Горячий ветер высушил глаза и губы, превратил лицо в потрескавшуюся древесную кору. Непомерно тяжелые покрывала пригибали к земле, напоминали: отныне только так, склоняясь, тебе придется жить.
Если только не отважишься убить себя.
Совесть шептала, смеялась, колола ржавыми иглами: умереть следовало еще много дней назад. Когда под пушечными ядрами разлетелись крепостные стены Каменька, и в брешь хлынул поток желтолицых ойман в остроконечных шлемах. Когда засверкали кривые сабли в лучах павшего светила, когда улицы наполнились лязгом оружия и страшными криками, а в домах заполыхали пожары.
Ирена не испугалась кары Божьего Сына, которой грозили жрецы за самогубство. Поднявшая нож рука старшей сестры была тверда - и она сумела противостоять бесчестию. Ирена сохранила для себя свое имя. Незапятнанным.
А младшая дрогнула. Не решилась занести над собой сталь. До тех пор колебалась, пока трое опьяневших от насилия и грабежей ойман не сорвали с петель двери девичьей спальни.
Наверное, и для нее в тот день солнце погасло бы навсегда.
Если бы в разгар яростного азарта солдат не появился еще один человек - изувеченный чудовищными шрамами, словно треснувшее изваяние. Он ничего не сказал - или сквозь кровавый туман и глухой гул в ушах девушка просто не заметила приказа. Но ойманские мародеры внезапно утратили вкус к веселью. Рывком подняли с пола, скрутили руки веревкой, вытянули на камни двора - в один строй с такими же пленными.
Она выжила. Но отныне не посмеет вспомнить, как при рождении нарекли ее мать с отцом.
Задыхающийся от пепла и крови Каменек потерял и эту дочь. Но, хоронясь в подвалах, на чердаках, в сточных канавах, спасаясь бегством по стылой слякоти и окоченевшим телам - быстро забыл о ней. Как и еще о многих.
Это было вчера. А может, миновала дюжина лун с тех пор, как невольничий караван покинул северную Рунь и вступил в бескрайние белые пески на пути в Ойман-бер.
Оймане походили на деревянных идолов старой веры, что веками медленно погружались в болота у брошенных капищ. "Отриньте тьму язычества, чтите Сына Божьего, - говорили пришедшие с заката жрецы. - И он защитит вас". Но древние истуканы не желали отступаться от своих исконных владений. Их гнев породил бесчисленные желтые полчища, что ураганом налетели с юга и смели каменные храмы с истерзанного чела Руни.
Она подняла голову. В полутьме палатки надсмотрщик протягивал флягу. Тактай: он всегда заботился о том, чтобы у пленниц была еда и вода.
Кочевники одинаковы на вид: невысокие, жилистые. Заостренные лица перерезаны морщинами, в паре которых скрываются равнодушные глаза-щелки.
Тактая девушки отличали по пальцам без ногтей. Но никто из них не желал узнать, чем ойманин некогда прогневал господина.
В руки Айше упал полупустой кожаный мех. Его содержимое имело горький вкус и воняло тухлятиной, но рабыни по очереди хватали горлышко затверделыми губами.
Красавица Налия, что от самого дома рыдала не переставая, заболела от такой воды и уже несколько дней металась в лихорадке. Самая юная, Берна, ухаживала за ней на стоянках, но та начала отказываться от еды - невыносимо соленого вяленого мяса.
Внезапно острый солнечный луч ворвался внутрь сквозь отдернутый полог: в палатку явился главный надсмотрщик Дерья. Он молча оттянул веко, пощупал жилку на шее Налии, осмотрел посиневшие ногти. Приказал влить в рот какое-то мутное снадобье.
- Если завтра не поднимется, не давать больше пить, - велел Тактаю. - Пустая трата воды.
Тот молча поклонился взлетевшей за спиной Дерьи занавеси. Девушки застыли, сжались, молясь кто как умел, и гадая, когда настанет их очередь.
На следующее утро Налия без сил лежала на спине вьючного животного, только неровно, с хрипами дышала, когда караван остановился лагерем. Напоив других невольниц, Тактай с бурдюком в руках замер перед неподвижной девушкой на ворохе шалей.
- Дай ей, - умоляла Берна, но надсмотрщик колебался.
Айше вырвала у него мех. Бросившись на колени, опрокинула над побелевшими губами Налии. Та, захлебываясь, жадно глотала.
Айше придерживала голову подруги и горбилась в ожидании удара. Но не собиралась отступать.
Удар получила не она, а Тактай.
- Я ведь приказал не давать воды больным! - процедил Дерья, неожиданно возникнув у входа. Его ноздри раздувались от ярости. Не потому, что пожалел нескольких капель. Главный над низшими не терпел ослушания. - Ты заслужил десять плетей. А эту - выбросить вон. Она все равно скоро умрет.
Налия застонала от страха, попыталась встать. Ослабевшие ноги не держали, только напрасно путались в куче пыльных лоскутов.
Однако хозяин, калид аль-Джамшад, каким-то образом узнал о происшествии. И не позволил бросить девушку. Слишком сильно его поразила золотистая коса и бирюзовые глаза, полные слез.
- За нее можно получить не меньше пяти сотен монет на рынке в Ойман-бере, - с удовольствием отметил хозяин, вцепившись костлявыми пальцами в подбородок девушки. Длинные вислые усы блестели от капелек пота, обрюзгшие щеки подрагивали. Успешный военачальник и богатый землевладелец, калид возглавлял часть регулярной армии султана, но не гнушался набегов в мирное время.
- Да, мой господин, - эхом ответил Бенги, то самое треснувшее изваяние, оказавшееся правой рукой калида.
- Так вылечи ее! - приказал аль-Джамшад.
Бенги поклонился и знаком приказал унести больную. Надсмотрщики со всех ног бросились исполнять указание. Налия отчаянно закричала, но ей тут же завязали рот платком - только бы грозный воин не осердился.
Молчаливый помощник хозяина, иноземец из дикой, почти необитаемой страны выжженных зноем равнин, вызывал дрожь ужаса не только у рабынь. И дело вряд ли было в старом шраме, который лишил южанина одного глаза, уха и части скулы: кочевники видели немало ужасных ран.
Встречи с Бенги всегда оказывались неожиданны, и каждый раз чудилось, что немигающий взгляд единственного глаза следит именно за тобой. А шепчущий, словно шуршание сухих листьев голос, произносит темное заклинание. Тенью следуя за господином, он заботился только об исполнении его желаний.
Бенги боялись сильнее, чем самого аль-Джамшада. Калида иногда можно было разжалобить.
Назавтра Налию вернули к подругам по несчастью. Она ничего не рассказала о том, что с ней случилось, но быстро пошла на поправку. И больше никогда не плакала, будто вдруг разучилась. Или прежние причины слез ее больше не тревожили.
Тактай получил свои плети. Но не стал мстить Айше. Вместо этого, явившись как-то на закате, украдкой сунул ей зеркальце в серебряной оправе. По тощему лицу ойманина пробежала робкая, неумелая улыбка.
Девушка вздрогнула, даже не заметив ухаживаний надсмотрщика, острая тоска царапнула помертвевшее сердце. Вещица некогда принадлежала ее бабке, а потом - погибшей сестре, принявшей вместе с зеркальцем тайное знание старухи. Как Тактай узнал?.. Айше коснулась выложенных самоцветами рун, струящихся по ободку. "Бог", "лед", "человек", "солнце", "черт"... Только Ирене довелось услышать о значении древней надписи и о силе, которая могла бы скрываться в прощальном привете языческой Руни. Что они теперь? Лишь символ канувшего в небытие мира.
Айше приняла подарок, но так и не отважилась заглянуть в потускневшее стекло. Не кровь ли предыдущей владелицы клубится под ним, и не ее ли светлый лик с укоризной глянет из серебряных глубин?
Спрятала в рукав, благодарно кивнула, боясь рассердить Тактая.
Ведь никогда не угадаешь, что заставит чужаков обозлиться.
Невольницы смирялись со своей участью как умели.
Белокожая Махида держалась на невиданном южном звере под названием "верблюд" с истинно царским достоинством и страстно мечтала о доме. Она называла себя княжной Каролиной, но ей никто не верил. В Пустых землях нет княжон.
Стройная Юлдиз никогда не лила слез и не спорила с ойманами. Молча выносила дорогу и не противилась, когда мужчины желали развлечься. За это ей доставалось чуть больше высушенных фруктов.
Пятнадцатилетняя Берна пыталась играть на джуре, которую принес личный раб ойманского капитана. Вероятно, вельможа пожелал по прибытии выкупить девушку для себя и теперь слал подношения. Но то ли она не понимала, как нужно дергать струны, то ли инструмент был плох - музыка Берны походила на печальные завывания ветра.
Маленькая пышнотелая Гульбахар рассказывала озорные и грустные истории из своего детства, умолкая лишь когда появлялись оймане. Те не любили звуков рунийской речи. Рабыни послушно выучились лающим словам кочевников и начали забывать родной язык. Только Гульбахар еще пыталась держаться за прошлое - но и ее память день за днем покрывалась пылью пройденных дорог.
Сшитые из толстых шкур стены палатки колыхались под напором жгучих порывов, а внутри пахнущий потом и страхом воздух сгустился, словно черный вар в нагретом котле. Пленницы лежали на потертых коврах, часто дышали, но не смели раздвинуть полог: дуновение самума способно обглодать до костей неосторожного путника. И отдать его душу на потеху разгулявшимся ифритам, что с хохотом носятся по равнине, сметая жалящие кристаллы со своего пути. После их игр вчерашние тропы вырастают барханами, колодцы бесследно исчезают, а люди долго выбираются из-под раскаленных осыпей, в которые превратились стойбища.
К сумеркам бешеная пляска демонов утихла. Сквозь уходящие за горизонт тучи на остывший лик пустыни взглянули звезды.
Оймане привычно свернули лагерь, выстроились в длинную цепь. Впереди двигался большой отряд конных воинов - свита аль-Джамшада.
Молодые и красивые невольницы, отобранные для продажи, ехали на верблюдах в голове каравана. А где-то далеко позади гнали скованную медлительную многоножку из рунийских рабов-мужчин. Светловолосая Келебек все время украдкой оглядывалась в надежде заметить мужа, раненого при осаде Каменька, но видела только пыльное облако, поднятое сотнями босых ног.
Когда взошла луна, караван подошел к месту недавнего пиршества ифритов. Кровь растерзанных животных и людей еще не успела впитаться в землю и рдела, словно затухающие головни. Запах смерти далеко разносился ветром и напоминал Айше последний день в родном краю.
Кочевники привыкли отдавать рабов и коз в жертву пустынным властителям. Но в этот раз среди полуголых окровавленных тел обнаружились и коричневые халаты ойман.
Колонна остановилась, и аль-Джамшад лично прискакал посмотреть. В свете десятка факелов было видно, как он зло размахивал руками и кричал. Его спутники, даже Бенги, понурились, готовые принять наказание, будто в происшествии могла оказаться их вина.
Потом двинулись дальше. Путь на юг не обещал скорого завершения.
Пустыня поблескивала под светом полной луны, словно россыпь морозных кристаллов. Теперь толстые покрывала едва спасали женщин от холода; держащие поводья пальцы заледенели. Изо рта вырывались облачка пара, а морды верблюдов покрылись седыми иглами инея. Всадники ехали, прижав руки к груди и нахохлившись, словно большие черные птицы, чтобы сохранить под одеждой остатки тепла.
- Завтра мы будем в оазисе, где живут люди. Мирное племя бейрунов. Я слышала, так говорил Дерья, - донесся до Айше отчетливый шепот.
Махида. Приблизилась, как только Тактай отстал, подгоняя неумелых наездниц.
- И что с того?
- Мы сможем бежать!
Айше хотелось промолчать. "Княжна" не впервые строила планы побега, будто в них был какой-то смысл.
- Нам некуда бежать.
- Только в пустыне! Но люди могут послать весть в Каменек, если пообещать им награду. Мой отец богат и заплатит не раздумывая.
Если Каменек остался стоять, а отец Махиды все еще жив, то богатство его давно разграблено. Но стоит ли об этом говорить?
- Кто поверит рабыне? Мы только сменим одну неволю на другую.
- Так что же, не пытаться? Я думала, ты не такая, как Юлдиз...
Айше взглянула из-под платка на сизую дымку, что подползала к лунному оку. С востока прилетел тоскливый вой шакала, будто ответ на слова Махиды.
Что это? Показалось, или в жемчужном свете вырисовался громадный рогатый силуэт, подпирающий низкие небеса?
В строю воинов раздался истошный вопль:
- Иблис! - кричал кто-то, словно видел свою смерть. - Шайтан!
Поднялся ропот и ржание, захрапели усмиряемые кони, защелкали кнуты.
- Покажите того, кто устроил панику из-за обычного облака, - прозвучал властный голос.
Дрожа, Айше бросила взгляд в сторону демонической фигуры. Закругленные, будто у быка, рога и мощные плечи расплылись полупрозрачным туманом, а угольки глаз остались мерцать парой звезд.
- Заковать в кандалы и отправить к рабам, - приказал все тот же голос. - Ойманская империя не терпит трусов.
- Хорошо карать за трусость на поле боя. - Надсмотрщики не опасались ушей невольниц. - А тут нечистая сила. Ведь сожрали ифриты троих...
Но остаток ночи прошел спокойно. Миражи больше не являлись тревожить караван. Только заунывный вой шакалов раздавался с разных сторон, будто степные волки загоняли добычу.
А утром недосчитались шестерых. И никто не заметил, куда пропали воины из личного отряда калида - отборные солдаты, прошедшие с ним полконтинента.
- Сотню плетей, если не найдете их, - орал выведенный из себя аль-Джамшад. - И тебе первому! - он тыкал в грудь Бенги скрюченным пальцем, на котором невыносимо сверкал крупный алмаз. Тот кланялся и отступал, будто под ударами алмазных бликов.
Из арьергарда сообщили, что там тоже исчезло несколько человек, и калид взвыл.
От ярости? Или от страха? - спрашивала себя Айше. - Мы все обречены?
"Так будет правильно, - согласилось одиночество и боль. - Обесчещенным девицам незачем жить".
"Но я не хочу умирать! Я хочу свободы", - запротестовала молодость.
- Мы спрячемся в оазисе, - тихо сказала Айше, поравнявшись с Махидой. - И подождем, пока караван не уйдет. Оймане сочтут, что нас тоже утащили ифриты.
- А как же демоны? - девушка поежилась, но радость от проглянувшей надежды оказалась сильнее.
- Они живут в пустыне. Не у источников.
А чему еще оставалось верить...
Когда на оплавленном горизонте возникла россыпь темных точек, животные ускорили шаг, а всадники приосанились в седлах. Впереди ждали свежая вода и отдых в тени деревьев. Но вскоре головы ойман стали резко оборачиваться на восток. Там, далеко, на фоне выцветшего неба дрожало багровое зарево.
- Идет пылевая буря, - сказал пожилой воин.
- Как, опять самум? - вздрогнул другой. - Такого еще не бывало...
Вдоль колонны проскакали вестовые. Копыта коней тяжело взбивали песок, оскальзываясь на склонах дюн. Знойные порывы подхватывали его и горстями бросали в людей.
- Быстрее, быстрее! - кричали посланцы калида.
Возводить шатры пришлось всем, кто успел вступить в оазис до того, как налетел шквал. Даже невольницам. Даже элитным отрядам.
Главный надсмотрщик Дерья галопом умчался в хвост каравана; там бросились расковывать рабов - но это единственное, что могли для них сделать. Сбросив тяжесть цепей, пленные рунийцы бежали от настигающей смерти, вязли, падали, вновь бежали. А за их спинами уже появились черные вихри, кружа по равнине и жадно втягивая песок в подвижную воронку. Духи пустыни праздновали свою власть.
Те из рабов, кто был посильнее, успели нырнуть под защиту укрытий. Девушки-рунийки до последнего держали вход в палатку открытым и в призыве пытались перекричать вой урагана.
Айше видела, как смерчи нагнали отставших - и мгновенно проглотили. А потом выплюнули окровавленные скелеты.
Страшно закричала Келебек, когда поняла, что ифрит сожрал и ее раненого мужа.
А потом Тактай оттолкнул рабынь от входа и быстро задернул полог.
На лагерь обрушилась оглушительная тьма.
В этот раз исчадия быстро миновали островок деревьев. Кожи полога перестали рваться с кольев, как пойманные в силки птицы, смирились с привязью. Сразу изменился тон свиста беснующегося ветра: от него больше не закладывало уши.
Зато стали слышны другие звуки. Отчаянные человеческие крики.
Тактай растолкал невольниц и мужчин, которые набились в тесное нутро палатки, выглянул наружу.
- Никуда не выходить, - приказал он и пропал в бледно-желтом мареве.
Махида дернула Айше за рукав, но та и сама понимала: это единственная возможность. Только Тактай не спускает с пленниц глаз. Остальные их скоро не хватятся.
- Идемте с нами, - звала Айше рунийцев.
Но никто больше не решился преодолеть тонкую преграду, что отделяла от дикой пустыни, населенной невиданными злобными тварями.
Единственное, что девушки смогли придумать - это укрыться под деревьями, присыпав покрывала песком и оставив отдушину. Ослабевший самум скоро превратит их тела в безликие холмики. Но взять еды и воды не рискнули: демоны не собирали припасы для своих жертв.
Ничего. Надо лишь немного потерпеть. Совсем рядом поселок, там есть колодец и мирный народ. Оймане не станут долго искать двух рабынь - им гораздо важнее как можно скорее покинуть Пустые земли, раз уж ифриты отчего-то ополчились на караван.
Стоило выбраться из палатки - и насыщенный пылью воздух ударил плотной волной. Дышать и смотреть можно было лишь прижав к лицу шаль. В гудящем тумане мелькали смутные тени. Оймане? Такие же беглые рабы? Или обретшие плоть исчадия?
Стараясь не обращать ни на что внимания, Айше бежала туда, где заметила зеленые заросли еще перед началом бури. Махида держалась за ее одежду, чтобы не потерять в круговерти неба, перемешанного с землей.
Босые ноги перестали вязнуть: на пути уже попадались жесткие стебли травы. Беглянки почти успели ступить на твердую, спасительную почву оазиса.
Высокий, в два человеческих роста, светящийся силуэт возник бесшумно. Медленно и словно бы осторожно приблизился к двум замершим от страха фигуркам, обдавая невыносимым жаром. Оцепенев, Айше увидела, как к ней наклоняется пылающая морда с факелами глаз и рогами-полумесяцами. Низко зарокотал голос существа, но девушка не сразу поняла, что оно пытается говорить.
Ифрит схватил Махиду раскаленной ручищей, вскинул себе на плечо - та закричала от боли.
- Иди-х-х... - приказал он Айше. - Вернеш-шь... Вечх-ног-хо - она-х-х... буд-хет... жить-сь.
Взметнулся вихрь песка - и демон исчез вместе со своей пленницей.
Айше судорожно затолкала в рот покрывала, чтобы не завыть в голос.
Что он хочет? Какое-то кольцо, Вечный... Как спасти Махиду и всех остальных?
Почему именно она?
Сыне Божий, ты не защитил в родном краю. Помоги же тут, на чужбине - ведь ты вездесущ...
Девушка медленно двинулась к биваку ойман. Туда, откуда только что бежала. По пыльным щекам скользнули дорожки слез отчаяния, но горячий воздух тут же высушил их.
На ее пути ветер словно бы стихал, присмирев. Вдалеке, за стеной потревоженной пыли, светились столбы огня. Духи пустыни расчищали ей путь и ждали.
Онемевшие ступни тонули в горячем песке, но послушно несли вперед. К самому большому, роскошному шатру.
Из желтого тумана навстречу выскочили воины с кривыми саблями. Но сейчас клинки не смели сверкать так ликующе и хищно, как при взятии Каменька. Победа более не держала сторону ойман.
Ифриты смели это ничтожное сопротивление в мгновение ока.
Полог шатра аль-Джамшада был откинут, и дыхание пустыни успело присыпать золото убранства седым пеплом. У входа неподвижно стоял уродливый воин с половиной лица. Тот, кто будет защищать калида до последнего. Бенги.
Демоны отстали. Не хотели приближаться - или не могли.
"Я всего лишь бесправная невольница, - подумала Айше, кусая губы. - Что я могу противопоставить тебе?"
"Твое имя", - возникло прямо среди мятущихся мыслей. Или это прилетел ответ?
"У меня нет имени".
"Есть. Ты - Айше. Жизнелюбивая. Прежде тебя звали так же, лишь на ином языке. Ничто не отнимет у тебя желания жить".
Еще шаг - и она столкнется с Бенги, который по-прежнему преграждал путь. На дне единственного глаза горела жаркая искра.
Внезапно сумер качнулся назад. Неловко, неуклюже. Сначала отодвинулся на дюйм. Потом на три.
Он отступал с усилием, будто спиной толкал скалу. По вискам текли крупные капли пота.
Айше шла вперед, чувствуя, что с каждым шагом от маленькой льдинки в правом рукаве освежающей струей в жилы вливается знакомая, родная сила. В ней была северная прохлада, глубокая синь озер, чистота снега, лиловые молнии гроз. Зеркальце старшей сестры лишь пробуждало в младшей ту силу, что была у нее всегда - неукротимую жажду жизни.
Только жизнь способна победить смерть.
Калид стоял посреди шатра, сжимая в каждой руке по сабле. Наверное, ожидал, что сейчас ворвется вооруженный отряд. Но вошла только одна рабыня.
Аль-Джамшад шумно перевел дух.
- Пустынные демоны не могут сражаться сами, - с облегчением сказал он. - Слишком хорошо знают, что будет, если прикоснутся к алмазу. Верно, Бенги? И даже не нашли, кого прислать за кольцом, кроме тощей девчонки?
Ойманин расхохотался, чувствуя свою власть.
- Они не отстанут. Ты лишишься всей своей армии и добычи, пока пересечешь пустыню, - пробормотал Бенги.
- Ну и что? Ты приведешь еще солдат, с которыми я вновь пойду на север! И твои соплеменники никогда меня не остановят, - аль-Джамшад беспечно опустил клинки. Смешно опасаться безоружной женщины.
И порабощенного ифрита, который однажды пытался вырваться. Но вместо свободы получил жуткие ожоги, лишившие половины лица.
"Бенги, - подумала Айше. - Это значит "вечный". Вечный раб?".
Страшно умирать в неволе.
Но еще страшнее в ней вечно жить.
- Что я должна сделать? - спросила Айше как могла твердо.
- Отними кольцо, - проскрипел Бенги. - Выбрось или уничтожь.
Черты южанина искажались, плавились - и вновь собирались в образ человека. Ногти удлинялись, царапая сгустившийся сумрак, сквозь кожу пробивалось свечение. Бес рвался на свободу, но не мог сломать свою клетку.
Аль-Джамшад снова захохотал.
- Ты разорвешь эту несчастную на куски, стоит мне щелкнуть пальцами. Но какой смысл утруждать столь могущественную силу ради ничтожной задачи?
Калид шагнул вперед, косо взмахнул саблей.
Айше смело заглянула в узкие змеиные глаза, полные торжества. Словно во сне обрушилась сверкающая смерть - вскинула навстречу руку...
Сабля с лязгом ударила - но только пропорола ветхую ткань рукава и высекла искры.
"Зеркальце", - мелькнуло в голове.
А дальше... Клинок сорвался с серебра, будто поскользнулся на льду. И самоцветные северные руны встретились с надменным алмазом на пальце аль-Джамшада. Тем, чьи грани казались нерушимой тюрьмой.
Не рождалась на Юге сила, что могла бы сломать заклятие, способное пленить ифрита. Не потушить пламя еще одним пламенем.
Но иноземная магия владела совсем другим оружием.
Полыхнула адская вспышка, рев и грохот врезались в хрупкие уши. Слабые, безвольные человеческие тела швырнуло в небо - и наступила тишина.
Темнота.
Пустота.
Спокойствие звезд над выжженной равниной.
Ее не было.
Ни рук, ни лица, ни закутанных в шали плеч.
Только полупрозрачное отражение в серебряном зеркале. Струящиеся русые волосы, снежный холод кожи. Чистый студеный свет из-под ресниц.
Всего лишь образ, запечатленный в глазах.
С другой стороны заиндевелого стекла смотрел огненный демон. Загнутые рога пылали, сыпались уголья. За его спиной горели шатры; грязным истоптанным ковром стлался едкий дым. С воплями кто куда разбегались люди, лошади, верблюды.
Айше смотрела на преображенного Бенги и улыбалась. Шрамы исчезли. Да разве может хранить ожоги сгусток пламени?
Тот протянул рдеющую лапу - но не смог одолеть зеркальную преграду изо льда. Девушка в ответ коснулась стекла тонкими пальцами.
- Ведь-х-х ты не ос-станешьс-ся со мной... - сказал он, и вместо торжества вновь обретенной свободы в голосе звучала печаль.
Айше опустила взгляд.
- Тогд-ха я мог-ху с-сделать для теб-хя тольк-хо одно...
Ветер больше не иссушал. Он нес с запада сырость и прохладу. Влажно шелестела вдоволь напоенная листва, в густой тени перекликались птицы. Росистое утро звало в путь.
Зябко ежась, с земли поднимались рунийцы. Десятки, сотни - все полуголые, в обгорелых лохмотьях. И у каждого алел ожог - на запястье, спине или бедре, там, где кожи касалось огненное плечо ифрита. Люди изумленно оглядывались, щупали зеленую траву, вдыхали свежий воздух.
Айше заметила своих подруг: Махиду, Гульбахар. Келебек цеплялась за Берну, словно не могла поверить своим глазам. Со счастливым лицом Юлдиз куда-то тащила Налию.
А может, пора вспоминать другие имена?
Издали прилетел колокольный перезвон. Россыпь медных голосов сливалась в единую, щемящее знакомую мелодию.