Аннотация: К "Штрихам", хотя и фантастика. Писал с удовольствием, посему рекомендую.
Дело человеческое
...живи в раю,
Я скажу: "Не надо рая, дайте родину мою!"
Недавнее прошлое... или наши дни... а может и будущее. Кто его разберёт?
Небольшое, но аккуратное кладбище провинциального городка. Заканчиваются похороны бывшего (теперь уже) гражданина; безутешная вдова с персидскими глазами покидает скорбное место в длиннющей машине; у могилы остаются трое. Вероятнее всего близкие друзья покойного: люди уже "второй свежести", но, держащие ещё, по народному выражению "хвост пистолетом". Один из них - в коричневой фетровой шляпе, поношенном плаще и модном шелковом кашне - сдвинул с ближайшей лавки цветы, присел, вынул из кармана поллитру.
- Не сиди на холодном - почки простудишь. - Сказал Фетру второй: в длинном сером пальто, английской шерсти. Щёголь.
- Ты ещё полечи меня. - Хмыкнул Фетр, напирая на "ты". - Коляна вон лечил-лечил, залечил. Переодел в дубовый макинтош.
- Да что ты понимаешь? - Взвился на дыбы щёголь. Орлиный профиль выдавал в нем отдалённую принадлежность к Кавказу. - У него знаешь какой случай был? Один на миллион! Я ему четыре операции сделал!
- Ага, крепкий попался, - съязвил Фетр, - первые три раза выжил.
Лицо щеголя побагровело, пошло желтыми пятнами. И если б глянул на это дело случайный художник, то шибко удивился бы непостижимой гармонии, что протянулась между ядрёно-желто-красными клёнами и физиогномией нашего героя; бросился бы зарисовывать этот плэнэр непременно, ибо случается такая параллель нечасто.
- Ладно буровить. - Вступился третий. - Разливай. Замёрз - ног не чую. Аж до самого пояса.
Шоркнули бортами пластиковые стаканчики:
- Пусть земля ему... Хороший был человек... человечище!.. а начальник какой?.. и мужик что надо... вот помню, рыбачили, Толик, ты кажись тогда с нами?.. Да не он был, а я. Я тогда ещё в прорубь окунулся... поехали... помногу не наливай, половинь... у него и дачка была шикарная, любил он с девчонками там... Саня, что у тебя ещё одна? молодцом! разливай... а лечиться не хотел. Вредничал и упирался мля! Я ему объясняю за постельный режим, за процедуры необходимые... Да что там процедуры! зашел к нему как-то, дай, говорю сотку до зарплаты, жене хочу подарок купить. Нету, говорит, а сам... Вот это у него было. Между нами, жлоб он был порядочный, царствие ему небесное... плохо о покойнике?.. а если это правда? Истина! Я и на страшном суде подтвержу... каждую юбку тискал... мою Светку как-то по этому делу облапал... Я тогда ему четко обозначил: если не прекратишь фердыбачить - жить тебе две недели, как врач говорю... И лез везде. В каждой бочке затычка... хамло ещё то было, пусть земля ему пухом! Святой был человек!
Вот уже и похоронили, вот и помянули, и всё вроде бы как у людей. И не стало более Суренцова Николая Львовича. Не стало человечищи, святого бабника. Вычеркнут боец из списков. Но жизнь-то продолжается, идёт житуха, движется; и нарезались друзья покойного на поминках вдрызг.
Зарю следующего утра Александр Макарович Тульский встречал насторожено; в утеснительном ожидании похмелья. Медленно приоткрыл глаза, не поворачивая головы - чтоб не тревожить лишний раз - поглядел по сторонам. А ничего. Чуть смелее потянулся: и голова, и тело, и даже бритые щёки - Макарыч ощупал лицо первым делом, но нашёл его гладким - словом весь организм, был в полном порядке. "Что за черт?" - от нехорошего предчувствия внутри засосало и заездило колёсами; захотелось пива. Тульский попытался вспомнить завершение вчерашнего - безуспешно. Вся вторая половина дня канула напрочь. Вырисовывался лишь только яркий свет, громыхающая музыка и слова откуда-то из-под прожектора: "Так же нельзя мужики! Мы ж на поминках!"
"Ну конечно! Так вот и бывает! Проводили, мля, в последний путь и его и меня!" - Догадался Тульский.
Действительность накатывала беспощадно: он, Саша Тульский, назюзюкался на поминках (а стакан он всегда держал слабо) и умер вслед за Колей Суренцовым. Преставился. О покойном приятеле, впрочем, Тульский сейчас не вспоминал. Он равнодушно взглянул на выкатившуюся смугло-золотистую грудь жены, всё ещё упругую и молодую, вздохнул с непонятным облегчением и выпорхнул в закрытую форточку.
Дорога на небеса пронеслась одним синим мигом. И вот уже бредёт Александр Макарович Тульский по лугу бархатному, на взбитые облачка любуется, и цветочные ароматы вдыхает. И ни на мгновение не сомневается, что он в раю - до того благодать.
Выводит тропинка к развилке. Здесь же стоит стол: примитивный двухтумбовый, завсегдатай большинства канцелярий. За столом девица в кожаной куртке: косынка в горошек, папироска в зубах. Дует как паровоз; портупею, между делом, поправляет.
- Ваша фамилия Тульский? - Спрашивает Девица. "Ага". - Признаётся Саша, не робея и не смущаясь.
- Тульский Александр Макарович? - Переспрашивает девица и папиросу в другой угол перекатывает.
- Так точно. - Отвечает Саня, а сам думает: "Чего это у неё из рабочего инвентаря на столе одна пепельница?"
- Не твоего ума дело. - Огрызнулась девица. - Пожить ещё есть желание?
- Как это? - Насторожился Саня. - Разве можно?
- Вообще-то запрещается категорически. Но тебе, в качестве исключения, можно. - Девица перегнулась к Макарычу через стол, так что он разглядел наган на кожаном боку, и добавила конспиративно: - Только это между нами. Секретное дело.
Но Саня-то и при жизни был парень не промах, его за рупь-двадцать не купишь; посмотрел он по сторонам, на птичек полюбовался, на небо, на зелень... послушал музыку райскую... и говорит:
- Да нах-х-х...хрен мне это надо? - И, как обрезал: - Не хочу. Здесь остаюсь.
Девица нахмурилась и холодно:
- Тогда кабинет триста шесть. По коридору налево до конца. - И отвернулась.
"Ну и хрен с тобой, пигалица". - Выругался без слов Тульский и отошел.
И чудное дело: за Саней японец подошел, так девица мигом в японку оборотилась; стол вполовину урезонился, а рядом бамбуковая роща поднялась.
"Так-так... а где это вот... триста шесть?" - Сообразил Тульский, что ничего не соображает, но возвращаться и выяснять не стал.
Дело, впрочем, вскорости разъяснилось: нашлось высоченное здание, в нем коридор, в коридоре поворот налево, в конце - комната триста шесть. "Отдел по работе с трудными клиентами" - значилось на табличке.
"Чертовщина какая-то!" - И только подумалось, будто шильцем кто Макарыча под зад пыркнул, мол: "Не балуй! Думай чего городишь. Не на базаре".
Вошел Макарыч; двери не успел за собой закрыть - выкатывается из-за стола симпатичного вида мужичок. Очки большие в роговой оправе - глазки под ними мааааааленькие, - волосы кудрявые вокруг плешки; и ростом невелик.
- Колобков Роман Исаакович. - Деловито отрапортовался мужичок и Тульскому ладошку протянул. - Что ж вы так, Александр Макарович! Непорядок. Всё время были на хорошем счету, добросовестно план выполняли, а тут такой фортель!
- А в чем собственно дело?
- Ну как же! - Живчик Колобков находился в беспрестанном движении: руки его летали, ноги топтались, голос менял интонацию. - Производство сокращено, душ на всех не хватает, передовики выдают по десять-двенадцать жизней - живут не щадя себя, а вы от второго цикла отказываетесь! Не дело!
Последнее Колобков произнес с таким чувством, что Сане Тульскому стало стыдно. Чуть-чуть. Одну секунду. "Хитришь! пархатый. Тульского на мякине не проведешь. Не одним только лыком шиты. Девица говорила, что запрещено, тайное дело, только для тебя... а тут такая принудиловка. Ну уж дудки!"
- Что вы говорите! - Колобков схватился за голову. - Чудовищная близорукость! Население земного шара растёт в геометрической прогрессии, а наши-то ресурсы не безграничны! Здесь же тонкая материя - это вам не ивановские ситцы. Ду-ши! - Сказал он по слогам. - Тут понимать нужно!
- Действительно. - Поддакнул Тульский, но твёрдо решил не возвращаться на землю. - Нужно понимать.
- Так как? согласны? - Колобков заглянул Макарычу в глаза, вытянулся, и даже будто подрос.
- Нет. - Рубанул Саня. - Не согласен.
- Что ж... - Заложив руки за спину и сцепив волосатые пальцы, Колобков принялся прохаживаться из угла в угол. Он говорил в слух, впрочем, к Тульскому не обращаясь, а скорее рассуждая с самим собой. - Постараемся перебиться собственными силами. Будет трудно, будет тяжело... Так, где у нас прорывы... - Колобков порылся в бумагах: Томкин, Топкин, Тульский - ну вас мы закрыли, Тупкин, Туркин...
- Как-как? - Перебил Саня. - Как вы сказали? Что значит меня закрыли?
- Что значит, что значит? - Сурово сказал Колобков. - Значит, что поторопились вы отлетать на небеса. Если б каждый с похмелья помирал?.. - чушь! Выходили вас. Приятель ваш, хирург постарался и удачно сделал операцию. Теперь вы лежите в больнице, пюре через трубочку кушаете. Числа двадцатого выпишут.
- Как же? - Заволновался Макарыч. - Как же можно? Я-то тут! А кто ж вместо меня... в смысле...
- Вместо вашей души, - презрительно кривя губы и растягивая слова, начал Колобков, - пока вы тут пререкались, вначале с Томочкой - Тамарой Сергеевной на приёмке, теперь вот со мной уже битый час...
- Да говори ж ты, не тяни, изверг! - Взвыл Тульский.
- Отлично подошла душа Суренцова Николая Львовича, которого вы вчерась похоронили. Подошла по возрасту, по складу характера и образу жизни. Потребовалась минимальная коррекция и правка памяти. Вы, кажется, были знакомы?
"Вот тебе и нате! - Сердце Саши Тульского опустилось ниже желудка, а в желудке завёлся кошачий коготь и стал буравить-буравить. - Вот тебе бабушка и юрьев день. Акула в половнике! Вот тебе и устроился в раю! Пожил, как человек".
- Вы чем-то не довольны? - С учтивой улыбкой спросил Колобков.
- Дак как же можно? Он совсем на меня не похож! И я... я на Суренцова не похож - он жлоб!. Жлоб, бабник, он мою Светку облапал по пьяной лавочке... и хам, хамло. Я на него совсем не похож...
- А вот это уже, - мягко поставил точку Колобков, - сугубо ваше мнение.
Вышел Тульский в райские кущи сам не свой. Идёт-бредёт понуро, как старая кобыла. "Вот тебе хи-ирургия! Японский городовой! Помереть спокойно не дадут, мать их! Будто я просил меня спасать. Гиппократы! Вот удружил Лёнчик! щёголь хренов!"
Ныл и стенал Макарыч недели две. Мысль его по кругу скользила от щеголя-хирурга Лёнчика, так паскудно-удачно сделавшего операцию, к бабнику Суренцову, что мацает теперь его Светку на законных супружеских основаниях: "А она тоже лярва! Говорили ж мне не брать молодуху. Будто не чувствует, что я другим стал, ненастоящим. Ох, всегда я её подозревал, жаль только при жизни за руку не схватил!"
Претерпевал от Макарычевых претензий и Колобков. Но этот менее - всё ж опасался Тульский связываться с канцелярией.
Третьей недели рая Тульский не выдержал, явился к Колобкову на приём:
- Что хочешь делай, а отправляй меня обратно! - Глухим истерзанным басом пролепетал Тульский, и глаза в пол опустил.
- И рад бы, - отвечает Колобков, - да не могу. Вакансии заняты.
- Ты ж говорил недостача, - изумился Саня. - В смысле не хватает душ?
- Так-то оно так. Но дело это непростое. - Пальчики за борт пиджака заложил и поигрывает. Виляет стервец. Изгаляется.
- Не юли, Колобков! Не рви душу! - Тульский его за грудки. - Что тебе от меня нужно? чего хочешь?
- Вон! - Пятна сине-зеленого цвета пошли по полированному, здорового розового тона лику Колобкова. - Чтоб ноги твоей больше здесь не было! Хам!! Ты с кем разговариваешь? Ты что себе позволяешь?.. Выйди! выйди я тебе говорю из кабинета! Чтоб духу твоего...
После долгих пререканий полюбовно сошлись на четырёх дополнительных жизнях, которые подписался прожить Тульский, на его клятве вести себя образцово и согласии подождать некоторое время.
- Тут, понимаешь, есть один вариантик! - Колобков взял Макарыча под локоток и легонько прижал. Для придания словам особого веса он закатывал глаза и потел: - Но нужно подождать. Без этого никак. Архи сложная комбинация!
- Но чтоб я оказался поблизости! Чтоб мог этих засранцев достать!
- Непременно! - Сверкнули белки глаз. - Это всенепременное условие!
Потянулись дни ожиданий. Сказать томительные - ничего не сказать. Тульский осунулся, истончал душой, стал прозрачен, как осенний лист. Амброзия не лезла в глотку, нектар горчил и отдавал псиной, райские оркестры нервировали и пейзаж пронзительно напоминал счастливое детство.
Прошло полгода. Полгода! Чтобы понять и почувствовать эту цифру... нужно её почувствовать и понять. На собственной душе.
Потом чуть полегчало: сообразил Саша Тульский ставить на росе с нектаром бражку. Попивать начал. Следующий месяц оказался весёлым: забористая получалась брага - с третьего стакана валила. За бражкой, понятное дело, песни пошли... японец дефективный - ему повторное проживание запретили - в собутыльники наладился... Потом девчонки, танцы... и т.п. и т.д. Небожитель посторонний, как на грех, под пьяную руку подвернулся - японец ему засветил в область третьего глаза. Алкаш. Небожитель, само собой, в крик... Комиссия!
Бражку ставить Тульскому запретили; а за бузу его Колобков ещё на три жизни подписал.
- Повеселился? - Глазки Колобкова сузились в щёлочки. - Лады. Теперь моя очередь. Готовься, завтра твой выход.
А на завтра в семье Тульского (который жил теперь с душой Суренцова) случилось радостное событие.
Здесь требуется сказать ещё одну вещь: после поминок, после операции и удачного воскрешения, Тульский, всей своей новой душой, нежно и страстно полюбил жену свою Светку. И не только в примитивном плотском смысле - хотя и в нём тоже, - а в смысле более возвышенном, духовном. Воспылало сердце любовью.
И вот в самый день исхода Александра Макаровича Тульского из рая, родился в семье Тульского-экс-Суренцова сын. Семимесячный, правда, но вполне здоровенький мальчик. Такое вот "совпадение".
Новым своим положением Саша Тульский остался вполне доволен. Ангел, конечно, ему в момент рождения по устам вдарил - глупые речи запечатал, но Макарыч на слова не больно-то и надеялся. Он на другое упор сделал: орал благим матом ночи напролёт и пачкал пелёнки без удержу.