СОН О ПЕТРОГРАДЕ
1916 ГОДА

Пахнет мех твой духами - 
и ревность шибает мне в ноздри.
Дело тут не в морозе:
мороз белозуб и румян!
В нём бациллы кишат,
и хандра его явно гриппозна.
Значит будет коротким,
цыганка, наш бурный роман.

Нам пора возвращаться
в обкуренный хриплый кабак,
Где канкан до колен
задирает танцовщицам юбки,
Где влюблённый купец
наливается кровью, как бык,
Устрашая девиц
бычьей шеей и скотской улыбкой.

А снежок серебрится!..
а конские очи кричат!..
А цыганка хохочет -
заливисто и белозубо.
Твой карминовый рот,
о Кармен, обещает мне ад
Изуверской любви
и оплаченного безумия.

Поцелуй меня, девка,
ланиты мои обагрив
Самой модной помадой,
чтоб жена уличила в измене.
Продаю свою душу
за сотню неслыханных рифм
И твои колдовские уменья!

Кто кого удивит?
Ты меня? Я тебя?
Эту жуткую нежность
приемлю, от радости плача.
Кто способен, как я,
полюбить, никого не любя,
И младую цыганку
и ту вот беззубую клячу?

Петроградский туман
заморочит и трезвую голову.
Смех звенит на снегу,
как осколки разбившихся звёзд.
Видишь там, в небесах,
на метле молодую и голую
Раскрасавицу ведьму
и ведьмин сияющий хвост?

А румынские скрипки,
вторгаясь в кабацкий бедлам,
И смеются, и плачут,
и по-цыгански гадают,
Каковы будут судьбы
вот этих разряженных дам
И какие их ждут
нелюбезные дальние дали.

Эти дамы надменные
завтра пойдут на панель
За немецкие марки
и за английские шиллинги,
За бутылку вина,
за дешёвую карамель,
За чердачный уют,
полутёмный, промозглый, 
Завшивленный.

А красавец поэт
поднимает надменную бровь:
Что ему эти тосты и скрипки
и пьяные склоки?
Он единственный слышит,
как в Зимнем шатается трон,
Как близки роковые
и неотвратимые сроки.