Бондарчук Андрей Юрьевич : другие произведения.

Антинос

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


Андрей Бондарчук

А Н Т И Н О С

Пьеса

<

   КОВАЛЁВ, студент 25-ти лет
   МАНЬЯК, мужик неопределённого возраста и рода занятий.
   АННА, сокурсница Ковалёва.
   МУЖ, полноватый, в очках, с гладко выбритым черепом, добродушный интеллигент лет сорока семи, муж Жены.
   ЖЕНА, молодая женщина, жена Мужа.
   ПАША, сын их, со светлыми растрёпанными волосами и большими глазами, хрупкий мальчик, на вид лет 11-12 - ти.
   ДОКТОР, молодая симпатичная женщина.
   НОС.
  

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ.

  

Пустая полутемная комната в квартире, где слышится шумный праздник. В кресле сидит Ковалёв, в его руках книга.

  
   КОВАЛЁВ. Так, что тут у нас. Ганс Зиверс... Кто такой? (декламирует уныло, нараспев) "В волшёбном замке Мольдорор... есть голубая фея сна... она прекрасна и нежна и ловит мёртвых птиц... её названье Аннабель..."
  

В комнату врывается Анна, не замечая Ковалёва, подходит к окну, курит раздражённо.

  
   АННА. Ох, какой гад! Какая сволочь!..
   КОВАЛЁВ. (Закрывает книгу) кхе-кхе!
   АННА. (Принимая его за другого) Гад! Сволочь! Уходи, нужен ты мне больно!..
   КОВАЛЁВ. (Смущённо) Анна, я тут это...
   АННА. А, это ты, Ковалёв! Что это ты?.. Ты всегда такой тихий, незаметный, Ковалёв. За все четыре курса все успели меня полюбить, и по нескольку рас с ума сойти... а тебя я почти не замечала. Даже не знала, что ты ходишь на такие вот гулянки.
   КОВАЛЁВ. Я здесь часто бываю, у них библиотека хорошая... я даже не знал, что выпуск здесь будет отмечаться...
  

Он подходит, Анна смотрит на Ковалёва.

  
   АННА. (Рассеянно) Что? Читаешь? Ну и что читаешь?
   КОВАЛЁВ. Читал недавно книгу, очень интересная... (Анна молчит, думает о чём-то своём) Оказывается, Иван Грозный казнил так жестоко, вовсе не из-за маниакальной кровожадности, а из сугубо религиозных соображений... (Анна смотрит на него, замерла в недоумении, Ковалёв смутился, но продолжил) Мол, когда казнишь грешника, да так, чтобы тот страдал, то душа его уже очищается, и заранее спасается от адских мук... (Под взглядом Анны теряется, смущается ещё больше) Жестокость инквизиции была таким же подобием сострадания и милосердия...
   АННА. (Рассмеявшись) К чему это ты?! Ковалёв! И ты туда же! Считаешь, что я грешница?
   КОВАЛЁВ. Что ты! Сам не знаю... пришло что-то в голову... хотел тебя развлечь...
   АННА. Тебе удалось! Умеешь ты, Ковалёв, развлечь девушку... Странный какой. А тебе что-нибудь нравится кроме книжек? Я тебе нравлюсь?
   КОВАЛЁВ. (Совсем смутившись) Конечно нравишься!..
   АННА. Проводи меня домой, Ковалёв.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ.

  

Анна и Ковалёв, они идут по улице не торопясь. Анна холодно молчалива, он не замечает этого, рассказывает что-то увлечённо.

  
   КОВАЛЁВ. ...Вот так, представляешь! Вообще, в детстве, у бабушки в деревне у меня были самые замечательные годы в жизни... Когда взрослеешь, всё становиться как-то... неправильно, что ли. Когда ты маленький, жизнь кажется понятней, ближе, потому, что ближе тогда все эти травинки, букашки... А неба в детстве совершенно не замечаешь, ты такое помнишь?..
  

Они вошли в подъезд дома, Ковалёв открывает перед Анной дверь, Анна молча смотрит на него, будто не зная, как отвязаться, но Ковалёв не умолкает. Они поднимаются по лестнице.

  
   КОВАЛЁВ. Я однажды тогда попытался увидеть небо. Полез на стремянку. Бабушкина хата, знаешь, такая белёная, мазаная, крыша соломой крытая... Слева закат огненный, золотой, справа - синющее небо, облака-горы! Мне было лет семь-восемь, я это небо будто впервые видел, захотел увидеть поближе... полез на стремянку - "дробыну", по-украински... А верхняя перекладина сломалась! Я - кубарем с крыши... (смеётся)
  

Они тем временем поднялись на два лестничных пролёта, Ковалёв мешает Анне идти, но не замечает этого.

   КОВАЛЕВ. Летел я с верху, с этой самой дробины, внутри меня что-то ломалось, хрустело и мялось... дробилось... и казалось, что это никогда не кончиться. Но боли я не чувствовал, я словно улетал. Летел и растворялся в запредельной пустоте, приближаясь к снедающему мою душу экстазу.
  
   Поднявшись ещё на один лестничный пролёт, Анна остановилась у двери квартиры.
  
   КОВАЛЁВ. Представляешь, мне не было больно. После этого я долго не разговаривал, как будто онемел. Но не от страха, там, или обиды какой-нибудь. А так же, как я не испытывал боли от ушибов и вывихнутой руки, словно это было не мое тело, я будто перестал чувствовать и окружающую жизнь, и словно не нуждался в связи с ней...
   АННА. (Усмехаясь) Мне раньше казалось, что ты немой, сейчас этого не скажешь.
   КОВАЛЁВ. (Не замечая усмешку) То онемение через пару месяцев кончилось и без последствий прошло...
   АЛЛА. (Холодно) Рада за тебя. Ты всё?
  

Пауза. Ковалёв вдруг неловко, но крепко обнял и прижал её к себе.

  
   АННА. (Холодно усмехаясь) Ты мне надоел.
  

Игорь отшатнулся.

  
   АННА. Посмотри на себя! (отпирает дверь) На тебя жалко смотреть! Ты думаешь, я из жалости теперь пересплю с тобой? Или, может быть, ты думал, что я после всех этих рассказов тебя полюблю?!
   КОВАЛЁВ. Да, конечно... я знал, у меня шансов нет...
   АННА. Не будь ничтожеством! Да я давно тебя поняла: ты ко всему пытаешься приспосабливаться, а у тебя это плохо получается, вот ты и страдаешь... Ты должен изменить себя. Любой человек может измениться, может совершенствоваться... ну, и так далее... (Резко) И всё, не подходи больше ко мне! Никогда!
  

Она скрылась, хлопнув дверью.

Ковалёв шагнул назад и оступился.

  
   КОВАЛЁВ. Ой!.. Ой-ёй-ёй!
  

Покатился по лестнице, хватая руками воздух. Рухнул на нижеследующей площадке, поднялся, чувствуя некоторую растерянность, хотя, конечно же, был ошеломлён и не понимал, что с ним произошло. Сделал два шага и опять оступился и снова покатился вниз. Туловище Ковалёва съехало вниз. Он потерял сознание и лежит сколько-то времени лицом на площадке, ногами на ступенях.

Через некоторое время он пришёл в себя, поднялся, отряхнулся. Ушёл прочь.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ.

Ковалёв лежит в кровати у себя дома. В комнате стол, буфет, в углу умывальник, над ним зеркало. Ковалёв мечется в жару, храпит, что-то бредит.

В глубине сцены, как видение зажигается камин, у камина в кресле сидит Анна, рядом кресло. Кресло разворачивается, в нём сидит Нос, он откупоривает штопором бутылку вина, разливает по бокалам, протягивает Анне.

   КОВАЛЁВ. (В бреду) "В Волшебном замке Мольдорор... В Волшебном замке Мольдорор... где по ночам горит костёр... и кружится метель..."
  

Видение гаснет. Ковалёв очнулся, вскочив с постели. Лицо его всё в ссадинах, синяках, нос распух. Сидит, мотая головой. Встаёт. Что-то ищет в буфете, оказалось штопор. Берёт бутылку вина, откупоривает её, наливает в стакан. Подходит к зеркалу, разглядывает своё отражение. Трогает себя за нос.

  
   КОВАЛЁВ. (Передразнивая) "Посмотри на себя!.. На тебя жалко смотреть!" (выпивает, чокнувшись с зеркалом) Бред, бред... третью ночь не сплю... Привидится же... будто мой собственный нос беседует с Анной... (в зеркало) очень вы мило разговаривали там у камина!.. (про себя) Это оттого, что нос распух, воздуха мозгу не хватает, всякий бред лезет в голову вместо кислорода. Надо бы сходить к врачу.
  

Склоняется над раковиной. Пытается просморкаться, но не получается. Сморкается сильно. Его качает от внезапного головокружения. Смотрит на себя в зеркало внимательно.

   КОВАЛЁВ. Ничего-ничего... ничего (Строго) Ты нос - а я... антинос...
  

Берёт со стола штопор, разглядывает его, приставляет к виску на манер пистолета, дёргает головой, будто выстрелил, затем пробует пальцем остриё, без лишних раздумий, резко, втыкает штопор в ноздрю, с усилием вкручивает глубоко в нос, по губам течёт кровь, он рукой оттирается.

   КОВАЛЁВ. (Смеётся, подмигивая зеркалу) То-то оно! (Смеётся)

Пытается вытащить штопор из носа, но не получается.

  
   КОВАЛЁВ. Застрял, блин...
  

Он снова наливает вина в стакан, но выпить ему мешает рукоятка штопора. Вытирает рот от сочащейся крови, пьёт прямо из бутылки, отшвыривает её, и, упав мимо кровати, отключается.

  
  

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЁРТОЕ.

Ковалёв сидит, задрав голову, на скамейке со штопором в носу. Мимо проходит мальчик, Паша, осторожно смотрит, разглядывает торчащий штопор. Голос за сценой: "Паша! Ты где! Паша!" Мальчик нехотя уходит. Входят Муж и Жена, с ними сын их - Паша.

  
   ЖЕНА. Какой чудесный вечер! И нежны предзакатные сумерки! Хочется жить, хочется счастья... (замечает Ковалёва) Смотри, какой странный человек! У него в лице торчит... штопор! Пойдём куда-нибудь в другое место!
   МУЖ. Ну, нет, в конце концов, и мы имеем право отдыхать в этом замечательном уголке парка!
   КОВАЛЁВ. (Не поворачивая головы) Не выдумывайте, нет здесь ничего замечательного...
   МУЖ. ( Жене) Не бойся, я всё устрою... (Ковалёву) Вы, конечно, кажетесь странным, но никто не отнимает ваше право быть таким... необычным.
   КОВАЛЁВ. Я бы с удовольствием лишил себя этого права... как и вас вашего - быть таким обычным...
   ЖЕНА. Я же говорила, нам лучше уйти.
   МУЖ. ( Жене) Нет, подожди, он говорит это в философском смысле... Ведь, правда? Понимаешь, он намекает, что мы обыватели, заурядные люди, а он художник, и мы не способны понять этого его творческого замысла. Но я очень хорошо понимаю! (Ковалёву) Это выглядит так, будто вас кто-то обидел, и теперь вы демонстрируете это остальным...
   КОВАЛЁВ. Вам что же, это неприятно?
   МУЖ. Почему же... То есть, я вполне хорошо отношусь к современным идеям... течениям... Сейчас это, кажется, называется перформенс... или инсталляция?
   КОВАЛЁВ. А может быть мне просто больно, и стоит, может быть, проявить хоть капельку сострадания. Может быть, это всего-навсего несчастье, трагическое стечение обстоятельств...
   МУЖ. Ну вот, ведь вы паясничаете! Вы требуете сострадания, а сами смеётесь над теми, кто жалеет вас! Я таких уже видел. Может быть, с вами и случилась трагедия, но вы сами, сами!.. Доводите свою боль до самой крайней степени, и наслаждаетесь страданиями: "Воображу себя пробкой! Втыкну себе внос!" Что ж, мне вас очень жаль.
   КОВАЛЁВ. Кажется, я начинаю догадываться, почему мне уже не больно... даже от ваших беспощадных слов... Потому что мне уже всё равно, мне не жаль в себе человека, не жаль своих страданий и тоски! Во мне нет того, кому больно. Я сам - эта боль! Я сам - этот штопор! Как бы я хотел вкрутить в его так глубоко в свою человеческую суть, чтобы досверлиться до чего-то чистого, светлого, холодного, лишённого страданий, сомнений, ничтожности! Но слаб человек, слаб! и трус! Так и ходим мы, смеясь над чужими штопорами, а своих не замечаем...
   ЖЕНА. Да он садомазохист какой-то...
   КОВАЛЁВ. Чем мы с вами отличаемся? Мы все мучаемся, с разной степенью удово-
   льствия. Мы цепляемся руками, зубами - вгрызаемся в плоть бытия, друг в друга... нас сплющивает, хлещет, лупит, а мы цепляемся, мы держимся, превознемогая самих себя! А иначе как мы удостоверимся в том, что мы есть, что мы существуем! Мы готовы терпеть боль, унижения, любые муки, зная, что и остальные тоже готовы стерпеть это всё от нас, лишь бы существовать, лишь бы нащупать свои "Я", которые мы соизмеряем по глубине испытываемых страданий!
   МУЖ. О, да, я всё понял! То я и вижу у вас на лице - печать некой уязвлённости! Очевидно вы из тех нынешних молодых людей, что носят своё оскорбленное самолюбие с высоко поднятым носом и тычут его каждому встречному: "Нате, мол, вам, смотрите, как я уязвлён, но как я горд, как я независим, знайте, же, как я страдаю от вашего невнимания к моему никчемному "Я", за это я наплюю вам в морду!"
   КОВАЛЁВ. О, но вы дадите достойный отпор!
   МУЖ. (Горячо) Да уж, не сомневайтесь! Довольно терпеть! Дайте нам жить спокойно!! Не мы виноваты в ваших терзаниях! В конце концов, мир так устроен, что кто-то живёт благополучнее, а кто-то не смог устроиться в этой жизни! Не могу же я быть ответственным за всех разгильдяев, неудачников и пьяниц, да и дураков, в конце концов! Да, я сумел избежать страданий одиночества, нищеты, моральных и нравственных страданий, связанных с несовершенством жизни, да и целого мира, потому как есть у меня своя система ценностей!.. Да, я - сумел! Сумел!!! И не сомневайтесь, я смогу защитить себя, благополучие своей семьи, свои интересы!
  
   Жена тем временем кокетничает с Носом, незаметно появившимся на сцене. Он что-то шепчет её на ухо, она тихо смеётся. Муж этого не замечает. Мальчик Паша смотрит то на Ковалёва, то на отца. То на Нос поглядывает.
  
   КОВАЛЁВ. А я вам очень завидую, как бы я хотел так ясно, так честно смотреть на мир. Я, знаете, не сумел найти компромисса между униженным положением своего человеческого существа и сверхчеловеческой же своей гордыней... Не сумел...
   МУЖ. (Успокоившись) Не подумайте, я сочувствую вашим проблемам... может быть вам нужны деньги?.. вот, возьмите... (Суёт в руку Ковалеву купюры) только, ради бога, оставьте нас в покое!
  

Ковалёв недоумённо смотрит на деньги в своих руках. Муж берёт Жену под локоть.

  
   Пойдём отсюда... какой неприятный человек... страшный...
   ЖЕНА. (Про себя) Нет, почему, очень симпатичный, особенно нос, такой большой... такой милый, интересный... (украдкой кокетливо машет Носу рукой, Нос машет в ответ)
   МУЖ. (Не расслышав её, уводит под руку) Да уж, а нос просто уродливый. Таким квазимодам неприлично даже среди людей показываться... (окликает сына) Паша, где ты! Что за мальчишка!
  

Нос исчезает.

Муж, Жена и сын их Паша уходят.

Вслед за ними появляется Маньяк, пряча за спиной огромный нож-тесак. Он странным взглядом провожает уходящую троицу. Затем, с тем же странным выражением лица, украдкой приглядывается к Ковалёву. Они встречаются взглядами. Молчат. Маньяк прячет нож за пазуху.

  
   КОВАЛЁВ. Вы так смотрите, будто я какой-то там труп. Хотя вы правы, все мы в некоторой степени мертвецы.
   МАНЬЯК. (Подмигивает) Но лучше всего быть пьяным мертвецом, чем оживающим от трезвости трупом. Быть трезвым и рассудительным, всё равно, что заживо гнить в могиле повседневности...
   КОВАЛЁВ. Интересно, мы как будто понимаем друг друга. Мне даже весело...
   МАНЬЯК. А чего ж не повеселиться... и повеселиться можно...
   КОВАЛЁВ. Вот и я говорю: а не напиться ли нам, деньги есть, милостыню подали только что, представляешь... проходили тут... Они думают, что могут укрыться от страданий, защитить свою душу от боли и скорби и не сойти при этом с ума...
   МАНЬЯК. Такие, может, и не сойдут. Но есть другие, а уж те не выносят ужаса бытия. Тогда приходят они, выплёскивают свою боль и страдания нещадным фейерверком, врываются в чужие жизни вихрем сумасшествия!
   КОВАЛЁВ. (Задумчиво) Как странно: жаждешь истины, высокой, чистой, взываешь к людям о ней, а они думают, что таким образом ты их ненавидишь...
   МАНЬЯК. А я им сострадаю, ибо жизнь - есть нестерпимая пытка...
   КОВАЛЁВ. (Про себя) Как же странно всё устроено. Сострадания и милосердия не может быть без того, чтоб прежде не было боли, унижения... (Маньяку) И ты вот мучаешься, человек, больно тебе...
   МАНЬЯК. Больно! Мне так больно, что я уже, знаешь ли, сошёл с ума...
  

уходят.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ.

Снова Муж и Жена. Паша играет в глубине сцены, катает мячик, или складывает камешки. Подходит Нос, подкидывает ему носком ботинка камешки, они играют вместе.

  
   МУЖ. Какой скверный вечер. Такое ощущение, что пасмурно и надвигается гроза... И ещё этот странный тип...
   ЖЕНА. И чего ты завёлся? Дался он тебе! А вечер просто замечательный! В кои-то веки мы выбрались все вместе, а ты уже тащишь нас домой. А мне душно взаперти. Я изнемогаю!
   МУЖ. И ты... ты... в своём репертуаре!.. Думаешь, я... я не видел, как ты строила глазки? Этому... типу!
   ЖЕНА. Прекрати!
   МУЖ. Я знаю, знаю, ты делаешь это специально! Ты готова заигрывать с каждым встречным, с любым столбом, лишь бы уязвить меня, ранить в самое сердце, показать, как мало я уделяю тебе внимания!
   ЖЕНА. Ты утомляешь меня своей ревностью! Ты мнителен и всего боишься! Ты раньше боялся моей любви, а теперь боишься моей измены! Если бы я не родила тебе сына, ты бы давно сбежал от меня!
   МУЖ. Родила мне сына! Сына-дебила! Ему уже одиннадцать, а он до сих пор не говорит! Молчит и смотрит, молчит и смотрит! Смотрит, смотрит! А если заговорит, то мычит, как... как... дебил!
   ЖЕНА. Замолчи! Ты сам знаешь, какой он чувствительный, какой он ранимый... И заикается он не от страха, как ты, а от невыразимости своего внутреннего мира... Что же, уходи! Уходи! Бросай нас!.. (рыдает)
   МУЖ. (Успокаивает жену) Ну, куда же я уйду от вас... Кто же вас защитит в этой сложной и страшной жизни... Да и сам я... пропаду без вас...
   ЖЕНА. Пойдём домой, милый, действительно, прохладно стало.
   МУЖ. Просто мне показалось, что надвигается что-то страшное, словно тени деревьев этого парка сгустились, скрывая что-то, что не пощадит нас, наш тихий, уютный мир, наш дом и семейное счастье... Может быть, я действительно слишком мнительный, всё мне кажется угрозой... Но ничего, ничего, мы справимся...
   ЖЕНА. (Улыбается сквозь слёзы) Страх делает нас мужественнее, да?
   МУЖ. (Улыбается) Пошли домой! (Оглядывается) Паша! Ты где, сынок, мы уходим!
  

Мальчик спешит к ним, они уходят.

  

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ.

  

Ковалёв и Маньяк на скамейке выпивают.

  
   КОВАЛЁВ. А мне вот не больно... Представляешь! Совсем... вот можешь ли ты понять, каково это, когда не чувствуешь ни боли, ни радости, ни грусти, ни удовольствия... я забыл даже, что такое тоска, отчаяние... Словно произошло со мной, как бы так сказать... онемение душевных конечностей. Холодно и пусто... Помню, мне как-то вырвали зуб, боль в скуле была такая сладостная, может быть из-за близости к вкусовым рецепторам, и тоска, вызываемая ею тоже была сладчайшей! Было так грустно, так одиноко, так жалко себя... Где вся эта жизнь, полная хотя бы самых жалких чувств и эмоций? Сейчас я только презираю и хохочу... Мир будто проскальзывает мимо меня, в душе мрак и холод, да и есть ли душа... (выпивает) Я даже не пьянею! Может быть это и есть смерть? Но тогда почему я ещё жив? Почему я ещё жив, если я уже мёртв!! Ни чего не чувствуешь, ничего не хочешь, холодно наблюдаешь со стороны, как мир катится к чёрту? А, мужик, ты вот как думаешь?
   МАНЬЯК. Все правильно, так разрушаются иллюзии. Если посмотреть вокруг, то всё это пустой сон. Вот, однажды, мы это и понимаем. Самое страшное происходит, когда мы понимаем про себя - что мы тоже - сон, иллюзия. (Достает из-за пазухи свой огромный нож, колбасу, разрезает её, наливает ещё водки) Вот ты как это понял? (Сочувственно) Баба тебе изменила?
   КОВАЛЁВ. (Неопределённо) Ну... с лестницы упал. Очнулся - а все уже не то, мир не тот, я не тот, сердце стало - словно лёд и камень оплавленный...
   МАНЬЯК. И у меня что-то вроде... Но возрадовался я - будто Бог приласкал меня. (Они выпивают, закусывают) А это, (показывает ножом на штопор) чего это у тебя?
   КОВАЛЁВ. Да вот, застрял в черепных костях. Не знаю, как вытащить, (звучно стучит пальцем себе по голове) боюсь, расколется... Но ты не смотри, что это штопор, - это судьба пронзила меня копьём! Целый мир вонзился в меня, как в последнего неудачника, и рвёт в клочья, требуя признания всех истин разом!.. Это жизнь, - как утопленника зацепила она меня багром в этом унылом море бытия и волочёт по илистому дну среди прежних моих трупов и призраков... Ведь, в сущности, кто мы все - фантомы каких-то мыслей о себе, фантомы душевных терзаний, подобно следу от самолёта - самолёта уже нет на этом месте, а след что-то клубится, мнит о себе, что он и есть тот, кто оставил его.
   МАНЬЯК. Ишь, как оно тебя... А я то думал, что ты страдаешь от неразделённой любви. А что ты удивляешься? и такое бывает... Сначала любовная тоска. Затем рушится мир. Затем разрушаешься сам...
   КОВАЛЁВ. А потом?
   МАНЬЯК. Потом тоска об истине, о новом человеке, как отражении блистающего мира истины и вечной жизни...
   КОВАЛЁВ. Затем рушится и этот мир, снова разрушаешься сам...
  

Пауза

   МАНЬЯК. Ну ладно, идти мне нужно...
  
   КОВАЛЁВ. Куда ты теперь?
   МАНЬЯК. Да пойду, я тут кой-чем промышляю... Лоджию тут недавно одним счастливчикам стеклил. Хе-хе... (Прячет нож внутри пальто) А ты сходи к врачу, а то бубнишь себе под нос, не пойми что... Ну, бывай!
   КОВАЛЁВ. Пока...
  
  

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ.

Всё там же. Ковалёв и Нос, сидят на лавочке, рядом бутылка водки, пластиковые стаканчики.

  
   КОВАЛЁВ. (Понуро разговаривая сам с собой, но как бы с Носом.) Я знаю, почему ты преследуешь меня. Души моей тебе не досталось! Вот и таскаешься за мной... водочку со мной попиваешь! Я всё понимаю - когда впускаешь в душу бушующий, клокочущий мир, то уже нет сил удерживать свою душу, стремящуюся разлететься на тысячу осколков от напряжения, и не удержать тогда ни ног своих, ни рук, ни даже носа! Но может так и надо, превозмочь... Но если б ты знал, какая тоска! Кажется, что всё против меня, всё ненавидит, презирает меня! Но как не презирать, если я сам презираю и ненавижу самого себя! Бессмысленно прожита жизнь... Но нет, не это... не это... И дальше так же жить - в сомнениях, неуверенности, робости... Не то, не то... Целый мир навис надомной и будто бы заглядывает мне в очи, в самую душу... О, как он хотел меня уязвить и унизить! Боже мой, каким же я всегда был нелепым и глупым! (Прикрывая руками штопор на лице) Как мне стыдно! Кажется, что чтобы я ни сделал в жизни за всё мне должно быть стыдно... Но ничего, я устрою так, что ещё сам буду бесстрастно хохотать над собственной смертью, посмотрим, кто кого!
   НОС. (Важно, холодно и невозмутимо) Зачем мне душа. Тем более такая... больная. Так что зря ты ранишь себя, в надежде найти что-то ещё, помимо нее. Что-то, что заставило бы тебя терпеть и не слышать собственных стенаний. Думаешь, там зреет в тебе новый, высший человек? (Качает головой) Нет. Это я - твоя новая, высшая личность, невозмутимо взирающая в бесконечность самого себя. Если угодно, это я - твоя душа. Отражение блистающего мира истины и вечного Я.
   КОВАЛЁВ. (Схватил голову руками, отчаянно мотает ею, надеясь, что Нос исчезнет) Нет! Нет! Нет! Боль тем проще терпеть, чем невыносимей она. Это как бы всё наоборот - падение оказывается взлётом! Тьма оборачивается слепящим светом!.. непонимание и даже глупость - приближает тебя к высшей правде!
  

Ковалёв вскакивает, живо уходит.

Испуганный вбегает Паша, спотыкается, падает на землю.

  
   ПАША. (Мучительно заикаясь) М-м-мы... А-г-г-г... Эт-т-т... Н-н-не-е-ет...
  

Паша так сильно заикается, что не может ничего толком сказать. Он убегает. Является Маньяк, оттирает о рукав окровавленный нож, прячет его за пазуху.

  
   МАНЬЯК. (С досадой) Тьфу! Убежал таки...! А ведь я уже заранее поставил три свечки заупокойные, разорился на восковые, вот ведь... (издали слышен звон церковных колоколов, Маньяк крестится широко, низко кланяется) Помяни, Богородица, души наши грешные, христианские... (Уходит)
   НОС. (Восхищённо) Вот так вот надо - ножом! Ножом! А он - штопором! Ха!
  

Уходит

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ.

Ковалёв поднимается по лестнице к квартире Анны. Она открывает дверь.

  
   АННА. Ковалёв?! Надо же. А ведь я просила не являться!..
   КОВАЛЁВ. Зря ты думаешь, что нам не о чем поговорить... Прошла неделя, а как будто год... Ты не представляешь, как я изменился.
   АННА. Да уж, что-то в тебе изменилось, а что не пойму... Какой ты стал интересный, суровый только, грозный какой-то... Всё ещё думаешь, что я грешница?
   КОВАЛЁВ. Да я так и не думал... Я...
   АННА. Ну а мне то что... Ковалёв, я...
   КОВАЛЁВ. Да я понимаю, но помнишь, ты говорила, что человек может меняться, со мной так и произошло, но только катастрофически. Это как-то не соединяется с моим физическим существованием, я как бы существую вне тела, но не могу оторваться от него...
   АННА. Ковалёв, я замуж выхожу...
  

Снова, как видение появляется Нос. Он по-хозяйски расхаживает по комнате Анны, разливает вино, один бокал подаёт Анне.

Ковалёв мотает головой, словно не желает видеть и слышать этого. Торопливо договаривает.

  
   КОВАЛЁВ. Я теперь словно думаю сердцем, или чувствую умом... Ни время, ни течение жизни, принуждающие меня к бытию, не определяют теперь моей сущности. Я на самом деле - что-то нематериальное, вневременное. Как бы намерение кем-то стать, движение сердца, что ли. С одной стороны это ощущение наполняет тебя всего, а с другой - опустошает совершенно и порой кажется, что внутри - чудовищная пустота...
   АННА. (Не слыша его, мечтательно) Он сильный, цельный, какой-то... настоящий... Мы так подходим друг к другу! Он страстно-бесстрастен, загадочен, и любви моей не боится, такого и заласкать не страшно...
   КОВАЛЁВ. (Смотрит на неё, сквозь зубы, задыхаясь от злости) Эту пустоту... бездонную... невообразимую пустоту я заполню собой, своим одиночеством!.. Всё станет мной, и никаким фантомам и выдумкам места в ней не будет!
   АННА. (Обращает, наконец, на него внимание) Не думала, что если воткнуть себе в нос штопор, то можно тут же и измениться...
   КОВАЛЁВ. (Растерянно) Что? Ах да, это... И ты заметила?.. Я уже забыл...
   АННА. А я уже никогда не забуду. (Смеётся)
   НОС. (Увлекает Анну в танце, декламирует) "Навек забудьте Аннабель... Ведь вам вовек не отыскать ее ногтей волшебный лак... Она не создана для вас, и самых сумасшедших глаз, бессильна пустота..."
   АННА. (Ковалёву, кружась в танце, смеётся) Теперь, когда буду вспоминать о тебе, сразу буду представлять себе штопор... Баловник! Такой смешной, наивный мальчик!
   КОВАЛЁВ. Да ну, ты не сделаешь мне больно. Знаешь ли ты, что я совершенно не чувствую боли, даже физической, не то что ... Я штопор могу себе хоть в сердце вкрутить, хоть в висок... (пытается вытащить штопор) Вот, смотри...
   АННА. Ну-ну... А не проще ли застрелиться?
   КОВАЛЁВ. Застрелиться? Да! Да! - застрелиться, насмерть! (Удивлённо) Нет, не проще! Я бессмертен! Душа моя бессмертна, а иначе как ты тогда станешь терзать её своими кровавыми когтями! Тебе ведь этого от меня нужно! Увлечь порочными тайнами, смертельной своей тоскою!.. А потом скрыться, сдохнуть в собственной вечности!..
   АННА. (Испуганно отшатываясь от него) Какой бред! Сумасшедший! Что тебе от меня нужно!
   КОВАЛЁВ. ...Анна, так ведь и я тоскую! Так и я такой же мёртвец, как и ты, но я дождусь, слышишь, Анна, в Воскресении нашем, ты и я...
   АННА. А не довольно с тебя, что ты стал идиотом?! (со злостью хватает его за штопор, треплет им его голову) Вот ведь, пристанут же всякие! А так хочется любви!..
   КОВАЛЁВ. Ты чего, дура! Отпусти! Череп же треснет! Отпусти!
   АННА. Уходи! (Выталкивает его за дверь) Ты всё так же до безобразия смешон!
  

Захлопывает за ним дверь

  
   КОВАЛЁВ. (Растерянно, ошеломлённо) Ну и пусть... Ну и ладно, ну и хорошо...
  

Спускается. Внизу у лестницы стоит Маньяк приглядывается к номерам квартир. Ковалёв и Маньяк сталкиваются.

  
   КОВАЛЁВ. (Он всё ещё не пришёл в себя) А, это ты... привет... Чего ты здесь?
   МАНЬЯК. И тебе привет. К Сидоровым я, тут они живут, что ли?
   КОВАЛЁВ. Да я то откуда... Хотя... Анна, кажется, Сидорова... пока ещё... Постой! К Анне идёшь? (смеётся) А ты не жених ли её?! (смеётся громче) Ха-ха-ха! (Уходит)
   МАНЬЯК. (Усмехается, поднимается по лестнице, вынимает из-за пазухи нож, пробует пальцем его остриё, бормочет про себя) Жених, жених... Как тать в нощи... суженый идёт к тебе, Анна... хе-хе-хе...
  

Звонит в дверь Анны.

  

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ.

  
  
   Кабинет врача. Молодая Докторша сидит за столом. За сценой слышны голоса.
  
   ПЕРВЫЙ СТАРУШАЧЬИЙ ГОЛОС. Вы куда это, молодой человек, без очереди!
   ВТОРОЙ СТАРУШАЧЬИЙ ГОЛОС. Ах! Господибожемой!
   ГОЛОС КОВАЛЁВА. Куда, куда, к ухогорлоносу я!
  
   Входит Ковалёв. В носу его по-прежнему торчит штопор, на который накинут платочек.
  
   КОВАЛЁВ. (Сдёргивая платок) Здравствуйте, доктор.
  

Протягивает амбулаторную карту. Садится.

  
   ДОКТОР. (Изумлённо) Что с вами?.. Кто это сделал?
   КОВАЛЁВ. Я сам. Вытащите из меня это, пожалуйста.
   ДОКТОР. (Растерянно) Я сделаю вам обезболивающее...
  

Врач торопливо готовит шприц.

  
   КОВАЛЁВ. Не беспокойтесь, я не чувствую боли. Иначе как бы я это сделал.
   ДОКТОР. Знаете... простите, как вас зовут... (Она от волнения никак не может прочесть его имени на карточке)
   ДОКТОР. (Криво улыбаясь) Моё имя - Антинос. В знак протеста. Знаете, у Гоголя, там, нос сбежал, стал довольно-таки нахальной личностью... и всё такое... Я тоже, кажется, начал по частям разбегаться. (Показывая на штопор) Вот, попытка остановить, так сказать, процесс самораспада...
  

Врач ничего не говорит, что-то пишет в амбулаторной карте, очевидно с трудом подбирая фразы. С молчаливым удивлением заглядывает Ковалёву в глаза.

  
   ДОКТОР. Вы и вправду не чувствуете боли?
   КОВАЛЁВ. Да, совсем. И я не знаю, как это объяснить.
   ДОКТОР. Поверьте, это не так... Тело, наш мозг не может не чувствовать её... Боль - это защитная реакция и, потеряв её, мозг совершенно беззащитен... ваше подсознание, испытывает сейчас стресс, шок, который, может быть, гораздо сильнее и опаснее, чем физический болевой шок. Поверьте, это не нормально!
   КОВАЛЁВ. Значит, я спокойно могу пройти всю боль, весь ужас такого положения вещей до конца, и узнать, что там - по ту сторону нормальности. Это всё равно, что умереть и воскреснуть заново... я отказываюсь чувствовать боль, желая, должно быть, показать этим, как мало боюсь её и саму смерть...
   ДОКТОР. Но ведь это опасно! Намеренно причиняя себе боль и думая, что не чувствуете её, вы на самом деле глубоко уничтожаете себя... А вдруг физическая чувствительность откроется, вернётся совершенно неожиданно!.. Все барьеры сняты, а реальность может оказаться такой мучительной! Вам необходимо обратиться к... специалисту. Хотите, я дам вам направление...
   КОВАЛЁВ. Ну что вы! Это же интересно: спокойно наблюдать, как далеко всё может зайти. "Специалист" всё только испортит.
   ДОКТОР. Мне кажется, вы на самом деле очень... очень... страдаете.
   КОВАЛЁВ. Не больше, чем все остальные. Просто я не хочу прятаться, бежать, говорить, что всё, в общем-то, ещё ничего... что что-то можно исправить... Но ведь уже ничего не исправишь. Разве можно сделать так, чтобы страданий не было вовсе? Но лучше впустить их в себя, а не делать вид, будто их нет, тогда мир открывается с совершенно неожиданной своей стороны: где-то, как избавление, забрезжит истина, и ты жаждешь отождествиться с ней. Неисполнимость этого гораздо мучительней. Поверьте.
  

Врач смотрит на Ковалёва почти влюблено, подходит к нему, гладит по голове, по щекам, нежно и аккуратно вытаскивает штопор, осматривает нос, затыкает пошедшую кровь ватой.

   КОВАЛЁВ. Мне теперь чего-то даже не хватает, я к нему почти уже привык...
   ДОКТОР. Но всё равно, вы должны прийти ко мне на приём ещё раз, у вас рана... и... искривление перегородки, я должна обязательно посмотреть вас... Обещаете? Я буду ждать...
  

Ковалёв встаёт, у дверей оглядывается, уходит.

Она рассеянно-влюблено смотрит ему вслед.

  

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ.

Ковалёв отрешённый сидит на скамейке, появляется Паша, робко подходит к Ковалеву.

  
   КОВАЛЁВ. А, это ты. Пашкой, кажется, тебя зовут? А я видел, что ты всю дорогу за мной идёшь, с самого вечера, а подойти боишься...

Пашу трясёт, он напуган, жмётся.

  
   КОВАЛЁВ. А я здесь жду рассвет, с рассвета, как говорят, начинается всё новое. Понимаешь, какая штука: всё прошло, ничего не осталось, ничего не будет, таким, как прежде. Я думал, что это я разрушаюсь, а это мир развалился...
   ПАША. Й-й-й-а...
   КОВАЛЁВ. ( Не слушая Пашу) Да, да - я! Я! Ничего нет, а я есть. Понимаешь - я есть! Моё сознание, моя воля - это я и есть, а не тот мир, что окружает меня и что вынуждает меня думать о нём, пережевать его, сострадать ему или ненавидеть. Хочу - думаю о нём, и он - есть, существует со всем этим бредом, с идиотами-носами... или с тобой вот, например. А хочу и уничтожаю его, одной своей мыслью. Жутко, правда? Это я сам понял, только что. (Стучит себе по голове) Чего ты трясёшься, и тебе страшно?
   ПАША. (Заикаясь) Х-х-ло-но...
   КОВАЛЁВ. Что? Больно тебе?
   ПАША. (Сильно заикаясь) Х-хо... (кивает) Угу...
   КОВАЛЁВ. Чего же ты увязался? Со мной, может, будет ещё больнее...
   ПАША. (Машет головой) Н-н-нет... (заикаясь) уже не будет...
  

Пауза. Паша несмело присаживается рядом.

  
   ПАША. (С трудом, долго заикаясь) Возьмите меня собой. Я тоже хочу... быть...
   КОВАЛЁВ. Дрожишь... (даёт Паше свою куртку) Душа моя такая же заика, как и ты, Пашка... Страшно и холодно, и невыразимо, но нужно преодолеть эту тоску о самом себе будущем - о лучшем, прекрасном, о себе преображённом в Божественных Высях, потому что на самом-то деле ничего этого не будет! Это всё уловки, понимаешь, Паша, уловки! Вся эта тоска, боль, непонятные муки о чём-то высшем нужны, чтобы растворить наше Я в этой чавкающей, жалкой, потерявшей весь свой прежний пафос и величие, в этой... этом... том, что называется человеческой жизнью. А нужно убить, уничтожить в себе человека, чтобы заново обрести его. Иначе в чём смысл? Смысл в преодолении смерти. В бессмертии... Понимаешь?
  

Паша неопределённо мотает головой

  
   ПАША. Да, п-п-п...
  

Появляется Маньяк, он не в духе. Присаживается рядом. Паша жмётся к Ковалёву.

   МАНЬЯК. (Паше) Да не боись. Повезло тебе, пацан. Что смотришь? Думаешь - вот убийца, мучитель... А ты думаешь, мне не противно ковыряться в вашей мерзкой плоти! Думаешь не страшно мне кровью вашей омываться! Загляни в себя, ты увидишь такой ужас, что сам станешь умолять о смерти!..
   ПАША. Н-н-н-не ...
   МАНЬЯК. Чего?
   КОВАЛЁВ. Он тебя не испугается, я его научил, как не бояться.
   МАНЬЯК. (Раздражённо) О справедливости взывают!.. Но в человеческом мире справедливости нет! Да и человека нет. Нет его! Весь вышел! Пшик! И все его страдания гроша не стоят! Отрыдался человек! Слышишь! Отплакались детки кровавыми слёзками...
   КОВАЛЁВ. Интересный тип... маниакальный... будто убийца... (Догадывается, смеясь) А! А я то сразу не понял, чем ты промышляешь!
   МАНЬЯК. (Раздражённо) Не промышляю - веселюсь я так! Граблю московские квартиры... прихожу... как тать... и убиваю их хозяев. (Жарким шёпотом) Это у меня такая идея: не деньги их, вещи, там и ценности мне нужны...
   КОВАЛЁВ. Да понял я: так сказать, воскрешаешь к новой жизни... (Пауза) Значит, говоришь, режешь, Человека в человеке высвобождаешь?..
   МАНЬЯК. (Угрюмо перебивает) Сначала в нутро ему, пошуровать там, чтоб прочувствовал. А потом по горлу... так душа чище отходит.
   КОВАЛЁВ. Ну и что, так с каждым возиться?..
   МАНЬЯК. Не с каждым, а к кому потянет.
   КОВАЛЁВ. А я думаю: а что если ковырнуть куда нибудь в самое начало, не в "нутро", а, так сказать, в пульс бытия, чтобы оттуда сфонтанировало... неиссякаемым источником вечной жизни... Это же не люди, это мир так устроен, что мы страдаем, а не можем постичь себя, жизнь, самого Бога.
   МАНЬЯК. Ну, ты загнул, мир-то просто так не переделаешь.
   КОВАЛЁВ. Конечно. Тут, наверное, война нужна.
   МАНЬЯК. Угу. Третья мировая!
   КОВАЛЁВ. Первая вселенская!
   МАНЬЯК. Окончательная! - добра со злом!
   КОВАЛЁВ. Но чтоб!.. (потрясает кулаком) уже всё до конца...
   МАНЬЯК. Чтоб Конец Света и Судный день!

Пауза.

  
   МАНЬЯК. Вот ты говоришь: как в себе найти Человека, того, что оттуда просвечивает? (показывает вверх) Так убивать и себя нужно. Думаешь, это просто? Нет, врёшь. (Кивает в сторону) Им вот таким, проще, я их всех - ножом... а себя сердцем убиваю! Когда ты умираешь посреди жизни, тогда пробуждаешься посреди сна, но для того, чтобы это тоже не оказалось ложным пробуждением, нужно каждый раз умирать и умирать, убивать своё тело иллюзии, добивать разум, порождающий его, испепелять душу, манящуюся обманом...
   КОВАЛЁВ. Себя-то ладно, себя-то пожалуйста, а до них-то что тебе за дело... Они в неведении, а всё как-то спасутся...
   МАНЬЯК. Нет, уж! Мне есть дело! А если Бога нет среди людей! А как же без Бога то? А если я один, кто помнит о Нём! Я - последний помню о Нём, помню и страдаю. В этом мире, где нет Его, откуда изгнали и самую память о Нём! Чувствуешь ты, какая боль, целый мир страдает и взывает о любви Отца нашего Небесного! Чувствуешь?
   КОВАЛЁВ. Нет. Я ничего не чувствую.
   МАНЬЯК. А вот так? Так вот?! (втыкает ему в грудь свой нож, который достаёт из-за пазухи) Так чувствуешь?! (Уходит)
   КОВАЛЁВ. Ну вот, я же говорил, чего-то не хватало мне... Скорби, должно быть, общемировой...

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ.

  

Паша и Ковалёв. Они стоят, дует холодный ветер, из груди Ковалёва торчит огромный нож.

  
   КОВАЛЁВ. Странный мужик. Чтобы верить в Бога, нужно знать о Нём наверняка. А я наверняка знаю только то, что есть я. Я пока только это и знаю...

Нож в ране пульсирует вместе с сердцем.

  
   ПАША. (Внимательно смотрит на Ковалёва) Бьется ещё, кажется. (Чуть заикаясь) Вы не чувствуете боли? Вы уже бессмертны?
   КОВАЛЁВ. Не переживай, мы выясним... Я чувствую себя лишний раз зарезанным трупом
   КОВАЛЁВ. А, это... У меня знакомый доктор есть, она поможет... милая девушка, знаешь...

  

Появляется Маньяк, пятится в ужасе. Следом за ним гурьбой бредут Муж, Жена, Анна, все они синюшно-трупного вида, на шее у каждого страшная кровавая рана. С ними Нос со штопором, воткнутым в окровавленную ноздрю.

  
   ТРУП МУЖА. (Тянет руки) Где он?! Где?! Посмотрите же на нас! Злодей, душегуб...
   ТРУП ЖЕНЫ. Убийца! Маньяк!.. Насильник!
   ТРУП АННЫ. Покажите мне его! Покажите мне его! Это всё Ковалёв, я знаю! Где он, гад! Ох, попадись он мне!
   МАНЬЯК. (Прячась за Ковалёва) Чего это они! Чуть не растерзали, честное слово... Режешь их, режешь, а они!.. Я убивал их омертвелую плоть ради духа живого. Я души им выворачивал на изнанку, пусть бы выполощились в крови! Думал, может, так избегнут они муки адовой! Так нет же! Всё равно - из могил лезут! Лезут, и лезут...
   КОВАЛЁВ. Дождёшься... они ещё над тобой знаешь, как поглумятся... Мертвецам теперь воля. Видишь, как конец света приближается?.. (Смеётся)
   НОС. (Вдруг заметив Ковалёва) Вот он! Вот он!
   ТРУП АННЫ. Ковалёв... Ковалёв!!! Ты видишь, что со мной сделали, Ковалёв?! За что я так обезображена! Такую-то ты меня в жёны возьмешь? То-то!..
   ТРУП ЖЕНЫ. Ох, маньяк! Ох, насильник!..
   ТРУП МУЖА. Души свои не жалеете, зачем же наши было губить-то? Души наши трепетные, нежные... Пашенька, сынок, ты? Иди к нам... (тянет к Паше руки)
  

Паша и Маньяк жмутся к Ковалеву.

Мертвецы топчутся поодаль, словно не решаясь приблизится.

Нос, заламывая руки, убегает.

Две группы - мертвецы и живые - стоят друг напротив друга

  
   КОВАЛЁВ. Нам пора идти. (Вытаскивает нож из груди) Хотя не просто найти пристанище в этом мире, где так тяжело выбраться из пут смерти... (Задумчиво и холодно осматривает нож) Где так трудно убить в себе труп... Где мёртвые не замечают, что умерли, а живые не знают, что им ещё нужно ожить. Смотрите же, какой замечательно-неприветливый и угрюмый рассвет поднимается навстречу нам. Мрачные высокие тучи, словно осыпанные пеплом руины разрушенного и оставленного нами замка.
   ПАША. (Заворожено смотрит на нож) Я хочу, хочу! Я хочу зарезать в себе... труп...
   МАНЬЯК. Пойдемте уже, что ли... страшно то как...
  

Они уходят, растворяются в сияющем рассвете. Трупы пошли было за ними, но словно сбились со следа и потеряли их из виду. Стоят растерянные. Вбегает Нос.

  
   НОС. Нет, это выше моих сил! Кто так обманул меня?! Кто подменил мечту о жизни жалким бредом бытования! В каких муках я рождался, как страстно я хотел жить, чувствовать, любить, грустить о счастье! А вышло всё как-то кривенько, плохонько, так что хочешь, не хочешь, а согрешишь да напакостишь. Ложь!.. Ловушка!.. Западня!.. И это жизнь? - до смерти молить о прощении и милосердии?! Боже, как я презираю себя, как ненавижу собственное ничтожество! Господи!! За что я так страдаю! Это невыносимо!
  

Убегает. За сценой слышен выстрел.

  
   ТРУП ЖЕНЫ. Нос застрелился...
   ТРУП МУЖА. А нам-то куда теперь?
  

Трупы бестолково ходят по сцене, топчутся у самой рампы. Качаясь, поддерживают друг друга. Лица их полны потерянности и страха. Труп Анны тянет руки перед собой.

  
   ТРУП АННЫ. Это сон, это всего лишь только сон... Мы проснёмся... мы обязательно проснёмся... И тогда мы увидим вокруг мир прекрасный, добрый... лучи солнца коснутся наших ресниц, осыпанных поцелуями слёз, когда мы проснёмся... Ах, как бы нам обрести покой!.. Пойдёмте же, там пробудят нас, встретят, поймут, пожалеют...
  

Трупы сосредоточенно и с надеждой вглядываются в зрительный зал и тянут руки.

  
   ТРУП ЖЕНЫ. Туда...
   ТРУП МУЖА. Туда...
   ТРУП АННЫ. Туда...
  

Занавес.

Конец.

2009г.

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   15
  
  
  


 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"