Бойко-Рыбникова Клавдия Алексеевна : другие произведения.

Работа на селе

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
   Всякое сходство с реальными событиями и людьми является
   случайным, и автор за это ответственности не несет
  
   Предисловие
   В этой повести рассказывается, как волею судьбы городская женщина приходит работать в органы сельской власти и впервые сталкивается со всеми сложностями сельского бытия, его проблемами, печалями и радостями. Ее работа пришлась на сложный период ломки привычного колхозного и советского строя, начала земельной реформы, абсолютного безденежья и попыток сохранения в новых сложных условиях социальной сферы сельского округа. Ей пришлось участвовать в регулировании непростого взаимодействия сельчан и дачного населения, столкнуться с пьянством и социальным сиротством, оценить душевную чистоту старшего поколения. Она прониклась болью за разоренный колхоз и беспросветную жизнь сельчан и старалась по мере сил сделать ее хотя бы немного светлее. Повесть охватывает период 1991-1995 годы.
  1. Покупка дачи
  
   Все началось с покупки дачи. Однажды муж пришел с работы и сказал мне:
  - В субботу еду покупать дачу.
  - Какую дачу? - удивилась я, - зачем нам дача? Ни ты, ни я никогда не занимались сельским хозяйством. Я от рождения ни разу не была в деревне. У меня даже знакомых в деревне нет. Я сугубо городской житель.
  - Пора быть ближе к природе. Ты же хвасталась, что в школе была лучшим юннатом, у тебя даже медали ВСХВ в коробочке хранятся. Или медали липовые?
  - Нет, медали настоящие. Но ведь это когда было? А, впрочем, поступай, как знаешь, -
  сдалась я. - И где эта дача располагаться будет и как туда добираться?
  - Сорок пять минут на электричке, и там еще три километра от станции. Дом старинный. Представляешь, там раньше была церковно-приходская школа, потом - учительский дом, а сейчас сельсовет продает этот дом на слом.
  - И зачем нам такая рухлядь? Что ты с ней будешь делать?
  - Вот съезжу, посмотрю, а там будет видно. Уж очень меня Павел уговаривает.
   Павел - подчиненный мужа, тип, по моему мнению, довольно неприятный. Меня смущала и коробила показная преданность Павла мужу, его неприкрытая лесть и подхалимство. У Павла в деревне дом, и это он подбивал мужа на авантюру с покупкой дачи.
  - Ладно, пусть съездит, собьет охоту, - подумала я. - Может, что и выйдет из этой затеи.
   Я силилась представить себя в деревне и не могла. Деревню знала по кинофильмам и, честно говоря, изредка втайне завидовала тем, кто с гордостью в конце недели извещал: "Завтра наконец-то еду на фазенду". Это слово пришло из бразильского сериала про бедную рабыню и прочно вошло в разговорную речь дачников.
   В субботу муж уехал на ранней электричке, а я занялась своими делами. Вернулся муж после обеда с сияющей физиономией. Я не спешила задавать вопросы, а он не торопился делиться своими впечатлениями. Наконец, я не выдержала:
  - Ну, и что?
  - Что, что? - откликнулся он. - Покупаем, конечно. Но председатель сельсовета сказал, что нужно будет для них поработать.
  - Как это? - удивилась я.
  - Просит сделать к 9-му мая списки погибших сельчан и оформить их в комплексе с существующим памятником. Сделаем на оргстекле. Мы с Павлом уже решили, кого привлечем к этой работе.
   И началось. Каждую субботу муж уезжал рано утром, а возвращался к вечеру. Оказалось, что кроме списков нужно дать концерт для жителей центрального села, и муж пообещал, что это в лучшем виде сделаю я, его жена со своими товарищами по вокальному классу. Я в свободное от работы время посещала вокальный кружок и нередко выступала на концертных площадках города. В общем, как говорится, без меня - меня женили. Делать было нечего, и я договорилась со своими друзьями по увлечению и концертмейстером, что 9-го мая проведем в деревне с концерт.
   Концерт прошел с большим успехом, и председатель сельсовета сказал, обращаясь ко мне:
  - Вот бы мне такую помощницу!
  - Приглашайте, - со смехом ответила я и уже через несколько минут забыла об этом предложении.
  Муж продолжал по субботам ездить в сельсовет, и каждый раз, возвращаясь, объяснял, почему и в этот раз сделка не состоялась. История с покупкой дачи тянулась почти год, а дело с мертвой точки не двигалось. Я уже начала, грешным делом, подумывать, уж не завел ли мой благоверный себе какую-нибудь "при-хе-хе" на стороне. Председатель сельсовета, по словам мужа, даже цену покупки еще не сумел назначить. Эту цену, оказывается, должна была определить комиссия, которая все никак не могла собраться. Я уже с нескрываемым интересом ожидала окончания этой истории. Тем более, что денег на покупку дачи у нас не было. Но мой муж- человек упорный и упрямый. Он родился под созвездием Овна в год Козы. Представляете себе - упрямство в квадрате! И, наконец, когда я уже и не ожидала, сделка состоялась. Муж торжественно вручил мне договор купли-продажи дома в деревне Тумановка и радостно сообщил:
  - Завтра поедем смотреть покупку!
  Было это в конце апреля 1988 года.
   Утром мы встали ни свет, ни заря и отправились на станцию. Народу в электричке было битком, и мы три остановки стояли в плотном кольце нагруженных рюкзаками дачников. Наконец, в вагоне стало свободнее, и нам удалось сесть на лавку. Я с тоской смотрела в окно, представляя, что так нам придется трястись каждый выходной, ведь машины у нас не было. Муж, наоборот, был в отличном настроении и радовался поездке, как ребенок. Ради этого стоило претерпеть неудобства. К слову сказать, мужа своего я любила беззаветно, хотя, по мнению подруг, пора бы уже и поостыть чувствам, ведь мы с мужем прожили вместе без малого четверть века.
   Когда мы вышли из электрички, утро было в полном разгаре. Солнышко припекало по-летнему, а воздух здесь был какой-то особенный. Я чувствовала, как у меня расправляются легкие, просто физически ощущала это. Дело в том, что мы жили в городе химиков, а там особо не раздышишься. Мы бодро прошагали по деревне и вышли за околицу. Асфальт кончился, и дальнейшая дорога представляла собой грязное месиво в глубоких колеях. Вдобавок на нас накинулись огромные жирные комары-кровопийцы. Я таких в жизни не видела. Муж бодро шагал впереди, а я плелась сзади, отбиваясь от кровососущего зверья. Где-то на середине дороги я устала, и пришлось остановиться, чтобы немного передохнуть. Мне казалось, что дороге не будет конца. Но все на свете имеет свое начало и окончание. Закончилась и эта нескончаемая, как мне казалось, дорога.
   Мы подошли к громадному седому от времени двухэтажному деревянному зданию, перед фасадом которого росла старая береза, начинающая оживать после зимней спячки, и такая же старая раскидистая черемуха.
  - Ну, вот, - радостно возвестил муж, - мы пришли!
   Я не разделяла его восторга, так как еще не отдышалась после утомительной дороги. Дом я мысленно окрестила "монстром", таким он казался громадным и неприветливым. Но еще больше дом поразил изнутри. Было такое впечатление, что в доме шли боевые действия: стекла в окнах были выбиты, обои клочьями свисали со стен, полы были усыпаны осколками стекла, обрывками бумаги. Ветер свободно гулял по всем комнатам. Но самым большим шоком был металлический памятник с пятиконечной звездой, стоявший посреди одной из многочисленных комнат. Я невольно вскрикнула и уцепилась за рукав мужа. Муж подошел к памятнику, подтащил его к распахнутому окну и выбросил во двор. Я перевела дух.
   Вооружившись метлами, мы стали сгребать в одну кучу мусор. Правду говорят: глаза страшатся, а руки делают. Когда ободрали обои, под ними оказались прочные деревянные стены из цельных хорошо сохранившихся бревен. Муж, обследовавший дом и излазивший его вдоль и поперек, осмотром остался доволен.
  - А, знаешь, мы совершили удачную покупку, - сказал он. - Я думал, что придется дом разбирать и собирать более скромный, но здесь работы не так много: нужно будет поменять крышу, вставить стекла в окна и сделать декоративный ремонт.
   Он просто светился весь от радости. Я вышла во двор, а точнее в то место, что было когда-то садом и огородом. Увиденное меня просто парализовало. Это был настоящий лес, состоящий из черемуховых зарослей. Весна, что называется, в разгаре, а в огороде едва ли два-три клочка земли найдется, свободной от деревьев.
  - Это мы быстро выкорчуем, - все так же бодро возвестил муж. - Все не так страшно, как кажется. Взрослых деревьев здесь едва ли с десяток наберется, а остальные - так, мелочь.
   Я не разделяла его оптимизм и ликование по поводу удачной покупки, но вида не подала. В ту первую весну мы посадили несколько кустиков клубники, хрен и с десяток корней помидорной рассады. И все это благодаря энтузиазму моей свекрови, которую я считала своей второй мамой. Это свекровь с присущей ей энергией раздобыла у подруг и на рынке все эти сокровища. Как ухаживать за помидорами никто не знал, и первые заморозки их сгубили, а вот хрен и клубника прижились.
   И в ту же весну мы с мужем впервые встретились с феноменом человеческой зависти. Когда были ободраны старые обои и отмыты деревянные стены дома, вставлены стекла и приведена в порядок часть дома, к ним в гости зашел Павел, подчиненный мужа. Нужно было видеть, как он изумленно раскрыл глаза, приблизился к отмытой стене, как он гладил бревна, не веря, что они так хорошо сохранились. Он потерял способность говорить, и лицо его выразило страдание. Он думал, что "сосватал" своему начальнику развалюху и рухлядь, а оказалось, что дом вполне добротный, крепкий и способный простоять еще сотню лет. Он не мог себе простить, что пропустил такое ценное приобретение. Он пробормотал что-то невразумительное и вышел. Мы с мужем переглянулись недоуменно. Павел так и не смог преодолеть своего чувства зависти и, наверно, по этой причине в скором будущем предал мужа. Но об этом позже.
   А пока мы трудились на даче, как каторжные, и дом приобретал все более обжитой и веселый вид. Он уже не казался монстром, а становился похожим на старого доброго деда. Но не только у Павла он стал вызывать чувство зависти. Дом хозяева купили, что называется, "с приданым". До его продажи в нем каждое лето проживала старая учительница с внуками. Когда-то она жила в этом доме постоянно и пережила в нем и самые счастливые годы, и не самые лучшие времена. В свое время она от покупки этого дома отказалась, поскольку буквально через дорогу ей на правах личной собственности принадлежала половина дома. Но, когда на лето к ней приезжали многочисленные дети и внуки, становилось тесновато, и она уходила в прежний учительский дом и жила в нем на правах хозяйки. Но мы с мужем ничего этого не знали.
   Когда муж купил дом, он, спустя короткое время, смущенно сказал мне:
  - Знаешь, ко мне сегодня с просьбой обратилась старая учительница, которая долгие годы жила в этом доме, чтобы я разрешил ей до смерти проживать в одной половине дома. Дом большой, работы в нем невпроворот, и до той половины я еще не скоро дойду...
  Я перебила его:
  - Конечно, пусть живет. Мы не будем начинать свою жизнь в этом доме с недоброго дела.
  Муж вздохнул облегченно. С учительницей у них сложились сразу добрые отношения. Она оказалась тактичной, хорошо образованной женщиной, интересным собеседником и рассказчиком. С ней новые владельцы дома быстро нашли общий язык. А вот внуки... Они никак не могли примириться с тем, что их лишили места их молодежных "тусовок", и вредили, как могли. Сначала вредили по мелочам. Мы с мужем старались не обращать внимания, но один случай переполнил чашу терпения.
   Муж целый день трудился, ставя столбы для забора. К вечеру он поставил ворота и калитку, закрепил их, и мы отправились к Павлу в гости играть в лото. Ушли от Павла поздно. Ночь была непроглядная. Фонарик еле освещал тропинку к дому. Когда мы подошли к дому, ворот и калитки на месте не было. Мы остановились в недоумении и легком шоке. Муж, светя фонариком, пошел разыскивать калитку и ворота, а у меня как-то предательски ослабели колени. Калитка и ворота валялись невдалеке. Их туда забросили внуки с друзьями.
   Утром муж позвал внуков и негромко сказал:
  - Вы, видимо, не хотите, чтобы ваша бабушка и вы жили в этом доме. Никто не гадит там, где живет. Вы поможете мне поставить ворота и калитку на место, и будем на этом считать инцидент исчерпанным. Но если подобное повторится, я закрою двери своего дома для вас.
  Ворота и калитку восстановили, но история имела продолжение сначала через неделю, а потом через несколько лет, когда я уже работала в сельской администрации. В следующий выходной меня вызвал зять учительницы, как он выразился, для серьезного разговора и сказал:
  - Моей теще принадлежит полдома, а вы ведете себя как хозяева всего дома. Что это значит?
  - Я не знаю, где расположены полдома вашей тещи, но у нас договор купли-продажи всего этого дома. С интересующим вас вопросом вам лучше обратиться в сельсовет.
  - Выходит, моя теща и мои дети живут у вас из милости, так что ли?
  - Сказано грубо, но суть вещей схвачена верно. Только не из милости, а из уважения к прошлому вашей тещи и ее чувствам. Еще вопросы будут?
  Он озадаченно почесал затылок, круто развернулся и ушел.
   Первый сезон прошел в ударном труде. Муж со своим братом корчевали деревья, расчищая площадь под огород и сад, а мы со свекровью и женой брата отмывали стены, клеили обои, красили все, что можно было покрасить. Каждый выходной мы отправлялись на эту трудовую повинность и при этом невесело шутили:
  - Разве это дача? Дача - место для отдыха. А у нас не дача, а каторжные работы.
  Но эти работы всем пошли на пользу. Все поздоровели и окрепли, работая на свежем воздухе.
  
   2. Перемены на работе
  
   Работала я в научно-исследовательском институте уже четверть века ведущим специалистом отдела разработки и внедрения в производство научно-исследовательских работ. Название громкое, а работа была, в основном, с информацией и бумагами. Работу свою я любила и знала основательно. Начальство меня ценило и, когда нужно было что-то сделать срочно, поручали это дело непременно мне. Наверно еще и потому, что я могла и задержаться после работы, и взять работу на дом, чтобы выполнить ее в срок. Родители воспитали во мне с детства чувство ответственности за дело, которое взялась выполнять. Вот этой моей ответственностью все и пользовались, когда возникала необходимость.
   В стране началась перестройка не только политической, но и экономической жизни страны. Коснулась она и института, в котором я работала: активно стал внедряться хозрасчет во всех подразделениях, люди загорелись желанием заработать больше денег. Пошло деление на работников и "нахлебников". Работники - те, кто заключал договора на выполнение работ и выполнял эти работы, а нахлебники - те, кто обслуживал работников. Я оказалась в числе нахлебников, и это было обидно. Но я никогда не ставила на первое место деньги, а работала в свое удовольствие. Многие из тех, кто громко кричал, чтобы нахлебникам урезали зарплату, приходили ко мне за помощью. Кому-то нужно было помочь составить документ, кому-то подготовить запрос, и они удивлялись, как легко и быстро я справлялась с вопросами, вызвавшими у них затруднение. В ответ на их восхищенное:
  - Здорово! Мне бы так! - я скромно замечала:
  - Теперь понятно, за что мне платят мою зарплату? За квалификацию!
   Особенно восхищался моими способностями зам. директора по научной работе с неблагозвучной фамилией Собакин. Это был очень некрасивый мужчина с глубоко запавшими глазницами маленьких колючих глаз, приплюснутым носом и толстыми губами, лысый и с нездоровым цветом лица. Он отличался необычайной трудоспособностью, напористостью и бесцеремонностью. Не терпел инакомыслия и мало кто в институте осмеливался ему возражать. Мне это было дозволено еще в начале моей деятельности в институте, когда на его грозный разнос я осмелилась возразить:
  - Неужели вам нужны не думающие специалисты, а китайские "болванчики", всегда согласно кивающие головами?
   Наверно, его поразила моя отвага "моськи", которая осмелилась "гавкнуть на слона". Во всяком случае, ко мне он проникся уважительным снисхождением и позволял возражать ему. Делала я это, как правило, очень корректно, не ущемляя его самолюбия. Меня возмущало до глубины души, что люди позволяли себя подмять, унизить и не пытались отстоять свое достоинство.
   Чтобы не числиться "нахлебницей", я решила взять самостоятельную тему. Мне в помощь выделили трех сотрудниц, и работа закипела. Сотрудниц звали Валентиной Дмитриевной, Фаиной Ильиничной и Надеждой Григорьевной. Интересное это было время. Мы с Валентиной мотались по командировкам, привозили много данных, приводили их в систему. Надя и Фаина изучали патентную литературу и периодическую информацию по интересующей теме. Помимо этого, я сотрудничала с городской газетой, посылая иногда туда небольшие очерки на темы искусства, передовых технологий и тому подобное. Работники редакции попросили меня дать заметку о новых разработках института. Я поставила в известность зам.директора, и он самолично посоветовал мне наиболее актуальную тему. А, поскольку я, как уже упоминалось, ко всему относилась ответственно, я не могла в своей статье умолчать о причине отставания разработок института от зарубежных. Правда, постаралась изложить все наиболее щадяще для самолюбия руководства института. В преамбуле моей статьи была невинная фраза о том, что одной из причин такого отставания - недальновидность научного руководства института. Я писала правду. Газета вышла в воскресенье и, как выяснилось позднее, ее никто из сотрудников не читал, кроме зам. директора. В понедельник он бегал по институту, всех вопрошая, читали ли они мою статью. Все бросились в библиотеку за газетой, прочитали статью и не поняли, что в ней послужило причиной для такого возбуждения. Но на этом история не закончилась. Он поручил сотруднице техотдела сделать подборку отчетных данных с начала разработки темы и по день публикации статьи. Что занесло меня в тот день в библиотеку и заставило подойти к этой сотруднице, одному Господу известно. Наверно, я пожалела ту, видя обложенной со всех сторон отчетами. На вопрос, чем она так упорно занимается, сотрудница мне нагрубила. Тут уж я заинтересовалась не на шутку и подошла к библиотекарше. Та назвала мне номера отчетов, и оказалось, что они по тематике статьи. Я взяла вторые экземпляры отчетов и ушла в свой рабочий кабинет. Я поняла, что готовится "избиение младенцев", и в этом не ошиблась. Зам. директора решил созвать совещание руководителей научных подразделений, общественных организаций с тем, чтобы подготовить коллективное опровержение статьи в газете. К совещанию я успела подготовиться основательно, сделав необходимые выписки.
   Меня беспокоило только то обстоятельство, что почти всегда зам. директора своей напористостью и нахальством подминал под себя всех присутствующих. Но в то же время я знала, что среди участников совещания немало сотрудников, работавших по этому направлению и им обиженных. Когда по тематике начинали появляться положительные результаты, он старался сначала вклиниться в эти работы, а потом и стать их научным руководителем. В общем, прогнозировать заранее исход совещания было невозможно. Но, видимо, накопилась уже почти критическая масса недовольных, многие с уважением относились ко мне и, очевидно, я все же привела убедительные доводы своей правоты. Только участники совещания не увидели ничего криминального в статье и писать опровержение отказались.
   Но радоваться было рано. Я знала мстительный характер своего противника и была готова к провокациям. Случай не заставил себя долго ждать. В конце года на научно-техническом совете я должна была доложить результаты своей работы. Годовой отчет по теме он не подписал, и на мой вопрос, в чем причина, сухо ответил:
  - Решение об утверждении или не утверждении отчета будет принято на ученом совете. Советую вам как следует подготовиться! - и зловеще усмехнулся.
   Я заканчивала свое сообщение, когда в актовый зал вбежал, снимая на ходу пальто, запыхавшийся зав. лабораторией Прыгунов. И только я закончила свое выступление, как он сорвался со своего места и бросился к трибуне. Он не читал отчета, не слышал выступления, но активно взялся его критиковать, причем критика его была смехотворная:
  - Наша сотрудница Галина Юрьевна- очень эффектная женщина. Меня не удивляет, что ей удалось собрать так много данных по довольно закрытой тематике. Во всяком случае, мы много раз пытались получить эти данные, но нам их не дали. Вот что значит - женщина, - и гаденько так засмеялся.
  Валентина хотела с места дать ему отпор, но я удержала ее:
   - Подожди до заключительного слова. Я ему покажу "эффектную женщину!"
  И тут на трибуну поднялся представитель головного института и начал свою речь весьма необычно:
  - Прости меня, мой уважаемый коллега, - сказал он, обращаясь к зам. директора, - Ты мне, конечно, друг, но истина дороже. Я слушал доклад Галины Юрьевны, как прекрасную музыку. В нем не было ничего лишнего, все по делу и конкретно. Мы действительно давно хотели получить эти данные. Меня поражает, что такой небольшой коллектив выполнил такой огромный объем работы. Это позволит составить прогноз работы не на год, а на целые десятилетия.
   А потом предоставили мне заключительное слово, и я отыгралась на Прыгунове по полной программе:
  - Неуважаемый мной коллега Прыгунов своим выступлением живо напомнил мне унтер-офицерскую вдову, которая сама себя высекла. Он, кандидат наук, не сумел доходчиво объяснить, зачем ему нужны эти данные, и поэтому их не получил. Ему не следовало выходить на трибуну, чтобы расписаться в своем бессилии принародно.
  Зал мне зааплодировал. А я поблагодарила зам. директора Собакина за хорошо срежиссированный спектакль и с гордо поднятой головой покинула трибуну.
   Весь институт с любопытством наблюдал за начавшимся противостоянием и, чем дольше оно длилось, тем ниже падал авторитет Собакина. Но совсем потерял свое лицо он на общеинститутском собрании, когда выдвигали кандидатов в депутаты городского Совета народных депутатов. Кто-то предложил мою кандидатуру, зал дружно поддержал. Я встала, чтобы взять самоотвод, но не успела открыть рот, как Собакин выскочил на трибуну и закричал:
  - Нельзя ее в депутаты! Она не достойна представлять нашу организацию! Я категорически против!
  И тут встала молодая лаборантка, недавно принятая на работу, и стала его стыдить. Наконец, дали слово мне, и я взяла самоотвод, ссылаясь на частые выезды в командировки. Кстати, бывая в командировках, я видела, как начинают буксовать основные производства, и понимала, что скоро в институте начнутся трудные времена. К тому же, начал распадаться руководимый мною коллектив. Сначала уехала на родину Фаина, за ней - Валентина. Мы остались вдвоем с Надей, у которой было двое малолетних детей, и по этой причине она не могла выезжать в командировки. Я моталась по командировкам, как проклятая, брала работу на дом, сидела по ночам, и организм не выдержал. Я попала в больницу, и там работала тоже. Больные из других палат приходили смотреть на "сумасшедшую", которая сразу после капельницы начинала трудиться над бумагами. Собакин нанес последний удар. Он отказался коллективу платить премию по итогам года. У меня уже не было сил бороться с ним, и я махнула рукой. И вот в это, непростое для меня время, в моей квартире раздался телефонный звонок председателя сельсовета. Он приглашал меня на работу. Я сказала об этом Наде, советуясь с ней, и та обрадованно сказала, что уходит в отдел информации, но не решалась сказать об этом. У меня спал с души камень. В тот же день я написала заявление об уходе.
   Я уходила не побежденной, но порядком измотанной неравной борьбой с Собакиным. И все-таки мне удалось взять реванш. А вышло так. Приехала в город по своим делам Валентина. Бывшие коллеги собрались у Нади, и Валентина потребовала от меня, как бывшего руководителя, отстаивания прав на премию. Мы обратились в суд с исковым заявлением, наняли грамотного адвоката и отсудили свои премиальные. Это был последний удар по самолюбию Собакина.
  
  
   3. Новая работа, первые дни
  
   В первый раз на новую работу я поехала вместе с мужем. Он ехал для моральной поддержки, поскольку, что греха таить, далось мне решение поменять работу не просто. В своем институте к этому времени я отработала двадцать восемь лет, все в нем было дорого и знакомо. К тому же пугала резкая смена вида деятельности. И что интересно: в начале года мы с Надей гадали по китайской книге перемен, и мне выпала смена работы и места жительства. Мы еще посмеялись по этому поводу. И вот уже одно из предсказаний сбывается.
   Мы с мужем вышли из электрички и направились к сельсовету. Впереди шла светловолосая худенькая женщина, которая то и дело на нас оглядывалась. Муж сказал:
  - Вот, уже тебя заприметили. Это главный бухгалтер, которая все никак не могла оценить нашу дачу, помнишь?
  Я, конечно же, помнила. Сельсовет оказался обычным деревенским домом, стоявшим на взгорочке. Над крышей сельсовета развевался флаг, и этим он отличался от рядом стоящих домов. В коридоре толпился народ. Мы протолкались через эту гущу людей и только хотели открыть дверь в кабинет председателя, как из толпы раздались возмущенные крики об очередности. Муж пояснил, что мы совсем по другому вопросу, и вошел в кабинет, ведя меня за руку. За столом сидел средних лет мужчина интеллигентного вида, в очках, а вокруг него тоже толпились люди, говорящие наперебой. Он пытался одним пальцем что-то печатать на машинке. Муж поздоровался с ним и представил меня. Познакомились: это был председатель исполкома Муравьев Альберт Петрович. Он посетовал на то, что председатель сельсовета уехал на неделю на областные курсы по гражданской обороне, и предложил придти через неделю. Я, честно говоря, передышке обрадовалась, так как в отпуске не была, а на новой работе отпуск предполагался только через одиннадцать месяцев.
   Неделя неожиданного отпуска была наполнена заботами о маленькой внучке Ташеньке, которой недавно исполнилось полтора года. Это было очаровательное создание, очень непоседливое и любознательное. Она прочно завладела всеми моими помыслами с самого момента своего появления на свет. Когда мы с сыном приехали в роддом и нам вынесли этот маленький сверток, сын как-то неуклюже взял его в руки. Я испугалась за малышку и отняла ее у него, и с той поры внучку от себя не отпускала, посвящая ей каждую свободную минуту. Мы с мужем в свое время мечтали о дочке, но Бог послал нам одного сына. С появлением внучки мечта воплотилась в жизнь, обрела плоть и кровь. Для меня не было приятнее занятия, чем возня с малышкой. Для той - все в первый раз: ее глаза жадно впитывают окружающий мир, ее крошечные пальчики все стремятся потрогать и ощупать, ее ушки, как локаторы, чутко ловят все звуки, и она все готова попробовать на вкус. С внучкой я начинала, как бы заново узнавать привычные предметы, и это было так увлекательно! Душа словно сбрасывала коросту, налипшую за много лет, становилась восприимчивой ко всему окружающему, молодела буквально на глазах. Неделя пролетела как одно мгновение.
   Когда я появилась в сельсовете через неделю, Альберт Петрович встретил меня радостным восклицанием:
  - Наконец-то вы объявились! Почему так долго не приходили?
  - Вы ведь сказали мне придти через неделю, - удивилась я.
  - Неужели прошла только неделя? Мне показалось, что прошло не менее месяца. Пойдемте.
   Мы прошли с ним к председателю сельсовета. Там я написала заявление о приеме на работу, заполнила анкету, отдала свою трудовую книжку. Председатель сельсовета был примерно того же возраста, что и Альберт Петрович, но внешне отличался кардинально. Альберт Петрович был высокий стройный мужчина с волнистыми редковатыми волосами, зачесанными назад, мягким и немного растерянным взглядом серых глаз, скрытых за очками. Чувствовалось, что это очень добрый человек. Роман Васильевич, так звали председателя сельсовета, был среднего роста, полноватый, с нездоровым цветом круглого лица, с прямыми волосами, спадавшими неопрятными прядями на его белый и рыхлый лоб, и с черными глазами, как бы буравившими собеседника насквозь. Впечатление он производил не очень лестное. Когда губы его растягивались в улыбку, глаза продолжали оставаться колючими и неприветливыми. Он поздравил меня с началом трудовой деятельности, провел в комнату, где я впервые встретилась с Альбертом Петровичем, указал на свободный стол и сказал:
  - Работы у вас будет немного. В ваши обязанности будет входить оформление протоколов заседаний сельского Совета и исполкома, ведение личных дел сотрудников и подготовка распоряжений.
  На этом инструктаж закончился, и он вышел из комнаты. Мой рабочий стол стоял около сейфа, в котором я обнаружила печати и штампы разного назначения. К столу перпендикулярно примыкал стол, за которым сидел Альберт Петрович. Никто не познакомил меня ни с другими сотрудниками, ни с предыдущими делами. Не успела я оглядеться на новом месте, как в кабинет повалил народ. Все сгрудились вокруг стола и разом заговорили. Я с ужасом смотрела на толпу, не понимая, чего от меня хотят эти люди. Я ждала, что кто-нибудь объяснит происходящее, но никто ко мне на помощь не шел. Более того, дверь отворилась, и влетел растрепанный мужичонка, про которых говорят "метр с кепкой", и с порога начал сыпать отборным русским матом:
  - Так Вашу, разэтак! Всех перестреляю к такой-то матери!
  Ситуация становилась критической. Я первоначально онемела, но потом вышла из-за стола, подошла к мужичонке и тихо спросила:
  - Простите, товарищ, вас как зовут?
  Мужичонка ошалело посмотрел на меня и с вызовом сказал:
  - Ну. Васька. А что?
  - А по батюшке вас как величать?
  - Васька я, понятно?
  - Очень даже понятно, - не унималась я. - И все же скажите, пожалуйста, как звали вашего батюшку?
  - Ну, Лешкой, а что?
   Я взяла мужичонку под руку и повела его к выходной двери, вежливо приговаривая:
  - Пойдемте, Василий Алексеевич, на крылечко и там решим, с кого начинать расстрел.
  Василий Алексеевич был так ошарашен моим поведением, что безропотно вышел из здания сельсовета. Только на крыльце он пришел в себя и весело засмеялся:
  - Ты кто такая, ты откуда взялась? Я что-то тебя раньше здесь не видел.
  - Я сегодня первый день, как работаю секретарем сельсовета, а вы всех моих посетителей распугали.
  - Ну, девка, ну, ловка! - восхищенно воскликнул он. - Ить, как ты меня ловко выставила! А самое главное - уважительно. Будем дружить, определенно.
   Когда я вернулась в кабинет, толпа не поредела, а увеличилась. Явежливо обратилась к собравшимся:
  - Товарищи, мне кажется не очень удобным принимать всех сразу. У вас ведь разные вопросы ко мне? Давайте поступим так: вы сейчас все выйдете и будете заходить по одному.
  Посетители с ворчанием покидали кабинет. И вот тут-то начались главные мучения. Кому нужна была справка с места жительства, кому оформить доверенность на получение пенсии, кому напечатать постановление о выделении земельного участка. Я решила сначала изучить оставленное наследство. Рассматривая его, я наткнулась на похозяйственные книги. Как тонущий с облегчением ловит спасательный круг, так эти книги явились для меня главным справочным пособием и спасли от позора и поражения. А потом я нашла образцы постановлений, распоряжений, нотариальные дела, и работа закипела. Первый месяц своей работы на новом месте я до сих пор вспоминаю, как кошмарный сон. Без конца звонил телефон. Из района требовали сведения о выполнении программы "Забота", а я не имела ни малейшего представления, что это такое, звонили из Загса и требовали отчет за прошедший месяц, из отдела культуры - план культурно-массовых мероприятий и т.д. и т.п. В первый же день тихо и скромно вошла в кабинет главный бухгалтер и передала мне для ведения кассовую книгу приходов и расходов, пояснив, что это моя обязанность. Как я узнала потом, на меня свалили всю работу, что делали несколько человек до моего появления. Надеялись, что я не справлюсь и уйду, а на мое место вернется бывшая сотрудница, уволенная Романом Васильевичем за какую-то провинность. Лично против меня они ничего не имели, они меня не знали и знать особо не хотели, я была им чужая и абсолютно ненужная. Они хотели вернуть Любовь Борисовну, которую любили и с которой проработали не один десяток лет. Я ничего этого не знала, но мой характер не позволял сдаться без боя, и я за месяц освоила то, на что у предшественников уходили годы. Я первой приходила на работу и уходила последней. Я брала работу на дом, выходила работать в выходные. А еще я съездила в соседний сельсовет и там проконсультировалась. Я не стеснялась спрашивать у тех, кто мне звонил и требовал предоставить какие-то материалы или сведения. Через месяц я работала в полную силу, все у меня было расставлено по местам, и все дела были в порядке. Моя прежняя работа в институте не прошла даром. Она дала и необходимые знания, и деловую хватку, и бойцовскую закалку.
  
  
   4. Земельная реформа, начальный этап
  
   Я по-прежнему находилась в изоляции и общалась, в основном с Альбертом Петровичем, Романом Васильевичем и, по необходимости, с Антониной Ивановной, главным бухгалтером. Президент Ельцин Борис Николаевич издал Указ о проведении земельной реформы, которым разрешалось выделять землю для ведения личного подсобного хозяйства, для строительства дач. И потянулись люди из городов за землей. С утра в коридоре было не протолкнуться. Я работала, не поднимая головы от стола и не отрывая рук от пишущей машинки.
   Альберт Петрович с утра уходил с кем-либо из посетителей, чтобы показать и обмерить выделенный земельный участок. Роман Васильевич в своем кабинете строчил депеши в различные инстанции. А я регистрировала многочисленные заявления о выделении земли, выдавала справки, оформляла договора дарения, купли-продажи, готовила постановления для очередного заседания депутатов и решения о выделении земельных участков.
   Было обычное деловое утро. Вдруг в кабинет ворвался детина под два метра ростом и с порога громовым голосом закричал:
  -Где Альберт?
  Я, уже приучившая всех посетителей заходить в кабинет по одному и вести себя сдержанно, в свою очередь, спросила его:
  - А вы кто?
  Он посмотрел на меня так, как-будто я инопланетянка какая-нибудь, и ответил:
  - Я Громобоев, председатель здешнего колхоза. А кто ты?
  - Я не помню, чтобы мы пили с вами на брудершафт. Я - Галина Юрьевна, новый секретарь сельсовета. Может быть, я могу вам чем-нибудь помочь?
  Он посмотрел на меня уничтожающим взглядом и возвестил:
  - Твой начальник что, с ума сошел? Кто ему позволил выделять землю горожанам, да еще и из другой области? А ты сама откуда, что-то я тебя никогда прежде не видел? - проигнорировал он мое замечание о брудершафте.
   Я объяснила ему, что прибыла как раз из соседней области, городской житель. Дело в том, что области, в которой проживала и в которой работала я, граничат, их разделяет река Клязьма, и многие из местных жителей ездят на работу на электричке на предприятия нашей области, многие из них и живут там же, а здесь - их родители и другие родственники. Многие жители города, из которого я ездила на работу, приобрели себе дома в этой местности, и на лето вывозили своих детей на отдых. Связь этих двух территорий самая, что ни на есть, давняя и прочная.
  - Теперь понятно, почему так много ваших сюда набежало! И как это ты сюда попала, кто тебя взял на работу?
  - Меня пригласили руководители сельсовета и исполкома, наслышавшись о моих дарованиях. Если у вас больше ко мне вопросов нет, позвольте я продолжу работу, - завершила я "милую" беседу. Он круто развернулся и вышел, громко хлопнув дверью. До меня донеслось, как он расспрашивал в соседнем кабинете паспортистку Варю и налогосборщицу Елену:
  - Откуда взялась такая язва?
  А Варя громко, не стесняясь моего присутствия, отвечала:
  - Это Роман ее привел на место Любы. Еще не раз вспомним Любу и пожалеем. Мы думали, что она здесь не задержится, но она упорная б....
  Я не поверила своим ушам, мне показалось, что я ослышалась. Прозвучало грязное ругательство и где? Это же не базарная площадь, не шинок какой-нибудь, это же представительство советской власти, пусть на самом низовом уровне!
   На моей прежней работе все уважительно называли друг друга по имени-отчеству, а здесь я уже не первый раз слышала, как люди в обычном разговоре употребляют бранные слова. Куда я попала и на сколько меня хватит? В мою голову пришло сравнение горькое и неутешительное: "Я - цветок, выброшенный из оранжереи на помойку". Я еще не знала, что меня ждет впереди.
   Альберт Петрович возвращался из своих полевых выходов слегка навеселе. Первоначально я этого не замечала. Мне нравилось с ним работать, нравилось его умение выслушивать посетителей, уважительно с ними разговаривать. В моих делах помощи от него не было никакой, одна путаница. Как по закону подлости, в тот момент, когда его не было на рабочем месте, приходили заявители, которым он, оказывается, выделил один и тот же земельный участок, и мне приходилось выслушивать их претензии и успокаивать. Не всегда эти беседы протекали мирно. Однажды прибежала молодая, симпатичная девушка, агроном колхоза, и с порога начала сыпать отборным матом. Я попросила ее успокоиться и объяснить, что случилось. Оказалось, Альберт Петрович выделил ей земельный участок, она посадила уже картошку, а сегодня пришла, а на ее участке другие люди тоже сажают картошку, уже треть участка засадили. Злые слезы текли из ее глаз. Я налила в стакан воды и дала ей выпить. Она немного успокоилась и осталась ждать прихода Альберта. Он пришел, и от него заметно попахивало спиртным. Девушка накинулась на него:
  - Ты что, б..... такая, делаешь? На моем участке, где я уже посадила картошку, люди тоже сажают картошку. Говорят, что ты им выделил этот участок и обещал его вспахать. Что мне теперь делать?
  - Юля, прошу, успокойся! Сейчас все решим. Нерешаемых проблем не бывает, - он взял ее за плечи и повел к выходу.
  Через полчаса они вернулись, и он попросил меня перепечатать постановление. Он выделил ей участок в другом месте с более плодородной почвой, решил вопрос со вспашкой и семенами. Юля осталась довольна. Но так было не всегда.
   Ажиотаж с землей нарастал. Каждый день количество людей, желающих получить вожделенный клочок земли, увеличивался. Впереди руководство сельсовета ждало множество испытаний. И одно из них уже стучалось в дверь. Визит Громобоева для них не прошел бесследно. Он съездил в район и доложил районному начальству, что Муравьев, дескать, разбазаривает районное достояние налево и направо. Альберт Петрович, как всегда, ушел с очередным посетителем, и я была в кабинете одна. Без стука вошел представительный мужчина, высокий, симпатичный и представился:
  - Я, Рябинкин Самсон Иванович, первый секретарь райкома, - и протянул приветственно руку.
  - Галина Юрьевна, новый секретарь сельсовета, - представилась я.
  - Наслышан о вас, наслышан, - улыбнулся он. - Какими судьбами к нам, где работали до этого? У нас прописаны или у вас здесь родственники?
  - Нет, я здесь не прописана. У меня дом в деревне Тумановка. А сюда работать меня пригласил Роман Васильевич. Работала до этого в одном из научно-исследовательских институтов ведущим специалистом.
  - Что заставило вас уйти с работы?
  - Во-первых, устала от командировок. У меня последние три года была разъездная работа.
  Во-вторых, экономика почти везде стала давать сбой, а наш институт напрямую зависит от ее ритмичной работы. Боюсь, что, если события и дальше будут так развиваться, нашему институту не выжить. А мне еще до пенсии работать и работать!
  - Понятно. Ну, как, освоились на новом месте? Нравится вам у нас?
  - Сейчас уже более-менее освоилась, а поначалу было трудновато. Места здесь удивительно красивые.
  - Со всеми населенными пунктами познакомились?
  - Со всеми. Простите, но вас, наверно, интересует что-то более важное, чем моя скромная персона? Чем могу быть полезна?
  - Мой долг секретаря райкома знать каждого работника руководящего аппарата. А вопрос, который привел меня сюда, очень важный. Как у вас идет земельная реформа? Говорят, что землю выделяете не местным жителям, а, в основном, горожанам, причем из другой области. Так ли это?
  - Всем местным жителям, которые обратились к нам с просьбой выделить землю, выделены лучшие наделы и в полном объеме. Много, действительно, обращений и горожан. А разве они не такие же полноправные граждане страны, как и сельчане?
  - Мы не будем с вами дискутировать на эту тему. Покажите, пожалуйста, журнал регистрации заявлений.
  Я подала ему журнал регистрации, и он углубился в его изучение. В это время появился Альберт Петрович. Они поздоровались, и Самсон Иванович увел его с собой, чтобы проехаться по полям и на месте ознакомиться с положением дел. Когда Альберт Петрович вернулся, лицо его было хмурым. Он прошел в кабинет Романа Васильевича, и скоро туда позвали и меня.
  - Над нами собираются тучи, - сказал Роман Васильевич. - Нас обвиняют в расточительном отношении к районному богатству. Заставляют созвать внеочередную сессию местного совета и собираются нас там бить, причем беспощадно. Альберту Петровичу Самсон Иванович даже предложил подать заявление об уходе. Надо что-то предпринять для защиты.
  - Надо обратиться за помощью к дачникам. У них есть выход на нашего представителя в Верховном Совете. Нужно, чтобы они связались с ним, и тот протелеграфировал, имеем ли мы право выделять землю иногородним. Я сегодня же вечером созвонюсь с некоторыми из дачников, - предложила я.
  Мои руководители одобрили предложение. Вечером я позвонила кому следует, и мне пообещали, что дня через два, а может и раньше, такая телеграмма будет. А Роман Васильевич и Альберт Петрович стали готовиться к предстоящей сессии.
   Телеграмма нужного содержания была получена в срок, но руководители сельсовета не спешили знакомить с ней районное начальство. На заседание сессии прибыли Рябинкин, Громобоев и Лукин Михаил Дмитриевич, председатель райисполкома. И началось наступление на руководителей сельсовета по всем правилам военного искусства. Первым взял слово Громобоев. Вот уж, действительно, фамилия соответствовала ему в полной мере. Голос у него был, что называется, стенобитным. Какими только эпитетами не наградил он Романа Васильевича и Альберта Петровича! Он требовал принять решение об отстранении их от работы. Затем дали слово Муравьеву, и он обстоятельно доложил, как идет земельная реформа: сколько земли передали сельсовету, сколько выделено сельчанам, сколько горожанам. Все это он изложил негромко, скороговоркой. После него поднялся Рябинкин и четко изложил свою позицию: нельзя допустить, чтобы земля переходила жителям другой области, руководители сельсовета нарушают Указ и превышают свои полномочия, за что должны быть подвергнуты суровому наказанию. И тут слово взял Виноделов Роман Васильевич, председатель сельского совета, и вкрадчивым голосом сказал:
  - Самсон Иванович, по-моему, вы не совсем правильно трактуете упомянутый Указ. Мы обратились за разъяснениями в Верховный Совет, и нам прислали телеграмму. Между прочим, правительственная, - добавил он, передавая телеграмму Самсону Ивановичу. Нужно было видеть, как менялось лицо Рябинкина по мере того, как он читал телеграмму. В ней четко было указано, что независимо от места проживания, граждане России имеют право получить землю там, где есть возможность ее выделения.
  - Телеграмма пришла два дня тому назад, а вы ее только представляете нам, - возмущенно сказал Самсон Иванович, но Роман Васильевич парировал:
  - Нам ее доставили за полчаса до начала сессии знакомые Галины Юрьевны.
   Сессия сельсовета в своем решении записала одобрение работы исполкома сельсовета.
  
   5. Вживание в коллектив
  
   Я проработала несколько месяцев, и стало ясно, что с работой я справляюсь и уходить не собираюсь. Поскольку я вела кассовый дневник, а точнее, все кассовые операции в сельсовете, ко мне поневоле приходилось обращаться всем многочисленным работникам сельсовета. Территория сельсовета охватывала шестнадцать населенных пунктов, удаленных от центральной деревни на два - семь километров. Машины и какого-либо другого вида транспорта в сельсовете не было. Приходилось добираться либо пешком, либо на попутном транспорте. На балансе сельсовета находились три клуба, два фельдшерско-акушерских пункта и две библиотеки. Зарплату работники этих учреждений получали в сельсовете, а выдавала я.
   Какие порой судьба выкидывает коленца! Я всю жизнь избегала контактов с деньгами. Дома у нас все финансовые вопросы решал муж. А здесь на меня "повесили" сельсоветскую казну. Со счетом у меня было все в порядке, и ведение кассового дневника я освоила почти сразу, чем очень удивила главного бухгалтера Антонину Ивановну. Самой большой проблемой была доставка денег из района. Зарплату выдавали точно в срок, нельзя было пропустить ни одного дня. Автобусы в районный центр ходили нерегулярно и переполненными пассажирами. Везти крупную сумму денег в такой толчее было рискованно. Приходилось нанимать машину, а машин исправных в деревне тоже почти не было. В общем, как-то выкручивались.
   Постепенно я перезнакомилась со всеми. Со всеми сложились ровные товарищеские отношения, кроме паспортистки Синичкиной Вари. Та никак не хотела мириться с тем, что я заняла место ее закадычной подруги. Частенько я слышала, как Варя в своем кабинете обсуждала с посетителями действия новоявленного секретаря и порой в очень резких выражениях. Я с ней в объяснения не вступала, предоставив времени все расставить по своим местам.
   Однажды ко мне на прием пришла пожилая женщина, местная жительница. Она решила посвятить нового работника, то-есть меня, в суть конфликта прежнего секретаря Любови Борисовны и председателя сельсовета и стала пересказывать какие-то сплетни. Я довольно резко ее оборвала, сказав, что не желаю судить о человеке, не зная его. Тогда посетительница стала прощаться и, уходя, оставила на столе сверток с чем-то довольно увесистым. Я схватила сверток и бросилась за ней с криком: "Вы забыли свои вещи! Подождите! Вернитесь!" В ответ та махнула рукой и крикнула: "Это вам в подарок!" - и быстро ушла. Развернув сверток, я обнаружила большой кусок отличной свинины. Я не поленилась дойти до магазина, взвесить мясо, узнать, сколько стоит килограмм такого мяса. А затем я по похозяйственной книге определила адрес посетительницы и отправила ей по почте деньги. Каким-то образом этот случай стал известен в сельсовете, и реакция на него была неоднозначной. Кто-то одобрял мои действия, а кто-то зачислил меня в число людей со странностями. Меня это не очень заботило.
   Как-то зарплату привезли после обеда, и до конца рабочего дня я не успевала всем ее выдать. Если мне задержаться на работе, следующая электричка будет почти через два часа, и мне нужно будет где-то эти два часа провести. А деревня есть деревня - гулять особо негде. Я предложила тем, кто не получил денег, придти на другой день с утра. И тут молодая заведующая клубом разразилась такими ругательствами, каких я никогда в своей жизни не слышала. Я сначала опешила, слезы выступили на глазах, а потом, не помня себя, закричала:
  - Что вы себе позволяете? Вы же руководитель учреждения культуры! Какую культуру вы можете нести в массы, чему хорошему вы можете научить?
  Выражавшая свое недовольство зав. клубом замолчала и стала извиняться. Так я училась умению постоять за себя.
   Вообще-то руководители учреждений культуры - это "особая песня". Заведующим одного из отдаленных клубов был немолодой мужчина с удивительно для его возраста прямой спиной. Такая спина бывает только у военных и танцоров. Оказалось, что в прошлом он был профессиональным танцором. Он жил в той же деревне, где находился клуб, и в его обязанности входило устраивать праздники для сельчан. Устраивал он эти праздники не часто, а как того требовал календарь. В остальное время клуб был на запоре, а зав. клубом предавался питейным возлияниям. Он очень нерегулярно приходил за своей заработной платой, а когда появлялся, лицо его было сильно "помятым", и дышал он перегаром. Однажды он, видимо, заснул с сигаретой в руках и сгорел вместе с домом. Этот случай потряс меня до глубины души. А жители той деревни очень горевали о нем. Заведовать клубом желающих в деревне не нашлось по причине преклонного возраста жителей, а из других деревень туда ходить было не с руки, и клуб закрыли, а позже, когда жители стали растаскивать его на свои нужды, продали.
   Двумя другими клубами руководили молодые женщина и мужчина. Та женщина, которая шокировала меня своими познаниями фольклора, никакой работы в клубе не вела, проводя дневное время на огороде, а вечером они с мужем устраивали молодежные дискотеки, торгуя на них самогонкой и спаивая молодежь. Эту зав. клубом пришлось уволить, поскольку в сельсовет пришли разгневанные матери подростков, требовавшие прекратить спаивание их детей. После этого в клубе часто менялись руководители, долго не задерживаясь.
   Молодой мужчина не имел специального образования. Он отслужил в армии, но производил впечатление подростка. Был он небольшого росточка, худеньким, с миловидным лицом и довольно ершистым характером. Он активно занимался обустройством клуба, показал себя неплохим хозяйственником, а еще он беззаветно любил спорт во всех его проявлениях и рьяно его пропагандировал среди молодежи. В клубе работала еще женщина - художественный руководитель. Она приехала жить в деревню из города по причине болезни сына. Звали ее редким для деревни именем Изабелла. Она постоянно конфликтовала с директором, и, так уж получилось, все их конфликты приходилось разбирать мне. Изабелла ставила Вене Воробьеву (так звали директора клуба) в вину недостаток профессионального образования, и я убедила Веню поступить в культпросветучилище в областном центре на заочное отделение. Там же училась и Изабелла, только годом раньше. Изабелла отличалась очень въедливым характером и могла любого довести, что называется до "белого каления". С ней у меня на первых порах были хорошие отношения. Мне нравилось, как Изабелла организовала работу. Она создала театральную студию "Шанс", вокальный ансамбль "Сударушка", и в клуб потянулись люди.
   С главным бухгалтером Антониной Ивановной отношения были для меня непонятные: мы вместе ездили на электричке на работу и с работы, Казалось бы, нас объединяла работа, но я нередко чувствовала какую-то скрытую ревность со стороны Антонины Ивановны. Та тоже была небольшого роста, но необычайно худенькая, болезненного вида. У нее были густые роскошные волосы. Чувствовалось, что в молодости она была недурна собой, но ее очень портили железные зубы, вставленные, видимо, каким-то "коновалом". Она стеснялась улыбаться и во время улыбки прикрывала рот ладошкой. Внешне у нас были дружеские отношения, но я чувствовала, что Антонина Ивановна меня недолюбливает. Возможно, тоже из-за привязанности к моей предшественнице.
   С Альбертом Петровичем у меня установились очень добрые и доверительные отношения. С его стороны я видела искренность и доброжелательность и отвечала ему тем же. Мне нравилось, как он разговаривает с людьми, выслушивая терпеливо каждого и каждому стараясь помочь. Я прониклась к нему глубокой симпатией. Он был лет на десять моложе меня, но выглядел старше своих лет. Я заметила, что почти все деревенские жители выглядят старше своего биологического возраста. Меня очень насмешил такой случай. Мы сидели с Альбертом Петровичем в кабинете, занимаясь каждый своим делом. Вошел незнакомый посетитель, поздоровался с Альбертом Петровичем и изумленно уставился на меня:
  - Альберт, у тебя новая помощница? Симпатичная! Конечно, с молодой помощницей и сам будешь молодым!
  Я еле сдержала улыбку. Мне было в ту пору пятьдесят лет, но выглядела я значительно моложе своих лет. Мне эта похвала была приятна, как и всякой женщине, когда ее находят молодой и привлекательной.
   А вот к Роману Васильевичу у меня было двойственное отношение. Он меня пригласил на работу, относился уважительно, но мне не нравились некоторые его действия. До работы в сельсовете он был начальником линейного отдела милиции на железной дороге, и у него осталась привычка смотреть на людей, как на потенциальных преступников. К тому же, он был способен на провокации. В то время было трудно и с продуктами, и с промтоварами. В сельпо привезли какой-то дефицитный товар, и он по телефону попросил заведующую магазином отложить ему часть товара. А сам через короткое время собрал комиссию и пошел с проверкой работы магазина. Обнаружили отложенный товар, составили протокол и заведующую уволили. Такие действия у меня вызывали внутренний протест, но я до поры, до времени молчала, памятуя русскую пословицу: "в чужой монастырь со своим уставом не суйся".
   Месяц пролетел незаметно. Был канун майских праздников. Праздники мы с мужем решили провести на даче. Он должен был после работы прямо с электрички зайти за мной в сельсовет. Работы у меня было много, и я, как обычно, осталась работать сверхурочно. Не ушел еще домой Альберт Петрович, должен был зайти и Роман Васильевич. Альберт Петрович на ступеньках сельсовета мирно беседовал с одним из припозднившихся посетителей. Муж подошел как раз в тот момент, когда Альберт Петрович отпустил посетителя, и они вместе вошли в кабинет, где я упорно трудилась. Следом за ними пришел и Роман Васильевич. Мужчины быстро договорилась отметить наступающий праздник. Я уже купила продукты, необходимые для празднования, и пришлось ими поделиться. Мужчины откупорили бутылку водки, разлили по стаканам, произнесли тост и выпили. Я тоже пригубила с ними за компанию. Роман Васильевич попрощался и ушел, сославшись на неотложные дела. Время за разговором летело незаметно. Альберт Петрович предложил мужу в низине возле его дома выкопать пруд для противопожарных целей. Я пошутила:
  - Уток, гусей разведем!
   Альберт Петрович сходил в другой кабинет и принес еще бутылку водки. Мы с мужем отказались, объяснив, что нам еще добираться до дачи.
   -А я еще выпью, - сказал Альберт Петрович и налил себе полный стакан. Мы с мужем удивленно переглянулись и засобирались домой. Альберт Петрович закрыл початую бутылку водки пробкой, сунул ее в карман и пошел вместе с нами.
  - Знаете, ребята, - сказал он, - Я, пожалуй, прогуляюсь с вами, что-то домой не хочется. Мы не возражали. Пришли на дачу. Я быстренько сделала яичницу с колбасой, порезала сыр, сделала салатик из свежих огуречков, разумеется, тепличных и пригласила мужчин к столу. Альберт Петрович допил остававшееся в бутылке зелье и несколько смущенно спросил, нет ли у нас выпить еще. Муж достал бутылку вина, но сам пить не стал, поскольку никогда не испытывал тяги к спиртному. И эту бутылку Альберт Петрович опорожнил до дна. Гость явно захмелел и сделал попытку подняться, но ноги держали его плоховато.
  - Я, пожалуй, пойду, - неуверенно сказал он. Мы вызвались его проводить. За разговором незаметно дошли до сельсовета. Альберт Петрович изъявил желание зайти в сельсовет и пригласил нас. Мы не могли оставить его в таком состоянии и зашли вместе с ним. Он по-хозяйски заглянул в холодильник и провозгласил:
  - Кто-то забыл фарш и курицу, а ведь мы не будем работать четыре дня. Все может испортиться. Я, пожалуй, заберу с собой, вы не возражаете?
  Я не возражала и стала убеждать Альберта Петровича поторопиться на автобус. Дело в том, что он жил в районном центре, а последний автобус уходил через полчаса. Когда автобус отъехал, муж, глядя вслед уходящему автобусу, грустно сказал:
  - Жаль Альберта. Хороший мужик, но пьянство его погубит.
  Я не разделяла его опасений, ведь при мне Альберт Петрович напился в первый раз, а у мужа, видимо, были основания так говорить, ведь он знал его лучше.
   Первое мая моя семья отметила ударным трудом. Полдня муж бегал в поисках тракториста, чтобы он вспахал участок под картошку. Тракторист был в деревне нарасхват, и нужно было не упустить момент. После вспашки участок представлял собой огромные глыбы перевернутой дыбом земли, и на него было страшно смотреть. До вечера мы сажали картошку, устали до изнеможения и дрожи в коленях, но нас грело чувство "глубокого удовлетворения", как любил говорить незабвенный Леонид Ильич. Остальные праздничные дни прошли также в сельскохозяйственных заботах. Приусадебный участок приобретал все более обжитой вид. Заросли черемухи давно были выкорчеваны, участок распланирован. Мы с мужем уже были более-менее опытными огородниками и выращивали неплохие урожаи. У мужа любимой культурой были огурцы, а у меня - помидоры и цветы. Особой нашей гордостью был клематис, который принесла моя свекровь, и который каждый год радовал обильным цветением. Его большие благородного фиолетового оттенка цветы покрывали фасад дома сплошным ковром и вызывали восхищение прохожих. Я все больше привязывалась к своей даче, и почти все лето с семьей проводила в деревне.
  
   6. Рабочие будни, день Победы и отпуск
   Альберта Петровича
  
   Праздники закончились и начались трудовые будни. В первый же день Роман Васильевич спросил меня, кто забрал из холодильника мясной фарш и тушку курицы и оставил его на праздники без деликатесов. Я смущенно сказала, что это сделал Альберт Петрович, посчитавший, что продукты кто-то забыл, а за время праздников они могут испортиться.
  - Я так и подумал, - сердито возгласил Роман Васильевич и пошел к Альберту разбираться со случившимся казусом.
   А впереди предстоял еще один праздник - день Победы, и к нему нужно было готовиться. Всем участникам войны и ветеранам я разослала праздничные открытки и пригласила их на митинг. Митинг решили провести у обелиска Славы, а затем в клубе провести праздничный концерт и товарищеский обед с боевыми "сто граммов" в здании сельсовета. Я впервые была непосредственным организатором этих мероприятий и впервые могла познакомиться практически со всеми их участниками.
   Праздник начался с сюрприза: в оговоренное время не пришел ни Роман Васильевич, ни
  Альберт Петрович. Я отправилась в клуб, чтобы договориться с работниками клуба о подготовке и установке микрофонов, звукоусилителей. Но на клубе висел большой висячий замок. Я растерялась, не зная, что предпринять дальше. Уйти домой я не могла, а куда идти дальше, не знала. Вернулась на площадь и по дороге встретилась с зав. клубом Веней Воробьевым. Вместе с ним отправилась искать транспорт, на котором можно было привезти из клуба необходимую технику. Наконец, микрофоны установили, включили музыку и стали ждать хоть кого-нибудь из руководства. К нам подошел сын Романа Васильевича и сказал, что отец заболел, и что мероприятие нужно проводить без него. Мне стало не по себе. Альберта Петровича все не было и было неясно, придет ли он вообще.
   Я отправилась в сельсовет, откуда дозвонилась до колхоза и пригласила Громобоева Валерия Антоновича принять участие в митинге и выступить с приветственным словом. Он согласился и пообещал привезти на колхозном транспорте ветеранов из окрестных деревень. Я немного перевела дух, а затем отправилась по торговым точкам с просьбой отпустить в долг ящик водки и продукты для товарищеского обеда. И здесь мне пошли навстречу. Вот в этот самый момент появился Альберт Петрович. Он был изрядно навеселе.
  - Слушай, - сказал он, обращаясь ко мне, - а, может, не нужно никакого митинга? Просто накроем перед сельсоветом столы. Как ты думаешь?
  Я хотела ему сказать, что обо всем этом думаю, но сдержалась. Митинг все же решили провести, но он просил меня взять инициативу по его проведению на себя. Он, дескать, не умеет произносить речи, а у меня с этим, по его мнению, проблем нет. Пришлось согласиться. Митинг прошел просто замечательно. Народу собралось много. Люди пришли с цветами, празднично одетые. Ветеранов поставили у обелиска лицом к зрителям, и они стояли, немного смущаясь и гордясь таким вниманием. Я открыла митинг чтением стихотворения Константина Симонова: " Тот самый длинный день в году..." и сразу задала нужный настрой. Я говорила о подвиге всего народа и каждого человека в отдельности, о потерях и утратах, о долгой дороге к победе и благодарила всех воевавших на фронте и работавших на победу в тылу. Говорила я без бумажки и от души, и поэтому люди слушали внимательно и с интересом. А потом ветеранов поздравил Громобоев, выступали с воспоминаниями сами ветераны, и было все душевно и нестандартно. Растроганные участники митинга подарили ветеранам цветы, а я пригласила их на концерт в клуб. Но больше всего ветераны ждали товарищеского обеда и не потому, что им хотелось выпить или поесть, а чтобы пообщаться друг с другом, вспомнить молодость. Ведь они жили в разных деревнях и не имели возможности видеться в другое время из-за отдаленности друг от друга. А им подарили возможность встречи и дружеского общения. По-моему, тогда впервые я стала ближе местному населению, и они начали меня постепенно принимать за свою.
   Ажиотаж с землей не прошел, а набирал все большие обороты. Каждый день выстраивались очереди на прием. Альберт Петрович ставил на заявлениях резолюции, и я еле успевала печатать решения исполкома. Однажды Роман Васильевич вызвал меня в свой кабинет и сообщил, что собирается уходить с работы. Он объяснил, что вышел закон, который существенно улучшал пенсионное обеспечение работников милиции при выработке определенного стажа работы. Роману Васильевичу не хватало несколько лет, и он решил недостающие годы доработать. К тому же, упразднялись сельские советы народных депутатов, а значит и его должность. Он выразил сожаление, что оставляет меня без своей поддержки, и предупредил о возможных трудностях, предстоящих в связи с его уходом. Я и не догадывалась, что в районе ему неоднократно приходилось отстаивать мою кандидатуру, поскольку я была не прописана в этой местности, а проживала в другой области. Он спросил меня, могу ли я прописаться здесь хотя бы на время, чтобы снять претензии района. Я ответила, что подумаю. А еще он выразил опасение, что без него Альберт Петрович запьет. Основания для этих опасений были. Все чаще Альберт Петрович после замеров земли возвращался заметно "погрузневшим".
   Я отнеслась к уходу Романа Васильевича неоднозначно. С одной стороны, я была ему благодарна, что он взял меня на работу, а, с другой стороны, мне в его присутствии было неуютно, и с его уходом я почувствовала некоторое облегчение. Сельсоветы и исполкомы упразднили и ввели новое название - администрация. И стала я не секретарем сельсовета, а заместителем главы сельской администрации. Главой стал Альберт Петрович. В штатном расписании администрации появилась вакантная штатная единица, и я предложила Альберту Петровичу пригласить на эту должность Любовь Борисовну. Ее заклятый враг Роман Васильевич ушел, а других препятствий к ее возвращению не было. Этим своим поступком я сама, не зная того, завоевала расположение всех работников администрации. Лед в отношениях с паспортисткой Варей Синичкиной был растоплен. Я стала для всех своей.
   Любовь Борисовна мне понравилась с первого взгляда. Это была очень живая женщина средних лет с ярко синими глазами, выделявшимися на ее лице, которые как бы проникали в душу, и вы становились их пленником сразу и навсегда. Она лучилась добротой и открытостью, с ней было легко и просто в общении, словно вы были знакомы много лет. Она заняла в кабинете место Альберта Петровича, а у Альберта Петровича был теперь отдельный кабинет. Родилась Любовь Борисовна под знаком Зодиака Близнецы и была ярчайшим представителем этого знака. В ней как бы уживались два человека; настроение у нее менялось мгновенно от печали к безудержному веселью и наоборот. У нее со мной сразу установились дружеские отношения, и мы славно дополняли друг друга: у одной- образование и кругозор, у другой - деловитость и жизненная смекалка.
   Как только Любовь Борисовна ознакомилась с объемом работы, которая лежала на моих плечах, она сразу перераспределила обязанности и передала часть работы тем сотрудникам, которые и должны были ее исполнять. И все пошло своим чередом. Опасения Романа Васильевича начали сбываться почти сразу после его ухода. Альберт Петрович, не контролируемый практически никем, стал все чаще прикладываться к бутылке. Этому способствовали и многочисленные дачники, которые передавали его, как эстафету, друг другу, сообщая, что за бутылку водки можно получить земельный участок без особых проблем. Мы с Любовью Борисовной не могли понять, каким образом он напивается ближе к обеду. С собой он водку не приносит, в шкафах, которые Любовь Борисовна обследовала во время его отсутствия, ничего не было. Разгадка наступила после одного случая.
   Женщине, находившейся на приеме у Альберта Петровича, стало плохо с сердцем. Мы с Любовью Борисовной прибежали на зов Альберта Петровича с корвалолом. Пока одна капала лекарство в стакан, другая быстро налила в стакан воды из графина, стоявшего на столе Альберта Петровича, и подала женщине. Женщина отхлебнула из стакана, и глаза у нее стали вылезать из орбит:
  - Что это? - прошептала она. - Это же чистейший спирт!
  Кстати, после глотка спирта ей стало лучше. Когда она ушла, мы с Любовью Борисовной реквизировали графин со спиртным, несмотря на возражения Альберта Петровича. Спустя короткое время, когда он немного успокоился, мы серьезно поговорили с ним и предложили лечь в больницу, чтобы очистить организм от алкоголя. Устроить его в больницу вызвалась я в своем городе, чтобы в районе ничего не знали. Альберт Петрович оформил отпуск и лег в больницу.
   И вот тут началось светопреставление. Приходившие дачники просили показать место, где Альберт Петрович им пообещал выделить земельный участок, а некоторые приходили возмущенные тем, что один участок он выделил сразу нескольким дачникам. Альберт Петрович не оставил ни схем, ни записей, и мне пришлось срочно ехать к нему в больницу, чтобы все выяснить и во всем разобраться. Но оказалось, что он записей не вел, схем не рисовал и практически ничем помочь не смог.
  - Вы уж там как-нибудь разберитесь, - смущенно сказал он. - Карты переданных нам земель у меня в шкафу. Я все собирался распланировать землю, да все руки не доходили.
   На следующий день с утра, прихватив карты, мы с Любовью Борисовной отправились разбираться на местности. И здесь Любовь Борисовна была неоценимой помощницей. Она знала все земли, как свои пять пальцев. Целый день мы ходили по полям, выясняя, какие земли отданы дачникам и кому конкретно, какие еще свободны. Информации получили немного, т.к. был рабочий день, а дачники, в основном, приезжают на выходные дни. Договорились работать и в субботу, и в воскресенье. Нам удалось частично прояснить ситуацию, но до полной ясности было далеко. Кое-как уладили все конфликтные ситуации, уговаривая и умоляя не сердиться на Альберта Петровича. Я сняла на кальку схемы переданных администрации земель и, увеличив их в масштабе, нарисовала по многим населенным пунктам разбивку на участки с указанием фамилии владельцев. В общем, какой-то порядок установился. Земельные участки брали, в основном, люди состоятельные, которые сразу стали возводить особняки.
   Но занимались работники администрации не только земельными вопросами. Бичом на селе было пьянство. Мы с Любовью Борисовной отправились по неблагополучным семьям, в которых родители пили, а дети были брошены; так называемые социальные сироты при живых родителях. Увиденное меня шокировало настолько, что я больше недели не могла придти в себя: сердце разрывалось от жалости к детям и от гнева на их беспутных родителей. Почти все квартиры, в которых мы побывали, представляли собой страшный разор и непролазную грязь. Двери были разбиты, окна выбиты и затянуты пленкой, мебели практически никакой. На полу валялись кучи тряпья, что должно было означать постель. На кухне газовая плита была продана, и готовили, видимо, на самодельном устройстве, заменяющем электрическую плитку. Розетки у устройства не было, ее заменяли оголенные провода. У детей не было места для приготовления уроков, для сна и игр. Сантехника была разбита, и ее заменяло ведро, полное нечистот. Запах в квартирах был такой, что невозможно было нормальному человеку переступить порог без тошноты. На колченогом столе, стоявшем в кухне и заваленном немытой посудой и неопрятными объедками, не было живого места. Все было в давно въевшейся грязи, неотмытом жире и чем-то липком и скользком. Поистине в свинарнике, наверно, чище, чем в квартирах алкоголиков. Дети ели запаренный комбикорм, были бледными, истощенными и плохо одетыми. Родители смотрели на мир затуманенными алкоголем глазами и плохо понимали, кто пришел, зачем пришел и что им говорит. Были, правда, и такие, кто опустился недавно и еще сохранил остатки совести. С ними можно было о чем-то говорить и договариваться. Мы с Любовью Борисовной взяли на учет все неблагополучные семьи и решили родителей вызвать в администрацию по милицейской повестке, а до этого еще раз пройтись рейдом вместе с участковым милиционером.
   Идя обратно, мы говорили о том, как помочь детям. Оказать финансовую помощь - родители ее тут же пропьют, да и денег в бюджете администрации на эти цели не предусмотрено. И тут меня осенило: надо создать внебюджетный фонд из пожертвований богатых дачников, а с дачниками вести разъяснительную беседу. Достоянием деревни пользуетесь, значит, нужно помогать деревне выживать. Кто не может деньгами помочь, пусть помогает чем-то другим: вещами, из которых их дети выросли, а вещи еще вполне добротные и их можно носить, книгами, игрушками и тому подобное. Я взялась подготовить положение о внебюджетном фонде, после чего мы вышли с предложением к главному бухгалтеру Антонине Ивановне. Она идею одобрила и взялась совместно со мной согласовать вопрос в районе. В течение недели мы все согласовали и утвердили. Чтобы активно общаться с дачным населением мы с Любовью Борисовной стали работать по субботам. Вместе с нами по субботам стала работать и налогосборщица Елена Павловна.
   А тут подошло время принимать на баланс администрации от колхоза детский сад. Из района приехала представительная комиссия, забрали меня, и поехали в близлежащую деревню, где располагалась главная контора колхоза и детский сад. Детский сад представлял собой длинное приземистое одноэтажное здание, построенное несколько лет тому назад "шабашниками" из дружественной Армении. Здание явно нуждалось в ремонте и не только декоративном. Вдоль стены шла большая трещина, крыша местами протекала, стены внутри были не первой свежести, линолеум на полах местами протерся до дыр. Вдобавок, оказалось, что здание фактически не имеет фундамента, а стоит на земле. Я не была специалистом по строительной части, но меня это обстоятельство странно поразило, и я не стала подписывать акт приемки, не ознакомившись с требованиями к детским дошкольным учреждениям. На другой день я взяла в библиотеке нормативные документы, из которых следовало, что детский сад построен с большими отступлениями от требований. Акт приемки мне все же пришлось подписать, но я подписала его с замечаниями. Этот мой поступок не остался незамеченным районной властью в лице главы администрации района Лукина Михаила Дмитриевича. На очередном расширенном совещании руководителей предприятий и учреждений района, а также глав сельских администраций он заявил:
  - У нас в районе объявился специалист, который задал членам комиссии по приемке соцсферы непростую задачку. Согласно заключению этого специалиста я должен был бы отдать под суд своего друга Громобоева Валерия Антоновича. Но оказалось, что все не так страшно, просто специалисту не хватило знаний строительного дела. Я хочу вам представить этого специалиста - Галина Юрьевна, заместитель Муравьева Альберта Петровича. Поднимитесь, Галина Юрьевна.
  Я поднялась, и все с любопытством уставились на меня. Я громко на весь зал сказала:
  - А, все-таки, я права. Посмотрите нормативные документы на детские дошкольные учреждения, - и села на свое место. Как потом я узнала, это был первый случай, когда Лукину кто-то осмелился возразить. Он побагровел, но ничего больше не сказал. Спустя два или три дня приехала управделами администрации района и стала придирчиво рассматривать документацию сельской администрации. Все оказалось в порядке, и перед отъездом она поинтересовалась у меня, прописалась ли я. К тому времени я совет Романа Васильевича исполнила и была прописана в деревне Тумановка.
  
   7. Образование военхоза и его руководство
  
   В стране стала претворяться в жизнь идея Руцкого: возродить село с помощью военных. Колхоз на территории администрации был довольно крепким. Все поля засевались зерновыми, выращивали картофель, капусту, свеклу. В колхозе было большое дойное стадо, размещавшееся на четырех фермах, расположенных в разных деревнях, и большое количество молодняка. Одна беда была в колхозе - кадры. Многие доярки и механизаторы пили по-черному, не выходя на работу несколько дней подряд. В период полевой страды руководство колхоза активно привлекало к прополке овощных культур работников администрации и дачное население. А в период уборки урожая часть полей с выращенным на них картофелем просто-напросто запахивалось. Меня это приводило в недоумение. Ведь можно было организовать уборку силами горожан, продавая им по низкой цене собранный картофель. Для этого нужно было только поставить на поле учетчика с весами. Как правило, уборка картофеля затягивалась до заморозков. Люди приезжали на заброшенные поля и копали картошку, а их гоняли, картофель отбирали и запахивали. То-есть, пусть лучше пропадет, никому не достанется. Я, как всегда, вылезла со своей инициативой и поговорила с Громобоевым. Он согласился со мной и предложил горожанам собирать картофель из расчета девять мешков - колхозу, а десятый - себе. И люди охотно шли на это, лишь бы запасти на зиму картошку.
   Зимой пошли разговоры, что колхоз хотят купить. Претендентами были одно из предприятий города, в котором жила я, и воинская часть. А до этого вышел Указ Президента о реорганизации колхозов и совхозов, наделяющий крестьян земельными долями, и всем работникам колхоза, пенсионерам-колхозникам, работникам соцсферы, обслуживающим колхоз, выдали свидетельства о праве долевой собственности на землю. Ох, и хитрый был указ! С одной стороны, провозглашалось право крестьянина стать собственником значительного количества земли, а с другой стороны, крестьянин ничего не мог с нею сделать. Так уж водится: для масс всегда готовятся так документы - идея хорошая, да реализовать ее нельзя. Но это выяснилось потом, а пока все колхозники были охвачены эйфорией. Как же, они становились "помещиками"!
   Однажды утром в администрацию приехал Громобоев и объявил, что колхоз реорганизуется в военхоз. Мы Любовью Борисовной стали его расспрашивать, но он загадочно улыбался и ничего по существу не говорил. "Все узнаете в свое время", - заявил он, и больше от него ничего добиться было невозможно. А в администрацию валом повалили обеспокоенные предстоящей реорганизацией колхозники.
  - Это, что же? Не успели мы стать собственниками, как у нас хотят отобрать землю, - волновались они.
  - Никто у вас без вашего на то согласия не отберет, - успокаивала их я. - Обещаю, что мы с Альбертом Петровичем внимательно изучим устав нового хозяйства и не позволим ущемить ваши права.
   Как-то пришли ко мне на консультацию механизаторы из колхоза. Что ни слово у них, то - мат. Я взмолилась:
  -Уважаемые товарищи, не ругайтесь, пожалуйста! Мои уши не выдерживают такой нагрузки, сворачиваются в трубочку.
  - Все, Юрьевна, прости, больше не будем!
  Продолжается разговор и один из ходоков снова скатывается на мат, а другой его матом же урезонивает. Я поняла, что их не перевоспитать, что мат стал неотъемлемой частью их жизни. И было так обидно. Ведь в русском языке такое богатство слов, а они их не знают, не сохранили, не удержали в своей памяти, а вот матерные слова, пришедшие из другой культуры, стали для них родными. И ведь это так повсеместно. И никто не борется с этим явлением повседневной жизни. Чему удивляться, что ругаются малообразованные люди, если и в литературных произведениях, и с экранов телевизоров стала буквально насаждаться "воровская" культура. Нам пришлось выдержать нешуточную борьбу с Громобоевым, чтобы получить устав. Первая же фраза устава поражала: "Военхоз является государственным предприятием..". Это означало, что колхозники и все другие будущие члены военхоза добровольно и безвозвратно передают в государственную собственность свои земельные и имущественные доли. Я предложила Альберту Петровичу внести изменения в эту основополагающую фразу и записать: "Военхоз является государственным предприятием со смешанной формой собственности: государственной и имущественными и земельными долями членов-пайщиков". Далее предлагалось записать в устав, что в случае расформирования военхоза земельные и имущественные паи возвращаются членам-пайщикам. Вокруг этих предложений завязался нешуточный спор.
   Громобоев ездил по деревням на сходы колхозников и убеждал их вступить в военхоз со своими долями без всяких условий. Мы ездили вместе с ним и объясняли людям, чем отличается наше предложение, что оно оставляет за колхозниками право собственности на землю и имущество колхоза в случае неудачи затеи с военхозом. Громобоев обвинял нас в перестраховке, и какими только эпитетами не награждал, но мы с Любовью Борисовной твердо проводили свою линию. Альберт Петрович не мешал нам, но и не помогал. Перед сходами Громобоев уединялся с Альбертом Петровичем в кабинете и наливал ему стопочку с тем, чтобы тот особо не проявлял активности. Впрочем, дело было не только в пресловутой стопочке. Просто Альберт Петрович не хотел портить отношения с Лукиным Михаилом Дмитриевичем, который всеми силами поддерживал идею создания военхоза.
   В день, на который было назначено общее собрание колхозников, Громобоев с утра приехал к Альберту Петровичу, угостил его хорошенько и уехал с ним куда-то, не взяв меня и Любовь Борисовну.
   - Все! - сказала Любовь Борисовна, - наш Муравьев рта не раскроет на собрании, а колхозники проголосуют так, как скажут Громобоев и Лукин. Что будем делать?
  - Нужно ехать туда, - твердо сказала я.
  - На чем? У нас нет транспорта.
  - Пойдем пешком, а по дороге будем голосовать.
  До деревни было километра три, но мы решили во что бы то ни стало попасть на собрание. Времени было в обрез. Вдруг на дороге показался трактор, едущий в сторону деревни, к которому сзади была прикреплена ассенизаторская бочка. Мы проголосовали, протиснулись в кабину к трактористу и на ассенизаторском транспорте с "шиком" подкатили к клубу, где уже стояли машины военных, Лукина, Громобоева. Альберт Петрович, увидев нас, вытаращил глаза и заплетающимся языком сказал:
  - Девчонки, ну вы даете! Не ожидал от вас такой прыти. Ну, воюйте, если такие храбрые!
  Выступать нам на собрании не пришлось. Колхозники, увидев нас, дружно проголосовали за предложенную нами редакцию. Мы были счастливы, но за все в этой жизни приходится платить. Лукин через несколько дней объявил Альберту Петровичу и мне по выговору за какую-то мелочь и депремировал, но это не могло испортить радости победы.
   Все произошло стремительно. Буквально через несколько дней после собрания всем в бывшем колхозе заправляли военные. Громобоев был переведен на должность второстепенного заместителя, а управление взял на себя полковник Баранов. Это был сравнительно молодой мужчина приятной наружности, среднего роста, плотно сбитый. Голос у него был командный даже, когда он старался не командовать. Он приехал в администрацию на следующее утро после своего назначения и уверенно прошел в кабинет Альберта Петровича. Тот не замедлил позвать меня, а следом за мной пришла и Любовь Борисовна. Ей не терпелось посмотреть на нового начальника военхоза. Познакомились. Баранова интересовало разделение земель между теперешним военхозом и администрацией. Не обошлось без конфликтов. Баранову не понравилось, что часть земель, ранее принадлежащих колхозу, перешла в пользование администрации, и он хотел вернуть эти земли, но ему показали решение райсовета, которым эти земли закреплялись за администрацией.
   Мне Баранов понравился четкостью изложения своих мыслей, заинтересованным отношением к делу, глубоким знанием вопроса. Появилась уверенность, что дела пойдут в военхозе на лад. Но администрации он спокойной жизни не обещал, сказав, что будет бороться за возвращение земель.
   На другой день он появился снова, но не один, а с молодой красивой женщиной, настоящей русской красавицей: большие серо-голубые глаза, коротко остриженные волнистые русые волосы, нежный цвет лица со здоровым румянцем во все щеки, румяные полные губы, слегка полноватая, но ладная фигура. Она вошла и по-мужски протянула руку: "Гордеева, - представилась она. - Председатель районного земельного комитета. Вот, товарищ Баранов недоволен тем, что много пахотной земли передал район администрации. Давайте смотреть, что можно изменить в сложившейся ситуации".
   Развернули карты и стали смотреть, а я не могла отвести глаз от Гордеевой. В городе таких естественно красивых женщин нет. Сейчас все стремятся быть худосочными красавицами с бледным томным видом, а если уж и есть краски на лице, то искусственные: тени, румяна и прочие спутницы "синтетической" красоты.
   К единому мнению по вопросу передачи земель не пришли. Несмотря на напористость Баранова, работники администрации четко отстаивали свои позиции: не должны быть подсобные хозяйства у жителей деревень за тридевять земель. Так ничего и не решили. Баранов ушел, громко хлопнув дверью и пообещав строго следить за тем, чтобы никто не залезал на земли военхоза.
   Первым делом Баранов навел порядок с дисциплиной. Во времена Громобоева всем в колхозе заправляла его жена Надежда Ивановна. Она была секретарем, а также заведовала кадрами и делопроизводством. Все в колхозе перед ней трепетали и заискивали, а она чувствовала себя полновластной хозяйкой всего и всех. Это была не по возрасту полная женщина с круглым миловидным лицом и замашками владычицы "всея земли". Она приходила на работу, когда хотела, и также уходила. Многие вопросы она решала непосредственно во время доения собственной коровы. Ее боялся сам Громобоев. Поговаривали, что в сердцах она могла и огреть его чем-нибудь тяжеленьким. И вот с нее-то и начал Баранов борьбу с разгильдяйством. Надежда Ивановна приходила на работу теперь раньше всех и не могла уйти с работы без разрешения Баранова. Он снял с нее полномочия кадровика и делопроизводителя, оставив только секретарские обязанности. Грустно и смешно было смотреть, как эта женщина, привыкшая сама командовать другими и практически не встававшая со своего места, вынуждена была чуть ли не бегом лететь в гараж, на ферму, когда телефонная связь не срабатывала.
   Однажды я пришла к Баранову по какому-то неотложному делу. Его еще не было на месте. Близилось время обеденного перерыва. В приемную вошел Громобоев и позвал жену на обед. Она ответила, что не может уйти без согласования с Барановым, и предложила ему перекусить непосредственно на рабочем месте тем, что принесла из дома. Она едва успела откусить кусочек от котлетки, как в окно увидала подъехавшую машину Баранова. Надо было видеть, как засуетилась эта женщина, быстро убирая со стола нехитрую снедь, как бросилась ей в лицо краска и задрожали руки. Видно было, что своего начальника она панически боится.
  - Не могу больше я, Валерочка, не могу! Не по возрасту мне носиться как угорелой под его команды. И зачем ты только связался с военными? Вот и тебя они затерли. Надо нам уходить от этого позора! - стоном вырвалось у нее. Громобоев посмотрел на жену с сочувствием и вышел, ничего не сказав в ответ. Он и сам растерял свою былую напористость и важность. Баранов не требовал ничего сверхъестественного от супругов кроме исполнения должностных обязанностей, но эти люди привыкли сами раздавать команды и распоряжения, а не исполнять их.
   Навел Баранов порядок и во всех службах. Он уволил всех пьяниц и разгильдяев и принял их обратно только после того, как они закодировались от пьянства. Он сам работал от зари до зари и такого же отношения к работе требовал от других. В военхоз пришла новая сельскохозяйственная техника, а старую пустили на запчасти. Началось строительство коттеджей в одной из деревень, своевременно провели сев. Все поля были обработаны с применением новейших технологий. В военхоз пришли грамотные знающие свое дело специалисты: главный агроном, главный инженер, специалист по животноводству.
   Главный агроном был въедливым до крайности и предпринял не одну попытку, чтобы запахать часть земель администрации, но мы с Любовью Борисовной зорко следили за тем, чтобы права сельчан не ущемлялись. Однажды к нам обратились жители одной из крайних улиц деревни с просьбой договориться с военхозом о передаче близлежащей к улице земли под картофельные участки. Мы отправились к Баранову. Принял он нас неприветливо:
  - Я бьюсь за то, чтобы у вас забрать свои земли, а вы просите еще отдать. И не просите, нет! Ничего с вашими сельчанами не случится, если участки будут немного дальше.
   Мы стали убеждать его, что жители этой улицы, в основном, люди преклонного возраста, что им трудно будет и не с руки ходить за "тридевять земель", что и он когда-нибудь станет не в состоянии вести такой активный образ жизни, как сейчас, что, наконец, пусть поставит на место сельчан своих родителей. Мы говорили много и горячо, но он упорно стоял на своем. И тогда я в порыве отчаяния сказала: " У вас вместо сердца - камень. Мы же не просим отдать нам землю безвозмездно, а просим обменять". Он молчал, а мы встали и пошли к дверям. И тогда он сказал:
  - Ну что с вами сделаешь? Будь по-вашему! Только давайте все оформим документально,
   а пока пусть сажают свою картошку. Я сегодня распоряжусь, чтобы вспахали этот клин.
   Вот такой был Баранов. Он никогда сразу не говорил "да", но уж если сказал, то держал свое слово. При нем военхоз по показателям стал лучшим в районе, а колхозники стали жить с уверенностью в завтрашний лучший день. Вокруг бушевали политические страсти, а здесь был оазис стабильности и надежности, и в этом немалая заслуга Баранова.
   8. Дела дачные
  
   Я уже не первый год работала в администрации, а на даче стала заправской колхозницей. Мы с мужем трудились на своем участке с любовью и пока еще азартом, и участок и дом преобразились. И это нравилось далеко не всем. По роду моей работы меня частенько отрывали от домашних дел дачники: то спор какой-то вышел между соседями, то требовался мой совет. Зачем идти в администрацию, терять время, если можно решить на месте? Я не умела людям отказывать, понимая, что и за пределами рабочего места остаюсь для них представителем власти, который может и обязан помочь.
   Однажды ко мне прибежала соседка по даче Зина Безносова и просила вмешаться и не дать вырубить березы перед ее домом, которые в порыве ярости стал рубить ее близкий сосед Анатолий. Чем помешали ему березы, я из сбивчивой речи Зинаиды не поняла, но позволить ему этот вандализм не могла. Мы с Зиной подошли в тот момент, когда Анатолий остервенело бил топором по стволу стройной взрослой березы. Мне стало невыносимо больно, точно это меня он увечил своим безжалостным топором.
  - Что вы делаете? Остановитесь! Как вам не стыдно? Вы ведь человек взрослый и понимаете, что творите преступление. Прекратите немедленно!
  Он перестал рубить и с ненавистью посмотрел на меня:
  - Кто ты такая, чтобы приказывать мне? Понаехали всякие дачники и думают, что могут распоряжаться! Я сажал эти березы, когда был школьником, и я их вырублю, и никто мне не запретит.
  - Успокойтесь и объясните, что заставило вас рубить эти несчастные березы. Ведь не может быть, чтобы безо всякой причины вы взялись за это неблаговидное дело. Вы же образованный человек, не дикарь какой-нибудь! Тем более, если вы сажали эти березы в детстве.
   И он поведал, что на своей машине он проезжал перед забором Безносовой два раза: подъезжая к своей даче - родительскому дому - и, уезжая домой в город. А Безносова загородила проезд, вбив в дорогу сваи. И он делает себе проезд, вырубая березы. Березы были спасены: мы с Анатолием нашли другой вариант проезда, не затрагивающий ничьих интересов. Но, видимо, он затаил на меня злобу и написал в районную газету "обличительную" заметку, в которой себя выставлял борцом за сохранение "малой родины", а меня - циничной хищницей, которая, пользуясь своим служебным положением, купила бывший учительский дом вместе с проживающей в нем старой учительницей. Описывалось, какой большой и замечательный дом я приобрела, какой при нем прекрасный земельный участок. Многие местные жители с удовольствием купили бы у администрации такой лакомый кусок, но продали почему-то иногородней и даже из другой области. В заметке делался прозрачный намек, что, дескать, Муравьеву Альберту Петровичу была дана взятка. Иначе, чем объяснить, что он не только продал мне дом, но и взял на работу?
   Муравьев принес газету на работу, весь кипя от возмущения:
  - Что будем делать? Надо писать опровержение и немедленно! Напишешь? - обратился он ко мне.
  - Напишу, но на этом не остановлюсь. Я подам на него в суд. Будете свидетелем?
  - Не только буду свидетелем, но присоединюсь к твоему иску.
  Сказано - сделано. Я написала заметку, в которой припомнила, как этот любитель "малой родины" рубил березы, приводила даты покупки дома и устройства на работу, описывала, в каком состоянии находился дом и участок при нем на момент покупки, сообщала, что старая учительница имеет полдома напротив и, тем не менее, мы с мужем позволили по ее просьбе проживать в половине купленного дома, причем в большей. Составила и исковое заявление в суд, и дело закрутилось. Свидетелями со стороны истцов была Зинаида Безносова и Виноделов Роман Васильевич. Суду представили копии документов о покупке дома и моем приеме на работу. Виноделов заявил, что на работу меня принимал он, а Зинаида подтвердила факт рубки берез. В общем, Анатолия обязали через газету публично извиниться передо мной и Муравьевым и написать опровержение. Вот так закончилось дело о человеческой зависти к чужим успехам.
   Но вскоре после этого в администрацию пришел зять учительницы, что проживала в нашем доме, и просил разъяснить, где же находится ее половина дома. Люба ему четко и ясно документально показала, что эта половина находится не в нашем доме. Он смутился и сказал, что это его Анатолий подбил на этот визит в администрацию, а сам он помнит, как ему показывали документы на дом. Зять извинился и ушел.
   Но не только им купленный дом не давал покоя. Безумно завидовал Павел. Каждый раз, когда он приходил к нам, он не мог отойти от стен, любовно их поглаживая и внимательно осматривая. Наверно, тогда он и возненавидел своего начальника, а моего мужа, но до времени своих истинных чувств не открывал.
   Летом на даче у нас было шумно: приезжал сын с женой и дочкой, приезжала любимая свекровь, иногда приезжал брат мужа с женой и дочкой. Время мы проводили весело и интересно. Внучка Ташенька готовила концертные программы, где она и пела, и танцевала, и читала стихи, а все остальные были благодарными зрителями. Счастливое было время, и мы даже не догадывались, что стоим на пороге испытаний.
   Мой муж загорелся идеей выкопать пруд в низине между дачей и железной дорогой. Дело в том, что дача отстоит от железной дороги метров на семьдесят - восемьдесят. Первое время, когда мы начали в летнее время жить на даче, мне по ночам казалось, что все поезда идут через меня, и я из-за этого плохо спала. В то время движение по железной дороге было интенсивное, особенно по ночам, когда один за другим шли тяжеловозы, и весь дом содрогался и качался как на волнах. Потом начались перемены, экономика начала сворачивать свои масштабы, и поезда стали ходить значительно реже и не такие груженые. А, может быть, я просто привыкла к железнодорожному движению и перестала обращать на него внимание. Но вернемся к пруду.
   В один из выходных дней Андрей, мой муж пригнал экскаватор, и закипела работа. Я хлопотала на кухне, чтобы было чем угостить работников после трудов праведных, как вдруг в кухню буквально влетел бледный Андрей, совершенно обезумевший. У него был остановившийся взгляд, и тряслись испуганно руки и губы.
  -Что случилось? - взволнованно спросила я.
  - Мы порвали правительственную связь - еле выдохнул он.
  - Как порвали? - теперь уже перепугалась я.
  - Гусеницами зацепили. Здесь, оказывается, проходит кабель правительственной связи. Сейчас за мной приедут и арестуют. В лучшем случае, наложат солидный штраф.
  - Подожди паниковать. Ты же не самовольно выбрал место. Тебе указал его Альберт Петрович. Нужно срочно с ним связаться!
  - Его тоже привезут, но он может отказаться. У меня же нет официального разрешения.
  Андрей взволнованно бегал по кухне, не в силах остановиться, успокоиться и немного придти в себя.
   Через полчаса в дом вошли молодой мужчина-связист, Альберт Петрович и Роман Васильевич. Роман Васильевич сразу открестился от затеи с прудом, и у меня упало сердце. Связист стал кричать, что это подсудное дело, стал требовать официальное согласование с железной дорогой и сельской администрацией, и тут вмешался Альберт Петрович. Он назвал связиста по имени, просил его успокоиться и признался, что Андрей копал пруд по его указанию, что это он прислал технику, что пруд нужен для противопожарных целей, что нигде не было указателя о прохождении в выбранном для пруда месте кабеля. Связист признал свое упущение, и дело спустили "на тормозах". Но страху мы с мужем натерпелись нешуточного. Я переживала, что правительство не сможет теперь передать срочное и важное сообщение, но связист меня успокоил, что связь идет пока по запасному кабелю, а он постарается как можно быстрее исправить порыв кабеля. Я пригласила всех к столу, чтобы снять напряжение последнего часа, и все дружно сели за стол, а за столом уже потекла мирная, дружеская беседа. Но в тот момент у меня впервые зародилось по отношению к Роману Васильевичу чувство отстранения - " не наш человек". А вот Альберт Петрович поступил порядочно, по-мужски взяв ответственность на себя. Ведь это была его идея. Его в тот момент я зауважала еще больше, и, наверно, поэтому в будущем много лет покрывала его пьянство и пренебрежение работой. Но это будет потом. А пока он выглядел в моих глазах человеком, достойным всяческого уважения.
  
   9. Жизнь продолжается, порой беспокойная
  
   Альберт Петрович продолжал предаваться своей уже устоявшейся привычке к обеду быть изрядно навеселе, и все наши с Любой попытки бороться с этим злом ни к чему не приводили. Заметив, что Альберт Петрович уже находится в достаточно веселом состоянии, мы старались его спрятать в кабинете, чтобы не ронять его авторитет в глазах посетителей. Чаще всего нам это удавалось, но бывали и "проколы". Однажды к нам приехали из моего города несколько мужчин с просьбой выделить им земельный участок. Альберт Петрович "отдыхал" в своем кабинете, и мы попросили мужчин приехать на другой день с утра, объяснив, что до конца дня Альберт Петрович не появится. И вдруг дверь кабинета распахивается и на пороге появляется со взъерошенными волосами и помятым со сна лицом Альберт Петрович, расплывается в приветственной улыбке и говорит:
  - Ребята, а вот и я!
  Мы с Любой не знали, куда деваться от стыда, а мужчины, понимающе улыбнувшись, прошли в кабинет Альберта Петровича. Мы вошли следом и, извинившись за вторжение, сказали:
  - Вы видите, что Альберт Петрович не может сегодня решить ваш вопрос. Мы будем вам очень благодарны, если вы поможете нам отвезти его домой. Вам все равно ехать через районный центр, и по пути будет, наверное, не трудно его завезти.
  Рабочий день подходил к концу, и Люба предложила мне сопроводить Альберта Петровича и, поскольку мужчины едут в мой город, на машине вместе с ними доехать до своего дома. Мужчины согласно закивали головами, и мы отправились. В машине Альберт Петрович уснул и, когда подъехали к его дому, я никак не могла его разбудить. За дело взялся один из мужчин. Он стал натирать уши Альберту Петровичу и тот, приходя в себя и открывая глаза, расслабленно произнес:
  - Галина Юрьевна, больно же!
  - Вставайте, Альберт Петрович, и выходите - приехали! - строгим голосом возвестила я. Альберт Петрович нехотя стал вылезать из машины, а потом вдруг заупрямился:
  - Я не хочу домой! Поехали обратно в администрацию.
  - Нет, мы не поедем в администрацию. Товарищи спешат по делам. Скажите им спасибо и до свиданья! - еще более строго и непреклонно произнесла я. Он вылез из машины и пытался расцеловаться с водителем. Его качало из стороны в сторону так, что была опасность попасть под колеса автомобиля. Пришлось одному из мужчин вылезти и сопроводить его до подъезда.
   Как мы ни старались скрывать пьянство Альберта Петровича от районного начальства, слухи об этом туда все же просочились. Постарался Громобоев, который сам нередко приезжал к Альберту Петровичу на "рюмку" чая, как он выражался, а точнее - опохмелиться. И вот однажды, когда Альберт Петрович по обыкновению готовился отдохнуть в своем кабинете, послышался скрип тормозов, и к администрации подъехал районный УАЗик. Люба едва успела поспешно засунуть Альберта Петровича в шкаф в комнате паспортистки Вари, как в администрацию вошел заместитель главы районной администрации Соловьев Петр Иванович.
  - Где Альберт Петрович? - спросил он.
  - Его нет. Он уехал на поселок Валуйкин с дачниками.
  - Что же, он без пальто уехал? Вы уж, девчонки, врите натуральнее. Ведь зима на дворе.
  - Мы не врем, - обиженно произнесли мы. - За ним приехали на машине и увезли. Можете сами съездить на поселок.
  - Ну, ладно. На этот раз поверю. Пусть позвонит мне, как приедет с поселка.
  И он, круто повернувшись, вышел. Альберт Петрович вышел из своего укрытия и покаянно произнес:
  - Спасибо вам, выручили. Я уж сегодня больше пить не буду.
  - Вы не забудьте ему позвонить, как немного отойдете от хмеля.
   Ссылка на поселок была беспроигрышным вариантом. Поселок располагался хаотично в лесу, был большим по площади и не имел четкой планировки. Заплутать там можно было в два счета. Никто из районного начальства никогда не рисковал туда ездить самостоятельно. Но не всегда все проходило так гладко. Однажды зазвонил телефон, звонил глава района Лукин Михаил Дмитриевич. Трубку взял Альберт Петрович, и Михаил Дмитриевич определил по голосу, что он изрядно нагрузился. Через короткое время Михаил Дмитриевич приехал в администрацию и прошел в кабинет Альберта Петровича. Тот сидел за столом, положив голову на руки, лежавшие на столе, и дремал. Михаил Дмитриевич решительно подошел к нему, растолкал и миролюбивым тоном сказал:
  - Собирайся, я тебя отвезу домой! Я понимаю, что бывают ситуации, когда необходимо выпить с посетителями, но в таких случаях не нужно светиться на рабочем месте, чтобы не давать пищи злым языкам. Я тебя жду в машине, - и вышел.
   Альберт Петрович, не торопясь, подошел к шкафу, стоявшему в его кабинете, достал бутылку водки, стакан, налил его до краев и залпом выпил. Мы с Любой с ужасом смотрели на него. Люба воскликнула:
  - Альберт Петрович, вы с ума сошли! Что вы делаете? Вас же Лукин ждет!
  - Ну и что? - нимало не смущаясь, откликнулся Альберт Петрович. - Подождет!
  - Так от вас разит, как от бочки с вином! - продолжила я.
  - Подумаешь! Каплей больше, каплей меньше - запах один! - с юмором заключил он и вышел.
  А мы остались стоять в тревоге за него. Вдруг он уснет в дороге, как это было в случае со мной? С пьянством Альберта Петровича нужно было что-то решать, а что решать, если человек не хочет сам покончить с порочной привычкой? И все же мы решили предложить ему снова лечь в больницу.
   После этого случая Михаил Дмитриевич частенько стал присылать своих работников с проверкой, но судьба берегла Альберта Петровича, и мы с Любой были на страже. Альберт Петрович частенько, когда ему нужно было ехать в район, посылал меня вместо себя, и постепенно я перезнакомилась со всеми руководителями района. Я понимала, что я для них - человек из другого мира. Они все друг друга знали на протяжении всей своей жизни. Но так получилось, что с большинством из них у меня сложились очень добрые и даже дружеские отношения. Меня ценили за добросовестное отношение к работе, открытость и доброжелательность. Я никогда не отказывала в помощи тем, кто обращался ко мне. Используя свое знакомство с дачниками, я устраивала врачебные консультации тем, кто в них нуждался, и даже лечение, помогала в решении других вопросов и постепенно стала для всех желанным участником всех мероприятий. Меня охотно приглашали вместо Альберта Петровича на семинары, совещания, зная, что я буду активно участвовать в обсуждении важных проблем и даже предлагать пути их решения. Вот только Лукин Михаил Дмитриевич относился ко мне настороженно. Порой он устраивал мне вместо Альберта Петровича разнос, хорошо зная, что ко мне этот разнос не имеет никакого отношения. Обычно это происходило, когда Альберт Петрович присылал меня на оперативку вместо себя. Лукин знал, что я приехала не по своей воле. Тем не менее, он кричал:
  -Чем вы там все занимаетесь? Пьянствуете целыми днями, а дела стоят!
  Я молча смотрела на него удивленным взглядом, и он постепенно остывал и произносил уже извиняющимся тоном:
  - Впрочем, это к вам не относится, а к Альберту. Что, опять пьет? - и впивался в меня пронзительным взглядом. Я выдерживала его взгляд спокойно и отвечала:
  - Вовсе нет, с чего вы так решили? Просто у него на это время назначена важная встреча с руководителями одного из предприятий. Они могут приехать только в это время, а нужно решать вопрос с ремонтом школы. Они обещали помочь и материалами, и рабочей силой.
  - Отговорки у вас всегда наготове, и всегда на время проведения оперативки у Альберта - ответственная встреча. Когда-нибудь я вас всех выведу на чистую воду.
  На этом его гнев иссякал, и оперативка шла своим чередом.
   Случались и казусы. К Альберту Петровичу на прием пришла сильно пьющая женщина Ромашкина, мать троих несовершеннолетних детей, просить материальную помощь. Альберт Петрович сидел в своем кабинете уже под изрядным "градусом" и потому был необычайно щедр на посулы:
  - Без проблем! - радостным голосом возвестил он. - Приходи завтра в это же время. Добро?
  - Приду, - не менее радостно ответила Ромашкина.
  Придя к Альберту Петровичу на другой день, она застала его в том же благодушном настроении, и он так же, как и в предыдущий раз, воскликнул:
  - Без проблем! Приходи завтра, добро?
  - Добро, - уже менее радостно сказала Ромашкина и нехотя вышла из кабинета. - Что это он второй день гуляет? - спросила она в соседнем кабинете у Вари Синичкиной.
  - А тебе что за дело? Ты, по-моему, тоже гуляешь и далеко не второй день, а вторую неделю. Сказано тебе - приходи завтра, вот завтра и приходи.
  Недовольная Ромашкина ушла. На третий день она пришла пораньше и застала Альберта Петровича спящим в машине после изрядного "принятия на грудь". Она подошла к машине, растолкала Альберта Петровича и требовательным голосом попросила материальную помощь. Альберт Петрович открыл глаза, удивленно воззрился на Ромашкину и, громко икнув, сказал:
  - Какая материальная помощь? Нет никакой материальной помощи! Иди в колхоз работать. Повадилась попрошайничать каждый день!
  И тут Ромашкина взорвалась:
  - Ах, ты пьянь несчастная! Ты же мне обещал! Я третий день к тебе за два километра хожу.
  - Тебе полезно прогуляться - миролюбиво заметил Альберт Петрович. - Так хмель лучше выветривается.
  Ромашкина покрыла его замысловатым матом и отправилась восвояси ни с чем, на чем свет стоит ругая Альберта Петровича. А он спокойно закрыл глаза и продолжил смотреть свои пьяные сны. Досмотреть их ему не дала Любовь Борисовна. Она подошла к машине и вытащила его из кабины:
  - Не позорься, Муравьев! Иди в администрацию в свой кабинет и там немного приди в себя.
   А однажды к нему на прием пришел один местный пьяница с початой бутылкой водки. Они мирно расположились за столом заседаний, выпивая и обсуждая при этом мировые проблемы. Когда бутылка была освобождена от содержимого, а мировые проблемы разрешены, пьяница стал прощаться. Альберт Петрович сунул ему в карман пятьдесят рублей со словами:
  - Это тебе на пиво.
  - Спасибо, Петрович! Пока! - и, приветственно помахав рукой Петровичу, довольный пьяница ушел.
   Местное население любило Альберта Петровича за его простоту и доступность, за возможность при случае распить совместно бутылочку и поговорить о наболевшем. Но нам с Любой приходилось нелегко. Из-за доброго отношения к Альберту Петровичу мы покрывали его пьянство в течение многих лет. Помню, как во время очередных выборов главы сельской администрации один из недоброжелателей Альберта Петровича и претендентов на этот пост на предвыборной встрече обвинил его в пьянстве. Разговаривая после встречи с людьми, я задала им вопрос:
  - А кто из претендентов на пост главы не пьет? К кому вы идете со всеми своими проблемами? Сделал ли Альберт Петрович кому-нибудь что-либо плохое? Если на его место придет другой человек, он может поменять команду и взять на наши места совсем других людей.
   И, если сменить Альберта Петровича кое-кто из сельчан был не против, то менять нас с Любой они никак не хотели. Они знали, что мы их проблемы воспринимаем, как свои собственные, и всегда добиваемся их решения. Альберта Петровича выбрали в очередной раз. Примечательно, что в день выборов Альберт Петрович начал "нагружаться" с самого утра и к моменту подсчета голосов был уже мертвецки пьян и спал в соседней комнате. Люба растолкала его со словами:
  - Муравьев, вставай, тебя выбрали!
  - Добро, наливай! - моментально откликнулся он.
  После выборов он несколько дней жил в здании администрации. Наконец, Люба не выдержала:
  - Муравьев, ты хотя бы позвонил домой, сообщил, что ты жив и здоров и что тебя выбрали.
  - А зачем? Из газеты узнают.
  Чувство юмора ему никогда не изменяло.
   Однажды в конце рабочего дня он вызвал Любу к себе в кабинет и сказал заплетающимся языком:
  - Завтра меня не будет. Я уезжаю на электричке в шесть семьдесят во Владимир.
  - На какой, какой электричке? - в изумлении воскликнула Люба и громко расхохоталась.
  - В шесть семьдесят, - невозмутимо подтвердил Альберт Петрович. Тут уж мы все стали смеяться, а он переводил недоумевающий взгляд с одного на другого, не понимая причины нашего веселья. И так-таки уехал утром на электричке в "шесть семьдесят"!
  
   10. Передача на баланс железнодорожной школы
  
   В соответствии с Указом Ельцина Б.Н. железная дорога должна была передать на баланс администрации среднюю школу, состоявшую из двух зданий: кирпичного двухэтажного и деревянного одноэтажного. Откровенно говоря, школа была в ужасном состоянии. Зданиям школы было больше сотни лет, и последние двадцать с лишним лет в них не проводилось фактически никаких работ по их ремонту и благоустройству. Отопление в деревянном здании школы было печное, а в кирпичном - от котельной, размещавшейся на первом этаже. Топили котельную углем, а печи - дровами. Особенно удручали туалеты, размещавшиеся на первом этаже и представлявшие собой допотопные сооружения с "прадедовскими толчками" и непереносимым запахом, который буквально сбивал с ног при входе в школу. В соответствии с тем же Указом железная дорога должна была провести капитальный ремонт обеих зданий и только после этого передать их на наш баланс. Делать этого руководству железной дороги не хотелось, и началась торговля. Мы настаивали, чтобы администрация железной дороги перекрыла крышу, которая во многих местах протекала, сделала отопление в деревянной школе от существующей котельной, чтобы исключить опасность возгорания деревянного здания, реконструировала туалеты, сделала декоративный ремонт. Администрация железной дороги предлагала нам самим провести все эти работы, обещая взамен дать необходимые материалы. Видимо, кто-то из местных жителей, работавших на железной дороге, подсказал, что Альберт Петрович - пьющий человек и что с ним можно договориться. И, если в первое время Альберт Петрович брал меня с собой на все переговоры по передаче школы, где я отстаивала интересы администрации, то потом перестал это делать, объясняя, что стоят дела в администрации и что незачем одно и то же дело делать вдвоем. В итоге он подписал акт приема- передачи школы, согласно которому школа передавалась в существующем виде, а железная дорога должна была поставить минимум каких-то материалов. Мы с Любой и Галиной Ивановной так и ахнули, когда прочитали акт. На наши возмущенные возгласы Альберт Петрович отреагировал фразой:
  - Нужно было подписывать акт в таком виде. Иначе мы остались бы без школы. Вы этого хотели? - и вышел, пряча от нас глаза. Так мы получили школу, в которую нужно было вкладывать и вкладывать средства, которых у нас не было.
  - Что будем делать? - спросила Люба.
  - Что делать, что делать? Идти с протянутой рукой к дачникам, - ответила я. - Но сначала нужно определить, что нам нужно и в каком количестве.
   И мы стали с Любой по субботам и воскресеньям ездить по деревням и вести разъяснительную работу, призывая помочь сельской администрации, кто чем может: стройматериалами, денежными средствами, рабочей силой. Я хочу отдать должное нашему дачному населению. Они хорошо понимали, что сельской администрации собственными силами не справиться с таким объемом работ. Каждый год они помогали нам всем, чем могли. Школа постепенно приобретала цивилизованный вид. И все это происходило в ту пору, когда месяцами не выплачивалась зарплата работникам бюджетных учреждений, когда районное руководство не могло нам оказать какую-либо действенную помощь. У сельской администрации новое законодательство отобрало достаточно приличный источник наполнения местного бюджета, передав наиболее доходные нотариальные дела в частные руки. За счет оформления договоров дарения, купли-продажи в бюджет сельской администрации поступали солидные денежные средства. Забрали в вышестоящие бюджеты и наиболее крупный земельный налог от железной дороги, проходящей по территории сельского округа, и от колхоза и других предприятий, находящихся на землях округа. А нам оставили сельхозналог от приусадебных земельных участков, который в сельской местности составляет буквально копейки. Власть без денег - это не власть. Люди, привыкшие в советское время, что общественные работы такие, как поддержание в надлежащем виде бюджетных учреждений, водоснабжение, благоустройство дорог, освещение в населенных пунктах и тому подобное, оплачиваются из государственного кармана, не могли смириться с тем, что этот карман опустел, кричали и возмущались, а порой писали жалобы в различные инстанции. Понимание того, что жизнь круто изменилась и возврата к старому не будет, пришло к местному населению позднее, когда они увидели наше стремление улучшить условия жизни, несмотря, а точнее, вопреки тому, что происходит в стране. А до этого нам с Любой пришлось выдержать не одну баталию на сходах граждан.
  - Что вы за власть? - кричали нам возмущенные пенсионеры и даже состоятельные дачники на первых порах.
  - Мы нищая власть, - честно отвечали мы. - Единственное, что мы можем в настоящее время, - это организовать вас на выполнение необходимых работ. Только общими усилиями мы можем выжить в это непростое время. Мы хорошо понимаем ваше возмущение, но ваши дети и ваши внуки имеют право учиться в нормальных условиях. Мы же не для себя просим. Во все времена Россия объединялась в тяжелые времена. Чем сельские дети хуже городских, почему они должны учиться в обшарпанной школе? Да, не оскудеет рука дающего - учит нас Евангелие. Поверьте, что вас бизнес станет успешнее, если вы поможете нуждающимся, - увещевали мы.
  И сначала нехотя, а потом, увидев, что школа приобретает все более благопристойный вид, люди стали помогать нам. С помощью дачников в первые годы перекрыли частично крышу, сделали декоративный ремонт классов, заменили кое-где продравшийся линолеум, поставили из отслуживших металлических труб забор, огородив территорию школы.
  Позднее отремонтировали столовую, актовый зал. Каждый год школа требовала новых усилий по ее поддержанию: вышла из строя котельная, нужно было менять котлы, прогорела дымовая труба, и верхняя царга наклонилась, угрожая свалиться кому-нибудь на голову. И опять спасибо дачникам! Один из руководителей крупного предприятия привез новую дымовую трубу, привез бесплатно, понимая, что сельская администрация никогда не будет в состоянии купить ее. Другой дачник пригнал необходимую технику и специалистов для демонтажа старой трубы и монтажа новой и тоже почти бесплатно. Усилиями дачного населения и с минимальной помощью района реконструировали котельную и сделали водяное отопление в деревянном здании школы. Все работы перечислить невозможно. Я с гордостью вспоминаю тот период своей жизни. Все это происходило при моем непосредственном участии и нередко по моей непосредственной инициативе. Мне повезло, что со мной рядом трудилась Любовь Борисовна, человек неравнодушный и бескорыстный. Без ее активной поддержки и помощи мне одной вряд ли удалось столько сделать. У нас с ней были даже распределены роли: я официальным голосом подробно объясняю, какая и в чем нам нужна помощь, а Люба более раскрепощенно и доступно на бытовом уровне просит помочь. И это почти всегда действовало безотказно. Люба - удивительный человек. Она с разными людьми говорит по-разному, может ввернуть и крепкое словцо, что, как я заметила, порой сближает людей быстро и эффективно.
   В городских школах везде шли уроки информатики в компьютерных классах, и мне хотелось, чтобы в деревенской школе дети тоже приобщались к передовым технологиям. Я высказала идею о проведении благотворительной акции. Название акции придумала моя внучка Ташенька: "Добро в каждый дом". Готовили акцию серьезно: привлекли руководителей бюджетных учреждений, разослали приглашения потенциальным спонсорам, пригласили на акцию руководство района, собирали пожертвования по подписным листам. Договорились с некоторыми из спонсоров, что подарят школе компьютеры. Акция прошла очень успешно. Не обошлось и без казусов. Один из спонсоров, выступая, сказал:
  - Мы прослышали, что из-за отсутствия в школе компьютеров, ее хотят закрыть. Мы этого допустить не можем и поэтому дарим школе три компьютера.
  Во время его выступления глаза у главы района Лукина Михаила Дмитриевича округлились, брови поползли вверх, и он нам с Любой тайком погрозил кулаком, но по всему было видно, что нашей затеей он остался доволен. Да и было от чего. Кроме компьютеров нам в школу подарили пианино, фотолабораторию, телевизор с видеоплейером, много книг. Перепало и детскому садику, и клубам, и библиотекам. Нам подарили много стройматериалов (кирпич, половые доски, цемент и др.). Кроме того, мы собрали денежных средств более ста тысяч рублей. Администрацию буквально завалили вполне приличной одеждой и обувью для малообеспеченных семей, игрушками для детей и книгами. Своих спонсоров и зрителей мы порадовали отличным концертом, в котором участвовали все - от мала до велика. Вот когда Лукин Михаил Дмитриевич оценил наши с Любой усилия и признал нас достойными уважения. После этой акции я и для него перестала быть чужой.
   Много усилий пришлось приложить для налаживания учебного процесса. Возглавлял школу, к сожалению, тоже сильно пьющий человек. Учителя жаловались на него, сообщали, что он пьет вместе с кочегарами. Долгие душеспасительные беседы успеха не приносили. Его достоинством было то, что котельная при нем работала бесперебойно, он разбирался в конструкции котлов, насосов и мог при необходимости сам устранить незначительные неполадки. Но время шло и терпеть его пьянство стало невмоготу, тем более, что подобралась вроде бы неплохая кандидатура на его место. Новый директор рьяно взялся за дело и на первых порах дела в школе пошли неплохо. Но потом наступили времена, когда бюджетникам сначала стали задерживать зарплату, а потом и вовсе перестали платить в течение нескольких месяцев. Учителя стали возмущаться, бунтовать, и директор не мог справиться с их эмоциями. Он оказался человеком сверхэмоциональным, что недопустимо для руководителя, и в коллективе создалась очень нездоровая обстановка. Нам с Любой приходилось много раз выходить в школу и гасить конфликты, но они возникали снова и снова. Однажды педагоги, бросив своих учеников, всем коллективом пришли в администрацию с требованием погасить долги по зарплате. Мы объяснили им, что находимся в таком же положении и тоже не получаем зарплату, что устраивать забастовку не в их интересах. В районе началось повальное сокращение бюджетных учреждений: закрывались по причине нерентабельности клубы, библиотеки, детские сады, малокомплектные школы. Нам удавалось отстаивать свои бюджетные учреждения с большим трудом. В соседнем населенном пункте была средняя школа, позволявшая принять наших учеников, и районная власть ждала только удобного момента, чтобы закрыть нашу школу. Мы этого допустить не могли, и поэтому убедили учителей потерпеть еще. Ведь должен же, в конце концов, установиться в стране нормальный порядок. Учителя согласились с нами, и забастовку удалось предотвратить.
   Самой большой головной болью было отопление школы. К счастью, районный топливный склад располагался на нашей территории и у нас с Любой были хорошие отношения с руководителем склада. Но не мог он отпускать постоянно топливо в долг. Приходилось уговаривать его подождать с оплатой, но детишек в школе не морозить. Я по сей день с благодарностью вспоминаю этого руководителя - Круглова Дмитрия Александровича. Всегда он с пониманием относился к нашим нуждам, и ни разу мы не допустили отключения отопления в школе.
  
   11. Дела детсадовские
  
   Детский сад, принадлежавший ранее колхозу, располагался в деревне Юрково недалеко от здания правления колхоза. Колхоз передал нам его в плачевном состоянии, и пришлось приложить немало усилий, чтобы привести его в надлежащий вид. Молодая заведующая детским садом была в декретном отпуске, а подходящей замены все не находилось. Как-то в сельскую администрацию пришла женщина среднего возраста, беженка из Таджикистана. Она представила документы об образовании, трудовую книжку, из которой следовало, что она много лет заведовала детским садом. Лучшей кандидатуры и желать было нельзя, поскольку характеристика с прежнего места ее работы была просто отличная. Единственным препятствием для ее оформления на работу было отсутствие жилья и, соответственно, прописки. Я позвонила заведующей РОНО, и та пригласила беженку приехать на собеседование. Было решено выделить комнату новой заведующей непосредственно в детском садике, тем более что возможность такая имелась. Сельская администрация выделила обои, краску белую и половую, оплатила из внебюджетного фонда ремонт комнаты, и новая заведующая приступила к работе. Казалось, можно было ни о чем не тревожиться. Но оказалось, что радовались мы рано. Заведующая оказалась неряхой и в короткое время развела страшную антисанитарию. Работники санэпиднадзора завалили сельскую администрацию предписаниями с требованием навести немедленно порядок в детском саде. Все разговоры с новой заведующей не имели ни малейшего успеха. Кроме того, стало ясно, что заведующая не имеет ни малейшего представления о своей работе, не может найти контакта ни с воспитателями, ни с родителями. Почти каждый день мы разбирали конфликтные ситуации. Из РОНО тоже шли жалобы на несвоевременное представление отчетов, планов и их полнейшую безграмотность. Мы послали запрос по прежнему месту работы заведующей и оказалось, что и характеристика, и документы об образовании поддельные. Когда мы показали заведующей присланный на запрос ответ, она быстро оформила расчет и выехала в неизвестном направлении. Мы вздохнули с облегчением, но ненадолго. Нужно было снова решать кадровый вопрос. К счастью, прежняя заведующая решила досрочно выйти из декретного отпуска. Нам снова пришлось проводить в детском садике ремонтные работы при полном безденежье. И опять мы с Любой пошли "с протянутой рукой" по дачникам. И снова наши дачники пришли нам на выручку. В детском садике перекрыли крышу, перестелили полы, отремонтировали канализацию, водопровод, сделали прекрасный актовый зал, игровые комнаты. И все это практически безо всякой помощи из района. Детский сад стал одним из лучших в районе. Его приводили в пример на различных совещаниях. Приехал даже корреспондент областного радио, чтобы распространить наш опыт работы с дачным населением в других регионах.
   Об этой встрече стоит рассказать особо. Вместе с корреспондентом приехал заместитель Лукина Круглов Дмитрий Александрович. Раньше он заведовал топливным складом, располагавшимся на территории нашей административной единицы, и у нас были давние дружеские отношения. Именно он поставлял в наши бюджетные учреждения уголь, именно его мы порой слезно просили отпустить топливо в долг, обещая при первой возможности погасить задолженность, и он всегда шел нам навстречу. А мы старались не подводить его по оплате. Это был высокий, плотно сбитый мужчина, словно вырубленный топором. Черты лица его были грубоваты, но не без приятности. У него был открытый и веселый нрав, он любил добрую шутку и юмор.
   Он по телефону предупредил нас о своем приезде с корреспондентом, и мы постарались не ударить в грязь лицом. Корреспондент, ознакомившись с садиком, пришел в необычайный восторг;
  - Да, таким садиком не каждый город может похвастаться. Даже не верится, что такое возможно в селе.
  Он подробно расспрашивал, как нам удалось сотворить такое "чудо" (его выражение). Мы скромно делились своими успехами. Разговор постепенно перешел на жизнь сельской администрации. Корреспондента интересовало все: и как мы при существующем безденежье решаем социальные вопросы, и как идет земельная реформа, и как обстоят дела с торговым обслуживанием отдаленных деревень, и как работают наши медики, учреждения культуры, и все в этом роде. Мы не таили секретов. Рассказывали, что большинство вопросов решаем на сельских сходах, что много усилий пришлось предпринять, чтобы дачники повернулись лицом к нуждам села, что люди сами стали активно участвовать в благоустройстве своей жизни, не ожидая помощи из центра. Говорили, что самое большое достояние - это люди. Конечно, люди на селе разные. Важно суметь их организовать, убедить в необходимости самим активно участвовать в жизни села. Разговор вели за чаем, и поэтому беседа получилась живой и непринужденной. Напоследок корреспондент спросил:
  - А таланты у вас на селе есть?
  Люба тут же среагировала:
  - А как же! Да, знаете ли, что даже за этим столом собрались сплошь талантливые люди. Дмитрий Александрович и Галина Юрьевна хорошо поют. Галина Юрьевна у нас даже стихи пишет.
  - А могли бы что-нибудь спеть сейчас?
  - А что, и споем, - незамедлительно откликнулся Дмитрий Александрович. И мы запели популярную в то время народную песню " Ой, то не вечер, то не вечер..". У Дмитрия Александровича был очень приятный баритон, у меня - лирическое сопрано. К нам присоединилась заведующая детским садиком, и получилось неплохое трио. На удивление мы спели очень слаженно и хорошо. Корреспондент был очарован.
  - Не почитаете ли свои стихи? - спросил он меня.
  Я прочитала свое лирическое стихотворение о деревне, и его он тоже записал на свой диктофон. Уезжал корреспондент слегка ошалевшим от обилия впечатлений. Он сделал целый цикл передач о жизни нашей сельской администрации.
   Жизнь в детском садике после визита корреспондента пошла своим обычным чередом. Летом проводили выпускников детского сада в школу, и детей в детском учреждении осталось мало. В деревне Юрково не было пополнения детей, а из других деревень детей было водить далеко, и садик постепенно стал явно убыточным. В районе в это время искали пути сокращения бюджетных расходов, и наш садик было решено закрыть. Мы с Любой понимали, что не будет на территории администрации детского садика, следующим шагом будет закрытие школы, и мы стали ломать голову, как сохранить детский сад, пусть даже не в деревне Юрково. Пригласили директора школы и, посовещавшись, решили разместить школу в одном здании, отдав второе деревянное здание под детский сад. Решить решили, а вот как это сделать? Когда мы вышли с этим предложением к районному руководству, Лукин Михаил Дмитриевич сказал:
  - Пока я жив, детского сада на этой территории не будет.
  Мы с Любой не могли согласиться с таким решением. Местные жители давно мечтали иметь детский сад в центральной деревне администрации, где было много молодых семей, много детей дошкольного возраста. Решили провести сход жителей деревни, на котором было принято решение о строительстве детского сада на базе деревянного здания школы. Вспоминая сейчас весь пройденный нами путь, я удивляюсь нашей смелости и оптимизму. За дело взялись рьяно. От прежней школы остались только стены. Дачники сделали перепланировку здания, построили канализацию, подвели водопровод, реконструировали систему отопления. Мы с Любой мотались в поисках необходимых материалов, везли стройматериалы машинами, даже зеркала привезли в актовый зал и сделали одну стену облицованной зеркалами, как в настоящем танцзале. Слух о том, что мы подпольно строим детский сад, дошел все же до районного руководства. Лукин Михаил Дмитриевич не поехал сам, а прислал своего заместителя посмотреть, что же мы натворили. К этому времени заканчивались отделочные работы, и помещение детского сада выглядело прилично. Заместитель внимательно осмотрел все помещения и увиденным остался доволен:
  - Девчонки, да вам за такие дела при жизни нужно памятник ставить! А дети-то будут или как в Юрково садик будет пустовать?
  - Да что вы! Уже сейчас больше тридцати заявлений подано. И еще будут желающие,- откликнулась Люба.
  - Молодцы, какие вы все же молодцы! Я все в лучшем виде представлю Михаилу Дмитриевичу. Думаю, что он будет доволен. Тем более, что бюджет вы не напрягали. Неужели спонсоры так расщедрились? И где вы их только находите?
   Если бы он знал, чего нам стоило это строительство! Как мы все выходные объезжали наших доблестных дачников, уговаривая и упрашивая помочь нам. Как один из дачников в течение сорока минут читал нам мораль по поводу нашего нищенства, а потом расщедрился так, как мы и не ожидали. Выделил целый КАМАЗ кирпича, облицовочной плитки, краски, необходимой сантехники, за что мы ему были бесконечно благодарны. Садик мы с Любой вынесли, как говорится, "на своих плечах". Хорошо потрудились и работники детского сада: воспитатели и нянечки выполняли всю самую неблагодарную работу по вывозу строительного мусора, благоустройству помещений после завершения реконструкции. Садик получился лучше, чем был в Юрково. Там "шабашники" делали все тяп-ляп, а здесь каждый уголок был любовно обустроен с соблюдением всех необходимых санитарных, гигиенических и эстетических требований. Особенно хорош был актовый зал с зеркальной стеной, с расписной мебелью, и даже пианино нам подарили для проведения музыкальных занятий.
   На открытие садика прибыло все районное руководство, корреспонденты районной газеты. Все ходили, с удивлением и восхищением рассматривая помещения, вслух выражая свой восторг. Нам с Любой наговорили много хороших слов. Удивила меня заведующая детским садиком. Это была молодая женщина яркой внешности, хорошо осознающая свою привлекательность и, как потом показала жизнь, рассчитывающая воспользоваться этим для продвижения по служебной лестнице. Она произнесла речь, из которой следовало, что строительство садика - ее прямая заслуга, что она не доедала, не досыпала, горела на строительстве. О роли воспитателей и нянечек не было сказано ею ни слова. Конечно, она сделала немало, но ничего не было бы, если бы мы с Любой не привезли необходимые материалы, не оплачивали работу мастеров, не взяли на себя ответственность пойти против воли районного руководства, если бы весь коллектив садика не трудился с полной отдачей. Пришлось мне взять слово и выразить благодарность всем участникам строительства, особо отметив труд воспитателей и нянечек. А потом в новой столовой садика все пили чай, и тогда впервые Лукин Михаил Дмитриевич сказал добрые слова нам с Любой:
  - Хочу особо отметить заслуги этих двух женщин, которые в такое трудное время взвалили на себя столь тяжелую ношу, на которую отважится далеко не всякий мужчина. Они знали, что я против этой затеи, поскольку в районном бюджете денег на эти цели предусмотрено не было. Но они думали о будущем своей территории, и за их неравнодушие я благодарен им вдвойне. Вот такие у нас есть женщины, достойные всякого восхищения и похвал.
   Нам была приятна его похвала, поскольку, что греха таить, мы побаивались его гнева за ослушание. Но все прошло, как нельзя лучше. Садик стал работать, и жители были благодарны нам за него. Заведующая садиком носила ту же фамилию, что и Люба, и многие думали, что они родственники. Она была, что называется, на своем месте: работу свою знала, относилась к ней ответственно, и на первых порах мы не могли на нее нарадоваться. Да, Зайченко Светлана Владимировна приложила немало усилий, чтобы садик не пустовал. Она обходила дворы, уговаривая молодых матерей, что в садике ребенок научится общению со сверстниками, будет активно и всесторонне развиваться, и вскоре от желающих водить ребенка в детский сад не было отбоя. Мы во всем поддерживали молодую заведующую, стараясь выполнить любую ее заявку, и вскоре детский сад стал одним из лучших в районе. Я написала в районную газету большую заметку, в которой расхваливала деловые качества молодого руководителя. Я и не подозревала, что не все люди обладают способностью объективно оценивать себя и свои возможности. Светлана Владимировна незаметно уверовала в свою исключительность, стала высокомерна, что сказалось не лучшим образом на ее отношениях с подчиненными. Они стали жаловаться на ее грубость и капризы. Мы с Любой старались смягчить их разногласия. Мне в Любе очень нравилась такая черта, как неконфликтность. Она всех всегда старалась понять и примирить порой даже непримиримое. Именно неконфликтность помогла, на мой взгляд, Любе снискать любовь коллег по работе и местного населения. Особенно любили Любу бабушки, о чем я расскажу позднее.
  
  
  
   12. Забота о старшем поколении и некоторые вопросы
   местного самоуправления
  
   Ежегодно в администрации формировалась программа "Забота", которая предусматривала оказание социальной, психологической и медицинской помощи одиноким престарелым гражданам, участникам и ветеранам войны и тыла. Поскольку Любовь Борисовна, Люба, как звала ее я, знала практически всех, нуждающихся в нашей заботе, наша программа имела реальную основу и выполнялась неукоснительно.
   Помню на поселке Валуйкин жил дедушка Смоляков вдвоем со своей женой, которая давно и сильно болела. Смоляков, приходя в магазин за продуктами, обязательно заходил в администрацию, принося с собой удушливый запах дуста, который долго после его ухода не выветривался. Мы не могли его включить в программу, поскольку у него был сын, и, следовательно, Смоляков не считался одиноким. Сын был беспутным, пьющим человеком, доставлявшим много беспокойства старикам. Люба предложила съездить к Смоляковым и посмотреть, как они живут. Дом был страшно запущен, чувствовалось отсутствие женской руки. Запах стоял в доме удушающий. И вот в этих условиях находилась больная старушка. Мы с Любой решили добиваться помещения жены Смолякова в районную больницу с тем, чтобы ее обследовали и подлечили. Не буду описывать всех наших хождений по инстанциям. Бюрократия у нас сильна на всех уровнях. Скажу только, что бабушку все же удалось устроить сначала в больницу, а потом на некоторое время в пансионат для престарелых, где она немного подлечилась. Но тут приключилась беда: пропал без вести беспутный сын. Его тело нашли через несколько месяцев, и его гибель ускорила кончину бабушки. Похоронив сына и жену, Смоляков остался совершенно одиноким. Мы с Любой подыскали ему соцработника, молодую, сердечную женщину, которая согласилась ухаживать за стариком. Это Люба посоветовала этой женщине стать соцработником. Звали ее Надеждой. Надя прежде работала на железной дороге, но потом в связи с ликвидацией и сокращением некоторых служб Надю сократили, и она осталась без работы. Мы подыскали ей еще несколько одиноких старушек, и Надя стала добросовестно заботиться обо всех. А дедушку Смолякова на зиму забрала в свой дом, и он ожил, поправился. Надя ухаживала за ним до самой его смерти, и дедушка был счастлив, что нашел совершенно неожиданно в лице посторонней женщины любящую, заботливую дочь.
   Меня всегда удивляла и приводила порой в восхищение, а порой и возмущала нетребовательность наших стариков. Все они прожили очень трудную, полную всяческих лишений жизнь. За долгие годы трудовой жизни они не накопили богатства, привыкли довольствоваться малым. Пережив ужасы войны, голод, холод, они говорили: " Хлеб есть, войны нет, жить можно. Только бы Бог здоровья дал". Они не роптали на судьбу, и все принимали с философским спокойствием. Даже в страшные девяностые годы политического беспредела, когда им задерживали, а то и вовсе не выплачивали по нескольку месяцев пенсию, они не роптали, не возмущались, а терпеливо ждали, когда же правительство соизволит вспомнить о своих обязательствах перед старшим поколением.
   Каждую весну школьники нашей школы по примеру былых тимуровцев оказывали посильную помощь старикам: помогали проводить уборку в доме, вскапывали огород, проводили другие посильные для них и уже непосильные для стариков работы. Тем самым, дети приучались с детства заботиться о слабых, приучались к уважительному отношению к старшим. И, общаясь с ними за чашкой чая, узнавали прошлое, о котором до того не имели ни малейшего представления.
   В "День пожилого человека" мы собирали старшее поколение в клубах. Мне очень нравилось бывать на этих мероприятиях. Готовились к ним старики заранее и основательно. Приносили в сумках горячую дымящуюся картошечку, различные соленья собственного приготовления и непременную бутылочку самогона. Все эти припасы до поры, до времени на столы не выставлялись, ожидая того момента, когда столы освободятся от "казенных" разносолов. Сельская администрация непременно накрывала столы для пожилых гостей за счет спонсорской помощи. Старики придирчиво оглядывали, насколько расщедрилась администрация, оставались довольными увиденным и дружно рассаживались за столами. Им, привыкшим довольствоваться картошечкой и домашними соленьями, не каждый день перепадало полакомиться хорошей колбаской, сыром, красной рыбкой, шпротами и всеми другими вкусностями, которые им подарили спонсоры от щедрот своих. А еще на столах красовались непременные бутылки с водочкой. Старики выпить любили, но знали меру. Правда, не все. Бывали и такие, которые мгновенно хмелели и готовы были от избытка чувств обнять весь мир.
   Я всегда удивлялась, как слаженно пели наши бабушки и дедушки. Вот, где скрывались таланты! А они, разрумянившиеся от выпитого и волнения, с гордостью мне говорили:
  - Эх, Юрьевна, не слышала ты, как мы в молодые годы пели. Ведь мы работали от зари и до зари. И на работу с песней шли, и с работы, и работали с песней. А ведь песни какие были! И не захочешь - запоешь, не то, что нынешние.
  А уж с каким задором они плясали! И частушечку могли "солененькую" ввернуть, да к месту, да с юмором. Вот где раскрывалась широта русской души!
   А, когда столы начинали пустеть, доставались собственные припасы, которые выставлялись на столы с гордостью. И ревниво следили, кто что принес, не пришел ли кто "на дуринку". Таких не любили и знали их на перечет. Была одна старушка, которая любила под шумок спрятать в свою сумку лишнюю бутылочку водки, колбаску или сладенький рулет. За ней обычно зорко наблюдали, но она все равно умудрялась что-нибудь прихватить и тихонько исчезнуть ненадолго, а потом снова объявиться, но уже с пустой сумкой. Бабушки начинали тихонько между собой возмущаться, но вслух свои претензии не высказывали, чтобы не портить праздника.
   Мы с Любой принимали самое активное участие в веселье, и бабушки нас любили, а мы платили им ответной любовью. Особенно была близка им Люба. Она знала каждую бабушку, знала историю ее жизни, всех ее многочисленных родственников, всеми ими интересовалась. Меня всегда восхищал неподдельный Любин интерес к людям. Она часами могла разговаривать со стариками, и это было искренне и заинтересованно. Люди это чувствовали и тянулись к Любе. Проработав с ней много лет, я поняла и простила всем ту неприязнь, с которой меня встретили на новом месте работы, когда я пришла в администрацию на Любино место. Я на их месте поступила бы точно так же. Люба была человеком с душой, распахнутой навстречу людям. Я у нее очень многому научилась и благодарна судьбе за то, что она меня свела с ней.
   Бабушки часто обращались к нам за помощью и советом. Помню такой случай. Пришла как-то в администрацию одна старушка. Ей было в ту пору под восемьдесят. В это время как раз правительство объявило об очередной прибавке к пенсии, причем не малой. А работающим пенсионерам в то время решили пенсию не платить, считая, видимо, что им и зарплаты хватит. Многие пенсионеры, подрабатывавшие на непрестижных работах дворниками, сторожами, нянечками и подобных, уволились, и тем самым создался дефицит непрестижных рабочих мест. Но это так, к слову. И вот старушка мне говорит:
  - Галина Юрьевна, что-то я не пойму. Всем прибавляют пенсию, а мне не только ни рубля не добавили, а вообще перестали платить пенсию. Ты уж разузнай, чем это я провинилась.
  Я пообещала все выяснить и на другой день зашла в райсобес за разъяснениями. В то время еще не разделили собес на две службы, и пенсионными делами занимался собес. Сотрудница собеса достала личное дело старушки и разъясняет мне, что она у них числится работающей, так как не представила трудовую книжку с отметкой об увольнении. Прихожу к бабушке домой и прошу дать мне трудовую книжку, чтобы показать ее в собесе, а та мне говорит:
   - И, милая, да я уж лет десять, как потеряла ее. Где уж мне работать, если я и хожу-то еле-еле.
  Снова еду в собес и разъясняю ситуацию с трудовой книжкой, а сотрудница мне говорит:
  - Ничем не могу помочь. Порядок, есть порядок. Идите к начальству.
  В общем, ситуацию разрешили следующим образом: составили комиссионный акт об утере трудовой книжке, и старушке пенсию пересчитали, увеличив ее размер более, чем на пятьсот рублей. Бабушка была несказанно рада, а я радовалась не меньше ее, что удалось помочь престарелому человеку.
   Всех случаев нашей помощи старикам не перескажешь. Мы устраивали их в больницу, отправляли в дом престарелых в случае необходимости, навещали их на дому, взывали к нерадивым родственникам, посылали запросы в другие города по месту их прежнего жительства, когда вышел закон о включении в трудовой стаж работу несовершеннолетних в годы войны, оформляли свидетельские показания, подтверждающие стаж такой работы. Всего не перечислишь. Скажу только, что со всеми своими проблемами и бедами старики шли к нам с Любой, и мы старались им помочь, чем могли и даже не могли. Помню, как меня возмутило высказывание нашего доблестного Жириновского, что в сельских администрациях людям делать нечего, что нужно в каждую деревню посадить старосту и дать ему печать, и он со всей работой справится. Не представляет Владимир Вольфович, сколько самых разных вопросов приходилось решать. Не к кому больше идти сельчанину, как к местной власти. В город приедет со своим вопросом, а от него отмахиваются, говорят ему непонятным языком и не утруждают себя повторением сказанного, чтобы старый, да и не совсем старый человек, но не обладающий запасом необходимых знаний, понял, что от него требуется. А сельская, самая низовая власть, ближе всех к нуждам народа, живет теми же проблемами и нуждами и такая же нищая и бесправная.
   К слову сказать, раньше, до введения в действие Закона о нотариате, сельская власть имела существенный источник дохода, осуществляя нотариальные действия. Претензий к качеству таких действий не было, а удобство для населения было самое, что ни на есть, доступное. Не надо ехать в город, высиживать часовые очереди у нотариуса, возвращаться к нему снова и снова из-за какой-то просроченной справки. Все было максимально приближено к населению. И, уж раз я заговорила на эту тему, скажу еще об одном. Меня всегда поражало, что при оценке работы администрации учитывают только местное население. А то обстоятельство, что администрации приходится работать и с дачным населением, не берется во внимание совершенно. А дачного населения, по крайней мере, в нашей администрации, в три раза больше, чем местного. И они тоже активно посещают администрацию со своими проблемами, и мы никому не отказываем в помощи.
   13. Рейды в неблагополучные семьи
  
   О, эти неблагополучные семьи! Никогда прежде я не могла себе представить даже в страшном сне, что люди вполне здоровые и молодые могут так жить. Все семьи были у нас с Любой на учете и периодически мы совершали рейды, прихватив с собой участкового милиционера.
   Одна из таких семей - семья Корневых. Глава семьи - Милован Пантелеевич, бывший участник войны, пенсионер имел пристрастие к " зеленому змию". У него была дочь Лидия, молодая женщина лет тридцати с небольшим, многодетная мать. Она, как выражалась Люба, то "выйдет из леса, то снова зайдет", что означало периодически повторяющееся отбытие ею наказания в местах лишения свободы. Каждый раз, вернувшись на волю, она приносила отцу в подарок очередную внучку или внука. Только старшая дочь Мила была рождена ею на свободе, когда Лидии было шестнадцать лет, и она еще училась в школе. Лидия могла бы считаться даже хорошенькой, если бы ее не портили выбитые передние зубы и беспокойный взгляд вороватых глаз. Дети у нее все были от разных отцов, но симпатичные все до одного. Когда я увидела ее в первый раз, у нее были только старшая Мила и младшая Леночка. Мила училась в восьмом классе, но особого прилежания к учебе у нее не было. Директор школы жаловался на пропуски ею занятий, на невнимательность на уроках, на раннее увлечение мальчиками и дискотеками. Он попросил меня поговорить с Милой. Я согласилась.
   В назначенное время в кабинет довольно робко вошла прехорошенькая девочка и тихо поздоровалась. Мы начали с ней говорить, причем Мила больше отмалчивалась, а говорила, в основном, я:
  - Послушай, девочка. Ты сейчас, как витязь на распутье из сказки, стоишь перед выбором своей судьбы. И как важно не ошибиться с этим выбором. Очень просто избрать легкий путь мотылька, порхающего по жизни без цели и усилий. Но, чтобы добиться чего-то в этой жизни, нужно приложить немало сил. В жизни так много всего интересного, а жизнь так коротка, что человек не успевает узнать и миллионной доли всего. Школа помогает приобрести начальные знания и нужно этим воспользоваться в полной мере. Кем ты хочешь стать в этой жизни? Не может быть, чтобы ты не задумывалась об этом.
  Мила молчала, упорно разглядывая что-то ей одной видимое на полу. Потом подняла свои прекрасные глаза и медленно проговорила:
  - А зачем мне при моей внешности хорошо учиться? Выйду замуж, и пусть муж содержит меня.
  - А ты уверена, что найдешь такого мужа? Нельзя строить свою жизнь в полной зависимости от другого человека. Ты сама должна иметь какую-либо специальность, а для этого нужно учиться.
   В разговор вступил директор школы и начал приводить Миле различные примеры из классики и жизни о загубленных женских судьбах, которые плохо учились и плохо закончили свою жизнь. Мила слушала, но в разговор не вступала. На прощанье она посмотрела на меня, улыбнулась и сказала:
  - Я подумаю, правда, подумаю обо всем. А скоро мамка придет из тюрьмы.
  - Ты скучаешь по маме? - спросила я.
  - Не очень. Просто с ней веселее. А дед бубнит целыми днями - надоело!
  И с этими словами Мила вышла. Директор возмущенно произнес:
  - Вы видите! Думаете, она что-нибудь поняла? Я так не думаю. Увидите - она повторит судьбу матери!
  - Зачем так мрачно на все смотреть? От нас с вами зависит тоже, как сложится судьба этой девочки.
  Какая я тогда была наивная! Мила с трудом закончила девять классов и стала вести свободный образ жизни. Ни она, ни ее мать нигде не работали. Мать из тюрьмы пришла на восьмом месяце беременности и вскоре родила еще одну дочку Катю. Мила младшей сестрой не интересовалась, и все заботы о малышке взяла на себя Леночка, вторая дочь Лидии. Леночка, в отличие от Милы, училась хорошо и была не по годам серьезной. Она была очень красивой девочкой с чертами маленькой мадонны. Я постоянно видела ее с Катей на руках в то время, как мать и Мила предавались пьянству. Им частенько составлял компанию Милован Пантелеевич. Лидия периодически появлялась в администрации с опухшим от пьянки лицом или с синяками. Сожители у нее менялись, долго не задерживаясь. Однажды Лидия пришла в администрацию вместе с Милованом Пантелеевичем, заливаясь горючими слезами. Их горе было таким глубоким и безутешным, что мы с Любой бросились к ним с расспросами:
  - Что случилось?
  Всхлипывая и содрогаясь от безудержных рыданий, Лидия прокричала:
  - Милу убили! Нужно ее хоронить, а деду пенсию принесут только через неделю.
  - Как убили? Успокойся и расскажи толком, как все произошло.
  Но Лидия рыдала, и из ее бессвязных выкриков сквозь рыдания ничего невозможно было понять. Милован Пантелеевич тоже ничего не мог объяснить. Мы с Любой стали звонить в собес, чтобы Корневу выдали досрочно пенсию и, по возможности, оказали еще материальную помощь. Каково же было наше удивление, когда на другой день в администрацию вошла целая и невредимая Мила и, смеясь, сказала:
  - Здорово вас развели мои предки! Им очень хотелось выпить. Вы уж их простите.
  После этого случая Лидия долго не показывалась в администрации, а потом ее и вовсе арестовали и судили за кражу. После очередной отсидки она вернулась с близнецами Гришей и Светочкой, от которых вскоре отказалась. А произошло это так. Малыши сильно мешали Лидии вести свободный образ жизни. И однажды она их бросила на произвол судьбы и на неделю загуляла на стороне. В администрацию обратился дед с просьбой о помощи. Мы забрали детей и передали их в районный приют. Забирать их оттуда Лидия не пожелала, написав официальный отказ. Позднее детей передали в детский дом, откуда их усыновили в разные семьи. Лидия о них не вспоминала, словно у нее их никогда и не было.
   Мила вместе с матерью вела беспорядочный образ жизни. Мы очень тревожились за судьбу Лены и Кати. Катю пытались на время поместить в приют, но Лена была против, да и дед обещал присматривать за обеими младшими внучками. Обещать-то обещал, а выполнять зачастую обещание не мог по причине своего пьянства. Мы с Любой эту семью постоянно держали на контроле. Лене исполнилось шестнадцать лет, и она сошлась с молодым прапорщиком, узбеком по национальности, и уехала жить к нему в военный городок, забрав с собой Катю. Мы с Любой поехали туда посмотреть, как живут Лена с Катей, и с желанием забрать Катю в приют. Поступок Лены нас первоначально ошеломил, но, когда мы приехали и посмотрели, как обустроились девочки, мы даже успокоились. Это было много лучше, чем, если бы они оставались жить с вечно пьяными дедом и матерью. В квартире было чисто, у Кати была отдельная комната, а девочки выглядели довольными и веселыми. Рановато, конечно, Лена начала семейную жизнь, но в то же время она тем самым вырывалась из порочного семейного круга. Катю мы забирать не стали, но обещали Лене, что навещать ее будем часто.
   А вскоре произошли два трагических события. Лидия и Милован Пантелеевич по пьяному делу обгорели в собственном доме и насмерть отравились угарным газом. Милован Пантелеевич заснул с зажженной цигаркой, от которой загорелся матрац. Соседи заметили дым, вызвали пожарных. Дом удалось отстоять, а вот спасти Лидию и ее отца не удалось. Только похоронили мать и деда Лены, как ее сожитель попал в страшную автокатастрофу. Лена была в это время беременна. Сожитель остался жив, но получил инвалидность, и его из армии комиссовали. Они все вместе вернулись в родительский дом Лены. Лена родила здорового мальчика, ухаживать за которым ей стала помогать Катя. Надо отдать должное Лене: она не бросила ивалида-сожителя, растила сынишку и заботилась о младшей сестре. Катя пошла в школу, училась хорошо. Через несколько лет Лена родила еще одного сына. Недавно, приехав в администрацию, я встретила Лену с симпатичными черноглазыми мальчиками и Катю, которая превратилась в очаровательную девушку. Они сказали, что у них все хорошо, и я подумала: "Дай, Бог, им счастья и удачи!" А Мила пропала в неизвестном направлении. Еще, когда я работала в администрации, она сошлась с одним из бывших заключенных, больным туберкулезом, заразилась от него. Расставшись с ним, она заразила нескольких молодых мужчин, которые поклялись ее убить. Боясь расправы, Мила сочла за благо исчезнуть. Где она, что с ней, я не знаю. Знаю одно, что она сделала не тот выбор, на который мы пытались ее вывести.
   Была еще неблагополучная семья сравнительно молодой женщины Абрамовой Веры. Она жила на центральной усадьбе колхоза, работала дояркой и жила в многоквартирном колхозном доме. Соседи жаловались, что Верка (так они ее звали) опять запила и просили принять меры. К ней как раз приехала на каникулы несовершеннолетняя дочь Аня, которая училась в профтехучилище. Когда мы с Любой вошли в квартиру, Аня мыла полы.
  - Где мать? - спросили мы.
  - Она куда-то ушла, - неуверенно ответила Аня.
  - Ходит ли она на работу?
  - Нет, уже почти неделю не ходит, пьет с Темниковой. Житья от них никакого нет!
  И тут послышался какой-то шорох из туалета.
  - Что это?
  - Мыши, - ответила Аня и продолжила свои жалобы на мать.
  И тут внезапно открылась дверь туалета, и в прихожую выскочило существо неопределенного пола, одетое в живописные лохмотья: вытянутое на коленях трико грязно-синего цвета, разорванный в нескольких местах халат непередаваемого цвета, галоши большого размера на босую ногу. Но что поразило больше всего - это дымящаяся самокрутка в гордо отставленной руке и прическа, какую обычно делают в детских фильмах бабе-яге: волосы, торчащие в разные стороны и схваченные на затылке бельевой резинкой, от чего сходство с бабой-ягой только усилилось. И вот это существо, в котором трудно узнать Верку, заявило нам торжествующе и вызывающе:
  - А теперь я скажу! Да, пью! И никто не может мне запретить. Пью на свои кровные! Воспитывать будете? Воспитывайте!
   Люба подошла к ней, мягко обняла за плечи и сказала:
  - Что ты с собой делаешь, Вера? Пожалей хоть Аню. Девочка приехала домой на каникулы, а ты ей такой "отдых" устраиваешь.
  Я продолжила:
  - Воспитывать, Вера, мы вас не будем, не тот у вас возраст. А вот посмотреть на себя со стороны поможем. Ведь вы интересная женщина, Вера, а сейчас вас вполне можно снимать в фильме ужасов без грима. Приведите себя в порядок и идите на работу. Неужели вам не жалко коров? Громобоев говорит, что они не доены который день.
  Люба меня поддержала. Все так же, ласково обнимая Веру, она повела ее в ванную, заставила умыться, переодеться, и мы вместе вышли на улицу. Вера пошла на работу, а мы в свою администрацию. К сожалению, конец у этой истории тоже печальный. Вера через несколько лет умерла от запущенного воспаления легких. Аня родила без мужа ребенка, но воспитанием его себя особенно не утруждала, а мальчишка у нее рос смышленым и боевым. К сожалению, Аня тоже частенько запивала. Вообще, в той деревне пьянство - это бич. Пьют практически все - и мужчины, и женщины. Пьют от безысходности и беспросветности жизни. И это страшно, потому что дети, родившиеся в этих семьях, с колыбели считают пьянство нормой жизни. Я не думаю, что все так безнадежно. Во времена военхоза, когда возглавлявший его Баранов занимался кадрами, пьянства почти не было. Почти все пьяницы закодировались и работали с азартом, потому что за свой труд получали достойную зарплату, получали регулярно. А сейчас поля зарастают березняком, денег бывшие колхозники почти не видят, техника вся пришла в негодность, а денег на приобретение новой в казне нет. Впрочем, я отвлеклась от темы.
   Как-то нам с Любой позвонили из этой деревни и сказали, что молодые матери загуляли, а их дети голодные и грязные играют возле котлована, наполненного водой, и могут свалиться туда. Котлован вырыли, когда ремонтировали водопровод. Вырыть вырыли, а закопать, как это у нас часто водится, забыли. Мы с Любой сели в машину и поехали. К тому времени у нас уже была своя машина - УАЗ (буханка). Кстати, машину мы купили за земельный участок, поставили ее на баланс администрации. В то время администрация самостоятельно распоряжалась землей и имела от этого стабильные поступления в сельский бюджет. Приехали и увидели такую картину: с десяток детей в возрасте от трех лет и чуть старше играет в грязном песке почти на краю котлована. Все замурзанные от головы до пят. Мы схватили их в охапку, посадили в машину и побежали разыскивать матерей. Мы стучали во все квартиры, но никто нам не открыл и не откликнулся. Мы опаздывали на совещание в район, и Люба предложила:
  - Везем их в приют.
  Сказано - сделано. Привезли в приют, вызвали заведующую и сдали детей со словами:
  - Оформляйте детей. Они свои данные сами расскажут, а необходимые документы привезем завтра. Мы опаздываем на совещание.
  С заведующей у нас давние связи. Она знает, что мы свое обещание сдержим, и она забирает детей. Их отмывают, кормят и укладывают спать в тихий час. А мы с Любой несемся дальше. Матери к вечеру опомнились, что детей нет, кинулись искать. Им сказали, что мы с Любой увезли их в неизвестном направлении. Утром они все появились у нас в администрации, и мы с ними провели душеспасительную беседу. К сожалению, действие таких бесед было кратковременным.
   Рассказывать о неблагополучных семьях можно бесконечно. Их с каждым годом становилось все больше. И вот что интересно: уже образовывались целые династии. К примеру, семья Баклашовой, состоявшая из матери и шестерых детей. С матерью мы без малого десять лет проводили профилактическую и разъяснительную работу, изымали детей из семьи, помещали в приют, чтобы хотя бы немного подкормить детей и подлечить. В приюте ребенок пробудет полгода, а потом опять возвращается в этот кошмар и ужас. Главу семьи лишили родительских прав, детей изъяли и поместили в детский дом и приют. Но дети любят даже таких своих родителей и рвутся домой. Одна из старших дочерей Баклашовой пошла по ее стопам, и все наши усилия изменить ее жизнь ни к чему не привели. От одного ребенка она отказалась сама, а одного у нее изъяли в связи с угрозой для жизни ребенка: она обварила малолетнюю дочь кипятком. Девочка долгое время пролежала в больнице, после чего мать лишили родительских прав. Ее это, кажется, нисколько не огорчило. Я даже не уверена, поняла ли она, что произошло, находясь в постоянном пьяном угаре. Две другие дочери Баклашовой вроде бы пока держатся, работают, не пьют. Но у них нет жилья. Возвращаться в квартиру матери они не хотят, опасаясь и не без оснований сожителя матери. Странный у нас закон, охраняющий права ребенка. При лишении родительских прав почему-то не решается одновременно вопрос о месте проживании ребенка после того, как он достигнет совершеннолетия. Ведь ясно, что нельзя ему возвращаться к асоциальной матери.
   В семье Корольковых из пятерых детей только одной дочери удалось вырваться из привычного образа жизни, обзавестись нормальной семьей. Двоих младших из детского дома усыновила канадская семья, а двое старших сыновей побывали в местах заключения.
  В семье Рыковых почти все дети либо побывали в тюрьме, либо ведут асоциальный образ жизни. Я много размышляла на тему неблагополучных семей и пришла к неутешительному заключению. Чем раньше изымается ребенок из такой семьи, тем больше шансов для него не повторить губительный путь родителей. Нужно срочно издавать закон об ответственности родителей за воспитание детей, в котором прописать случаи принудительного изъятия детей по упрощенной схеме первоначально на испытательный срок, а если родители не одумаются за этот срок и не изменят свой образ жизни, лишать их родительских прав окончательно и бесповоротно. И еще я, наверное, выскажу крамольную мысль: на мой взгляд, таких родителей нужно принудительно стерилизовать, в частности, молодых женщин, родивших и не занимающихся воспитанием детей, если мы хотим иметь нормальное общество. Ведь у матерей, ведущих асоциальный образ жизни, очень часто рождаются дети с врожденной патологией, с заторможенным развитием. Ежегодно я проводила демографический анализ: прирост населения в сельской местности, в основном, осуществляется за счет асоциальных лиц. Я подсчитала, что примерно лет через пятнадцать - двадцать на территории сельского округа будут проживать пьяницы и тунеядцы. Работать, как правило, такие люди не хотят, занимаются бытовым воровством, а женщины - проституцией. И это страшно.
   И еще одну семью не могу обойти молчанием. Это семья Ромашкиной Галины, женщины сравнительно молодой, имеющей троих детей: старший сын и две младшие дочери. Я о ней уже рассказывала, как она приходила к Муравьеву за материальной помощью. Когда мы первый раз пришли в ее квартиру с рейдом, меня необычайно поразила страшная запущенность жилья. Не было в квартире ни одного исправного предмета, входная дверь была разбита и зияла огромными щелями, окна вместо стекол были затянуты полиэтиленовой пленкой или заложены тряпками. Дети в помещении, когда-то бывшем кухней, а теперь больше похожем на свинарник, на самодельном электроустройстве жарили картошку, используя вместо масла воду. Мы с Любой ужаснулись, увидев, какой опасности подвергается жизнь детей. Розетки не было, раздвоенные концы оголенного провода вставлялись в металлические проемы в стене. На столе стояла грязная миска с запаренным комбикормом, который ела младшая дочка Галины с жадностью волчонка. Мы забрали детей и увезли в приют. Галину мы так и не дождались. Она объявилась на другой день в администрации и устроила нам страшный скандал. Потом неожиданно успокоилась, узнав, что за пребывание детей в приюте платить ничего не нужно. Появилась вновь она через несколько дней с просьбой о материальной помощи, чтобы навестить детей в приюте. Я ей предложила заработать. Во дворе школы как раз копали траншею для ремонта водопровода. Она долго канючила, пытаясь получить деньги без отработки, но я была неумолима. В итоге она все же отправилась на работу. Пришла она с оформленным трудовым соглашением, подписанным актом приемки выполненной работы, и я выдала ей требуемую сумму. Только Ромашкина ушла, звонит директор школы и говорит, что она не докопала положенную ей норму, и просил прислать ее обратно. Я ответила ему, что теперь придется докапывать самому, поскольку Ромашкина ушла. Нужно было проверить выполненную работу прежде, чем подписывать акт приемки.
   Сколько с Любой мы потратили сил, чтобы заставить Ромашкину устроиться на работу. Мне было очень жаль ее дочек. Старшая девочка была активной, сообразительной, а младшая была похожа на затравленного зверька. В свои семь лет она не знала ни одной буквы, плохо говорила. Я привезла ей в приют куклу своей внучки. Никогда не забуду, как она схватила ее, прижала к своему сердечку, а потом стала исступленно целовать. С этой куклой она не расставалась ни днем, ни ночью. Через какое-то время я навестила девочек в приюте, и малышка поведала мне со слезами на глазах, что мать забрала куклу. Позже я узнала, что Галина обменяла куклу на бутылку водки. Я приносила девочкам из дома одежду, почти новую, из которой выросла моя внучка, и ее Галина пропивала тоже. Мы стали собирать документы, чтобы лишить ее родительских прав, но она собралась и уехала с детьми к своим родителям куда-то за Урал.
   Мне не хотелось бы заканчивать эту главу на пессимистической ноте. Я твердо верю, что государство задумается над этой проблемой и постепенно неблагополучных семей будет все меньше и меньше.
  
  
   14. Весеннее безумство
  
   В нашей администрации, в основном, работали женщины с неустроенной личной судьбой. У Любы муж почти десять лет беспробудно пил и нигде не работал. Варя Синичкина была незамужем, у Галины Ивановны муж тоже был охотник до выпивки и страшный грубиян. Только у меня и счетовода-кассира Елены Павловны были нормальные семьи. Весной девяносто пятого года Любу закружила внезапно налетевшая любовь к молодому следователю районного отдела милиции Виктору Петровичу. На мой взгляд, это был самый обычный, ничем не примечательный человек, каких великое множество, но любовь не считается с мнением посторонних. Она приходит и окрашивает мир в разноцветные тона, и тогда самое обыденное становится похожим на праздник. Люба сияла от счастья, и ей хотелось всех окружающих сделать счастливыми.
   Ее влюбленность заразила и Галину Ивановну желанием любви и женского, пусть и короткого, счастья. Она и до этого была не совсем равнодушна к директору школы. Это был высокий красивый мужчина, компанейский и веселый, правда, тоже имевший пристрастие к выпивке. Галина Ивановна стала проявлять к нему повышенное внимание, а он, в свою очередь, от ее внимания уклоняться не стал.
   У Виктора Петровича был приятель по службе, которого познакомили с Варей, и у них завязался роман. Атмосфера любовного безумства заразила и Альберта Петровича, и он стал поглядывать на окружавших его дам с пристальным вниманием, не решаясь, однако, сделать окончательный выбор. Всем влюбленным хотелось больше времени проводить в обществе своих избранников. Варе Синичкиной пришла в голову идея выехать всем вместе на природу, якобы на сборы по гражданской обороне. Любе эта идея пришлась по душе. Решили выехать на двое суток с ночевкой на территории пионерского лагеря, располагавшегося в поселке Валуйкин. Варя всем заготовила повестки от имени военкомата для оправдания перед домашними. В администрации было решено оставить меня и Елену для решения всех текущих вопросов. Муравьев и Люба съездили в пионерский лагерь и договорились о ночлеге и кормежке. Лагерь еще не открылся, но там работали рабочие, которые готовили его к открытию. Для них работала столовая, работники которой согласились за умеренную плату кормить и наших влюбленных.
   И вот компания из десяти человек погрузилась в УАЗ и отправилась на веселый пикник. Помимо Вари, Любы и Галины Ивановны поехали Зина Лямкина, заведующая сельской библиотекой, чтобы составить компанию Альберту Петровичу, и молодая Юля Васильева, бывший колхозный агроном, а ныне помощница Галины Ивановны. Она должна была стать парой для бывшего сельского участкового милиционера, а ныне - заместителя начальника РОВД. Это был молодой мужчина невысокого роста, крепко сбитый, с огненным цветом волос, веселый и добродушный. Люба звала его "сын полка". Он пришел работать участковым сразу после окончания милицейской школы, никого из населения не знал, и Люба со свойственной ей открытостью к людям помогла ему быстро освоиться и войти в курс дела. Он давно был тайно влюблен в Юлю, а та, в свою очередь, кокетничала с ним, принимая его знаки внимания в виде небольших подарков. Кокетничать кокетничала, но близко к себе не подпускала. Он очень надеялся, что на пикнике они сойдутся покороче.
   Мы с Леной остались вдвоем. И, как всегда бывает по закону подлости, только наша компания отбыла, как телефон стал буквально разрываться на части, а в приемную валом повалили посетители. Два дня для нас прошли в жаркой работе почти до полного изнеможения. Мы уже с нетерпением ожидали возвращения наших коллег. Они явились через два дня, переполненные впечатлениями, то и дело вспоминая что-то веселое и разражаясь бурным смехом. Позднее Люба мне рассказала об этой "одиссее".
   Всем парам хотелось уединиться, а условий для этого практически никаких не было. Им выделили одну большую комнату с множеством кроватей. Проводить время на улице было холодновато, все-таки ранняя весна - не самое подходящее время для романтических свиданий на природе. Люба, как самая активная из женщин и самая решительная, взялась разрешить возникшую проблему. У нее отношения с Виктором Петровичем уже определились, они уже признались друг другу во взаимном влечении, а остальные пары находились в несколько затруднительном положении. Проще всех было Варе Синичкиной. Ее визави тоже вполне определенно выказал свое отношение к ней, а вот у Галины Ивановны и Юли не было пока никакой ясности.
   Галина Ивановна принялась активно обольщать своего избранника, но его, как и Альберта Петровича, больше интересовало содержимое бутылок, и они стали недвусмысленно показывать намерение "отобедать". Накрыли стол, и веселье началось. Галина Ивановна неодобрительно смотрела на директора школы, который вместе с Альбертом Петровичем раз за разом наполнял стаканы горячительным, а потом, не выдержав, села рядом с ним и стала делать попытку умерить его аппетит. Он взял ее обе маленькие ручки в свою одну большую, а свободной рукой продолжать поднимать стакан за стаканом. Изрядно набравшись, он вышел на улицу подышать свежим воздухом и немного проветриться. Галина Ивановна вышла следом за ним, но он под предлогом заботы о ней, чтобы она не простудилась, отправил ее обратно. Его долго не было, и Галина Ивановна пошла по территории лагеря его искать. Нашла она его в столовой, где он вместе с работницами "общепита" продолжал выпивку. Увиденное привело ее в ярость. Она возвратилась в свою компанию с бледным до какого-то синеватого оттенка лицом. Увидев ее, Люба испугалась и, отведя Галину Ивановну в сторонку, выяснила, что случилось. Та поведала ей свою обиду и боль. Люба не привыкла долго размышлять. Она сразу принялась за активные действия, отправившись в столовую лагеря, чтобы привести неверного кавалера обратно. По дороге она объяснила ему его задачу: проявить максимум внимания к Галине Ивановне. Первые несколько минут он помнил о своей задаче, а потом благополучно о ней забыл. Спустя какое-то время он снова исчез. На этот раз Галина Ивановна нашла его в котельной. Он спал на спине, широко раскинув в обе стороны руки на куче с углем. Разбудить его не было никакой возможности. Галина Ивановна вернулась необычайно огорченной и сидела тихо в уголке, не принимая никакого участия в общем веселье.
   Варя Синичкина со своим партнером тихонько улизнула в машину, выгнала оттуда водителя, попросив не отключать отопление, и вернулась примерно через час довольная и сияющая. Галина Ивановна, увидев ее светящуюся радостью физиономию, загрустила еще больше. Примеру Вари последовали Люба с Виктором Петровичем, но вернулись они быстро. Люба не захотела предаваться любовным утехам в машине, не смогла переступить через что-то заложенное в ее сущности, что она сама не могла себе объяснить. Она приняла другое решение и попросила всех подышать часок свежим воздухом. Все дружно вышли на улицу, пошучивая и похохатывая. И тут Люба дала волю своему темпераменту. Как она говорила сама, никогда еще близость с мужчиной не давала ей такой полноты счастья, такого опьянения страстью, такого слияния двух тел, когда перестаешь понимать, где небо, а где земля, когда сознание уплывает и возвращается вновь, когда ощущаешь себя неразрывным целым с любимым человеком. Как она сказала мне доверительно: "После такого и умереть не страшно".
   Пример Вари и Любы раззадорил остальных мужчин, и они стали проявлять все больше внимания своим партнершам. Даже Альберт Петрович осмелел и пригласил на "рандеву" Зину Лямкину. Зина была молодой и очень миловидной женщиной. С мужем она разошлась, и растила одна двоих сыновей. Чувствовалось, что она истосковалась по мужской ласке. К тому же, Альберт Петрович ей нравился, и она не стала противиться влечению души и тела. Альберт Петрович, впервые изменивший своей жене и находившийся под влиянием раскаяния ( к слову сказать, не очень сильного) и восторга, делился со мной своими впечатлениями:
  - Глафира Сергеевна, если бы вы знали, какая Зина удивительная женщина, ласковая, страстная и деликатная. Надо же, она поблагодарила меня за доставленное ей удовольствие и не перешла на фамильярность. Даже в такой момент она обращалась ко мне на "вы" и по имени - отчеству.
   Юля со мной не делилась своими впечатлениями от поездки, но Люба по секрету мне рассказала, что только у Галины Ивановны ничего не сложилось из-за пристрастия директора к "зеленому змию". Воздух администрации был пронизан любовными флюидами. Весна и любовь кружили головы прекрасной женской половины, глаза их сияли особым светом, то и дело слышались тайные перешептывания и вздохи. Галина Ивановна по несколько раз в день призывала директора школы для якобы сверки финансовой отчетности, была необычайно придирчива и строга, но он мгновенно ее обезоруживал невзначай брошенным ласковым взором жгучих черных глаз или случайным прикосновением к плечу или руке, и она замирала и затихала в непонятной истоме и восторге от его мужского обаяния. Роман их дальше этих невинных посиделок не развивался, и Галину Ивановну это выводило из себя, Ей хотелось большего, но директора больше интересовало питие, а не всякие там женские штучки-дрючки. Иногда Галина Ивановна его бешено ревновала к его коллегам по работе. Почти каждый день она стала ходить в школу с "ревизией" и порой возвращалась оттуда бледной до синевы от клокочущей ревности и ярости. Мы с Любой за нее тревожились, зная, что она серьезно больна. У нее было очень слабое сердце, и любое волнение отрицательно сказывалось на ее здоровье.
   У Любы, напротив, все складывалось как нельзя лучше. Виктор Петрович изыскивал любую возможность, чтобы встретиться с нею, по несколько раз в день звонил, участил выезды на территорию нашей администрации, активно расследуя совершенные и несовершенные преступления. Он оказался очень ревнивым собственником. Ему хотелось все знать: где и с кем находится Люба, что она делает. Для этого он собирал информацию у наших работников, а после устраивал допросы с пристрастием самой Любе. Поскольку мы с Любой частенько выезжали из администрации по земельным вопросам (земельные споры, выделение новых земельных участков, их обмер и т.п.), он очень болезненно реагировал на наши такие отлучки и частенько напоминал ревнивого мавра Отелло. Я пыталась его урезонивать, напоминая, что мы на работе и просто обязаны выполнять свои обязанности добросовестно. Люба ко всему относилась с юмором, задорно смеясь и подшучивая над своим возлюбленным. Я уже говорила, что она была очень общительным, веселым и жизнерадостным человеком, любила кокетничать и быть в центре внимания. К тому же любовь делала ее еще более щедрой и открытой, ей хотелось поделиться своим счастьем со всем миром. Виктор Петрович этого не понимал и страшно мучился тяжелым грузом ревности. Ему было очень тяжело владеть своими эмоциями, и почти каждый день он устраивал Любе сцены ревности. В ответ Люба еще больше старалась раззадорить его. Ей нравилось, что он так болезненно реагирует на ее отсутствие, что он так зависит от нее. Она не понимала, что мужчины типа Виктора Петровича, которые привыкли к женскому вниманию, не любят неопределенности в отношениях и не могут долго пребывать в таком состоянии. Ей нравилось его мучить, поддразнивать, заставлять его ревновать. Тем самым, ей казалось, укрепляется его чувство привязанности к ней.
   Однажды мы с Любой были в гостях вместе с Альбертом Петровичем у одного из дачников, который был уроженцем этих мест, много нам помогал в благоустройстве школы и других вопросах. Он привез своих друзей, которые могли помочь материально администрации в решении социальных проблем. Мы хорошо пообщались, о многом договорились. Когда мы приехали в администрацию, Виктор Петрович нас уже ждал. Он схватил Любу за плечи и довольно грубо втолкнул ее в кабинет Альберта Петровича. Из-за двери мы слышали его гневный голос и звонкий смех Любы. Спустя какое-то время она позвала меня и жалобным голосом маленькой девочки сказала:
  - Галина Юрьевна, я говорю ему, что мы были на замерах земли, а он не верит. Скажите хотя бы вы ему!
  Мне ничего не оставалось, как подтвердить слова Любы. Он попросил ее выйти и приступил к допросу с пристрастием, где мы были, почему так долго, где потеряли Альберта Петровича. Я сначала отвечала на его вопросы, а потом не выдержала и сказала:
  - Зачем вы мучаете нелепыми подозрениями и себя и Любу? Поверьте мне, что она вас искренне любит, вы тоже любите ее. Так наслаждайтесь взаимным чувством и не терзайте друг друга. Право, вы, как дети!
  И этот взрослый мужчина голосом, клокочущим от сдерживаемых эмоций, проговорил:
  - Я с ума схожу от этой женщины! Я не знаю, как она ко мне относится. Вы говорите, что любит, а я этого не вижу. Она только смеется и смеется. Разве так любят? А я жить не могу без нее! Я забросил работу. У нас в отделе уже шутят, что мне пора свое рабочее место переносить к вам в администрацию. У меня неприятности на работе из-за этой любви, а ей - все хихоньки и хаханьки!
  И он нервно заходил по кабинету. В это время появился Альберт Петрович, и Виктор Петрович учинил и ему допрос с пристрастием. Люба успела предупредить Альберта Петровича, и он подтвердил нашу версию. К слову сказать, как бы пьян ни был Альберт Петрович, он никогда не выдавал Любу, свято хранил ее тайны.
   После этого случая Виктор Петрович немного успокоился и нередко приезжал во второй половине дня со своим приятелем, забирал Любу и Варю Синичкину, и они все вместе уезжали на природу. Альберт Петрович либо увязывался с ними, либо уезжал их разыскивать, что не очень нравилось Виктору Петровичу. Только они расположатся своей компанией на берегу речки, как раздается голос Альберта Петровича:
  - Ребята, а вот и я!
   У компании сразу становится кислый вид, но Альберт Петрович этого не замечает. Он не понимает, что на этом пиру жизни он лишний. Спустя какое-то время Люба прямо ему об этом сказала, прибавив, впрочем, что если он хочет быть с ними, то должен пригласить себе напарницу, чтобы Виктор Петрович не страдал от ревности. Альберт Петрович стал приглашать Зину, но Зина не всегда могла составить ему компанию, поскольку очень ответственно относилась к своей работе. Роман у него с Зиной развивался вяло, хотя периодически у них бывали романтические встречи, после которых Альберт Петрович долго находился под приятным впечатлением. Дом он свой забросил, нередко оставался ночевать в администрации. А в администрации работала техслужащей, а проще говоря, уборщицей некая Груня, одинокая женщина средних лет. Это была довольно высокая, нескладная женщина, в круглых очках, из-за которых глаза ее казались малюсенькими. У нее зрение было где-то минус десять. Длинные с густой проседью волосы она то укладывала в пучок, то заплетала в косу крендельком. А. когда она услышала, что Альберт Петрович не равнодушен к длинным женским волосам, то стала распускать свои длинные волосы по плечам, и это выглядело нелепо из-за седины в них и почтенного возраста Груни. Как у них с Альбертом Петровичем и когда сладилось, неведомо, только Груня стала ходить на работу нарядной, безумно ревновала Альберта Петровича и к Зине, и к Любе, и к Варе. В общем, ко всему женскому персоналу. Было и грустно, и смешно смотреть на ее старания быть единственной и неповторимой для Альберта Петровича. И, если Зина отвергала его, когда он был в состоянии подпития, то Груня радостно его принимала, кормила, обихаживала. Альберта Петровича, по-моему, такое положение дел вполне устраивало. Он редко смотрел на мир трезвыми глазами, и в такие мгновения вспоминал о доме, чувствовал себя виноватым перед женой. Единственное, что он исполнял свято - целиком отвозил зарплату домой, жене. А потом ходил и брал взаймы по мелочам у всех своих знакомых, когда отдавая долг, а когда и забывая это сделать. В таких случаях кредиторы появлялись в день зарплаты и получали все сполна. Жизнь шла своим чередом, и весенняя лихорадка существенно не влияла на работу. Прием населения вела нередко я, заменяя также Альберта Петровича и на оперативках у районного начальства, и на различных совещаниях. Люба успевала сделать свои дела и, когда было нужно, не считалась с личным временем и могла остаться после работы. Во всяком случае, со стороны районного руководства претензий к нашей администрации не было. Отчеты мы представляли вовремя, все направления работы были охвачены и везде мы числились в передовиках. Ценным в работе нашей администрации была сплоченность коллектива и взаимозаменяемость. Если кто-то отсутствовал на работе, его работу брали на себя другие сотрудники. Население было нашей работой довольно. Мы не устанавливали определенные часы приема, как это делали в других администрациях. И даже обеденный перерыв полностью не использовали, если в это время приходили или приезжали посетители. А еще мы были очень внимательны и предупредительны с ними. В нашей администрации негласно действовал лозунг: " Не посетители - для нас, а мы - для посетителей". К нам даже приезжали на консультацию жители из других администраций. Получив консультацию, они благодарили нас и сожалели, что у них все не так, что работники их администрации - настоящие "жучки", не говорят, а лают. Мы пытались защитить своих соседних коллег.
  
   15. Летняя страда, пора земельных и прочих споров
  
   Начиналось лето, а с ним - предстоящая сенокосная пора. За сенокосы бились, что называется, насмерть. В то время почти в каждом хозяйстве была корова, а порой не одна. Держали и бычков на откорм, и множество коз. Всей этой животинке нужно было на зиму запасти сено. Лучшие сенокосы были в колхозе, а тех, что закрепили за администрацией, явно не хватало. Кому-то доставался хороший сенокос, а кому-то похуже, и тогда начинались с утра крики, ругательства и слезы. Альберт Петрович чувствовал себя во всей этой суматохе, как в родной стихии. Он с утра уходил в луга и там шагал с деревянной меркой, отмеряя участки под сенокос. Понятно, что не обходилось без угощения, и возвращался он веселым и довольным, чуть держась на ногах то ли от усталости, то ли от количества принятого на грудь.
   Особенно сложно было с сенокосами в деревне Крыловка. Там проживало большое количество колхозников-пенсионеров, и в прежние времена колхоз привозил им уже готовое сено по вполне приемлемым ценам. Но времена изменились. Техники с каждым годом становилось все меньше, да и та то и дело выходила из строя. Руководство колхоза отказалось обеспечивать сеном своих пенсионеров. Последние обратились с жалобой к нам. Решено было провести сход сельчан с участием председателя колхоза. Председатель на сход не явился, прислал женщину - агронома, свою заместительницу. Эта замена пенсионерам пришлась не по душе, и они стали высказывать накопившуюся обиду:
  - Мы всю жизнь отдали колхозу, мы его создавали, а во что вы его превратили? Неужели мы не заработали по стогу сена? Мы не просим его бесплатно, просим продать!
  В ответ женщина-агроном бесцветным голосом забубнила о трудностях, переживаемых колхозом, и даже стала стыдить пенсионеров, что они не хотят войти в положение. И тут поднялся страшный крик. Все наперебой стали вспоминать, как они раньше работали от зари до зари при полном отсутствии техники, с косами, вилами и граблями, выкашивали каждый закоулочек, а теперь всем подавай ровное поле для покоса. Когда была у них сила, они не обращались к колхозу за помощью. А ведь в колхозе их имущественные и земельные доли, а они ничего за них не получают. Кричали долго, стараясь перекричать друг друга и женщину-агронома, которая в сотый раз твердила одно и тоже. Когда вдоволь накричались, стали требовать присутствия председателя колхоза, чтобы придти к определенному решению. Послали за ним машину, но оказалось, что он уехал куда-то по своим делам, и когда вернется, неизвестно. В решении схода записали требование обеспечить колхозников-пенсионеров сеном по приемлемым ценам. С этим решением мы с Любой на другой день поехали к председателю колхоза убеждать его выполнить просьбу пенсионеров. Мы давили на совесть, просили, убеждали. Наконец, он сдался и пообещал, что после окончания сенокоса выполнит решение схода.
   Летом у нас работы обычно прибавлялось. Приезжала целая армия дачников, и возникали проблемы с водой, земельные споры, ссоры на бытовой почве. И со всем этим приходилось разбираться нам. В поселке Валуйкин жили по соседству две старушки, и каждый год нам приходилось разбирать их спор за "рубеж". Рубеж - это полоска ничейной земли, разделяющая два соседних участка. Бабушки жаловались друг на друга, что при прополке вырванную траву соседка складывает на рубеж. Казалось, дело выеденного яйца не стоит, но бабушки устраивали целое представление. Они вспоминали друг другу всех родственников до седьмого колена: кто у кого был кривой, кто косой, кто хромой. Кричали так, что закладывало уши. Мы пытались их урезонить, призывали к сдержанности и благоразумию, но тщетно. И вот они стоят, подбоченившись, друг против друга и сыплют отборным матом. И из-за чего? Траву не туда положила одна из них. Подумаешь, какое дело! Но что интересно: одна из них через несколько лет споров умирает, а почти следом за ней уходит из жизни и другая. Не стало, видимо, стимула к жизни, не с кем было душу отвести. Упокой, Господи, их души грешные!
   Однажды пришел на прием мужчина в возрасте, лет эдак под пятьдесят, с жалобой на родного брата. У них на двоих был наследный дом и при нем земельный участок. Они в свое время участок разделили по совести, и все было бы хорошо, да жены никак ужиться не могли. У одной из них урожай каждый год был более обильный, чем у другой. Вот и стало другой казаться, что не так землю поделили, что другому брату лучше земля досталась. Стала она пилить своего мужа, дескать, облапошили тебя родственнички. И довела мужика до каления, написал он жалобу на брата и пришел просить у нас защиты и справедливости. Я предложила ему организовать встречу с братом, но без участия жен. Он согласился. Когда мы приехали в деревню, первое, что я сделала, провела обмер земельных участков, принадлежащих ему и брату. Обмер показал, что участки абсолютно одинаковы, и по площадям ущемления прав собственников не было. После этого я стала говорить им о том, что они - люди, родные по крови, что они вместе росли, что одна мать вскормила их своей грудью, и неужели из-за завистливого глаза одной из жен они забудут о своем родстве? Мужчины слушали меня внимательно, опустив глаза, и я не могла понять, доходят ли до их сознания мои слова. Я продолжала горячо убеждать их в том, что на свете нет ничего дороже родственных связей, что ни один урожай, и ни одна собственность не стоят того, чтобы из-за них забывать, а тем более, ненавидеть родного брата. Жен может быть не одна, а родной брат он всегда будет родным братом. Я предложила им взять на двоих бутылочку водки, сходить попариться в бане и смыть водой все распри и недосказанности, и не позволять больше женам вносить разлад в их отношения. Мужчины подняли на меня свои глаза, а в них блестели слезы, И я поняла, что не пропало даром мое красноречие. Они поблагодарили меня, и я уехала. Спустя неделю оба брата появились в администрации с коробкой конфет и словами признательности. Мы вместе попили чаю, и больше жалоб от них не поступало.
   О спорах можно рассказывать бесконечно. Меня поражало, как часто из-за какой-то мелочи, ерунды рушились многолетние добрососедские отношения. Как тут не вспомнить незабвенного Ивана Васильевича Гоголя? Поистине идут столетия, а человеческая сущность не меняется. Все так же завидуют, интригуют, ненавидят и скаредничают. Я всегда старалась примирить враждующие стороны, и зачастую мне это удавалось. Но были случаи, когда жалобщик не хотел внимать голосу разума или просто не мог по своему уровню развития. Помню одного такого жалобщика. Звали его Иван Гурьянов. Было ему далеко за сорок лет. Это был нервный и крикливый мужичонка небольшого роста, с вечно вытаращенными глазами, готовый каждую минуту скандалить. Он пришел просить возврата земельного участка, который он подарил своей даме сердца десять лет тому назад. На момент совершения акта дарения это действие осуществлялось просто: он написал в тогдашний сельсовет заявление об отказе от земельного участка, а дама его сердца - заявление о выделении земельного участка. Было принято решение исполкома об удовлетворении заявленных в обоих заявлениях требований, и в похозяйственную книгу было внесены соответствующие изменения. Когда же он пришел требовать возврата земельного участка, даме его сердца было уже выдано свидетельство о праве собственности на требуемый Иваном земельный участок. Мы с Любой объяснили ему, что ему необходимо договариваться с бывшей дамой сердца, чтобы она либо отказалась от прав собственности на участок ( в то время законодательство позволяло писать отказное заявление без обращения в судебные инстанции), либо подарила или продала ему земельный участок. Иван никак не хотел с этим согласиться. Он кричал, угрожал нам расправой, угрожал жаловаться во все инстанции. Мы посоветовали ему обратиться за разъяснениями в земельный комитет, коль скоро он нам не верит. На другой день раздался телефонный звонок. Звонила Гордеева, председатель земельного комитета. Гурьянов был у нее и довел ее до белого каления своим нежеланием понимать прописные истины.
  - Девчонки, - молила Гордеева, - объясните своему товарищу, что закон для всех один, что я ничего не могу сделать вразрез с законом.
  - Да разве мы не объясняли? Он ничего не хочет слушать и понимать.
  - Он грозит обратиться в областные инстанции, прокуратуру. Уговорите его не делать этого!
  - Как можно уговорить человека, который не хочет внимать голосу разума? Мы бессильны в этом случае. Пусть пройдет все инстанции. Ему везде скажут то же самое, что говорим мы с вами. Да, не волнуйтесь вы так, пожалуйста!
   На другой день Гурьянов появился опять у нас и снова разговор почти сразу перешел на крик и оскорбления. Он грозил нас с Любой убить, раз мы не хотим ему помочь. Мы написали заявление в милицию. После объяснения с участковым милиционером Гурьянов немного притих. Открытых угроз он не высказывал, но разослал жалобы во все инстанции, включая Президента. Когда отовсюду стали приходить разъяснения, не отвечающие желаниям Гурьянова, он расклеил на столбах призывы к "браткам" убрать нас с Любой за издевательства над ним. В общем, товарищ, что называется, "не дружил со своей головой". Регулярно, как на службу, он приходил в администрацию, чтобы поинтересоваться, как продвигается его дело. Дело, естественно, не двигалось, поскольку даму его сердца никто, включая самого Гурьянова, не знали, где искать. Я уже была на пенсии, когда Люба рассказала мне, что его отвезли в психиатрическую лечебницу: он пытался поджечь дом соседей. После лечебницы он совершил ряд хулиганских поступков, его осудили, и он умер в тюрьме. Нервов и крови он нам попортил немало, но смерть списала все его грехи. Мир его праху!
   Много раз выезжали мы в поселок Валуйкин на разбор жалобы семейства Вихревых. Это были сравнительно молодые люди, муж и жена, оба с высшим образованием, вежливые и обходительные, но кляузники по своей сути. Это позднее мы узнали, что им пришлось уехать из другой деревни и перебраться на нашу территорию, поскольку жители потребовали на сходе, чтобы они убрались, если не хотят самосуда за многочисленные склоки и скандалы, которые они с легкостью учиняли. Сначала Вихревы вели себя доброжелательно со своими соседями, были услужливы и предупредительны, но потом в администрацию пошел от них поток жалоб на соседей: то они забор не той высоты поставили, то потравили у них малину, то воруют у них клубнику. И все в таком же роде. Соседи Вихревых - приличная семья, много лет имеющая дачу в поселке и пользующаяся заслуженным авторитетом у жителей. Было грустно смотреть, как эти уважаемые люди были вынуждены оправдываться перед этой четой, наслаждающейся своей мнимой правотой и выступающей в роли неумолимых судей. Вихревым доставлял удовольствие сам процесс разбора жалоб; это были интеллектуальные садисты, которым в удовольствие было облить грязью уважаемых и достойных людей. Мы долго мучились от бессилия остановить нескончаемый поток их кляуз, а потом собрали сход граждан, на котором было принято единогласное решение не принимать во внимание жалобы Вихревых. Соседи поставили сплошной забор, чтобы не видеть и не слышать Вихревых, и они оказались в полной изоляции. Никто не хотел с ними иметь дела. Так и живут они, лишая себя радости общения с людьми и в ненависти ко всем и вся. Правда, продолжают по мелочам пакостить своим соседям. Они поставили со своей стороны забора бочку с компостом как раз напротив соседского колодца, который почти вплотную примыкает к забору. Соседи не стали скандалить с ними, а посадили вдоль забора жимолость, которая сплошной зеленой стеной огородила колодец и ароматом своих цветов забивала запах компостной бочки.
   Есть интересная категория жалобщиков, которым объясняешь, что по закону они могут решить свою проблему только в суде. Но ведь для этого придется платить госпошлину, а расставаться с деньгами для них смерти подобно. Вот и начинают они забрасывать жалобами всевозможные инстанции в надежде избежать судебного разбирательства. Но закон для всех инстанций один, и все инстанции им объясняют то же самое, что им говорили мы. Несколько лет подряд нам не давал покоя один жалобщик. У него были имущественные претензии к сестре. В суд обращаться он не хотел и каждую неделю приходил к нам все с тем же вопросом, словно за неделю могло измениться законодательство, а, возможно, он хотел, как небезызвестная госпожа Мерчуткина взять нас измором. Несколько раз мы снимали для него копию с договоров дарения, купли-продажи и других документов. Нужно было поистине обладать ангельским терпением, чтобы спокойно в сотый раз объяснить ему, куда ему можно обращаться за удовлетворением его претензий, какие документы нужно представить в суд. Человек вроде бы все понимал, уходил довольным и через неделю возвращался снова все с тем же вопросом, как обойтись без суда. Длилась вся эта история несколько лет, так и не придя к своему завершению. По-моему, он превратил эту проблему в своего рода развлечение: был он на пенсии, не работал, своей семьи у него не было. Вот и восполнял он недостаток общения своими походами в администрацию.
   Особенно много было споров у совладельцев. Спорили из-за межи, из-за необходимости одновременного проведения ремонтных работ, из-за источника водоснабжения, а иногда из-за того, что кто-то не так посмотрел, не то сказал. И мы выходили на место, вникали в суть разногласий и пытались найти пути к примирению. Очень часто нам это удавалось. Но бывали случаи, когда мы пасовали, не сумев убедить соседей найти компромиссное решение. В одной деревне спорили из-за земли два соседа. Мы с Любой выезжали не один раз на разборы жалоб, но после каждой такой поездки вражда приобретала еще больший накал. И вот недавно я была в той деревне и поинтересовалась у Любы, чем завершился спор соседей. И с горечью узнала, что один из соседей погиб при невыясненных обстоятельствах, а второй сосед так и не завершил строительство дома по причине болезни жены. Так и стоят два дома с заколоченными окнами, словно и дома не хотят знать друг друга. А земля зарастает бурьяном. Грустное это зрелище. Кстати, много раз убеждалась, что, как правило, споры заканчиваются весьма печально. Как-будто правят спором неведомые силы, и никому из спорщиков удача не улыбается: спорная земля пустует, а спорщики либо заболевают и по этой причине продают свои дом и землю, либо забрасывают их совсем. Так и хочется сказать людям, чтобы услышали: не спорьте, уважаемые! Не стоит тратить время и нервы на это неблагодарное и бесполезное занятие. Дружите с соседями, и удача и хорошее настроение всегда будут с вами!
  
  16. Юбилейные дни
  
   Время летело стремительно, особенно, когда работы так много и она такая беспокойная. Близился мой юбилей, причем достаточно солидный - 55 лет. Наступал пенсионный возраст, а это, как не говори, грустно. После сорока лет годы начинают бежать особенно быстро. То ли оттого, что понимаешь, как много прожитого осталось позади, а вот, сколько жизнь отпустит еще, насколько она будет щедрой или скупой, тебе неведомо. И ценишь каждый миг жизни и замечаешь его, как и новые морщинки, которые вдруг прорезаются на вчера еще безупречно гладком лбу, обозначаются под глазами и вокруг глаз тонкими лучиками. Пока еще тонкими.. Это время размышлений и подведения каких-то жизненных итогов.
   Я помню очень отчетливо свой сорокалетний юбилей. Так получилось, что в этот день со мной никого не было из моих близких. Муж был от работы направлен в колхоз на сенокос и прислал только поздравительную телеграмму, сын был на отдыхе в пионерском лагере, мама отдыхала в санатории. На работе меня дружно поздравили коллеги, подарили огромный сноп гладиолусов, мы дружно вместе пообедали, выпили за мое здоровье шампанское, а начальство меня пораньше отпустило домой по этому случаю. Пришла я в пустую квартиру, и такая на меня напала тоска, хоть волком вой. Я вдруг остро почувствовала, что лучшая и самая продолжительная часть жизни прожита, а я не достигла тех высот, о которых мечталось в юности. Были и утешительные моменты в моей жизни: у меня внимательный заботливый и не пьющий муж (многие женщины могут по достоинству оценить этот факт), замечательный сын, ласковый, добрый и, как мне казалось, самый красивый и талантливый. Но была какая-то внутренняя неудовлетворенность, которая точила изнутри. Мне казалось, что на женских плечах лежит непомерная нагрузка. Помню, что я тогда записала в своем дневнике, который вела от случая к случаю:
  - Я не люблю песню " Я назову тебя зоренькой". В песне мужчина называет женщину и зоренькой, и солнышком - только бы она пораньше вставала и везде успевала. К сожалению, в жизни мужчины не выполняют и этого своего, более чем скромного обязательства. И бедная женщина вынуждена брать на себя зачастую самую неблагодарную работу на производстве наравне с мужчиной. Управляется она и с домашними делами, воспитывает детей. А еще она должна прекрасно выглядеть, чтобы быть всегда желанной и неповторимой для мужа, повышать свой образовательный уровень, следить за всеми новинками в культурной жизни и так далее, и так далее. Но женщина - не Василиса Прекрасная, у которой были мамки и няньки, выполнявшие за нее работу. Она одна должна быть и отличной производственницей, и поваром, и уборщицей, и одновременно фотомоделью, и воспитателем своих детей, и женой, и любовницей для своего мужа. И все это в одном лице. Вот откуда рождается эта внутренняя неудовлетворенность: от непомерных нагрузок и требований к женщине. Ей бы не работать, а заниматься воспитанием детей, обустройством дома. Глядишь и в семье не было бы ненужных ссор и споров из-за не вовремя поданного ужина, из-за плохих манер детей. Все бы женщина успела, если бы работала хотя бы половину рабочего времени, а вторую посвящала детям. А она видит их в редкие минуты отдыха от всех забот, зачастую перед сном. Когда же ей их воспитывать? Вот и растут дети как сорняки, а потом родители удивляются, почему дети такие неуправляемые, где нахватались они дурных манер и непотребных слов.
   Вот такие невеселые мысли приходили мне в этот вечер одинокого празднования своего сорокалетия. Я тогда впервые ощутила, что юность ушла и больше не вернется. Я долго и придирчиво рассматривала свое отражение в зеркале, но зеркало смеялось над моими грустными размышлениями. На меня смотрела тоненькая молодая девчонка в белом шелковом платье с россыпью голубых цветов по полю ткани. Никто и никогда не мог бы сказать, что это отражение сорокалетней женщины, матери четырнадцатилетнего сына. Улыбнувшись грустно своему отражению в зеркале, я легла спать, здраво рассудив, что утро вечера мудренее.
   А теперь я готовилась к празднованию рубежа между зрелостью и так называемой "старостью". Праздновать его я должна была несколько раз: в коллективе рабочем, коллективе певческом и семейном кругу. Рабочий коллектив я решила собрать на даче. Набралось человек тридцать. С утра мы с Любой были в районной администрации. Хорошо, что я захватила с собой две бутылки шампанского и конфеты. Меня поздравил глава района, а в кабинете его зама по экономическим вопросам мы с наиболее близкими мне работниками администрации распили шампанское и закусили конфетами.
   Когда рабочий день закончился, мы всем коллективом дружно приехали на дачу. Столы были уже накрыты, и застолье началось. Прибыли все приглашенные за исключением Виктора Петровича. Его все не было, и Люба истомилась ожиданием. Настроение у нее стало портиться на глазах. Она сидела от меня по правую руку и тихонько шептала мне на ухо:
  - Я не пойму, что случилось. Почему его нет? Я очень тревожусь. Он обещал быть непременно. Мы с утра с ним перезвонились.
  Я ее успокаивала, как могла. Мой муж услышал наши с Любой перешептывания и вызвался съездить за Виктором Петровичем. Но тут воспротивилась я:
  - Я не понимаю, чей сегодня юбилей: мой или Виктора Петровича? Его пригласили, он обещал быть. Значит, нужно набраться терпения. В конце концов, Люба может съездить за ним сама с водителем.
  Люба ехать одна отказалась, и тема на короткое время была закрыта. Когда все хорошо выпили и закусили, вышли во двор попеть и поплясать. Хорошо, что я пригласила баяниста. Все-таки никакие новомодные музыкальные ухищрения не могут создать такого праздничного настроения, как баян. Под баян и поется от души, и пляшется широко и весело. Люба в этот вечер выглядела просто великолепно. За время любовной лихорадки она заметно похудела, и ее это красило. Я заметила, что влюбленность всегда преображает женщину, делая ее привлекательной и желанной для мужского глаза. Около Любы увивался наш старый друг и помощник во многих делах Егорычев Михаил Владимирович. Он давно оказывал ей знаки внимания, порой делал недвусмысленные предложения встретиться в неформальной обстановке, но Люба только смеялась в ответ. Я видела, что Любу тревожит отсутствие Виктора Петровича, но гордость и женское самолюбие не позволяли ей в присутствии коллег показать свое беспокойство, и она изо всех сил изображала буйное веселье, которое в любую минуту грозило перейти в слезы. Я подошла к ней, и она попросила отойти с ней в сторонку. Мы ушли от общей компании, и Люба разрыдалась:
  - Я не пойму, почему он не приехал! Я так боюсь, что с ним что-нибудь случилось!
  - Ну, что с ним могло случиться? - возражала я. - Наверно, срочно послали в какую-нибудь отдаленную деревню, и он не смог вовремя приехать. Ведь он на службе! У него не регламентированный рабочий день. Завтра встретитесь, и все выяснится. Успокойся, пожалуйста, не нагоняй тоску на себя и окружающих! Вытри слезы и пойдем к гостям, а то неудобно. Хозяйка бросила гостей и ушла в неизвестном направлении.
   Люба повеселела, и мы незаметно присоединились к общему веселью. Люба стала с каким-то злым удовольствием кокетничать с Михаилом Владимировичем, призывно смеяться, но когда он делал попытку обнять ее, игриво уклонялась от его объятий. Альберт Петрович по обыкновению перебрал лишнего и уютно устроился на ступеньках лестницы, прислонившись головой к перилам. Люба растолкала его и увлекла в круг танцующих. Он широко раскинул руки, захватил нас в объятья и растроганным голосом произнес:
  - Девчонки, если бы вы знали, как я люблю вас!
  - Мы тоже вас любим, - ответили мы, со смехом вырываясь из его пьяных объятий.
   Гуляли весело и долго. Михаил Владимирович, видя бесполезность своих ухаживаний за Любой, переключился на новую "жертву" - нашу с Любой приятельницу Валю Иголкину. Это была сравнительно еще молодая женщина яркой внешности с пышными золотистыми волосами, заколотыми в замысловатый пучок. Волосы ее очень красили и делали похожей на добрую фею, ласковую и уютную. Валя не осталась равнодушной к вниманию Михаила Владимировича, и их знакомство имело продолжение. Расходились, а точнее, разъезжались поздно. Никак не могли добудиться до Альберта Петровича, а когда его растолкали, он никак не хотел уезжать, требуя "продолжения банкета". Наконец, все разъехались, и я стала убирать со стола, мыть посуду, приводить все в порядок. Легла поздно, а утром нужно было вставать и идти на работу. Впереди предстояло празднование юбилея в кругу семьи и с певческим коллективом. Но опыт уже был, и предстояло только повторить его.
   Я очень люблю праздники в кругу своих друзей-вокалистов. Мы вместе с кем-то больше двадцати лет, с кем-то гораздо меньше, но всех нас объединяет искренняя дружба и общая увлеченность миром музыки. О, этот дивный мир музыки! Если вы обладаете хоть какой-то музыкальностью, если вас завораживает и зачаровывает прихотливость или удивительная красота мелодии, вы - наш человек. Сколько разных людей прошло через наш вокальный класс, но остались только самые преданные и самые влюбленные в колдовское звучание и сочетание звуков. У всех у нас разные голоса, по-разному одарила нас природа: кому-то, как моей подруге Наденьке Щедриной судьба необычайно щедрой рукой отсыпала удивительную музыкальность, какой-то завораживающий и покоряющий теплый тембр низкого голоса, кому-то, как Инне Макаровой - высокий звонкий ангельского звучания полномасштабный голос и при этом почти полное к нему небрежение. Но самый красивый и наполненный голос у нашего руководителя - Людмилы Звонаревой. Она дважды закончила консерваторию: дирижерско-хоровое и вокальное отделения. Безо всякой протекции, впервые участвуя в международном конкурсе вокалистов имени Михаила Ивановича Глинки, она заняла второе место. Звучание ее роскошного меццо-сопрано отметила сама Ирина Константиновна Архипова. Она могла блистать на международных сценах, но не смогла расстаться со своими родителями и предпочла сценической карьере роль педагога. В консерватории ее считают одним из лучших педагогов-вокалистов. С нами она занимается больше десяти лет в память о том, что начинала она обучаться искусству вокала в нашем коллективе. А еще у нас удивительный концертмейстер - Инна Шувалова. Она тоже профессиональный музыкант, причем очень тонкий и чуткий. Заниматься с ней необычайно интересно, но и трудно. Она очень строго относится к авторскому музыкальному тексту и пресекает любые наши попытки внести в него малейшие изменения и вольности. Сколько вместе прожито и пережито, сколько было незабываемых концертов, встреч с людьми! А еще наши, как я их зову, "девочки" очень красивы броской красотой. Обе высокие, стройные.
  Людмила темноволосая, длинноногая, строгая, а Инна - светловолосая, улыбчивая с мягким характером. Они дополняют друг друга.
   Мне иногда кажется, что я родилась вместе с песней. Сколько себя помню, всегда пела, с самого раннего детства. Мне повезло, что моя жизнь пришлась на пору расцвета самодеятельного творчества. Это было необыкновенно здорово после работы бежать на занятия вокалом и отдавать себя всю, без остатка любимому занятию, а потом дарить людям прекрасные мгновения взаимного общения и взаимопроникновения в волшебный мир чарующих звуков и слов, мир романса и оперы, оперетты и песни. Очень богата и разнообразна музыкальная палитра, поистине на любой вкус. Мне горько сейчас видеть, как разрушается в угоду всеобщей коммерциализации это поистине благое для людей дело. Многим стало не по карману ходить на концерты профессионалов, а мы дарили свое искусство бесплатно, и хотя уровень наш исполнительский заметно уступал профессиональному, но зато в нашем исполнении всегда присутствовали душа и искренность чувств, что порой важнее, чем техническая выучка. Наш вокальный коллектив не обошла эта всеобщая "чума" - перевод всего и вся на деньги. Нас тоже стали заставлять давать платные концерты. Наши слушатели - самая бедная и самая прекрасная часть нашего общества - интеллигенция на пенсии. Их лишили и этого скромного удовольствия - слушать любимые вокальные произведения бесплатно. Но я, кажется, отвлеклась... Начала с юбилея, а меня занесло на излюбленную тему. Итак, вернемся к нашим "баранам".
   Мы собрались теплой компанией на даче, в моем старом и уже любимом доме, которого я первоначально величала монстром. На дачном участке все цвело и благоухало. Конец июля - поистине благодатная пора: почти не беспокоит кровососущее "зверье" (комары, мошки, слепни и оводы), зреют огурчики и помидорчики, цветы представлены во всем многообразии и великолепии, можно смотаться на речку и поплескаться в чистой и прохладной воде. Одним словом - красота! Как водится, посидели за столом, подняли бокалы за мое здоровье, поговорили "за жизнь", попели, а потом мы с Надей Щедриной вышли в цветочное великолепие, чтобы полюбоваться красой клематисов, белой лилии, буйством настурции, богатством красок цветущих астр, флоксов. Инна Макарова, Инна Шувалова и Людмила Звонарева отправились на речку. Мы с Наденькой уютно устроились в креслах и полилась негромкая беседа двух задушевных подруг о детях, мужьях, о совместных концертах. Время летело незаметно. Вернулись с речки наши купальщицы, и мы стали собираться в обратный путь на электричку и тут выяснилось, что у Инны Шуваловой потерялась одна часть ее купальника. Они с Людмилой отправились на ее поиски, а мы потихоньку двинулись в сторону электрички, постоянно оглядываясь, не догоняют ли нас отставшие подруги. Инна и Люда прибежали буквально в последнюю минуту, запыхавшиеся и раскрасневшиеся, словно только что вышли из парилки. Пропавшую часть купальника они отыскали, и это было кстати. Ведь Инна и Людмила завтра отправлялись на отдых к морю. Когда они отдышались, мы стали весело над ними подтрунивать. Празднование юбилея осталось в памяти и на цветных фотографиях на фоне цветущих цветов и ярко-синего неба.
  
  
   17. Любины страдания
  
   Юбилеи отшумели, и начались рабочие будни. Начались они с исчезновения Виктора Петровича: он не приезжал в администрацию, не звонил по телефону, ничем не проявлял себя. На Любу было страшно смотреть. Уже не слышалось ее звонкого смеха, шуток. Она ходила с унылым видом, полная безразличия ко всему происходящему в администрации. Только в первые дни она откликалась на каждый телефонный звонок, реагировала на любой шум подъезжающей машины, но прошел день-другой, а Виктор Петрович не появлялся. От других мы узнавали, что он жив, здоров, каждый день бывает на работе. Гордость не позволяла ей сделать первый шаг к сближению. Ведь они не ссорились. До самого моего юбилея он по несколько раз в день появлялся у нас в администрации, демонстрировал открыто свои чувства к Любе и вдруг - такая перемена. Мы ничего не могли понять. Позже мы узнали, что Виктор Петрович параллельно встречался с продавщицей из продуктового магазина и что она ждала от него ребенка. Для Любы это был страшный удар. Она верила Виктору Петровичу, верила его чувствам, сама пылала ответной любовью, строила планы о совместном будущем, жила в сказочном мире любовных грез. Тем страшнее и больнее было пробуждение от них.
   Измену Виктора Петровича она переживала глубоко и с достоинством. В его присутствии, а он все же после длительного отсутствия вынужден был по роду своей деятельности появляться у нас в администрации, она ни словом, ни жестом, ни взглядом не выдавала точившей ее обиды и боли. Чего ей стоила такая выдержка, знает только она сама. Но после его ухода, она давала выход своему отчаянию в бурных слезах и тяжелой отрешенности от окружающего ее мира. Мы с Варей Синичкиной очень переживали за нее, боялись какого-нибудь срыва. И когда Люба уходила в поле за здание администрации, мы в отдалении шли за ней, стараясь, чтобы она нас не видела. Дело дошло до того, что мы с ней поехали к местной знахарке-экстрасенсу. Никогда до этого я не посещала знахарок, и мне было интересно увидеть все своими глазами. Это была обычная деревенская женщина лет пятидесяти с приличным хвостиком, круглолицая, немного суетливая, с пышными формами. Встретила она нас необычайно приветливо и провела в комнату небольших размеров, расположенную в отдельно от дома стоящей деревянной постройке приземистого вида. Баня - не баня, сарай - не сарай. В комнате было довольно чисто. Красный угол занимали многочисленные иконы, в воздухе разливался аромат от горевших свечей. Хозяйка предложила нам пройти на середину комнаты и усадила на стулья. Затем она стала расспрашивать Любу о ее сердечной беде и обещала помочь. Зажгла небольшую свечу, дала ее Любе и предложила закрыть глаза. Люба послушно исполнила ее пожелание. А хозяйка закатила глаза к потолку, высоко подняла руки к потолку и истошно возопила:
  - О, белый луч, спустись к нам грешным на землю, утоли лютые печали Любови!
  Потом она стала также взывать к голубому и розовому лучу, а потом стала бормотать молитвы, нещадно перевирая их слова. Люба все это время сидела с закрытыми глазами и не шевелилась. Окончив сеанс, хозяйка заявила Любе, что Виктор Петрович к ней непременно вернется, что он ее любит и им суждена долгая счастливая совместная жизнь. Я не знала, то ли плакать, то ли смеяться от такого примитивного шаманства. Но на Любу сеанс подействовал благотворно, в глазах появился живой огонек. На прощанье хозяйка напутствовала Любу ежедневно, повесив на стену лист бумаги с нарисованным овалом, что должно было означать Виктора Петровича, заклинать этот овал помнить о ней и стремиться к ней. На обратном пути Люба была оживлена и без умолку говорила о скором воссоединении с Виктором Петровичем. Я ее не разуверяла и своих сомнений не высказывала. С надеждой жить гораздо веселее.
   А тут подошло время отпуска, и мы с Любой засобирались на юг. Путевки в санаторий и билеты на поезд приобрели заранее. Дорожные впечатления немного отвлекли Любу от ее горестных мыслей. По дороге я ей рассказывала о море, своей привязанности к нему и уверяла, что как только она увидит море, все ее печали растают как утренний туман при восходе солнца. Я ожидала от Любы бурю восторга при встрече с морем, но она, можно сказать, никак не прореагировала на него. Посмотрела равнодушно на необозримую ярко синюю морскую даль и отвернулась со словами:
  - Не понимаю, что в нем особенного! Вода, как вода..
  - Да, ты посмотри, какая красота, какая необъятность, какой простор, как здесь дышится! Вслушайся в шум волн, улови их музыку, войди в один ритм, и ты увидишь, как все прошлое уходит и открывает сердце новым впечатлениям! - горячилась я.
  Но Люба, пожав плечами, заговорила о том, что здесь все чужое ее природе, что она жалеет, что приехала к морю, и пошла назад в корпус санатория. За одним столом с нами сидел довольно пожилой мужчина, который пригласил нас вечером пойти на танцы. Планов на вечер у нас не было никаких, и мы согласились. Танцплощадка оказалась огромной заасфальтированной площадью, огороженной металлическим невысоким ограждением. Музыка гремела вовсю, но народу не было. Мы были первыми, и нас это развеселило. Мы вышли в круг и стали двигаться под ритмичную музыку. Танцевать Люба любила и делала это красиво и с азартом. В глазах у нее загорались огоньки, делая ее необычайно привлекательной и притягательной. Постепенно вся площадка заполнилась танцующими, но все негласно отдали пальму первенства Любе. А она, все больше загораясь от внимания окружающих, убыстряла и убыстряла темп, придумывая новые и новые движения и вовлекая в танец все больше и больше людей. Я, глядя на нее, радовалась, что наконец-то она отходит от своей тоски по Виктору Петровичу. Но, когда мы вернулись в палату, оживление покинуло Любу, и она разразилась рыданиями. Переход от веселья к отчаянию и наоборот у Любы совершался моментально, без какой-либо предварительной подготовки. Я уже к этому привыкла и не очень удивилась, но все же постаралась Любу успокоить. Я предложила ей взять лист бумаги, разделить его по вертикали на две части и в одной части написать все привлекательные стороны Виктора Петровича, а в другой - все его недостатки. Люба заинтересовалась моим предложением, и слезы у нее мгновенно высохли. Она с увлечением принялась за дело. Когда задание было выполнено, я предложила ей разрезать лист пополам и выбросить ту его часть, где описаны достоинства Виктора Петровича, а оставшуюся часть твердить вслух с утра до вечера.
  - Вот увидишь, - говорила я, - через какое-то время ты будешь смеяться над своим теперешним увлечением, будешь удивляться, как могла заинтересоваться Виктором Петровичем.
  Люба недоверчиво посмотрела на меня и продолжать эксперимент не стала. Вместо этого она достала бумажку, которую ей дала знахарка, с нарисованным овалом и стала шептать заклинания.
   Отпуск летел стремительно, почти ничего не меняя в настроении Любы. Однажды она пришла с моря со слезами на глазах. На мой немой вопрос она пояснила:
  - Хочу домой! Сейчас увидела за забором гуляющих курочек, и так захотелось в родную деревню, что и не высказать.
  - Ты странная женщина. В кои веки выбралась на юг, так наслаждайся морем, теплом, пышной растительностью, да просто отдыхом, в конце концов!
  - Нет, этот отдых не для меня! Я не понимаю моря, мне милей наши леса и поля, наша речка.
   В санатории у нас сколотилась небольшая компания: две женщины и двое мужчин. Одна из женщин была страшной матершинщицей и хулиганкой, и Люба иногда уходила к ней, чтобы, как она выражалась, отвести душу. Я для нее была слишком правильной, бранных слов не употребляла и ей не позволяла выражаться в своем присутствии. По вечерам мы пели песни под баян. Голос у Любы громкий, а вот со слухом ей не повезло, и она безбожно врала мелодии, но петь любила необычайно. Я давно заметила, что люди с неважным слухом очень любят петь и, причем громко. Без нас спевки не начинались. Если мы по каким-либо причинам не являлись на спевку, за нами посылали целую делегацию. Пели песни революционных и военных лет: про Щорса, "Там вдали за рекой". Тальяночку и другие. К концу нашего пребывания в санатории Люба получила телеграмму без подписи странного содержания: "После санатория домой". Мы долго ломали голову, кто бы мог ее прислать. Вариантов было два: либо Альберт Петрович, либо Любин муж. Люба над телеграммой смеялась до колик в животе:
  - Интересно, куда бы я могла поехать из санатория, кроме дома? Или надеются, что меня кто-то украдет, и я не приеду?
  
   18. Возвращение домой
  
   До Москвы мы с Любой ехали вместе, но потом наши пути разошлись: она поехала домой, а я по пути завернула к маме. Меня больно ранил ее вид. Мама сильно постарела и как-то усохла, стала маленькой и легкой как ребенок. Волна жалости и какой-то небывалой любви к ней захлестнула меня, я обняла ее хрупкие плечики и долго не могла оторваться от нее: целовала ее запавшие щеки, родные руки. Если бы я знала, что это наша последняя встреча! А мама, наверно, это чувствовала и была по-особенному ласковой со мной. Мы с ней не могли наговориться, насмотреться друг на друга. Я звала ее с собой, но она не могла оставить мою младшую сестру, которая переживала тяжелый период в своей жизни.
   Мама, мамочка, столько лет прошло, как тебя нет на этой земле, а я до сих пор чувствую твои любовь и заботу - так много их ты подарила мне и всем твоим детям. Когда родители уходят из жизни, теряется ощущение надежности и стабильности. До этого момента ты чувствуешь себя защищенной со всех сторон, всегда есть плечо, на котором можно выплакаться, есть руки, готовые тебя уберечь от всех житейских невзгод. А после ухода родителей ты остаешься на переднем крае жизни, ничем не прикрытый и никем не оберегаемый, и остро чувствуешь свои одиночество и незащищенность, несмотря на то, что есть семья, есть люди, которые тебя любят и понимают. Но их любовь не может сравниться по своей величине и жертвенности с любовью родителей и, особенно, материнской любовью. После этой поездки родились строки, посвященные маме, любимой и единственной, самой лучшей маме на свете:
   О матерях рассказано так много!
   О матерях рассказано так мало...
   Хочу самой себе напомнить слово,
   До нежной боли дорогое - мама!
   Она добром нас окружает с детства,
   От бед и всех несчастий защищает.
   Ах, если бы могла найти я средство,
   Которое и смерть, и старость побеждает!
   Когда б искусством волшебства владела,
   Ее бы оградила от болезней,
   К ней птицей легкокрылой полетела
   Иль стала б светлой, задушевной песней.
   Я маму с ясным солнышком сравню,
   Ее любовь всечасно ощущаю.
   Слова бессильны передать, как я люблю,
   И как в разлуке с ней, родной, скучаю.
   И сколько б нежных слов не повторять -
   Они бессильны и всегда их мало.
   Молю судьбу: не дай мне потерять
   До боли дорогое слово - мама!
  Расставались мы с мамой со слезами, и я, как обычно, обещала к ней приехать при первой возможности, а ее просила дождаться моего приезда. "Обещаешь?" - вопрошала я маму, а она впервые за долгие годы сказала с печалью в голосе: "Не знаю, что тебе и ответить. На все воля Божья!". Ехала я домой с очень тяжелым чувством: перед глазами стояла мама, маленькая и беззащитная в своем одиночестве. Пятеро нас у нее, а она одинока - это несправедливо, но так сложилась жизнь. Все мы живем далеко друг от друга и собираемся вместе не часто, а у мамы за каждого болит душа и от каждого она ждет вестей.
   Дома сразу окунулась в привычные заботы и хлопоты. А на работе тоже накопилось много дел, и постепенно впечатления отпуска стали забываться. Вот только маме я стала писать чаще и пространнее. Когда мы с Любой впервые после отпуска появились в районной администрации, на нас буквально набросилась управделами: "Вы с ума сошли - вместе ушли в отпуск, оставили Альберта одного!". Мы опешили от такого неожиданного заявления и растерялись. Первой нашлась Люба:
  - Мы что, двухгодовалого младенца оставили одного? Мы оставили главу сельского округа!
  - Вот то-то и оно! Он без вас тут много чего натворил: ходил с поцарапанной физиономией - страшно было смотреть, очки потерял, как слепой кутенок, тыкался без них, отчеты все запорол, оперативки у главного пропускал. Не дело вы сделали! Знаете, что за ним нужен контроль, могли бы и по очереди в отпуск сходить.
  Тут уж фыркнула я:
  - Мы к нему в няньки не нанимались. Он взрослый человек и в состоянии отвечать за свои поступки.
  - Да, вы не обижайтесь, девчонки, но Альберта было просто жалко. Он ведь без вас ничего не может. Ему крепко без вас доставалось от главного.
   Когда мы вышли из районной администрации, Люба со смехом мне рассказала, как без нас пришла в администрацию какая-то женщина со своим вопросом, а ей Варя Синичкина говорит:
  - А никого нет, все в отпуске. Вот только Альберт Петрович на месте.
  Женщина махнула рукой и ушла, словно Альберт Петрович был не главой, который в состоянии разрешить практически любой вопрос, а сторож Вася.
   До чего все же хорошо возвращаться после долгой отлучки домой! Дом... С годами это понятие обретает вполне конкретные черты. Это место, где можно укрыться от житейских бурь, где рядом с тобой живут родные и близкие люди, где даже старые и давно обжитые вещи как бы говорят тебе, что все хорошо, когда есть такое место, как дом, домашний очаг.
  
   Послесловие
  
   К сожалению, после падения Руцкого военхоз расформировали, новую технику забрали прямо во время весеннего сева, высаживая трактористов посреди поля. После этого колхозу не довелось подняться до былых высот, потому что денег на новую технику не было, а старая была разобрана в свое время на запчасти. Кое-что удалось восстановить, но это была капля в море. Появилась надежда поправить хозяйство, когда руководство одной из птицефабрик предложило колхозу войти в ее состав в виде отделения. Приезжал директор птицефабрики, рисовал перспективу развития хозяйства, но тогдашний председатель колхоза испугался за свою должность и отговорил колхозников от этого шага. А была реальная перспектива спасти хозяйство. После этого сменялись руководители, но каждый из них стремился только ухватить кусок пожирнее для себя. Поля стали зарастать березняком, а бывшие колхозники потянулись в соседнюю область в поисках работы. Снова стало процветать пьянство. Мы с Любовью Борисовной предприняли попытку несколько улучшить материальное положение колхозников пенсионеров, убедили их сдать свои земельные доли в аренду птицефабрике. Пусть небольшая арендная плата, но все же это лучше, чем ничего. Считаю, что будет справедливым, если государство выкупит у них земельные паи по кадастровой стоимости. Всей своей жизнью пенсионеры заслужили такой жест доброй воли со стороны государства. В последние годы наметилась тенденция, когда "дельцы" из Москвы и других городов страны приезжают и скупают за бесценок земельные доли. И вовсе не для того, чтобы возделывать землю, а для дальнейших спекулятивных махинаций. Государство, на мой взгляд, просто обязано защитить селян.
   Скажу еще об одном. У нашей власти какая-то просто маниакальная страсть к централизации, укрупнению, объединению. Я уже четыре года нахожусь на пенсии, но связи с прежним местом работы не теряю. И вот в прошлом году вышел новый закон о развитии местного самоуправления, согласно которому четыре сельских округа объединили в один. Мотивация - население убывает. Да, местное население убывает, вымирает. Но деревни продолжают жить за счет дачного населения и не только в летнее время. Молодые люди покидают деревни, потому что жизнь в городе привлекательнее: в городе - газ, вода, канализация, стабильное энергоснабжение. А деревня живет, как в петровские времена: дорог практически нет, печи топят дровами и углем, которые год от года дорожают, удобства - на улице, проблемы с водоснабжением, электричество постоянно отключается. Работы достойной нет, поля зарастают, на них развелись миллионы грызунов. Старики привыкли жить такой жизнью. Они по-другому не жили и другой жизни не представляют. А молодежь так жить не хочет. Хотим возродить деревню, нужно создать достойные условия для жизни. На примере укрупнения колхозов убедились, что не на пользу это мероприятие. Был в каждой деревне колхоз, были в деревне и школа, и медпункт, и клуб, кипела в деревне жизнь. Стали создавать центральные усадьбы, и потянулись туда люди, а менее перспективные, по мнению высокого начальства, деревни стали пустеть. Вот и сейчас, объединив "под сурдинку" округа, сделали объединенный округ неуправляемым. Пятьдесят четыре деревни в округе с разбросом в двадцать с лишним километров, а в каждой деревне - проблемы с водоснабжением, обеспечением топливом, разоренная социальная сфера, отвратительные дороги, отсутствие работы, пьянство, социальное сиротство. А финансовой поддержки практически никакой. Не хотят более высокие власти делиться деньгами: центральная федеральная власть - с областной, областная - с районной, районная - с муниципальной. Муниципальная власть - крайняя и страдает больше всех. Нашим думским законодателям прежде, чем принимать тот или иной закон, неплохо бы на самом низовом уровне ознакомиться с положением дел. Они бы услышали, как клянут их люди за централизацию, когда за тридевять земель им приходится ехать решать свои проблемы. Все "лакомые" куски отобрала более высокая власть у низовой. Как просто, доступно и удобно для людей решались земельные вопросы непосредственно в сельской администрации. Кто лучше, чем местная власть знает положение дел на месте? Но ведь земельные вопросы - это и денежные поступления в бюджет. Забрать эти поступления в свой бюджет решает более высокая власть! И вот бедным гражданам, чтобы решить возникшую земельную проблему, приходится ехать в так называемый центр, проводить там уйму времени, бегать по различным инстанциям. А теперь еще придумали проводить на конкурсной основе приобретение земельного участка. Это необходимо там, где земля пользуется спросом: в городах, в южных регионах. А у нас поля зарастают березняком, загажены кучами гнезд грызунов. Нельзя в такой большой стране, как наша, с разными условиями жизни издавать единые для всех рекомендации: то, что хорошо для города и богатого региона, часто оказывается гибельным для села и дотационного региона. Нельзя лишать эти территории их реальных доходов от нотариальных сделок, от хозяйственной деятельности, от торговли на их территории и тому подобное. Я в этом твердо убеждена.
   Вчера была свидетелем такой сцены. Пришел в сельскую администрацию гражданин, изъявил желание приобрести земельный участок. Ему специалист объясняет, что для этого нужно ехать в район и там на конкурсной основе приобрести этот самый участок. Выслушал гражданин информацию, плюнул и ушел. Не захотел проходить столь тернистый путь. Пусть земля и дальше пустует. Пока не будет у низовой власти своего реального бюджета, деревня будет гибнуть и дальше.
   Приведу еще один пример неудачной централизации. Была в районе своя налоговая служба, а в сельской администрации была должность счетовода-кассира. Зарплата у кассира была минимальная. Какому-то "умнику" взбрела мысль укрупнить службу и, убрав в районе и сельской администрации указанные выше службу и должность, централизовали эту службу в соседнем районе. А теперь не могут собрать земельный налог с населения. Получается казус. Чтобы разослать всем налоговые извещения, нужно заплатить за почтовые конверты сумму большую, чем сумма налога за земельный участок. Многие граждане до сих пор не получили налогового извещения, хотя идет второй квартал следующего года. Раньше люди сами приходили в администрацию платить налоги, счетовод-кассир разъезжала по деревням и собирала налоги. В начале года представитель налоговой службы района приезжала в администрацию, уточняла данные по земле совместно со счетоводом-кассиром, проводила начисление налога, а в конце года проводили сверку полученных налоговых поступлений. И никаких проблем не было. Так выиграла ли власть от такой неумной экономии? Мало того, что налог практически не собран, так и возмущений от населения было немало. Такие реформы вызывают недоумение и порождают сомнения в их целесообразности.
   Когда я начинала писать свои воспоминания, никак не думала, что буду рассуждать о проблемах власти. Но вот не смогла удержаться в задуманных рамках. Слишком глубоко проблемы села вошли в мою жизнь, заставили меня не со стороны увидеть их, а изнутри. Смотришь на жизнь сельских стариков, и бывает обидно до слез за их беспросветную жизнь. Столько им пришлось перенести: война, разруха, непосильный труд. А что получили они взамен? Как отблагодарило их государство за самоотверженность и трудовую доблесть? Это сейчас им стали уделять немного больше внимания, а в девяностых годах они пережили такое разочарование, когда стали охаивать их доблестное прошлое, все, чем они жили и что составляло основную ценность их жизней, когда задерживали или месяцами не выплачивали им пенсию, когда их дети оказались без работы и надежды на будущее. Мне пришлось выслушать не одну печальную историю в то время. Дай Бог оставшимся старикам никогда больше не возвращаться в эти тягостные годы! И еще я в одном убеждена. Если создать в деревне достойные условия жизни: нормальные работа и дороги, газификация, водоснабжение, развитая социальная сфера, - то потянутся из городов обживать эти красивые места молодые горожане и не будет заросших полей, не будет продовольственной зависимости от запада, будет наша Россия сильным и независимым государством. Два года назад отдыхала в Белоруссии, и что меня поразило: великолепные дороги, для селян строят коттеджные поселки со всеми удобствами, не видела дворцов для избранных "нуворишей", пьяных лиц, брошенных детей, не слышала бранных слов. Люди живут достойно и спокойно. А у нас одни роскошествуют, набивая карманы себе и многочисленной родне, а другие еле сводят концы с концами. Так недалеко и до социального взрыва. А в России это будет страшно, потому что русский человек долго терпит, но если терпение кончается, то в гневе он не знает границ.
   2001 - 2005 г.г.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"