"Почему же все случилось именно так? Потому что это случилось в Дерри"
С. Кинг "Оно"
Бывают дни, а бывают Дни и каждый ребенок не достигшей двеннадцатилетия скажет вам об этом. Пресловутые дни, когда лист бумаги изгибается и странная его изнанка являет себя во всей свой сомнительной красоте. Таким было лето девяности седьмого года, когда я впервые услышал, что наш старый мост вот-вот начнут разбирать.
В даже самом нелюбимом городе всегда есть любимые места - три, два, одно - это как Dead end в нью-йорке. Очарование их странно - прелесть проходяща и любому другому жителю моей прелестной хабинтантии открывшийся пейзаж не скажет ровным счетом ничего - как не затронет он спрятанных глубоко внутри и тесно переплтенных с нервами потаенных струн. Просто пейзаж.
Там где наша речка изгибается сонной змеей, на сиим изгибе обретая поразительную для нее глубину, находится мост - коеий служит одновременно средстом переправы и работает чем то вроде триумфальных ворот, означающих въезд в собственно в город - кажется мост был всегда, быть может он даже старше самого города (что не так уж и молод) - в этих краях всегда проходил оживленный торговый тракт, стремящийся из москвы в северные области.
Когда то мост был сделан из дерева, но коллективизация, индустриализация и стиль модерн сделали свое дело и и в 1932ом году старый деревянный мост был разрушен, а на его месте возвели весьма изящную каменную аррку, черепашьим горбиком вздымавшуюся с одной стороны реки на другую. Мост долго время звали новым и лишь лет пятьдесят спустя он обрел прозвище просто "мост". Эту арку, окрашенную в сервый, голубой или зеленый цвет вы всегда сможете увидеть, если вдруг раскроете старый путеводитель по городу - его характерный изгиб виден почти с любой точки города. А вид с правого берега реки на переправу и яблочные сады левобережья долгое время оставался канонически-открыточным - пасторальным, как ностальгия. Летом там все буйно росло и колотилось, так что река была одета в зелень, являя собой тихую радость для натуралиста и живописца. Старики говорили, что когда то речка была столь прозрачна, что с моста можно было увидеть илистое дно. Не могу сказать, правда ли это - на моей памяти речка всегда была цвета осыревшего брезента. А пена на ее берегах отдавала оттенком слоновой кости.
Так или иначе - красивый был вид, а я волею судьбы родился и жил неподалеку. Если и есть в моей родной городе любимое место - так это речной сизый изгиб под выгнувшим спинку зеленым мостом - таким, как он остался в моей памяти.
Ветер перемен давно смел эту хрупкую красоту - сейчас там осталась только река - она все так же делает петлю, но подобно тому, как возвращаясь в давно позабытый район после долго отсутсвия, ты вдруг обнаруживаешь, что из знакомого осталась лишь дорога, а вокруг громоздятся тяжеловесные идолы богини тесноты и скученности Урбании - и тебе странно и грустно, словно те места, которые ты знал, кто то вырезал из плоти земли, аккуратно свернул в трубочку и унес прочь - куда? Где он, этот Авалон старых воспоминаний? Кажется, о чем то таком упоминал Мураками - еще одна жертва экономиечского рывка.
Лето 97ого года выдалось жарким. Жарким был еще май, но начало июня твердо решило побить рекорд и устроить в подмосковье маленькую австралию. По ночам, спасая от жары, обитатели пятиэтажных хрущоб открывали настеж окна, однако жара никуда не уходила - сумрачной цирцеей бродила она по ночным улицам, смешиваясь с пьяными гуляками и запахом цветущих лип, и простыне пропитывались потом, а одеяла, казалось, обращались в пышущую жаром печку. Не в силах спать, я усаживался на подолконник и подставлял лицо ночному ветру - жаркому словно светило солнце - не приносящему отдохновению. Звуки ночи мутнели, и множились в одурящем тепле.
И было слышно, как шумит плотина - месте, где вода падает.
Трнаспортная проблема в то лето встала настолько остро, что стало понятно - старый мост не обладает достаточной пропускной способностью - на въезде в него четырезполосное шоссе сжималось до двух полос, провоцируя многометровые заторы.
Я хорошо помню, как это было тогда: солнечные лучи падают отвесно, наводя жар и столбик термометра поднимается все выше и выше, словно последний строитель коммунизма, а я иду через мост, и вижу, как плавиться на нем асфальт от пергетой резины шин. Мост всего в две полосы - он очень узок - две полосы да узенькие тропки и самому краю для пешеходов. Ширина не более метра - потом низенький чугунный заборчик - и траффик - ревущее автомобильное стадо, ползущее через мост со скоростью черепахи. Иногда движение его ускорялось, и тогда какой ни будь грузовик - уродливые, гремящий всеми сочленениями "КрАЗ" врывался на мост со всего ходу, и проносился совсем рядом с тобой - пышущий жаром и перегорелой сажей солярки ревя так, что ты закрывал глаза и уши от невыносимого звукового давления. Это пугало и восхищало, и для некоторых было невыносимым испытанием.
Оглушающая, собачья жара завершилась, как и положенно такой великой засухе - знаменитой бурей девяносто седьмого - самый мощной бурей этого ушедшего от нас десятилетия. Тогда моя семья перехала в новый дом - большой и пустой, он вызывал оторопь и чувство агорафобии. В тот день - день переезда, я в смятенных чувствах вышел во двор и увидел, что небо на закате стало зеленым. Это была ядовитая болезненная зелень, так выглядит старый синяк, с которого уже сошла чернота - цвет насыщенный и полный жутковатой интенсивности, говорящей о том, что в небесных горних высях накапливается некий сумрачный гной, некий исполинский нарыв, что готов вот вот прорваться, выбросив скопишвуюся ярость природы. Я оторвал взгляд от востока, обернулся и увидел сам нарыв - черные тяжелые тучи оккупировали запад, массивные и полные неотвратимого рока - как на средневековых гравюрах.
Буря разразилась под вечер и неистовствовала всю ночь - в половине третьего защелка чердачного окна сорвалась и ставня начала оглушительно хлопать, орошая чердак водопадом ледяной воды. Ночь прошла без сна, а когда буря закончилась, мир уже стал немного другим. Бывают дни, а бывают Дни.
По-юношески стремящийся ко всему новому я не очень жалел старый мост - как и всем, мне хотелось, чтобы автобусы больше не стояли долго и мучительно в ожидании когда мост сможет пропустить их, а проскакивали речку разом, экономя время. Американская мечта о широких хайвеях не давала покоя не тольк мне: движение закрыли в середине апреля, когда уже стаивал последний снег. Мост же, окончательно разобрали лишь в июне месяце.
Вот в этот то период старой весны переходящей в молодое лето и образовалось на мосту Приватное место. Термин этот, нелепый и смешной, возник из двух корней - слово "приват", в большей части своих значений определяющий нечто уютно-интимное, по-домашнему скрытое от посторонних глаз. И "приятно" - как следствие от нахождения в таком укромном уголке.
Траффик исчез - механический гремящий и воняющих выхлопными глазам поток, который мы давно считали королем улиц, рискуя вырваться на проезжую часть лишь на пару секнуд, чтобы перебежать на другую сторону - исчез. Исчез полностью - широкая дорога за мостом опустела аж до площади - и теперь весь автомобильный поток шел в объезд по трассе Е-105 северного направления.
Это казалось странным - словно войска оккупанты оставили вдруг захваченную ими страну, провалившись неизвестно куда, а напрощанье подарив завоеванные территории всем и вся. Дорога теперь принадлежала пешеходам, и люди, потихоньку, шагая с непривычки вдоль обочины, стали заполнять свободные территории. Таким обрзом в городе возникла пешеходная улица - эдакий подольский арбат - широкий и абсолютно пустой. Теперь, чтобы добраться до города из области необходимо было останавливаться перед мостом, переходить его пешком и уже там, садиться на немногочисленные маршрутки, что караулили на том берегу. Все вместе создавало ощущение пересечения некоей границы.
Город словно освободился - прибавлиось народу на улицах, а дорога, спускающаяся к реке стало общепризнанным бульваром для прогулок. Люди всегда тянутся к воде, вот и на мосту образовалось нечто вроед стихийного сборища, схожее пожалуй с теми, что появляются и исчезают на ступненьках римских фонтанов. Идущие с авттобусов люди останавливались, чтобы поглядеть на реку. Мост был совсем маленьким, и потому этот патячек асфальта над бегущей водой казался удивительно уютен в тот май. Каждую неделю, в воскресенье я возвращася из деревни, куда ездил к родителям своей матери, и каждый раз, неприменно останавливался на пятачке моста, чтобы облокотившись на старые чугунные перила, полюбоваться на речной, уходящий к плотине, изгиб. Тут был свой, особенный микрокилмат, что вдруг возникает на маленьких площадках - место было немного, желающих тут остановиться - много. Люди стояли плотно, и чтобы посомтреть на реку и картину строительства необходимо было протиснуться между чужими спинами и захватить свой участок перил - никто, впрочем, не протестовал, а все происходящее напоминало мне ситуацию на палубе теплохода, что отчаливает от очередного города. Только наш мост никуда не плыл, а отчаливал он исключительно в вечность.
Когда стали ставить сваи мы увидели, насколько глубока наша речка - больше десяти метров - то был знаменитый омут-под-мостом, где в свое время утонуло не мало народу - странные подводные течения затягивают на глубину неумелых пловцов. Гиблое место, оно отныне было высущенно и вычищенно, а массивный уродливый механзм вгонял сваи в илистое дно. Рабочие возились там, где только что была вода и это ощущение было сродни освободившеся улице - только захватчивом была пропахшая тиной речная влага. На бесплатное представление неизменно собиралась уйма народу - все смотрели и обсуждали метод работы - грандиозность зрелища захватывало, и все чаще и чаще представлялись мне масштабы будующего сооружения. Это было воодушевлюяще и вместе с тем печально - когда положили полотно на правой ветви нового моста, я увидел, каким маленьким и незначительным кажется по сравнению с ним старый мост! Он бы такой крошечный и очаровательный в свой НЭПовской нелепости - новый мост был совсем другим - никаких украшений, чугунных виньеток, ничего такого - просто бетонный пролет - максимализм функциональности без всяких изысков.
У Стивена Кинга в его "Дорожных работах" встречается схожий сюжет - только роль нового захватчика исполняет многоплосолное шоссе, что движется сквозь старые кварталы, сокрушая их один за другим. Шоссе олицевтрояет свобой новое время - прямое и безжалостное. Крошечные кварталы - приватное место - обиталище скромного очарования старины - времени штучной выделки, игрушечных домиков, карликовых проектов - на их кривых улочках бытовала своя атмосфера - похожая на снвоание полевых мешый среди высокой луговой травы. Ничего мастштабного и возвышенного - она однако мила, и до сих пор за ней едут в города старой Европы - Стрэдфорд, Франкфурт, Вена, Рен-Ле Шато.
В чем была та особая прелесть "приватного места"? Ответ прост и прозаичен - ни люди, ни дорожные работы, ни даже подольский арбат и запах цветущих яблонь не могли создать ее - а единственное, что могло оживить этот мост перед самым падением в ничто - был сам факт того, что его не скоро не станет.
Да - вот в чем заключалась эта уходящая красота. Приватное место возникло, чтобы очень скоро исчезнуть, исчезнуть навсегда и больше не повториться, и тем сама оно олицетворяло истинную красоту момента - ведь момент, который ты можешь увидеть еще и еще раз, никогда не будет столь же красив, как тот, что ты видел один единственный раз!
И вот эта атмосфера печальной, но светлой окончательности - что возникает, быть может, лишь под новый год, да в редкие жизненные моменты вроде окончания школы. Приватное место кипело жизнью, но каждый из стоящих на Старом Мосту, понимал, что осталось совсем немного - и наслаждался этим последними весенними днями, последними днями самого моста, последними днями странной его общины, что никогда уже не остановится у грубых стоек новой прямолинейной махины.
И присутсвием своим они отмечали уход из бытия этого моста, этого района, что должен был измениться до неузнаваемости - последняя затянутая вечеринка перед закрытием сезона.
Тихая и созерцательная, жизнь в Приватном месте, однако, била ключем - люди не оставляли Старый Мост ни днем ни ночью - а по вечерам там собирались целые компании, куда стягивался народ с обоих берегов - из трущобных кварталов центра, из новостроек правобережья и паркового района, из ветхих, покосившихся избушек и маленьких дач левого берега. До сих пор помню, как отчаянные подвыпившие смельчаки шокировали окружающим перход моста по одно из его дуг, что возносились над полотном на пятнадцать метров - а шириной были сантиметров восемьдесят - быть может оттуда сверху и октрывался удивительный вид на мой родной город, да вот только слишком кружилась голова у любого альпиниста, рискунвшего пересечь реку по старой каменной радуге.
Мост был обречен - рядом с новым пролетом он выглядел нелепо и неуместно - эдакий каменный анахронизм, а когда стали расширять полотно на спускающейся к реке улице, стало понятно, что Старый Мост доживает последние самые свои деньки.
Совершенно не помню, как его сносили - было уже лето и я уехал в деревню на все три солнечных месяца появляясь в городе лишь изредка. Просто в одни прекрасный летний день автобус вдруг не остановился на площадке перед рекой, а проехал дальше и под его колеса лег гладкий асфальт нового пролета.
А на месте Старого Моста - устаревшего Приватного места зияла оглушающая пустота, в которой трудилась забивающая сваи машина - ее размеренные удары отдавались погребальным набатом по пропавшему мосту. На троутара нового пролета не стоял никто.
Ушла весенняя нежность, отцвели яблони и вечера стали не столь бархатные - жаркое, грубое лето, полное новой молодой жизни вступилов свои права, возмужало, прошло период зрелости и состарилось плачущей осенью, ни оставив следа в моей памяти.
К середине его Новый Мост был полностью готов и теперь машины стремительно проносились над рекой, не останавливаясь ни на миг - подольский арбат исчез и нова пешеходы, как вспугнутые зайы проскакивали под носом у лихих водителей - ревели моторы, сигнали рявкали тут и там до глубокой ночи. Два бетонных пролета не вызывают ровным счетом никаких эмоций - это просто мост. Обычный мост, один из многих - и канонический вид отныне никогда не попадет ни на одну открытку.
Все проходит, рано или поздно - через два года я уехал из центра, переселившись в новостройку на перфирерии, и отныне очень редко бывал в том районе - сидя за рулем своего автомобиля я стремительно проскакивал над рекой, набирая разгон перед подъемом, и весь это район, что я в дестве исходил вдоль и поперек проскакивал за полминуты, мелькнул лишь тонированными стеклами отреставрированных под магазины особняков. Мост окзалася лишь первой ласточкой и теперь все менялось стремительно и неотвратимо - многополосноее шоссе времени крушило старые кварталы памяти, и они уходили, не выдержав конкуренции.
А совсем недавно я вернулся: по некоему внутреннему позыву я остановил машну на обочине у моста, и дальше пошел пешком. Вернулся в свой старый район, обойдя его кругом за десять минут и подивившись: какой же он маленький.
Я вдруг осознал, что Приватным местом был не только Старый Мост. Но и весь мой старый район, весь город был Приватным местом моего детства! Не менявшийся десятилетиями они вдруг сгинул, пропал за какие то три года - не осталось ничего, что я помнил - лишь какие то карликовые руины, трогательные и безобразные - остатки величесвтенные сооружений времени, когда деревья были большими.
На омутом ныне идет бетонное полотно - садовое левобережье застроенно дорогими коттеджами из красного кирпича, а на правом строят многоэтажный элитный дом с закрытым периметром . Когда он будет готов, стеклопакеты его окон будут глядеть как раз на реку, и в них будет отражаться ядовитый неоновый свет "макдональдса" , занявшего старый сквер слева от моста.
Я смотрю и не узнаю это место - это что, именно здесь я проводил все свое время, когда мне было десять? Я вижу речной изгиб - он мне знаком, но все остальное - нет, и плотину больше не услышать, за шумом машин. Время, безумное время бежит вперед как падающая вода, а я не успеваю за этим пенным водопадом.
И глядя на этот шумный, сверкающий огнями нового мира поток, я всегда задумываюсь - где мое место в этом сумасшедшем потоке? Мой сверкающий Аваллон, что я навсегда потерял? Мое собственное Приватное место?