Римм отпил ещё глоток вина и окинул сидящую напротив него девушку игривым взглядом. Она немного старше его, но смотрится до эфемерности хрупкой. Светлые локоны окружают головку в простой почти на человеческий манер причёске, но ей определённо идёт... Глупышка, однако по-детски очаровательная.
- Вы же, кажется, из кандидатов?
- Да. Я даже успел поиграться в истребителей, - недовольно отозвался юноша, нахмурившись от неприятного воспоминания, и протянул ей конфетку. Заострять внимание на собственных мрачных мыслях не хочется. Лёгкий флирт обещает перерасти к вечеру в приятное свидание с продолжением. Не к чему портить созданный изначально образ ветреного и ничем не озабоченного любимчика судьбы. Пока девочка не заметила его травмы. А потом... Потом сумеет доказать собеседнице, насколько это всё не важно! На ложе отсутствие нескольких пальцев уж точно не помешает.
- Да? Надо же... И отчего же ушли оттуда?
Кокетливо играется с кулоном из переплетённых тончайших золотых цепочек.
- Вырос, наверное, - улыбнулся со всей допустимой самоуверенностью, когда ощутил кожей на себе чьё-то внимание. За спиной раздались шаги. Лицо любезничавшей с ним красотки неуловимо изменилось, выразив почтение и недоумение из-за кандидатуры подошедшего.
- Извини, малышка, но твой собеседник пообщается с тобой на днях. Не сегодня. Ибо на сегодня у меня несколько иные планы на его свободное время! Приветствую тебя, Римм! Извини за вторжение, однако теперь тебя и впрямь редко видно в моём окружении... Стал сторониться рода Окналзски? Или конкретно меня? - Ндуву изобразил нечто вроде вежливой усмешки, но в его взоре осталось то едва уловимое выражение, которое иной раз уже замечал перед схваткой молодой Таузски. Будто буквально разыскивает слабости у будущих соперников. То холодное любопытство змеи перед броском. Захотелось забиться куда-нибудь подальше от неприятного изучения. Не сейчас. Уже поздно. Следует продолжить общение, улыбнуться в ответ и поддержать беседу.
- Ну, как Вы можете говорить подобное, господин барон! Я лишь не вижу смысла вертеться у Вас под ногами! С тех пор, как я перестал быть воином (не спорю, по своей вине), нет смысла тешиться иллюзией собственного участия в более или менее веских политических мероприятиях! - голос не дрогнул! Определённый успех в самообладании!
- Ну, не мог же я сказать напрямую: покалечен настолько, что абсолютно небоеспособен ныне, сударь! Уж лучше прослыть перед милашкой немного бунтарём! Разве нет? - отмахнулся Римм, кинув ей вслед откровенно тоскливый взгляд. Ночь, видимо, ожидается теперь не столь уж приятная, как рассчитывал изначально. Есть ли способ отвертеться от дворянина? Глотнул из кубка, провёл кончиком пальца по краю бокала и, не лукавя, спросил: - А я чем-то заинтересовал многоуважаемого господина Окналзски?
- Да. Заинтересовал. Мне могла бы пригодиться и твоя голова, раз руки не особо теперь хороши, но ты в срочном порядке ретировался куда-то... - сожаление прозвучало натурально, но обмануть не смогло. Да и двоякость толкования фразы настораживает.
- Нет... Это для меня невыносимо: ощущать настолько полностью свою ущербность, понимать, насколько я беспомощнее окружающих... Рядом с Вашими бойцами я чересчур бесполезен! - молодой кандидат невольно поник, ибо сказанное частично факт, мучительно сжимающий что-то в груди. Горько, но и впрямь теперь не способен ни на что, кроме логических игр политики на грани крушения. Барон наклонился через стол и благодушно потрепал его по плечу.
- Не стоит усердствовать в умалении собственных ресурсов... Не расстраивайся настолько! А то я начинаю считать себя виноватым!
- Что Вы!..
- Нет! Стоп! Мне кажется, я знаю способ поднять тебе настроение! Пошли ко мне! Проведём в меру легкомысленный ужин, пообщаемся, поделимся мыслями! Пошли! Мне в многолюдных местах, как это, не слишком уютно, если честно! Я же сорвал твоё свидание с очаровательной спутницей, так следует заменить чем-то достойным! Разве нет?
И не отказать! Никак не отказать! Нехорошее предчувствие заставило пульс участиться, но... послать сообщение Таралине не получается... За учтивостью высокородного собеседника скрывается упорное наблюдение. Настойчивость, которой не смеет противиться, ежели не имеет веских причин. Отступить некуда. Лишь надеяться на беспочвенность собственных опасений...
Путь пролетел, словно во сне. Общение и впрямь вышло совершенно заурядным и неинформативным. Но где-то внутри будто бы кто-то назойливо стучится, призывая к бегству. Успокоиться не получается. Никак. Стол накрыт великолепно. Уже и забыть успел, сколь хорош повар при замке Окналзски... И впрямь давно сюда не заглядывал... И не только из-за опасения, но и из-за неприязни к владельцу: пройденный опыт истребления мирного дикого человечества открыл многое для не настолько уж и наивного парня, как создалось впечатление изначально у пригретого князем дворянина. Римм сделал ещё глоток и нахмурился от странной глубины навязчивого чувства тревоги. Ситуацию, конечно, назвать спокойной язык не повернётся, однако... Никогда до сих пор ему ещё не приходилось ощущать себя настолько слабым. Тем более, когда прямой угрозы жизни не наблюдается. С чего бы? Ещё ведь есть шанс на благополучный исход? Или... Уже нет? Ндуву очень неприятно ухмыльнулся, взял со скатерти небольшой и, в принципе, довольно тупой нож для резки хлеба, начал поигрывать им, неспешно обогнул мебель и приблизился к гостю. Таузски поймал себя на том, что абсолютно не способен оторвать внимание от переливающегося в чужих руках лезвия. По спине соскользнули струйки холодного пота. Сжаться бы, скрыться от опасности вот... хотя бы под столом! Нелепость идеи поразила самого. В попытке спрятать смятение, схватился за бокал. Да только холодное стекло шокировало резким острым блеском. Почему-то весь разум захватила мысль: а если в руке хрупкая ножка расколется, остриё вопьётся в кожу, осколки вольются в кровь и разойдутся по всему телу, приводя к мучительно медленной гибели. Недоумение от странности страхов, должно быть, отразилось на порядком побледневшем челе. Ибо Окналзски разразился сардоническим хохотом.
- И? Каково это? Бояться всего на свете, вплоть до самого нестрашного? - прокрутил кухонную принадлежность между пальцами, садясь на край стола рядом с обессилившим юношей, парализованным холодным ужасом.
- Это... яд?! Вы отравили меня?! - унять дрожь в речи не удалось. Знание оглушило: теперь весь в руках барона, а осведомлён чрезмерно хорошо! Как именно будут выбивать показания о противоправных действиях? Убьют ли их затем или сделают по древнему обычаю падшими? Ведь в конце концов они заговорщики против князя!
- Да. Догадываешься? Нет ещё? Раритетная вещичка, впрочем... Зелье страха. Слышал о таком чуде? Нет? Ты удостоился редчайшего ныне способа воздействия, мальчик! Оно заставляет часть мозга, отвечающего за страх, буйно вырабатывать соответствующие испугу сигналы. Они малоинформативны... Оглушающая тревога, которую отливает в форму уже твой рассудок... Соответствующий набор гормонов, а те, что могли бы помочь справиться - угнетены и ничем не защищают... Приятно? Верно? - наигранно-уважительные нотки вовсе не собирались особо скрывать насмешку.
- Оно... запрещено!.. - беспомощный протест лишь ещё больше развеселил мучителя.
- Для тебя сделано исключение! Можешь гордиться, как я уже сказал! Страшно? - остриё направил в сторону горла допрашиваемого, хотя и не особо приблизил. Не потребовалось. У Римма вырвался придушенный загнанный возглас. - Я буду пугать тебя всеми наличествующими способами, пока не признаешься: как ты помог бежать вожаку человеческой стаи. Ведь это был ты?
Кандидат ощутил: воротник упирается в шею, будто собираясь задушить. Автоматически впился ногтями в прочную ткань, отделанную лазурным кружевом, потянул, стараясь освободить дыхание, с такой силой, что одежда разорвалась с громким треском.
- Надо же... Я, когда знакомился с этим средством, крайне удивился алогичности симптомов... Решил, словно бы автор перегибает палку... А ты и впрямь начинаешь постепенно раздеваться? - холодная издёвка глубоко оскорбила, но ответить не посмел. Тем более... В едких словах есть доля правды: каждое прикосновение теперь заставляет кровь в жилах замерзать. И собственное одеяние отнюдь не исключение.
- Так как? Почему молчишь? Отвечай же, молокосос! - расстояние между металлом и телом стремительно сократилось до толщины пальца, выдрав-таки крик из груди. Частая дрожь охватила всего, сделав дыхание хриплым и неровным. Чьи-то ладони тяжело легли на плечи, не позволяя тем самым шелохнуться. Обернуться посмотреть Римм не осилил. Только где-то на самом краю сознания ещё пробудилось адекватное суждение: "Я должен молчать, а иначе лишь погублю себя и маму... Мама... Она успела удалить записи... Но уже этим самым вынуждена оказалась подставиться под удар из-за очередной моей оплошности... Я должен молчать для неё..." Салфетка, взятая со стола палачом, выглядит острейшей бритвой, но уже в следующий миг повергла в иную крайность - вспыхнула от свечи и ярким пламенем забилась на тарелке перед лицом. Неужели же его ещё и изуродуют?! Ведь огонь так близок! Фантазия радушно предоставила картины сожжённой плоти: как забурлит волдырями и лопнет, обуглившись, его кожа, как кровь будет вскипать и наполнять пространство вонью горелого мяса... Видеть горящие тела ещё в бытность истребителя приходилось. Пусть и человеческие - различие незначительно. Попытка отстраниться провалилась: сопротивляться чужой хватке в принципе не может. Однако рывок в сторону лишил равновесия - Римм тяжело грохнулся на пол, оказавшись вне её. Теперь - уже полубезумный - видит соучастника измывательств над собой. Раввари надменно созерцает жертву. Нависает, словно живая скала, готовая придавить в любой момент. Огромный, флегматичный. Откуда-то поднялось страстное желание впиться зубами ему в глотку, загрызть за содеянное. Неужели же необузданно животный порыв и впрямь родился в уме кровного кандидата? Однако погасла сюрреалистическая жажда убийства практически сразу, хоть и пронеслась болидом во тьме одурманенного интеллекта.
- Я скажу... Всё, что хотите скажу! Буду лгать, как вы хотите! Только прекратите! - осенило внезапно. Лишь это утверждение может ещё спасти! Им ведь необходима истина, а обещает противоположное! Тарзский поморщился и брезгливо вытер руки о салфетку, словно только что касался чего-то грязного. Начальник истребителей аж побелел от гнева. В настолько растоптанном состоянии потомок рода, некогда служившего телохранителями при князе, проявил куда больше смекалки и изворотливости, нежели предполагалось. Сходя с ума от зелья страха, сумел одолеть навязанную покорность и выкрутиться: теперь его уже крайне сложно будет обвинить в чём бы то ни было на основании собственных слов, равно как и возможных озвученных соучастников.
Когда попытка допроса завершилась, гостя вышвырнули на мостовую в полумрак ночи. Заботиться о дальнейшей судьбе уже едва сознающего реальность соплеменника, утонувшего в воздействии психотропного средства, никто не намеревался. Таузски за время допроса успел полностью обнажиться. Беспомощно поднявшись с камня, обернулся назад. Дверь заперли. Изощрённая пытка завершилась... Завершилась ли? Тьма за углами зданий словно бы всматривается в глубину души. Фонари слепят. Кто-нибудь тут непременно постарается уничтожить... Метнулся в сторону, пытаясь спрятаться. Отметил, насколько тут это нереально и шатко поплёлся туда, где следует успеть предупредить о случившемся. К тому единственному на всём белом свете существу, воспоминание о котором будит слабые отблески надежды. Да, спасения от переживаемого унижения нет. Но мама ведь попробует защитить, поддержать... Слёзы мешаются с ледяным потом. Дикий вид перепугал пару человеческих слуг. Подразумевали, словно бы один из их хозяев делает абсурдный поступок на спор? Ретировались подальше с его дороги и не стали мешать. Сердце бьётся так громко от предвосхищения с их стороны предательского удара - не всегда удаётся разобраться: не стук ли это шагов постороннего, кто добьёт или заставит мучиться ещё больше. Шелест крыльев ночного мотылька чуть не задушил. Наваждение подавляет все способности сопротивляться кошмару разрушившейся для восприятия действительности психики. Любая трещинка на тротуаре грозит увлечь в бездну, любая щербинка на стене - обрушить здание на чело обречённого.
Зазвенел колокольчик. Таралина улыбнулась - материнским чутьём практически всегда ухитряется отличить приход сына. Она удивилась, почему не вошёл сам, и поспешила отпереть, собираясь поворчать за поздний приход и отсутствие должного уважения ко сну матери, но поражённо застыла от облика молодого григстанина. Римм стоит, опираясь о стену, запуганно озирается, мелко трясётся, обхватил себя обеими руками за плечи и издаёт периодически нечленораздельные беспомощные звуки. И самое поразительное: абсолютно нагой, однако отнюдь не спешит укрыться под сенью родного дома. Всхлипнул и совсем по-детски вытер нос тыльной стороной ладони. В отсветах светильника женщина поражённо обнаружила: его влажные веки распухли от долгих рыданий.
- Мама... Мама... Тут есть кто-нибудь ещё? Меня... убьют? Нет? Я... Я дошёл сюда... Я могу доверять лишь тебе... Пожалуйста... Спаси меня! - незнакомым от ужаса тоном взмолился сын. Торопливо схватила его за локоть и втянула в жилище, прежде, нежели успел вырваться. Замок запереть - много времени не отняло. Обернулась и уже куда внимательнее присмотрелась к своему чаду под ярким освещением. Бледный и влажный от пота... Зрачки то сужаются, то расширяются, но совершенно не синхронно... Истерика? У младшего в роду Таузски?! Да быть такого не может! И ни единой царапины на теле! Но что же способно так сильно напугать кровного кандидата?!
- Римм... Что произошло? Римм! - ласково притянула к груди может и взрослого, но всегда для неё мальчика.
- Окналзски... Он... Зелье страха... Я уже немного понимаю реальность, но ещё с чрезвычайно большим трудом... Я... Он допрашивал меня... А после вышвырнул на улицу... Я ничего не сказал ему, но он в курсе - я лгу... Я... Я ненавижу его! Ненавижу!.. И боюсь, - юноша соскользнул на пол, отполз в дальний угол, лихорадочно втиснулся за столик. Только белки глаз болезненно блестят от охватившей паники в тени.
- Его здесь нет. Здесь только я. Я укрою тебя... Где одежда? - пытаясь переварить полученную информацию, проворковала мать и торопливо добыла свой длинный тёплый плащ. Надо быть сильной. Надо выглядеть умиротворённой. Надо всем обликом убеждать в безопасности.
- Она душила и тёрла... Я думал, будто задохнусь... Или кожа порвётся... Я сорвал её с себя где-то... Помоги мне! Пожалуйста! - вновь жалобно захныкал, плотно обхватив колени.
- Всё будет теперь хорошо! Всё пройдёт! Потерпи немого! - мягко улыбнулась, не пуская слёзы. Расплакаться бы от отчаяния! Антидота нет! Придётся томительные долгие тайи терпеливо ждать, когда Римм придёт в себя после морального истязания, которому подверг (явно не без помощи князя) новый барон Руали. Ведь только с лёгкой руки Тарокко Ндуву мог раздобыть уже около двухсот лет назад запрещённое за негуманность средство. Где-то проснулась гордость: сын сумел не выдать свои поступки, не сдал их всех, хотя такое сложно и дворянину! Из паренька бы получился прекрасный барон, если бы судьба дала хоть шанс! Только шанса не было, нет и, скорее всего, никогда не предвидится теперь уже. Мало травмы, полученной в нелепой схватке с Ланакэном, теперь ещё и это... Уцелеет ли рассудок после произошедшего? Сможет ли полностью прийти в себя, когда психотропное воздействие состава закончится? Почему же судьба столь жестока именно к её единственному ребёнку?
Ночь тянулась, словно и не собираясь заканчиваться. Римм так и не вышел из угла, где ему мерещилось, словно бы немного более безопасно, чем везде. Периодически скулил, пугаясь обрушения потолка. Таралина сидела рядом и берегла его покой. Через некоторое время младший Таузски забылся от усталости тревожным сном, полном кошмарных видений. Пробудился уже далеко за полдень. С первого же взгляда женщина угадала: действие препарата закончилось. Юноша тяжело поднялся на ноги, укутался в её накидку, смущённо принялся озираться и потупился перед матерью.
- Как ты? Уже лучше?
- Да. Лучше. Я... Плохо помню вчерашний день... Всё, что после допроса, словно в тумане... Как я здесь очутился? Ндуву, насколько я помню, выкинул меня за дверь в состоянии полной прострации... Я... Одежда... Извини... Я эдак предстал перед тобой? Чудовищно... Просто чудовищно... Я пойду к себе... Мне... хотелось бы побыть одному... Не волнуйся! Я сумел вывернуться там и лишить его шанса на подтверждение своих догадок. Я... побыть одному... Да. У себя в комнате, - его надтреснутая от прежних рыданий речь звучит незнакомо. Мысли ещё путаются. Но это уже не действие отравы, а реакция на сложившуюся ситуацию, попытка разобраться в себе. Теперь лишь время продемонстрирует, каким станет из-за обрушившихся на него злоключений. Ей стало страшно оставлять сына наедине с пережитым оскорблением, но Римм угадал подозрение Таралины и устало отчеканил:
- Если бы я и запланировал убить себя, не стал бы этого делать. Не волнуйся. Я... Я не могу взять клинок... Но я сочиню что-нибудь, чтобы насолить им за сей "подарочек", не позволить повторить подобное с тобой. И потому умирать мне пока никак нельзя!