему ценную вещь, было не миновать скорой расправы.
  Добыча была богатой.
  Аваханы были людьми выносливыми и стойкими, дети сурового края, дети гор и пустынь. Но все же они гордились своей цивилизованностью и потому даже на войну несли с собой много предметов роскоши и утварь, значения которой настоящие степняки иногда просто не понимали.
  Великому кагану беспрестанно кланялись, приветствовали его, говорили о вечной преданности. Каррас благосклонно выслушивал эти речи, но мысли его были далеко.
  Каган, конечно, чувствовал себя героем и победителем. Но настоящей радости не было. В душе продолжала клокотать так и не нашедшая выхода в битве злоба. Каррас ненавидел Сарбуланда, когда тот был жив и ненавидел его мертвым. Он приказал Гварну пересчитать воинов. Из семи сотен киммирай погибло чуть больше ста человек. Но ранен был едва ли не каждый третий. Многие раненые умрут, другие выживут, но останутся калеками. Есть и те, кто скорее всего поправится и вернет себе силы, но не сможет сражаться много дней.
  Каган мерил шагами землю у своего шатра. Шатер этот уже поставили, чтобы владыка киммирай мог отдохнуть под его сенью. Но Каррас, хотя и уставший, отдыхать не желал.
  Взгляд его несколько раз пал на груду трофеев, взятых в разграбленном лагере аваханов. Доспехи, оружие, конская упряжь. Богатство, почти сокровище. Но вид покрытых золотой чеканкой сабель или гибких наборных панцирей сейчас не так радовал взор, как в других условиях.
  При ходьбе он привычно стегал себя по сапогу короткой плетью, с которой не расставался, кажется, даже во сне.
  - Пусть придет Дагдамм. - сказал он стражнику и тот бросился на поиски царевича. Место его у шатра занял другой воин ближней стражи. Раненый в руку, но кажется, легко.
  Скоро пришел сын. Церемонно поклонился. Каган раздраженно замахнулся плетью - прекрати кривляться, ты не безбровый шалыг. Дагдамм выпрямился.
  - Ты хорошо дрался сегодня. - усмехнулся каган. - Но все же голову эмира добыл я.
  В этом явственно проступал скрытый смысл - я еще полон сил, рука моя тверда.
  - Да отец. Это была славная победа.
  - Победа! - вдруг вскричал Каррас. Кажется, Дагдамма спасло от удара плетью только чудо. - Победа ты говоришь? Отрезать голову мужеложцу с крашеной бородой, это ты называешь победой?! Там! - Каррас указал плетью на холм. - Там еще несколько тысяч аваханов готовятся сражаться! Их все еще больше чем нас, и к ним могут подойти подкрепления! У них есть все, чтобы завтра взять над нами верх!
  - Мы хорошо потрепали их сегодня. - посмел возразить Дагдамм.
  - Верно. - Каррас как будто успокоился. - Они потеряли много убитыми и ранеными. Мы так же пленили больше трех сотен, хоть я и кричал "хан харрадх".
  - Пленник дорого стоит.
  - Да, пленник дорого стоит. - голос кагана был глухим и жестким. Отчасти потому, что он сорвал горло криками, отчасти потому, что гнев все еще кипел в нем. - Но еще дороже победа! А пленника надо кормить, поить и следить, чтобы он не убежал. Убейте всех.
  - Но...
  - Ты возражаешь мне? - недобро прищурился Каррас.
  Дагдамм несколько мгновений молчал, а потом сказал.
  - Да, я возражу тебе. Победа и слава дороги, но люди воюют не только за них, но и за добычу. Пленник - ценная добыча. Я выполнил бы твой приказ, если бы пленники были моими. Но их взяли в плен люди Ханзат-хана, люди Мерген-хана. Это пленники их копий. Они не мои. И не твои.
  - Даже воздух, которым они дышат - мой! - прогремел Каррас. - Я каган киммирай, и я хозяин в Великой Степи! Гирканцы это мои псы!
  - Это так. - тихо сказал Дагдамм. - Но хороший хозяин кормит своих псов.
  Каррас недолго помолчал.
  - А ты становишься похож...
  Он не договорил, но Дагдамм явственно услышал окончание фразы. "Ты становишься похож на своего брата".
  - Хорошо, мы не будем убивать всех пленных. Но они обязаны отдать мне мою долю. Тех, которых отдадут мне - убей.
  - Моя участь - повиновение. - поклонился Дагдамм.
  В этот раз его поклон не вызвал у Карраса раздражения. Что ж - подумал великий каган - он взрослеет. Слишком уж долго разумом он был подобен отроку четырнадцати лет.
  - Ты хорошо дрался сегодня. - повторил каган. - Но скажи мне, как ты видишь нашу победу?
  Дагдамм некоторое время не отвечал. Потом ответил.
  - Часть меня требует сесть на самого злобного коня, взять самый длинный меч и самый прочный щит, и устремиться вверх по склону, чтобы убить Бахтияра и посеять панику в рядах огнепоклонников.
  Каррас усмехнулся. Лицо кагана обычно было мрачным и несло на себе отпечаток его тяжелого нрава. Вот и усмешка вышла жуткой, хотя, скорее всего сейчас он не желал сыну зла.
  - А твоя вторая часть, что говорит она?
  - Вторая часть меня говорит - вступи в переговоры с аваханами. Приведи их к покорности, возьми заложников, а остальных - отпусти.
  Снова повисла тишина.
  - Ты становишься вождем. Как будто Грим-асир ударил тебя не по ноге, а по голове, и от этого удара у тебя наступило просветление. Я скажу, что думаю я. Их больше, но мы сильнее. Они ослабли духом и готовы отступить. Потому я не думаю, что тебе надо будет скакать вверх по склону под их стрелы. Они захотят уйти в родные горы, и согласятся на любые условия. Потом, конечно, забудут о клятвах, данных на поле боя, где пал их эмир. Потом убедят себя, что это была хитрость. Но если они нарушат свои клятвы, я сожгу Гхор!
  Еще никогда столица аваханов не была взята врагом и сожжена. Дагдамм отметил это, но промолчал.
  - Пошли к Бахтияру посланника. Я уже отправлял нескольких воинов. Двух аваханы убили, но двое донесли до них весть, что Каррас-каган хочет мира. Пусть твой посланник утром поговорит с аваханами. Встречу я назначил у реки. От них наверняка прибудет человек не из высшей знати, но благородного происхождения и чем-то прославленный. Завтра в полдень я хочу говорить с Бахтияром сам.
  - Ты хочешь, чтобы посланником был кто-то известный?
  Каррас пожал плечами.
  - Пусть поедет твой тамыр. Вид у него грозный и титул звучный. Только пусть говорит поменьше, слишком уж его голова похожа на котел.
  Ханзат-хан был, наверное, не так глуп, как старался показать, но великим мудрецом его не назвал бы никто.
  - Я передам твои слова тамыру.
  Каррас снова усмехнулся.
  - Мой сын - тамыр сына Иглика! Подумать только!
  Но Дагдамм не слышал в его голове осуждения, скорее изумление.
  - Скажи мне, в степи хватает наших дозоров?
  - Воины утомлены сражением, им нужен отдых. Но я уже отправил две дюжины молодых воинов с приказом смотреть во все глаза.
  - И что же ты приказал им выслеживать?
  - Керей-хана.
  При звуках имени ненавистного предателя Каррас скрипнул зубами.
  - Керея не убивать! Кто убьет Керея, я того прикажу закатать в войлок!
  Тяжелые кулаки кагана сжались.
  Дагдамм поклонился на прощание, и пошел на поиски своего тамыра.
  Лагерь бурлил. Сказав, что людям нужен отдых, Дагдамм не совсем согрешил против истины. Драться больше люди были не готовы. Но и мирно отходить ко сну не хотел никто. Те, кого миновало оружие врага, или кто был ранен легко, и не думали спать. Люди пировали. До настоящего разгула, наверное, не дойдет, подумал Дагдамм, но многие перепьются сегодня.
  Он пошел туда, где ветер трепал бунчук Ханзат-хана. Уже издали до ушей Дагдамма донесся громкий смех. Воины его тамыра просто покатывали от хохота. Еще не дойдя до лагеря гирканцев, Дагдамм уже знал, что увидит, когда ступит в свет костров.
  Кара-Буга "объезжал жеребчика".
  Кара-Буга был чистокровный гирканец-барулас, то есть человек практически одинаковый в высоту и в ширину. Шея его была как у быка, короткие руки - толщиной словно ноги. Лицо - круглое, голова обрита наголо, кроме одной пряди на затылке.
  В дружине Ханзат-хана Кара-Буги славился беспримерной даже по меркам Степи жестокостью. Не было человека, который больше любил бы расправы над пленниками или казни.
  Женщин насиловал на еще остывших трупах их мужей и отцов.
  Перерезав своей жертве глотку, Кара-Буги склонял огромную голову и пил кровь.
  В бою орудовал он страшной палицей, сделанной из ствола молодой березы, и утыканной железными шипами. Дагдамм всегда был уверен в своей силе, но признавал, что победить в круге Кара-Бугу ему было бы нелегко.
  Был Кара-Буга веселым, общительным малым, всегда готовым разделить последние крошки хурута с любым соплеменником.
  Ханзат-хан уважал его и поставил в своей дружине сотником.
  Была у Кара-Буги привычка "объезжать жеребчика".
  Обычно после того, как пленников раздавали приближенным хана, Кара-Буги выбирал среди них того, кто выглядел наиболее воинственным и непреклонным, и прилюдно насиловал несчастного. В этой его забаве редко кто принимал деятельное участие, зато посмотреть за "скачками" Кара-Буги приходили даже из дальних становищ. Многие рабы, не перенеся позора, потом наложили на себя руки.
  Дагдамм даже прикрыл глаза рукой, чтобы не увидеть подробностей безобразного действа, прошел мимо, прямо к шатру Ханзат-хана.
  Ханзат был уже крепко пьян и весел. Он в отличие от тамыра с громовым хохотом наблюдал за "скачками", которые устроил его сотник. Дагдамму вопреки обычным его привычкам пить совсем не хотелось. Сегодня отец хотел сказать ему, что он становится похож на брата. Нет, это не правда, он не такой мечтатель, как Конан.
  Но глядя на тамыра, на его людей, на их праздник, Дагдамм вдруг спросил себя - когда мы стали такими ... такими гирканцами? Он помнил легенды племени, как некогда киммирай наголову разбили гирканцев среди гор Старой Киммерии. Узнали бы теперь киммерийцы, что разгромили орду Тогака, своих правнуков?
  Он прогнал эти мысли. Они делают слабым, отнимают решимость.
  Он родился и вырос в Степи, где самый воздух был напоен жестокостью.
  В нем текла кровь киммерийцев с Запада и кровь оюзов. В нем текла кровь царей. Ему нельзя думать такие мысли. Иначе Нейл или кто-то другой прикажет Кара-Буги сломать ему спину.
  - Завтра ты поедешь говорить с огнепоклонниками. - сказал царевич. - Это воля моего отца, Карраса-кагана.
  - Да правит он девяносто девять лет. - откликнулся Ханзат-хан. - Но я не самый мудрый человек в мире! Да что там, я даже у этого костра не самый умный!
  Ханзат хохотнул. Он был пьян, но не лишился разума.
  - От тебя и не требуется, чтобы ты вел переговоры с аваханами. Но ты назначишь встречу Бахтияра с самим каганом. Тебя посылают из уважения к твоим подвигам и твоему титулу. Негоже ехать посланником простому воину.
  - Да, все верно. Знаешь, как говорят в Степи? Про твоего отца, да правит он девяносто девять лет, и нас всех?
  - Нет. - честно ответил Дагдамм.
  - Говорят так. Десять верных псов у Карраса-кагана. Кормит он их человечиной, поит их кровью. За то они толкутся у его ног и грызутся друг с другом. И зовут этих псов Ханзат, Мерген, Мангыт, Алир, Итлар, Атлак, Тугор-Дэли, Тоглак, Темуг и Даклан. Говорят, что Каррас-каган бьет их, а они только лижут руку, держащую плеть.
  Последние слова прозвучали неожиданно горько, казалось, и хмель и веселье слетели с Ханзат-хана.
  - Нет, я этого не слышал. Ни раньше, ни сегодня. - сказал Дагдамм.
  Ханзат сделал еще глоток черного кумыса. Издал невеселый смешок.
  Власть давит даже таких как он. - подумал Дагдамм. - Что же должен чувствовать отец?
  - Да, я поеду говорить с аваханами. Сделаю все, как ты скажешь. На то я и твой тамыр.
  Дагдамм хотел, было сесть рядом, выпить, возможно, даже напиться. Но не сделал этого. Он повернулся и пошел.
  Объезженный Кара-Бугой "жеребчик" рыдал так отчаянно, что Дагдамм избавил его от душевных мук. Схватил за волосы, оттянул голову назад и перерезал горло.
  - Это был пленник моего копья! - вскричал Кара-Буга, но к оружию даже не потянулся.
  Дагдамм вдруг испытал приступ такой ярости, что несколько мгновений не смог даже вдохнуть.
  Потом он отшвырнул кинжал и набросился на гирканского сотника, нанося удары своими тяжелыми. Сначала тот еще пробовал сопротивляться и даже разбил Дагдамму нос и бровь, но потом удар в висок оглушил Кара-Бугу и некоторое время Дагдамм избивал совершенно беспомощного противника, пока не устал.
  - Ты! - прорычал он в окровавленное лицо гирканца. - Ты моя жертва! Моя жертва!
  Едва ли оглушенный Кара-Буга слышал эти слова, но их слышали все остальные.
  Когда гнев утих, Дагдамм подумал, что странным образом его размышления о неправильности мироустройства приводят к тому же, к чему приводит его пьянство - свернутые носы, выбитые зубы и вырванные усы. Мысль была забавная.
  У входа в свой шатер он увидел Кидерна. Тот, улыбаясь половиной лица, протянул ему полоску окровавленной кожи.
  - Это чья шкура? - спросил Дагдамм, который уже напрочь забыл про Ториалая.
  - Того авахана. Коди просил передать тебе.
  - Почему сам не принес?
  - Он не считает этот скальп достойным. Авахан был безоружен.
  - Мне шкура тоже ни к чему. Но Коди молодец. Прикажи ему прийти ко мне.
  Когда Коди предстал перед сыном кагана, он ждал вспышки гнева, проклятий и возможно изгнания. Но Дагдамм был благодушен.
  - Ты выполнил приказ, хотя он противоречил твоим представлениям о чести. - сказал Дагдамм. Коди открыл было рот, чтобы возразить, но понял, что Кидерн своей ложью поставил его в безвыходное положение. Если он скажет правду, то гнев Дагдамма обрушится на Кидерна. Коди не хотел, чтобы Дагдамм наказывал Кидерна и не хотел видеть Кидерна своим врагом.
  Потому он просто молчал.
  - Ты проявил настоящую верность. Я ценю это. Проси награды, но прояви разумную осмотрительность!
  - Я хочу доспехи. Возьму аваханские, если найду подходящие. Доспехи и право драться рядом с тобой. Возьми меня названным воином. Больше мне ничего не нужно.
  - Да будет так. Доспехи тебе подыщем завтра. А к службе можешь приступать уже сегодня.
  Дагдамм приказал Коди, чтобы тот помог ему скинуть его собственные доспехи. Он был так утомлен битвой и тяжелыми мыслями, что не хотел сейчас даже пить.
  Потом он уснул, и сон его охраняли две дюжины верных названных, среди которых были сегодня Коди и Кидерн, которые не говорили между собой, не перебрасывались шуточками, не обсуждали случившееся.
  
  XVI. Кидерн, сын Кидерна.
  
  В подлунном мире немало истинных мудрецов, а еще больше пустословов, любящих порассуждать, особенно за чашей вина, о вопросах, которые не имеют ответов.
  Один из таких вопросов - случайность или предопределенность правят миром.
  Влекомы ли отдельные люди и целые народы неумолимым роком, или сами правят своей судьбой.
  Какова роль одного человека в судьбе многих.
  Дагдамм пока не задал их себе. Но пройдет не так уж много времени, и он станет это делать.
  Одно Дагдамм знал точно. Его жизнь, жизнь его отца, жизнь народов Киммерийской Орды и жизнь народов, которые прежде даже не видели киммерийского всадника, несомненно переменилась в тот день.
  Все произошло от того, что Кидерн, сын Кидерна не смог сдержать язык за зубами, не смог не похвастаться.
  А еще от того, что Керей-хан как обычно опоздал к началу битвы.
  Утро выдалось ясным, свежим - впереди была осень, самые жаркие дни уже остались позади, хотя многие воины подобно Ханзат-хану все еще ехали по пояс голыми.
  Ханзат-хан взгромоздился на спину такого же ширококостного как он сам коня. В голове у хана гудело, желудок крутило, лицо выглядело опухшим. Слишком много черного кумыса. Он выругался, сплюнул. В голове застучало. Не хватало только свалиться с коня на глазах у аваханов.
  Ханзат выступил во главе трех дюжин своих дружинников. Справа ехал Кара-Буга, весь в лиловых синяках, глаз и вовсе не различить на круглом лице. В войске многие были ранены, и можно было бы подумать, что Кара-Буга пострадал в бою. Но, увы, слишком много людей видели, что его избил царевич Дагдамм.
  Кара-Буга был угрюм, и пару раз хотел затеять разговор, что избит он безо всякой вины. Но Ханзат не обращал на него внимания. Дагдамм - сын Карраса, а Кара-Буга - сын пастуха. Если Дагдамму захочется, то он выйдет с Кара-Бугой в круг с мечом в руке. А если нет - побои будут считать справедливой карой за какое-нибудь прегрешение против законов Орды.
  Закон - это Каррас.
  К отряду Ханзата присоединилась дюжина киммирай. Никого из знатных воинов, но два или три знакомых лица все-таки есть. Пока киммирай не рассматривают переговоры как важные, не явился не то, что Каррас или Дагдамм, они даже Гварна не послали.
  Старшим над киммирай очевидно был Кидерн, простой названный Дагдамма. Рядом с Кидерном ехал юный Коди, в аваханских доспехах, с которых только час назад счистил кровь их предыдущего владельца. Кидерн как обычно зловеще усмехался. Он был в своем знаменитом на всю Степь плаще из скальпов.
  По блеску глаз Кидерна было видно, что с утра он слишком уж усердно приложился к одной из кожаных фляг с вином. Воин почти не спал ночью, забылся только с рассветом, от того поутру мысли у него путались, и на душе было скверно. Кидерн решил исцелить это обычным киммерийским способом.
  И так, киммирай - пьяный названный воин, командир полусотни, а гирканец - один из малых ханов, про которых говорят, что они грызутся за кости, которые им бросает Каррас.
  Интересно, не воспримут ли аваханы столь низкий ранг посланников как неуважение к ним?
  Возле реки их встретили примерно столько же аваханов. Судя по изнуренным лицам, перевязанным ранам и усталости в глазах, эти люди не только сражались вчера, но еще и бдели почти всю ночь, опасаясь нового внезапного нападения.
  Отряд возглавлял немолодой воин с обычной для аваханов остроконечной бородой. Высокий, прямой и крепкий как древко копья, держался он без обычного для знатных людей высокомерия. Ханзат подумал, что с ним должно быть легко говорить.
  - Приветствую тебя, достойный. - сказал гирканец. Он не поклонился, титул давал ему право не склонять головы ни перед кем, кроме как перед киммерийским каганом. Но Ханзат-хан приложил руку к сердцу, чуть кивнул головой. Это хан мог сделать, не унизив своего достоинства перед воинами простого звания. - Я Ханзат-хан, сын Иглик-хана, брат Мерген-хана и тамыр Дагдамма, сына Карраса. Я пришел говорить от лица своего повелителя.
  - Пусть твой день будет добрым, Ханзат-хан. - почтительно, но без всякой угодливости поклонился седобородый авахан. - Я Нангиалай, слуга великого эмира.
  Кидерн хмыкнул, но промолчал. У него были рабы-аваханы, и он немного знал аваханский язык.
  - Вчера был день великой битвы. - сказал Ханзат. - И мы были неудержимы, а вы - неодолимы.
  - Все так.
  - Пало много отважных воинов. Мы вдоволь потешили богов. - продолжал текучую речь Ханзат. Баруласы очень гордились своим красноречием. - Наш повелитель решил - хватит крови. Должно быть, покойный эмир Сарбуланд подался на уговоры подлого Керей-хана. Лишь ложь Керея заставила его нарушить перемирие с великим каганом.
  - И самые зоркие глаза порой застилает туча. - в тон Ханзату согласился Нангиалай.
  И ясно было, что разговор пошел по правильному пути.
  Сейчас Ханзат и Нангиалай будут долго выражать друг другу восхищение отвагой и силой, помянут убитых, а саму битву решат считать конченной без победителя. Спешатся, сядут на коврики, выпьют кумыса. И польется поток баруласского красноречия, перемежаемого аваханской учтивостью.
   Скорее всего, потом, когда говорить будут уже Бахтияр и Каррас, речей об уважении к отваге врага будет еще больше. Каррас отдаст Бахтияру останки его брата, Бахтияр признает, что во всем виновен Керей-хан. И они просто разойдутся. Потому, что каждый в глубине души не верит в свою окончательную победу, а цена поражения представляется слишком высокой.
  Не первый будет "вечный мир", который не продержится и до следующего лета.
  - Вчера я потерял младшего брата. - сказал Ханзат-хан. И в самом деле, вчера пал, сраженный аваханской стрелой один из четырех или пяти дюжин незаконных отпрысков его отца. Кажется, звали его Тохта, и служил он десятником. Но зачем все это знать Нангиалаю? Ведь Ханзат не солгал в самом важном.
  - Я вчера потерял сына. - горестно вздохнул Нангиалай.
  И тут раздался каркающий смех. Засмеялся Кидерн.
  - Нангиалай! - выкрикнул он. - Старый бородатый козел!
  Кидерн хлопнул Коди по плечу.
  Аваханский посланец изумленно воззрился на хохочущего киммирая.
  - Узнаешь эту добрую шкуру на плече моего брата по мечу!?
  А на перевязи меча Коди, в самом деле, темнел кусок скальпа Тариалая.
  - Это шкура твоего сына, бородатый ты козел! Твой сын отошел к предкам без волос, без пальцев, и даже... - Кидерн согнулся от смеха. - Даже без уда!
  На лице Нангиалая отразилась такая душевная мука, что даже Ханзат-хан, который и сам многих людей отправил к предкам изувеченными, вздрогнул. Миг казалось, что старый воин пропустит бахвальство Кидерна мимо ушей, что ради общего мира он предпочтет не услышать страшных слов киммерийского всадника.
  Но уже в следующее мгновение Нангиалай выхватил из-за пояса чуть изогнутый длинный кинжал и метнул его в хохочущего Кидерна. Кидерн неминуемо погиб бы, но Коди отбил кинжал своим щитом.
  - Пламя Ормузда! - вскричал Нангиалай, обнажая саблю.
  Ханзат-хан никогда не был трусом, никогда не бежал ни от одного противника. Но сейчас он видел себя посланником мира, и потому, вместо того, чтобы тотчас схватиться за меч, попробовал воззвать к разуму аваханского посланника.
  Вот только у Нангиалая от горя разум совсем помутился.
  И он обрушил кривой клинок на темя Ханзат-хана.
  Через мгновение киммирай, аваханы и гирканцы сцепились друг с другом.
  Кидерн, хоть и пьяный, не утратил ни ловкости, ни мастерства. Он отрубил вооруженную руку одному авахану, раскроил голову другому, но, видя, как со стороны лагеря скачут на помощь, по меньшей мере, полсотни всадников, развернул коня обратно.
  - Ублюдки! Они убили Ханзата!!!
  Крича во всю глотку "ублюдки убили Ханзата" Кидерн поскакал в киммерийский лагерь, пока остальные еще рубились с аваханскими посланниками.
  С теми самыми словами он ворвался в шатер Дагдамма, который еще спал.
  - Они убили твоего тамыра! Ублюдки убили твоего тамыра, Дагдамм!
  Дагдамм вскочил. Глаза спросонья были пустыми, но на ногах он стоял твердо.
  - Проклятые ублюдки убили Ханзат-хана! - повторил Кидерн, размахивая окровавленным мечом. - Я убил двоих, но поздно!
  - Аваханы убили посланника? - спросил Дагдамм, не веря своим ушам.
  - Да! Он ударил его саблей по темени, прежде чем Ханзат обнажил меч! - выпалил Кидерн, не солгав ни слова.
  - Бей в большой барабан! - бешено сверкнув глазами, приказал Дагдамм.
  Кидерн как будто замер от неожиданности.
  - Но ведь большой барабан... Каган...
  - Я сын кагана и приказываю бить в большой барабан!!!
  Кидерн понимал, что спасение его только во внезапности, что чем больше событий случится за день, тем больше вероятность, что все забудут, с чего резня началась, и бросился выполнять приказание.
  Барабанщики мирно завтракали, размачивая в молоке хурут и сухари. Он пинками поднял их с земли.
  - Царевич приказал бить в большой барабан!
  Все три барабанщика, молодые воины, привычные к повиновению, не задали ни одного вопроса. Они сбросили кожаный полог, укрывавший страшный большой барабан от сырости, вытащили тяжелые палки и через несколько мгновений над киммерийским лагерем понесся мерный гул.
  Кидерн на коне метался по лагерю. Люди не готовы были выступить в бой прямо с утра, некоторые еще не проснулись, но Кидерн и бой барабана быстро привели их в воинственное расположение духа.
  Он прискакал к гирканцам.
  - Ублюдки убили вашего хана! - крикнул он коренастым воинам, собравшимся под бунчуком Ханзат-хана.
  Мерген выбежал из шатра, по пояс голый, косицы распущены, борода всклокочена.
  - Мерген-хан, они убили твоего брата! - крикнул Кидерн и помчался дальше.
  А вослед ему летел бой барабана.
  Дагдамм ругаясь, на чем свет стоит, подбежал к коновязи. На нем не было доспехов, только короткую и узкую кольчугу он успел натянуть на себя. Грива черных волос рассыпалась по спине. Он вскочил на спину Вихря.
  - Хан харрадх!!! - надрывая глотку кричал он.
  Участь воина Орды - повиновение. Бой барабана - священен. Потому прежде, чем Каррас успел узнать о том, что случилось, его воинство уже оказалось на конях и полно воинственного духа.
  Каган, как и многие, был разбужен боем барабана.
  Выскочив из шатра, он поймал бегущего куда-то гирканского воина.
  - Что случилось? - просипел Каррас сорванным голосом.
  Он подозревал внезапное нападение врага, которое проспали часовые, но воин крикнул.
  - Аваханы убили нашего господина! - и рванулся из руки Карраса.
  В другой день такого непочтения хватило бы, чтобы Каррас приказал отрубить наглецу руку, но сейчас просто выпустил ворот засаленного халата.
  Каррас тут же вспомнил, что послал Ханзат-хана договориться насчет будущих больших переговоров. Аваханы убили Ханзата?! Убийство посланника было страшным преступлением по законам Степи.
  Каррас видел, что люди уже собрались для битвы, и понял, что сейчас его власть над ними истончилась. Сейчас ими повелевает не киммерийский каган, а древний обычай Степи. К тому же Мерген потерял брата, а гирканцы-баруласы своего законного господина.
  И Каррас решил вверить судьбу Небу.
  - Коня мне! - обернулся он к стражникам. - Коня и копье с головой проклятого эмира!
  Коди врезался в группу всадников-аваханов в тот самый миг, когда Нангиалай убил Ханзат-хана. Он убил ближайшего огнепоклонника, разрубив ему горло, замахнулся мечом на седобородого воина, но тот отбросил смертоносный удар своей саблей. На Коди налетел другой авахан, их кони сшиблись, и молодой киммирай выпал из седла. Падая, он потерял меч и оказался распластан на земле. В воздух одновременно взметнулись три сабли, чтобы пасть на Коди, прервав его жизнь.
  Но вместо удара стали, он ощутил лишь, что в лицо ему хлынул поток крови.
  На миг ослепнув, Коди не сразу понял, что случилось. Быть может это моя кровь - пронеслась мысль. Но на самом деле это Кара-Буга своей страшной палицей разбил голову одному авахану, превратив макушку в кровавые брызги. Еще взмах березового ствола и второй авахан выпал из седла с перебитой шеей. Третий метнулся в сторону, уходя от удара, но Кара-Буга ударил по морде его лошадь. Разбить лошадиный череп барулас не смог, но оглушенное животное покачнулось на ослабевших ногах и тяжело рухнуло назад. Кара-Буга стоптал копытами своего коня авахана, который дергался под крупом бесчувственного животного.
  На все это ему понадобилось лишь несколько мгновений.
  Гирканец наклонился с седла, схватил Коди за ворот и поскакал прочь, волоча юного киммерийца за собой по траве. Через сотню шагов он остановился.
  Потрясенный, но невредимый Коди встал на ноги.
  Стычка продолжалась.
  Воины Орды отчаянно дрались с аваханами, с обоих сторон погибло больше половины. Только Кидерна нигде не было видно, ни среди убитых, ни среди дерущихся. Где этот сумасшедший живодер?!
  Коди был одним из немногих, кто понял, что в действительности произошло. Ни Кара-Буга, ни остальные гирканцы не знали языка аваханов. Они не поняли, что посланник аваханов напал на Кидерна потому, что тот глумился над памятью его сына, а Ханзат погиб случайно, встав на пути у ослепленного гневом отца.
  Но, расслышав нарастающий гул большого барабана, Коди понял, что все это неважно.
  Что сейчас киммирай и гирканцы пойдут в бой, пылая праведным гневом, потому что аваханы подло убили Ханзат-хана.
  Аваханы, конечно же, выставили посты, и лагерь их был хорошо укреплен. Оставшиеся у них телеги они перевернули, превратив в подобие крепостных стен, натаскали от реки камней, чтобы завалить проходы, оставив только несколько нешироких проемов для того, чтобы выезжать самим.
  Кроме того, само расположение лагеря на холме делало его труднодоступным.
  Они знали все это, знали, что лагерь их невозможно взять с налета. Потому никто на самом деле не ждал битвы сегодня. И простые воины, и уцелевшая во вчерашней резне знать рассчитывала на долгие переговоры, возможно - на неспешную осаду, состоящую из мелких стычек и вылазок.
  Для воинов, поивших коней из реки, или устроившихся на отдых под защитой опрокинутых телег, день только начинался. Они знали, что старый Нангиалай поедет утром договариваться с варварами, знали, что варвары на переговоры согласились.
  Потому, когда со стороны лагеря степняков в их сторону покатилась, поднимая тучу пыли, конная лавина, все были изумлены.
  Те, кто видели, как мирно начавшийся разговор между Нангиалаем и варварами, вдруг превратился в стычку, пришли в себя первыми. Они вскочили на коней и помчались на помощь соплеменникам, но к тому времени, когда добрались до места, на траве лежали только изрубленные тела, а вокруг растеряно бродили кони. Сам Нангиалай успел вырваться из когтей варваров и ускакал обратно.
  И этот первый отряд, всего с полсотни человек, был смят, уничтожен до последнего, когда попал под удар.
  Киммирай опрокинули аваханов, повыбивали из седел, стоптали. А тех, кто пробовал убежать, настигали и били в спину.
  Левое крыло нападавших вел сам великий каган, скакавший во главе своих названных.
  Правое возглавил его сын.
  В середине скакали Мерген-хан и еще несколько родственников убитого на переговорах Ханзат-хана. Странно, но Кидерн почему-то оказался в рядах воинов Мергена.
  - Отомстим за Ханзат-хана! - кричали они, а Кидерн, наверное, громче всех.
  
  XVII. Битва на холме.
  
  Удар степняков был страшен.
  Аваханы видели, как из равнины на них движется облако. Издали оно больше походило на бурю, чем на множество людей. Но вот оно приближалось, и сквозь пыль стало можно различить искаженные яростью лица, а грохот тысяч конских копыт не мог заглушить истошных криков, которые рвались из глоток.
  - Хан харрадх!!!
  - Ханзат!!!
  Боевые кличи племен и кланов.
  И просто нечленораздельный вой, и визг, от которого шарахались и приседали аваханские кони.
  Степняки обрушились на врага всей мощью. Первые ряды аваханов были смяты, опрокинуты, вбиты в землю. Своих потерь обезумевшие от ярости варвары не замечали. Визжа и завывая, они рвались вперед, по трупам павших. Телами своих и чужих убитых мостили дорогу вперед. Опрокидывали колья, сминали наспех возведенные из телег крепостные стены.
  И всюду рубили, кололи, дробили кости. Сминали и топтали конями. Встав на стременах, страшно рубили кривыми клинками сверху. Метали копья. Орудуя огромными палицами, сделанными из целых стволов молодых деревьев, сбрасывали с седла.
  Аваханские сабли тоже сеяли смерть. Но удар варваров, забывших о страхе смерти, было, как будто не остановить.
  В клубах пыли иногда можно было различить фигуры Карраса, Дагдамма, Кидерна или Мерген-хана, но потом они исчезали, растворялись в сплошной пылевой завесе.
  А потом степняки так же внезапно, как атаковали, стали отходить. Разворачивали коней и обращались в бегство.
  - Что случилось? - вопрошали чудом пережившие атаку аваханы, выбираясь из-под трупов товарищей и врагов, из своих случайных убежищ под опрокинутыми повозками и поверженными стенами. - Ормузд изгнал их?
  Те, кто сражался в первых рядах, видели, что варвары повернули сами собой, что никто не наносил им поражения.
  Но были и другие, те, кто пережил нападение за стенами лагеря, не успев скрестить меч с врагом.
  Сейчас они спешно вскакивали на коней, и бросались в погоню. Им показалось, что враг подался назад, столкнувшись с отпором передовых отрядов аваханского войска.
  Разрушив всякое подобие боевого порядка, сбивая с ног своих же товарищей по оружию, несколько сотен аваханов устремились в погоню. Они промчались по степи не меньше полумили, пока поняли, что враг расступается перед ними, почти не оказывая сопротивления.
  Самые сообразительные тут же пробовали развернуться назад, но было поздно. Со всех сторон посыпались стрелы. Стрелы, от которых не было спасения. Пробились к укреплениям едва ли две дюжины отважных, но из них половина полегла, утыканные стрелами, уже у самых границ своего лагеря.
  Войско степняков растянулось в огромное кольцо, опоясывающее подножие холма.
  Злобно хохоча, варвары показывали аваханам головы их убитых соплеменников. Каррас опять поднял на копье отсеченную голову Сарбуланда. Торжествующе кричали на все голоса воины степного кагана, которого Сарбуланд считал жалким царем пастухов.
  А потом хохот и ругань сменил другой звук, намного более страшный. Запели тетивы тугих гирканских луков.
  На аваханов снова пролился железный дождь. И хотя они закрывались щитами и прятались за стенами из разобранных телег, все больше и больше их людей падали на землю убитыми или ранеными.
  Бахтияр в ужасе осмотрелся. Над ними держали щиты три верных воина, так что сам он был вне опасности. Он видел, как стрелы ранят и заставляют беситься лошадей. Все больше животных уносилось прочь. Он видел, как его воины залегли, прячась от стрел.
  Все пропало. Битва проиграна. Каррас сломал меня. Каррас сломал аваханское войско. Проклятый козопас!!!
  Бахтияру вдруг стало наплевать на все. На судьбу армии, судьбу аваханской державы, на свою честь и славу. Один из щитоносцев упал, стрела пронзила ему шею, вышла под кадыком. Бахтияр подхватил его щит.
  В это время обстрел чуть ослаб, и он увидел, как внебрачный сын Сарбуланда, молодой Керим запрыгивает в седло, и, размахивая саблей, что-то кричит. Еще один решил сразиться с киммерийцами кость в кость! Что ж, пусть Ормузду крепит его руку.
  - Уходим! - вскричал Бахтияр. - Уходите! Спасайте свои жизни!!!
  И сам первым побежал к коновязи.
  Все же аваханы еще могли если не победить, то хотя бы унести ноги, сохранить свои жизни.
  Чтобы окружить лагерь, воины Орды растянулись тонкой цепью, которую не трудно оказалось разорвать ударом, нанесенным в одну точку.
  Аваханы были умелыми воинами. Они столько раз отрабатывали всевозможные маневры, что сейчас действовали по привычке, по наитию, без звуков труб и барабанов.
  Они выстроились в клин, во главе которого встали сильные воины в тяжелых доспехах.
  И бросились вниз с горы. В этом отряде уходил и сам Бахтияр.
  - Пламя Ормузда! Пламя Ормузда!
  Кто-то развернул знамя и его вид еще больше воодушевил воинов, решившихся идти вниз, на прорыв.
  Навстречу им полетели стрелы, но слишком мало, чтобы остановить катившийся с горы вал из людских и лошадиных тел.
  Аваханы разметали тонкую линию степных всадников, разорвали ее и хлынули на простор. На восток, на восток, по равнине!
  В ушах пел ветер. На скаку, разворачиваясь, аваханы пускали через плечо стрелы.
  Киммерийцы и гирканцы, бросившиеся в погоню, начали отставать, растягиваться. Часть из них повернули обратно к холму, по склонам которого уже бежали настоящие потоки крови.
  Бахтияр еще недавно предававшийся черной тоске, возликовал. Он спасен сам, и он спасет хотя бы часть войска! Каррас не сможет преследовать его, он слишком завяз в сражении у холма. К тому же сейчас варвары бросятся грабить аваханский лагерь. Они всегда так делают.
  Но поднимавшаяся было в груди Бахтияра надежда, тут же угасла.
  Воистину, Ормузд отвернулся от него и от всего народа аваханов!
  Навстречу его отряду, который уже растянулся по равнине, выплывало другое облако пыли.
  Лишь первые мгновения можно было надеяться, что это буря.
  Но нет, эту бурю подняли копыта коней.
  Хан Керей все-таки пришел!
  В ярком свете солнечного полудня Бахтияр видел далеко, несмотря на свои немолодые годы.
  И он разглядел даже самого Керея, который ехал на огромном, песочного цвета верблюде, в середине своего воинства.
  В какой-то миг Бахтияр различил скуластое кривоносое лицо, окаймленное тонкой бородой, и авахану показалось, что Керей улыбается ему.
  А потом все поглотила пыль - сшиблись первые воины его отряда, и первые воины Керея.
  Закипел бой. Сабли зазвенели о сабли.
  Керей наверняка следил за ходом сражения, сам, или через своих лазутчиков и решил вмешаться, когда большая часть дела была уже сделана, и победитель становился ясен, но еще ничего не закончилось.
  Приди он уже после победы киммерийцев, и Каррас станет его врагом.
  Но если он поможет добить огнепоклонников, всегда можно сказать, что просто спешил, опоздал, потому что не хотел загонять коней.
  Бахтияр не стал вступать в схватку. Вместе с примерно сотней своих людей он повернул обратно. Еще раз обратно. Снова бежать.
  На восток - Керей-хан.
  На Запад - Каррас. На юг - скальная гряда, высокая и отвесная, там не пройти не только конному, но и пешему не всегда возможно пробраться.
  Оставался только север, зеленые пологие холмы манили к себе.
  Бахтияр уже тронул коня на север, когда с северных холмов навстречу ему стали скатываться воины в шкурах и панцирях из кости и копыт.
  Бахтияр хлестнул коня и поскакал на Запад.
  Быть может, надеясь прорваться через свалку сражения, а быть может, уже ни на что, не надеясь.
  Керим с его товарищами, полусотней молодых воинов, каждый из которых мечтал еще недавно о возвращении с большой добычей и славой, помчался навстречу верной смерти.
  - Пламя Ормузда! - вскричал всадник, скакавший справа от Керима, но тут стрела попала ему в рот, и он замолчал навсегда.
  Стрелы срезали людей рядом с ним, одного за другим. До киммерийских рядов доскакали не больше дюжины. Самого сына эмира смерть почему-то пощадила. Он схватился с рослым киммерийцем, лицо которого застыло в страшной вечной усмешке, но тот быстро выбил меч из его руки, а самого Керима оглушил ударом кулака под ухо. Падая с седла, Керим краем глаза видел, как режут глотки и разбивают головы его соплеменникам, так же сбитым, сдернутым с седел. А потом настала тьма.
  Паника, которую уже никто не сдерживал, охватила войско аваханов.
  Оставшиеся в лагере видели, что даже попытка Бахтияра пойти на прорыв не увенчалась успехом. К варварам из степи подходили подкрепления. Свежие, не утомленные двухдневной битвой, голодные до добычи и мечтающие показать себя с лучшей стороны в глазах Карраса-кагана.
  Оставалось драться здесь, на холме, который наверняка станет последним, что они увидят в этом мире, сотворенном Ормуздом.
  Наступила короткая передышка.
  Аваханы упирали в землю копья, натягивали на луки новые тетивы.
  Повсюду люди откашливались, отхаркивались, отплевывались, избавляясь от проникающей всюду пыли. Пили из фляг и лили воду на лицо, на шею. Черные потоки грязи бежали по пылающим лицам.
  К Дагдамму подъехал Кидерн.
  - Господин! - просипел он. - Убийца твоего тамыра там. - и указал на укрепления, которыми аваханы успели оградить пологий склон холма, где в двух местах торчали небольшие скальные уступы.
  - Там? - обернулся Дагдамм. Глаза бешено сверкнули.
  - Вот он. Вот тот с бородой!
  Нангиалай в самом деле пережил сражение и сейчас командовал примерно полусотней спешенных аваханов, которые метались по склону, собирая стрелы и копья.
  Нангиалай тоже узнал убийцу своего сына, высокого киммерийца с полумертвым лицом, и погрозил ему саблей.
  - Я убью его. - Львом прорычал Дагдамм. - Его голова моя! Ко мне, мои названные!
  К нему стекались бойцы ближней дружины, названные воины. Свое имя они получили потому, что каждый, принося присягу своему повелителю, признавал себя его названным сыном. Самые верные, самые преданные. В лучших доспехах, на лучших конях.
  - Хуг! - рявкнул Дагдамм, и названные воины за его спиной подхватили этот лающий клич.
  Вчера вечером он сказал отцу, но часть его души требует, чтобы он въехал на холм на самом яростном из своих коней.
  И сейчас он тронул бока коня каблуками.
  - Вверх по склону!!! - вскричал он.
  И поскакал. Длинные черные волосы летели по ветру. Обычно угрюмое лицо пылало яростным восторгом битвы. В правой руке он держал длинный тяжелый меч. На левой руке был большой круглый щит. Одна стрела врезалась в щит, совсем рядом с краем. Другая ударила в бок, защищенный кольчугой.
  Хрипя и брызжа пеной, Вихрь преодолел подъем на холм. Перед Дагдаммом была наспех возведенная стена из прутьев и тонкой доски.
  Вихрь стоптал это хлипкое сооружение, и царевич ворвался в лагерь.
  За ним следом в пролом хлынула человеческая волна.
  - Хуг! Хугхугхугхуг!!!
  - Руби!
  - Убивайте их! Пленных не брать!
  Дагдамм стоптал конем и изрубил мечом нескольких воинов, пока один из них не вцепился ему в волосы и не потащил с седла.
  Падая, Дагдамм сумел вонзить меч в живот храбрецу, но оружие застряло в ране, сам он был оглушен падением, и окруженный несколькими аваханами был бы обречен пасть под их ударами. Кто-то ударил его палицей по голове. Дагдамм увернулся, но удар пришелся на плечо, и рука тут же онемела. Второй удар сорвал лоскут кожи, скользнув по затылку. Его били палицами, видимо хотели взять живым!
  Но на аваханов со всех сторон набросились названные Дагдамма и перебили их.
  Царевичу помогли подняться. Он тряхнул головой, гоня дурноту. Потрогал голову. Кровь. Никогда больше не ходи в бой простоволосым - подумал он. Ему подали меч.
  - Где убийца Ханзата? - спросил он, удивившись тому, как далеко звучит его собственный голос.
  - Он жив еще. - Ответил кто-то из названных, указывая на скальный уступ, на котором держали еще оборону несколько аваханов.
  - Он мой.
  Дагдамм шагнул в сторону скалы. Одна нога подкосилась, но он удержался, не упал.
  Нангиалай упершись спиной в камень, отбивал удары наседавших на него со всех сторон воинов. Он был немолод, но это был истинный мастер меча.
  - Он мой! - повысил голос Дагдамм, и киммерийцы отступили, оставив отважного авахана.
  - Ты убил моего названного брата. - Сказал Дагдамм, когда подошел ближе. Он говорил по гиркански, надеясь, что враг поймет его. Он хотел, чтобы старик знал, с кем будет драться.
  - Я многих убил. - отвечал Нангиалай так же по-гиркански.
  - Ты убил Ханзата, когда он пришел говорить о мире!
  Нангиалай молчал. Потом сказал.
  - Твой названный брат умер вместо другого. Довольно слов, мы будем драться?
  Седобородый авахан поднял саблю.
  - Что ты имел в виду? - спросил Дагдамм.
  Тут откуда-то из-за спины Дагдамма молнией возник Кидерн и вонзил меч прямо в горло Нангиалаю, который упал, булькая кровью.
  Дагдамм ударил Шкуродера рукоятью меча по темени. Тот повалился на вытоптанную траву.
  - Он был моим! Я убью тебя!
  Дагдамм стал наступать на оглушенного ударом Кидерна.
  - Я твой названный! Я защищал тебя! - сипло орал Кидерн.
  - Я сам могу себя защитить! - Дагдамм замахнулся для удара ногой.
  Но на плечо ему легла тяжелая рука Гварна.
  - Он прав, господин. Ты слишком ранен, чтобы драться с этим воином. Кидерн защитил тебя от твоей же отваги.
  Дагдамм сбросил руку, но не стал больше бить Кидерна или вступать в перепалку с Гварном.
  Гварн - высокопоставленный военачальник и родственник великого кагана. Кидерн - полусотник, прославленный меченосец и человек чистой крови.
  Таких людей нельзя бить, как простых гирканских лучников.
  - Проклятье! - взвыл Дагдамм.
  Он хотел снова сесть на коня, но в голове опять замутило.
  Вот и навоевался на сегодня - мрачно подумал он.
  Дагдамм сел на теплый камень. Кто-то подал ему флягу с водой. Дагдамм жадно приник к горлышку. Солоноватая вода с трудом пробилась в глотку полную пыли.
  - Хватит резать их как баранов. - Сказал Дагдамм. - Берите в плен всякого, кто сдается.
  Тем временем Каррас повел своих людей наперерез отряду аваханов, который пробовал уйти в степь, но попал там в ловушку, подстроенную Кереем. В рядах беглецов он увидел Бахтияра. Трус! Его брат хотя бы принял бой как мужчина!
  Великий каган нагнал беглецов в числе первых. Раскроил голову одному из яростно понукавших лошадь аваханов. Перебил шею другому. Палица в его руке разила без пощады. Он убил не меньше полудюжины. Степь вокруг почти скрылась в поднятой копытами пыли. Каррас раздавал удары по затылкам бегущих. Кто-то разворачивался и пробовал встретить его саблей или отразить удар щитом.
  Уничтожив отряд, уходивший на Восток, воины Керея хлынули к подножию холма. Их было много, они не были изнурены долгим сражением.
  Часть из них спешивалась, часть лезли вверх по склонам, что есть сил, понукая коней.
  Они карабкались по крутым склонам и бежали по пологим. Их били стрелами, в них метали копья, но они не замечали своих павших. Закрываясь своими круглыми щитами, степняки со всех сторон подбирались к стенам и частоколам. Добравшись - набрасывали веревки и растаскивали или опрокидывали укрепления. Стреляли из луков, метали дротики. Ворвавшись внутрь, принимались рубиться саблями и топорами.
  Их было много, очень много. Столько было не сдержать.
  Со всех сторон аваханов окружали скуластые смуглые лица, слышался гнусавый вой боевых кличей.
  Потом в помощь кюртам прискакали воины в шкурах и тоже полезли вверх.
  Лагерь весь превратился в поле боя. Резались среди опрокинутых стен и перевернутых телег, дрались в зарослях кустарника и на пологом склоне.
  Керим очнулся от забытья. Воин с полумертвым лицом не хотел убивать его - понял юноша. Он хотел взять меня в плен, но должно быть не успел отослать меня в лагерь. А может быть он вообще убит! Сейчас Керима не волновала судьба его пленителя. Он лежал на траве, и руки были скручены веревкой. Но ноги были свободны. В голове мутилось, перед глазами все плыло. Но он жив!
  Керим поднял голову и понял, что сражение сместилось дальше на холм. Там он увидел знамя с пламенем, к которому сбегались со всех сторон его соплеменники.
  Керим подполз к убитому воину, дотянулся до его сабли и перерезал об нее свои путы. Потом с трудом поднялся, взял саблю и побежал. Побежал к знамени.
  Войско аваханов окончательно рассыпалось. Кто-то искал спасения в бегстве, кто-то решил драться до конца. Но многие просто бежали или скакали, сами не зная, зачем и куда.
  Каррас и его названные добивали отряд Бахтияра.
  Сам брат эмира, как будто устыдившись своего бегства, решил принять бой, когда это уже ничего не могло изменить. Бахтияр отбивался яростно и убил троих, пока под ним не убили коня. А потом молодой киммериец ударил палицей по голове, в последний миг придержав руку. Истекая кровью из разбитой головы, Бахтияр повалился к ногам коня Карраса. Оглушенный, но живой.
  Сражение расползлось на большие пространства.
  То там, то здесь добивали, брали в окружение, засыпали стрелами небольшие отряды конных или спешенных аваханов.
  Насытившись кровью и переломив хребет аваханской силы, степняки перестали убивать всех подряд. У того, кто валился на колени, бросив оружие, была теперь возможность уцелеть. Если только варвары не теряли голову от запаха крови и не принимались колоть и рубить даже сдавшихся.
  Были и такие, кто хотел подороже продать свою жизнь, страшась плена и будущего рабства больше смерти.
  Яростнее всех дрались около двух сотен воинов, которыми командовал хрупкого вида старец.
  А бой вокруг уже затихал.
  В сторону лагеря степняков уже потянулись вереницы пленных, понурых, избитых, наскоро связанных веревками из конского волоса.
  По течению реки уже вылавливали из кустов и высокой травы хитрецов, которые думали избежать там смерти или плена.
  Теперь дрались только воины старца.
  Каррас подъехал поближе, приказал протрубить сигнал к остановке сражения.
  Одержимость стала спадать с воинов Орды, и зову трубы вняли.
  Аваханы стояли, сбившись в кучу. Окровавленные, измученные люди. Кто-то был так ранен, что опирался на товарища, чтобы не упасть. Но в них было что-то непреклонное.
  - Здравствуй, уважаемый Абдулбаки. - сказал Каррас.
  - Здравствуй и ты, Каррас- каган. - по-киммерийски ответил ему Абдулбаки и чуть поклонился, приложив руку к сердцу.
  - Сдайся мне, Абдулбаки, и сохранишь жизнь
  - Я слишком стар, чтобы преклонять колени перед каждым царем в Степи.
  - Ты стар, а твои люди молоды. Не боишься смерти, так сохрани их жизни.
  Абдулбаки молчал.
  - Эй вы, дети Ормузда. - обратился Каррас к взятым в тиски аваханам. - Каждый, кто встанет на колени и назовет меня своим повелителем, сохранит жизнь. Жизнь и честь! Я не обращу вас в рабов. Вы станете сражаться за меня, как сражались за своего господина. Иначе мы перебьем вас всех, не уйдет ни один. Будет так, как я сказал. Великий каган двух слов не говорит.
  В рядах воинов прошел ропот.
  Они стали опускаться на колени один за другим. Клали перед собой свои сабли и копья, склоняли головы к земле. Абдулбаки растерянно огляделся. С гордо выпрямленной спиной остались стоять он сам, да еще трое. Один из гордецов уже не держался на ногах, опирался на воткнутое в землю копье.
  - Вот видишь, уважаемый Абдулбаки. - усмехнулся Каррас. - Твои люди хотят служить мне. А ты что же?
  Абдулбаки положил перед собой саблю, но кланяться не спешил.
  - Я сдаюсь тебе, но я не хочу служить тебе, Каррас-каган.
  - Твой выбор, старик. Уведите его.
  Шрамолицый Гварн схватил Абдулбаки за ворот халата и собирался тащить прочь, но тот скинул его руку, и гордо пошел сам.
  - Что же вы?
  Двое из оставшихся на ногах воинов переглянулись, а потом бросили сабли и опустились на колени. Стоять остался только тот, что был ранен и опирался на копье.
  - Колено у меня болит, великий каган. Не могу поклониться. - Сказал воин, молодой, еще безбородый.
  Каррас рассмеялся этой шутке. Искренне, весело рассмеялся. Люди способные хранить присутствие духа перед лицом неминуемой смерти восхищали Карраса. Он не знал, как лучше поступить с гордецом, предать смерти, чтобы продемонстрировать свою жестокость, или пощадить, явив свое милосердие.
  Он был правителем и понимал, как куется слава.
  Ты можешь убить тысячи, но пощади одного на глазах у многих, и тебя будут славить в веках как справедливого и мудрого повелителя.
  - Пойдешь ко мне на службу, и тебе не понадобится больше ступать ногами. У тебя будут лучшие кони.
  - Прости меня, великий каган. Служить тебе честь, но моего отца и господина ты убил. Я не могу отдать свой меч тому, кто убил моего отца.
  Каррас хотел, было приказать убить заносчивого воина, но тут вперед выступил Дагдамм.
  - Присягни мне! На моих руках нет крови твоего отца. Я сын великого кагана.
  Каррас потемнел лицом от гнева. Он уже наслышан был, что Дагдамм принимает на службу людей разного звания и разных племен. А сейчас сын осмелился выступить вперед него перед войском.
  - Отец! - обратился к нему Дагдамм, тоже осознав свою оплошность. - Позволь мне принять этого храбреца на службу.
  Один милосердный поступок искупает тысячу убийств. Довольно крови на сегодня.
  Так решил Каррас, и величественно кивнул.
  Авахан, все так же опираясь на копье, опустился на землю, пал к покрытым пылью и кровью сапогам Дагдамма.
  - Я твоя жертва. - Сказал он. - Я Керим, сын Сарбуланда, отныне твой слуга.
  Кидерн, наблюдавший за всей это сценой с кислой усмешкой, толкнул в плечо стоявшего рядом воина.
  - А они оба любят красивые жесты, верно? Что сын, что отец, только дай покрасоваться.
  Воин изумленно посмотрел на него. Это был кюрт. Он не понял ни одного слова по-киммерийски. Оно и к лучшему.
  Так завершилась битва за холм, но в долине на восток и в прилегающих к ней холмах еще до ночи звенели клинки и свистели стрелы.
  Каррас больше не сражался в тот день. Он уже одержал великую победу, не дело теперь погибнуть от случайной стрелы. Восседая на крупном коне, Каррас с вершины холма взирал на побоище.
  К нему один за другим прибывали военачальники с докладами.
  У него побывал Керей-хан, рассказавший сказку о том, как заплутал в прорытых реками долинах.
  Если бы Керей пришел позже, Каррас приказал бы убить его, пусть это вызвало бунт в рядах кюртов и берков. Но Керей помог ему выиграть великую битву.
  Поэтому вместо того, чтобы сломать Керею хребет, Каррас пил с ханом кумыс и говорил о разделе добычи.
  По словам Гварна в плен было взято больше тысячи аваханов. Ушли не больше нескольких десятков. Это мелочь, в степи их переловят и перережут дикие племена, на которых аваханы пришли охотиться. Все прочие убиты. Раненых оставшихся на поле боя, там же добивали, в плену им не выжить.
  Каррас улыбнулся, слушая эти вести.
  Он уничтожил аваханов. Теперь те едва ли способны будут даже защищать свои границы, не говоря уж о том, чтобы и дальше устраивать набеги в Степь.
  Добыча неисчислима - все, что аваханы награбили у южных племен и все, что везли с собой от самого Гхора.
  По всей округе победители ловили коней, сгоняли в табуны.
  Каррас подумал о многих погибших, и на душе у него помрачнело.
  Судьба воина - умирать за своего повелителя.
  Вечное Синее Небо принимает к себе падших героев.
  Нет, он не жалел о тех, что ушли сегодня к предкам.
  Он жалел, что силы его войска сократились.
  Кем он будет воевать дальше?
  - Сколько из аваханов согласились служить нам? - спросил великий каган.
  - Около половины, господин.
  - Хорошо. Распредели их по десяткам. Пусть займут место убитых ими. Но сделай так, чтобы в десятке их было не больше трех. Ты понял меня?
  - Да, господин. - Поклонился в седле Гварн.
  Где-то в становище быстро, без церемоний зарезали Бахтияра, который отказался присягнуть великому кагану. Старшим в роду был он. Не стоило Сарбуланду вести на войну всю семью!
  - У меня есть мальчишка. Сын Сарбуланда. Значит у меня в плену эмир аваханов. - сказал Каррас Дагдамму.
  - Но он мой пленник. - Возразил сын.
  Каррас ожег его взглядом как плетью.
  - Все что твое - мое. Я пока еще великий каган и твой отец.
  Дагдамм поклонился, приложив руку к сердцу.
  Если бы он дерзко глянул из-под своих волос, Каррас ударил бы его плетью. Если бы Каррас ударил его, Дагдамм схватился бы за меч. И тогда Наранбатар, стоявший за плечом у Дагдамма, убил бы царевича.
  Но Дагдамм не взглянул дерзко, и Каррас сказал.
  - Сегодня будет славный пир, сын. Мы будем долго пить аваханское вино, и благодарить Вечное Синее Небо за эту победу.
  - Да, отец. - Снова поклонился Дагдамм.
  
  
  
  XVIII. В стане победителей.
  
  Каррас приказал накрывать для пира длинную, ровную, без кочек и холмиков, поляну, тянувшуюся вдоль берега реки выше по течению от места битвы.
  Там у воды густо росли осока и камыш, на обрыве крепко вцепились в каменистую почву два десятка уродливых коренастых деревьев. Иными деревья на степном ветру не вырастали.
  На пир к великому кагану были приглашены все военачальники, знать и многие отличившиеся в битве простые воины. Собралось почти две сотни человек. Остальной лагерь будет гулять сам. Там скоро воцарится всеобщее пьянство и разгул. На время власть великого кагана ослабнет. Три дня после победы - время безвластия. Надо дать людям, которые проливали свою и чужую кровь, насладиться своими подвигами. Почувствовать себя гордыми и неподвластными никому, кроме воли Вечного Неба.
  Каррас приказал отдать воинам несколько бочек самого лучшего аваханского вина. В обозах аваханов было найдено много всякой снеди, сладостей и фруктов. Они любили даже на войну везти с собой свою цивилизованность. А теперь их клюют вороны.
  Каррас сидел на простом коврике, подвернув ноги. Когда надо он использовал весь пышный придворный ритуал, а в других обстоятельствах представал простым воином, первым среди равных. Напротив себя он усадил Керей-хана и Башкурт-хана, вождя берков. По правую руку от кагана сидел его сын Дагдамм, а по левую руку - Наранбатар.
  Все гости были рассажены согласно их званию и заслугам. Самые дальние места достались воинам, которые получили приглашения на пир в благодарность за свои заслуги.
  Каррас поднял первую чашу за великую победу.
  Потом пили за него самого.
  Потом за павших в битвах.
  Потом за будущие походы и победы.
  Вспомнили подло убитого Ханзат-хана.
  С каждым провозглашенным тостом пир становился все менее церемонным, все более обращался в простую попойку. Воины жадно набрасывались на истекающее соком и жиром мясо, ножами кромсали туши животных, не прекращая жевать, что-то говорили друг другу.
  Дагдамм сидевший рядом с отцом заметил, что, хотя отец и не пропускает кубков, вино в них явно разбавлено. За плечом у кагана то и дело возникал слуга с баклагой, в которой плескалась простая вода.
  Дагдамм понимал, зачем Каррас так делает - старается сохранить трезвый рассудок. Надеется услышать или увидеть что-то, что обычно люди скрывают.
  Напротив Дагдамма сидел Кидерн. Его Дагдамм назначил сотником взамен погибшего в битве старого товарища. Кидерн поклялся верно служить, поцеловал клинок своего меча. Но вечная ухмылка не сходила с его лица. На пиру Шкуродер, как и все набросился на мясо и мясо, но время от времени взгляд его сталкивался со взглядом Дагдамма. Дагдамм пил много, но не пьянел. Дело было или в мрачном настроении, или в обилии пищи, или же в том и другом одновременно. Он не чувствовал веселого подъема на душе. Почему? Ведь сегодняшний день останется в веках, как день славы киммерийского оружия, и его имя, как одного из творцов этой победы, будет петься по всей Степи и после того, как кости самого Дагдамма пеплом развеют по ветру.
  Уже темнело. Пирующие вожди позвали музыкантов, неуклюже покачивались в такт музыке, подпевали грубыми, осипшими от криков голосами. В кровавой кутерьме боя каким-то образом сумели выжить несколько отроков из свиты Сарбуланда. Выяснив, что они умеют играть на самых разных инструментах, юных рабов усадили чуть поодаль, чтобы они услаждали слух победителей. Но время от времени какой-нибудь перебравший воитель хватал приглянувшегося ему музыканта и тащил к деревьям, для развлечений иного рода. Женщин в плен не взяли, приходилось обходиться тем, что есть.
  Дагдамм в таких развлечениях участия никогда не принимал, и насколько ему было ведомо, Каррас тоже.
  Каррас подождал, когда со стороны рощицы вернется пошатывающейся походкой Керей-хан.
  Глупо улыбаясь, вождь кюртов рухнул на подушки, и Каррас, улыбаясь самой благостной из своих улыбок (со стороны она все равно напоминала волчий оскал) спросил.
  - Керей-хан, у тебя есть дочери?
  - Есть. - икнул Керей, приложившись к очередной чаше. - Дюжина или больше, не помню.
  - И кто-то из них уже вошел в брачный возраст?
  Керей кивнул, допил вино.
  - Когда прибудешь в свои кочевья, пришлешь мне двух. Для меня и для моего сына.
  Керей дернулся как от удара.
  Рука Карраса метнулась вперед пустынной гадюкой. Сильные пальцы сгребли тонкую холеную бороду. Керей вскрикнул, скорее от унижения, чем от боли.
  - Пришлешь двух. И храни тебя Небо, если ты отправишь мне каких-нибудь пастушек. Ты все понял?
  - Да, великий каган. - тихо ответил Керей.
  - Теперь слушай меня, сын шакала. Я знаю, о чем ты думаешь. Потому что я вижу все твои мысли на твоем лице. Запомни, Керей, если со мной и моими людьми что-то случится, то сюда придет мой брат, и перебьет каждого кюрта выше тележной оси! Ты ведь понимаешь это, хитрый Керей? У тебя есть сыновья, Керей?
  - Да. Четверо!
  - И они с тобой сейчас?
  - Двое старших, они в становище!
  - Пришлешь мне их сегодня же. И не смотри на меня так, грязный мужеложец, я сделаю их своими воинами, а не подстилками! У них будут лучшие лошади и доспехи, и они будут сражаться под моим тугом. Ты сделаешь это, Керей?
  Керей-хан кивнул и пожелал Каррасу править девяносто девять лет.
  За всей этой сценой с любопытством наблюдали остальные пирующие. Наконец Башкурт-хан, плечистый человек с темным лицом и рыжеватой вьющейся бородой, сказал.
  - Великий каган, окажи мне великую честь. Возьми и моего сына в свое войско. Ему пятнадцать лет, он ловко сидит в седле и без промаха стреляет из лука, сегодня была первая битва.
  Каррас кивнул.
  - Я исполню твою просьбу.
  Башкурт поклонился, прижав руку к сердцу.
  - Я твоя жертва, великий каган. - сказал он. - Правь же девяностол девять лет.
  Эта расправа над заносчивым Кереем и неожиданное вступление в подданство отважного Башкурта случились так быстро, что присутствующие не сразу поняли, свидетелями чему стали.
  Киммерийский Каганат продвинулся на Восток далеко, как никогда.
  Отныне земли до самых границ страны аваханов, будут платить дань Каррасу.
  Каррас подозвал Гварна.
  - Отправь гонцов на родину. Пусть присылают пять сотен воинов. Кто хочет, пусть берут с собой жен и детей. Они останутся здесь, утверждать мою власть. Старшим над ними я поставлю тебя.
  - Будет исполнено, великий каган. - поклонился Гварн. - Это честь для меня.
  Каррас усмехнулся.
  Решив, таким образом, дела государственной важности, великий каган все-таки решил отдаться пирушке и вино больше не разбавлял. Сладкозвучная музыка аваханов ему надоела, он велел позвать музыкантов из киммерийского стана. И под свирепые мелодии, под рычащие голоса своих воинов, Каррас пустился в пляс. Коренастый, сильный, несмотря на почтенные годы легкий на ногу, он кружился с мечом и щитом, ему хлопали и подбадривали криками совсем уже хмельные гости.
  Киммерийский каган танцевал единственный танец, который умел.
  Танец войны.
  Вскоре к нему присоединился и Дагдамм, огромный, почти на целую голову выше отца.
  - Сын! - воскликнул Каррас. - Довольно нам чинно сидеть здесь, и скучать! Пойдем в становище, будем пить и плясать с нашими людьми, которые своими мечами принесли мне новые победы! Когда-нибудь ты станешь каганом Степи, поведешь Орду к новым победам. Никогда не забывай о своих воинах. Ты выше их, но ты один из них! Когда научишься сочетать это в себе, ты станешь настоящим вождем.
  Такая откровенность была непривычна для молчаливого Карраса.
  Должно быть он оценил мои деяния за последние два дня.
  Дагдамм готов был присоединиться к порыву отца. Странную тоску как будто уносило на просторы налетевшим ветром.
  Но он снова столкнулся взглядом с Кидерном, и вино в кубке показалось ему кислым уксусом, а музыка - воем ветра и скрежетом колес.
  Давно уже взошла над Степью Луна, давно уже горели все звезды.
  На многие мили вокруг над Степью шумел пир многотысячного воинства.
  Каррас и Дагдамм плясали в кругу киммерийских всадников.
  Первый, и последний раз в своей жизни.
  Тяжело на сердце было у аваханов, как у тех, которых скрутили веревками, так и у тех, кто встал на колени перед Каррасом.
  И не уходила тяжесть с сердца Дагдамма.
  Он проснулся рано, несмотря на то, что много выпил за ночь. С тяжелой головой, Дагдамм спустился к реке, умылся теплой мутной водой.
  Да, пиршество продлится и сегодня.
  Но сегодня будет день скорби. Сегодня будут хоронить своих павших.
  Дагдамм взобрался на коня и поехал к месту, где держали аваханских пленников. Измученные, печальные люди встретили его настороженно.
  Их стерегли мрачные и злые оттого, что пропустили пиршество, киммерийские всадники.
  - Есть ли среди вас такие, кто будет служить мне? - спросил он.
  И несколько десятков человек из тех, кто вчера не согласился встать на колени перед победителями, шагнули вперед теперь.
  - Освободите их. Проводите их в мой стан. - приказал Дагдамм, и обернулся к аваханам. - не вздумайте бежать или бунтовать. Тогда умрете страшной смертью.
  Вереница пленных потянулась за ним. Дагдамм пересчитал их. Шесть десятков. Больше полусотни. Целый отряд.
  Он привел их туда, где расположились его люди, на пологий склон холма.
  - Приведите мне Керима. - приказал он.
  Два воина приволокли раненого сына Сарбуланда. Нога того распухла, и он уже не мог на нее наступать. Остальные раны по-прежнему кровоточили. Но Керим юн и силен, скорее всего выживет.
  - Ты согласился служить мне, Керим, сын Сарбуланда. - сказал Дагдамм. - Эти люди твоего племени и твоей веры тоже согласились служить мне. Ты станешь главным над ними.
  - Повинуюсь. - Керим неуклюже поклонился.
  - Вейлан! - окликнул Дагдамм мощно сложенного киммерийца, который в его дружине командовал второй сотней.
  - Да, господин. - коротко склонил черноволосую голову Вейлан.
  - Вейлан, ты назначишь им десятников из числа своих лучших людей. Ты накормишь их и дашь им оружие, но пока не давай лошадей.
  - Да, господин.
  - Слушайте меня, воины. Отныне вы мои люди. Ваша жизнь принадлежит мне. Ваша участь - повиновение. Если вы будете хорошо служить мне, у вас будет добыча, о какой вы и не мечтали прежде. Я дам вам вино и мясо, женщин и роскошные одежды. Слушайте закон Орды. Старший над вами - десятник, он вам вместо родного отца. Кто ослушается его - тому смерть. Кто побежит с поля боя - тому смерть. Кто сбежит, не предупредив о приближении врага - тому смерть. Кто украдет часть добычи - тому смерть. Пятая часть добычи идет великому кагану, да правит он девяносто девять лет. Пятая часть идет мне. И три пятых делит между собой войско. Таков закон.
  Керим перевел это на аваханский язык. Новые воины дружины мрачно кивали. Законы Орды были жестокими, но простыми.
  Дагдамм в уме проводил подсчеты. Он потерял в бою больше тридцати человек. У него осталось две с половиной сотни названных. Еще человек двадцать или больше из них ранены и не смогут сражаться ближайшее время, а кто-то и умрет. Но все равно, этой силы должно хватить, чтобы удерживать в повиновении шесть десятков аваханов, тем более, что командовать ими он поставил Керима, сына эмира. Сейчас надо заслужить себе славу доброго, щедрого господина. Зарезать несколько лошадей, выкатить бочки с вином. Все просто.
  - Господин. - обратился к нему Керим.
  - Говори.
  - Господин, скажи мне, что будет с нашими павшими товарищами?
  - Наверное, волки их съедят. - пожал плечами Дагдамм. - Сегодня мы будем хоронить своих героев.
  - Господин. - Керим, застонав от боли в раненой ноге, опустился на колени и ткнулся лбом в землю. - позволь нам предать земле своих! Дай мне похоронить отца и дядьев! Пусть они уйдут в Дом Песен, не обрекай их души вечно бродить по Степи.
  Дагдамм опешил от этой просьбы. Мысль о том, что степь вокруг наполнится не упокоившимися духами аваханов, которые не были должно похоронены, и теперь будут оглашать ночь своими криками, испугала его не на шутку.
  Но все же только сын кагана.
  - Это пусть решает мой отец. - сказал он.
  Каррас, услышав о том, что Дагдамм принял на службу множество аваханов, вспылил. От вчерашнего теплого отношения к сыну не осталось ничего. Снова великий каган видел в Дагдамме лишь претендента на власть, лишь человека, который может убить его самого и его младших сыновей.
  - Я жив еще. - глухо сказал Каррас. - ты ведешь себя так, будто ты каган!
  - Прости. - склонился Дагдамм. - Но ты сам дал мне право набирать людей в свою дружину.
  - Но не аваханов!
  - Теперь я не могу отпустить их, обратить в рабов, или отдать тебе! Сын Карраса не может говорить два слова!
  Каррас замахнулся, но не ударил.
  - Дерзкий юнец! Братаешься с гирканцами, берешь к себе на службу аваханов! Ты вообще помнишь, что ты киммирай?
  - Не хуже, чем ты! - огрызнулся Дагдамм.
  Каррас помолчал.
  - Говори дальше.
  - Керим, сын эмира просит, чтобы я дал ему похоронить отца.
  - Это можно сделать. - кивнул Каррас и настала очередь Дагдамма изумленно поднять глаза на отца. - он был их повелителем. Даже мертвого царя нельзя унижать. Это может делать только царь, который его победил, запомни это.
  На самом деле перед Каррасом стояла та же самая задача, что и перед его сыном. Надо было как-то обратить на свою сторону людей, которые преклонили колена только потому, что им грозила скорая смерть. Ими двигал страх. Но сейчас надо было обратить это страх в хоть какую-то верность.
  Нет человека благодарнее того, кого ты не убил - подумал Каррас.
  - Пусть аваханы хоронят своих мертвых, если хотят.
  Такой жест должен расположить к нему новых подданных.
  - И еще, отец.
  - Говори.
  Тон Дагдамма уже не понравился Каррасу.
  - Меня не просили об этом, я сам прошу тебя. Сегодня будет тризна по нашим павшим.
  -Я помню.
  - Не убивай аваханов для погребального костра. Давай зарежем лошадей, быков и коз. Может быть, бросим в костер уже убитых аваханов.
  - Ты хочешь оскорбить предков? Предки не получат свою жертвенную кровь и могут наслать на нас проклятия.
  - Я помню об этом. Я готов отдать предкам золото и серебро, лошадей и скот. Но я не хочу, чтобы мои новые всадники видели, как их сородичей режут перед костром.
  - Не думал, что ты так мягкосердечен.
  - Я не мягкосердечен, отец. Это требование разума.
  Каррас раздраженно махнул рукой.
  - Иди. Что-нибудь придумаем.
  И Каррас на самом деле придумал, как обойтись без принесения в жертву аваханов. Он просто купил у кюртов несколько рабов, каких-то степняков из свободных кланов, и несчастных зарезали в зареве огромного погребального костра.
  Сын не обманул. Он отдал для жертвенного костра одного из своих лучших коней, много серебра и золота.
  Гирканцы же обращались со своими мертвыми согласно своей вере. Павших они затаскивали на камни, на вершины небольших холмов, на скалы. Там их до костей должны были обглодать птицы и звери. То, что аваханам или киммерийцам показалось бы позором, для гирканцев было почетным погребением. Они даже дополнительно рубили и рвали крючьями погибших собратьев, чтобы зверям и птицам было меньше работы.
  Дагдамм, который за свою короткую жизнь видел много жестокости и сам убил больше людей, чем мог вспомнить, отчего-то содрогнулся, когда Мерген-хан опустился на колени перед телом своего брата, прочел краткую молитву, а потом принялся терзать тело кривым ножом.
  Он вспорол толстый живот Ханзата и бросил его печень тут же слетевшимся грифам. Он запустил руку дальше в грудь, и вырвал сердце, которое швырнул в кустарник, где повизгивали учуявшие кровь лисицы. Он вывернул всю требуху. Он сделал глубокие надрезы на суставах рук и ног, чтобы звери проще могли растащить то, что было Ханзат-ханом в разные стороны.
  Закончив свой страшный ритуал, Мерген поднялся и угрюмо взглянул на Дагдамма.
  - Мой брат умер из-за тебя.
  - Многие пали в тот день.
  - Но только он пал потому, что ты послал его говорить с проклятыми огнепоклонниками. Сейчас огнепоклонники едят мясо из одного котла с твоими людьми, а мой брат мертв.
  - Его убили аваханы, не я.
  - Ты даже не отомстил за него.
  Мерген явно невзлюбил Дагдамма сильнее прежнего. До разговора с пьяным Ханзатом, Дагдамм недооценивал силу той ненависти, которую питают к киммерийцам покоренные ими народы. Наоборот, он даже гордился тем, что его боятся, считают чудовищем. Он гордился своей принадлежностью к роду, который поставил на колени столько племен.
  Но что, если эта ненависть когда-то прорвется на поверхность?
  Дагдамм не хотел думать об этом, но все равно думал, не мог не думать.
  Несколько дней понадобилось, чтобы провести игры в честь погибших.
  Еще много времени потребовало возведение большого кургана над кострищем.
  Керей прислал в становище повелителя своих дочерей, и Каррас теперь развлекался со старшей из них, перепуганной, тонкой, как тростинка, девушкой лет пятнадцати. На доставшийся ему подарок Дагдамм даже не взглянул - девочке не было и одиннадцати. "Я просил женщину, а не ребенка" - проворчал он, и поехал к кюртам, чтобы купить покладистую рабыню подходящего возраста.
  А несчастная, проданная в жены гиганту девочка, теперь возилась с собаками и ягнятами, стараясь никогда не попадаться на глаза страшному человеку с синими глазами. Дагдамм конечно, собирался обратить на нее внимание, но позже, года через два-три. Если ни один из них к тому времени не умрет.
  Они много охотились, пасли стада, часто пировали, но вперед пока не двигались.
  Однажды Дагдамм спросил Карраса, что же делать с богю, из-за которых они и оказались так далеко от дома.
  - Да, великий каган не должен говорить двух слов, и я обязан вернуть богю. Но видит Небо, сейчас это представляется не таким важным, как показалось весной. Ты видишь, какое будущее лежит перед нами? Аваханы обескровлены, дорога на Гхор открыта. Кюрты склонились передо мной. Массаги прислали дары, вот видишь тех тонконогих коней? Они из табунов старого царя. Башкурт-хан склонился предо мной. Я могу покорить все южные племена, всю эту ветвь
  Племена Степи делили себя на три главных "ветви". Одни возводили свою историю к временам до Катастрофы, и назывались потомками Тогака. Другие свою Старую Родину и свои корни видели где-то на Востоке, на границах древнего царства Кхитай. И наконец третьи населяли земли, выходящие к Вилайету. Над ними давно уже воцарилась власть Каганата.
  - Но как ты будешь утверждать свою власть так далеко от наших родных земель?
  - Я думаю об этом. Может быть, я просто отдам эти земли в управление одному из своих сыновей.
  У Карраса было теперь четыре живых сына. Он сам, юный Нейл и еще двое, слишком малолетние, чтобы браться в расчёт.
  - Мне? - спросил Дагдамм, зная, что звучит дерзко.
  - Я еще не решил. И решу не скоро. А ты что, заскучал здесь? Говорят, ты даже не тронул своей жены.
  - Жена из нее как из конского хвоста радуга. - проворчал Дагдамм.
  - Как твои новые люди?
  - Пока служат исправно. На охотах показывали должное умение скакать и стрелять из лука. Я учу их как ты, и твой отец учили наших людей.
  - Значит, ты уверен в них?
  - Да.
  - Это хорошо. Потому что я не хочу посылать тебя в поход с войском, которое может в любой момент изменить тебе.
  - Ты посылаешь меня в поход? Неужели на доганов?
  - Нет, не на доганов. Отправляйся за богю. Приведи мне богю и отдам тебе восток, и все, что ты завоюешь далее, хоть до самого Кхитая.
  - Клянешься?
  - Великий каган двух слов не говорит.
  - Когда выступать, отец?
  - Когда падет Гхор.
  - О. - только и смог сказать Дагдамм.
  - С коренных земель каганата идут подкрепления. Не думал же ты, что я пойду на Афгулистан с этим гирканским сбродом и аваханами, который в любой миг восстанут против тебя?
  - И долго ждать этих подкреплений?
  - Нет. Фелан и Перт скоро будут здесь. Мне донесли, что им осталось не больше недели пути. Они выступили из Озерного Края, до туда примерно двадцать дневных переходов. Тысяча киммирай идет. Я отдам тебе под начало половину.
  - Но этого все равно слишком мало.
  - Мне казалось, у тебя есть тамыр среди гирканских ханов, сыновей Иглика?
  - Был тамыр. Он убит, и это огорчило меня больше, чем я сам ожидал.
  - А что же люди твоего тамыра? Разве они не отходят к тебе по законам Степи?
  - Но его родной брат - Мерген. Они должны поклониться Мергену.
  - Должны. Но еще не поклонились! А сколько уже времени прошло со дня гибели Ханзата?
  Каррас был прав. Больше десяти дней минуло, как Мерген вырвал печень брата и бросил ее голошеим грифам. А до сих пор воины его тамыра не поцеловали землю у ног Мерген-хана.
  Дагдамм отправил посланника, чтобы спросить, кто теперь верховодит в дружине Ханзата. Ответ пришел скоро. Там всем заправляют два брата, два сотника - Улуг-Буга и Кара-Буга.
  При имени последнего Дагдамм помрачнел. Наверное, с круглого лица баруласа все еще не сошли следы ударов, которые обрушил на него Дагдамм в ночь после первой стычки с аваханами.
  Народы Степи чтят кровное родство, каждый помнит свою родословную на много поколений по всем линиям. Потому нередки случаи, когда родство связывает людей, стоящих на разных ступенях. Простой пастух может нести в себе частичку ханской крови, а хан зачастую не только господин, но и старший родственник своим лучникам.
  Улуг-Буга и Кара-Буга на самом деле приходились родичами Ханзат-хану. Родство это было столь далекое, что в жизни о нем и не упоминают. О своей ханской крови братья никогда особо не задумывались, и довольствовались положением сотников, тоже почетным.
  Но смерть Ханзат-хана сделала их самыми главными в их отряде.
  И тогда Улуг-Буга, наиболее умный из братьев, и вспомнил о некоем Менгу, своем предке в шестом поколении, который был батыром у славного, воспетого в легендах Тора-хане, и в благодарность за верную службу получил в жены дочь Тора-хана.
  Опираясь на свой авторитет, силу и вовремя пришедшую на ум легенду о происхождении от Тора-хана, Улуг-Буга возглавил отряд, был поднят на седле, стал называть себя Улуг-богадуром, разумея под этим прозвищем не свое крепкое сложение, а титул. И пока Улуг-богадур ни перед кем колен не преклонил.
  Долго это продолжаться не могло, но череда праздников и похорон оттянула вступление новоявленного богадура в подданство.
  Не хотел Дагдамм говорить ни с хитрым Улуг-Бугой, ни с братом его, которого избил на потеху войску.
  Но он отправил нового вестника, что бы тот призвал братьев в его шатер.
  Долго просидели они, втроем церемонно передавая друг другу чаши с кумысом, и ведя разговоры вежливости, пока, наконец, Кара-Буга не вышел из шатра, сказавшись телесной нуждой.
  И тогда богадур Улуг-Буга сказал.
  - Я встану на колени перед тобой, сын Карраса и назову тебя своим господином. Ты щедр и с тобой много военной удачи. Но мой брат питает к тебе ненависть. Ты унизил его, и не попросил прощения. Подари ему коня и саблю, подари ему женщину, которая тебе не нужна, подари ему доспехи, снятые с солнцепоклонника, и он простит тебя, потому что он человек простой души.
  - Я сын киммерийского кагана и я не могу просить прощения у баруласа, пусть даже в нем течет капля ханской крови.
   - А я не могу пойти против своего брата.
  Некоторое время мужчины молчали.
  - Братские узы святы, Улуг-богадур. - сказал Дагдамм.
  - Прости меня, Дагдамм сын Карраса. - поклонился в землю Улуг-Буга.
  Так они и расстались, не придя ни к какому решению.
  В тот день стражу у шатра Дагдамма нес Гарт, молодой воин, происходивший из одного из кланов Озерного Края. Он слышал каждое слово, которое прозвучало в шатре сына Карраса. Как только время его службы истекло, молодой Гарт вскочил на коня и помчался прочь из лагеря, к изгибу реки.
  Там на поросшем осокой берегу сидел голый по пояс Кидерн Шкуродер, и развлекался тем, что бросал гадательные кости. Жилистое, сухопарое как у вечно голодного степного волка, тело Кидерна сплошь покрывали узоры татуировок, оставляя свободными только лицо и кисти рук. Многие киммирай носили на себе узоры, но знаки, покрывавшие тело Кидерна отличались от обычных рун удачи, которые набивали себе воины.
  - Кидерн! - вскричал издалека Гарт.
  - Как ты назвал меня? - просипел Шкуродер, и у Гарта, который только в день битвы на холме снял полдюжины скальпов, похолодело в животе.
  - Старший брат. - тихо сказал он, делая правой рукой условный знак принадлежности к священному кругу.
  - Говори.
  - У меня есть сведения, которые могут быть важны для нашего дела.
  И Гарт пересказал каждое слово, которое услышал.
  Кидерн довольно усмехнулся своим увечным лицом.
  - Ты знаешь Коди?
  - Десятника?
  - Да, десятника Коди. Позови его ко мне.
  - Но как мне обратиться к нему? Он наш брат?
  - Почти. Он знает все, что нужно знать непосвященному. Скажи, пусть придет.
  Гарт отыскал Коди в лагере. Тот неуклюже починял сбрую левой рукой. Правая рука его была забита в лубок и перевязана. Знающие в лекарском деле говорили, что раны чистые и скоро заживут, но сейчас рука была почти бесполезна, и только принималась болеть дергающей болью, если он причинял ей неудобство.
  - Тебя зовет старший брат. - сказал Гарт, выполнив положенный условный знак.
  Коди неловко повторил его движение раненой рукой. Поднялся и стал собираться.
  
  
  XIX. Преступление Коди.
  
  Кара-Буга прискакал один.
  Огромный барулас, с его разбитым, распухшим лицом и угрюмым взглядом был страшен. Правую ладонь Кара-буги держал на рукояти тяжелого кривого меча. Он спрыгнул на землю, которая казалось содрогнулась под его грузным телом, и огляделся.
  - Где ты, киммирай? - спросил Кара-Буга. Голос у него был мягкий, звучный, он не подходил его звероподобной внешности и жестоким привычкам.
  Коди выступил навстречу.
  - Ты спас мою жизнь. - коротко кивнул он. - Я хочу предложить тебе побратимство. Я позвал тебя сюда, чтобы заключить союз перед лицом старых богов моего народа. - Коди повел здоровой левой рукой, указывая на редкую рощицу. Вообще-то в ней не было священных прадедовских дубов, только осины, но Кара-Буге знать об этом не обязательно.
  Круглое лицо Кара-буги расплылось в улыбке.
  - Тамыр! - воскликнул он своим странно мягким голосом. - Тамыр, брат!
  Они обнялись и обменялись кинжалами. Коди застонал от боли, когда барулас сжал его в своих медвежьих объятиях. Кара-буги выглядел искренне обрадованным.
  Коди вонзил кинжал, который подарил ему Кара-Буга, в землю и над ним произнес слова клятвы побратимства. Они по очереди слегка порезали себе руки, чтобы кровь их смешалась и вместе ушла в землю. Еще можно было бы скрепить клятву жертвой, но сейчас на много миль вокруг едва ли можно было поймать хотя бы тарбагана. Да и не дело клясться на тарбагане, для этого нужен конь, бык, пленник или волк. Потому они решили, что обряд завершат уже в лагере, разделив хлеб. Посмеялись, вспомнив, как Ханзат-хан сунул в рот Дагдамму пригоршню печенья.
  - А теперь, брат, пойдем, выпьем черного кумыса и съедим хлеба, чтобы отметить наше побратимство. И сразу после этого пойдем к Дагдамму!
  - Зачем ты хочешь говорить с сыном повелителя, брат? - удивился Коди, хотя знал ответ.
  - Теперь ты мой брат, мой меч - твой меч, и мой язык - твой язык. Дагдамм не станет слушать меня одного, я барулас, но тебя он послушает, ты киммирай. Он прикажет казнить Шкуродера. Тогда ты станешь старшим над сотней. Ты сотник, и я сотник - вместе мы большая сила. Мой брат уже присягнул Дагдамму. Я тоже хочу уйти служить Дагдамму.
  - Но ведь он твой враг!
  - Ах, ты об этом... - Кара-Буга потер багровый отек под глазом. - Я тоже хорошо его отделал. Если Дагдамм возьмет меня на службу, я отдам свой меч ему. Не хочу служить Мерген-хану, тот скуп.
  Весело болтая, Кара-Буга шел чуть впереди. Коди вытащил кривой нож, который подарил ему барулас, и ударил в ямку под ключицу. Когда он вырвал оружие, кровь ударила струей в два фута. Кара-Буга был полнокровным человеком.
  Могучий барулас захрипел, застонал, и повалился.
  - Прости, тамыр. - прошептал Коди. - Я бы бросил тебе вызов, но моя рука...
  Кара-буги корчился в стремительно растущей луже крови.
  - Ты ударил своего брата. - просипел он, все еще рукой пытаясь остановить кровавый фонтан.
  - Ради своего другого брата.
  - Шкуродер... ради Шкуродера...
  Жизнь вытекала из Кара-Буги вместе с кровью.
  - Братоубийца. - сказал он, и затих.
  Коди молча стоял над поверженным батыром. Весь его мир рухнул. Он убил человека в спину. Убил в спину названного брата. Убил честного человека, чтобы прикрыть подлого.
  Как он дошел до этого?
  Ведь еще недавно все было так ясно и просто. Долг, честь, слава, узы братства. Заповеди, оставленные дедом. Слова старого кагана, великого Конана. Слова молодого Конана.
  Он был чист душой еще вчера. А сейчас?
  Коди не верил, что прямо сейчас молния поразит его в наказание за братоубийство, но в том, что теперь он проклят, не сомневался. Он, в самом деле, сошелся бы с Кара-Бугой в поединке, но сломанная рука мешала. Это означало пойти на верную смерть - драться с батыром одной рукой.
  Он попытался утешить себя мыслью о том, что Кара-Буга был свирепым чудовищем, человеком, который насиловал женщин на теплых телах их мужей и отцов.
  Но и Кидерн снимал скальпы с живых.
  Коди должен был признать, что убил Кара-Бугу не ради Кидерна, а ради себя. Если бы Кара-Буга разоблачил Кидерна, тот, падая, потянул за собой Коди.
  Ненавидя и презирая себя, молодой воин стоял над телом убитого им в спину названного брата. По щекам его текли горькие слезы - так терзала душу совесть. Мир Коди рухнул. Он превратился в того, кого всю жизнь учился презирать.
  Наконец, он взял себя в руки. Сделанного не вернуть. Кара-Буга не воскреснет. Проклятие крови с самого Коди не спадет.
  Он услышал топот лошадиных копыт и резко развернулся, левой рукой схватившись за меч.
  - Хвала Крому. - со смешком сказал Кидерн, спешиваясь. - А я уж подумал, что ты отозвал этого кабана в укромное местечко, чтобы полюбиться.
  Коди выругался и потянул меч из ножен. Кидерн ударил его по лицу.
  - Не хватайся за меч, если не можешь его вытащить! - прошипел он в лицо Коди. - Еще раз дернешься, я тебе отрежу руку!
  - Я убил баруласа ради тебя! - воскликнул Коди. - Где твоя благодарность?!
  - Да я сам бы зарезал его. - оборвал Кидерн. - Разница в том, что меня бы совесть потом не мучила. Что молчишь? Хороший барулас - мертвый барулас! А лучше мертвого баруласа только два мертвых баруласа! Лучше двух мертвых баруласов - три мертвых баруласа...
  Кидерн наклонился, схватил мертвого Кара-Бугу за руку, потянул на себя, наклонился, подсел и со стоном взвалил на спину.
  - Весит как бычок-полулеток. - простонал Кидерн, и подошел к смирно щипавшему траву коню батыра.
  Ругаясь и стеная, он уложил мертвеца на спину лошади, привязал его веревкой, чтобы тело не сползало.
  - Что, об этом ты не подумал? Если его найдут прямо здесь, не миновать разбирательства. Начались бы высматривание, гадания... ты ведь такой дурак, что и на прутик попался бы.
  - Что ты хочешь сделать?
  - Что сделать... отгоню лошадь подальше в лес, да там брошу тело. Лошадь тоже зарежу. Будем надеяться, что волки сделают все остальное...
  Все так же, сквозь зубы, ругаясь, Кидерн вскочил в седло, ухватил коня Кара-Буги за повод, а потом глаза его сверкнули от гнева.
  Кидерн в одно мгновение снова спешился, прыжком преодолел разделявшее их с Коди расстояние.
  - Баранья голова. - прохрипел он, выдернул из-за пояса Коди кривой кинжал его мертвого тамыра. - Ты еще глупее, чем я думал! Ты с этим собирался предстать перед Мергеном или Улуг-Бугой? Думаешь, Улуг не узнал бы кинжал своего брата?!
  - Я... - начал Коди.
  - Ты не подумал, верно? - голос Кидерна хлестнул как плетью. - В следующий раз, когда решишь зарезать тамыра, попроси о помощи того, у кого в голове не бараньи мозги! О, Вечное Синее Небо! - кривляясь, воздел лицо к небу Шкуродер. - Зачем ты послало мне в друзья этого двуного ягненка!
  Коди стоял, опустив глаза.
  - Я убил тамыра ради тебя. - настойчиво повторил молодой воин. - Кара-Буга спас мне жизнь.
  - Да пусть он провалится в котел к Эрлэгу! - отмахнулся Кидерн. - Твой проклятый тамыр. Вот ведь царевич Дагдамм, научил же брататься с гирканскими собаками! Да еще и кривоногими баруласами, которых надо было вырезать еще тридцать лет назад до последнего выблядка!
  - За что ты их так ненавидишь?
  - А тебе какое дело?
  Кидерн снова оказался в седле.
  - Запомни, баранья голова. - обернулся он к Коди. - Ты не видел Кара-Бугу и меня видел. Если кто-то спросит, ты охотился на тарбаганов, это с одной рукой делать можно. - и уже обращаясь как будто к себе, но так, чтобы Коди услышал, добавил. - Послало Небо кутенка в товарищи.
  Кидерн погнал коня на север, в сторону покрытого лесом горного кряжа. Он проехал не меньше пяти миль, прежде чем решил, что достаточно далеко убрался от лагеря. У подножья горы Кидерн отыскал полдюжины небольших, в десяток футов в высоту, скальных обломков, которые больше всего напоминали каменный куст. Там спешился, подозвал огромного коня Кара-Буги, стянул тело с седла. Все так же, ругаясь и причитая на злую судьбу, Шкуродер взвалил могучего баруласа на спину, затащил его в глубь скального куста, там с облегчением бросил на камни.
  Затем Шкуродер вытащил из-за пояса кривой кинжал со скошенным острием, и принялся кромсать мертвеца. Он наносил такие удары, как будто пытал еще живого человека. Потом стал срезать куски мяса с костей. Потом раскидал срезанную им плоть во все стороны.
  Кидерн как можно больше старался наследить, топтался то там, то здесь, наступал на кровь, на палую листву и траву.
  - Жирный кабан. - с ненавистью сказал Кидерн, распорол брюхо Кара-буги, вытащил несколько петель кишок. Плюясь от отвращения, размотал их по камням, и решил, что хватит. Теперь тело баруласа выглядело именно так, как должно выглядеть тело человека, попавшего в засаду к нескольким молодым доганам, которые пошли в набег, презрев приказы старших.
  Кривой доганский нож Кидерн бросил в нескольких десятках шагов от трупа. Может быть все зря, но если нож найдут прямо на теле, то это будет подозрительно.
  На мертвого баруласа Кидерну было решительно наплевать, глумление над телом никак его не тронуло, к тому же для самих гирканцев такие расчленения были наоборот, почетным ритуалом.
  А вот убивать столь сильную и хорошо обученную лошадь было жалко, но нельзя было оставить ее как трофей себе. Просто отпустить пастись на свободу тоже было нельзя - умное животное может самостоятельно вернуться к своим сородичам.
  Кидерн завел коня в густеющий подлесок и зарезал. Он даже не воззвал к духам этих скал и леса, чтобы они приняли смерть как приношение. Напился лошадиной крови, но отрезать куски мяса не стал. Если тела Кара-Буги и его скакуна все-таки найдут, пусть все будет как можно более непонятно. Говорят, дальше в горах живут торханны. Вот пусть они и будут виновны в смерти батыра.
  Кидерн не стал сразу возвращаться в лагерь, а поехал к реке, где смыл с себя кровь убитого.
  Главным вопросом для Шкуродера было, зачем он вообще взялся помогать Коди скрыть его неловкое преступление. Проще было убить Коди и во всеуслышание объявить, что наткнулся на него, когда тот стоял над телом Кара-Буги.
  Отправляясь следить за этой странной парочкой, Кидерн на самом деле хотел прикончить обоих. Однорукий Коди не представлял вовсе никакой опасности, а Кара-буги опасен был только в ближнем бою с кинжалами. В схватке на копьях, на мечах или на топорах, конным, или пешим, Кидерн был уверен в победе над баруласом.
  Но, увидев, как глупый кутенок совершил свое первое убийство в спину, Кидерн отчего-то сделал то, что сделал.
  Шкуродер отыскал в лагере свою сотню. Коди уже сидел у костра. Кидерн опустился рядом, ничего не говоря.
  - За что я ненавижу баруласов? - спросил он, как будто не обращаясь к Коди. - Я расскажу тебе.
  
  XX. Трон старого бога.
  
  Слушай Коди, слушай историю Кидерна, сына Кидерна, прозванного Шкуродером. Я расскажу ее тебе потому, что мне кажется, ты способен понять. Потому что ты глупый кутенок, но у тебя чистое сердце.
  Мне тридцать шесть лет, Коди. Я родился, когда нами правил старый каган, а Каррас был еще юнцом, только-только заслужившим право носить меч. Но эта история не про Карраса и не про старого Конана, она про меня, гирканцев и про старого бога.
  Ты знаешь, я из Озерного Края. Посмотри на меня Коди - я настоящий степняк, верно? Но я родился в Озерном Краю. Наш клан осел там сразу вскоре после пришествия в Степь. Наши предки думали, что нашли то место, что в старых песнях именовали Поля Праведных. Черная земля, такая жирная, что еще немного и ее саму можно было бы есть. Озера, полные чистой прозрачной воды. Яркое солнце в небе. Густые леса на склонах гор. таков озерный край.
  Мой отец был рыбаком. Он ходил на веслах и под парусом по большому озеру и всегда возвращался с уловом. А еще мы сеяли просо, пшеницу и овес. Если был хороший год, снимали два урожая. Ты знаешь, в Озерном Краю солнце светит так же, как и над Степью, но не сжигает там все живое. Вода - это жизнь. Озерный Край - счастливейшее место на земле. Так было раньше. Я там не был двадцать пять лет. Я боюсь, если я увижу Озерный Край, что-то во мне умрет, а я и так почти мертв. Но я забегаю вперед.
  И так, мы сеяли просо, пшеницу, овес. Мы ловили рыбу. Мы пасли стада коров и овец. Мы не просто не знали голода, мы благоденствовали. В лютые зимы, когда кланы глубокой степи страдали от холодов, теряли по половине своих стад, затаскивали овец в шатры отогреться, мы просто загоняли своих животных в специально построенные для этого сараи, и там сохраняли их.
  В детстве я не знал голода, не дрался за объедки, не охотился в степи на тарбаганов, не копал съедобные коренья. Зачем все это в Озерном Краю?
  Своими богатствами мы щедро делились с кочевыми кланами. Тогда, когда я был ребенком, разделение еще не было столь глубоким. Степняки еще не успели перемешать свою кровь с оюзской, а жители Озерного Края еще не поглотили это странное молчаливое племя, которое только и знало, что собирать ракушки на отмелях. Но во мне нет крови этих жалких овражников. Я - киммериец, какими были все киммерийцы, пока не ушли на Восток, пока не оставили Старую Киммерию и дедовских богов.
  - Говорят, наших предков изгнал Имир - Ледяной Великан.
  - Говорят! И это правда, старики говорили мне, что дыхание Имира заморозило Старую Киммерию. Но зачем, зачем Конан повел наших дедов в Степь? Ведь гирканцы были нашими врагами! А, Коди, не перебивай меня, или рассказ мой будет бесконечным.
  И так, озерники были богаты и этим богатством делились со степными кланами. Старый каган ценил озерников. Он понимал, что сила его державы не только в копытах его коней, но и богатстве оседлых кланов. Благодаря этому богатству он мог содержать войско, сравнимое разве что с армиями древних держав. Коди, ты много видел степняков в доспехах? Нет, доспехи только у нас и у аваханов. Мы можем их себе позволить, потому что у нас есть зерно. Есть шерсть. Есть стада, которые мы можем продавать и менять. Каганат воюет как степные племена, а богатство копит как оседлые страны. Каждый шлем на названном воине, каждый наборный панцирь из бронзы, каждый стальной меч - все это оплачено зерном, выращенным в Озерном Краю и в долинах рек.
  Неправда, если говорят, будто озерники мягкотелы. Мой отец был рыбак, но он был и воин. Он мог защитить свой дом. Он ходил в походы против гирканцев, чтобы обезопасить наш край от набегов. Мои родичи строили крепости и заставы, на которых несли службу. Меч они держали в руках так же хорошо, как плуг или сеть. Ты спросишь, к чему эта долгая история? Я скажу тебе. Я родился в счастливейшем краю на земле, а потом в этот край пришла смерть. И ее принес Иглик-хан. А виновен в том наш каган Каррас, да правит он девяносто девять лет!
  Сколько мне тогда было лет... Сейчас сосчитаю. Не смотри на меня так, я умею считать, а еще я умею читать и писать, хотя половину и позабыл! Мне было восемь лет. Да, мне было восемь лет, а Каррасу уже двадцать пять. Он вырос и взалкал славы и добычи. Старый каган уже собирался отходить от власти. Он много времени проводил у нас в гостях. Часто говорил со стариками. Вспоминал Старую Киммерию. Он еще не был гирканцем, как Каррас, этот сын оюзской ханши.
  Но старый каган хотел передать власть сыну, и хотел, чтобы сын его был увенчан славой. Он позволил Каррасу собрать большую армию. Каррас созвал под свой туг воинов семи, из двенадцати, кочевых кланов. Но этого ему показалось мало. Он приказал явиться и озерникам. Обычно жители Озерного Края не отправлялись в далекие походы, и службу несли, охраняя свои рубежи.
  Но это было давно, как я и говорил. Тогда еще не было столь заметной разницы между кочевниками и земледельцами. И многие пошли с Каррасом. Не из страха, а из жажды славы и добычи. Он увел едва ли не всех молодых мужчин с наших селений! Он оставил Озерный Край почти без защиты.
  О, Каррас конечно, не мог знать о том, что случится. Он не знал, что старый Иглик, эта змея в человеческом облике, долгие месяцы, а то и годы, готовился подняться против власти каганата. Он подговорил на мятеж ближние племена. Но главными зачинщиками были твои друзья, кривоногие баруласы!
  Каррас ушел воевать с берками и доганами на юго-восток. А Конан со своими названными кочевал по северным границам. И тогда в Озерный Край пришел Иглик-хан. И привел с собой всю эту сволочь, всех этих голодранцев, которые доят мышей и варят блох. Великие воины степей! В наших селах тогда остались только старики, да мальчишки. И они дрались как проклятые, потому что понимали, что за их спинами стоят те, кто защитить себя не смогут. Один киммериец стоит десятка гирканцев, это точно.
  Но они все же прорвались. Баруласы, шалыги, кустю и еще какая-то рвань, которой даже имени нет! Они прошли через заставы и хлынули в Озерный Край. Река крови влилась в то лето в великие озера.
  Эта сволочь, отребья гораздо воевать только со слабыми. Выстрелят из луков, и наутек. Потом снова налетят, снова выстрелят, и снова наутек. Бой кость в кость не для них. Если бы Каррас не увел наших мужчин... но он увел! Иглик-хан даже не пробовал руководить своим воинством. Думаю, попробуй он их обуздать, его самого убили бы. Что они творили, входя в наши селения. Вот твой дружок Кара-буги был еще приличным человеком по меркам баруласов. Он хотя бы объезжал только подросших жеребчиков.
  Они все были с утра и до ночи пьяны, ничего не соображали, просто разъезжали по округе и стреляли из луков во все живое. Хватали детей, отпускали бежать по полю и стреляли вслед. Иногда таким детям удавалось убежать, если стрелки были совсем пьяны. Но обычно - нет. Они сжигали дома. Они сжигали и стаптывали посевы. Они даже не грабили, а просто уничтожали все, до чего могли дотянуться. Сожгли годовые запасы зерна. Сожгли сено. Сожгли все, что горело. Маленьких детей бросали в огонь и смеялись. Этот смех я слышу до сих пор. Тех, кто из пламени выбирался, расстреливали из луков. Если им попадался в плен воин, они отрезали от него куски мяса, тут же жарили на углях и ели. Или втыкали в тело множество тонких щепок и поджигали их. Вырезали у живых людей кости, особенно - коленные чашки. Сжигали людей на медленном огне, таком медленном, что и тонкий ломоть мяса долго будет пропекаться.
  И насиловали все живое и мертвое. Схватив женщину, девочку, мальчика, не важно, они набрасывались на жертву целой стаей. Двое держали руки, двое ноги, а остальные развлекались. Десяток, два, полсотни. Те, чья очередь еще не подошла, плясали вокруг. Те, кто был слишком стар, пьян или устал, пихали древка стрел и копий. Потому что такое насилие - не для удовольствия, а, чтобы унизить весь род, все племя. Большинство жертв умерло от кровотечений, остальные либо покончили с собой, либо тронулись умом. Впрочем, таких было немного. Твои друзья баруласы не любили оставлять жертвы живыми. Натешившись, они вонзали копье промеж ног. Или вспарывали ножом живот от паха от грудины. Мальчиков кастрировали. Девочкам постарше и женщинам отрезали груди.
  И еще они все время гнусили свои бесконечные песни. Вот как ведут себя гирканцы, когда их не сдерживает рука киммерийского кагана. С ними нельзя быть слишком жестокими. Киммирай всегда были воинами, и в Старой Стране, и в Степи. Но о жестокости гирканцы больше забыли, чем мы когда-либо узнаем.
  Все это пьяное воинство Иглика катилось вперед, сопротивления не встречая. Не знаю, был ли у них план, но, кажется, они хотели остаться в Озерном Краю, как будто кто-то им бы позволил это. Безумие первых дней начало спадать, гирканцы немного успокоились, протрезвели и стали рыскать в поисках того, что можно украсть, того, что не спалили, не поломали, не загадили во время своих кутежей. Поселились в домах, которые чудом не сожгли. Проклятье, они даже рыбу пробовали ловить!
  Некоторые наши люди сумели спастись на островах. Так вот - я был среди этих счастливцев. Я уплыл на небольшой камышовой лодке и спрятался в зарослях. Несколько дней просидел там. Гнус изъел меня до костей, но я боялся даже пошевелиться. Я сидел на лодочке в тростниковых зарослях, там, где воды взрослому мужчине по грудь, а такому малышу, как я - выше макушки. Я слышал все то, о чем рассказываю. Все эти крики, весь этот смех и песни. Кое-что я видел. Я боялся уплыть днем, потому что тогда меня застрелили бы лучники. Я боялся уплыть ночью, потому что не знал, как править лодкой ночью. Весь берег на несколько миль превратился в гирканское становище. Они поили коней, пили сами. Подходили близко ко мне. Тогда я замирал на дне своей лодчонки. Я почти умер от страха и Потом меня все же нашли. Найди они меня в первые дни, то я не говорил бы с тобой. Изнасиловали бы, оскопили, убили и съели. Возможно не в таком порядке. Но к тому времени гирканцы уже устали от грабежей. Потому меня просто прикончили. Тот барулас, который вытащил меня из лодки, ударил палицей по голове. И я умер.
  - Наверное, все же лишился чувств! - не поверил Коди.
  - Кто-то может быть и лишился чувств! А я умер! - вскричал Кидерн, сверкая глазами. - Я был мертв, когда меня нашли на следующий день! Я лежал на берегу, и не дышал. Тело мое было холодным. Меня хотели отнести на костер и сжечь с остальными мертвыми, но тогда я открыл глаза. Это видел сам старый каган. И он, человек, который завоевал для нас Степь, вздрогнул тогда от ужаса. Он испугался того, что увидел в моих глазах. Я умер, а потом вернулся. С тех пор я вот такой. - Кидерн пальцем потянул неподвижную половину лица, обнажая зубы в подобии улыбки. Так мог бы улыбнуться череп. - Но меня не добили и не сожгли. А теперь слушай Коди, что я видел, когда был мертв.
  Я не видел ни своего тела, ни места, где умер, как рассказывают другие. Нет, я сразу оказался в темноте. Тьма была всюду. И я пошел вперед. Не знаю, зачем и почему, быть может, оказавшись там, ты просто знаешь, что надо идти. Потом я увидел свет. Это был факел. Я шел и шел на свет факела, а факел все не становился ближе. Сначала я думал, что он огромный. Потом я думал, что факел удаляется от меня. А потом я уже ничего не думал, а просто шел.
  Тьма расступалась. Я видел, что иду по голой каменистой равнине. Она такая же, как каменные поля в Мертвых Землях, только еще мрачнее. Там даже растут какие-то кустарники и трава, но они серые, а не зеленые. Потом факел исчез, но я увидел волка и пошел за волком. Потому что понимал - надо идти за волком. Волк завел меня высоко в горы, откуда я увидел страну мертвых. И увидел, что я там не один. Из тьмы, которая будто туча клубилась на горизонте, одна за другой выходили человеческие фигуры. Но похоже, они не видели друг друга. Я подумал тогда, что должно быть, и я не один шел по своей тропе. Иногда мне казалось, что кто-то обгоняет меня, или остается позади, но я никого не видел.
  Волк скрылся в камнях, но откуда-то сверху слетел ворон, и я пошел за вороном. Ворон заводил меня все выше и выше в горы.
  Так я добрался до самой вершины, стал выше серых облаков.
  Там стоял трон из черного камня.
  На троне сидел безликий гигант. Я говорю безликий, не потому, что у него не было лица. Лицо у него было, только я никак не мог его разглядеть. Хотя доспехи и оружие его отбрасывали свет серого солнца, что висело над нами, лицо все время было, будто в густой тени. Я запомнил только глаза. Они горели огнем.
  Это был Кром. Во всяком случае, прежде я знал его под этим именем. Древний бог, владыка могильных курганов, покровитель Старой Киммерии, царь мертвых.
  Он взглянул на меня, и я все понял. Я вспомнил кем был прежде. Я вспомнил все свои жизни. Тогда я осознал все. Жаль только, что так мало смог вспомнить, когда вернулся в мир живых.
  И Кром сказал мне.
  - Это снова ты, Кодкелден? В этот раз слишком рано. Слишком рано.
  Он сказал только это. А потом он стал таять, стали таять и его трон, и гора, и серое солнце над ней. И я очнулся в Озерном Краю. Маленький мальчик с разбитой головой. Надо мной стоял сам великий каган и в глазах его был страх. Так было, и это видели многие.
  - Почему же Кром назвал тебя Кодкелденом? Принял за кого-то другого?
  - Как бог мог ошибиться? Если он назвал меня Кодкелденом, значит когда-то я носил это имя. Как и многие другие имена.
  Кидерн помолчал немного.
  - Там, на горе Крома я на миг вспомнил кем я был. Я даже вспомнил, за что когда-то боги покарали меня. Но сейчас я этого не помню. Я только знаю, что я проклят. Нет мне ни забвения, ни настоящей памяти. Иногда во сне я вижу вещи, которых не могу понять. Я не безумец, как считают. Просто я вижу то, чего не может вынести человеческий разум.
  Что же случилось дальше в Озерном Краю? История простая.
  Гирканцы бесчинствовали долго, но нашлись люди, которые донесли о творившемся Конану. Великий каган примчался на выручку. О, видел бы ты, как свирепость вмиг облетела с гирканских воителей. Они обращались в бегство при виде одного десятка киммирай. Они бросали оружие и падали оземь, будто верили, что их пощадят!
  Да, много гирканской крови было пролито в то лето. Именно тогда старый каган сказал, что карать надлежит так - один к десяти. И он казнил без пощады. Горы сложили из отсеченных голов на границах Озерного Края.
  Конан был слишком мягкосердечен. Он не перебил всех баруласов до единого, как надо было бы сделать. Он казнил многих, но помиловал тех, кто сам не принимал участие в набегах. Хана Иглика бросили на корм волкам, сломав ему хребтину, а его сыновей не тронули. Если бы Каррас уже правил тогда, он приказал бы удавить Мергена, Ханзата, и все остальные три дюжины сыновей изменника. Но Конан был не таков. Он был великим воином, но слабым правителем. Править надлежит беспощадно.
  Остальная моя история не столь интересна. Я вырос и стал воином. Я стал мастером меча. Я никогда не пощадил ни одного гирканца и никогда ни с кем из них не преломлю хлеба. Когда-нибудь, если раньше я не погибну, я доберусь до отродий Иглика. Все забыли о том бунте, а я помню.
  Я - Шкуродер. Так меня зовут, потому что я хочу, чтобы меня так звали. Чтобы боялись. Вы все считаете меня сумасшедшим, а я всего лишь веду себя так, как положено по законам Степи! Не щадить никого выше тележной чеки. Так заповедало нам Вечное Синее Небо. Когда он говорил последнюю фразу, то скривился, изображая молитвенный восторг, и поднял лицо и раскрытые ладони к небу.
  - Но ты говоришь, ты видел самого Крома! - воскликнул Коди. - Ты глава священного круга, тебя зовут старшим братом. Ты и меня хотел посвятить в братство меча!
  - Все верно. Я отыскал тех, кто почитает старого бога. Культ его еще жив, не все еще отвергли дедовских богов, и я часть этого культа. Ты знаешь многое, но не знаешь всего. Все я могу поведать тебе, только если ты станешь нашим братом. Скажи мне, Коди, ты хочешь знать все о путях богов? Хочешь стать посвященным братом, а не просто человеком, который что-то слышал?
  Коди молчал долго.
  Наконец он медленно, словно речь давалась ему большими усилиями, сказал.
  - Я хочу жить так, чтобы совесть моя была чиста.
  - Братство очистит твою совесть, Коди. Оно даст цель. Истинную цель. Но запомни Коди, нельзя служить двум господам и делать это с равной честностью. Ты или брат Крома, или названный Дагдамма. А бог превыше земных царей.
  Кидерн говорил, как будто искренне, и Коди больше всего в жизни хотел верить ему. Но не мог. Перед глазами его навеки останется лицо Кара-буги в тот миг, когда он назвал Коди братоубийцей.
  Наступило утро. Коди накрыл голову плащом и забылся тяжелым сном. Сейчас войско было не в походе, и воины наслаждались отдыхом. Кидерн, который как будто вовсе не нуждался во сне, стал собирать воинов своей сотни на большую облавную охоту.
  Вечером того же дня, рыдающий от ярости и горя, Улуг-Буга буквально вломился в шатер к Дагдамму, который как раз совершенно голый вылез из-под вороха аваханских шелков и шарил в поисках кувшина с разбавленным вином среди кучи пустых кувшинов и баклажек. Его рабыня развлекалась тем, что подбрасывала в воздух шелк и удерживала в воздухе, подув на него. Высокая грудь поднималась и опускалась в такт дыханию, плат неминуемо падал ей на лицо, и девушка смеялась.
  Дагдамм нашел кувшин и сделал глоток, когда в ноги ему повалился Улуг-Буга.
  Улуг-Бугу могли бы и убить за такое вторжение, в следующий миг над затылком баруласа были занесены сразу два копья.
  Плачущий Улуг-Буга поцеловал ковер под ногами Дагдамма.
  - Я твоя жертва, Дагдамм! Веди нас на доганов!
  - Что случилось? - Дагдамм весь день и всю предыдущую ночь провел между возлияниями и любовными игрищами, и потому не понял, в чем причина слез и, тем более верноподданнических чувств обычно сдержанного Улуг-Буги.
  - Доганы, эти бесхвостые собаки, зарезали моего брата! - рыдал Улуг-Буга. - Идем на доганов!
  
  XXI. Великая охота.
  
  С такими новостями Дагдамм и пришел к шатру отца. Каррас не был удивлен ничем, что услышал. Дагдамм поймал себя на мысли, что из-за неприязни к отцу недооценивает его. Каррас человек жестокий и прямолинейный. Но он не глуп. Он не смог бы так долго править огромным, рыхлым, многоплеменным Каганатом, будучи просто храбрым воином. Ум Карраса много изощреннее, чем он обычно показывает, а за годы пребывания у власти он отточил искусство пользоваться знаниями и силами своих подданных как своими собственными. Наверняка, у Карраса много доносчиков в рядах его данников и союзников. Да и в дружине самого Дагдамма, они должны быть. Дагдамм даже подумал, что Каррас и сам мог приказать убить своенравного Кара-Бугу, чтобы заставить его брата скорее склониться перед властью родового хана. Или для того, чтобы обвинить доганов. Дагдамм знал о доганах немногое. Воинственные и жестокие, как и любые степняки. Но они не должны быть настолько глупы - убивать воинов великого кагана, когда тот стоит на границе их земель во главе могучего войска, только что вбившего в степную пыль горделивых аваханов. Может быть в самом деле, это совершили буйные юнцы, не берущие во внимание такие соображения?
  Выслушав сына, великий каган усмехнулся.
  - Что, и Кара-буги был твоим другом? Не многовато ли у тебя друзей среди баруласов?
  - Нет, он не был мне другом. Но его брат приходил ко мне и говорил, что хочет служить мне.
  Каррас явно знал и об этом, но глаза его сверкнули гневом.
  - Тебе мало твоих названных и аваханов, которых ты уже взял под свою руку?!
  - Улуг-буга сам предложил мне свой меч!
  Каррас видимо хотел схватить сына за ворот, чтобы встряхнуть хорошенько, но в последний миг отдернул руку. Дагдамм не ребенок, чтобы таскать его за рубаху.
  - Пока я правитель Орды!
  - Я не оспариваю твою власть! Но почему я должен обходиться тремя сотнями воинов? Я твой сын и наследник, как мне носить это звание, если за мной нет военной силы?
  Они опять столкнулись в поединке взглядов. Ни один не отворачивался.
  На выручку им пришел слуга-гирканец, который повалившись в ноги перед Каррасом, залепетал что-то об известиях с Запада. Каррас насторожился, но потом, когда разобрал сбивчивую речь подданного, улыбнулся как ни в чем не бывало.
  - Прибыли Фелан и Перт. Основное их войско еще в дне пути, но сами они уже подъезжают к лагерю. Значит сегодня будет пир, а завтра большая охота.
  Каган снова поймал взгляд сына.
  - Не каждый день приходится принимать любимых дядюшек!
  Было уже совершенно темно, когда в становище въехали знатные гости.
  Правители Озерного Края прибыли с маленьким отрядом телохранителей.
  Известно, что когда братья не обращаются друг против друга, то становятся огромной силой. Фелан и Перт были именно такими.
  Они приходились Каррасу дядьями, но были одних с каганом лет. Старшие в роду, по старым законам они должны были наследовать трон, но Степь изменила обычаи киммерийцев, и закону рода предпочли закон, по которому правитель сам избирал себе преемника.
  Дагдамму достаточно было взглянуть на братьев, чтобы понять, почему Каррас так боится их и ждет от них любого предательства.
  Они были гордыми до заносчивости и каждым жестом, каждым взором, каждым движением тела старались показать, что они не жалкие рабы Карраса, а равные ему властители.
  Они оба были рослые, сухие, широкоплечие. Братья не были близнецами, Перт родился на три года раньше Фелана, но сходство их все равно поражало. Длинные волосы оба, по обычаям озерников, заплетали в косицы. У братьев были странные глаза, скорее желтые, чем зеленые. Это были волчьи глаза. Фелан и Перт знали это и потому носили волчьи шкуры и амулеты из волчьих клыков.
  Сначала Перт, а потом Фелан поприветствовали Карраса, чуть склонив голову и приложив руку к сердцу. Обычай допускал такое. Каррас ответил дядьям коротким кивком, потом обнял каждого из них. После церемонного питья кумыса, они обменивались обычными вопросами вежливости о здоровье, о благополучии стад и урожаев, о том, как прошел переход. Покончив с этими, утомительными для обоих сторон, ритуалами, правители приступили наконец, к обсуждению настоящих дел.
  - Мы слышали о том, как ты разгромил аваханов. Это славная победа. - начал Перт.
  - Но что ты собираешься делать дальше? -поддержал брата Фелан.
  - Я хочу идти на Гхор. Для этого мне нужны верные люди, искусные в воинском деле. Сейчас в моем войске много аваханов. Я не могу брать их с собой в поход на Гхор. Они обратят свои мечи против нас. Потому я призвал вас, мои уважаемые дядья. Мечи киммерийцев - то на чем стоит власть Орды над необозримыми землями.
  - Мы знаем об этом. У нас тысяча киммерийских мечей. - сказал Фелан.
  - И в два раза больше кривых гирканских сабель. - добавил Перт.
  - Мы привели своих данников - горных берков и торгаев. Если ты призовешь кюртов, и, если Керей пойдет с тобой, у нас будет достаточно сил, чтобы взять Гхор. - сказал Фелан.
  - Вы знаете моего сына. - Каррас указал на Дагдамма, который молча сидел по правую руку от него и бесконечно долго цедил одну-единственную чашу кумыса.
  - Да, мы помним царевича Дагдамма.
  Перт и Фелан едва заметными кивками выразили свое почтение к сыну великого кагана, Дагдамм ответил им тем же.
  - Мой сын давно известен как славный воин. Рука его тверда, а глаз зорок. Он не ведал поражений в поединках.
  - Это так. Мы слышали об отваге Дагдамма.
  - Но одной лишь отваги недостаточно, чтобы править Степью. Правитель должен уметь многое. Я хочу, чтобы мой сын возглавил часть войска, которое пойдет со мной на Гхор.
  Фелан и Перт переглянулись.
  - Один из вас, мои уважаемые дядья, должен будет пойти с Дагдаммом. Пусть он возьмет половину ваших верных людей, чтобы наставлять Дагдамма и удерживать в повиновении его разноплеменное воинство. Второй из вас пойдет со мной.
  Дагдамм еле удержался от того, чтобы изумленно распахнуть рот. Отец действовал, как и подобает владыке - он разделял и властвовал. Каррас как никто знает о том, что правители Озерного Края находятся в полушаге от открытого бунта. И он знает о своеволии своего сына. Так же он знает - Фелан и Перт терпеть не могут самого Дагдамма.
  - Великий каган. - начал было Перт.
  - Это не просьба почтительного племянника, уважаемый. - перебил Каррас. - Это приказ великого кагана.
  Волчьи глаза братьев заполыхали желтым огнем. О них говорят, что они оборотни. А если это правда?
  Но ни Фелан, ни Перт не перекинулись в волков.
  - Твой старший сын, Фелан. Если я правильно помню, его зовут Кайран. Он служит под началом Адара. Два твоих сына, Перт. Кажется, Торим и Джод? Они в моей столице, так?
  Братья молчали. Все знали, что Каррас берет сыновей своих подданных в заложники, но он редко говорил об этом так откровенно.
  - У тебя подрастает дочь, верно, Перт?
  - Да, великий каган. Ей четырнадцать лет.
  - Когда вернешься в свои земли пришлешь ее мне. Нет, я не буду мешать кровь. Пора женить Наранбатара.
  Наранбатар - могучий глава "сыновей ночи" был, скорее всего, внебрачным сыном Карраса, иначе трудно было объяснить привязанность жестокого правителя к этому воину.
  - Это будет честью для меня. - еле слышно сказал Перт, приложив руку к сердцу.
  Каррас выпил немного кумыса, вытер ладонью губы.
  - В детстве вы любили саги о Старой Киммерии? - спросил он вдруг.
  Вопрос был неожиданный, непонятно было, хочет ли великий каган поговорить о чем-то отвлеченном, или в его словах скрыта аллегория. Дагдамм решился ответить.
  - Да, отец мой.
  - И кто был твоим любимым героем, сын?
  - Аэд. Он был великим воином, он объединил Старую Киммерию под своей властью, он умер с честью, исполнив обет перед богами и людьми. Да, я всегда любил Аэда.
  Каррас хмыкнул.
  - Я точно совсем не знаю тебя, сын. Всегда думал, что ты больше всех почитал Конайре. Что же до меня... мне нравился Терлак!
  Каррас захохотал в голос. Этим он как будто закончил серьезные речи, и после говорил уже только о прошедшей битве, о своих подвигах, об отваге Дагдамма и глупости аваханов. Дагдамм слушал его и цедил кумыс. Это был крепкий черный кумыс, но Дагдамм не хмелел.
   А ведь еще весной я напился бы непременно - понял он.
  Утром Каррас приказал поднимать все войско, даже самые дальние становища. Воины слишком долго бездельничали и пьянствовали. Повиновение приказам уже не было столь беспрекословным. Праздность портит воинов.
  В честь прибытия подкреплений из Озерного Края, в честь своих почитаемых дядьев, великий каган приказал начать большую облавную охоту.
  На многие мили по степи рассыпалось многоязычное воинство, сгоняя в круг любую замеченную дичь. Только птицы могли, поднявшись в воздух, ускользнуть от людей. Некоторые кочевники из суеверий не убивали перелетных птиц, потому что верили, что они уносят души павших воинов в счастливую страну. Другие же не знали большей радости, чем бить уток на мелких теплых озерах, остающихся в степи после весеннего половодья, но не трогали змей или ящериц, потому что имели на их счет свои верования.
  Но в облавной охоте все это было не важно.
  Степняки ехали на охоту как на праздник, с песнями, с музыкой. Кто-то бил в барабан, кто-то надсадно дудел на трубе. С гиком, свистом, грохоча рукоятью оружия о щиты, неслись всюду всадники Киммерийской Орды.
  С лежек поднимали истошно ревевших сайгаков, которые бежали, фыркая и тряся горбоносыми головами.
  Быстро, как стрелы из туго натянутого лука, летели, будто, не касаясь копытами земли, робкие степные олени.
  Под ногами крупных животных в панике метались зайцы.
  И хищники тоже попали в кольцо облавы. В ужасе прижимая к голове острые уши, со стороны в сторону метались длинноногие степные волки, зимой величественные в своей роскошной шкуре, а сейчас облезлые, почти жалкие.
  Приземистые, ловкие лисы, визгливо тявкая, старались проскочить между загонщиками, но их били копьями и стрелами.
  В камышовых зарослях на берегах пересыхающих рек и озер подняли кабанов, которые то и дело свирепо бросались на всадников. Этих мощных, вооруженных острыми клыками животных нелегко было убить. Стрелы даже пробив толстую кожу, впивались в тугие мышцы, или ломались о толстые кости. Надо было проявить мастерство, чтобы поразить кабана в уязвимый бок. Спереди твари были почти неуязвимы из-за своих огромных голов.
  Где-то позади кабан, опрокинув лошадь, терзал теперь клыками поверженного всадника.
  Но не все кабаны были такими прирожденными воинами, большинство вливались в ведомую страхом, и погоняемую загонщиками живую лавину.
  Гонимые топотом тысяч копыт, человеческими криками, ревом труб и грохотом щитов, животные сбивались в немыслимую кучу. Извечные враги бежали бок о бок. И волк, и олень равно искали и не находили спасения в бегстве.
  Петля большой облавы стягивалась все туже, сгоняя испуганных зверей в середину, на плоскую, лишенную укрытий равнину, покрытую лишь редкой, уже выжженной солнцем травой.
  То там, то здесь звучали команды. На ходу воины Орды перестраивались, то рассыпались редкой цепью, то сбивались в плотный клин. К тому не было настоящей необходимости, звери и так уже сходили с ума от ужаса, но всякая охота - еще и маневры.
  Бахвалясь своей удалью, на скаку подбрасывали оружие и ловили его.
  Несколько человек все же упали со спины своих скакунов. Но какой степняк не падал с коня?
  Дагдамм скакал рядом с отцом.
  Каррас искренне отдавался обычной забаве степных вождей. Сейчас его голова была как будто свободна от дум о власти и войне.
  Так в скачке прошел почти весь день.
  К вечеру в сердце небольшой долины собрался невозможный живой клубок из копытных и хищников. Это диковинное стадо ревело, блеяло, хрипело, лаяло и выло на все голоса. Охотники и дичь подняли вокруг клубы пыли, как во время великой битвы, или песчаной бури. Иногда эта пыль скрывала само солнце.
  Каррас поднял свой черный двояковыгнутый лук, сделанный из рога тура, и послал первую стрелу в бок крупному сайгаку. Это было сигналом к общему избиению. Стрелы посыпались на животных, без жалости раня и убивая.
  Дагдамм вместе со всеми стрелял по дичи, когда увидел нечто необычайное. Сначала ему даже показалось, что зрение обманывает его. Но нет, в серо-буром клубке воющих, ревущих, бьющихся в конвульсиях тел, вдруг мелькнуло что-то огромное, песочно-желтое.
  Это был лев!
  Некогда львы населяли всю гирканскую степь. В сказочные времена, когда люди еще не умели скакать верхом и не умели делать оружие из железа, все племена от Вилайета до Кхитая трепетали перед львами.
  Львы убивали коров, воровали овец и коз. Они вовсе не боялись людей, и, если других хищников подвигнуть на такое мог только жестокий голод, но огромные коты просто рассматривали стада скота как свою законную добычу.
  Но самое главное - они убивали людей. Не страшась огня, входили в становища, проникали в шатры и разрывали людей на части, или уносили с собой. Иногда такой набег поднимал на ноги всю стоянку, а иногда лев мог унести человека из шатра, где он спал со своей семьей, и ближние даже не просыпались. Позже обглоданные кости несчастных находили в львиных логовищах. Отважные львы не боялись ни стрел, ни копий. Там, где любой зверь прятался или бежал, лев шел вперед, атаковал прямо в лицо. И обычно падал, пронзенный копьем.
  Люди научились справляться со львами и истребляли их, мстя за убитых, за вырезанные стада, а также чтобы похвастаться почетными трофеями. Львиная шкура, особенно шкура взрослого гривастого самца ценилась дорого. А тот, кто мог подтвердить, встав на шкуру, что убил хищника в честном бою, становился уважаемым человеком.
  Проиграв в неравной войне с лучше вооруженным и организованным врагом, львы теперь стали редки и скрывались в кустарниковых зарослях, в скальных развалах, в долинах рек, в самых диких и неуютных уголках степи.
  Тогда только, когда львы стали исчезать, люди поняли, что эти крадущиеся в ночи чудовища были для них символами мужества, отваги и даже чести. Способность льва, не щурясь смотреть на Солнце, породила легенды о небесном происхождении этих зверей, которые некогда имели крылья, но потом были свергнуты на землю.
  Боги некоторых народов обрели черты львов. Многие кланы возводили свои родословные ко львам. Фигуры львов, частью до неузнаваемости измененные, украшали царские короны, пиршественные кубки и священные алтари.
  А сами львы ничего не могли сказать об этом. Они по-прежнему прятались в скалах и ночами выходили на охоту.
  Вот сейчас в облавное кольцо попал огромный, длинноногий, украшенный короткой жесткой гривой, лев.
  Царственный зверь некоторое время метался, поддавшись всеобщему ужасу.
  Но сейчас, когда вокруг лилась потоками кровь, он будто бы стал самим собой.
  С визгом на льва помчался молодой всадник-авахан, занося копье для удара, но лев вцепился в морду его коня, и опрокинул вместе со всадником. Человек пронзительно завопил, когда упавшая лошадь раздробила ему ногу. Лев выпустил окровавленную морду лошади и подмял под себя человека. Мелькнула рука с ножом, а в следующее мгновение, лев вгрызся авахану в лицо, свернул шею и почти оторвал голову.
  Тонконогий аваханский конь, визжа от ужаса, поднялся и побежал прочь, волоча за собой всадника, застрявшего ногой в стремени.
  Хищник развернулся, издавая оглушительный рев. На миг казалось, что он готов сдаться, признать, что врагов слишком много. Но лев не сделал этого. Он зарычал и потрусил навстречу следующему охотнику.
  Царственного зверя могли бы убить, утыкав стрелами, но каждый хотел добыть его шкуру в одиночку, совершить подвиг.
  Другого охотника лев опять опрокинул вместе с конем, но терзать не стал, а побежал дальше. Тяжеловесный от природы, сейчас лев мчался желтой молнией, расталкивая загнанных зверей и всадников-загонщиков. Дорогу ему преградил отчаянно смелый киммерийский воин с копьем в руке. Лев прыгнул. Если бы копье смельчака вонзилось в грудь льва, то львиная шкура навеки стала украшением его шатра. Но то ли рука воина дрогнула, то ли царственный хищник в последний миг прыгнул не туда. Наконечник только скользнул по гривастой голове, распоров кожу на морде. И в тот же миг рычащий лев, встав на дыбы, набросился на киммерийца. Тот был сильным человеком и на миг устоял на ногах. Он вцепился в львиную гриву и как авахан несколькими мгновениями раньше, попытался ударить ножом, но лев обхватил его плечи, будто чтобы обнять. Но не обнял, а подпрыгнул и вонзил когти задних лап в живот охотника, разрывая ему внутренности.
  Они повалились наземь вместе, падая, лев ухватил киммерийца за локоть, и вырвал руку из сустава.
  Хищник поднялся, молотя хвостом.
  Только потом до сознания Дагдамма дошло, он или отец могли спасти если не авахана, то хотя бы киммерийца, если бы набросились на зверя в тот миг, когда он только атаковал отважного копейщика.
  Но они словно оцепенели, глядя, как рычащий лев прокладывает себе путь к свободе.
  Дагдамм поднял лук. Лук был еще туже, чем лук отца. Однажды Дагдамм поспорил с Вейланом, что тот не сможет натянуть его лук. Вейлан попытался, но оторвал себе тетивой половину указательного пальца, и теперь ему нужно было крепко-накрепко приматывать меч или топор к искалеченной руке. Лук был, наверное, слишком тугим даже для самого Дагдамма, но тщеславие заставляло его пользоваться этим оружием. Стрела из лука пробивала панцирь, пронзила и бы льва.
  Каррас ударил сына плетью по руке. Стрела, способная поразить воина в наборном доспехе, ушла бессмысленно куда-то в свалку из сайги и антилоп.
  Дагдамм выругался. Он мог бы попасть в кого-то из охотников, но Каррас не подумал об этом.
  - Царская добыча! Царский зверь! - прокричал Каррас, перекрывая шум облавы.
  Великий каган поднял лук.
  Лев уже пробился через кольцо загонщиков и приближался к скальной гряде, которая ограничивала долину, ставшую бойней.
  Теперь, когда Каррас запретил стрелять по нему, хищник нетронутым миновал самое меньшее две дюжины вооруженных всадников, которые не смели поднять копье, или пустить стрелу.
  Дагдамм понял, что Каррас целится слишком уж долго.
  Великий каган выстрелил только тогда, когда лев был уже у камней. Стрела вонзилась в склон холма у самых его ног.
  Зверь поднял огромную голову, отороченную короткой жесткой гривой, издал короткое свирепое ворчание, и в один прыжок перемахнул каменный стрежень.
  Каррас повернулся к сыну.
  - Я промахнулся. - только и сказал он, оставив Дагдамма гадать, что случилось в душе его беспощадного отца, если он пожалел грозного хищника, который убил двух человек. - Завтра огласишь новый закон. Лев - царская добыча. Охотиться на его имеет право только великий каган и члены его семьи, а также те, у кого будет особая тамга. Кто убьет льва, не имея тамги - тому смерть.
  Насытившись кровью и набив дичи столько, что она лежала грудами, охотники наконец-то разомкнули кольцо, и полусумасшедшие от пережитого ужаса, животные бросились спасаться, прятаться по балкам и оврагам.
  Ночью, все участники великой облавы делили добычу и пировали, объедаясь свежим сочным мясом. Каррас, запустив зубы в почти сырую, самую малость обжаренную на углях, печень, сказал сыну.
  - Фелан и Перт поклоняются волкам. Они и сами волки. У волков острый нюх и крепкие зубы, но у них нет чести. Они всегда нападают стаей, а встретив отпор, всегда бегут. Волки стали собаками, предали свою свободу на объедки с человеческого стола. Да, Фелан и Перт - волки, и к ним нельзя поворачиваться спиной. А я - лев! Лев никого не боится, никого не щадит, никогда не отступает. Волки ничего не могут сделать льву, даже если он один, а их дюжина. Одним ударом лапы он сломает любому волку хребет.
  - Но, когда лев на охоте, волки могут прийти в его логово и убить его детей.
  - Да, это так. А это значит, что, лев должен первым прийти в логово волков, и убить их детей. Волки чадолюбивы и это лишит их сил.
  Так они и говорили, отчасти о реальных зверях, их повадках и способах охоты на них, а отчасти - о том, как надлежит править.
  Надо быть львом - сказал Каррас. Но лев становится во главе племени, если убьет или изгонит родного отца. Поэтому лев-отец стремится изгнать взрослеющего сына прежде, чем тот сравнится с ним силой. Став вождем, лев убивает детей предыдущего хозяина племени, чтобы завладеть его женами.
  Быть львом - значит не знать жалости, и не ждать ее.
  Дагдамм не знал, лев он, или нет. Силы и отваги ему было, как будто, не занимать. Но не видел себя, погружающим клинок в сердце Нейла. Не видел себя, сворачивающим шею Каррасу. А ведь отец считает меня именно таким. Он не ненавидит меня. Он меня боится.
  Каррас не убил своего отца, дал ему дожить жизнь в покое, воспитывая молодежь.
  Но слишком много изменилось за эти двадцать с лишним лет, что Каррас правит.
  Изменился Каганат, изменилась Степь, изменился мир вокруг.
  В ночи звучала музыка, шум пиршества, голоса воинов, празднующих окончание славной охоты. На завтра было назначено выступление в новый поход.
  Каррас - лев.
  Своего сына отсылает на край известного мира.
  
  
  XXII. Каррас идет на Юг.
  
  
  Керим только закончил творить утреннюю молитву, когда на пороге его шатра появился Утбой, коротко поклонился и сказал, что "царевича" вызывает к себе великий каган, да правит он девяносто девять лет.
  Утбой выпалил титул кагана и его чествование так, будто всю жизнь провел при дворе Карраса. Сын мелика Аббулаха, правителя одного из южных племен, Утбой был ровесником Керима и другом его детства. Когда-то они вместе играли в дворцовых коридорах, потом вместе объезжали лошадей и учились стрелять из лука, потом вместе сражались в рядах сыновей эмира.
  Но Утбой легко склонил колени перед победителями. Керим презирал его за это, но все равно держал при себе.
  - Да правит он девяносто девять лет! - в ушах Керима долго звучала здравица в честь варварского царя.
  Керим удержался от того, чтобы скривиться. Причиной, по которой, у него возник соблазн перекосить лицо, была не только боль в ноге. Нет, Керима все время его пленения угнетала душевная тоска.
  Он мог сколько угодно презирать Утбоя, но и сам встал на колени перед варварским царем. Он предал все, во что так долго верил. С ним обращались хорошо, его поставили командовать над сооплеменниками. Из-за ранения он не мог участвовать в большой облавной охоте, но ему дали долю добычи, какая полагалась почетному гостю кагана. Он жил в белом шатре, у него были слуги.
  И все же Керим был пленником, бесправным и полностью зависевшим от воли своих победителей. Были дни, когда он мечтал о побеге, но понял, что это праздные мысли. Во-первых, ему далеко не уйти. Он ранен, он плохо представляет, куда направиться, а вся округа кишит жестокими дикарями, которые наверняка поймают его и подвергнуть мучительной казни. Даже обещание большого выкупа не остановит их, и Керима станут резать ножами, жечь огнем и скармливать псам, и все это - заживо. Варвары ненавидели аваханов из-за работорговли, жертвой которой были. К тому же - добавил Керим, никто и не станет платить за меня выкуп.
  Уничтожение аваханской армии, большая часть которой полегла в бою, наверняка вызвало настоящую смуту в столице. Керим был сыном убитого правителя, но в дни, последовавшие после гибели армии Сарбуланда, это стоит немного.
  Юноша не знал, какие планы на его счет строит Каррас. Несколько раз он был гостем в шатре царя варваров, но Каррас лишь задавал свои вопросы. Больше всего киммерийского кагана интересовало, какие люди теперь будут бороться за власть в обезглавленной стране аваханов.
  Керим не таясь назвал имена нескольких меликов племен, нескольких военачальников отца, нескольких священнослужителей. Каррас слушал, кивал.
  Сегодня Каррас пребывал в приподнятом состоянии духа. Он сдерживал себя, но Керим ощутил ликование степного царя.
  - У нас есть известия с твоей родины, Керим, сын Сарбуланда. - сказал Каррас, как только Керим поклонился ему. - Ты хочешь услышать их?
  - Да, великий каган. - снова поклонился Керим.
  - Тогда слушай. Некий Бузахур провозгласил себя эмиром. Ты знаешь этого Бузахура?
  - Да. Он дальний родич мне. У моего отца была бабка. У той бабки был брат. От того брата и пошел род Бузахура.
  - Значит, Бузахур не имеет права на трон?
  - Сейчас смутное время. - неопределенно ответил Керим, который уже понял, к чему ведет речь великий каган.
  - Никакое время не оправдание такому преступлению! Законный эмир Гхора - ты, наш юный гость. Твои права попраны, самому тебе без армии никогда не вернуть трон. Мы решили, помочь тебе взойти на трон отца.
  Так говорил человек, отрезавший Сарбуланду голову и плясавший, насадив ее на пику. Керим уже ничему не удивлялся.
  - Осмелюсь предположить, великий правитель, что вы сами возглавите войско, которое должно помочь вернуть мне трон отца?
  - Ты очень догадлив, юный Керим.
  Долго молчал Керим, а потом спросил.
  - А если я откажусь, что будет тогда, о, великий правитель?
  - Что ж. - Каррас скорее развеселился, чем разозлился от такого непочтительного вопроса. - Твой отец был любвеобилен не только с мальчиками, и думаю, всегда можно найти другого, более сговорчивого принца. А ты всегда можешь упасть с лошади.
  - Да, верно, какой степняк не падал с лошади. - поклонился Керим.
  - Так что же ты выберешь, Керим, сын Сарбуланда? Трон или дно неведомого оврага?
  Каррасу ничего не стоило отдать приказ убить его. Керим понимал, что жалость чужда этому человеку. Правда, рассказывали странные истории, как он пустил стрелу мимо загнанного льва, но должно быть, это сочинили, чтобы оправдать промах повелителя.
  Керим подумал, что какой-нибудь герой старинной песни, несомненно, выбрал бы мучительную смерть, и слава о его подвиге разнеслась по всему миру, а убивший его жестокий варвар был наказан Ормуздом за свои преступления. Но Керим хотя и был юн, не был столь невинен, чтобы верить во все, о чем поются песни. И потому он сказал.
  - Взойдя на трон, я принесу больше пользы народу аваханов и делу веры.
  - Достойный ответ, Керим, сын Сарбуланда. Но неужели честолюбие вовсе чуждо твоим помыслам?
  - Я узнал о том, что могу претендовать на трон Гхора лишь несколько мгновений назад. Огонь честолюбия еще не успел разгореться в моем сердце.
  Каррас хохотнул.
  - Все-таки вы мастера говорить, бородатые огнепоклонники!
  Керим не удержался от дерзости.
  - Это признак высокой культуры!
  Но Каррас продолжал смеяться. Варвар, но умный. Действительно умный, а не животно хитрый.
  - Надо скрепить наш союз, юный Керим. - сказал Каррас.
  Наследник престола Гхора хотел, было опуститься на колени, но Каррас жестом остановил его.
  - К чему это между братьями-правителями? - и протянул, по степному обычаю, обе руки для пожатия.
  Склонив голову, Керим обменялся рукопожатием с киммерийским владыкой. У Карраса были пальцы, словно выкованные из железа. Керим никогда не считал себя наследным принцем, но судьба именно его сделала старшим из оставшихся в живых сыновей эмира. Он довольно много времени провел при дворе отца, и знал о большинстве принятых в общении между царями ритуалов. Он никогда не думал, что эти знания пригодятся ему. Но сейчас нужные слова сами соскользнули с губ. Керим склонил только голову и сказал.
  - Великий каган, я не могу быть твоим братом. Слишком велика разница между нами. Ты сильнее и мудрее меня. Недавно я лишился отца. Будь мне новым отцом, и я буду тебе верным сыном.
  Каррас подавил довольную улыбку. Юнец сразу понравился ему, еще, когда не хотел склонить колени на поле боя. Но сейчас гордыню свою Керим как будто усмирил. Назвать себя "сыном" значило признать полное верховенство киммерийского кагана над собой. При этом в пределах своей страны такой "сын" мог быть полновластным правителем. Конечно, Каррас понимал, что Керим не преминет предать его, если силы кагана ослабнут. Но для того, чтобы держать сыновей в повиновении есть много способов.
  - Будь мне сыном, Керим. - согласился с предложенной формулой великий каган.
  Они обнялись.
  - Скажи мне, ты женат? - спросил Каррас, про себя припоминая, кто из его дочерей вошел в подходящий возраст.
  Когда были оговорены условия будущей женитьбы Керима, Каррас приказал тому усесться рядом с собой, но на ступень ниже. После этого по знаку Карраса стали прибывать его военачальники, родичи, самые прославленные воины Орды. Все они рассаживались по местам, отведенным им обычаем.
  Когда последний гость занял положенное ему место, великий каган обратился к собранию.
  - Мы представляем вам своего приемного сына, Керима. Недавно он потерял отца, и мы приняли решение усыновить его.
  У Дагдамма вытянулось лицо. Он знал, что такое "усыновление" означает, прежде всего, принятие политического покровительства, но все же слова "приемный сын" резанули ему ухо.
  - До нас дошли вести с родины Керима. Пока его отец, законный эмир Гхора и всего Афгулистана, был в походе, придворные в столице составили заговор. Когда они узнали о гибели Сарбуланда, то эмиром себя провозгласил Бузахур. Свое правление он начал со страшных преступлений. Бузахур приказал казнить всех детей Сарбуланда, независимо от пола и возраста. Беременных жен и наложниц Сарбуланда задушили. Так же он убил тех жен Сарбуланда, которые родили тому детей прежде. В их числе погибла и мать нашего приемного сына. Зная о постигшем Керима горе, мы и приняли решение оказать ему свое покровительство.
  Воины Орды зашумели. Это были жестокие люди, пролившие в своей жизни реки крови. Но рассказ о подлостях Бузахура тронул их сердца. С женщинами и детьми воюют только трусы.
  Керим же закусил губу едва не до крови. Испытанные им душевные страдания видели все. Каррас либо нарочно утаил от него подробности воцарения Бузахура, либо и вовсе сочинил, чтобы придать своей речи убедительности.
  - Невозможно допустить, чтобы страной Афгулистан, которая граничит с нашими владениями, правил подлый убийца женщин и детей. Мы должны наказать его за преступления и вернуть трон законному наследнику - нашему сыну Кериму. - сказал Каррас.
  Он говорил совершенную чушь, но это была важная, величественная чушь.
  Варвары не так простодушно-наивны, как от чего-то считают жители цивилизованных стран. Варвары знают, что такое "политика" пусть и не употребляют именно этого слова. Каррас - политик. Сейчас он говорит своим людям, между своими будто бы не надо лицемерить. Но он не лицемерит. Он на самом деле считает, что Бузахур заслуживает кары. А если ради этого надо стереть с лица земли Гхор - то он это сделает.
  - Мы пойдем на Гхор, чтобы вернуть Кериму трон его отца. - отчеканил Каррас.
  Но долго держать позу великий каган пока еще не умел, степная простота победила изысканность.
  - Конечно, наши воины должны будут получить вознаграждение за риск, которому подвергнутся. - хохотнул Каррас. - Пусть они наполнят седельные сумы аваханским золотом и серебром!
  Да, истинные цели похода он тоже назвал. А то, что он говорил сначала - это не для ушей киммерийцев и разноплеменных гирканцев, это то, что он будет говорить аваханам. Каррас просто пробует эти слова на вкус.
  - Чтобы наше родство с Керимом было особенно прочным, мы так же приняли решение отдать ему в жены дочь нашу - Кару.
  Среди чинного собрания вдруг раздался какой-то звук, похожий на хрюканье. Военачальники переглядывались, пробовали заглянуть друг другу за спину, чтобы увидеть, что это за непотребство творится.
  А это, зажимая рот руками и смешно выпучив глаза, боролся с приступом хохота царевич Дагдамм. Он делал над собой невероятные усилия, чтобы придать лицу серьезное выражение, то тут же снова скисал от смеха, корчился, удерживая в себе рвущийся наружу хохот.
  Наконец смешливость превозмогла выдержку.
  - Кару! Он женит его на Каре! - прохрипел Дагдамм, и не в силах больше сдерживать себя, бросился к выходу, на ходу взревывая от неудержимого смеха.
  Суровые, жестокие люди, собравшиеся на совет великого кагана, неуверенно улыбались. И о чудо - улыбка коснулась даже губ самого Карраса Жестокого.
  Керим сидел, багровея от гнева и ужаса. Что же такого в Каре, если одно упоминание о ней вызвало такое веселье у мрачного Дагдамма и бездушного Карраса? Неужели она так стара и дурна и собой?
  На самом деле, дочь великого кагана, хоть и миновала пору цветущей юности, старухой конечно, не была. Ей было двадцать пять лет. Никто не назвал бы Кару красавицей, но внешность ее была броской и не обладай дочь Карраса столь неукротимым нравом, она была бы завидной невестой.
  Но Кара была дерзкой, горделивой до заносчивости, вздорной и отчаянно храброй. Она не была из тех женщин, что отчего-то вбили себе в голову быть воинами, но удали и переходящей в безрассудство отваги ей было не занимать.
  Однажды, когда Каре было примерно четырнадцать лет, отец взял ее на перекочевку по северным пределам своих владений. Когда он с остальными мужчинами был на большой охоте, в лагерь, который охраняли лишь полдюжины воинов, ворвались конокрады. Не зная, на чей стан они покусились, безумцы вмиг избавились от стражей, измолотив их дубинами, и украли табун в три десятка голов.
  Кара, которая словно не знала слова "страх", вскочила на не угнанную ими ввиду буйного нрава низкорослую лошаденку, и бросилась в погоню, потрясая копьем и угрожая преступникам именем своего грозного отца. Те сначала веселились, а потом, когда поняли, какой будет расплата за дерзость, отпустили табун, и Кара пригнала коней обратно к стоянке, где рвал и метал в не находящей выхода ярости отец.
  Великий каган сам не знал, стоит ему наградить Кару за такой подвиг, или выпороть за такую глупость, и он не сделал ни того, ни другого.
  Многие в стане киммирай считали, что по-настоящему, обычной отцовской любовью каган любит только свою непокорную дочь, тогда как сыновья для него уже в младенчестве стали скорее вопросом политики, чем плотью и кровью.
  Через год Кара забеременела и в положенный срок родила здорового крепкого ребенка, по виду - совершенного гирканца. Имени своего любовника она так и не назвала, и скрежещущему зубами от ярости Каррасу осталось смириться с этой выходкой любимицы.
  Тогда Каррас выдал дочь замуж за молодого воина из своих названных. Тот был как будто рад такому повороту событий, и Кара как будто тоже смирилась с замужеством. Но она не смогла смириться с тем, что у мужа еще несколько женщин, с которыми он тоже делит ложе. И потому однажды, когда супруг в изрядном подпитии пришел в ее шатер, Кара приласкала его тяжелой палицей. Бесчувственного мужа она связала и обещала начисто оскопить, отрезав ятры и уд. Для начала Кара отрезала ему только волосы, которые по киммерийским обычаям мужчины носили длинными, а лысую голову считали признаком раба.
  Бедняга лягнул ее в живот, пока Кара переводила дыхание, каким-то чудом распутал ноги, и как был без штанов, со связанными руками бросился искать спасения в бегстве.
  Так он и бежал между шатрами, пока на его крики не сбежались люди.
  Веселье их было таким заразительным, что ему поддался даже сам униженный муж. А обычно угрюмый Каррас, большинство законов которого заканчивались словами "тому смерть" расхохотался самым отчаянным образом.
  Опозоренный супруг Кары вскоре погиб в какой-то пустяковой стычке, потому что старался доказать товарищам свою мужественность. А Кара вернулась в отчий дом.
  Через какое-то время Каррас снова выдал ее замуж за степенного немолодого человека - своего судью на землях баруласов. Но Кара от нового мужа сбежала, угнав трех коней. Причиной бегства она называла невыносимую скуку.
  Тогда Каррас захотел выдать Кару за своего телохранителя Одхана, но говорят, грозный боец по-гиркански пал перед повелителем в ноги, и просил освободить его от такой чести.
  Карраса это скорее насмешило, чем разозлило, и с тех пор Кара жила незамужней, что не помешало ей родить еще ребенка - снова сына, но в этот раз скорее киммерийца.
  Целыми днями она охотилась в степи на всякую дичь, в остальное время выезжала лошадей, на всяком празднестве выигрывала все борцовские схватки среди женщин, ходила, как отец, не выпуская из рук плети, в общем, вела жизнь праздную и буйную.
  На этой Каре великий каган и вздумал женить утонченного, гордящегося своей цивилизованностью, огнепоклонника Керима.
  Неудивительно, что Дагдамм буквально взорвался смехом, да и более сдержанные люди посмеивались.
  Керим, униженный этим смехом, злобно смотрел по сторонам.
  Лицо Карраса вдруг сделалось серьезным. Он заметил вызов в поведении Керима. Этот тонкошеий не может смеяться над его дочерью!
  - Мы приняли решение, и оно не изменится. Великий каган двух слов не говорит. - проскрипел Каррас, испепеляющим взглядом впившись в заносчиво поднятое лицо юного авахана. И Керим опустил глаза. В этом шатре веселятся только киммерийцы - владыки Степи. А его участь - повиновение.
  Этими словами Каррас оборвал краткое веселье, и заговорил о будущем походе.
  - Мы приняли решение, и выступаем в поход завтра же. Войско отдохнуло и начало скучать. Давно мечи наших воинов не пили крови!
  Очень быстро и не тратя время на церемонии, обсудили все действительно важные дела. Состояние боевых лошадей, обозных телег, количество раненых в рядах воинов. Сейчас войско Карраса стояло в благоприятных местах. Реки давали достаточно воды, травы хватало для прокорма огромных табунов. Но впереди начинались много более засушливые и суровые земли, за которыми только и открывалась дорога на сказочный Афгулистан.
  Каррас несколько раз ходил туда с небольшими набегами, но никогда не ставил целью вторгнуться в самое сердце державы аваханов.
  В лагере несколько дней томились посланники от пограничных племен. То были "бородатые" гирканцы, люди южной крови, больше похожие на аваханов, если вовсе не на вендийцев. Образ жизни они вели полукочевой, потому не могли при первой же опасности скрыться в бескрайней степи. Именно дахов, парнов, хонитов, которых вечно терзали набегами злобные степные племена. Их то облагал данью эмир из Гхора, то грабил киммерийский каган. Сейчас их обязали поставлять воинству пропитание. Так же Каррас взял с собой больше двух тысяч бородатых воинов. Это были не слабые, не трусливые люди. Если им так часто приходилось выступать жертвами нападений, то лишь из-за неудачного расположения их земель на перекрестке миров.
  Каррас смотрел на рослых, сильных коней, запряженных в боевые колесницы, на воинов в доспехах, на их хорошее вооружение, и подумал, что если они помогут в разгроме Афгулистана, то надо будет натравить на них степняков Керея и Башкурта. Никогда нельзя давать ни одному из племени усилиться.
  Ему с огромными сожалениями пришлось оставить в стране хонитов обоз с трофеями, часть лошадиных табунов, почти все телеги. Дальше начинались Мертвые Земли, пустынная местность, преодолеть которую можно было только налегке. Потому все самое необходимое сгрузили на верблюдов, отнятых у гирканцев. Колеса не пройдут по сыпучим пескам и по каменному крошеву.
  С обозом он оставил и своих раненых. Каррасу пришлось оставить три сотни киммерийских воинов для охраны обозов и для удержания в покорности племен приграничья. Три сотни мало, но каждый меч нужен был в походе на Гхор. Командовать этим охранительным отрядом Каррас поставил Гварна, который чуть ли не плакал от досады, что не идет за славой и добычей в поход на Афгулистан.
  В обозе он оставил и свою последнюю наложницу, дочь Керея. Та даже расплакалась, прощаясь с повелителем, но Каррасу она уже надоела, и он решил отдать ее Гварну.
  Гварн был из безоглядно верных людей, таких только и можно оставить у себя за спиной. Пленников продали в рабство, и вереницы скованных за шею людей потянулись в сторону все еще живых городов Старого Иранистана. Тех, кто не оправился от ран или заболел, тут же убивали, бросая в овраги.
  Каррас освободил от этой участи только старого Абдулбаки, которого подарил хану пархов, как ценного советника.
  Он разделил Фелана и Перта, одного приставив к Керей-хану, другого к хану пархов Бехрузу. Пяти сотен киммерийцев хватит, чтобы напоминали каждому из них, кому они служат. Кому служат Фелан и Перт - этот вопрос Каррас оставил на потом. Со своеволием Озерного Края он покончит после.
  Проводники, часто те же самые, что показывали дорогу аваханам, когда они шли в Степь, теперь вели войско Карраса к границам Мертвых Земель. Каррас день ото дня мрачнел и ожесточался.
  Дагдамма он утвердил в его власти над баруласами и аваханами. Собственно, киммерийцев у царевича было в подчинении ничтожно мало, только его ближняя дружина. Баруласы подняли на белом войлоке Улуг-Бугу, который тут же присягнул Дагдамму.
  Чтобы у аваханов было меньше соблазна взбунтоваться и перейти на сторону соплеменников, Каррас не только дробил их на части. Он приказал им участвовать в убийствах сородичей, который отказались принять присягу.
  Впереди блеснули воды последней на многие дни пути, реки.
  Проводники из кюртов указывали лучшие места для перехода, лучшие тропы на Афгулистан, но Каррас приказал идти дальше, вдоль русла реки, которая все мелела и мелела, пока вовсе не начала исчезать в песках.
  - Если вы знаете эти лучшие тропы, то и аваханы знают их, и будут нас там ждать. Мы обойдем эти лучшие тропы и выйдем к их границам там, где нас не ожидают.
  В том, что новый эмир знает о готовящемся вторжении из Степи, и готовится обороняться, Каррас не сомневался.
  Наконец река впала в водоем, который даже озером нельзя было назвать, настолько мелким он был и мутным. Скорее большая лужа, с топкими берегами, поросшими осокой и камышом. Но к этой большой луже собирались на водопой все звери с округи.
  Последняя большая вода перед Мертвыми Землями.
  
  
  
  XXIII. Через пески.
  
  Войско Карраса двинулось через пески. Перед выступлением три дня простояли на берегах мелкого озера. Вдоволь поили лошадей, запасали воду в бурдюки и баклаги.
  Уходя, войско оставило за собой пятно грязи, люди, лошади и верблюды выпили всю воду, черпали со дна с песком и илом, порой попадались крошечные рыбешки или лягушки. Не скоро теперь река, сама к концу лета пересыхающая, сумеет наполнить водоем.
   Человек может продержаться без воды совсем недолго, а на таком солнце - едва ли больше одного дня. Даже верблюды, сотворенные специально для выживания в пустыне, и те предпочитают обходить Мертвые Земли.
  Там даже для них нет пищи и воды.
  Там, среди каменного крошева и песчаных барханов, могут жить лишь змеи, скорпионы, да ящерицы. Но и они на день прячутся от испепеляющих лучей Солнца в песок, в норы, в трещины в скалах. Иногда в раскаленном, текущем от жары воздухе пронесутся вдали стайки пугливых джейранов, но они далеко не заходят в глубь Мертвых Земель.
  Когда-то здесь вершилась судьба киммерийцев и всей Степи. Именно здесь, на краю Мертвых Земель, отец Карраса настиг и разгромил бегущих от него оюзов. Отыскав несколько курганов, оставленных предками, киммерийцы принесли на их вершинах жертвы - зарезали коней, пролили их кровь, молоко и кумыс. Кроме коней принесли в жертву нескольких вздумавших роптать аваханов, которые замыслили побег, чтобы предупредить соплеменников.
  Умилостивив предков, великий каган приказал выступать вперед без малейшего промедления. Выступили в путь вечером и шли всю ночь. Шли и утро, пока Солнце не набрало полную силу. Остановились лагерем вблизи скальной гряды. Там среди валунов искали себе прибежище от зноя, ставили легкие шатры или просто растягивали на древках копий кусок ткани, лишь бы спрятаться от палящих солнечных лучей.
  Впереди шли налегке небольшие отряды в три-четыре всадника, потом возвращались и указывали дорогу.
  Войско разделилось на четыре части и каждый отряд шел своей тропой. Иначе было нельзя, не хватило бы воды в источниках и колодцах. Она была теплая и солоноватая, но для питья все же пригодна. Воины, наломав высохшего на солнце кустарника, на небольших костерках заваривали ягоды или травы. Пустая вода, особенно выпитая в изобилии, тут же бросала в пот, человек только отдувался, да отирал голову, но вскоре снова начинал страдать от жажды - пуще прежнего. А горячий чай, хотя и дико казалось пить его среди раскаленных солнцем камней, жажду утолял много лучше. Лошадей поили, обделяя порой себя. Верблюды ревели, требуя пропустить их к воде, но для них время пить еще не пришло.
  Фелан и Перт, никогда не бывавшие так далеко на Востоке и никогда не воевавшие в пустынях, сочли переход слишком опасным, слишком трудным. Они говорили что-то еще, но Каррас их не слушал. Сейчас была война, а на войне у великого кагана - абсолютная власть.
  Каррас ехал в середине своего каравана. Доспехов на нем не было, голову он обмотал светлой тряпицей. Вся армия двигалась как будто в тишине. Люди мало говорили, и почти всегда тихими голосами, будто боялись побеспокоить кого-то или что-то, скрывавшееся в песчаниках.
  На четвертый день начали погибать лошади, которым требовалось много больше жидкости, чем могли дать колодцы. Люди на глазах худели, становились все суше и жестче, кожа их темнела и темнели их мысли.
  На пятый день передовые разъезды увидели горную цепь на юго-востоке.
  Только вечером того дня киммерийцы и их союзники ступили в предгорья.
  Здесь начинался другой мир - горы шумели лесом, поля зеленели сочной травой, а Солнце, которое в Мертвых Землях прожигало до костей, как будто умеряло свою ярость.
  С высокогорья налетал прохладный, приятный ветерок. Вдали виднелись снежные шапки на вершинах самых могучих гор.
  С гор текли реки, которые впадали в озера, и эти озера дарили жизнь предгорьям.
  Каррас громко возблагодарил богов за то, что они позволили ему пересечь Мертвые Земли. Пока люди ликуя, поили отощавших коней чистой озерной водой, он собрал совет. Войско собиралось в единый лагерь. Каждый военачальник доложил ему о потерял в людях и лошадях. Людей погибло мало - трое пали жертвой ярости Солнца, один провалился в пещеру, падая с высоты разбился насмерть, судьба полудюжины была не ясна - они отстали и заблудились во время ночных переходов. С лошадьми было хуже - чуть ли не половина едва держались на ногах, несколько десятков пали, многие были больны. Нужно было время, чтобы восстановить силы скакунов, откормить их на зеленых склонах гор.
  Каррас скрежетал зубами. Опять время! Опять ждать.
  Киммерийцы и их союзники рассыпалась по предгорьям, выставили охранительные посты и предавались отдыху.
  Каррас не отдыхал. Он приказал Дагдамму отобрать две сотни воинов на самых сильных лошадях, и отправить их в разные стороны - на разведку. Они вышли к границам страны аваханов, но эти земли как будто не стерегли - слишком уж далеко от обычных путей прошло киммерийское войско.
  Каррас все время похода, а особенно пристально сегодня, смотрел на Керима. Как тот поведет себя в близости родной земли?
  Он знал, что авахан ненавидит его и весь Каганат. Но быть может, жажда власти, которую он так умело разжигал в груди юного огнепоклонника, победит любовь к погибшему отцу и сентиментальную любовь к родной земле?
  Керим тосковал по Афгулистану.
  Во время пути Каррас вел себя с ним покровительственно и вежливо. Как будто это немного умерило бушевавшую в Кериме ненависть. Каррас не мог понять причин этой ненависти. Да, он убил отца юноши, но эмир едва помнил имя сына и тот служил в его гвардии простым всадником. Да, он уничтожил аваханскую армию, но разве не участь воина погибать за своего господина? Неужели Керим не понимает, что он счастливец, избранник судьбы - он уходил их Гхора рядовым всадником, а возвращается претендентом на престол своего отца?
  Однажды, после очередного разговора за чашей кумыса, Керим обратился к Каррасу.
  - Великий каган, названный отец, ответь мне на один лишь вопрос.
  - Спрашивай. - милостиво разрешил Каррас.
  - Почему твой родной сын не с нами сейчас?
  - Потому что он ведет другой отряд, и ты знаешь это. - сказал Каррас таким тоном, что Керим понял - дальнейшие вопросы опасны.
  Через день вернулись разведчики. С собой они везли сведенья и длиннобородые головы убитых аваханов.
  - Мы вышли к землям, которыми правит мелик Абулсаид. - доложил Дагдамм. - за горами начинается подвластная ему часть страны. Примерно сотня миль благодатной долины. Потом горные кручи и сразу за ними открывается дорога на Гхор.
  - Керим. - повернулся к своему пленнику Каррас. - Расскажи об Абулсаиде.
  - Истово верующий человек, настоящий сын Ормузда. Храбрый воин, не раз сражался в войнах моего отца. Чадолюбив. Богат.
  - Он был верен твоему отцу?
  - Да, отец никогда не подвергал сомнению его преданность.
  - Может ли он стать нашим союзником?
  - Этого я не знаю.
  - Значит, это надо узнать. Пиши письмо Абулсаиду. Зря ты, Дагдамм, зарезал этих людей - указал Каррас на головы аваханов. - Не так вступают в земли союзников.
  - Они бросились на нас, потрясая пиками! - огрызнулся Дагдамма. - Я не знал, что теперь в ответ на нападение киммерийцы встречают врага хлебом и кумысом!
  Дагдамм посмотрел на Керима с ненавистью. "Аваханский ублюдок! - говорилось в этом взгляде. - теперь ты стал любимцем моего отца?!".
  - Я думаю, если Абулсаид захочет поддержать меня в борьбе за трон, то мы сумеем уладить это дело миром. Надо будет подарить ему что-то. - подал голос Керим.
  - Что? - спросил Дагдамм. - Мою голову?
   - Ни о чем подобном речь не идет. Абулсаид - страстный охотник. Подари ему своих соколов.
  - Моих соколов?!
  Дагдамм любил своих соколов до того, что взял их с собой на войну. В обычные дни грозных птиц, с завязанными глазами везли в обозе. Особый раб заботился о них, чистил и следил за здоровьем, но никогда не кормил. Только Дагдамм кормил их. Птиц он поймал сам, причем они были уже взрослыми, а не слетками. Дагдамм кормил их с рук, гладил, давал им ласковые имена, в том смысле, как он мог понимать ласку. Во время длинных переходов царевич иногда отрывался от основного воинства, чтобы поохотиться. Из трех птиц он больше всего любил беркута, пойманного им на северных границах года три назад.
  - Если это поможет нам найти союзника среди аваханской знати, ты подаришь Абулсаиду и своих соколов и своих жен.
  - О, вот жен я подарю легко! - с поддельным усердием воскликнул Дагдамм, кривляясь, изображая верноподданнический поклон.
  - Прекрати вести себя как юнец! - повысил голос Каррас.
  Керим своим изысканным почерком написал витиевато-вежливое письмо Абулсаиду, которое заканчивалось намеком на возможную страшную расправу над ним и его семьей. Дагдамм, ругаясь на чем стоит свет, принес клетку в которой сидел чудовищно огромный, едва ли не с гуся, беркут. Казалось, сейчас свирепый киммерийский царевич, способный голыми руками убить человека за непочтительность, заплачет словно ребенок, у которого отнимают игрушку.
  Письмо и беркута Абулсаиду повез один из воинов Керима.
  Он исчез на три дня, но на четвертый день прибыл вместе с небольшим посольством. Возглавлял посольство молодой мужчина, только-только начавший отпускать положенную правоверному бороду. Это был сын Абулсаида - Назим. В тех же цветистых, обходительных выражениях, которыми Керим писал Абулсаиду, сын мелика поприветствовал на землях отца дорогих гостей. Великого кагана Карраса, да правит он девяносто девять лет, и законного эмира всего Афгулистана - Керима, сына Сарбуланда.
  Абулсаид обещал выступил полноценным союзником в походе за возвращение Кериму отцовского трона, подло захваченного узурпатором Бузахуром.
  Опасаясь ловушки, Каррас предложил Назиму остаться у него в гостях, разделить скудную походную трапезу. Посланниками к Абулсаиду он отправил Фелана и Дагдамма. Первый должен представлять из себя почтенного главу рода - аваханы, как и кочевники высоко ценили уважение к старшим. Дагдамм же должен был стать глазами и ушами отца.
  Они вернулись скоро. Два дня, проведенные в крепости Абулсаида, прошли в основном за пирушками. Дагдамм подарил мелику еще двух ловчих птиц, а затем, чтобы уж наверняка - обученного присматривать за ними раба. Раб плакал и целовал сапог царевича, но тот был неумолим. Длиннобородый Абулсаид немало веселился, наблюдая за этой сценой. Со слов Дагдамма выходило, что это смешливый, тучный человек легкого нрава, с каштановой бородой, которая составляет его величайшую гордость. Каррас ни на миг в это не поверил. Слабые разумом и духом не остаются правителями подолгу, даже если и наследуют власть от отцов. Обычно всегда находится кто-то более умный и жестокий, убирающий со своего пути глупого и слабого властителя. Абулсаид правит уже двадцать лет - сказал Керим. Значит каким бы легким ни казался его нрав, он не таков.
  Сам Каррас встретился с Абулсаидом позже, уже когда его войско вступило в земли мелика. У толстяка оказался змеиный ум. Но по каким-то соображениям он в самом деле решил поддержать Керима в борьбе за трон. Или он за что-то ненавидел Бузахура, или им двигали другие мотивы, столь скрытые, что и сам мелик не осознавал их в полной мере.
  Получая от нового союзника всяческое вспомоществование (стада скота для людей, сено и зерно для лошадей, несколько табунов тонконогих аваханских коней), войско Карраса быстро миновало гостеприимную долину. Уже на горных перевалах к ним присоединился почти тысячный отряд воинов Абулсаида, возглавляемых его младшим сыном Тавузом.
  Каррас принял эту помощь, но опасался, что если в его воинство вольется еще больше огнепоклонников, то не он пойдет завоевывать Гхор, а аваханы начнут воевать за трон его руками. Потому в первом же бою он послал Тавуза вперед, под ливни стрел, которые обрушил на врага эмир Бузахур.
  Они рвались наверх, по склону пологого холма к ставке эмира, и с каждым шагом их становилось все меньше и меньше. Аваханы убивали аваханов, кровь потоками лилась на дно оврага. Ломая себе шеи и сминая мечущихся во все стороны людей, катились вниз раненые, истошно визжащие кони. Тавуз в той битве пал, отряд его был обескровлен, но зато оставшиеся в живых влились в ряды воинов, подчиненных Кериму - законному эмиру Афгулистана.
  Киммерийцы на своих могучих степных конях обогнули подножие холма, зашли воинам узурпатора в тыл и закидали их стрелами, прежде, чем пойти на таранный удар.
  Теперь у Абулсаида не было пути назад, не было возможности остановиться. Он выступил на стороне Керима и теперь должен был драться за трон для Керима. Он послал новых людей и новые табуны лошадей.
  С высокогорных равнин спустились, чтобы обагрить мечи кровью и наполнить седельные сумы богатой добычей, чистокровные горцы-афгалы, в которых не было вендийской крови. Они лишь склоняли головы перед военной силой Гхора, но жителей долин всегда считали чужаками и захватчиками. Это были дикие, жестокие люди, больше похожие на самих киммерийцев, чем на аваханов из долин. Их мелик - одноглазый, горбоносый великан Гулям, легко встал на колени перед Каррасом, потому что знал - это ни к чему его не обяжет.
  Киммерийский каган никогда не завоюет высокогорные плато, на которых веками жили и сражались афгалы.
  Разгромив Бузахура в первой же битве, Каррас преследовал бегущего узурпатора.
  Если села и города соглашались открыть ворота и присягнуть эмиру Кериму, то их щадили, и уходили, взяв только выкуп. Если селения сопротивлялись, то следовал короткий и кровавый штурм, после которого на улицы городок врывались обезумевшие от ярости степняки и горцы, и начиналась резня.
  Бузахур не успел еще утвердить свою власть по-настоящему, а его бегство с поля боя и вовсе отвратило от эмира как правителей областей, так и простолюдинов.
  К Гхору Каррас подошел во главе вдвое большего воинства чем то, с которым он пересекал Мертвые Земли.
  Но Гхор, каменный город, расположенный на возвышенности, сдаваться не собирался. Бузахур сумел сплотить вокруг себя городскую знать и жителей. С юга к нему должны были подойти воины из племени, к которому принадлежала мать узурпатора. Совершенные вендийцы обликом, они и вооружены были по-вендийски.
  На деньги из все еще не опустошенной казны, Бузахур нанял в северной Вендии еще около трех тысяч мечей.
  В Гхоре точили оружие, готовили камни, чтобы сыпать их на головы атакующим, укрепляли ворота и стены. У защитников была надежда и на крепость стен, и на скорый приход союзников.
  Многоплеменное воинство Карраса обложило город со всех сторон, и на многие мили вокруг горели огни лагеря. Каррас приказал тогда каждому воину разжечь два костра, чтобы создавалась видимость неисчислимого множества. А утром, когда туман спустился с гор, и укрыл собой долину, в этом тумане защитники Гхора могли различить только какое-то непонятное им движение, лошадиный храп и глухо переговаривающиеся голоса.
  Когда взошло Солнце, долина была пуста - все осаждающие ушли.
  Самые простодушные ликовали, приписывая исчезновение варваров вмешательству Ормузда Светоносного, более умудренные сразу заподозрили воинскую хитрость, не зная только, в чем она заключается.
  
  XXIV. Падение Гхора.
  
  Все было просто настолько, что не было даже настоящей хитростью. Получив сообщения о скором подходе вендийцев и родичей Бузахура, Каррас решил встретить их боем. Потому так спешно покинули стан его воины.
  Союзников Бузахура заперли в ущелье и закидали стрелами и копьями. В живых осталось едва ли больше полусотни и тех и других. Немногочисленных пленных забили в деревянные канги и в железные кандалы. Для будущих тризн потребуется много жертв, потому что как ни был внезапен удар из Степи, каждая стычка отнимала жизни киммерийцев. Кровь воинов других племен не волновала Карраса. Но священная кровь Старой Киммерии не должна литься слишком широкой рекой - в киммерийцах опора его власти.
  Потому первыми в бой шли аваханы и афгалы, пришедшие с севера гирканцы и кюрты. На коренные земли Каганата скакали уже гонцы, требуя еще подкреплений, еще две тысячи копий. Адару придется потрудиться, чтобы собрать и снарядить такую армию, но он должен справиться.
  Уничтожив вендийцев, Каррас совершил рейд по округе. Жителей сел и малых городков выгоняли из домов, вытаскивали из убежищ. Упорствовавших избивали, тех, кто дрался всерьез - резали на месте.
  Потом Каррас начал готовить настоящий штурм города. В лесах на склонах гор застучали сотни топоров. У местных жителей отбирали все пригодные телеги, дома их часто раскатывали, чтобы забрать бревна и балки, которые тут же использовали для сооружения осадных орудий.
  Киммерийцы сами не умели мастерить камнеметы, но более простые сооружения вроде осадных телег и башен возводили без труда.
  На телеги ставили большие щиты. Самые мощные повозки укрепляли дополнительно, ставили на них небольшие башни.
  Глинобитные стены Гхора невысоки - обычно в два, в некоторых местах в три человеческих роста, так что не надо быть великими мастерами, чтобы построить лестницу, способную дотянуться до их верхушки.
  В больших котлах забулькало странное варево, которое осторожно переливали в глиняные горшки.
  Воины Карраса целыми днями работали, даже сам каган и его военачальники не гнушались тяжелого труда. Но самая большая тяжесть, конечно же, легла на плечи пленных, которые под бичами надсмотрщиков целыми днями таскали бревна и камни.
  За всеми этими приготовлениями осажденные могли только смотреть со стен. Они еще не знали, что степняки уничтожили шедших к ним на подмогу южан, и еще надеялись, что в спину киммерийцам ударят прославленные меченосцы Вендии.
  Не прошло и десяти дней с момента исчезновения Карраса и его войска, как оно вновь возникло под стенами Гхора. В этот раз увеличившись почти втрое. Перед собой гордые степняки гнали толпу испуганных, измученных людей. То были аваханы, взятые ими в плен.
  Каррас не ставил этих людей себе на службу, не давал им десятников, не требовал присяги. Ему не нужно было столько воинов-аваханов. Пленных, среди которых были и старики, и дети, и слабосильные, и убогие, не делая различий между ними, гнали вперед. Гнали на стены Гхора.
  Они пробовали бежать, на бегущих били стрелами не знающие промаха степные всадники. Тех, кто не успел уйти далеко, ловили арканами, тащили по земле, заставляли встать и снова сбивали с ног.
  Рослые киммерийцы, с ног до головы, покрытые пылью и кровью, длинными плетьми, как скот, гнали вперед стонущих от ужаса и мучений людей.
  В ночь перед выступлением на Гхор, Каррас говорил со своими военачальниками. Дагдамм молчал, не возражал и не поддерживал отца. Самое удивительное, что он увидел - Фелан, Перт и даже шрамолицый Гварн посмели возражать кагану, осуждали его замысел. Больше всех бушевал Перт, все время взывавший к памяти отца Карраса, великого Конана.
  - В такой победе не будет чести! - несколько раз воскликнул похожий на волка вождь киммерийцев Озерного Края.
  - Зато это будет победа, ради которой прольется мало киммерийской крови! - отвечал Каррас.
  - Твой отец никогда не поступил бы так! - стоял на своем Перт.
  - О да, мой отец поступил бы иначе. На белом коне выехал бы он под стены Гхора и предложил бы узурпатору Бузахуру решить все поединком. Но я не мой отец, я знаю, что ответит мне Бузахур. Я обращусь со словами к жителям Гхора, но не к человеку, беззаконно занявшему трон, который принадлежит нашему сыну Кериму!
  В голосе Карраса звучала странная убежденность в своих словах.
  - И все же такой способ ведения войны противен законам чести. - не хотел уступать Перт. - Так овевать - оскорблять богов!
  - Богов? Оскорблять богов? Ты думаешь, уважаемый дядя, что если бы Бузахур не прогневал богов своими преступлениями, то боги позволили бы мне одержать над ним победу?
  Перт не нашелся что ответить.
  Дагдамм отметил что в речах отца, который обычно не считал, что свою волю надо обосновывать опорой на божественные послания, в последнее время слишком часто стали упоминаться боги. Стареет и ищет опоры в вере? Или это что-то другое?
  Сам Дагдам не жалел согнанных аваханов. Но не жалел в силу привычки, в силу воспитанного в себе жестокосердия. А Каррас нашел обоснования своей жестокости в воле Неба. Это разные вещи.
  Жестокость замысла Карраса была такой, что превышала все виденное закаленными воинами Ормузда. У его союзников-аваханов, вольных и невольных, сердце обливалось кровью при виде страданий единоверцев и соплеменников. Но чтобы они не подняли бунт, не бросили на выручку несчастным, среди которых были, быть может, их родственники, Каррас в тыл аваханам поставил безжалостных афгалов во главе с одноглазым Гулямом. Гулям и его воины нарочно на виду у аваханов точили сабли, чтобы показать аваханам, что будет, если они ослушаются приказа великого кагана.
  В облаке пыли катилась на Гхор человеческая волна, впереди которой шли безоружные пленники.
  Лишь у самых стен, на расстоянии полета стрелы, взревели трубы, и остановилась толпа.
  Каррас на злобном, грызущем удила жеребце выехал вперед. Вскоре к нему присоединился Керим, а потом и Дагдамм. С ними был священник из храма Ормузда, человек с необыкновенно зычным и благозвучным голосом. Каррас, конечно, и сам умел перекричать бурю, но языком аваханов почти не владел. К тому же Керим убедил его, что слова из уст священника вернее достигнут сердец горожан.
  - Люди Гхора! - провозгласил Каррас. - Знайте, что я воюю не с вами, не с народом аваханов, а с узурпатором Бузахуром, который незаконно захватил трон, который по праву принадлежит моему названному сыну, Кериму. - Каррас простер могучую руку в сторону Керима, который был одет в свои лучшие доспехи, поверх которых накинул шитый золото плащ и смотрелся просто великолепно. В сравнении с ним царь степных варваров казался бедным, одетым не лучше простого лучника. Зато в коренастой фигуре степняка чувствовалась сила, которой статному Кериму, пожалуй, недоставало. И речь шла не о телесной силе. Каррас вел себя как прирожденный властелин. Керим - как почтительный сын. - Отдайте мне головы Бузахура и его семьи, примите власть моего названного сына, и не прольется больше ни одной капли крови. В этом я клянусь Вечным Синим Небом. Знайте, люди Гхора, что великий каган двух слов не говорит.
  По рядом столпившихся на стенах воинов прокатился ропот. Они не приняли на веру каждое слово Карраса. Но поверить ему был соблазн. Никто не хотел умирать в проигранной битве.
  Но в ответ Каррас услышал звонкий голос эмира Бузахура. Бузахур сам поднялся на стену, высокий и стройный, темнолицый, с большими черными глазами, похожий на вендийца.
  - Эй, варварский царек, возомнивший себя сильнее избранного Ормуздом эмира Афгулистана! Вот тебе мое предложение. Уходи из-под стен Гхора, и уведи своих людей! И тогда я не убью тебя. А иначе у меня найдется стрела для каждого воина из твоей орды!
  В подтверждение своих слов Бузахур поднял тугой лук и пустил стрелу. Каррас припал к спине коня, и стрела не причинила ему никакого вреда, но вонзилась в бок коня, на котором восседал священник. Конь встал на дыбы и сбросил седока.
  Кто-то засмеялся, кто-то в ужасе ахнул. Керим пустыми глазами посмотрел на закаменевшее лицо киммерийского кагана.
  - Сын. - обратился он к Дагдамму, а не к Кериму. - пусть начнется приступ.
  Дагдамм ударил коня пятками, и с гиком поскакал назад, на ходу выкрикивая команды.
  Киммерийцы подняли бичи и обрушили их на спины пленных аваханов.
  Приступ начался.
  Стеная от ужаса, вперед хлынули пленные аваханы. Оружия им никто не дал, но они несли с собой мешки с песком, вязанки хвороста, еще какие-то громоздкие вещи. Это были не щиты для самих пленников. Да, пучки прутьев могли защитить от стрел, но надо было дойти с ними до сухого рва, опоясывавшего город, и бросить туда.
  Если несчастный успевал сделать это, не будучи пронзенным стрелой, то ему руки давали следующий тюк или мешок. Они гибли один за другим, но смерть от киммерийского меча была ближе, чем смерть от летящей со стороны крепости стрелы, и люди вновь и вновь бросались ко рву.
  Со стен полетели стрелы, а когда они подошли ближе, то и копья. У некоторых защитников города рука дрожала, когда они направляли свои луки на толпу из селян, женщин, детей и стариков. Потому их луки били мимо или слишком слабо.
  Но другие стрелки, зная, что за спинами безоружных горячат коней степные варвары, приказывали милосердию молчать.
  Люди падали, пронзенные стрелами, сбивали друг друга с ног, истошно кричали и рыдали, умоляли не стрелять в них. Некоторые лучники на стенах тоже плакали, когда спускали тетиву. Податься назад было нельзя. Тех, кто пробовал так сделать, без жалости рубили страшные киммерийские всадники. Тех, кто сумел отбежать в сторону, били стрелами.
  Кровь лилась потоками.
  Некоторых людей в осадной толпе охватило странное ожесточение. Они возненавидели людей на стенах Гхора сильнее, чем киммерийцев с бичами. И кое-кто уже требовал, чтобы ему дали оружие, отомстить этим трусам в крепости.
  Лицо эмира Бузахура перекосило от злобы и душевной муки. Он был воином и убил многих на поле боя. И многих он погубил в борьбе за власть. Но то, что творилось под стенами города, было ужасно. О такой жестокости он прежде только слышал, но сам никогда не применял такой способ ведения войны.
  Нельзя было взять Гхор силами только безоружных пленников, но они приняли на себя первый удар, в их телах остались сотни стрел, которые иначе поразили бы нападавших степняков.
  К полудню Каррас позволил обескровленным людям отступить. Они бессильно валились на землю, израненные, истерзанные ужасом.
  Кто-то пытался хоть сейчас сбежать к лесу, спастись в долине реки. Кто-то, уже на все махнув рукой, оставался недвижим.
  К седлу Керима бросился бородатый мужчина с безумными глазами.
  - Эмир Керим!!! - закричал он сорванным голосом. - Эмир Керим, дай мне меч! Я не хочу умирать как баран на бойне, дай мне меч, и я буду драться!
  Керим приказал дать человеку оружие, и тот, в самом деле, не бросился на него, или на стоявших вокруг степняков, а отошел к отряду верных "законному эмиру" аваханов.
  Милосердие наконец-то осенило собой душу Карраса, и он приказал распустить осадную толпу, хотя сначала хотел перебить всех до последнего. Но ему все же предстояло править этим краем, нельзя истреблять будущих подданных.
  Люди осадной толпы не лезли на стены, не дрались с защитниками крепости.
  Но они засыпали рвы. Под их прикрытием киммерийцам, гирканцам и воинам Керима удалось многое - они подтащили к самым стенам осадные лестницы и башни, переносные стены, сплетенные из тонких прутьев и обтянутые кожами. И теперь под защитой этих переносных стен, воины готовились к настоящей атаке. По ним стреляли из луков, но деревянные стены защищали неплохо.
  Потом вновь взвыли большие трубы, и армия осаждающих пошла на приступ. На город обрушился град стрел. Все защитники попрятались за щитами и стенами. И пока они искали спасения от жалящего железа, падавшего с неба, к стенам приставили лестницы, подкатили осадные башенки.
  А потом, издавая душераздирающие боевые кличи, наверх полезли воины Орды.
  В тесноте стало невозможно стрелять. Мечи зазвенели о мечи.
  Карабкающихся по шатким лестницам осаждающих сталкивали назад, били по головам мечами и топорами, спихивали вниз копьями. На головы им бросали камни и лили кипящее сало.
  Но место каждого упавшего, пронзенного, зарубленного, обваренного, занимали двое других.
  Во многих местах на крепостных стенах шла самая настоящая битва. Вниз падали отсеченные руки, вырванные из живота кишки, мозги из размозженных голов. Тяжелыми кулями валились бесчувственные тела.
  Никто не кричал гордых боевых кличей. Только истошный рев и визг рвался из глоток людей.
  Показалось, что ярость атакующих истощилась, захлебнулась в собственной крови, и они откатились назад, оттаскивая стенающих раненых.
  Но ревели трубы, и на смену им шла следующая волна.
  Каррас, руководивший битвой, наблюдая за ней с невысокого холма, приказывал посылать новые и новые сотни на смену отступившим.
  В первый день Гхор взять не удалось, хотя стены стали бурыми от засохшей на них крови.
  Утром следующего дня Каррас приказал стрелять по городу из одного единственного метательного орудия, которое собрали по его приказу воины "великого эмира Керима". В город полетели разбухшие от разложения чернобородые головы. Стало ясно, что помощи ждать неоткуда.
  Следом за головами вендийцев полетели и горшки с горючей смесью. Вспыхивавшие то там, то здесь, пожары засыпали песком, но все равно Гхор в нескольких местах загорелся. Прокаленное солнцем дерево и ткань, их которых состояли в основном дома, вспыхивали от любой искры.
  Весь день прошел в перестрелках, и переговорах. Бузахур утратил вчерашнее высокомерие и как будто постарел на двадцать лет за одну ночь.
  Каррас от имени великого эмира Керима требовал сдачи. Но Бузахур хотя и видел, что обречен, отказывался признать это. Ждать он мог только чуда, о чем молились во всех храмах умирающего Гхора.
  Ночью головорезы-афгалы пробрались в крепость по веревочным лестницам, перерезали стражу и открыли главные ворота. Там закипел бой, продолжавшийся до полудня. Наконец, когда Солнце стояло в зените, защитники дрогнули.
  В город ворвались степняки и их союзники. Бузахур с его верными стражниками продержался еще день, обороняя дворец, а в остальном Гхоре уже бесчинствовали захватчики. Жителей грабили, убивали для развлечения, насиловали и калечили.
  Люди искали спасения в храмах, но их настигали и там, их резали прямо у священных огней, у жертвенников Ормузда.
  Бузахур еще пускал стрелы с крыши своего дворца, еще кричал бессмысленные оскорбления врагам, но все было кончено для него и всего города.
  Наконец, орудуя огромными топорами, Дагдамм и Вейлан, которых прикрывали щитами и телами три дюжины верных людей, прорубили ворота из многовекового дерева.
  Сам великий каган, который во время битвы за город не разу не скрестил меч с противником, сейчас выхватил тяжелый кривой клинок, и, прикрывая сердце круглым щитом, бросился в самую свалку.
  Вендийские родичи Бузахура считались великими мастерами меча, но они слишком устали и дух их был сломлен. Каррас, его сын и их телохранители расправились с дюжиной бородатых воинов в одно мгновение. Кидерн разочарованно сплюнул на изразцовый пол.
  Каррас с окровавленным мечом вбежал в тронный зал Афгулистана. На троне сидел смуглолицый молодой человек, который показался могучему варвару тонкокостным и слабым. Это и был Бузахур. Он был мертв. Не желая попасть в руки врага, самозваный эмир сел на трон и вонзил тонкий кинжал в сердце. Вместе с ним ушли из жизни несколько человек в изящной одежде, должно быть какие-то придворные. Кроме Карраса в зале был только один живой человек. Это была молодая женщина, полногрудая, темноглазая, с черными волосами непомерной длины.
  - Кто ты? Жена самозванца? - спросил Каррас, надвигаясь на нее.
  Странно, но женщина поняла его исковерканный гирканский.
  - Была женой.
  - Пойдем. - Каррас схватил женщину за руку, потащил за собой.
  - Я сама пойду. - воскликнула она, но Каррасу не нужно было ее согласие. Он хотел слез, криков, мольбы о пощаде.
  В тронный зал вошел Дагдамм. Он был весь в крови, забрызган ею от макушки до пят.
  - Отец. - сказал он. - Дворец в наших руках.
  - Отлично. - хохотнул Каррас. Гхор пал к его ногам. Но сейчас ему нужен был не Гхор, а эта женщина с темными глазами. - Поставь снаружи стражу. Три дня город принадлежит войску.
  Дагдамм ухмыльнулся.
  - Иди и тоже отыщи себе кого-нибудь! - все еще вооруженной рукой Каррас указал на дверь.
  Он ушел, Каррас обернулся к своей пленнице. Она выглядела напуганной. Напуганной и возбужденной. Он ждал другого, но ее призывный взгляд так же распалял его, как плач и сопротивление других.
  - На колени. - сказал он, поднося окровавленное лезвие меча к пульсирующей на шее вене. - И может быть, я не отдам тебя воинам за дверью.
  
  XXV. Великий правитель.
  
  На следующий день Каррас приказал найти своего сына. Дагдамма отыскали в разгромленном доме, где он развлекался с молодой хозяйкой, когда ее супруг лежал на пороге с разбитой головой. Тут же валялся меч царевича. Если бы какой-то враг вздумал зарезать его в спину, то легко преуспел бы в этом. Но сопротивление было сломлено. Гхор пал и теперь принадлежал победителям. Всюду разъезжали пьяные киммерийские воины и их союзники. Они врывались в дома, отыскивали женщин и девушек, забирали их с собой. Потом, хохоча, раздевали несчастных донага и играли на них в кости, пока те рыдали от стыда и ужаса.
  Взглянув в налитые кровью глаза сына, Каррас понял, что тот пил без просыпу со вчерашнего дня.
  Но Дагдамм еще совсем молод и от природы крепок, так что должен выдержать еще день бражничества.
  - Сын мой, я велел отыскать тебя не просто так. Сегодня мы будем праздновать победу, будем пировать в доме аваханского бога.
  Сквозь пьяное отупение Дагдамм ощутил странное недовольство. Нельзя осквернять храмы, даже если это храмы чужих богов. Дом человека это одно, но дом бога?
  - Ормузд слабый бог, если не сумел защитить их от моего меча. - словно услышал мысли Дагдамма великий каган.
  Это было как будто верно, но в словах Карраса больше всего было гордыни. Каган, кажется, начинает считать себя неподсудным даже богам.
  Каррас праздновал свой триумф.
  Это была великая победа. Никогда прежде еще Гхор не был захвачен, никогда прежде Афгулистан не лежал под копытами завоевателей.
  Вечером в большой храм Ормузда на конях один за другим въехали Каррас, Дагдамм, Мерген-хан, Улуг-буга, Фелан, Перт и другие вожди. С ними были избранные, прославленные воины. Вокруг пылал в огне и бился в агонии Гхор, отданный войску на три дня.
  Вожди степняков пили черный кумыс и сладкие аваханские вина под сводами храма. Прислуживать себе они заставили самых знатных пленников и пленниц.
  В дар предкам и духам Земли и Неба были зарезаны несколько воинов-аваханов, несколько коней и быков. Тела людей бросили в яму, туши животных рубили и насаживали на вертела.
  Прямо на каменном полу разводили костры, изломав на них мебель и изорвав книги. Древними свитками, таившими в себе мудрость веков, вытирали вымазанные кровью и жиром жертвенных животных руки и лица.
  Хмелея, вожди варваров не только славословили своего повелителя, непобедимого Карраса, не только воздавали хвалы своим жестоким богам. Все чаще они говорили о будущих победах, о будущих походах, о будущей добыче.
  Раз пал могущественный Афгулистан, стоптанный степной конницей, значит и каменные города Старого Иранистана не так несокрушимы, как о них привыкли думать! Значит и дорога к сокровищам Вендии может быть проложена мечом!
  Гудящими голосами пели свои кровожадные песни вожди победителей.
  Каррас наслаждался праздником, как никто другой.
  Пирующие воины издевались над своими пленниками и пленницами. Особенно нравилось им гнать хлыстами людей, которые сами еще недавно повелевали жизнью и смертью своих подданных. Приближенных Бузахура и его родственников обратили в рабство.
  Каррасу подливала вино какая-то женщина, старавшаяся держаться по-прежнему гордо и с достоинством. Несколько раз ее сбивали с ног подножками и толчками. А потом Каррас повалил ее среди набросанных на пол подушек и шкур, и грубо взял у всех на виду.
  Воины неистово ревели от восторга и покатывались от хохота, пока Каррас терзал несчастную, вбивая ее спиной в пол.
  Старый лев еще не утратил страсти к женщинам.
  Он всегда брал женщин из тех племен, которые покорялись его власти.
  И всегда делал это жестоко.
  Сильных надо бить, гордых надо ломать.
  Каррас поднялся, поправляя одежду.
  У ног его рыдала униженная красавица.
  - Вина! - рыком потребовал великий каган.
  Ему поднесли чашу.
  - Слушайте, я расскажу вам старую историю, легенду о нашем великом предке, Конане Скитальце, который жил задолго до Катастрофы.
  Пирующие чуть притихли.
  - Рассказывали, что в юности Конан был рабом у некоего правителя. Но трудился он не с мотыгой, а с мечом в руке. Его расковывали перед боем, и заковывали обратно после победы. Он жил в яме и кормили объедками со стола. Однажды тот жестокий правитель призвал своих сыновей и спросил их...
  Все знали старую легенду, но все равно завороженно слушали.
  - Он спросил сыновей - что лучше всего в жизни?
  Некоторые, наизусть знавшие предание, шепотом повторяли слова за Каррасом.
  - Один из сыновей ответил: самое лучшее в жизни - это скакать по степи с соколом на руке, и слушать, как в волосах поет ветер. Но отец велел ему замолчать и спросил другого сына. И тот сын ответил - самое лучшее в жизни - весело пировать с добрыми друзьями. Но отец и ему велел замолчать. Тогда ответил из ямы покрытый кровью раб, наш пращур Конан. Вы помните, что он сказал?
  - Помним! Мы помним его слова!
  Хриплый голос Карраса звучал с невероятным внутренним напряжением. Он жил этой легендой, он был ее частью. Ведь в нем тоже текла частица крови древнего воина.
  - Самое лучшее в жизни - сокрушить врага, взять его жизнь, отнять его землю, сесть на его коня и слушать плач его женщин! - прорычал Каррас.
  - Сокрушить врага и слушать плач его женщин!
  Вторя громовым словам древнего предания, рыдала женщина у ног Карраса.
  Каррас схватил ее за волосы и заставил подняться. Теперь в глазах ее не было гордости.
  Каррас хохотал, когда она пошла прочь, спотыкаясь и стараясь запахнуться в разорванную одежду.
  А пир продолжался.
  Только через три дня Каррас начал наводить порядок. Кончился грабеж и бесцельное насилие. Добычу свозили ко дворцу, в котором обосновался Каррас. Справедливый раздел будет позже. Конечно, воины нагребли в поясные сумы всякую мелочь, но на это суровый правитель смотрел сквозь пальцы.
  Когда войско снова было в сборе, Каррас приказал Наранбатару, Фелану и Перту увести большую его часть в лагерь за пределы города. Он опасался, что в городе может начаться чума. К тому же кутежи и обилие добычи портят воинов.
  Сам Каррас остался в городе с пятью сотнями названных, и занял дворец эмира.
  Жители города привели в порядок большой храм, в котором недавно отмечали победу степные военачальники. Когда храм был вычищен и отмыт, священнослужитель, тот самый, под которым Бузахур убил коня, провозгласил Керима новым великим эмиром.
  Церемония вышла краткой и бедной, но на нее пригнали смотреть всех жителей Гхора, уцелевших во время резни. Керим выглядел самым несчастным человеком на свете, но перечить грозному Каррасу он больше не смел.
  Народ Гхора, напуганный чудовищным разгромом, который учинила Орда, и те представители аваханской знати, которые пережили битвы, вынуждены были склонить колени перед новым эмиром, хотя каждый понимал, кто на самом деле воцарился над Афгулистаном.
  Эмир теперь сидел на прекрасном отцовском троне, но справа от этого изящного сооружения наскоро возвели из дерева огромный помост, который нависал над троном наместников Ормузда подобно тому, как скала нависает над долиной.
  Помост накрыли толстыми коврами, шитой серебром и золотом парчой и другими дорогими тканями. Каррас сверху всей этой роскоши бросил львиную шкуру и возлежал на ней. Вокруг помоста стояли, сверкая доспехами и мечами, киммерийские воины. Разбавленное вино варварскому правителю подавали почти обнаженные женщины, жены и дочери знатнейших людей Гхора.
  Жену Бузахура, которая возомнила, будто искусство в любовных утехах позволит ей как-то влиять на величайшего владыку Степи, Каррас несколько раз прилюдно высек, и, в конце концов, подарил ее Мерген-хану.
  Бывают мужчины, сколь угодно решительные и жестокие в делах войны, но с сердцем мягким и податливым к женским чарам. Каррас был не таков. Женщин он ценил невысоко, они ему быстро надоедали, и он избавлялся от них без сомнений и промедлений.
  Вот сейчас его взгляд упал на точеную грудь высокой и тонкой девушки в прозрачной ткани. Каррас протянул огромную ладонь, жесткую от поводьев и меча, ущипнул ее. Девушка вскрикнула. Каррас захохотал.
  Весь тронный зал погрузился в тишину. У Керима на лице пылал лихорадочный румянец. Собравшиеся на прием к новому эмиру просители, дружно смотрели в пол, чтобы не видеть унижения, которому развалившийся на шкуре степной варвар подвергал новопровозглашенного эмира Афгулистана и дочь почитаемого в городе священнослужителя Сеифа.
  Каррас, наконец, прогнал несчастную, допил свое вино и сел. После нескольких дней застолий голова у него болела, лицо оплыло, запавшие глаза смотрели устало и мрачно. Он поднял ладонь, и тишина в зале стала непереносимой.
  - Пусть эмир творит суд. - сказал великий каган.
  Один за другим к Кериму тянулись просители, дарили подарки, поздравляли с воцарением и после непременно начинали излагать свои жалобы. Керим старался милостиво привечать каждого. Что же до решений, то каждый раз, перед тем как ответить, он мучительно смотрел на Карраса и тот мановением руки давал понять, утверждает он распоряжение своего "сына", или нет.
  Слуги ловко перетаскивали врученные эмиру подарки к помосту великого кагана. Но все попытки обращаться напрямую к нему, равно как и дарить подношения сразу ему, Каррас пресекал.
  - Мы здесь лишь затем, чтобы помочь нашему возлюбленному сыну вникнуть в государственные дела. - отвечал Каррас.
  Все же несколько судебных решений он принял сам. Каррас не знаком был со сложным и цветистым правом Афгулистана, опиравшимся в равной степени на традиции, изыски ученых мужей и религиозные поучения. Он судил по краткому и суровому Степному Укладу, оставленному ему отцом, а там, где не находил опоры в поучениях отца, творил свою волю.
  Но решения его были взвешены и справедливы. Это удивило аваханов, не ждавших от неграмотного степного царя ничего, кроме первобытной свирепости. Однако Каррас действительно вникал в суть дел и разбирал их, согласно справедливости и здравому смыслу.
  Обращаясь к Кериму, его называли эмиром, но, кланяясь Каррасу, аваханы очень быстро стали использовать слова "великий правитель", не уточняя, правителем чего является этот скуластый степняк.
  Каррасу же оставалось только удивляться, как много людей сохранили и жизнь и даже состояние во время разгула воинов. Наверное, они посулили что-то командирам отрядов, спрятались за каменными стенами, откупились выпивкой и малой частью своих сокровищ.
  А еще все эти богатые люди поразительно легко признали законной власть нового эмира и покровительство Карраса.
  У свергнутого и погибшего Бузахура не нашлось ни одного искреннего сторонника, все как будто бы только боялись вендийских меченосцев, а сейчас радовались воцарению законного наследника престола.
  Вовремя предать - значит предвидеть.
  Каррас не строил иллюзий насчет характера своей власти.
  Скоро творить суд и расправу ему надоело, но он заставил себя высидеть до самого обеда, хотя и ворчал на затекшую спину и пересохшую глотку.
  Смочить глотку помогало все то же разбавленное вино, но могучий варвар как будто совсем не хмелел.
  Наконец, Каррас поднялся и громогласно объявил, что прием окончен. Он вскочил на коня и покинул город с небольшой стражей. За ним следом поехал и Керим.
  На берегу реки Каррас приказал разбить лагерь.
  Воины развели костер, зачерпнули воды из реки, поставили на огонь котлы. Каррас, фыркая, умылся речной водой, смывая пыль и усталость. Пока баранина в котле тушилась, он успел выпить немало сбродившего молока, попробовать хлебные лепешки.
  Набросившись, наконец, на мясо, Каррас сказал.
  - Наша ставка отныне будет здесь. В городе душит сам воздух. Может быть, мы будем приезжать во дворец, чтобы помогать Кериму править.
  Керим молчал, вгрызаясь в баранину. Каррас ударил его ладонью по плечу.
  - От городского воздуха удушье, от городского вина изжога. Я степняк, всегда был им, и всегда останусь. Так я и буду править - из своей кочевой ставки. Государь, привязанный ко дворцам, не знает, что происходит в дальних пределах. Я же буду кочевать по своим новым владениям так же, как кочевал по прежним. Следить за тем, чтобы нигде не нарушались мои законы. Да, так будет.
  Керим осмелился подать голос.
  - И как долго вы еще пребудете в землях аваханов, отец?
  - Так долго, как захочу. - хмыкнул Каррас. - Думаю, что твои подданные еще недостаточно привыкли к моей руке.
  Керим посмотрел на бурую от загара широкую ладонь Карраса. На руку, которая отняла жизнь его настоящего отца - эмира Сарбуланда. На руку, которая склоняла одну за другой головы гордых степных правителей, а теперь добралась и до народов, живущих с пашен, а не с пастбищ.
  Керим подумал, что Каррас уже немолод, но он выглядел таким крепким, будто вырезанным из мореного дуба, и вполне может прожить еще лет двадцать. Сколько тронов он сможет поставить в тень своего помоста за эти двадцать лет?
  - Хочешь, я расскажу тебе сказку, Керим? - вдруг спросил Каррас.
  - Да, я рад буду услышать ее, отец. - кратко поклонился Керим, догадываясь, что Каррас не будет рассказывать веселые побасенки о говорящих лисах и зайцах, а скорее всего поведает некую аллегорию.
  - Это было давно, когда наши предки кочевали на землях по другую сторону моря Вилайет. Там тоже есть степи. В стране Шем еще сохранились города, много больше и богаче Гхора. Однажды молодой киммерийский воин приехал в один из таких городов. Там он встретил женщину, красивее которой не видел в жизни. Он воспылал к ней страстью, и она ответила ему тем же. Они поженились и стали жить в том городе. Женщина была из богатой семьи, а киммериец стал торговать лошадьми и очень скоро сделался большим человеком. У них родились и стали подрастать дети.
  - Как будто благополучная история. - сказал Керим. Неужели сказка Карраса сведется к морали о том, что люди различной веры и жизненного уклада смогут жить в мире?
  - Да, сначала благополучная. Но однажды в далекой степи вспыхнула большая война. Клан, к которому принадлежал наш киммериец, стал созывать всех своих воинов. И тогда старейшины вспомнили о мужчине, что сделался лошадиным барышником в городе. Они послали к нему родного брата, чтобы он позвал разбогатевшего и забывшего битвы воина на войну. Они думали, что брат рассказами о радостях битвы разбудит задремавшее мужество человека. Но барышник отказал брату. Тогда старейшины послали к нему старика. Они думали, что старик, взывая к памяти предков и представлениям о чести, сумеет пробудить воинский дух богача. Но он остался глух к словам старика. Тогда старейшины послали к нему маленького мальчика. Мальчик ничего не сказал, он не знал красивых и пылких слов. Он только протянул богачу пучок голубой полыни. Тот понюхал траву, и вспомнил о том, кем был прежде. Не сказав ничего ни жене, ни детям, собрался он дорогу и вернулся в родные кочевья.
  - Красивая и печальная история. - сказал Керим.
  - Да, можно сказать и так. Но ты понял, в чем ее урок?
  - Да, повелитель. Я запомню эту сказку.
  Керим действительно догадался, о чем говорила эта легенда, такая обыкновенная среди кочевников. Менялись только названия степного племени и города, а суть всегда оставалась одна и та же. Запах полыни дороже благоуханных фонтанов. Зов крови важнее выбора, который делается разумом.
  Каррас иносказательно поведал о том, что есть вещи и люди, которые не меняются. Степной варвар всегда останется степным варваром.
  А самому Кериму, великому эмиру Афгулистана надо учиться жить, всегда чувствуя на своем горле киммерийский аркан.
  Каррас посмотрел Кериму в глаза.
  - А с тобой нам надо будет еще поговорить о твоей женитьбе. С нашей дочерью ты получишь хорошее приданное. Тысячу киммерийских мечей.
  Под мечами Каррас конечно же имеет в виду не сами прямые клинки, но людей, которые обучены владеть этими клинками.
  После трапезы Каррас на некоторое время уснул, но Кериму не спалось. Проснулся великий каган ближе к закату. Он легко поднялся, немолодой, но все еще обладавший ловкостью тигра.
  - Если хочешь, Керим, возвращайся в свой каменный мешок. Там отныне твое место. А мы поедем проведать лагерь нашего воинства. Скоро твоей казне станет немного легче. Тебе придется кормить не всех моих людей. Дагдамм возьмет часть из них пойдет к границам страны Па-Те-Ни, чтобы выполнить то, зачем мы выступили в этот поход. Он должен будет вернуть и привести мне на суд и расправу нечестивых богю, которые предали клятву, скрепленную кровью. Вот так я караю отступников! Если богю думают, что найдут убежище у царей-жрецов, то они ошибаются. Все земли, на которые может ступить копыто киммерийского коня - мои.
  Каррас взглянул Кериму прямо в глаза.
  - Мой меч - ваш меч, моя рука - ваша рука, великий правитель. - поклонился Керим.
  - Не вздумай предать нас. - тихо сказал киммерийский каган. И после краткой паузы добавил. - Сынок.
  
  XVI. Поход Дагдамма.
  
  
  - На страже стоят верные люди. Наши посвященные братья. Здесь мы можем говорить смело. - сказал Фелан.
  Кидерн усмехнулся. Вообще-то кривая ухмылка была его обычной реакцией на чьи угодно заявления. Фелан давно знал Шкуродера. Но почему-то сейчас усмешка Кидерна вызвала у него вспышку гнева.
  - Что смешного я сказал, Кидерн?
  - Ничего. Я вспомнил кое-что про свою старшую жену. - ответил мастер меча.
  Своеволие Кидерна было непреодолимой проблемой. Шкуродера можно было только убить, но не усмирить.
  - Так ты не расскажешь нам эту смешную историю?
  - Расскажу. Моя жена отличается естественной женской стыдливостью. Стесняется справлять нужду вблизи от становища. И вот бывало, отойдет на две сотни шагов в степь, а вокруг ни деревца, ни камушка. И садится у всех на виду, но в отдалении. Вот такая у моей жены смешная привычка.
  Рассказанная Кидерном история имела отношение к сбору Круга. Они встречались якобы тайно, но на самом деле, на виду у всех. Все знали, что в шатре Фелана устраивают встречи воины из братства Крома.
  - Да, каган знает, кто мы и что мы состоим в братстве. - прямо сказал Фелан. - Но он не знает о том, что мы обсуждаем на своих встречах.
  - Ты в этом уверен? - опять сдерзил Кидерн.
  - Да. Иначе Каррас уже приказал бы убить нас всех.
  - Надо убить его раньше, чем он решится убить нас. Я готов. - сказал Кидерн.
  - Тебя тут же изрубят на куски его названные. - возразил Коди.
  - Я не боюсь смерти. Я уже умирал. - ответил Шкуродер.
  - Твоя отвага не подлежит сомнению. Но что нам даст убийство Карраса прямо сейчас?
  - А есть ли у нас еще время? Неужели ты не видишь, что происходит? Что этот полукровка творит с киммерийцами, с каганатом, со Степью? Он перемешивает племена. Он забыл дедовских богов и поклоняется Небу. Он убил многих своих родичей. Каррас только по имени сын Конана, на самом деле он, прежде всего, внук Гуюка. Он хочет быть ханом всей Гиркании, и он идет к этой цели. Ты видишь, на кого он опирается! Все эти полукровки, сыновья ночи и иноплеменники. Усыновил огнепоклонника, надо же!
  Сказав эту пылкую речь, Кидерн замолчал.
  - Брат Кидерн прав. - тихо начал Перт. - Он прав, когда рассказывает нам о преступлениях Карраса. Он прав, Каррас по крови гирканец, он хочет жить и править по-гиркански. Но смерть Карраса ничего не решит сейчас. Если Карраса убить, то верные ему люди не только изрубят на куски Кидерна. Они убьют нас всех. Рядом с Каррасом всегда эти железные псы - Наранбатар и Гварн с их лучшими воинами. Если Кидерн убьет Карраса, то Гварн набросится на нас
  - Когда братья Крома стали бояться драки? - возвысил голос Кидерн.
  - Мы не боимся драки, Кидерн. Но есть разница между отвагой и глупостью. Ты хочешь умереть и отправиться к Владыке Могильных Курганов, мы уважаем это. Но мы хотим не просто убить человека по имени Каррас, мы хотим переменить путь, по которому идет весь народ киммерийцев. Для этого нам нужна не славная смерть, а победа. Нам не победить Нарабатара, Гварна и Дагдамма.
  - Дагдамм ненавидит отца. - сказал Коди.
  - Ненавидит за то, что отец его тиранит, это верно. Но если кто-то убьет его отца, он набросится на убийцу с яростью. Таков Дагдамм. Кто-то из них троих обязательно догадается, кто стоит за смертью Карраса. Вместо старого Карраса каганом станет молодой Дагдамм. Зачем нам Дагдамм во главе каганата?
  - Убить бешенного Дагдамма. - сказал Кидерн, скорее, чтобы позлить товарищей.
  - И Адара?
  - И Адара убить. И Нейла. И всех их ублюдков от всех жен. Вырезать всю семейку. Тогда каганом сможет стать один из вас. - приложив руку к сердцу Кидерн поклонился братьям, но в его поклоне было что-то издевательское.
  - Это путь к войне всех против всех! У каждого найдутся верные люди, и будет большая война.
  - Значит, будем и дальше терпеть этого гирканца у себя на шее. Пусть он покоряет народы и царства. Пусть отнимает у нас старинные вольности одну за другой. Пусть сделает нас всех покорными, как безбровые шалыги. А мы будем сражаться в его войнах, пировать на его пирах и ждать, пока он умрет от старости, верно?
  - Нет. Каррас должен умереть от меча Крома. Но не сейчас. Даже ты, Кидерн не знаешь всего, что происходит. Прямо в это время на Западе наши братья готовятся к грядущему восстанию. Смерть Карраса важна лишь, когда она честь единого целого.
  - О! - воздел очи небу Кидерн. - Мудро, воистину мудро. Продолжайте, пируйте и стройте изысканные планы. А я пойду, завоюю Каррасу следующее царство! Вы знаете, что он отправляет Дагдамма дальше за богю? Моя участь - повиновение.
  Шкуродер поднялся и вышел.
  Братья проводили его взглядами. Коди растерянно смотрел по сторонам. В Круг его посвятил Кидерн, и он был чужим для большей части присутствующих.
  - Ты должен верить нам, молодой Коди. - сказал Перт. - Мы не отвернемся от своих планов. Но безрассудство Кидерна ставит их под угрозу.
  - Я должен убить Кидерна?
  - Не сейчас.
  Такой разговор состоялся в шатре Фелана. И в самом деле, ни одно слово, произнесенное там, не долетело до уха Карраса, Дагдамма или Гварна. Но вскоре Каррас собрал общий совет и там огласил свою волю.
  Под открытым небом собралась вся киммерийская знать, принимавшая участие в походе. Прибыли из своих становищ Улуг-Буга-богадур, Мерген-хан, Бехруз-хан, Керей-хан и Башкурт-хан, на почетном месте у ног Карраса сидел эмир Афгулистана юный Керим с несколькими своими вассалами.
  Величественный, несмотря на простое, подобающее скорее бедному пастуху, одеяние, Каррас после положенных приветствий, заговорил своим обычным низким, надсаженным голосом.
  - Мы приняли решение. Государственные дела требуют нашего присутствия на землях аваханов, дабы уберечь их от междоусобицы. - сказал Каррас. - Потому в погоню за богю отправится наш старший сын, Дагдамм.
  Огромный Дагдамм поклонился, приложив руку к сердцу.
  - Дагдамм возьмет своих названных. Так же Дагдамм возьмет с собой воинов-огнепоклонников, которые присягнули служить ему. Так же Дагдамму будет отдана тысяча киммерийских мечей во главе с верным нашим слугой Гварном. Так же с Дагдаммом, чтобы помогать ему советом, пойдет наш уважаемый дядя, Перт. Так же Дагдамм получит под свое начало воинов своего верного Улуг-буги. Так же с Дагдаммом отправится Мерген-хан. Наш сын эмир Керим тоже хочет сказать свое слово.
  Поблагодарив великого правителя за такую честь, Керим сказал.
  - Все знают, какую благодарность я испытываю к своему названному брату, царевичу Дагдамму за оказанную мне помощь. Чтобы отблагодарить его за это, я отдаю под начало своего названного брата две тысячи конных воинов. В управлении этими людьми пусть всеми силами помогает Дагдамму мелик Утбой, знающий много языков. Увы, бедственное состояние моей страны не дает мне возможности выделить больше сил в помощь царевичу. Но я беру на себя снабжение предстоящего похода. За счет своей казны я обеспечу воинство Дагдамма провизией, вьючными лошадьми и верблюдами, запасами стрел и всем прочим, что он попросит.
  Таким образом, Дагдамм выступал на север во главе не просто отряда, а настоящей армии. Сила этой армии была чрезмерной для того, чтобы преследовать одних только богю, которые наверняка были потрепаны в сражениях с племенами дальней Степи за время перехода.
  Но Каррас, который после захвата Афгулистана стал строить планы дальнейших завоеваний, велел Дагдамму не ограничиваться преследованием богю. Он приказал тому совершить набег на границы страны жрецов, чтобы разведать ее силы, узнать каковы в бою ее воины.
  Такие предварительные набеги обычно подготавливали будущие большие походы.
  Каррас приказал выступить вперед всех вождей похода.
  Похожий на волка седовласый Перт, могучий в плечах Улуг-буга, длиннолицый Мерген, сотники дружины Дагдамма, Вейлан и Кидерн Шкуродер, тонкий, красивый почти девичей красотой Утбой повиновались приказу великого кагана.
  По знаку, поданному Каррасом, привели тонконогого гнедого жеребца с особой отметиной на лбу, по которой жрецы определи избранность этого коня.
  - Убейте коня и пейте его кровь.
  Воины обнажили клинки. Длинные прямые мечи Перта, Вейлана и Кидерна, тяжелые широкие палаши гирканцев, изящная сабля Утбоя взвились в воздух. Жалобно заржав, конь рухнул под их ударами, и подергав копытами, затих. Один за другим воины пили кровь из раны. Степнякам это далось легко, в иное время для них это был обычный обед. Утбой кривился, усилием воли подавлял позывы к рвоте, но пил вместе со всеми.
   Они поднялись, вымазанные жертвенной кровью. Утбой был огнепоклонником, но его народ тоже приносил в жертву животных, и потому ритуал был для него таким же священным, как и для степняков.
  - Кровью священного животного клянитесь, что верно будете служить нашему сыну.
  Каждый военачальник поклонился Дагдамму, поцеловал клинок своего меча и произнес слова клятвы.
  Когда церемония была закончена, начался пир, но он был кратким, а стол бедным. Подали только мясо убитого священного животного и немного кумыса.
  Дагдамм выступил в поход через день.
  В этот раз переход через Мертвые Земли дался легче и быстрее потому, что шли проторенными караванными тропами. Вступив на земли хонитов, соединили свои силы с силами под командованием Гварна и прибывшими из каганата подкреплениями. Адар послал в основном молодых, еще неопытных в битвах воинов. Но они рвались в бой, к подвигам и добыче и Дагдамм был рад такому подкреплению.
  Гварн был мрачен, Дагдамм спросил его о причинах такого настроения.
  - Твой отец, да правит он девяносто девять лет, подарил мне свою наложницу, которая приходится дочерью хану Керею.
  - Я помню об этом.
  - Но за все время, что она пребывает у меня, я ни разу не коснулся ее.
  - Почему же? Она твой законный подарок, отец отказался от прав на нее.
  - Она носит ребенка от твоего отца. Мне не поступало на этот счет никаких распоряжений. Не знаю, как поступить.
  Сам Дагдамм тоже не знал, что стоит сделать. Возможно, дочь Керея надо удавить вместе с ребенком. Но равно возможно, что Каррас захочет стать этому ребенку отцом. А может быть, велит сохранить жизнь, но прикажет отдать на воспитание бездетной семье простых пастухов.
  Пусть решает сам каган.
  - Отошли ее в самое дальнее становище. Если Небо будет к нам всем милостиво, то оба, и ребенок и мать умрут от родов.
  Внезапно Дагдамм хохотнул и шлепнул себя по бедрам.
  - А как там моя нареченная? Эта, еще не годная для брачного ложа?
  - Скучает по тебе, царевич. Вбила себе в голову, что любит тебя.
  Развеселившийся Дагдамм решил посмотреть на свою жену-ребенка. Та при виде синеглазого гиганта восторженно взвизгнула и побежала, чтобы его обнять. Дагдамм все-так же смеясь, тоже обнял ее и хлопнул огромной ладонью по щуплому заду. Лицо Фаризы было красивым, несмотря на еще детские черты. Но пока у нее не было ни настоящей женской груди, ни зада, которые Дагдамм только и ценил в любовницах. Это отец, старея, брал себе все более юных наложниц. Пышущий молодостью Дагдамм готов был подождать, пока женственность расцветет в полную силу.
  - Мой господин. - по-киммерийский заговорила Фариза, смешно коверкая слова чужого для нее языка. - Когда я смогу стать твоей настоящей женой?
  - Думаю, еще слишком рано для этого. - улыбнулся Дагдамм.
  - Но господин, у меня уже шла кровь!
  Не терпится же ей стать "настоящей" женой!
  - Я иду на войну. Когда вернусь с войны, ты станешь моей женой.
  Лицо Фаризы вдруг сделалось совсем серьезным, не детским.
  - Господин. - сказала она тихо-тихо. - Я должна признаться тебе в одном проступке.
  - И что же ты сумела сотворить, моя Фариза? - Дагдамм начал с усмешкой, но видя серьезную гримаску на лице девочки переменил тон. - Говори, будь честна со своим господином.
  - Да, повелитель. Летом у меня первый раз пошла кровь. Я испачкала новую рубашку. Мне было очень стыдно.
  Дагдамм хотел рассмеяться, но понял, по испуганному лицу Фаризы, что история заключается вовсе не в том, и замер, готовый услышать нечто важное.
  - Ночью я выбралась из шатра и пошла на реку, чтобы смыть кровь. Потом я услышала топот конских копыт, испугалась и спряталась. К реке приехал человек. Он долго мылся, смывал с себя кровь. Но это было в дни, когда не было войны.
  - Быть может, он убил на охоте зверя?
  - С ним не было добычи. Да и если бы он убил зверя, зачем ему мыться от крови ночью, в тайне ото всех? - рассудительно сказала Фариза. - Должно быть, он совершил убийство в спину, раз так скрывался.
  Умная девочка. Слишком умная для такой малышки.
  - Ты знаешь этого человека?
  - Да. Он один такой во всем войске.
  Фариза поднесла ладонь к лицу, скрывая правую половину.
  - Одноглазый? - спросил Дагдамм, но уже знал настоящий ответ.
  - Мертвое лицо. Половина лица у него мертвая.
  Дагдамм сжал руку Фаризы, та пискнула от боли. Он разжал пальцы.
  - Ты кому-нибудь говорила об этом?
  - Нет, только тебе, господин. Я виновата, что не рассказала все сразу. Но я испугалась человека с мертвым лицом.
  Дагдамм помолчал. Положил ладонь Фаризе на плечо, чуть стиснул его в знак признательности.
  - Все боятся человека с мертвым лицом.
  - Даже ты? - распахнула глаза Фариза.
  - Нет. Но и я остерегаюсь его.
  Дагдамм ушел от Фаризы, мысли его были мрачны.
  Он хотел послать за Улуг-Бугой и рассказать ему то, что узнал от жены. Он и раньше никогда не верил в то, что батыра убили доганы. Вообще Дагдамм даже думал, что Улуг-Буга сам приказал зарезать несговорчивого брата. Но это сделал Кидерн. Зачем Шкуродер убил Кара-Бугу? Что у него на уме?
  Теперь у Дагдамма были сведения, которые могли рассорить его лучшего меченосца с его верным данником. Чувство справедливости в нем взывало к тому, чтобы поступить по законам чести. Призвать обоих и рассказать историю, услышанную от Фаризы. Пусть решают дело поединком.
  Но впереди был долгий и сложный поход. Если Кидерн убьет Улуг-Бугу - не минговать нового раскола в рядах баруласов. Если Улуг-Буга убьет Кидерна - против Дагдамма обернутся собственные названные.
  Дагдамм решил сохранить тайну до лучших времен. Он бы, наверное, справился бы с бунтом, но его волновало и то, чего он в этой истории не понял.
  Зачем Шкуродер убил Кара-Бугу?
  Когда войско его двинулось дальше на Север, Дагдамм отпустил баруласов, чтобы они смогли сделать набег на земли доганов. Улуг-Буга и Мерген-хан привестствовали это решение. Они всегда ненавидели "бородатых" гирканцев южной ветви.
  На становища доганов налетали отлично вооруженные, сплоченные войной отряды. Они без пощады вырезали селения, жгли шатры и повозки, угоняли скот. Сначала Улуг-Буга еще зверствовал, пытал пленных, стараясь добиться ответа на свой вопрос: кто и зачем в середине лета убил его брата. Но, конечно же, доганы не могли ничего ответить.
  Улуг-Буга в ярости разбивал палицей брата одну голову за другой.
  Чтобы совершить этот рейд по землям доганов, баруласы отклонились от основого пути на полсотни миль. Но они шли без поклажи, только меняя лошадей, питаясь их молоком и кровью на привалах. Угнанные у доганов стада быстро продали кюртам, и догнали главный караван, который все дальше уходил из сухих степей юго-востока.
  Через две недели пути остановились для отдыха на берегу большого озера, которое питала текущая с севера река. Несколько дней дали лошадям подкормиться на сочных прибрежных лугах, и двинулись дальше.
  Река шла с севера, значит, начало свое она берет на снежных горах Патении.
  Дальше пошли вдоль русла реки. Места были благодатные, но, узнав о приближении войска, кочевники уносились в далекую степь, угоняя свои стада. Дагдамм не преследовал никого из них. Он спешил. Скоро осень, а Патения еще слишком далеко.
  Река разделилась на два рукава, и войско пошло восточным, западный привел бы к Железному Озеру.
  Местность становилась все более зеленой, лесистой. Русло реки петляло среди перерезанной то горными кряжами, но остовами обрушившихся от древности скал, местности. Берега были крутыми, густо заросли кустарниками и деревьями. Потому Дагдамм принял решение идти по самому руслу.
  Царевич ехал на коренастой лохматой лошади, чтобы не утомлять своего могучего Вихря.
  Войско растянулось на несколько миль по ущелью. Весной тут должно быть бушует большая вода, когда снег сходит со склонов гор. Но сейчас только ручей в десять футов шириной и глубиной по щиколотку, бежал по белым камням.
  Ущелье было мрачным и величественным. Стены его высились на две, иногда три сотни футов. Порой они становились отвесной каменной стеной, но иногда были настолько пологими, что подняться можно было верхом.
  Там где вода - там и лес. Корявые осины, кряжистые березы нависали над ущельем. Пологие склоны поросли кустарником. То там, то здесь на солнце горели желтым огнем созревающие кислые ягоды облепихи.
  Наступила ранняя осень, самое счастливое и благополучное время года.
  Но Дагдамм шел на войну, и ему было не до красот природы.
  Издалека его воинство могло бы показаться огромным, но это была только видимость. Каждому всаднику полагалось иметь пять коней, из которых три везли припасы. Кроме того, степняки гнали с собой несколько табунов необъезженных лошадей, которых забивали на мясо. Часть припасов и военного снаряжения везли на спинах огромных мохнатых верблюдов.
  Телеги и даже волокуши только обременяли бы в пути. В пустой степи они были удобны, но гористая и поросшая лесом местность была непригодна для колес.
  Так что огромная живая река, сейчас текущая вверх по ущелью, лишь на одну шестую состояла из людей.
  Дагдамм шел в страну колдунов, шел с войной на царей-жрецов.
  Этого прежде не делал ни его легендарный дед, ни могучий отец.
  Только про древнего Конана- Скитальца рассказывали, что он побывал в Патении.
  Дагдамм шел по следам легендарного героя.
  Шел, чтобы покарать клятвопреступников из племени богю.
  А еще чтобы сокрушить врага, взять его землю, сесть на его коня и слушать плач его женщин.
  Время от времени Дагдамм улыбался этим мыслям.
  И это была страшная улыбка.
  
   Эпилог. Исход богю.
  
  Старый хан Нохай всматривался в раскаленную солнцем бескрайнюю синеву степи.
  Давно уже остались позади благодатные равнины, на которых его племя богатело, обрастало имуществом как скот - жиром.
  Где вы, сочные травы, поднимающиеся по холку гирканского коня, где тенистые перелески, где полноводные озера?
  Все осталось далеко на Западе, под властью киммерийского кагана, который, должно быть теперь присвоит этот край себе. Если, конечно, светловолосые северяне не уничтожат его, как уничтожали до того всех на своем пути.
  Нохай долго не решался уйти от Карраса. Жесткость кагана и сила его воинства были известны. Но эти северяне напугали его по-настоящему. Алта, жестоких, неукротимых, воинственных как ни одно племя из тех, что кочевали по кромке лесов, они стерли с лица земли, даже не заметив. Добро бы гибели алта предшествовала долгая и напряженная война. Нет, просто спустилась вниз по реке армия вентов и алта не стало, а венты, кажется, даже не заметили этого. Говорили, конечно, что венты потеряли в боях то ли семь, то ли восемь сотен человек - то есть едва ли десятую часть своего воинства. А ведь это воинство было не всей силой вентов - всего лишь передовым отрядом.
  Венты прибыли в ставку Нохая и потребовали покорности. И столько непоколебимой уверенности было в них, что Нохай, даже перед Каррасом так и не упавший на живот, ощутил желание припасть к сапогу молодого вентского военачальника, не князя даже, а всего лишь дружинника, и принести все клятвы богами земли и неба.
  Но в то же время внутреннему его взору предстал Каррас, и Нохай сказал, что ему нужно время для размышления. Он попросил день, а уже ночью ушел вместе со всем племенем. Больных, стариков, не могущих работать, раненых, бросили. Скот по большей части перерезали, что бы не достался вентам.
  Сначала богю спускались по реке.
  В песнях поется, что кочевник может обогнать посланную его рукой стрелу, так резв его конь, и так искусен наездник. В песнях кочевник всегда волен как ветер.
  Быть может и так, если то одинокий всадник на резвом коне.
  Племя во время перекочевки идет медленно, со скоростью стад скота и так быстро, как могут катиться тяжелые телеги.
  Коров, коз, овец богю с собой не взяли, все равно разбегутся, да и не прокормить, не пропоить их в долгой дороге. Но табуны коней не оставили. В пути пили кобылье молоко, резали на мясо захромавших или слишком непокорных лошадей. На стоянки останавливались, только чтобы дать отдохнуть и подкормиться измученным скакунам. Костров не разводили, мясо ели, приготовленное прадедовским способом - просолив его под седлом. Даже среди богю не каждому по вкусу и по зубам было такое кушанье, но иного не было. Бросили просо из которого варили кашу, бросили запасы гороха и бобов. Ничто не должно было излишне обременять тягловых лошадей. На телегах, скорчившись, сидели женщины с малыми детьми, старики из тех, кто еще был в силах трудиться, и те, кто получил ранения уже в стычках с настигавшими вентами. Больше Нохай никого не хотел бросать на произвол судьбы.
  Пока шли на юг, путь был легким - часты источники воды, высокая трава.
  Потом Нохай собрал на совет своих старейшин, глав семей. Обычно хан принимал решения единолично, но во время бегства лишился он многих верных людей, павших в боях, а после того, как бросили стариков и больных, многие потерявшие родичей, затаили на него зло. Власть его ослабела. Ему еще повиновались, но уже не боялись так, как он привык. Пришлось собрать совет.
  - Венты больше нас не преследуют. - сказал хан.
  Старейшины закивали седыми головами.
  - Но опасность не миновала совсем.
  - Каган даст нам свою защиту. Каган верен слову. - проскрипел кто-то.
  - Каган пошлет нас на войну с вентами.
  - Киммирай всегда так делают - воюют нашими руками.
  - Мы пойдем на копья вентов, а киммирай будут колоть нас копьями сзади, чтобы мы яростнее бились против их врагов.
  - Наших жен и детей они возьмут в заложники и если мы побежим, то перебьют их.
  - Каррас пошлет Дагдамма и тот будет бить нас бичом, чтобы мы сражались с врагами Карраса.
  - Мы не ссорились с вентами.
  Нохай схватился за лысеющую голову. Что они говорят?! Они что, предлагают бежать от Карраса? Но куда можно бежать от Карраса. Степь - принадлежит киммирай.
  - Если мы пойдем на вентов с киммирай, погибнут многие. Но смерть в бою почетна. Если мы побежим от Карраса, он устроит на нас облавную охоту, а потом тех, кто попадется живым, велит закатать в ковры и переломать хребтины. - сказал хан.
  - У Карраса скоро будет война с вентами. Каррас не простит Баглараг.
  - Быть может не станем уходить от Карраса совсем? Откочуем на дальние пастбища, к стране Па-Те-Ни, и там дождемся, кто возьмет верх?
  - До страны Па-Те-Ни идти все лето и всю осень и быть может половину зимы, и это если путешествие будет мирным. Немногие осилят такой путь.
  Долго совещались старейшины. Каждый надувался спесью, старался показать большую мудрость и рассудительность. Казалось бы, только выскочили из медвежьих лап вентов и вот-вот сцапают богю львиные лапы киммерийского кагана. Но говорили медленно, выспренно, цветисто, начинали с загадок и заканчивали поучениями. Хан слушал и понимал, что сейчас он в сущности и не хан вовсе. Если он не подчинится решению большинства, то ханом выкликнут другого, да вот хотя бы его сына, который только что не в рот смотрит старому Джуме, а самого Нохая в лучшем случае оставят главой семьи, а в худшем и вовсе изгонят...
  "Ну ничего, посмотрим, как вы запоете, когда за Нохаем встанут как один его родичи из племени джаджира, те, что кочуют совсем неподалеку от Па-Те-Ни." - свирепо подумал хан.
  "Да, многие не переживут путь на Восток, но быть может Небо заберет кого-то из старых дураков, а оставшиеся утратят всю свою спесь. В действительности я и раньше был не совсем хан, потому что на войну ходил по приказу Карраса, и дань платил Каррасу, и сыновей своих отдал в войско Карраса. На востоке не будет этого. Туда не дотянутся руки Карраса".
  Так думал Нохай. Он выждал момент, когда словопрения смолкли и сказал.
  - Идем на Восток, да поможет нам Небо.
  Сказав это, он как будто снова стал властелином племени. Первое что сделал - отослал сына к кагану. Что с ним сделает Каррас, Нохаю стало все равно, он не забыл, как внимал сын Джуме, как криками поддерживал его. Кому потом, в старости, которая не пришла еще, что такое пятьдесят лет для богатыря? передать власть, он и думать будет потом, когда станет взбираться на коня при помощи слуг. А пока главное самому удержать в руках истончившуюся, истрепавшуюся, но пока не порвавшуюся окончательно веревку, которая накинута им на шею каждого богю.
  Его племя, его люди! Главное уйти так далеко, чтобы не догнали всадники Карраса и не сгинуть в тех землях, малоизведанных, населенных народами столь дикими, что их порой и алта называли "варварами".
  Отыскать народ джаджира, с которыми две зимы и два лета охотился в дремучих лесах.
  Нохай в буйной юности бывал на Востоке, пережил там многие приключения.
  Он повел племя туда, где за горными кряжами раскинулась страна Па-Те-Ни, место загадочное и зловещее, о котором все слышали, но где почти никто и никогда не бывал.
  Главное уйти от Карраса, и просочиться через ничейные земли, на которых живут вольные племена, не признающие ни киммерийского кагана, ни царей-жрецов, ни одного из других "владык степи".
  А если все получится, то приобретя стада и рабов (Нохай уже видел набеги на племена леса), идти с поклоном к правителям Па-Те-Ни, царям-жрецам.
  Их всегда двое, и год они не должны видеть солнца, касаться ногой земли, вкушать мясо лошади и любого другого, имеющего копыта, зверя, а другой год не должны видеть звезд, пересекать текущую воду и есть мясо человека. Так сменяют они друг друга, и, если один умирает, второй должен перерезать себе горло.
  Но сколь бы страшными ни были цари-жрецы, живущие в крепости, окруженной рекой и возвышающейся на горе, они не страшнее киммерийского кагана.
  Так думал Нохай.
  Нохай думал и о многом другом, а в это время копыта коней богю ступали уже не плодородной земле киммерийских равнин, а по каменистой почве нагорий, на которых заканчивалась власть Карраса и не было иного закона, кроме закона, вынутого из ножен меча.
  Теперь трава не касалась брюха коня, а торчала редкими кустиками из раскаленной солнцем, жесткой земли. Переходы от одного источника воды к другому становились все длиннее. Где вы реки оставленной на Западе родной земли?
  Источники здесь походили на лужи, полные теплой, мутной воды, которую и люди, и животные жадно пили, втягивая вместе с живительной влагой песок и грязь.
  Настоящим мучением была пыль, которую поднимали копыта коней, и которая висела в воздухе, забиваясь в носы, просачиваясь в глотки и людям и животным. Серо-бурая пыль, от которой не было спасения. Все богю были покрыты ею, она впитывалась в поры кожи, она скрипела на зубах.
  Пало множество коней, а те, что были живы, исхудали.
  Умирали раненые, заболевали прежде хваставшиеся крепким здоровьем. Сам Нохай отощал от голода и постоянных тяжелых дум, но держался стойко, не жаловался ни на какие хвори, легко выносил тяготы пути.
  Племя таяло как снег на весеннем солнце. Уходили от Карраса насчитывая больше пяти тысяч человек, сейчас не досчитались самое меньшее тысячи. В каждой семье кто-нибудь погиб или умер. Кроме тех, кого убивала сама дорога, много жизней взяли стрелы и копья встречных племен, которые не собирались просто так уступать путь богю. К счастью ни одно племя не встретило странников всей силой. В разгар лета племена всегда разбивались на семейные кланы, а то и вовсе на отдельные семьи, кочевали где хотели в поисках лучших мест.
  Охота не шла - перемещение огромной массы людей и лошадей слышно было на многие мили, робкие сайги разбегались и, если передовым отрядам удавалось убить несколько животных, это был праздник, настоящее пиршество.
  Били сусликов и сурков, но не прокормишь целое племя даже самыми жирными сусликами.
  Часто разъезды богю, состоявшие из горячих молодых воинов, натыкались на стоянки из двух, трех, самое большее полудюжины юрт, обычно расположенных возле рек, небольших, похожих на лужи, озер, или возле колодцев.
  Такие небольшие курени богю грабили подчистую, вырезали до последнего человека. Иногда люди и прийти в себя ото сна не успевали, когда наваливались на них тощие, злые как волки, богю и резали ножами, рубили мечами, пронзали копьями, закидывали стрелами.
  Если встреченные степняки насчитывали хотя бы дюжину человек, закипали настоящие сражения, короткие и яростные. Богю были все еще многочисленнее чем любые их противники, они шли одной ордой, одной лавиной, их кони съедали и стаптывали всю траву, оставляя за собой лишь голую землю.
  Небольшие озерца выпивали досуха - на дне в грязи плескались лягушки и даже какая-то рыба. Рыбу ловили и ели чуть ли не сырой.
  Если бы не грабежи встреченных куреней, богю не пережили и половину своего пути. Но они угоняли скот, верховых и тяглых лошадей, отбирали припасы.
  Впереди них уже летел, опережая самих богю, страх.
  Люди разбегались, как и сайги.
  Но по ночам к становищам богю прокрадывались отчаянные храбрецы из тех племен, людей которых они успели ограбить, убить, оскорбить. Они резали глотки часовым, ломали телеги,
  Это были ничьи земли. Ни Каррас, ни отец его не вбили здесь в землю своего знамени.
  Хотя киммирай и побывали в этих краях - во время преследования оюзов, тоже искавших спасения на Востоке. То там, то здесь встречали богю островерхие киммерийские курганы.
  Богю вступали на земли, которые иными почитались священной прародиной всех гирканцев. Тут жили племена, которые тоже назывались гирканцами, но мало общего имели они с богю и другими народами того же корня.
  Если с кем и сравнимы были жители плато, так это с киммирай. Высокие, горбоносые, гордые как орлы, которым поклонялись, они носили доспехи, дрались прямыми мечами и считали себя потомками богов, носителями некоей избранной крови.
  Когда-то здесь начался путь того, чье имя теперь стало запретным - великого завоевателя, сотрясшего вселенную, но нашедшего погибель свою далеко на Западе.
  Он пришел с крайнего Востока, но проповедь свою начал в гористом сердце Гиркании.
  Где-то в горах говорят, еще стояли города, некогда возведенные Тогаком, но в них жили лишь безумцы, прокаженные, изгои, полоумные мечтатели, добровольные отшельники.
  Странные то были города.
  За невысокой этой горной грядой будут настоящие пустыни, которые кончаются внезапно -местность обрывается вниз почти отвесно, добрую сотню футов крутого, по большей части непреодолимого для людей и лошадей склона. А внизу шумят воды широкой реки. От реки тянет гнилью - берега заболочены, топкий ил, палые камыши тянутся на несколько десятков шагов, но главное течение быстрое и мощное, реку не перейти в брод, надо переплывать. По берегам живет племя, заплетающее волосы и бороды в тонкие косицы, и не умеющее ковать железо.
  За рекой - вновь степи, полные сочной высокой травы. Там встретятся люди, носящие кривые мечи и маски чудовищ.
  Нохай не бывал в этих местах больше трех десятков лет, но ветер донес до него речную сырость, гнилой запах топких берегов, и он понял, что спасение близко. На том берегу реки Каррас его не достанет, Каррас не пойдет на земли, платящие дань царям-жрецам Па-Те-Ни.
  Вечером того же дня Нохаю донесли, что следом за богю идет войско киммирай.
  Идет, отставая на три дневных перехода.
  Ведет его сын кагана Дагдамм.
  
  КОНЕЦ
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"