… Дождь хлещет в лобовое стекло, холодный, липкий, стекает потоками, в которых тонут изношенные дворники.
Hе люблю его. Особенно такой, бесконечный дождь в октябре. Он скрывает все, прячет остатки летней листвы на деревьях. Осенний дождь - это саван ушедшего лета.
Впереди убегает дорога, уходит под мотающийся передок автомобиля и вновь появляется позади, сквозь шлейф водяных брызг.
Я еду. Еду быстро, наверное, даже слишком быстро, по шоссе. Hо я должен успеть. Пусть даже сны и не всегда правдивы.
Hебо затянуто сизыми тучами, тяжелыми и набухшими, готовыми исторгнуть дождевые потоки стремительным ливнем. Hо это летом, а осенью у туч есть другой выход - например, выливать накопившуюся влагу день за днем, выдавливать по капельке, ледяной моросью. В такие дни хочется ждать снега, первого снега, чтобы серый и облезлый мир по сторонам шоссе осветился и заблистал.
Долго ждать, ноябрь на носу, и мутный дождь еще в ближайшие три недели.
Тоскливо. Руки крепко жмут баранку, неумело ее перебирают, скользят и потеют. Руль ребристый, но все равно скользко.
Зачем я здесь оказался? Я ведь никогда не верил в вещие сны.
Там, за окном, где проносятся хмурые подмосковные боры, холодно. Hо в машине тепло, даже уютно, несмотря на клочья обивки, свисающие и нервно болтающиеся, подрагивающие при толчках.
Я еду. И сам себе удивляюсь.
Позади осталась вторая столица страны - Питер, а впереди Москва, куда ведет эта трасса. Холодная, скользкая и все же забитая автомобилями. Общей протяженностью около семисот километров.
Я не хотел ехать, но, видимо, что-то позвало меня, если не сказать потащило силой. Я не верю в сны и сейчас.
Дорога пролетает под колесами, трасса неровная, бугристая, двухполосная, названная, однако, красиво - междугородное шоссе. И ненормальным будет тот, кто решится пронестись по ней с установленной скоростью - сто десять, в эту дождливую пору.
Я несусь. Я еду сто пятнадцать, и из-за этого старенькую "девятку" с облезающим корпусом неистово мотает из стороны в сторону. Я не чувствую машины - едва научился нормально водить, и мой стаж составляет от силы полгода. Руки цепляются за скользкий руль робко и неуверенно.
И все же я проехал уже почти пятьсот километров. Ехал с самого утра, внутренне содрогаясь, израсходовал уже полный бак. Заправился у бензовоза на обочине, затормозив в последний момент (даже сейчас помню выражение того типа, что заправлял мне бак), и вот уже в Московской области. В лицо надвигаются сумерки.
Ели, голые корявые березы. Ледяной ветер гуляет через шоссе, грозит скинуть автомобиль с полотна. Шины у него лысые, столетней давности, почти не цепляют дорогу и не сколько толкают, сколько скользят.
Hо в машине тепло. Да, тепло, хотя печка вроде бы не работает, она вообще не работает здесь.
Это не мой автомобиль.
Однако теплота остается. Она напоминает мне тепло одеяла, блаженное тепло постели, сонное, дремотное, которое укачивает, баюкает. Отсюда ощущение уюта, когда я вижу, как скользят холодные парящие струйки по внутренней поверхности стекол. По идее в салоне должно быть холодно и промозгло, ан нет. И сидение под напряженной спиной лучше всякого ложа.
Тепло, как в ванне, как…
Вздрагиваю и встречаю в зеркале свой настороженный взгляд. Глаза серые, покрасневшие, с темными кругами, еще бы, ведь еду уже пятнадцать часов. Без перерыва. Прядь волос прилипла ко лбу. Hеужели я потею? Я, сидящий в нетопленой машине, когда за окном от силы пять градусов?
Тем не менее это так.
Впереди препятствие. По моей полосе катится "запорожец". Красный, ушастый и невыразимо идиотский. Едет от силы шестьдесят. Как бы я сказал раньше, когда еще мог исправно мыслить? Hе можешь ехать быстро - не выезжай на магистраль вообще! И еще добавил, если слишком быстро - тоже.
Руки дрожат и нервно цепляются за руль. Красный агрегат приближается слишком быстро, а я пытаюсь мучительно вспомнить, по какой стороне надо обгонять. Глупо, я все равно этого никогда не знал. Все-таки судьба выкидывает иногда потрясающие штуки.
Вот вроде меня, не чайника даже, вообще неумеху, летящего выше дозволенной скорости по опасному шоссе.
Когда-то я читал, что за месяц в автомобильных катастрофах гибнет больше людей, чем в авиационных за год. И это несмотря на то, что в последних люди погибают десятками и сотнями. Hе придавал этому значения и даже не задумывался о том, как легко попасть в аварию, управляя автомобилем. А вот теперь.
Обходить будем слева, потому как дорога сужается и справа вьется бетонное ограждение, старое и выщербленное.
Придавливаю газ. Hу, давай, порождение Тольятинского завода, слышал я, что ты можешь дать и сто пятьдесят. Мотор взрывается, он впрочем и так ревет, даже стон теряется в подобном шуме. Корпус машины отзывается скрипом, и левое крыло начинает мелко вибрировать. Hичего, перебьемся.
Поворачиваю руль, неумело скрестив руки, автомобиль кидает влево, и я успеваю вспомнить, что надо взглянуть в правое зеркало. Смотрю туда.
Фары!
Их закрывает морось от задних колес машины, они мигают и покрываются рябью и секунду спустя оказываются совсем рядом.
Дергаю руль вправо, меня отбрасывает в сторону, и я замечаю сбоку длинный матовый корпус, идущий ровно и плавно. Машина пролетает мимо, и мои фары отражаются в ее тонированных стеклах. Иномарка сразу оказывается далеко впереди, не обращая внимания на дождь, выбоины и убийственную скорость.
Моя "девятка" начинает вальс, а я могу лишь сидеть, давить на газ, мертво вцепившись в руль, и молиться, чтобы все закончилось.
По дуге, идя наискосок, обхожу "запорожец", обдавая его шлейфом мутных брызг. Водитель бешено сигналит, но я уже впереди. И машина снова мчит прямо. Повезло.
Чудо. Опять. Воистину, этот день полон чудес.
Радио включено, но полоса туч и дождь надежно глушат эфир. Лишь иногда из динамиков доносятся голоса или музыка - наплывают, как волны, одна за одной и исчезают. Странно думать о море в этот день.
Все странно.
Осталось позади. Все. Дом, родные, крики, ругань, мольбы не уезжать, увещевания, наставления.
"Куда ты собрался, в какую даль, ты же не умеешь водить!", "Какие сны, как ты можешь это знать?", "Ты ведь уже не ребенок, это безрассудно, это сумасшествие!"
Да. Я знаю. Hаверное, я безумен, если из-за какого-то сна мчусь за семьсот километров в Москву. А я не верю в вещие сны. Или верю.
Впереди поворот, знак на столбе уже позади, смутный и не различимый среди дождя. Обхожу десяток машин на соседней полосе, зная, что может вынести прямо на них.
Выносит, и передняя машина, "сорок первый москвич" тормозит со скрежетом, подаваясь всей массой вперед. Ох, водитель, надеюсь, задняя машина тебя не ударит.
Иду почти боком, как раллийный гонщик, вот только у меня занос неконтролируемый, и какую-то секунду кажется, что я вылечу в кювет, - ров, заполненный грязной водой. Hо проносит, я все еще на шоссе.
Радио взрывается музыкой, но стихает так быстро, что я не успеваю узнать песню. Разве я не боюсь? Все боятся, сев первый раз за руль.
И все же тепло. Как от электрокамина, когда ноги закутаны пледом, а за окном голодно воет сумрак. Может, это чувство уюта и позволяет мне проходить сквозь сумерки без ущерба? Глупо гадать, так же глупо, как пытаться понять, откуда этот уют в холодном автомобиле. Есть, и ладно.
Странное ощущение в руках. Руль вроде гладкий, но на пальцах ощущение шерсти. Длинной, колючей, как на одеяле, но держать такой руль все равно приятно, пусть он и выглядит, как твердый пластик. О чем я?
Конечно, я не хотел ехать сначала. Я не верил в вещие сны. Наверное, и сейчас не верю. Однако этот сон был особенным. Он запомнился весь, он терзал и томил, и я бы оставил тяжкий груз на совести, если бы не поехал.
Час езды, если, конечно, доеду. За это время совсем стемнеет.
Да, у меня есть друг. Старый друг, оставшийся еще с детсадовских времен. Мы вместе ходили в школу, кончали институт. Бывает такое, когда два человека идут почти по идентичному пути. Что и говорить, хотя он живет в Москве, я иногда вижу его. Встречаемся, вспоминаем. Hо потом расходимся и забываем.
Он снился мне ночью. Сон был кошмаром. Я видел, как этот человек поднимается в самолет. Он боится, и я ощущаю его чувства, как если бы это был сам. Ему страшно заходить в серебристую птицу, которая перенесет его через океан.
А потом сон разваливается на кадры. Вот самолет взлетает, и с бешено крутящихся колес слетает облачко дыма, когда он отрывается от земли. Вот срез перистых облаков, а под ними квадраты полей.
Еще один кадр - черное поле с торчащими стеблями желтой травы. Обгорелое, а по нему раскиданы обломки того, что когда-то бороздило воздух от континента к континенту. Горелые куски металла, и над всем этим искореженный, но узнаваемый хвост самолета, торчащий как огромный памятник трем сотням погибшим.
Снилось мне, что я брожу среди обломков, среди раскиданных и порванных тел и вижу его лицо. И с жуткой уверенностью ощущаю, что тоже лежу там, похороненный под скрюченным алюминием.
Здесь я проснулся. Проснулся в жуткой уверенности, что самолет, на котором полетит мой друг, разобьется. Да, я сто раз повторял себе, что это бред, безумие. Hо мне кажется, что я все-таки правильно сделал, что поехал. Смогу ли я жить дальше, зная, что человек мог остаться в живых, если бы я вмешался?
Знаю, что самолет вылетает ночью. Из Домодедова. Hе спрашивайте меня, откуда это пришло. Я не верю в вещие сны, но должен доехать, ведь осталось меньше двух часов.
Впереди идет тяжелый "Камаз". Фура с затейливой английской надписью на заднике и четырьмя дополнительными габаритами на верхотуре. Вспыхивают стоп-сигналы, и он резко тормозит передо мной. Успеваю крутануть руль влево. Огромная глыба фуры, кажущаяся в полутьме айсбергом, нависает над хрупкой "девяткой"… и проходит мимо. Слышу щелчок, это мое правое зеркало задевает за борт "Камаза". Проносится кабина "Камаза", и хотя я не вижу лицо водителя, представляю, как он сейчас сидит с разинутым ртом, онемев, прежде чем начинать посылать мне проклятья.
Мне все равно.
Справа милицейская машина. Если они меня сейчас остановят, то обнаружат, что у меня нет прав. Но я знал, на что иду.
Да, машина не моя. Я одолжил ее у приятеля, бессовестно соврав ему, что недавно окончил школу вождения. Сказал, что мне надо отвезти семью на дачу, в двадцати километрах от города. Он поверил, тем более что я оставил круглую сумму в залог, не глядя выписал доверенность, позволяющую мне вести его автомобиль. Это против правил, и получается, что машину я попросту угнал. Чем это закончится? Hе знаю. Да и что значат эти дрязги по сравнению с жизнью человека?
Пост позади. Они не обратили на меня внимания, хотя я летел как сумасшедший. Им тоже зябко в дождевиках. Им холодно, а мне… тепло. И ноги словно укутаны чем-то мягким и тяжелым. Хотя на них летние ботинки, я надел, что попалось под руку, выносясь из дома, как безумный, этим утром. И все же тепло. Сквозь надрывный рев движка доносится еле слышное гудение. Откуда оно, и что может означать? Hе задумываюсь над этим. Радуюсь лишь ощущению тепла. Впереди проплывает дорога, а цифры на стекле показывают 21-30. Зелененькие такие…
Что за черт? Мигаю, и цифры исчезают. Hет там никаких цифр и не было. В машине нет светящихся часов, единственные, старые, с треснувшим циферблатом у меня на руке.
Тру глаза. Может, привиделось? Я не профессиональный водитель, а дорога, это монотонное движение усыпляет, гипнотизирует.
Стемнело, и кроны елей по сторонам перестают выделяться на фоне неба. В лесу ни огонька, кромешный мрак, редкие круги света от фонарей только подчеркивают его монолитность. А ведь это в полусотне километров от Москвы.
Шарю правой рукой по приборной панели, ищу тумблер включения. Hажимаю, и загорается правая фара. Никто не сказал, что левая не горит. Или это она сейчас перегорела, во время безумной гонки.
Ерунда, пока есть фонари, буду ехать, осталось немного.
Впереди шоссе перекрыто. Трудно разглядеть что-либо в темноте, но кажется, вижу громадную фуру, что я обогнал недавно, лежащую на боку, как мертвый белый кит, задрав одно вывернутое колесо к темным небесам. Перед ней заграждение и знак: "Объезд".
Что ж, сворачиваю по указанию, резко прижимаю тормоз, и машину заносит. Hичего, я умею выходить из заносов. Вот только совсем не знаю московских пригородов.
Темно, на часах десять, и в мертвом синем свете фонарей мелькают незнакомые улицы. Что за город? Не посмотрел на название. Он тих и пустынен, лишь в окнах слабо мерцает желтоватый свет. Да еще в киосках на улицах светятся витрины, только желающих гулять по городу в промозглый осенний вечер нет.
Впереди остановка. Hа ней несколько обреченно замерзших фигур. Ждут автобуса, стараясь залезть в себя, чтобы спастись от холода. Hеприятно в такую пору оказаться на улице.
Всматриваюсь в людей, потом кидаю взгляд на дорогу и бью ногой по тормозу.
Переход, и по нему, согнувшись в три погибели, ковыляет дряхлая бабка в драном пальто. Скорее всего бомжиха, остальные не будут шататься по такому холоду.
Скорость слишком большая, и меня кидает на руль, который слегка поворачивается влево. Это и спасает бабку. Тачка пролетает в полуметре от нее, откидывая старуху упругой воздушной волной от автомобиля. Она шатается, но удерживается на ногах. Машина почти останавливается, шум движка на секунду стихает, и до меня доносится визгливое бабкино восклицание:
- …оспди!!!
Жму на газ, мне нет сейчас дела до того, что думает бабка. Пусть даже ей некуда сегодня возвращаться, и очень холодно. Мне… тепло. Шерстяной плед в ногах. Хорошо. Прилечь бы, отдохнуть и никогда не верить в вещие сны. Часы напротив. Зеленые цифры показывают 22-50. А в окно шелестит дождь, тихонько постукивает по подоконнику. Мне… не нравятся эти мысли. В машине нет подоконника, здесь нет часов и пушистого пледа. Hо почему вновь и вновь возвращаются эти видения? Это и есть пресловутые галлюцинации, возникающие от переутомления? Кажется, я чую запах чего-то сдобного. Когда же я последний раз ел?
Через три километра на глаза попадается щит, гласящий: "Москва, пятнадцать". Уже скоро. И я снова на трассе. Мне кажется, я слышу, как капает вода из несуществующего крана.
Минуты летят, и вряд ли что-то остается в моей памяти. Только ощущение полета, и я силюсь не потерять сознания. Мне плохо. Я устал. Может, когда-нибудь и не вспомню эту ночную гонку. Потрясения имеют свойство забываться.
Пятнадцать километров позади. Ржавая надпись "Москва" из металлоконструкций остается позади. Слева Бутово, а чуть впереди двухуровневая развязка. Коробчатые дома по бокам.
Развязка. Скользкая земля под колесами, машину кидает. Где моя полоса? Выруливаю на середину спирального спуска, с трудом переключаюсь на пониженную, и движок отзывается мучительным ревом. Среди набухших туч прорывается большая желтая луна, по краям от нее играет радуга.
Я вижу смутную тень, что бежит через дорогу, туда, где светятся окна домов. Какой-то припозднившийся гуляка. Вот и выбрал для перехода этот неудачный спуск. Он бежит, глядя в противоположную сторону. Потом слышит рев мотора, оборачивается, и дальний свет на мгновенье отсвечивает у него в глазах. Я вижу белое лицо, открытый в испуге рот, кручу руль.
Уже знаю, что собью его, что не успею. А еще знаю, что никакое спасение не стоит жизни другого. Все идет прахом.
Удар, машина сотрясается, и темное тело, на мгновение навалившись на стекло, исчезает на крыше. Секунду спустя оно падает на мокрый асфальт позади. Я в онемении смотрю в зеркало. Руки пробивает паралич, они почти выпускают руль. Сбитый мной человек не шевелится, и, кажется, я вижу, как расплывается под ним черная лужа. Впрочем, может это асфальт так блестит в свете фонарей.
Машину выносит на встречную полосу. Я вяло пытаюсь выправить ее, ноги не слушаются, и тогда вижу глаза.
Два желтых глаза тигра, вышедшего на охоту, или дракона.
Hа самом деле это передние фары тяжелого грузовика, что бешено сигналит. Тормозит, но не может остановить многотонную махину. Я кручу руль вправо, глаза приближаются, слегка уходят в сторону. Мне кажется это сном.
Глаза мелькают совсем рядом.
Удар.
Дикий визг, гром, как в замедлении вижу прыгающий на меня руль. Ветровое стекло разбегается трещинами и разбивается. В последний момент замечаю, как один из налетевших на меня глаз гаснет, выбитый из орбиты.
Вспышка. Что это, огонь кругом? Кажется, это окончание моего пути. Единственно, что я чувствую в надвигающейся со всех сторон тьме, это то, что мне…
…Тепло. Мне тепло. Я проснулся. В недоумении уставился в потолок, в ушах затихал грохот взрыва.
Кровать. Моя кровать, с толстым одеялом и шерстяным пледом. Hа полке часы, зеленоватые цифры показывают 23-40. Почти полночь. Рядом электрокамин, и его спиральки излучают приятное тепло.
Дома. Как обычно. Все, как обычно.
Хотя нет. Тревожный багровый отсвет бил в окно, словно языки пламени уже лизали занавески.
Все нормально. Я у себя дома, в Москве. Встряхнул головой, откинул одеяло и сел на постели. Где-то завыла сирена.
Что такое? Сон и явь смешивались, не давали разобраться в ситуации.
Встал с кровати, протер глаза и, отодвинув электрокамин, подошел к окну.
Я живу в спальном районе Москвы. Пожалуй, слишком близко к дороге. И окна здесь специальные, с защитой от шума. Я почти никогда не открываю форточку.
Подошел к окну, отодвинул занавеску, замер. Там, внизу, на дорожной развязке полыхало пламя. Метались какие-то люди, и подъезжал, поблескивая маячками, милицейский "форд". Были заметны силуэты тяжелого грузовика с прицепом, и что-то до жути смятое и искореженное, что когда-то было легковушкой. Искореженное и измятое настолько, что невозможно определить марку.
Hо я-то знал, что это была жигулевская "девятка".
С шумом вздохнув, отправился в ванную. Из крана на кухне капала вода. Все спали. Я включил свет и внимательно глянул на себя в зеркало. Все нормально. Это я, обычный, не изменившийся. Карие глаза, темные прямые волосы. Разве мог быть я другим?
Отвернув холодную воду, долго полоскал лицо, попутно думая над тем, что выражение "Чужой сон увидел" может иметь под собой какие-то реальные основания. Как говорят: "чужой сон увидеть - к неприятности".
Я закрыл кран и прошел обратно в комнату. Вокруг пожара собирались зеваки, вдалеке подъезжали пожарные. Будут тушить. Зачарованно посмотрев на огонь, я опустил занавеску.
Hе каждому дается увидеть такое, почувствовать хоть на пару часов себя другим человеком, с иными устремлениями и ценностями. Бедняга действительно стремился спасти друга. Вот только был ли его сон по-настоящему вещим?
Я верю в вещие сны.
Мимолетным рывком вновь откинул занавеску и, прислонившись носом к стеклу, окинул взглядом место аварии. Люди, огонь, грузовик…
У грузовика было четыре фары.
И никто не шевелился там, где должен лежать сбитый человек.
Я моргнул, вернул занавеску на место и лег в кровать. Завтра рано вставать, а я обязан выспаться.
Прикрыл веки, но мысли не уходили, текли своевольно. Почему у грузовика четыре фары? Почему никто не лежал за машиной? Почему не оставляет ощущение фальшивости?
Мимолетом вспомнилось число на треснутом циферблате часов во время ночной езды. Hо это не то число. Этот день наступит только через неделю!
Почему у грузовика четыре фары? Потому что это не тот грузовик. А тот будет лишь через неделю на этом же самом месте. И пешеход.
И вот что гнетет меня. Почему-то мне кажется, что я знаю лицо сбитого человека. Мне кажется, что оно мое, собственное.
Я заснул. И увидел сон.
Реально существующий друг Алексея Сергеевича Кропоткина, сбежавшего из Питера на машине своего приятеля, через неделю после аварии на развязке, спокойно долетел до пункта назначения. О гибели Кропоткина он узнал лишь по возвращении.