Аннотация: Писалось под впечатлением от песни В.Д'ркина "Матушка игуменья". Взгляд с другой стороны, так сказать.
- Мастер, там девушка на крыльце...
Застываю в дверях. Он сидит за столом, повернувшись спиной, и черное перо скользит по пожелтевшему пергаменту. Не получив приказа, делаю шаг внутрь.
Перо замирает, поставив точку. Бледные тонкие пальцы - длинные и гибкие, как у менестреля - ложатся на высокий лоб.
- Тебе ее жаль?
Вздрагиваю. Внутренне.
(Мастер снизошел...)
Подхожу к окну. Она стоит внизу, перепуганная, разлохмаченная, нервно теребит кисти темной шали, ломает пальцы. Пальцы полные, белые. "Как свежее тесто", - думаю. Коса стриженная - совсем недавно - года не прошло. Губы пухлые, лицо милое, славное. Напугана почти до беспамятства.
- Nein, Meister.
Он смотрит на меня, отложив перо. Смотрит, кажется, очень долго своими глазами, которые никогда не блестят.
- Дай ей воды и покажи дорогу обратно, - слова падают, как каменные бусины. Бледные пальцы трогают край стола, словно подбирая на нем мелодию.
Я вздрагиваю. Теперь уже явно.
- Воды? - переспрашиваю глупо, так, как будто слышу это слово впервые.
***
Мне не было ее жать. Уж не знаю, почему. Просто ни заплаканные глаза, ни искусанные губы, ни дрожащие руки которые она ломала, стоя у дверей мельницы, не вызывали ни жалости, ни симпатии. Ничего, что могло бы побудить послать ей предупреждение - мысль, следуя которой она кинулась бы бежать, не оглядываясь.
- Мельник. - Мало что может сравниться по отвратительности с необходимостью общаться с этим созданием, подобие жизни в котором поддерживает только слово Мастера. Отвратительно - но приходится. - Отнеси ей воды. Той, которая вращает колесо. И покажи дорогу.
Кадавр медленно согнулся в поклоне, и мне вдруг показалось, что он сейчас развалится на куски гнилой плоти, как должен был лет пятьдесят назад. Не развалился. Выпрямился и побрел прочь, деревянно переставляя негнущиеся ноги.
Если девчонка не умрет на месте, принимая из его рук ковши, я пожалуй, удивлюсь. Хотя иногда кадавр бывает поразительно похож на живого.
Даже если бы девушка вздумала поднять голову, она бы не различила на фоне темного окна бОльшую темноту. Но головы она не подняла. Только затравленно озиралась, теребя концы платка. Несчастье было ей не к лицу. Такие, как она, расцветают в тепле и довольстве, когда рядом муж и дети. Несчастье сделало из деревенской красавицы зареванную дуреху, соображавшую не больше полена.
Мельник вынес ей ковш воды (долго копался, однако. Может, все же развалится, наконец?). Девчонка молча и покорно поднесла к губам ковш и - я напрягшись, подался вперед, почти свесившись из окна - сделала глоток... Два... Три!...
Все, теперь, милая, ты можешь визжать, швыряя от себя полный крови ковш. Можешь бежать, не разбирая дороги - ты все равно не убежишь. Придешь. Вернешься.
Мельник, с трудом согнувшись, подбирает отброшенный ковш. Нет, опять не развалился, труп нетленный, чтоб его...
(Быстро, неразборчиво, не столько на словах, сколько в мыслях и образах:
"Соколом-птицей, острою спицей, через тьму полночную, свет дневной, на гору крутую, в низину сырую, в овраг дождевой. Дойду, долечу к чистому ключу. Водицы напиться, воде поклониться, в воду глянуть... Не мое лицо, чужое кольцо! Имени мне нету, а слово мое крепко!")
Меня и правда не было - была напуганная девчонка, что есть мочи бежавшая через ночной лес, оставляя на сучьях обрывки одежды и клоки волос, ранящая ноги, спотыкавшаяся бессчетное число раз, и бежавшая, бежавшая, бежавшая. Ужас гнал. И в ее бестолково мечущихся мыслях оказалось нечто, подсказавшее кое-то пострашнее, чем поднесенный дурехе ковш крови. Вольготно расположившись в чужом разуме, я шепнул: "К нему беги".
Беги, беги. Твой милый не доживет до утра. Как только остановишься, кровь в тебе закипит, разорвет тесную оболочку. Интересно, кем ты станешь?
(Я опять был собой. Перегнулся через подоконник, глянул вниз. Крыльцо мельницы блестело черным и маслянистым.)
Что за тварь в тебе гнездилась, дожидаясь глотка крови? Ведь в тебе же есть Полночь? Хоть чуть-чуть, хоть немножко? Капелька? Этого хватит. А если?.. (неприятный холодок скользнул под ребра) Если ты... Впрочем, нет. Не бывает. Не бывает людей вообще без Полночи. Как не бывает тех, в ком вообще нет Полдня. Будь иначе - было бы так легко выбирать. Хотя бы потому, что выбора бы не было.
Верхушки сосен посветлели. Ночь кончилась. Сердце (по крайней мере, то место, где оно должно быть) кольнуло. Надо было бы уйти от окна или хотя бы перекинуться человеком. Я отступил в косую тень, жадно глядя в стремительно светлеющее окно. Почему-то, как это бывает, почти всегда на рассвете, откуда-то возникло чувство, очень похожее на жалость. (Нет, Мастер, не к этой дурехе, которая с третьими петухами будет корчиться, превращаясь обратно в человека, и не к тем, кого она еще убьет. И, упаси Полночь, не к себе). Не жалость даже, а просто безотчетная тянущая тоска.