После теплого и сырого июля, когда всякая зелень разрослась и расцвела самым буйным образом, когда клевер в степи соткался в ковёр сочный и мягкий - не хуже лебяжьей перины, после такого разгула августовский зной пришелся едва ли не губительнее заморозков. В несколько дней выгорели листья лопуха; чабрец, хранивший до этой минуты аромат весны, съёжился и приник; клевер дольше всех не хотел сдаваться, но и он не сдержал натиска беспощадного солнца - высох в труху. И вот уже и намёка нет на недавнее жизнеобилие; разве только редкий цветок цикория - голубенькая ромашка о шестнадцати лепестках - вжимается в землю, таится до срока.
Вдруг что-то переменилось, мелькнуло какое-то движение; и порыжелый кирзовый ботинок наступил на голубой цветок - только пыльный дымок взвился. По степи шел солдат. Бывалый солдат: выгоревшая на плечах гимнастёрка, белый контур соли от пота между лопаток, грубый шов на галифе суровой нитью сделанный. А ещё ремень; плотно пригнанный широкий ремень.
Солдат целенаправленно шел к буро-зелёному, изрядно претерпевшему от солнца, сосняку на холме. Временами он что-то бурчал под нос и даже в сердцах взмахивал рукой, так резко, что сапёрка хлопала его рукоятью по бедру.
Под холмом коротала лихой век избушка. Хотя избой, конечно, правильнее назвать крестьянскую пятистенку. Добротную просторную. А здесь гнулся к земле флигелёк прислуги. Если б нашлось кому прислуживать... Сторожка. Вот и жерди кое-где остались - лошадиный загон стоял. Ещё бы ручей прибавить и отличный конезавод получился бы. А может, и струился здесь когда-то ручей, судя по оврагу.
Без интереса, мельком взглянул солдат на сторожку, на её прогнившую крышу - что-то крепко занимало его думы. Он и в сосняк вошел, продолжая спорить с кем-то невидимым, шепча и жестикулируя. И только столкнувшись - чуть не в лоб - с незнакомым стариком, солдат отпрянул и резко спросил:
- Вы зачем здесь? - Рука механически легла на автомат, и большой палец подпёр гривку предохранителя.
Вопрос вышел бестолковым: кем может быть небритый старик в стоптанных сапогах, в буром шевиотовом пиджаке и с лукошком? и зачем он здесь?
- Оно-то... вон оно как... грибы собираю. - Мужик поднял корзинку с десятком грибов. - Опята.
Странновато смотрелся кожаный мешочек на груди старика. Такой... под большую записную книжку. "Да почему странно? - решил солдат, - в прежней жизни я тоже любил томик стихов с собой носить". От довоенных воспоминаний ослабла струна, и будто свежий ветерок пропел в верхушках. И не придал боец тому значения, что не бывает опят в августе, да ещё в такую засуху.
Старик закурил, молча протянул портсигар солдату, тот жестом отказался.
- Заняли позицию? - Курил дед по-солдатски, пряча цигарку в ладонь.
- Заняли.
- Только зря вы тут. - Дед ловко нырнул под куст и вернулся с опёнком; отломил шляпку и недовольно проворчал: "Червивый, паскудник". Гриб полетел в кусты. - Никогда тут славяне не побеждали. Испокон веков головы слагают.
"Чокнутый какой-то, - солдат тайком присматривался к старику, - как бы не кинулся".
- Да не, это не я придумал, - старичок будто понял мысли солдата, - это в летописях прописано. Князь Святослав здесь с хазарами бился; у него войско-то было втрое против хазарского - ан разгромили его. Всё потому что в княжьей свите изменник прижился. Он хазарам секрет княжьего войска выдал. Иуда. - Старичок потянул пару затяжек. - Смекаешь?.. Святослав-то в сердцах это место и проклял.
- А предатель?
- Предателя в конце-концов изловили. Ногти повырывали, глаза выкололи, в рот расплавленного свинца налили - всё как положено. И, говорят, в наказанье приставили это место охранять.
- Бывает. - Солдат всё же стал подальше; кашлянул в кулак: - У меня тут дело, старик. Ты бы шел домой.
- Ага. Ты заходи, я каждый день в этом лесу гуляю. Летом грибы собираю, зимой - ягоды. - Старик улыбнулся. - Ну, я пошел.
"Точно сумасшедший".
Дед, петляя, двинул вглубь леса и вскоре исчез за деревьями. Удивляясь, с минуту солдат его выглядывал, разгадывая секрет маскировки; потом махнул рукой. Время поджимало.
В трёх километрах от пролеска, на высотке 13-684 стояло тяжелое оборонительное орудие ТК-13(Е). "Пуха" - коротко звали её бойцы расчёта.
- Мля, что ж оно всё такое тяжелое! - На бруствер вокруг орудия лёг ещё один мешок песка. В конце подъёма, помогая уставшим рукам, солдат ловко извернулся и подпихнул мешок плечом. С шумом выдохнув, он отёр лицо пилоткой. Помогло это слабо - пилотка уже насквозь промокла. - Ну есть же связисты наконец, или, я не знаю... есть... ну хоть адъютанты или вот водителем хорошо; генерала какого-нибудь возить. А, Андрюша? согласился бы ты возить генерала?
За бруствером, чуть сзади окапывался богатырского телосложения сержант. Окапывался с чувством, не торопясь.
- Не блажи, Широков. - Сержант вынул очередную лопатку песка, высыпал её в мешок и прихлопал. - Такую фамилию имеешь, а блажишь как бабка-повитуха. Укладывай, давай!
Сержант Сидоренко вылез из окопа и, усевшись на переднем накате, закурил, временами сплёвывая крошку табаку. Широков вздохнул, подчёркнуто тяжело, надеясь разжалобить на помощь тёзку - тот даже ухом не повёл - и сам поволок мешок.
- Адъютантом он захотел... иш ты! - Сидоренко ухмыльнулся, плюнул в могучую ладонь и погасил окурок. - Что это за служба адъютантом? Бабья служба. А связистом оно тоже не сахар: снег-грязь-бомбёжка - ползи, обеспечивай связь.
- Не скажи, Андрюша, - Широков елозил под мешком, - адъютантом оно, конечно, не так наглядно, в смысле полевой работы, зато кругозор много шире в смысле театра военных действий; в штабе обязательно карта на стене... стрелки красные и синие нанесены. Вот мы тут обороняемся, значит на карте линия с пупочками нарисована в соответствующем месте... мать его!
Сидоренко подошел; помог корячившемуся напарнику, поправил верхние мешки.
- Укладываешь, как попало. Бездельник!
- Это не имеет значения, Андрюша. Так даже устойчивей. Сам-то чего мелко копаешь? - Широков кивнул на траншею.
- Хватит. Если прямой попадёт - в любом окопе прикончит, а если рядом - и в этом жив останешься. Хотя?.. - Сидоренко как-то неуверенно повёл плечами и с мимолётной тревогой заглянул в глаза другу. - Как думаешь, Андрюша? Сегодня?
- Нет, сегодня живы будем. Чувствую. Хотя... - Широков почесал тощее пузо: - Ой, жрать охота. И опять концентрат треклятый - враг человеческого пищеварения.
- Я с ним о деле! - Обиделся Сидоренко. - А он о брюхе думает! И как в тебя лезет в такую жару?
- Обычным манером, Андрюша! - Рассмеялся тёзка. - Традиционным. Вот опять же плюс адъютантской службы - свежий суп с клёцками. А? Хотелось бы тарелочку-другую?
- Не сало там. И не заглядывай в чужой мешок. Не твоего ума там дело.
Размашисто шагая, подошел лейтенант Лопахин - командир расчёта. Единым взглядом оглядевшись, он пихнул ботинком бруствер и коротко спросил:
- Окопались? - Приняв в ответ "Так точно", кивнул и продолжил: - Я проходил на юр. - Лейтенант повёл рукой вдоль длинной гряды, что одним краем примыкала к сосняку, а другой стороной выгибалась и растворялась в степи. - Оттуда полезут. Как пить дать.
Ботинком командир разровнял песок, щепкой стал рисовать диспозицию. В центре он обозначил обороняемую высотку; впереди слева вывел лес, справа - линию юра. "Пойдут клещами. Задний скат холма довольно крут - на руку противнику; там они выравнивают боевой порядок и атакуют разом. Нам их никак не перекрыть - на линии огня они появляются только наверху. Это основная беда. Слева сосняк. Дикий с буреломом, он левый фланг надёжно перекрывает, нам это на руку. Плюс Врубель заминирует здесь и здесь. - На песчаной схеме добавились две жирные точки. - Но если они пустят здесь противоминный ракель и хотя бы пару танков... тогда дело табак. Я бы, во всяком случае, так и сделал".
Вернулся рядовой Врубель. Кучерявый, в круглых школьных очках, он устало опустился на корточки перед схемой, оперся на автомат. На пыльной шее капли пота проделали дорожки-ручейки.
- Готово. Сегодня уложил систематически, - Лопахин, услышав это "систематически", поморщился, но промолчал, - уложил клетками вот тут; и ещё две пары уложил по краям, веером. - Врубель стёр точки командира и аккуратно обозначил укладку мин. - Не догадаются? а? как думаете? Может обойдётся.
- Может! - Зло передразнил лейтенант. - Может обойдётся, а может...
Лопахин резко выпрямился, нервно пнул мешок и пошёл вдоль позиции. Он обогнул окоп, заглянул в него с фланга, кивнул; прошел вглубь лагеря. Здесь кружком сидели пятеро лэнингов. Союзники; этих инопланетных полулюдей расчету придали в помощь. Один из лэнингов поднялся навстречу командиру.
- Ваша задача - защитить арсенал. - Лейтенант заглядывал в тёмное волосатое лицо лэнинга, пытаясь определить насколько тот его понимает. Насколько чувствует важность задачи. При иных обстоятельствах он никогда бы не доверил арсенал союзникам. Никогда. Но оторвать от расчета хотя бы одного бойца оказывалось теперь смертеподобно.
- Есть командир. - Лицо союзника оставалось неподвижным; ровный голос доносился из пластины на груди.
- Не нужно суетиться. - Первое время синтетический голос раздражал Лопахина, но потом он понял, что это пустое, глупо раздражаться на эту мелочь. - Противник вас сразу не заметит; сканер сможет включить только третья или четвёртая машина; когда сканер вас засечёт, а вернее, засечёт арсенал - стреляйте залпом. Если вы сделаете три залпа, мы успеем уничтожить танк. Ясно?
- Да командир. - Остальные лэнинги, повернув головы, внимательно следили за разговором. Номинально уровень развития лэнингов лишь немного уступал человеческому, но Лопахину всё больше и больше казалось, что он разговаривает с резиновыми куклами. Он стал растолковывать:
- Четверо стреляют, пятый - заряжает. Ясно?
- Да командир. Всё сделаем командир.
Стрелки часов соединились вверху - двенадцать; до атаки чуть больше часа. Или около того. Есть ещё время, но лейтенант громко выкрикнул "К бою!" и пошел на своё место; споткнулся за разбитый ящик, чертыхнулся, едва не упав.
- Широков! Убери этот хлам!
Широков застегнулся до самой последней пуговицы, туго затянул ремень. Не ответив, он только козырнул и пошел убирать.
Шутки кончились. Затишье перед боем.
- Ох, бля... что-то маятно на душе. - Сквозь зубы цыкнул лейтенант. Не хотелось командиру передавать свои страхи расчету. Минут десять Лопахин вертел головой, оглядывался то на свою позицию, то на поле боя, наконец, скомандовал:
- Сидоренко! к орудию! Врубель - в окоп. Бинокль в руки и следи внимательно. Запоминай все передвижения противника.
Врубель и Сидоренко поменялись местами. Наводчик Широков забрался в своё кресло-корзинку, заглянул в окуляр. Всё нормально. На всякий случай тронул рукояти - пушка порыскала дулом.
Командир опять глянул на часы; прошло ещё девять минут. Время прилипло к зубам и тянулось бесконечной смолой.
Закурил Сидоренко; тянул лениво, надеясь растянуть курево подольше. Лопахин рассматривал схему на песке; ветер уже смахнул детали, но они были и не нужны - лейтенант знал диспозицию наизусть. Она снилась ему всю прошедшую ночь.
- Ох не дотянуть бы, - Сидоренко тревожно глянул на залёгших в окопе лэнингов. - начнётся молитва у союзничков. - Он сплюнул в песок.
Лейтенант тоже оглянулся, он знал про привычку лэнингов непременно молиться в какой-то час дня. Каждый день этот час менялся, и даже сами лэнинги не могли сказать заранее, когда он наступит. У них это называется "Цо-рэ" - откровение.
Устроив на песке бинокль, Миша Врубель рассматривал лес; куста где он встретил старика виднелся только макушкой. "А что если старик прав? Что если мы не сможем выстоять? Что если это невозможно? - Лишь на миг, допустив подобную мысль, солдат почувствовал, как холод пробежал от пят до макушки. Почему-то вспомнилась мать, но не та поседевшая, провожавшая его на войну, а молодая, с фотографии на камине. - Да нет, не может быть". Солдат заставил себя усмехнуться; как он грамотный человек, преподаватель высшей математики мог в такое поверить? Хорошо хоть командиру не сболтнул про встречу.
- Товарищ командир! - Спросил Широков. - А как вы думаете, почему эта война?
- То есть как это почему? Враг пытается захватить нашу территорию и живую силу. Поработить.
- А зачем мы им? Стоило из-за нас чёрте откуда переться? через весь космос?
- Стоило. Самому сделать сложно, проще заставить кого-то. - Лопахин подумал и прибавил. - В школе не учился? Рабам-то платить не нужно. Что думаешь, Врубель?
- Не знаю. Если рассуждать привычным образом, абсурд получается. Земной атмосферой они не дышат - раз, питаться здесь не могут - два, даже если они каким-то образом приспособятся, то земные болезни всё равно их уничтожат. Рано или поздно. Да дело даже не в этом: у них лучше техника, материалы, технологии, вспомогательные роботы есть. Даже как сырьё мы для них не подходим.
- Зачем же они атакуют?
Врубель пожал плечами:
- Возможно, эта война нужна не им.
- А кому?
- Нам. - Врубель смотрел в песок, не поднимая на товарищей взгляд. - Войны были всегда. И когда человечество подавило в себе эту дикую... привычку, они всё равно остались нужны. Так или иначе.
- Что ты городишь? - Взвился Сидоренко. - Как может быть нужна война? Как можно оправдывать смерть? Как ты объяснишь вдове, что убийство её мужа было кому-то нужно!
- В том-то и дело. Представь себе: зима, ночь, тайга, тебе защемило руку. Деревом или ещё как. Помощи ждать не откуда. Вход один - отрезать руку, иначе погибнешь. Для руки это тоже смерть.
- Так то рука. - Протянул Сидоренко и оглянулся на командира. Лопахин молчал.
- Вот ты почему воюешь, Широков?
- За родину, конечно, но больше за родной город. А ещё больше за семью.
- Всё верно. И если ты погибнешь, то не зря, ты защитишь детей и отца с матерью. А если окажется, что для спасения страны потребуется гибель твоего города, или ради жизни на земле уничтожат целую страну? Это как? - Широков пожал в ответ плечами, Врубель продолжил: - Возможно, эта война нужна нам, землянам.
- И ты знаешь для чего? - Резко спросил Лопахин.
- Возможно, чтоб избавиться от какой-то более страшной угрозы. От болезни или... или чтоб понять, осознать что-то очень важное иным путём непостижимое... Но точно, конечно, не знаю.
- Вот и не болтай. - Оборвал командир. - Есть захватчик, и есть мы, расчёт орудия ТК-13. И есть боевое задание, которое мы выполним. Всем ясно?
Бойцы козырнули.
В бесчисленный раз Широков заглянул в окуляр - почудилась песчинка; он вытянул из кармана платок, поднялся над листом лобовой брони, чтоб протереть линзу - у сосняка показался ракель. Платок полетел в пыль; наводчик в мгновение ока плюхнулся на своё место.
Тяжелый неповоротливый ракель своей формой напоминал гигантский утюг. И действовал соответственно. Маленькая башенка - как головка мухи - провернулась несколько раз, разыскивая цель; машина повернулась и поплыла к минам. Врубель напрягся, сдавил бинокль: "Два, три, пять, девять..." - ракель летел в полуметре от земли, и под его бронированным днищем детонировали мины. Не в силах причинить ущерба, взрывы только легко сотрясали многотонный корпус. Стрелять тоже было бесполезно - ракель защищала усиленная броня. Кусок металла для борьбы с минами; тупой и эффективный.
"Двадцать два, двадцать три". - Врубель опустил бинокль и посмотрел на командира; тот вопросительно кивнул. - "Все! Подчистую!" - беззвучно ответил сапёр. Лейтенант что-то шепнул. Миша не расслышал, но понял: "С-суки".
Ракель развернулся и замер; и тут в ложбинке между юром и лесом показался тяжелый танк. Очертанием корпуса, разлапистыми кверху рогами, формой шасси он напоминал примус. Бытовой керосиновый примус.
Врубель выскочил из окопа; и тут же выстрелила пушка. Снаряд попал в самую середину, в низ башни, но не причинил вреда - его отхлопнула защитная капсула. Не отрываясь от окуляра Широков чуть подправил - второй бронебойный угодил в то же самое "голое" место. Танк завертелся, внутри что-то щелкнуло, и он загорелся.
- Первый есть! Снаряд!
Из-за ракеля показалась вторая машина; Широков уже направил орудие к ней, но тут за горящим корпусом показался ещё один танк. До него было ближе - рукоять прицела завертелась в обратную.
- Назад! Назад, сукин сын! Он же выстрелит! Бей сходу!
Широков не услышал вопля командира, но понял свою ошибку - рог второго примуса развернулся и опускался, целясь в них.
- Ах ты... - Широков вертел рукояти, не отрываясь от окуляра. - Огонь!
Ствол ещё двигался, когда раздался выстрел.
Чудо? или талант наводчика - снаряд угодил в защитную капсулу вскользь и, усиленный её энергией, поддел башню, как консервный нож банку. Башню откинуло назад; и обезглавленное туловище ещё долго тянуло её по песку.
Но секунды были потеряны. Танк номер три выстрелил - тупоголовый осколочный снаряд угодил прямиком в броню орудия. Мешки разметало в стороны; пушка подпрыгнула, будто игрушечная и, за миг до потери сознания, лейтенант увидел, как тело рядового Широкова отшвырнуло куда-то за позицию.
"Почему лэнинги не стреляют?"
Звук выключили, вокруг всё побелело. Сознание оставило Лопахина не полностью. Он просто не давал ему уйти. Мозг с диким упрямством рвался к свету, к действительности. Лейтенанту только казалось, что его накрыли белой полупрозрачной простынёй, которую не сорвать с лица. Он видел перекошенный рот Сидоренко, и нестройный залп лэнингов; и как Врубель, перехватив автомат накоротке, пополз вперёд; и три танка на гребне юра. Что-то рвануло сбоку; лейтенант попытался ползти, неуклюже подмял под себя руку, а когда вытянул её - увидел, что она липкого бурого цвета... Ухнуло совсем рядом.
...
Врубель подорвал гранатой танк номер четыре.
Оставшиеся номера третий, пятый и шестой уничтожили оборонительную позицию "славян", включая всю живую силу.
Первым очнулся лейтенант Лопахин. Он полулежал в воронке, и так получилось, что первые лучи солнца осветили его лицо. Лейтенант судорожно вздохнул и резко сел, подняв облако пыли. Рана на боку саднила, но не кровоточила. Из вещмешка он достал индивидуальный пакет и быстро перевязал себя - не впервой. Осмотрелся. Китель придётся подштопать; но позже, сейчас главное оценить потери.
Орудие перевернуло на бок: левое колесо неестественно вывернуто, правое сорвано вовсе. Большая вмятина в лобовой броне.
Сзади кашлянул Широков. Улыбнулся; на грязном лице улыбка показалось ослепительной.
- Живы? товарищ лейтенант?
- Более-менее. Ты не ранен?
- Вроде нет. - Широков поднял руки, оглядел себя. - Меня ка-ак швырнуло - не поверите - время, будто замерло; всё до мелочи помню; как летел, ваш взгляд, как косматые залегли, а потом р-р-аз! - Андрей рубанул воздух ладонью. - Темнота. Отрубился!
Сидоренко показался из засыпанного окопа; долго плевался песком, вытряхивал его из ушей, из носа; потом сел латать гимнастёрку; изредка матерясь и бросая гневные взгляды на лэнингов. Разбежавшиеся в конце боя лэнинги возвращались кто откуда, уселись на корточках своим обычным кружком.
- Восстановить оборону! - Лейтенант стал первым выполнять свой приказ.
Сидоренко было взялся за лопату, но Лопахин выдернул её из рук и бросил в сторону лэнингов:
- Окоп привести в порядок!
На месте орудия лежала воронка. Солдаты оправили её, выровняли; под лафеты прокопали канавы. Колёса чинить не стали, напротив - срубили и левое колесо. Пушка на добрый метр глубже уселась в землю. Для обороны это большой плюс.
- А где Врубель? - Когда орудие, наконец, удалось поставить на место, Лопахин вспомнил о сапёре.
- Неужто его... - Ужаснулся Сидоренко. - он же гранатой примус уделал. Как же так?.. - На глаза Андрею попался лэнинг и солдат побагровел: - Ах вы суки! Я этих косматых сейчас своими руками передушу!
- Отставить! - Лейтенант хотел прибавить ещё словечко, но не стал - на холм взбирался сапёр.
- Миша! Живой! Мишка! Чертяка!!
Ребята хлопали кучерявого Врубеля по плечам, смеялись, а он только робко оправдывался:
- Очки искал. Вот! - Он трогал стекляшки на переносице. - Ничего без них не вижу; пока нащупал - измучился. А что с позицией?
- Восстанавливаем позицию. - Лейтенант оглядел солдата. - Приводи себя в порядок, и снова минировать участок. Бери ближе к центру. Обратил внимание, они ракель не выводят из боя? - Врубель кивнул. - Даже если они мины обезвредят, то ракель будет им мешаться. Сечёшь? - Лейтенант повёл пальцем, представляя, где покажутся танки. - Один примус непременно пойдёт из-за ракеля и другие сдвинутся. Действуй!
Врубель вытряс гимнастерку, перемотал портянки, связал мины и уж хотел идти:
- Товарищ лейтенант! Может быть нам сменить позицию? Отойти? Или?..
- У нас есть приказ командования, рядовой. Держать высоту 13-684. Держать. Ясно?
- Так точно!
- Погоди! - Лопахин придержал Мишу за рукав; достал из планшета карту. - Карту читать умеешь? - Врубель кивнул. - Смотри, мы вот здесь. Видишь, как получается: мы как бы на пике; если отойдем до следующей высотки - открывается проход. А чем его перекрыть? Кем его перекрыть? Не знаешь? Вот то-то, и я не знаю. Задача ясна?
- Так точно.
К сосняку Врубель не пошел, он отвернул к сторожке. "Это не сторожка и не конезавод. Что-то иное. Во всяком случае, единственное жильё". И хоть развалюха из пейзажа не выделялась, напротив - смотрелась очень естественно в степной глуши, Миша Врубель чувствовал в ней... если не опасность, то что-то инородное. Из-за вчерашней встречи? Быть может. А возможно и нет; возможно, старик и его сказки здесь не причём. В памяти застыл кадр наваливающегося вражеского танка... что ж смерть приходит к каждому по-своему.
Солдат осторожно перешагнул через сломанные слеги - "В этом контуре будто прохладнее". - Мелькнула мысль. Подошел к сторожке; дверь болталась на верхней петле, внутри - тьма. "Или в лес пойти, - внутри неприятно сосало. - Он говорил каждый день там".
Врубель просунул в щель дуло автомата, сделал шаг - "В ле..." - мысль оборвалась. Нога не нашла опоры и солдат рухнул в пропасть; на миг потемнело, обдало ледяным холодом и тут же вспыхнул яркий свет; замелькали стволы деревьев, зашуршали сосновые иглы - Врубель кубарем скатился с пригорка.
- Здорово служивый! - Дед протягивал сухую ладонь; и восходящие солнце рисовало вокруг его головы пылающий нимб.
Врубель живо подскочил, оправил гимнастёрку.
- Д-добрый день.
- Грибов не хочешь? - Старик показал лукошко полное белых грибов. - На костерку поджарите.
- Скажите... - Врубель смутился. - Скажите вы кто?
- Я сторожем служу. На кладбище.
- На кладбище? - Переспросил; и опять пришла мысль о безумии старика.
- На кладбище. Вон оно. Ты ж заходил в сторожку. - Дед ткнул пальцем в сторону порушенной изгороди. - Крышу бы подновить. Дожди скоро.
- Так вы про себя рассказывали? - Догадался Врубель.
- Да, это я! - Дед произнёс это "я" с особой значимостью, которой обыкновенно пожилые люди наделяют свою персону.
- А как же мы?
- А вы пока воюйте.
- Но мы же... - слово "погибли" не слетело с губ.
- По обычаю после битвы мёртвых солдат в братской могиле хоронят. - Поясняя, дед опять показал на своё хозяйство. - Вот тут. А я души покойников в рай провожаю. Понимаешь? А если какое тело не находят - душа убиенного на земле остаётся. Вот тут. - Старик ласково похлопал по ладанке на груди. Врубель отпрянул, как от чумного. - В книжку я его записываю. Да ты не бойся, здесь не сами души, здесь только архив.
Старик вынул из ладанки толстую записную книжку и, пожевывая губами, принялся листать.
- Н-да! - Наконец, крякнув, он захлопнул книжицу. - Вот я вместо вас девять потерянных душ и отправил в рай божий.
- ?
- А вы пока тут помучайтесь.
- И сколько их? неприкаянных этих?
- Есть немного.
- А потом?
- А потом вас похоронят в братской могиле. Если будет кому. Или нет, тогда попадёте ко мне в книжечку. - Он покачал головой. - Гиблое это место. Я ж предупреждал. Хотя...
На ватных ногах Врубель двинулся к опушке. "Похоронят... или нет". Фантазия паскудно-угодливо рисовала слепую Фемиду; и дрожащие чаши весов: "или-или"; и никак эти чаши не находили себе покойного положения. Рыскали.
"Вот тебе и страшный суд. - Врубель стал раскладывать мины, накарачках пятясь вдоль деревьев. - Хотя какое там... слишком много внимания к нашим скромным персонам... передавят танками, как мух и все дела. И один хрен попадём мы в его книжечку или на небеса. Зачем только он сказал это "хотя"? Намекал, что есть шанс? - Руки привычно сновали: шесть раз лопаткой, диск мины, разровнять, провести поверх сосновой веткой, замаскировать высохшей травинкой, и следующая мина, и следующая. - Иначе для чего нам давать вторую попытку? Хочет, чтоб мы исправили ошибки? Отчитались за тысячи, а может десятки тысяч, полёгших здесь славян?!"
Незаметно мысли превратились в слова; Врубель спорил сам с собой в полный голос.
- А сколько я мин взял? - Руки на миг замерли. - Коробку и ещё две... или три? Или две или три. Вот опять "или-или". - Он обернулся и глаза побежали по оставшимся дискам мин, но Врубель заставил себя оборвать счёт: - Вот и поиграем в ромашку "или-или".
- Похоронят. - Спряталась в земле мина.
- Не похоронят. - Легла следующая.
- Похоронят.
...
Вышло "Не похоронят".
Позицию подготовили. Когда вернулся сапёр, бруствер вокруг орудия уже стоял, окоп был прочищен и передний накат утрамбован лопатками. Лэнинги обедали; Сидоренко и Широков штопали одежду; лейтенант рисовал диспозицию; теперь это была целая карта - детальная до мелочей.
- Товарищ лейтенант, давайте я вам гимнастёрку заштопаю? - Широков закончил шить, перекусил нитку.
- Врубель вернулся? - Командир казалось, не услышал предложения. - Подойдите.
Бойцы обступили схему. На начерченную карту командир положил шесть голышей-танков.
- Ракель я не обозначаю, - пояснил Лопахин. - Первый танк они опять пустят по центру - это смертник, который непременно погибает, но благодаря которому они выводят две следующие машины; и мы оказываемся в очень трудном положении. - Командир перевернул средний голыш и подвинул два соседних; пробежал взглядом по лицам своей группы и продолжил: - Первую машину мы уничтожаем и далее всё решают секунды. - Лопахин обратился уже предметно к Широкову: - Без малейшего промедления; без выкрутасов; стрелять прямиком в корпус, цель держать постоянно. На каждую машину по два бронебойных. Мысль ясна?
- Конечно. - Широков почесал затылок. - Всё понятно. Только после первого мне в которого целить? В правого или левого?
- Верно спрашиваешь! В правого. Орудие оказывается развёрнутым на юр и мы готовы принимать последнюю тройку.
- А левый?
- Левого нужно уничтожать другими методами. Лэнинги отвлекут его огнём, а там добьём или гранатой или орудие освободиться.
- Может быть, он на мине подорвётся. - Вставил Врубель.
- Нет, Миша. На мины рассчитывать не приходится - их ракель обезвредит однозначно. Мины нужны чтоб клещи получались неравнобокие, чтоб сдвинуть их атаку.
Осталось объяснить план лэнингам. Старший, как всегда, внимательно слушал, кивал и неизменно отвечал "Да командир", "Всё сделаем командир". В какой-то момент Лопахину захотелось долбануть эту косматую голову рукоятью пистолета.
- Вы не сможете подбить танк, да это и не нужно; ваша задача не давать ему вести прицельный огонь.
- Да командир.
Долбануть изо всех сил, прямо в висок.
- Стреляйте залпом; двое с бруствера, двое - стоя. Не нужно бояться, примус не сможет прицелиться, а ваш залп получится значительно мощнее. Пятый в окопе, заряжает.
- Да командир.
Чтоб показалась капля крови, чтоб он завыл настоящим, живым голосом.
- И слушайте команды. - Лопахин друг почувствовал чудовищную на своих плечах ответственность. Ответственность за жизни троих своих друзей, за жизни этих чернолицых, но всё же живых существ. И мысль, как выстрел в висок: "А смогу? Способен?" Командир смягчился: - Пожалуйста. Слушайте мои команды.
- Всё сделаем командир.
- Андрюша! - Закинув руки за голову, Широков лежал на мешке с песком, щурился на тёзку. - Вот скажи мне: что ты будешь делать после войны?
- Сразу или потом?
Широков озадачился:
- Ну давай сразу.
- Напьюсь до чёртиков.
- От те на! - от удивления Широков чуть не свалился с мешка. - Даёшь ты, Сидоренко. Зачем тебе это?
- Так в полку все говорят, мол, вернусь - месяц буду пить. Месяц мне ни к чему, а недельку нужно.
- И этот индивид уверял общественность, что я пустой человек! - Широков картинно покачал головой. - Боже! Куда катится этот мир! Миша! Ну хоть ты проясни ему, подними ему веки!
- Я в университет вернусь. - Врубель тихо улыбнулся. - Страсть как соскучился по запаху мела, как он скрипит о доску. На пиджаке у меня карманы всегда были белые.
- А ты-то сам, Широков, куда после войны? - Спросил командир.
- Я, товарищ лейтенант, на сверхсрочную останусь. Решил. Передавать, так сказать, накопленный в боях опыт.
- К-куда ты! - Врубель с биноклем бросился в окоп - командир осадил его. - Отставить! Сегодня все к орудию.
Сидоренко и Врубель приникли к лафетам; Широков, не отрываясь, вглядывался в прицел.
Ракель повертел мушиной своей головкой, вынюхал и обезвредил полосу мин. Закончив, он чуть сдал к лесу. Прямо по курсу показалась первая машина; Сидоренко ждал её и почти точно угадал место появления; чуть подправив, он скомандовал: "Пли!" и первый снаряд вошел в туловище примуса; сразу за ним второй - танк вспыхнул.
- Первый! - Выкрикнул командир и перекатился ближе к лэнингам.
Вторым показался танк справа; практически перед прицелом. Он шел вращая на ходу башней, стараясь этим скрыть отстреленные защитные капсулы. Первый выстрел Широков направил с упреждением и второй снаряд успел ударить в оголённое место. Примус судорожно задрожал, дёрнулся назад и опрокинулся.
- Второй есть!
Чуть только показался третий танк, по команде Лопахина, выстрелили лэнинги. Защёлкали капсулы и "тело" машины окуталось бликами рикошетов. Прогремел ещё один залп - танк, пытаясь уйти из-под огня, прямиком поехал на сторожку. На приличной скорости он налетел на домик, но тот даже не дрогнул. Танк будто столкнулся с неприступной стеной. Секунду машина ошарашено молчала, потом двинула назад и поехала снова - тот же результат.
На юру показалась оставшиеся машины. Четвёртый номер чуть впереди; Широков взял его на прицел; и орудие выстрелило. Танки стали перестраиваться: номер пятый и номер шестой отстали и сомкнулись.
"Не успеем!" - Пронеслась в мозгу Лопахина злая мысль, он скомандовал лэнингам бить по этой паре.
Лэнинги сделали залп и в панике кинулись в стороны - рядом разорвался фугас. Третий танк обошел сторожку с фланга...
Бойцы успели уничтожить четвертый танк, когда пятый и шестой "положили" в бруствер пару осколочных фугасов и взрывная волна снесла позицию подчистую.
...
Утренний сон сделался нежен и прозрачен, как вуаль. На кухне слышатся обычные утренние звуки и мамин голос: "Миша просыпайся!"; запах крепкого кофе - мама всегда варит крепкий без сахара. Запах кофе смешивался с запахом сливочного масла и этот запах будоражит ноздри. Сейчас щелкнет тостер... брумп - выпрыгнули два кусочка золотистого хлеба. "Миша! Ну сколько можно звать?" - сейчас мама подойдет и поцелует в щёку... Подушка давит на грудь - какая тяжелая! - наверное, во сне я перевернулся. Ах, какой тяжелой кажется подушка, а открывать глаза всё не хочется. Вот и мама. Но вместо поцелуя она больно хлопает по щеке; от пощёчины голова откидывается в сторону, и натыкается на другую оплеуху.
Вуаль вспыхнула и свернулась; Миша Врубель тяжело разлепил глаза. Детство улетучилось: он, раскинув руки, лежал на песке, виднелся ствол орудия, и мелькала голова Широкова.
- Выспался? - Сидоренко глядел сочувственно. - Здорово тебя вчера шваркнуло. Командир разрешил утром не будить. Пусть, говорит, поспит.
- Спасибо.
Врубель поправил очки; на сердце будто бы полегчало: "Целы". Зато рукав гимнастёрки разорвало до самого плеча: - Вот незадача! - солдат досадливо смотрел на лохматые нити, на грязную рану.
- Не горюй, завтра новую получишь.
- Руку?
- Гимнастёрку, балбес!
- Меняем позицию? - Встрепенулся Врубель.
- Шучу. Шутка такая. Чего смотришь, как на христопродавца?
- Да шуточки у тебя.
Орудие вкопали ещё глубже. Широков долго чистил ствол, правил шестерни, смазывал, проверял, проверял. "Есть Бог... есть!" - бубнил он непрерывно, а когда его спрашивали почему, пояснял: "Оптика цела осталась!"