Началом этой истории, с большой долей вероятности, можно считать 19 января 192Х года. Вечером этого дня Александр Васильевич Аносов - профессор биологического университета, стоял в дивном своем пальто в дверях университетской лаборатории, надев уже на голову бобровую шапку пирожком и, ожидая уличного мороза, зябко кутался в бобровый же воротник. Профессор готов был уйти, когда задержал его восторженный возглас доцента и коллеги.
- Александр Васильевич!..
Нет, если разобраться глубже, эта история зародилась несколькими месяцами раньше, указанного вечера. На Х съезде народных большевицких депутатов, когда народные избранники, дабы окончательно и бесповоротно доказать всему миру превосходство социализма над капитализмом, а более дивясь удивительным успехам профессора Аносова, поручили ему вывести сорт пролетарского, красного гороха.
Профессор, понятное дело, удивившись странности такого "заказа" по-первости заартачился, начал взбрыкивать и даже порывался уехать за границу. Куда, к слову сказать, давно его приглашали, ибо равных профессору в мире практически не было. Разве американец Майк Хоккнер, да итальянец, английского происхождения Моурицио де ля Торро.
Успокоило профессора только то, что под новый заказ ему вернули три уплотнённые в 20 году его комнаты, плюс добавили ещё одну, под библиотеку, а в университетские лаборатории провели круглосуточное паровое отопление, с управлением непосредственно из профессорского кабинета.
Трезво поразмыслив, профессор успокоился и остался в России.
А уж успокоившись, он свежей и необычной идеей проникся и, через некоторое время, она заняла все его научные мозги без остатка. Тем паче, что всем бобовым лично профессор предпочитал горох. "Привычка свыше нам дана, замена счастию она", - прав, во многий раз, оказался Александр Пушкин.
Хотя, уж коли вы желаете знать доподлинно, история эта была зачата за много лет до вечера 19 января 192Х года. Проведением она была запланирована в тот самый погожий весенний день, когда Саша Аносов, кухонным тяжелым ножом, препарировал первую в своей жизни лягушку. Увиденное так его поразило, что в последующие несколько дней он истерзал ещё десяток лягушек. Причем последнюю прямо на кухне, на обеденном столе. Мама была очень недовольна... Когда успокоилась на следующий день... Зато, приняв наказание и отстояв в углу два часа, Саша твердо решил сделаться, когда вырастет, ученым.
К сожалению, задача так широко и полно осветить жизнь Александра Васильевича Аносова не входит в наши скромные планы. Посему вернёмся к событиям непосредственно касающимся...
Так вот, в три часа пополудни, 19 января 192Х года, лишь только дневной свет стал бледнеть и хмуриться к вечеру, профессор собрался домой. Присутствующих в лаборатории доцента Шеина и лаборантку Лизу это не удивило. К чудачеству Аносова исчислять вечер исключительно по своим биологическим часам они давно привыкли. И всё прошло бы обычным манером, если бы не возглас доцента Шеина.
- Александр Васильевич! - Густав Иванович Шеин прокрутился на винтовом стуле, восторженно взглянул на своего профессора. - Добавка в питательный раствор калия, по вашей методике, дала потрясающие результаты!
Профессор, в ответ, расплылся в улыбке. Худой, невысокого роста, нырнувший в пышный воротник он исключительно напоминал теперь нахохлившуюся сойку.
- Да, Густав Иванович, Калии салис - это вам не пустяк. - Аносов теперь вытянул худую, цыплячью шею и замахал наставительно указательным пальцем. - Значение этого элемента многими недооценивается. Но это ошибка... большая ошибка, уверяю вас. Не важно, что его требуется чуть. Малтум ин парво - многое в малом!!
- Воистину так! - Шеин боготворил учителя. - Извольте взглянуть сами. Это удивительно профессор! Ей богу, ничего подобного я...
- Ладно-ладно, Густав Иванович! Вы уж тут сами, без меня. Я взгляну завтра.
Профессор раскланялся и, в приподнятом настроении духа, насвистывая арию Царицы ночи из "Волшебной флейты", укатил домой.
Дома профессор, вымыв руки и переодевшись в домашний халат, направился прямиком в свой кабинет, дабы приготовить себе к ужину стопку водки. Среди многих чудачеств, приготовление водки своими руками, являлось, пожалуй, главным профессорским пунктиком.
Нет, выпивохой он не был. Хотя в университете и ходили упорные слухи, будто профессор Аносов в прежние годы запросто мог выкушать четверть водки, выпивал профессор единовременно не более ста граммов. Правда, делал это строго ежедневно.
Отмерял в мензурку сорок два грамма чистейшего медицинского спирту, прибавлял пятьдесят восемь грамм колодезной воды и размешивал смесь стеклянной палочкой. После этого вынимал из бокового кармашка репетир и нежно распахивал его. Ровно через полминуты репетир опускался назад, в карман, а Александр Васильевич трогал состав ладонью. Убедившись, что смесь потеплела, "ожила" - как он говорил, выпивал её двумя большими глотками.
Процедура оставалась неизменной, вот уже много лет. Только в двадцатом году, когда достать чистого спирту стало попросту невозможно и аптекарь всучил, вместо него, разбавленного семидесятипроцентного, Аносов приготовил состав, не почувствовав привычной теплоты, выпил, от дурного вкуса сморщился и целую неделю более не пил. Пока не достал приличного спирта.
Сегодня всё шло хорошо. Спирт был превосходного качества и крепости требуемой, вода идеально чистой, а репетир исполнил любимую мелодию. Но, лишь только Александр Васильевич приготовился дерябнуть, раздался телефонный звонок. Профессор никого не ждал и звонков из университета домой не практиковал.
Мгновение подумав, Аносов решил ответить - выпивать в спешке не хотелось.
- Калии перманганас - три части, аква - двенадцать частей... - трубка, не отвечая на приветствие профессора, бодрым систематическим голосом, каким батюшка в церкви читает заупокойную, произносила какой-то рецепт.
Профессор смутился, более оттого, что рецепт показался ему жутко знакомым, но, что именно получалось из этих ингредиентов, вспомнить он решительно не мог. Трубка продолжала рапортовать. "Либензон! - светлая искра вспыхнула у профессора в мозгу, и он моментально вспомнил, - да он рецептурный справочник Либензона шпарит, стервец!"
От этой мысли Александр Васильевич раздосадовался, поскольку принял насмешника за серьёзного собеседника.
- Ты вот что, любезный, - он резко оборвал чтение на том конце провода, - ты брось Ваньку-то валять. А то я, братец, на Лубянку звоночек сделаю - мигом тебя урезонят.
Трубка смутилась и понесла заплетающимся голосом такую околесицу, какую придумать в состоянии только человек пьяный. Причем в дупель.
- Ты, голубчик, лучше проспись. - Профессор смягчился и мурлыкнул басом, - а то назавтра хворать будешь. Это я тебе говорю как специалист.
- Так точно, профессор! - Трубка ответила неожиданно трезвым и стройным голосом. - Только горох красным не бывает... это как его... красный? не-е-е... не бывает... я тебе говорю... как этот... ну как его? ну вот то, что ты сказал... этот... специалист!
Профессор с чувством в трубку плюнул и кинул её на телефонный аппарат.
Водка остыла.
Вечер не задался.
Александр Васильевич до ночи смотрел в раскрытую книгу, пытаясь представить, кто ему звонил и откуда этот неведомый абонент мог знать про его теперешнюю секретную работу.
Назавтра Аносов отпустил первых своих студентов и, торопясь от нетерпения, бросился в лабораторию.
Доцент Шеин сидел уже у микроскопа. На звякнувшую стеклом дверь он вздрогнул и резко обернулся.
- А, профессор! - Глаза Густава искрились. Очевидно ему было, что сообщить. - Я вот с семи часов у микроскопа. Пришел еще пораньше, но, вот каверза, не мог добудиться сегодняшнего вахтера.
- А кто сегодня бдит?
- Бдит? - Густав хохотнул. - Да он спал в своей конуре как медведь в берлоге, ваш любимец Трофим. Храпел - хоть святых выноси. Но, что это мы о пустяках? Вы посмотрите на цитоплазму! Это удивительно, черт меня дери!!
- Вы находите? А как себя повели хромопласты? - Аносов прильнул к микроскопу. - Что вы говорите?.. Действительно это...
Ученые, сопя и толкаясь, стали по очереди припадать к линзе микроскопа. Подкручивая винт и разворачивая зеркала, обменивались они восторженными фразами, смысл которых сокрыт от простых смертных, но которые приводили обоих в степень крайнего возбуждения.
Несколько раз, Александр Васильевич, обессилив, опускался в кресло, и снова подскакивал, лишь только Густав Иванович выглядывал очередную "тонкость".
Закончили у самого обеда.
- Да, жизнеспособность увеличилась многократно, - профессор с сожалением оторвал глаз от цейсовского "ока". - Вакуоль сжухла. Ничего не поделаешь. Но результат, заметьте, всё равно удивительный...
- Что вы, профессор, - Шеин перебил, не в силах сдерживаться, - результат просто фантастический!!
Через пару недель, когда фейерверк впечатлений утих, в опыте обнаружился нюанс. Пустяк, мелочь, по большому счету, но пустяк этот омрачал ход эксперимента и высокие лбы ученых. И прежде всего своей абсолютной непостижимостью.
Приметил эту закономерность первым Александр Васильевич. Доценту Шеину не сказал, только хмурился и ждал, когда тот подтвердит его опасения.
- Александр Васильевич, - Шеин начал осторожно, боясь попасть впросак. - Вы обратили внимание на странную закономерность? Через день после солей калия регулярно наблюдается регрессия. Увядание молодого листа, усы не укрепившиеся обвисают. Временная смена пигментации листьев на желто-серый с бурыми пятнами. И до следующей подкормки листья дрожат как на осине в ветер.
- Заметили, наконец? - Профессор бурчал и злился. - И как вы это объясните? Не знаете? Ну подумайте...
Профессор убежал принимать лабораторные работы у студентов. В состоянии взвинченном, он срезал всех до единого, а на одного студента ещё и накричал, обозвав невеждой и, почему-то, нэпманом. Студент, на последнее, жутко обиделся, раскраснелся как девица на масленицу и пулей выскочил из аудитории.
Несколько студентами поуспокоившись, Аносов вернулся в лабораторию. Шеина нашел он растерянным.
- Не представляю, что это может быть... - Густав Иванович заламывал руки. - Возможно побочное действие... излишние дозы? Хотя едва ли?
Он вопросительно посмотрел на учителя, ожидая, по студенческой привычке, подсказки. Взгляд профессора оставался непроницаем.
- Плохой препарат? - доцент сделал еще одно предположение. - От этого "Доброхима" всего можно ожидать...
Аносов рыкнул, белым медведем, недовольный своим учеником, открыл рот для выволочки и... передумал. Шеин был ничем не виноват.
- Густав Иванович, голубчик, - Аносов смягчился, и даже почувствовал некоторую на себя досаду, за резкость к любимому студенту. Он заговорил вкрадчивым баритоном. - Вы продолжайте, пожалуйста, эксперимент. Все вводные прежние. И, ради бога, наблюдайте внимательно. А уж выводы сделаем попозже вместе.
Эксперимент продолжался. Но Аносов совсем, казалось, к нему охладел. В лабораторию заходил изредка, чаще мельком. Всякий раз мрачнел и морщил лоб, - "Всё также?" - и, получив утвердительный ответ Шеина, кривил тонкие губы в пропеллер и исчезал.
Всё изменилось через месяц. Ну если не всё, то многое.
Вечером Александр Васильевич, не изменяя привычке, приготовил свои сто граммов водки, с удовольствием выпил и отужинал, с удовольствием не меньшим.
В тот вечер ему подали узбекский плов с дольками чеснока, капусту, проквашенную с брусникой и черствый хлеб. Черствый хлеб приготавливала супруга Аносова, Лариса Федоровна лично. Делала это по своему тайному рецепту с тмином и кориандром, и делала, нужно отдать должное, изумительно. Особенно хорошо ломтик черствого хлеба дополнял капусту.
Десерта Александр Васильевич не употреблял, его заменяла кружка крепкого чаю.
Александр Васильевич как раз решал, с чем испить его сегодня: с медом или малиной, когда в дверь позвонили. Первый раз позвонили резко и требовательно, затем, будто смутившись, кнопку звонка надавили кротко и сдержано.
За дверью оказался Густав Иванович. Из-под полузастёгнутого пальто выглядывал белый халат, шея впопыхах обернута шерстяным шарфом, на ногах комнатные туфли. Шапки на Шеине не было.
- Что с вами, Густав Иванович? - Аносов вышел на шум в коридор. - Отчего такой странный вид? Где ваша шапка? Напрасно вы, голубчик, вот так... без головного убора.
- Есть! - Доцент не обратил на упреки профессора внимания. - Я установил цикличность!!
- Ну-ну, не нужно торопиться. - Профессор взял Шеина под локоть, провел в столовую. - Выпьем чаю с малиной. Вы ведь любите чай с малиной? Вот и чудно. Успокоимся, расскажем всё по-порядку. - Говорил он как с маленьким ребенком.
- Но профессор! - Шеин не унимался, - Александр Васильевич, это просто уму не постижимо!! Мы приблизились к чему-то большому и важному. Глобальному настолько, что и представить сложно!!
Густав Иванович ещё несколько минут причитал, но чаю выпить в итоге согласился. Шеин был в профессорском доме впервые. То ли от этого, то ли почему ещё он стал вести себя очень манерно и чопорно, даже жеманно. Профессор этого не любил. Наскоро закончив чаепитие, он провел доцента в свой кабинет.
- Слушаю. - Аносов произнес это слово как доктор, когда разговаривает с душевнобольным и очень обидчивым пациентом.
- Вы помните профессор про периоды активности у нашей культуры?
- Связанные с калием? - Профессор нахмурился. - Конечно. О чем вы спрашиваете!
- Так вот, я долго не мог понять цикличности в днях: три-три-четыре, три-три-три, четыре-три-четыре. Почему так? Непонятно. Позавчера я наложил наши циклы лунный календарь и, что вы думаете? практически всё совпадает!
- Густав Иванович! - Профессор ярко разочаровался. - Вы человек науки и делаете такие заявления. Эдак мы до походов к гадалкам опустимся, у знахарок станем консультироваться.
- Нет-нет, Александр Васильевич, это было всего лишь предположение. Вы послушайте далее. Сходство с лунными циклами только натолкнуло меня на мысль, что мы имеем дело с каким-то биологическим календарём. Часами, которых ещё никто не зафиксировал. Представляете, что это будет за открытие?!
- О чем вы, друг мой? - Аносов смотрел уже на Шеина как на помешанного. - Какое открытие? Мне кажется, вам нужно отдохнуть. Знаете что? Вы оставайтесь сегодня у меня. Куда вы пойдёте в таком виде? на ночь глядя?
- Напрасно вы иронизируете. - Сбить Шеина с мысли было невозможно. - Вчера я нашел подтверждение своей теории. Чисто случайно. Оказывается, эти часы влияют не только на наш опыт, они проникли везде. Судите сами: вчера я был в паспортном столе, по пустяковому делу, так их приемные дни соответствуют нашему графику! Тютелька в тютельку! Представляете?
Профессор покачал головой с сомнением:
- Пока, честно говоря, не очень...
- Люди подчиняются этому метроному сами того не понимая! И не поймут, пока мы не составим этот календарь! Только я вас прошу, профессор, когда оформите работу, укажите, пожалуйста, что я вам ассистировал.
- Хорошо-хорошо, голубчик, дорогой мой Густав Иванович, непременно укажу. Непременно. - Аносов говорил с материнской нежностью в голосе. - Вы не против спать в библиотеке? Там теплее ночью... Отлично, просто отлично... Паспортный стол, вы говорите?..
- Да что там паспортный стол. Все! Даже вахта нашего института.
Доценту Шеину постелили в библиотеке, Александр Васильевич проводил его туда, даже отечески поцеловал в лоб. Уходя, он, будто что-то вспомнив, спросил:
- Густав Иванович, вы когда калий в питательный раствор добавляли с утра или с вечера?
Шеин смутился странному вопросу.
- Но я... я не составлял раствор. Я пользовался вашим. С утра. - Глаза доцента забегали и он поспешил их опустить.
- Да-да. Всё верно. Покойной ночи, голубчик.
Опыт продолжался. Профессор, сдерживая улыбку, внимательно изучил графики активностей, лично сверил их с лунным календарём и графиком работы паспортного стола. Доцент Шеин вычертил их с обычной своей педантичностью.
- Что ж, - В конце-концов профессор нахмурил лоб. - Может оно и так. Я думаю вскорости всё разъяснится, давайте продолжать работу.
- Конечно, Александр Васильевич, теперь она стала во много раз важнее. - Густав Иваныч окрылился доверием профессора.
- Да, чуть не забыл, когда по вашим графикам следующий пик?
- В среду, после утренней подкормки.
- Вот как? Очень хорошо. Я вас прошу на вечер вторника не планировать дел. Мне хочется посидеть с вами вечер, подумать над составом наших калии салис. И захватите свой револьвер. Нет-нет, - Аносов поспешил успокоить испугавшегося доцента, - это, как говорится, для успокоения души. Возвращаться будем поздно, мало ли что...
Весь вторник Густав Иванович переживал нервное возбуждение. Холод револьвера жег ему ногу, хотя и лежал в портфеле. Кончилось это тем, что в конце дня доцент разбил колбу и глубоко порезал себе палец.
Профессор, напротив, день проводил буднично. В университет пришел в половине одиннадцатого, отчитал пару лекций и, на секунду заскочив в лабораторию, отбыл домой.
Шеин стал уже сомневаться, что их вечернее мероприятие состоится и, в начале четвёртого, он стал собираться домой. Порезанный палец ныл и дергал в такт сердечной мышце.
Александр Васильевич пришел ровно в четыре. Вошел в аудиторию и, хитро подмигнув Шеину, погасил свет.
Февральский вечер погодой не радовал. Весь день природа решала: устроить вьюгу или отложить её до более лучших времён. Ветерок лениво гонял смерзшиеся снежинки пополам со скуренными папиросными гильзами, потом вдруг сильно и зло шугал их по подворотням и растворялся. К вечеру ветер совсем унялся, отпустил мороз и из задёрнутого серой портянкой неба повалил рыхлый снег.
Снег быстро завалил подоконники и в лаборатории вовсе потемнело.
Через четверть часа за стеклянной дверью показалась чья-то мутная фигура. Фигура долго бряцала ключами стараясь попасть в замочную скважину. Наконец замок поддался и в светлом прямоугольнике двери показалась грузная фигура в черном халате, с ведром и длинной шваброй.
Уборщица тётя Зина включила свет, повернулась и оказалась нос к носу с двумя мужчинами, один из которых держал в руках револьвер.
По природному ли своему скудоумию или по обретенному за годы жизни олимпийскому спокойствию, а может почему ещё, тётя Зина вовсе не удивилась, а только нашла в этом свой резон.
- Вы чего тут? - Она упёрла руки в боки и насупилась. - Дня вам что ли мало... ходют тут по ночам понимаешь... мой потом за ними. Вон сколько грязи натащили... работники.
- Э... Зинаида Филипповна... - попытался что-то сказать Аносов. - Вы не могли бы...
Уборщица на вялые увещевания профессора обращала внимания ровно столько, сколько слон на Моську и продолжала свой ежедневный монолог:
- Учёные! - В это определение она вложила всё: и грязные галоши студентов, и февральскую слякотную стужу, и любовь свою к науке и даже внучку свою неряшливую. - Ходют они... грязищу разносят по зданию... вот кажному бы ученому выделить участок, а хоть в полкоридора, чтоб он перед работой по нем шваброчкой пробежался, небось, и наука спорилась бы шибче...
Аносов с Шеиным не сговариваясь покраснели, потом побелели. Первым не выдержал Шеин.
- Ну, знаете ли Зинаида Филипповна... - Аносов придержал доцента за рукав, махнул рукой, как бы говоря: "Бог с ней, не обращайте внимания. Горбатого могила исправит".
При всем при этом тётя Зина шваброй работала как заправский боцман и через десять минут лаборатория блестела влажной чистотой полов.
- Зинаида Филипповна, голубушка, - профессор заговорил со старушкой ласково, - я вас прошу никому не говорить, что застали нас здесь. Хорошо?
- Кому не говорить? - тётя Зина мысли не уловила. - Людке что ли молочнице?
Профессор вытянул шею и поднял брови. Такому казусу мысли он растерялся.
- Ну, в общем... ей тоже не надо. Но главное в университете если вас спросит кто, ну студент какой, или там посторонний человек не видала, мол ты, Зинаида Филипповна профессора Аносова или доцента Шеина, вы что скажете?
- Что я скажу?
- Что не видела!! - По лицу профессора пошли пятна серо-желтого оттенка.
"Матерь божья! Что деется". - Ахнула про себя тётя Зина, сжала пальцы в щепоть и активно закивала головой.
- Вот и хорошо. - Аносов подтолкнул непонятливую уборщицу к двери. - Вот и ладно.
Выключив, по уходу уборщицы, свет Александр Васильевич зашептал Густав Ивановичу на ухо:
- Давайте, что ли за перегородкой сядем, а то торчим на самом видном месте, как... - Он засопел, стараясь подобрать определение, но не сумел и продолжил так, - И с револьвером вы, пожалуйста, осторожнее. Мало ли что...
Компаньоны уселись за стеклянной перегородкой, и, когда глаза привыкли к темноте, заговорили о работе. Через некоторое время разговор всецело захватил коллег. Конспиративный шепот развился в шепот обычный, тот, со временем, перешел во "вполголоса", а уж через час ученые беседовали обычным своим манером.
За разговорами они пропустили, как кто-то с необычайной ловкостью, не звякнув ключом, отпер дверь, тихо вошел, а в коридоре свет был уже погашен, и только, прикрывая за собой дверь, негромко ею звякнул.
"Империалистический шпион... эх, надо было на Лубянку звонить, попросить подмоги..." - ясной молнией мелькнула в голове Аносова тревожная мысль, когда незнакомец запалил керосиновый фонарь.
Шпион держал фонарь в опущенной руке и, в тусклых его бликах, различалась только его массивная, страшная фигура и что-то выпирающее из-за борта одежды.
"Граната!!" - После такой догадки первой мыслью Густава Ивановича было бежать, и так бы он, пожалуй, и сделал, но ноги его одеревенели, и слушаться отказывались напрочь. Руки, к слову сказать, тоже.
Незнакомец, с каким-то звериным урчанием, прямым ходом двинул вглубь лаборатории и прошел, в зыбком свечении, мимо "охотников" не заметив. У стола с подопытным горохом он остановился, поставил фонарь на верхнюю полку и вынул из-за пазухи бутылку.
"Трофим?" - Удивлению Шеина не было предела, когда он увидел лицо незнакомца. Не зная как реагировать, он посмотрел на профессора.
"Трофим! Стервец красноносый!!" - У Аносова выражение на лице сложилось такое, какое бывает у человека хватанувшего, по незнанию дела, уксусу.
Вахтер Трофим, между тем, не потревоженный ещё ничем выдернул из бутылки пробку, отлил черной жидкости в лабораторную колбу, поболтал ею осторожно, понюхал результат, сделал довольное "М-рр-м-рр" и... вылил в питательный раствор.
Оставшуюся часть Трофим перелил в мензурку. "Портвейн", - ученые переглянулись. Ошибиться было не возможно - по комнате распространился сладковато-алкоголический запах дешевого вина. Аносов кивнул Шеину включить свет, сам вышел из укрытия к Трофиму.
Вахтер сделал уже несколько глотков, когда вспыхнул свет и прямо перед ним, будто из воздуха, образовался профессор Аносов.
- Тьфу-ты... бесы, - Трофим поперхнулся. Несколько капель скатилось на его бороду. - Ляксандра Василич, да разиж можно так? Вы мне всю обедню испортили... чуть не.
Трофим стряхнул широкой ладонью красные капельки и допил остаток.
Тощая шея Аносова телескопически пошла вверх. Да так, что Шеин забеспокоился о его здоровье. "Ну сейчас профессор ему пропишет по первое число, - решил доцент в восхищении, - разделает под орех. Полетят пух и перья".
- А скажи мне, любезный Прохор, чего ты здесь делал? - Аносов начал подчеркнуто спокойным, тихим голосом. Только по лицу пошли пятна серого цвета - он накручивал себя медленно, как тяжелый маховик.
"Выгонит, как пить дать выгонит... - Густав Иванович ужаснулся за Трофима. - А может ещё и по уху". Потом ещё немного подумал и решил: "Нет, по уху пожалуй не станет".
- Я, Лаксандра Василич, - Трофим насупился, - в науку решил... это... внести свою лепту. Вот книгу прочел научную. - Трофим вынул из кармана замузганный справочник Либензона...
Ася Молотобойцева - водитель трамвая ?7, не верила в Бога. Комсомолка и активистка она дважды в неделю посещала лекции в клубе "Прогрессивной молодежи", прочла брошюрку "Мифы и иллюзии религии" и даже дружила с Колей Степановым - членом партии.
Не верила Ася так же в бесов, вампиров и прочую нечисть. А верила она только в светлое своё будущее, которое ковала своими руками, твердое плечо товарища и комсомольскую ячейку.
Её смена подходила уже к концу. Трамвай медленно полз по зачумлённой улице, последний пассажир вышел две остановки назад, и в пустом вагоне метались только жгучие злые снежинки
- Воооооон!! - Вопль попал в такт вьюге столь гармонично, что Ася не сразу его сообразила. Она зябко подула на руки и прислушалась.
- Воооооон!! - Второй вопль был ещё громче и страшнее, отчего слышен стал очевидно. Внутри у девушки всё сжалось. "Мама", - коротко подумала она.
- Вон отсюда, сволочуга! Чтоб ноги твоей больше не было!! - Из-за вьюги Асе казалось, что, раздираемая звериным рёвом пасть находится прямо перед трамваем и обращается именно к ней.
Асе сделалось жарко, на лбу выступил пот, в панике она рванула рычаг и трамвай, как молодой конь прыгнул вперёд. В тот же миг впереди, черным ангелом, мелькнула бородатая перекошенная морда. Полы зипуна развевались за ней как крылья и мелькали желтые босые пятки.
На этом историю пролетарского гороха можно было бы считать почившей, но она неожиданно возымела продолжение.
Педантичный приват-доцент Шеин довёл таки эксперимент до финала и, через несколько дней пригласил профессора Аносова "принять работу".
Когда из пожухшего стручка на стол посыпались горошины, лица ученых вытянулись и побелели. Горох оказался ультра-красного, пролетарского цвета...
P.S. Горох стал, как и требовали народные комиссары, красным. На зло классовым врагам. Только, сколь его не варили, оставался жестким, как старая автомобильная покрышка, и цвета своего не менял.
Вероятно благодаря особой политической устойчивости.