Аннотация: Художественный очерк. Первое из опубликованных мною прозаических произведений. Молодость. Бунт против общества и реальности. Туризм. Байдарка. Любовь. Дружба. Мечты.
Без окончания
Художественный очерк
Любые совпадения персонажей и событий случайны.
Я сумасшедший. Безумный. Больной.
Год жизни проносится перед моим мысленным взором. Равнины центрального региона, необъятные водоразделы Волги, покрытые, точно мхом, сосновыми борами холмы над побережьем Оки, промозглые белые ночи Питера, я впитывал вас, не запоминая, не пытаясь удержать и законсервировать в памяти. Я дышал вами, забывая глядеть на хронометр "Победа" на руке. Тенью проносился я по вашим дорогам, каждый раз прощаясь навсегда, но чаще все-таки возвращаясь. Мне, зараженному безумием, вы не боялись раскрываться. Вы отдавались мне целиком, искренние и естественные. Вы не боялись, потому что безумцы не способны причинять вред в мире людей.
Безумец, читаю я в глазах, останавливаясь вдруг и расправляясь навстречу ветру. Безумец, слышу я смех, закрывая глаза перед солнцем. Безумен, потому что улыбаюсь, проходя мимо людей скучающих в болтовне остановок, мимо мальцов с бутылками пива и сигаретами, мимо девушек, у которых в четырнадцать лет на лице читается такая усталость от жизни и такая скука, что невольно возникает мысль о сокращении до тридцати средней продолжительности жизни, мимо людей, исступленно швыряющих монеты в игровые автоматы посреди улицы.
Гиганты - Нижний Новгород, Москва, Питер, - областные центры - Иваново, Владимир, Тула, - даже крохотные точки на карте - Шуя, Алексин, Юхнов. Меняются пейзажи. Меняются города. Но уже дух городов, сглаженный в последнее время однообразными плакатами, кафе, пивными и ларьками, проникает в тебя не так остро.
Я не помню, где это было. Кажется, это было везде. Мелькающие разноцветными огнями ящики, по три-пять штук, вариации "одноруких бандитов", где-то мелькают числа, где-то фрукты, даже лица людей. Одинокие автоматы в магазинах. Вот молодой человек. Лет двадцать пять-тридцать. Ему не хочется идти домой. Вот семья: родителям за тридцать, двое детей. Я не слышу, о чем они говорят, по очереди кидая монеты в жадную глотку автомата. Вот женщина за пятьдесят. Не знаю, что ее привлекло к автомату. Пытается выиграть? А вот целый зал автоматов. Здесь нет космических путешествий, морского боя, - все заменили рулетки и "бандиты". Сюда люди приходят забыться. Им скучно. Они здоровы.
Летний лагерь. Меня подкинул водитель грузовика. Еще позавчера я был на свадьбе двух хороших друзей. В их глазах я прочитал, что с этого дня они станут нормальными людьми. Уже вчера я должен был быть здесь, но промок под дождем и весь вечер пролежал с температурой тридцать девять. Сегодня я в порядке, и наконец-то прибыл. Остальные в лагере уже два дня. Им уже скучно купаться и загорать. Пойдем, поиграем? Во, что? Можно в бадминтон. Можно. Движения вялы, взгляды тусклы. Здесь нормальные люди. Я наблюдаю за игрой в баскетбол. Я пытаюсь охватить чувствами поле, мяч и обе команды. Пытаюсь ощутить единство движения, дух соперничества. Увлечься чужим увлечением. Среди игроков слышно ворчание и упреки: кто-то не так подал, кто-то потерял мяч. Болельщики хлопают, слышны овации. Это не был красивый мяч. Ритуал. Спорт без спорта. Попытка убить время, потому что до обеда еще два часа.
Я безумен, я выхожу к причалу и долго смотрю на гладь воды. Больше всего мне нравятся чайки, сверкающие на солнце полуметровым размахом крыльев. Со стороны лагеря доносятся крики. Волейбол. Я видел там безумцев. Команда из Ярославля. Другие команды организуются спонтанно. У этих - одинаковые синие футболки, кепки и флаги. Они увлечены игрой, но держатся особняком. После игры их безумие проходит.
Вот американцы. Они громко смеются за столом. Говорят по-английски. Приносят свою воду. Они нормальные. Им тоже скучно по своему. С ними общаются переводчики и кое-кто из ребят. Они уже рассказали все свои истории и теперь их разговоры не более содержательны, чем у остальных.
Первая вечерняя дискотека. Первая для меня, так как я приехал с опозданием. Обширная заасфальтированная площадка. Народу много, но никто не танцует. Они нормальные. Они ждут, что кто-то должен быть первым. Они еще не договорились. Я безумен, я пришел танцевать, у меня нет компании и мне некого ждать. Знакомая песня, в меру резкая, обладающая определенной энергетикой. Я освобождаю свои волосы от резинки, через месяц я постригусь коротко, но сейчас мое тело, моя голова и тридцать сантиметров волос ловят ритм и пытаются наполнить движением каждый звук. Минут через десять я уже чувствую приятное утомление. Ни сегодня, ни в последующие дни я не смогу так танцевать, не будет такого желания. Очередная песня не обладала энергетикой. Что-то слащаво-популярное. То, что будет разноситься над лагерем в течение последующих недель. Если до этого момента танцевал я один, то теперь, как по команде, стали собираться кружки полутрезвых девиц. Сегодня мне здесь делать нечего, но я еще наблюдаю. Лишь единицы танцуют увлеченно, - для остальных это традиция: вечер, пиво или что-то более крепкое, дискотека, ночь с партнером. С таким же успехом они могли не ходить сюда, но больше делать нечего. Они нормальные люди и им скучно без тусовки.
Последний день без отбоя: дискотека на всю ночь. Но к вечеру небо заволокло тучами, а позже начался ливень с грозой. Зрелище было великолепным: ночное небо над спортивным полем, затянутое густой массой низких облаков, казалось потолком мира или экраном, на котором молнии выписывали сверкающие кривые. Под грохот неба и шелест воды по лагерю ходила измокшая хмельная молодежь. Стихия спорила с акустикой дискотеки и властвовала повсюду, кроме основной площадки. Мощности моего магнитофона хватало разве что на комнату, коридор и десяток квадратных метров за окном, но и он добавлял в общую какофонию тугие, настойчивые инструментальные композиции: спейс, фламенко, Янни. Сосед за стеной старше меня лет на пятнадцать. Возможно, он мудрее. Мало кто знает, что в его наушниках звучат Шопен и Вивальди. Последнюю неделю он откладывает плеер и прислушивается к моей музыке. Звучит Маруани. Я замер перед окном и впитываю мощь и безумие природы, крохотный в глазах кипящего неба. Меня нет. Есть лишь это очищающее безумие, запах озона и мелодия. Настойчивая, ритмичная, пульсирующая, знакомая до последней ноты. Последовательность ощущений, уже не принадлежащих кому-то конкретно, но вырванных из чьей-то души и свернутых в тугую нить звуков. Она есть. Независимо от того, жив я или нет, слышу я или нет, выразил ее кто-то или нет, она была, есть и будет всегда. Она принадлежит этому миру, и в этом величайший смысл. Мир есть и потому прекрасен...
Утро прощания. На лицах - усталость. От себя, от жизни, от скуки. Усталость и разочарование: отдых не принес отдыха и нужно возвращаться к рутине. Косметика не скрывала усталости и обреченности, кто-то шутил, кто-то сидел, уставившись в окно автобуса, кто-то ссорился, кто-то спал. Каждый был сам по себе. Лагерь никого не сделал ближе...
Все это осталось на расстоянии двух недель и почти тысячи километров. Призраком проношусь я по вечерним улицам, которые плавно переходят в тропы под навесом крон парка, а затем круто сбегают с холмов к берегу реки. Я спешу. У меня всего пять дней на свидание с городом, где я прожил больше шестнадцати лет и с которым уже пять лет в разлуке. Я безумен и потому не замечаю удивленных ухмылок и смешков за спиной. Слышна песня - здесь тоже вечерняя дискотека. Две недели назад я слышал ее совсем в другом месте. Ничего не изменилось. Все то, ради чего я, задыхаясь, трачу драгоценные часы угасающего дня, - для этой музыки лишь декорация. Декорация меняется. Спектакль всегда один и тот же.
Я бегу, чтобы через полчаса потерять связку ключей и больше никогда ее не найти. Справа слышны голоса. Полночный день рождения. Два парня и полдюжины девчонок. Лет семнадцать-двадцать. Младше меня. Их скука состоит из водки и лимонада. Мое безумие заразно. Неожиданно вынырнувшая из травы фигура человека в шортах с фотоаппаратом, точно вирусная бактерия для здоровых клеток. Меня зовут, просят сделать фотографию, наливают водки, закуска - лимонад. Одна из девушек, Наташа, кажется, приехала в гости из Тюменской области. Кто я? Откуда? Сколько мне лет? Больше семнадцати не дали бы. Девушки, вы прекрасны, но мат вам не к лицу. Я еще здесь, но мне уже душно. У этих людей иммунитет к безумию. Они не боятся заразиться. Уже скрываясь в траве, я слышу привычную ругань, визг вперемешку с пустым смехом. Им скучно. Они здоровы. Издалека доносится музыка.
Осталось три дня. Передо мной женщина, которую я люблю. Никто не наполняет меня такой нежностью, такой внутренней силой и свободой. Ее зовут Надя. Надежда, Надюша, Надюха, Наденька, Ня. На пару лет меня младше. У нее длинные вьющиеся непослушные темные волосы, сейчас собранные на затылке. Она не очень любит косметику, ей нравится ходить в джинсах. Надя легко ладит с детьми и животными. Она любит коверкать слова и голос, часто делает это, когда что-то рассказывает или цитирует знакомых и героев кино. Мы не виделись около полугода. Я переполнен ее присутствием. Я прислушиваюсь к словам и интонациям, стараюсь уловить каждый жест, пытаюсь почувствовать ее ощущения. Меня нет. Есть только она и это наполненное радостью и содержанием мгновение.
Надя жалуется, что ей скучно. Ее угнетает отсутствие смысла в существовании. Сейчас я сижу и слушаю. Наша беседа почти формальна. Надя не доверяет никому и я не способен ничего изменить. Пока. Впрочем, она и без того чувствует мое безумие, и это пугает ее. Она боится стать вдруг искренней, она боится меня, боится того, что я вижу ее страх и неуверенность. Она старательно прячется от меня в руках своего нынешнего ухажера. Он нормальный. Довольно талантлив по современным меркам. За два часа разговора он еще не разу не пошутил. Шутить - обязанность Надежды. Он умеет обижаться, не слишком уверен в себе и прячется в тех областях разговора, где имеет заученное собственное мнение. Он бледен. Ему скучно. Его можно назвать балбесом, умничкой и с ним не нужно говорить искренне. Сейчас Надю это не устраивает и оттого ей особенно тоскливо. Она нервно смеется, пытается говорить о моей работе. Я вежлив и спокоен, но это спокойствие рефлекторное. Внутри я готов сорваться на отчаяние: мое присутствие здесь бессмысленно.
В последующие дни Надя практически не выйдет из дома. Я пару раз позову их на прогулку по городу, пару раз зайду сам. Во мне нет ревности. Я не ищу власти над этой женщиной, но ее тоска причиняет мне острую боль. Я ищу любой повод, чтобы передать свою нежность, но она слишком скована страхом и обстоятельствами. Как заведенная, Надя говорит о свободе, с которой не хочет расставаться.
Единственное, что мне удается, - проводить ее на ночной поезд, когда через три дня она покинет город. Прощай, любимая. Береги себя! Возвращаясь под утро, я неожиданно для себя зайду в церковь. Я не считаю себя верующим, хотя крещен по собственному детскому желанию. С привычным спокойствием я огляжу храм, - я еще не знаю, зачем я здесь. Совсем немного людей, много светлого пространства, прихожанки тоненькими голосами помогают вести службу. Я все еще думаю о Наде. В этот момент я как никогда остро почувствую, что она есть. Надя есть в этом мире. Она была, есть и будет в нем. Все правильно, и это место никому другому принадлежать не могло бы. Все правильно, несмотря ни на что. Вчерашнее отчаяние сменится светлым сожалением. Я вижу в ней то, чем она может стать, но этот выбор за ней. Я поставлю маленькую свечку и минут десять буду собирать тепло в груди, представляя ее лицо. Это тепло, наконец, переполнит меня и вырвется наружу. Пусть все будет хорошо! Благослови тебя Господи, Надюша! Напоследок я поставлю еще десяток крохотных свечей, пожелав добра всем, кого смогу упомнить, и, счастливый, выйду навстречу новому дню.
Бытие навалилось на меня в полном значении слова: больше тридцати килограмм сумка с лодкой за плечами. Если кто-то думает, что трудное и тяжелое не может приносить радости, - ошибается, скорее всего, - это привычка так думать. Я, как никогда, чувствую свои мускулы, как никогда, точен и осторожен в движениях. Я радуюсь. Я могу придумать несколько причин, и я их придумаю, потом. Но радуюсь я сейчас и важно само ощущение. А вот и причины: я способен нести такой груз, мое тело не ослабло при сидячем образе жизни; у меня целы все необходимые части тела; у меня есть время, не предназначенное для чего-то другого; я двигаюсь, и все вокруг меняется; я заворожен ожиданием. Еще причина: со мной друг. Порядок причин произволен, просто мозг пытается дать логическую основу ощущениям.
Я сказал: друг. Артем. Мы общались с этим человеком два года, а потом четыре года я его не видел, почти не общался. Я не ошибся, он - друг. Здесь и сейчас. Друг - это не тот, за кого я должен бросаться в огонь или драку. О таких долгах нигде не написано. Друг не тот, кто должен поступить так по отношению ко мне. Друг не тот, с кем я напиваюсь в стельку, с кем играю в рок-группе, которому я рассказываю о семейных проблемах. Даже не тот, с кем я уже десять лет занимаюсь общим делом. Друг для меня - человек, с которым я могу оставаться собой, кто не требует от меня быть кем-то еще, кто не играет из себя кого-то рядом со мной, тот, видя которого мне хочется становиться другим, лучшим, увидеть решение своих недостатков, поставить новую планку и достичь ее. Наверное, Артем изменился, скорее всего, стал старше, мудрее и спокойнее. Как и я. Впрочем, у меня нет вчера. Вчера дает мне имя, адрес, номер телефона и набор фактов и событий. Вчера не дает мне того, прежнего человека и этот человек мне почти незнаком. Вот и завтра я буду уже другим человеком, также как мой друг. И может быть, завтра два человека навсегда перестанут быть друзьями, как не были друзьями еще десять лет назад. И если это произойдет, мне будет больно. Но так лучше, чем тянуть за собой ворох обязательств и ненавидеть в глубине души, понимая, что единственная причина - собственная трусость перед правдой.
И вот уже полчаса от последней железнодорожной станции. "Дождь с собой несете?" - поглядывая на небо, поприветствовал встретившийся в незнакомых местах незнакомый пастух. - "Дождь не с нами. А далеко до реки?" Еще десять минут пешего марша, потом сорок минут на сборку лодки и упаковку плюс перекус, - и "наша лодка может плыть легко". Этот поход для нас обоих является первым в своем роде: Артем впервые идет в роли командира и одним корпусом, я - иду впервые вообще. Для начала знакомство. Очень приятно, царь, то есть Я. Очень приятно, мистер весло: две почти плоские лопасти под прямым углом. Это чтобы маневрировать удобнее. Ха. Не с нашей грязной харей в ваши маневры. Пока. Пока надо грести научиться: в первые два часа я залил себя водой больше, чем в последующие дни. Почему меня не предупредили, что понадобятся непромокаемые штаны?
Мы как-то быстро выработали ежедневный распорядок: марш по воде с двух до шести, вечернее время на палатку, костер, ужин и болтовню, утреннее - на сон, костер, завтрак и сборы. Спим до десяти. Ну... почти до одиннадцати. И все также исправно заводим будильник на восемь. Чистый воздух и сытый желудок располагают к здоровому сну. Готовим, не скупясь: котелок тушенки с гарниром, суп, чай. Посмеиваясь, вспоминаем недавнее намерение отправиться в поход с одними "перочинными ножиками" и брать необходимое у природы. Ммм. В другой раз так и сделаем.
Если дождь и гнался за нами, мы ловко уходили еще полтора дня. Зато на второе утро мы узнали, что ливень за тентом палатки тоже замечательно располагает к здоровому сну.
Ливень не прекращался почти весь день, решили не идти. Холодно везде, кроме спальных мешков. Только к вечеру героическими усилиями Артема под натянутым над кострищем навесом удается развести огонь. Уже в сумерках, горячий суп и чай - предел мечтаний и наше спасение.
Мы с моим другом не общались почти четыре года, скупые фразы по междугороднему телефону не в счет, - сейчас нам было о чем поговорить. Иногда полусонные, иногда вдруг захваченные разговором, мы не умолкали до полуночи. Сейчас Артем искал, как и я. Он задавал те же вопросы и пришел к тем же ответам. От тоже немного безумен. И если в университете он становился почти нормальным, с тоской тянул лямку высшего образования в течение семестра, то на каникулах полностью освобождал и преображался. Катание на доске - зимой, лодки - летом. Он уже несколько раз брал порожистые речки Карелии, управлялся с каяком и байдаркой, осваивал фигуры высшего "пилотажа". В эти же годы я осваивал пилотаж иного рода: люди и отношения. Я не учился манипулировать людьми, я пытался их понимать, я искал в них радость, волю, внутреннюю силу, способность преодолевать трудности. Я искал Любовь. Теперь мы поменялись местами. Мой друг пристально вглядывался в Человека, а я искал единения и целостности с природой мира и собственного тела. Пожалуй, это и есть самое важное в дружбе: искренний обмен эмоциями, знаниями, опытом. Я немножечко становлюсь моим другом, он - мной. Мы становимся другими, и если на этом все кончится, значит, так тому и быть, - мы и так много дали друг другу. Но наша с Артемом дружба еще слишком молода: остались ненайденные вопросы и невысказанные ответы, - мы пока ищем.
И вот мы: два человека, лодка и река. Мы были лишены и намека женского общества. Пронзительное женское присутствие не трогало наше бессознательное, не заставляло нас неосознанно соперничать или быть отцами будущих семейств. В иные мгновения я чувствовал себя почти бесполым. Я что-то мычал спросонья, не открывая глаз, когда вставать не хотелось. Я бегал босиком в одних плавках до тех пор, пока вечерняя прохлада и звереющие к ночи комары не загоняли меня в укрытие из штанов и куртки.
А потом мы плыли. Почти "шли", "шагали" по воде. По ее нервной живой поверхности, по зарослям камыша, по прозрачному полуметровому слою над песчаным или каменистым дном, едва не касаясь и задевая его веслами. Несколько миллиметров корпуса лодки отделяли от воды мои ноги. Уже через два дня я, как-то в шутку, заявил, что вырабатываю философию гребца. Он переспросил. Мы оба в свое время прошли школу маскировки чувств. Главное правило тех уроков - самые серьезные вещи обычно говорятся в шутку, - поэтому мы еще не всегда угадывали настроение друг друга и переспрашивали. Впрочем, моя фраза не была лишена истины. Мне кажется, философия начинается там, где кончается "я" человека. Как только он перестает быть телом о четырех конечностях, когда забывает о том, кто он, о семейных неурядицах, о планах на будущие выходные, даже о том, как правильно держать весло, - моторика сделает все остальное. Человек расширяется, он становится веслом, лодкой, водой, руслом реки. Не думая о весле, он отталкивается от воды продолжением ладоней и продолжение его тела скользит вперед, ощущая осторожное прикосновение внутренних и внешних течений. Его руки начинают работать с особым ритмом, и дальше можно грести не уставая. Каждое мгновение заполняется движением, а значит содержанием и смыслом. В какой-то момент мне показалось, что я гляжу, а точнее ощущаю внутренним взглядом весь мир со стороны. Как видеопленку. Наплывающий пейзаж. Подвижная, беспокойная вода. Вытянутое тело лодки. Две согнутые фигуры, работающие веслами, одной из которых я продолжал управлять. Я был уверен, что способен приблизить или удалить от взгляда любой предмет, ускорить или замедлить действие или вообще все остановить. Я мог... Какая-то мелочь, как обычно, помешала. Я вздрогнул и снова был собой. Ощущать работающие веслами мускулы - блаженство. Мы гребли и отдыхали, и снова гребли.
Последние полтора года я все чаще поглядываю на небо. Точнее, на рисунок облаков. Помню, в детстве на меня произвела впечатление одна игрушка. Там действие разворачивалось на островах, летающих в небе. На островах возводились города и замки, били фонтаны, а между островами строились мосты. Мне до сих пор хочется видеть в облаках нечто большее, другой мир. Артем шутит, - на облаках замки не устоят, давление капель воды слишком мало... - он будущий гидролог-метеоролог: для него облака - дело привычное, я инженер - могу пофантазировать. Он смотрит на облака иначе, он видит красоту без фантазий. В чем-то я завидую Артему: он будет спасать ту самую природу, которую я, пусть косвенно, буду уничтожать. И все-таки небо... гигантское полотно, бескрайнее, далекое, холодное. Даже облака - куча беспорядочных мазков неумелого художника. Бессмысленная мазня, безжизненная до прихода солнца. Солнце заполняет жизнью облака, точно гигантские сосуды, и тогда вдруг картина обретает смысл, беспорядочные мазки наливаются светом, сплетения бликов, клубов, невидимый ветер, несущий бесформенные массы с одному ему известной целью, превращаются в немой кипящий котел. Особенно впечатляет небо над открытыми пространствами. Я не был в горах, не трогал облака руками, - для меня небо пока еще очень высоко.
Река - мир безумия и свободы - не открывает своих секретов кому попало. Вон группа людей. Они вырвались сюда отдохнуть от города. Через пару дней, уезжая, они будут убеждать себя, что действительно отдохнули: в непрерывных склоках, в бесцельных скитаниях по берегу между приемами пищи, пытаясь по вечерам залить пустоту и неизбежность привезенной водкой. А вот одержимый. Мужчина среднего возраста, он плывет на устрашающего вида сооружении - тримаране, собранном собственными руками. Где-то, поднимая парус, где-то, влекомый тихим течением, он потратит целую вечность, чтобы пройти расстояние, которое мы пробежали за два дня. Неважно. Его время сейчас не быстрее этой воды.
И вот, мы выбрасываемся на берег в последний раз. Прощай, река. Если повезет, еще увидимся. Можно остаться еще на день, но мы решаем вернуться. Может быть, это неправильный выбор. Однако, уже под вечер, ожидая поезда на станции, мы встретим незнакомого пастуха, того самого, что спрашивал о дожде. На полчаса мы прикоснемся к чужой жизни, и попрощаемся, и пожелаем удачи, и вечерние поезда отправятся с одной станции в противоположные стороны. Прощай, добрый человек! Жизнь соткана из случайностей. Хотя, мне кажется, что случайностей в жизни, гораздо меньше, чем неожиданных закономерностей. Случайно найденная зажигалка, натолкнувшая меня на мысль украсить дом пятью десятками свечей. Случайные встречи с людьми, с которыми по закону вероятности ты не должен больше никогда встретиться. Случайно потерянные ключи, или вот - случайно подошедший автобус. Кажется, что все это гигантская головоломка, которую нужно решить. Чудо - не случайность, это знак, что выбор верный. Но даже верный выбор может закончиться неудачей. Неудача - это знак ошибки: мимолетная потеря внимания или сомнение в возможности и необходимости победы. Так же, как легкое сомнение, посторонняя мысль способны лишить равновесия на снежной доске, а, наоборот, концентрация воли к победе, полная самоотдача способны удержать тело от падения в, казалось бы, невозможной ситуации.
Прощай, друг. Конечно же, еще увидимся, но все равно, прощай! Легкая грусть, но нет разочарования, ощущения безысходной бессмысленности потраченного времени. Мы двигались, мы изменились, мы стали другими, и эти дни уже никакими клещами не выдрать из наших с тобой сердец. Конец дороги, лишь мгновение для начала новой. Новые планы, новые реки, велосипедные марш-броски и горные восхождения, океаны людской суеты и скуки, которые необходимо преодолеть и отыскать в них утопающие души других безумцев.
Автовокзал смотрит на меня с удивлением. Десятки скучающих людей: гадающих кроссворды, читающих яркие крикливые журналы и газеты, потягивающие пиво или просто бесцельно глазеющие по сторонам, с оживлением встречая чью-то ссору, чье-то неловкое падение. Вослед американской красоте можно смело воспевать американскую свободу. Она - не что иное, как список незабронированных рейсов в кассе автовокзала: выбирайте любой. Спасибо, я пешком.
Вот молодой отец. Ему скучно, он ожидает жену с билетами. У него две громоздкие сумки и ребенок с игрушечной машинкой. Ребенок возит машинкой по полу, отчего папа нервно морщится и, наконец, не выдерживает: Прекрати!.. Ребенку скучно и он начинает возить машинкой по стене - прекрати! Ребенок садится и начинает возить машинкой по стоящей рядом сумке - прекрати! Ребенок что-то спрашивает - отстань!.. Вдалеке появляется мама с билетами, ребенок срывается навстречу - прекрати! стой! Мама берет одну сумку, едва ли легче, чем оставшаяся, - и скоро семья скрывается из вида. Они нормальные.
Меня ждут шесть часов поездки. Потом еще полчаса - и я дома. Мысли немного спутаны: впечатления от прошедшего отпуска, какие-то планы, мелькающие за окном пейзажи. Прокручиваю последние события: восстанавливаю приятные моменты, ищу ошибки - мгновения, когда мог поступить лучше, это материал будущего меня, - в следующий раз я не должен ошибиться. Периодически в ход моих мыслей вторгается действительность: чьи-то разговоры, нещадно согревающее солнце, панорама неба, неровное, убаюкивающее движение к очередной цели. Жизнь.
Наполнить ее смыслом можно, лишь наполнив содержанием каждое мгновение. А это возможно только, когда любое мгновение связано с моим выбором и выбор осознан. Рефлексы, привычки, моторика образуются сами по себе. Это очень важный механизм: привычки берут на себе простые жизненные задачи, освобождая разум для чего-то более важного. Главное, не заменять привычками все свои поступки.
Я часто возвращался к вопросу: что я? Мне нужен был фундамент, краеугольный камень, некий абсолют, мерило жизни. Средство для оценки собственных поступков. Но чем больше я думал тем больше убеждался: нет ничего достаточно надежного, постоянного. Богатство? Слава? Семья? Дом? Мое тело? Даже любовь - не что-то неизменное. Золотые свадьбы часто отдают тиной и плесенью, если любовь формальна. Без денег я останусь собой. Без славы, без имущества, без жены и детей, даже без руки, ноги или почки я все равно останусь собой. Тогда что я? Я не мое имя. Можно сто раз поменять паспорт. Имя - ярлык, уникальный идентификатор, придуманный обществом не для моего, - для собственного удобства. Внешность, голос, одежда, место жительства можно изменить, а я все равно останусь собой.
А раз нет ничего неизменного, эталоном должно стать самое мимолетное, самое ничтожное. Мгновение сейчас. Единственная непоколебимая истина заключается в том, что сейчас я есть. Я не уверен, был ли я мгновение назад. Не знаю, буду ли я через мгновение. Но сейчас я себя ощущаю, а значит, я есть. Впрочем, через мгновение меня точно не будет. Будет другой человек, хочу я этого или нет. И он может стать таким, каким я бы хотел его видеть, или не хотел. У меня есть выбор. Вот оно, то вечно меняющееся и неизменное: право выбора, право стать лучше или хуже, возможность видеть солнце или прятаться в тени, сказать кому-то "Здравствуй!" или безразлично отвернуться, возможность сделать мир лучше или выплеснуть ему в лицо очередной ушат помоев. По одной только причине: что он не такой, каким я хотел бы его видеть. А каким, кстати? Одной большой выгребной ямой? Мне кажется, жить в дерьме малоприятно. Счастливым и светлым? Но о чем говорить, если в прошлый раз я сам вернул ему только гадость? И чем я лучше тех, кто, не задумываясь, или нарочно продолжает и продолжает гадить? А в мире все так же светит солнце, светится весенняя зелень, так же беззаветно преданны собаки, прохладна река в летний полдень и так же сладок вкус первой поспевшей клубники. И все так же в нем есть люди, для которых я бы хотел, чтобы мир был счастливым. И, может быть, где-то есть желающие добра для меня. Мир продолжает делать добро, несмотря на все наши гадости. Потому что он такой есть, и по-другому он неспособен. А, может, потому что он любит нас: меня и всех остальных. Нехорошо, получается, гадить, если так. Несправедливо.
Вон сидит юноша. Он только что старательно запихнул пакетик от чипсов в дырку на подлокотнике: там была кнопка откидывать спинку. Позади меня в проходе катается бутылка из-под пива и слышен мат. Сейчас вокруг только поля и перелески, но вокруг городов полно огромных и поменьше свалок. Везде. От Питера до Нижнего Новгорода. Но начинается все не там. Начинается вот где. Впереди меня у окна - молодая мама. Ей не больше двадцати пяти, и двух-трехлетний сын на руках. Она очень привлекательна и чем-то напоминает мне одну знакомую времен школы. Автобус выехал больше часа назад и ребенок задремал. Ей скучно, она пытается спрятаться в наушниках плеера, но через полчаса проснется сын. Он будет что-то просить, а она будет отгораживаться от него звуком в ушах. В какой-то момент она не выдержит и, уже не человеком, не красивой женщиной, а каким-то разъяренным зверем, она закричит на ребенка и снова забудется в наушниках Она нормальная.
Меня уже почти убедили, что я безумен. Я не хочу разбираться и доказывать обратное. Но бывают моменты, когда вдруг со всей отчетливостью понимаю, что это я и немногие такие же - здоровы, нормальны, а именно остальные, все остальные поражены болезнью, целой эпидемией скуки, тоски, возни и бессмысленности. И эта болезнь, став нормой homo neus, вдруг поменяла знаки плюс-минус и все перевернула вверх тормашками. И перед нами здоровыми выбор: белезнь со всеми или одиночество. Кое-кто из моих знакомых испугался и отказался от свободы безумия. Это их выбор. Однако, в этом мире, где ничего постоянного, - самым продолжительным является одиночество. Настоящая близость - это лишь вкрапления на полотне жизни. Остальное - одиночество. Только одиночество бывает двух видов: настоящее и фальшивое. И мое настоящее, искреннее одиночество я никогда не поменяю на фальшивое, разбавленное алкоголем или запачканное чужими любезно-безразличными, скрывающими собственный страх лицами. Это мой выбор. А лица боятся: что кто-то узнает их правду, боятся себя, боятся выбирать и совершать поступки, боятся жизни и смерти, наконец. Этот страх парализует, делает их несчастными и заставляет обреченно ожидать. Это их право. А у меня слишком мало времени. Я еще должен подняться на Эверест. Прыгнуть с тарзанки, увидеть Пирамиды. Сделать мертвую петлю на биплане. Я не держал в руке живую белку и не кормил чайку с ладони. А еще я не написал самую добрую, самую светлую книгу. Но я напишу, если успею.
Этот рассказ без окончания, как и без начала, собственно. У каждого персонажа, включая тех, кто остался "за кадром", - своя жизнь и свой выбор. Я ничего не изменил. Может быть. Хотя, взгляните. Вот малыш. Он еще ничего не знает о скуке, как, впрочем, и о свободе. И потому он, как никто, свободен и наполнен существованием. Он углядел большого кота. Нечистокровный персидский черный мохнатый кот с большими желтыми глазами. Его зовут Казус, Каз. Сейчас он слегка запылился, и, верно, блохастый, но очень любит детей и внимание. Мать ребенка сидит с подругой на лавке, они слишком увлеклись обсуждением жизни общих знакомых, малыш остался без контроля. Ребенок широко распахнул глаза, он пыхтит и мнет спутавшуюся теплую шкуру. Кот мурлыкает и стоически переносит неловкие движения, жмурится. Женщина, неужели вы не видите?! Ребенку грозит опасность! Он может подцепить какую-нибудь заразу, кот может оцарапать или даже укусить! А еще ребенок рискует увидеть Чудо и навсегда заразиться безумием, и тогда он станет одиночкой, отщепенцем, счастливым, но пропащим. Мне не повезло, меня уже не излечить, но Вашего сына еще можно спасти!..
Слава Богу, она не слышит. Слава Богу, что чужие неприятности порой важнее собственных детей. Малыш не удержался и сел. Кот лизнул его щеку, чуть не повалив на землю. Раздался удивленный восторженный смех.