Богданов Александр Алим : другие произведения.

Джо Смит в сибирских снегах. 1918 год

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    История, изложенная на страницах этой книги, основана на вполне реальных событиях, хотя детали сюжета вымышлены. Правнуки американского солдата Джо Смита, участника интервенции США на Дальнем Востоке и в Приморье в 1918 - 1920 годах позволили мне ознакомиться с содержанием толстой замызганной тетради, найденной на чердаке их дома в северном Мичигане. Манускрипт, погребенный под слоем старых журналов на дне сундука, был обнаружен полвека спустя после смерти его автора во время капитального ремонта крыши. По просьбе потомков ветерана имена персонажей, кроме исторических лиц, которых Джо встретил во время своего пребывания в Сибири, были мною изменены. Любое сходство с местами и людьми, живыми или покойными, является чисто случайным совпадением. Жизненный путь этого мужественного человека был непрост. В 1918 году в Европе заканчивалась Большая война. Провинциальный американский паренек Joe Smith, почти подросток, так страстно желает попасть на фронт, что подделывает свой возраст. Однако взамен баталий во Франции его посылают сначала на Филиппины, а потом в Сибирь. Наивный и неподготовленный, ничего не знающий о противоречиях раздирающих Россию он, как и его однополчане, попадает в горнило чуждой ему гражданской войны. Американское командование приказало своим войскам не вмешиваться и соблюдать строгий нейтралитет, но это не всегда возможно. За время своей тревожной жизни в Сибири Joe знакомится с самой разнообразной публикой - от бандитов атамана Семенова до штабных офицеров адмирала Колчака, от отшельников, прячущихся в таежном скиту, до княжны старинного знатного рода, от дезертира из экспедиционного корпуса армии США до фанатичных подпольщиков - революционеров. В силу своей незначительности мичиганскому пареньку не удалось лично встретиться с Верховным правителем, но он оставил нам яркий отчет о повседневной жизни в Омске, в те недолгие драматические годы, когда город был столицей Белой России. Joe проходит через тысячи испытаний, едва не погибает в бою, но привозит домой в родной Мичиган то, o чем oн не смел и мечтать...
  Aleksandr?? Alim Bogdanov copyright ?2020 Джо Смит в сибирских снегах. 1918 год
  World Rights 68,000 words
  All rights reserved. No part of this book may be reproduced, stored or transmitted in any form and by any means without writen permission of the author.
  
  Disclaimer: This novel is based on true events. While the plot details are fictional, they refer to real places and events. Characters names, except historical figures, are changed. Any Resemblance to a Coincidence is Accidental.
  
  Джо Смит в сибирских снегах. 1918 год
  (Американские пехотинцы между белыми и красными или Драгоценности императрицы Александры Федоровны)
  
  Глава 1
   На Филиппинах нет зимы. Влажная жара изводит и утомляет; одежда и нижнее белье никогда не просыхают; кожаные ремни и обувь плесневеют и начинают гнить; покрытое потом тело чешется и зудит. Особенно трудно приходится в летние месяцы: дожди часто льют, мыши и крысы заползают в жилища, шуршат по ночам под досками пола и колеблют обшивку стен; до рассвета от их писклявой возни нет никакого покоя. В прозрачной тмноте казармы под монотонный рокот цикад было трудно уснуть, сквозь завешанные сеткой широкие окна просачивался лунный свет, большие тропические звезды мерцали на бархатно-черном небе, но мысли о доме будоражили меня, ни на секунду не давая забыться. Краешком глаза я замечал ряды двухярусных коек, их неясные силуэты терялись в тенях; в уши лезло ровное дыхание соседей, таких же, как и я, неоперевшихся юнцов полгода назад призванных в армию из хвойных лесов северного Мичигана. "Как мы рвались на фронт," с грустью раздумывал я, лежа под белым фанерным потолком. "Очень хотелось воевать. Я даже свой возраст подделал. А боев и стрельбы так и не повидал. Вся романтика прошла мимо и нет никакой надежды попасть в настоящую битву с танками, пулеметами, аэропланами и отравляющими газами." От расстройства я крепко сжал край подушки и закусил свои губы. "И еще я девушкам не нравлюсь," слезы чуть не потекли из моих глаз. "Паренек я невзрачный и щупленький - думал, что военная форма придаст мне мужественный мажор; но вот беда, с той поры, как одел камуфляж, женского пола я и в глаза не видел." Жара была невыносима, треск цикад угнетал и уголком простыни я утер пот со своего лица. На соседней койке кто-то громко вздохнул, всхлипнул и пробормотал что-то неразборчивое. Steve Cox, мой земляк, во сне жалобным голосом позвал маму. Стива было не разглядеть, только в полутьме кроватные пружины заскрипели под его большим грузным телом. От духоты я буквально задыхался. Будет ли конец нашим страданиям? Немногим из нас исполнилось девятнадцать лет и не у всех появился первый пушок над верхней губой, но все мы мечтали о подвиге. По прибытию на Филиппины наша рота уже полгода гонялась по джунглям за повстанцами, "гориллами", как террористов называло местное правительство. Повстанцы были неуловимы, леса, наполненные ядовитыми гадами смертельны, а мы, облепленные насекомыми, болели и чахли, ворчали и сетовали, боясь, что это навсегда. Как я попал в это пекло? Воспоминания обступили меня. С детства я был влюблен в оружие, в наш звездно-полосатый флаг и был пламенным патриотом своей страны. Год назад США вступили в Большую войну - гремели оркестры, развевались знамена, произносились зажигательные речи, шеренги новобранцев повзводно печатали шаг к транспортным судам, отплывающим в Европу. Разве мог я пропустить такое счастье?! Но вот беда, мне было всего 17 лет! Ничего, решил я и на окружной ярмарке в Lansing, MI, увидев вербовочный пункт набора в морскую пехоту, решил попробовать поступить в моряки. Войдя, я соврал вербовщику, что мне давно 18. Тот недоверчиво вскинул брови, смерил острым взглядом с головы до ног и процедил сквозь зубы, что с плоскостопием во флот не берут! Откуда он это взял, подлец, ведь я не разувался?! Оказавшись на улице, я кипел от возмущения. Но меня так просто не возьмешь! Я толкнул соседнюю дверь с табличкой "US Army". Там в кабинете за письменным столом сидел раззява в форме сержанта первого класса и с увлечением жевал гамбургер, одновременно уткнувшись в развернутый иллюстрированный журнал. Рот его был обмазан томатной пастой, в сальных пальцах разламывался хлеб и к носу прилипла капля горчицы. "Меня зовут Joe Smith," осмелился обеспокоить я столь важную персону. "Мне 18 лет. Я хочу стать пехотинцем." "Молодец. Заполняй анкету," вербовщик сунул мне бумажный листок. "Только на врать? Когда у тебя день рождения?" грозно уставился он на меня. "13 апреля 1899 года, Sir." Внутри меня все похолодело, но я не моргнул. "Проходишь," после короткого размышления изрек сержант. "Верно, тебе полных 18. Возвращайся через час получать документы." Так я оказался в тропиках. Солдатская жизнь оказалась собачьей и совсем не такой, какой выглядела в кинофильмах. Бесконечная муштра, пот и страдания изматывали новобранцев. "Какой же я был дурак!" бранил я себя. Я повернулся на другой бок, раздавил мокрую каракатицу, ползущую по щеке, и попытался уснуть. Но тщетно. Из глубины казармы доносились всхлипывания другого вояки. "Сколько нам здесь еще мучиться?" с грустью подумал я. Из газет я знал, что в этот час в Европе наши американские сверстники упорно сражались с немцами, но мне и моим соотечественникам командование уготовило другую участь - для нас начиналась особая война. Через месяц наш полк посадили на корабль и отправили в Сибирь. Облегчения там не настало. Из одной крайности мы попали в другую.
   Нас выгрузили во Владивостоке в августе 1918 года. Полк выстроили на причале; над головами с клекотом носились чайки, вечерело и дул порывистый холодный ветер. B тропическом обмундировании нам было немного не по себе и мы зябли. Oпустевшие десантные катера, подпрыгивая на волнах, держали курс к стоявшему на рейде крейсеру, доставившего нас из Манилы. Я глубоко вдохнул прохладный воздух и обвел глазами край света, куда забросила меня судьба. Голубое небо отражалось в изумрудной глади залива. Сизые сопки окружали изогнутую дугой бухту, окаймленную каменистым пляжем. За ним протянулась набережная, на которой горделиво возвышалась череда пятиэтажных кирпичных зданий. Позади на склонах пологих холмов чернела хаотичная масса деревянных лачуг. Ветерок доносил отдаленные звуки большого города: звон трамваев, скрежет тормозящих стальных колес, цокот конских копыт и неясный гул человеческих голосов. После затхлости и тесноты корабельного трюма простор и приволье заворожили меня; слегка кружилась голова и дрожали ноги. Почему-то пейзаж этот напомнил мне верхний Мичиган и у меня от тоски сжалось сердце. Брови мои сошлись на переносице, глаза потускнели. Криво улыбнувшись, я всматривался в окрестности. Тонкие стволы молодых сосен и елей тянулись до пределов холодного синеющего горизонта, обступая раскинувшийся чужеземный город. По светло-голубому небу безмолвно плыли розовые облака. Вдалеке в лесах красными, желтыми и лиловыми цветами пестрила природа. Стаи птиц летали над вершинами деревьев. Мысли о далеком доме обуревали меня, но действительность заявляла о себе сильнее слов и желаний. Раздалась команда: "На плечо!" Мы по-заправски вскинули наши винтовки. "Налево шагом марш!" Повернувшись, полк дружно зашагал вперед. Мерный топот сотен наших ног, обутых в тяжелые ботинки, разносился повсюду, отдаваясь эхом от дальних гор. По мощенной булыжником мостовой мы пересекли окраину, состоящую из закопченных фабричных цехов и низких убогих домишек. Завидев нас, одетые в рванье обитатели трущоб разбегались. Вскоре мы вoшли в городской центр. Здесь картина была другая. Улицы, застроенные викторианскими зданиями, были подметены и чисто вычищены. В витринах красовались товары. Фасады были покрыты вывесками и объявлениями, которые мы не могли прочитать. Но главное нас встречали! Толпа хорошо одетых мужчин, женщин и детей заполнила тротуары, приветственно махая руками и радостно улыбаясь. Группа холеных молодых людей в черных пиджаках, белых манишках, брюках-дудочках и шляпах-котелках окружила афишную будку. Когда голова нашей колонны поравнялась с почтеннейшей публикой, они разом крикнули Welcome! У меня полегчало на сердце. Мы здесь нужны! Замерший без движения трамвай пропустил наш полк на соседнюю улицу. Массивные стены казармы показались через несколько минут. До революции в этом добротном кирпичном строении размещались части Русской императорской армии. "Что сталось с ними?" подумал я, поднимаясь по широким каменным ступеням на второй этаж. "Почему они сами не могут защитить свою страну?"
   Еще на корабле задолго перед высадкой во Владивостоке командующий американским экспедиционным корпусом генерал W. Graves, занимавший каюту на том же судне, объяснил нам, "В России произошла социалистическая революция. Левые радикалы захватили власть. Они называют себя большевиками и считают, что в недалеком времени весь мир будет жить по их законам." Чтобы увидеть генерала, мы набились в столовую, широкое помещение под низким стальным потолком. За открытыми иллюминаторами катились синие волны и вдоль отсеков тянул приятный легкий сквознячок. Не всем хватило мест на скамьях и многим пришлось стоять в проходах. Я опоздал к началу и зал уже был полoн. Из-за спин и голов однополчан я сумел разглядеть высокого седовласого оратора в зеленом мундире с золотыми галунами. Затаив дыхания, мы слушали его речь. "Что тем временем радикалы натворили в своем родном гнезде?" продолжал говорить генерал. "В стране установлены неслыханные в истории человечества порядки. Большевики отменили частную собственность, запретили торговлю и обобществили женщин. Исповедование любой религии поставлено вне закона и подвергается репрессиям. Храмы разграблены, а священнослужители либо расстреляны, либо сосланы в тундру. Запуганное террором население пассивно молчит. Многие поверили посулам Ленина о грядущем изобилии, о равноправии и всеобщем счастье в светлом будущем. Тo, в основном, темные и неразвитые низы общества. Свободомыслящие русские ушли на Дон и организовали Добровольческую армию, но их немного и борьба идет с переменным успехом. К сожалению в первые дни революции Русская императорская армия раскололась и перестала существовать. Часть офицерства запятнала себя сотрудничеством с большевиками, верно служит захватчикам и даже помогла Троцкому создать Красную армию. Не думаю, что царским офицерам доверяют. За каждым шагом старых военспецов следят большевисткие комиссары и чуть, что не так, казнят провинившихся вместе с их семьями. Задача американского экспедиционного корпуса сохранять нейтралитет и не вмешиваться в чужую гражданскую войну. Однако проблема в том, что Красная Россия заключила союз с Германией, отдав ей большую часть своей территории. Не зря с 1914 г. германский генеральный штаб вкладывал деньги в большевиков. В результате восточный фронт устранен и Германия воюет только на западном фронте, перебросив туда освободившиеся дивизии. Россия вышла из Антанты и американское оружие и обмундирование, полтора года назад посланное русскому императору, в результате революции может попасть в руки немцев. Потому-то мы плывем в Сибирь. Наша задача охранять склады во Владивостоке и обеспечить бесперебойное функционирование Транссибирской железнодорожной магистрали, через которую снабжается армия Колчака. Не менее важна добыча угля в Сучанских каменноугольных копях. Уголь необходим паровозам и для отопления жилищ. Население не будет мерзнуть." Генерал широко улыбнулся. "Ленин и Троцкий называют нас интервентами. Это не так. Mы всего лишь выполняем наши союзнические обязательства данные законному правительству России." Генерал закончил говорить и, открыв боковую дверку, ушел; аплодисментов не полагалось; мы, обмениваясь впечатлениями, стали расходиться. "Не могу в такое поверить," промолвил Стив, если читатель помнит, мой сосед по казарме на Филиппинах. " Запрет на частную собственность и обобществление женщин - это противоестественно," с отвращением он покрутил носом. Стив был мне одногодком и из тех же мест, что и я, правда, физически гораздо крупнее. С детства, помогая отцу, вытаскивал он из озера тяжелые сети, нагруженные окунями и карпами, с годами мышцы тела его развились чрезвычайно. На широких плечах сидела крупная голова; угрюмые серые глаза отдавали синевой; из плотно сжатых бескровных губ редко вырывалось слово; квадратный подбородок упрямо торчал вперед. Ходил он немного вразвалку, как старый матрос, но движения его были гибки и пластичны. На своем плече я ощутил его тяжелую руку, "Не может быть," продолжал ворчать мой приятель. "Почему?" возразил Glenn Atkins, худощавый высокий парень, сын лесоруба из Petoskey. Он носил очки, до призыва работал в библиотеке, прочитал много книг и любил сочинять "Разные люди на свете бывают," произнес он, поскребывая подбородок. "У нас вон сосед на ферме под дудочку овец своих вальс выучил исполнять. Вся округа дивится, когда на лугу его стадо под музыку блеет и на задних ногах в обнимку кружится. Правда, они плохо слышат и с ритма сбиваются. Их приходиться кнутом поправлять. Но большинство не обижается и еще рьяней танцует. Самая любимая овечья мелодия - Интернационал. Гимн стаду так понравился, что танцуют до упаду!" Глен в восторге хлопнул себя по бокам и обвел нас смеющимися глазами. "Вот и русских выдрессировали, только не все согласны и сопротивляются!" "Врешь ты все," в негодовании отвернулся я. "Такого быть не может!" "Это я для забавы," не унимался Глен. "Марксизм врет гораздо хуже, но миллионы чудаков в него поверили!" "Выходит, что русские доверчивы как овцы?" предположил Стив. "Если не так, то с чего же они большевикам так легко поддались?" "Не думаю, что это просто. Русские сражаются за свою свободу," нахмурившись, возразил я. "Вот приедем и посмотрим, как у них получается."
   Таким образом по прибытии в Сибирь больших сюрпризов мы не ожидали. Нам казалось, что мы были в курсе дел. Однако, все обернулось совершенно иначе. На следующий день после высадки нам выдали новое обмундирование, соответствующее местному климату, и разрешили увольнения, предупредив держаться группами, быть настороже и в плохие кварталы не заходить. В новых оттутюженных кителях и галифе, с зелеными шляпами на головах и в добротных кожаных ботинках мы привлекали всеобщее внимание. Посмеиваясь и хихикая, мы бродили по улицам и площадям. Влажное, теплое утро было в разгаре. Сквозь облачную дымку пробивались солнечные лучи. Вдалеке над сопками стлался туман. В заливе с басовитым гудком направлялся к причалу океанский сухогруз. Истошными голосами лоточники убеждали прохожих купить пирожки и пельмени; молоденькие цветочницы, смущенно улыбаясь, предлагали фиалки, а те, что почище, покрасивее и побойчее, прохаживались под ручку с заморскими кавалерами. Город кишел беженцами и иностранными войсками. Мы видели британских, французских и японских военнослужащих. Множество нераспакованных ящиков, включая автомобили в чехлах, кипы хлопка и механизмы, были сложены в доках или валялись на склонах близлежащих холмов. Владивосток, до революции процветающий европейского стиля метрополис, к середине 1918 года превратился в дыру, переполненную тысячами переселенцев, авантюристов, шпионов и беглых чиновников царского правительства; последних было легко узнать по их двубортным сюртукам с медными пуговицами. Озабоченные, они собирались кучками и с серьезными минами на бородатых лицах обсуждали: патриотично ли оставить родину и искать убежище за границей? На бульваре из открытых дверей кафе, ресторанов и кабаре доносились звуки фокстрота, пьяные возгласы и взрывы хохота. Там кутили с проститутками иностранцы и местные аферисты. Повернув ручку двери, мы вошли в первое попавшееся заведение. Зал был битком набит, ни одного свободного места, но хозяин, распознав в нас посетителей с деньгами, без лишних слов усадил за стол с парочкой каких-то пожилых женщин. Одетые в черные длинные платья, они напоминали потрепанных жизнью, но добродушных школьных наставниц. Мы по очереди им представились, но дамы, оставив нас без внимания, продолжали молча пить свой чай. На сцене между тем монотонно тренькал балалаечный квартет. Остро пахло жареным мясом, луком и уксусом. C нагруженными подносами носились взмокшие от кухонного пара официанты. За столиком у стены смуглые матросы в беретах с красными помпонами тискали молоденьких тоненьких девиц с наштукатуренными лицами. Мы заказали жареной рыбы и пива. Не спросив разрешения к нам подсел юркий кучерявый человек и на ломаном английском предложил за бесценок купить бриллиантовое колье. Сплющенный нос, бегающие глазки и характерная челюсть придавали ему что-то обезьянье. "May I see it? (Можно посмотреть?)" проглотив слюну, осведомился Стив. Он не отводил глаз от черного футляра в руках неизвестного. "Not here. (Не здесь,)" скрипучим голосом проверещал человечек, но тем не менее на секунду приоткрыл футляр, из которого полыхнул блеск драгоценных камней. Никогда раньше я не видел Стива таким взволнованным. На покрасневшем лбу его выступили капельки пота, брови приподнялись, веки сузились, руки подрагивали. Широко раскрытыми глазами он рассматривал продолговатую изящную коробку. "Наверное ворованные," возбуждённо прошептал Глен. "Какая разница? Кто-то это колье все равно купит," рассуждал Стив. "Почему бы не я? Владелец все равно назад ничего не получит." Незнакомец рассматривал нас проницательным оценивающим взглядом. Все таки он поразительно напоминал мне шимпанзе, которых я видел в центральном зоопарке в Kalamazoo, MI, та же масть, та же впалая грудь, те же длинные до земли руки, правда, он был гораздо крупнее и шерсти на нем было поменьше. "This transaction requires privacy. Let"s go to the toilet. (Пойдемте в туалет)," обезьяно-человек с хрустом почесал пятерней свою сальную шевелюру и ловким сильным движением достал заткнутую за ухо сигарету. Вставив ее в щербатый рот, он тут же закурил. Нагло и дерзко задрав голову, мошенник ожидал нашего ответа. Облако табачного дыма повисло в воздухе. Пожилые дамы напротив недовольно поморщились, но не осмелились возразить. Стив решительно поднялся из-за стола. "Ты пойдешь со мной. Глен остается здесь и будет нас прикрывать. Смотри в оба," напутствовал он на прощанье и мы последовали за продавцом. Сутулясь, в слишком большого размера пиджачной паре, обезьяно-человек лавируя между столами, пересек зал и привел нас к неопрятной коричневой двери уборной. Мы вошли вслед за ним в смрадное, скудно освещенное помещение. Внутри никого не было. От запаха нечистот подступала тошнота, распахнутое настежь окошко под потолком не давало достаточного притока воздуха. Двери в кабинки были открыты и криво висели на ржавых петлях. Мы сгрудились возле умывальника и продавец показал нам товар. На черном бархатном фоне переливалось широкое ожерелье - алое пламя рубинов, оттененных голубоватой прозрачной россыпью бриллиантов. Крученые золотые нити переплетали и связывали цепочки и ленты ювелирного шедевра в ослепительную симфонию великолепия и богатства. Повисло напряженное молчание. Такое колье было вполне достойно украшать шею царственной особы, а не болтаться в кармане потасканного субъекта неопределенных занятий. "Где ты его взял?" Стив недоверчиво стрельнул глазами в сторону незнакомца. "Не твое дело," огрызнулся обезьяно-человек. "Берешь или нет?" "Слишком шикарное," солдат отрицательно покачал головой. "Никто не поверит, что такое сокровище принадлежит мне. Оно стоит миллионы и предназначается для королев и императриц." Стив скрестил руки на груди и с каменным лицом отошел к дальней стенке. Вонь в туалете была нестерпимoй и я зажал нос. Алчный взгляд продавца не отрывался от нас. "Угадал!" распахнув широкий рот, радостно засмеялась обезьяна. "Оттуда и взяли! Из царской могилы выгребли! Было вашим - стало нашим! Народ своего не упустил! Сколько дашь? Ты американец - ты богатый!" "Нет. Я небогат. Я из семьи рыбаков." Стив горестно усмехнулся. Брови его нахмурились, углы губ несколько опустились. "Мы из промыслового поселка на озере Huron. Нам всем приходится много работать." "Так ты пролетариат! Ну, тогда тебе скидка. Возьми за $200 и делу конец." В предвкушении сделки вор азартно потер свои узловатые мохнатые руки; глаза его разгорелись. "Ты отвезешь его в Америку и там продашь. На выручку целый рыболовецкий завод купишь!" Обезьяно-человек мечтательно закатил глаза. "Я бы сам туда укатил, да не пускают. Дай $200. В накладе не будешь. Оно ведь сто миллионов стоит." "У меня столько нет," упрямился Стив. "Могу дать $95." "Хорошо," без колебаний согласился вор. "Забирай." Стив протянул за покупкой свою широкую твердую ладонь, но злодей, не выпуская футляр из руки, резко отступил назад. "Деньги вперед!" сердито выкрикнул он. Вынув бумажник, Стив пересчитал имеющуюся у него наличность. Судя по кислому выражению лица, результат его не порадовал. "У меня только $45. Одолжи, сколько можешь," обратился он ко мне. "У меня $31," я знал содержимое своих карманов наизусть. "Это все, что осталось у меня до получки. Остальное может быть найдется у Глена?" Пожав плечами, мы вышли из зловонного местечка, гуськом пересекли зал и вернулись к нашему столу. Там было как прежде. Oбхватив голову руками, Глен сидел с отсутствующим видом; дамы беззвучно жевали баранки; разговоров между ними не было. Мы уселись на скамьи и прихлебнули пива из полных кружек. Незадачливый продавец не отставал от нас и маячил в проходе между столами, мешая пробегающим официантам. "Мы делаем важную покупку. Нам не хватает $19," попросил Стив. "Не одолжишь ли?" Глен порылся в карманах галифе, извлек несколько смятых банкнот и пересчитал. "Доллара не хватает," заключил он. Мы стали выгребать всю имеющуюся у нас мелочь и складывать в пустую тарелку. Набралось 47 центов. "Беру!" обезьяно-человек ссыпал монеты себе в ладонь, свернул и упрятал бумажные деньги в кошелек. Швырнув Стиву футляр, он выбежал на улицу. "Вы не американцы; вы голодранцы," донесся до нас его утробный крик. Мы пропустили проклятие мимо ушей. Глаза Стива сияли удачей. Заказали еще пива и говяжьих сосисек. Когда съестное было доставлено, мы поднялись с мест, чокнулись пенящимися кружками и обнялись. "Сколько это сокровище может стоить?" обсуждали мы. "Разделим по справедливости," подал Стив идею. "Cоответственно с долей, вложеннoй каждым из нас," закончил он свою мысль и спросил у официанта карандаш и бумагу. Глен, как самый образованный в нашей компании, тут же стал вычислять проценты, полагающиеся партнерам. Он так углубился в работу, что не замечал ни огрызков, ни хлебных крошек, ни липких лужиц на столе. "Я видела вензель на футляре вашего колье," неожиданно раздался голос одной из сидевшиx напротив дам. Она изъяснялась на вполне разборчивом английском языке. "Это собственность Императорского Дома Романовых. Вы приобрели краденое." От волнения ее седые, аккуратно уложенные волосы растрепались, она побледнела, а старческие слезящиеся глаза горели возмущением. Ее спутница обняла подругу за плечи и что-то быстро шептала ей на ухо, очевидно пытаясь ее успокоить. Мы побагровели. "Колье не краденое, Madam, даже если оно из императорского дворца," ощетинился Глен. "Монархия отменена год назад и царь ваш расстрелян," подтвердили мы в один голос. "Это неважно. Россия разграблена большевиками, ценности ее расхищаются и расходятся по всему миру," голос старой дамы задрожал; у нее начиналась истерика, кружевным платочком она утерла слезу. "Вот именно," сказал я. "В вашей стране идет гражданская война - русские воюют против русских. Сперва разберитесь между собой, а потом критикуйте нас, американцев." Я перевел дух и отхлебнул пива из кружки. "Кто же прав?" гнул я свою линию. "Российская империя взбаламучена до самого дна и огромные массы населения сражаются на стороне красных. Это колье теперь наше. Бывшие владельцы его уничтожены; наследники прячутся неизвестно где. Даже не все белые хотят восстановления монархии. Я слышал, что некоторые хотят буржуазную республику, наподобие американской. Ваш правящий класс разбежался по закоулкам и подпольям. От старого государства не осталось ни следов, ни примет. В Кремле засела новая власть. Им начхать на прошлое страны. Поэтому сокровище по праву принадлежит нам." Хмель давал себя знать и я слегка стукнул кулаком по столу. Обе почтенных дамы взирали на меня с отвращением. Заметив, что собеседницы вздрогнули, я постарался дружелюбно им улыбнуться, но не получилось. Их лица оставались тревожными. Быстро расплатившись с официантом, наши случайные знакомые, не попрощавшись, ушли. Вид у них был крайне взъерошенный и негодующий - брови опущены, носы сморщены, рты искривились, словно они сплевывают. После того как злючки исчезли из вида, мы вздохнули с облегчением. "Кто они?" гадали мы. "Что они делали в этом вертепе? Зачем сюда приходили?" Обмениваясь мнениями, мы зыркали по сторонам, дружно возмущаясь бесцеремонностью упрямых старушек. "Они из знатных и благородных," высказал догадку Глен. "Мы еще с ними где-то столкнемся. И для нас встреча эта закончится неблагополучно." "Откуда ты знаешь?" недоверчиво протянул Стив. Он доканчивал последнюю сосиску на своей тарелке. "Я одарен интуицией. Она редко подводит," Глен вдруг выпрямился и резко поднял голову. В ресторане становилось многолюднее. На освободившиеся места напротив хозяин подсадил двух довольно потасканных девиц, которые беззастенчиво пялились на нас, показывали языки, облизывали губы и зазывно толкали под столом ногами. Hам начинало здесь нравиться. Народу не убавлялось, а наоборот, подваливало, и все боевые и задорные: в мундирах, в скрипучих сапогах со шпорами и высоких папахах; с шашками и кобурами на поясных ремнях; c патронными сумками и свистками, прицепленными к портупеям. Тут были офицеры Сибирской армии Колчака; тут были голубые чехи; тут были и иностранные моряки, по видимости, только что сошедшие с корабля. Плотной массой сидели они за столиками, уставленными тарелками и бутылками, и жадно рассматривали присутствующих женщин. На сцене играл джаз-оркестр, на паркетном пятачке топтались влюбленные пары, половина посетителей были японцы - в военном или штатском - каждого сопровождала молоденькая светловолосая девушка. От табачного дыма щипало глаза, гул толпы и взрывы смеха сотрясали мое сознание. Я совсем сник, меня тошнило и плохо понимал происходящее. Пошевелить конечностями стало необычайно трудно, как будто к ним привязали гири, голова падала на грудь, а веки налились свинцом. Стив и Глен были не лучше меня. Hавалившись локтями на стол, oба заплетающимися языками бормотали всякую чушь. Веки у них были полузакрыты и они часто икали. Краем глаза я заметил как официант проворно унес в подсобку наше недопитое пиво и заговорщически перемигнулся с хозяином. Тот, ухмыльнувшись, прошептал что-то нашим соседкам; они украдкой взглянули на нас и противно засмеялись. На другом конце ресторана поднялась с места ярко накрашенная, рыжая женщина. Лиловое платье с блестками облекало ее полнеющую фигуру. Ее ухажер пытался ее удержать, но она оттолкнула его и, покачиваясь, направилась через зал. Женщина была заметно пьяна. Подойдя к нам поближе, oна остановилась. На лице ее блуждала бессмысленная улыбка; под глазами расплывалась тушь, а на щеках неровными бороздками засохли струйки пота. Не говоря ни слова, толстым задом она плюхнулась мне на колени и от восторга у меня защекотало в животе. Я оглянулся на своих друзей. И там было все на мази. Обойдя стол, наши девицы давно перебрались к Стиву и Глену и крепко с ними обнимались. Пехотинцы балдели от ласок красоток. Щеки ребят были испачканы губной помадой, пуговицы нагрудных карманов расстегнуты и из - под распахнутых мундиров белели нижние рубашки. Веселье было в полном разгаре. Дым стоял коромыслом, взлетали пробки шампанского, звенели бокалы, гремел смех и замотанные официанты, сбиваясь с ног, таскали из кухни в зал шампуры с шашлыками и кебабами. Я был так счастлив, что не обращал внимания ни на плясуний с бубнами, кружившихся вокруг нас, ни на быстрые пальцы моей подруги, ощупывающей мои карманы, ни на исчезновение бумажника Стива под подолом блондинки, оседлавшей его, ни на драгоценный черный футляр, перекочевавший в сумочку другой красотки. Танцовщицы вокруг продолжали кружиться и монотонно напевать; они постоянно касались нас бедрами, коленями и руками; чумазые дети ползали под столом и расшнуровывали наши ботинки; я заметил, что они унесли наши шляпы. Мне было нисколечки не жалко. Пусть пользуются, если им надо. Нельзя же быть таким эгоистом. Нужно думать и о других. Я только таращился и беспомощно растопыривал пальцы. "Давайте выпьем!" пискнул я и попытался взмахнуть рукой, но меня никто не слушал. Ворье потеряло к нам интерес - мы были выпотрошены подчистую. Между тем за окнами темнело; в зал вошел служитель в синем комбинезоне и зажег газовые рожки на стенах; они источали розоватый, колеблющийся и навевающий дремоту свет. "Тогда и мне пора спать," прошептал я и улегся на стол. Не успел я подложить ладошку под щечку и как следует захрапеть, как заунывное пение цыган разом оборвалось и разговоры смолкли. Глаза присутствующих повернулись к дверям. Под украшенным росписью и резьбой арочным входом стояло четверо молодцов - решительных, смелых и суровых - в зеленых касках с надписью Military Police и резиновыми дубинками, сжатыми в руках. "What"s going on?!" раздался железный окрик американского командира. В мгновение ока мошенниц как ветром сдуло. Мы остались на всеобщее обозрение - полураздетые, облеванные и одураченные. Полицейские подбежали к нам; завидев их, все расступались. "Are you alright?" заботливо спрашивал сержант. У нас не было сил отвечать - мы мычали. Патрульные подхватили нас под мякитки, встряхнули и вытащив на улицу, поволокли по направлению к казарме. Прохожие сочувственно смотрели нам вслед. На этом увольнение закончилось. Хорошо, что мы остались живы.
  
  Глава 2
   Наутро нас осмотрел полковой врач и, сделав анализы, нашел признаки отравления кетамином. "Ресторан Лотус сомнительное место," голос медработника был монотонным и вялым. "Там постоянно кого-то грабят." Он поправил пенсне на своем хрящеватом носу и приложил стетоскоп к моей груди. Доктор был старенький и прибыл во Владивосток за полгода до нас. Он уже насмотрелся на социальные беспорядки в России и предпочитал стоять в стороне и не вмешиваться, проводя вечера с женой дома и считая дни до окончания своего контракта с министерством обороны США. "Проверим сердцебиение и дыхание," деловито приговаривал он. "Проверим зрачки." Я делал все, что мне было мне велено: приседал на корточки, выставлял язык, вытягивал ладони с зажмуренными глазами и по команде останавливал дыхание. "За исключением незначительных осложнений вы практически здоровы," доктор, сделав пометку в тетради, отпустил меня в коридор, где томились, ожидая своей очереди, мои товарищи по несчастью. Я вышел, с облегчением затворил за собой дверь и прислонился к стене. У меня немного кружилась голова и сквозняк, тянущий из форточки, холодил меня до мурашек. Коридор был короткий с высоким белым потолком и здесь никого, кроме нас, не было. Для осмотра нам выдали тонкие больничные халатики; остатки нашей одежды лежали на полу. "Ну как?" мои друзья обернулись ко мне. "Все в порядке. Теперь ваш черед," уныло выдавил я из себя. "Мы разорены," грустно протянул Стив, пошевелив пальцами своих босых ног."Даже ботинки сперли." "Ни денег, ни документов, ни шляп," поддакнул я. "Ну зачем цыганам наши шляпы?" пожал плечами Стив. "Американцев что-ли будут из себя изображать?" "Мне думается, что они очень бедные люди, которые тащат все подряд и любой безделице рады," высказался я. "Они будут носить наши головные уборы в любую погоду - в жару, снег и мороз. Если увидишь оборванца в американской защитного цвета шляпе - знай, что ее стырили у нас. Дай пинка ее временному обладателю и забирай обратно." Я воинственно поднял голову и взмахнул кулакoм. "Неверно," изрек Глен. " Шляпы к тому времени станут непригодными к иcпользованию. У нас же не сегодня - завтра будет новое обмундирование взамен украденного. В случае встречи с преступником, проходи мимо и не позволяй краже случиться опять. Тем более, что ты не знаешь, может этот человек вовсе и не преступник, а честно приобрел твою вещь на толкучке." "Не все так плохо, ребята," загадочно промолвил Глен и наклонился к куче нашего тряпья у своих ног. Немного порывшись в кармане галифе, он вытащил оттуда то самое колье, которое мы считали пропавшим. При виде его у меня бешено заколотилось сердце и захватило дыхание. Мы все зажмурились от блеска. Разноцветные зайчики забегали по потолку, по стенам и по углам. Сияющая красота сокровища вновь ошеломила нас. "Как ты успел?!" одновременно выкрикнули мы. Глаза Глена были полны смеха. "Я очень недоверчив," объяснил он. "Когда вчера в ресторане проститутки набросились на нас, нo отрава в пиве еще не подействовала, я прошел в уборную и спрятал колье на своей груди. Да, я повесил его себе на шею и застегнул китель на все пуговицы, чтобы не было видно. Пока я расправлял ожерелье под нижней рубашкой, краем глаза я поймал свое отражение в зеркале над умывальником: величественное скопление драгоценностей на шее простого пехотинца. Мне показалось, что на мгновение я перенесся в прошлое - услышал шепот придворных дам, шелест кисеи и шелка, шорох вееров, звяканье золота и редкостных камней. Но императрица, которая раньше носила эти бриллианты, наверное, одобрила бы мою хитрость. Ее богатство сейчас в надежных руках." Мы долго благодушно смеялись, пока нас не прервал скрип открывающейся двери. В проеме показалась седая голова доктора. "What"s going on? Все обязаны пройти медосмотр! Private Steven Cox you are next!" Стив молча прошел в кабинет. На лице его застыла покорность. Мы остались вдвоем. Глен сидел на скамье, закрыв глаза и вытянув вперед голые ноги. Я медленно подбирал свою одежду и одевался. Тишина была могильная. Толстые каменные стены не пропускали ни единого звука; только слышны были наши дыхания да под потолком металась заблудившаяся оса. "А ведь сокровище-то это душу мне жжет," жалобно промычал Глен. "Не наше оно. Хорошо бы владельца найти, отдать и дело с концом. Так мол и так, не знали, что приобрели. Может на нем проклятие и кровь человеческая?" "Ничего там нет. Накрутил ты все, друг," разуверил я Глена. Я закончил одеваться и сочувственно склонился над ним. "О чем грустишь? О Романовых, что-ли? Где же их теперь сыщещь? Их то и косточек не осталось. Вернемся в Мичиган; продадим; выручку поровну разделим; разбогатеем. Не ломай себе голову." Мы повернулиcь навстречу вернувшемуся Стиву. Заметив наши озадаченные лица, его простецкая физиономия омрачилась. Но поговорить нам не удалось. Врач вызвал Глена. Придерживая рукой полы халата, он побежал в кабинет. Усевшись на скамью, я, скрестив руки на груди, молча сопел. Стив неторопливо одевался. Ожидание было недолгим. Распахнулась дверь и пропустила в коридор нашего приятеля. Позади стоял доктор в длинном белом халате. "Вы все здоровы и можете возвращаться к исполнению своих обязанностей. Всего хорошего." С безучастным лицом он захлопнул дверь. "Куда теперь?" обрадовался Стив. "Теперь самое трудное," сказал я. "Нас вызывает командир полка." Раcстроенные, мы отправились искать его кабинет. Дежурный нам объяснил как туда пройти. Он оказался в другом крыле здания. Мы спустились во двор, пересекли плац, где упражнялась соседняя рота, и поднялись по лестнице на второй этаж. В большой комнате, в которой до революции размещался штаб, сейчас находился наш командир полковник Francis Henderson. Я хорошо помнил эту замечательную личность со времени моего вступления в армию. Полковник Henderson учил нас воинской премудрости; заботился о нашем быте; радел о связях с семьями; он принимал нашу присягу. Все любили его. Помещение, в котором мы оказались, хранило следы народной ярости бурных революционных дней, которые год спустя американским интендантам не вполне удалось залатать. Паркетный пол был изрублен и обожжен, как будто кто-то пытался разжечь костер, в подпаленный потолок въелись сажа и копоть, а вместо портрета русского императора зияла пустая рама. Зато разбитые стекла в высоких окнах были заменены на новые, нo гардины отсутствовали, вероятно использованные ворвавшейся толпой на портянки. Кожа была срезана с сиденья и валиков антикварного дивана; брошенный впопыхах прямоугольный кусок армейского брезента не скрывал обнажившиеся пружины. Сквозь пятна желтой краски, наспех размазанной на голубых стенах, проступали похабные картинки; но на покареженных, разоренных полках шкафов, расставленных по периметру, были аккуратно разложены стопки канцелярских документов новой администрации. В кресле за исцарапанным письменным столом, улыбаясь, восседал наш командир. Рядом с ним в углу кабинета стояло бархатное полковое знамя с американским орлом. Полковник был высок, широкоплеч, с серo - стальными глазами. Его темные волосы были расчесаны на прямой пробор, хорошо выбритое лицо сияло свежестью и оптимизмом. Выглядел он моложе своих пятидесяти лет. Робко вошли мы в кабинет и вытянулись в струнку - руки по швам, губы поджаты, глаза вытаращенны, носы к потолку. Henderson неторопливо созерцал наше ничтожество. Его внимательный взгляд скользил вверх и вниз, влево и вправо, поочередно переходя на каждого из нас. Действительно, вид у нас был плачевный. Только Глен сумел сохранить ботинки и китель; Стив и я, поеживаясь, стояли в одних носках, засаленные нижние рубашки прилипли к нашим телам; к счастью, на всех были галифе, но шляпы были потеряны безвозвратно. "Ну, что босяцкая команда?" заговорил полковник низким негромким голосом. "Так вы храните честь, гордость и славу пехотинцев США? Сказано вам было не ходить в плохие кварталы, но вы нарушили мой приказ. Результат налицо." Командир сделал паузу. "Осмелюсь возразить, г-н полковник," я весь трепетал от волнения. "Приказа вашего мы не нарушали. Ресторан Лотус, где случилось происшествие, находится на центральной улице города." "Верно, но все равно осторожность необходима," полковник задумчиво забарабанил пальцами по крышке стола. "На вас будет наложено денежное взыскание. Кроме того из вашей зарплаты будет вычтена стоимость утраченного обмундирования. Послезавтра вы отправляетесь вглубь Сибири. Будете нести службу по охране железной дороги. Ситуация там сложная, наши части несут потери как от большевиков, так и от казацких отрядов атамана Семенова. Будьте начеку. У вас там замечательный командир: лейтенант Charles O"Reily. Он ознакомит вас с обстановкой. Приступайте." Мы отсалютовали, повернулись и вышли. На душе у меня было смутно и кошки скребли. Вернемся ли мы целыми и невредимыми в родной Мичиган? Опустив головы, не разговаривая, мы проследовали в каптерку.
   Путешествие в Агинское заняло трое суток. Вагон был переполнен военнослужащими Сибирской армии Колчака, и гражданскими лицами обоего пола, едущими по своим надобностям. Офицеры возвращались из короткого отпуска в тылу. Они, как водится, много курили, громко смеялись, без передыху резались в карты и пили водку. Значительную часть пассажиров составляли молодые притихшие женщины c детьми, едущие повидаться со своими мужчинами, сражающимися на фронте. Дамы были разного социального уровня и достатка, но всех их объединяла печать испуга и смятения перед судьбой. Вцепившись в свои баулы, корзинки и чемоданы, они молчали, изредка перешептываясь со своими чадами. Мы не могли поболтать ни с кем, в душе проклиная свое незнание русского языка, и только глазели на странные персонажи вокруг нас. На скамье возле двери в наше купе уместилась сухонькая, сгорбленная седоватая женщина средних лет в черной шляпке на резинке и синем габардиновом пальто с облезлым заячьим воротником. Не отвечая на наши вопросы, она или дремала, или смотрела в стенку перед собой. Объясняясь знаками, мы поделились со случайной попутчицей нашими запасами, предложив сандвич с говядиной, который она охотно приняла, и тут же всухомятку съела. После этого женщина закрыла глаза, скрестила руки на животе и со счастливой улыбкой уснула. Мы не спали и смотрели в окно. Вагон покачивался на стыках рельс, паровоз гудел, обдавая клубами сажи темную, глухую, бесконечную тайгу по обеим сторонам магистрали. Поздней ночью проводник постучал и предупредил нас, что поезд приближается к станции назначения. Передав проснувшейся женщине банку томатного супа и пачку крекерсов, мы протащили по коридору свои мешки и винтовки, и спрыгнули на низкую деревянную платформу. Кроме нас никто здесь не выходил. Было темно, холодно и безлюдно. Где-то ухал филин. Не прошло и полминуты как паровоз рявкнул, вагоны дернулись, забренчали и поезд ушел, оставив нас наедине с бескрайней матушкой-Сибирью. В растерянности мы смотрели по сторонам. Ночь была беззвездная и сырая. В могильном мраке и тишине угадывалось присутствие огромной массы хвойных деревьев - они издавали смолистый запах, стволы потрескивали, раскачивались ветви. Вдалеке в кромешной тьме тлела свеча в окне чьей-то избушки. Спотыкаясь и проклиная все на свете, мы направились туда. Свет внезапно вспыхнувшего электрического фонарика ослепил нас. "Here they are!" услышали мы восклицание на родном языке. Мы попали в объятия американских коллег. Какое счастье! "Watch your step!" завидев каждую колдобину, дружески предупреждали наши провожатые. "Здесь легко сломать шею." Тем не менее через несколько минут мы оказались на месте. Казармой служил железнодорожный почтовый вагон без колес. Сбоку к нему было пристроено крыльцо. Мы вошли внутрь. Керосиновый фонарь освещал ряды полок, на которых лежали пехотинцы. В середине помещения возле потухшей чугунной печки были навалены поленья. Нам показали наши места, мы наскоро разделись и, отложив расспросы до завтра, завалились спать.
  "Россия это бедлам, хаос и смерть. Большевики натравили неимущих против имущих и, пока классы тузят друг друга, они, посмеиваясь, потихоньку прикарманивают власть. Русский народ озверел и потерял человеческий облик - пытки, казни и грабежи - стали обычным делом. Народ хладнокровно убил собственного царя и его ни в чем не повинную семью," так говорил высокий молодой мужчина в форме пехотного лейтенанта США. Он возвышался перед нами на крыльце, а мы, трое новоприбывших, стояли перед ним на песчаном плацу. Было сырое позднее утро; солнце тускло просвечивало сквозь плотную пелену облаков; вокруг нас шумела вековая тайга; к западу поднимались поросшие смешанными лесами склоны горного хребта. Мы только что позавтракали яичницей с беконом, жареной картошкой и хлебом с повидлом, запив эту вкуснятину ароматным кофе - все согласно раскладкам министерства обороны США - и нам стало весело и хорошо. Легкий ветерок овевал наши лица, принося аромат сосен и елей, запахи свежескошенной травы и луговой клубники. Нам были безразличны горести чужой страны, язык которой мы не знали и не хотели знать; однако, мы были посланы выполнять воинский долг и внимательно слушали нашего офицера. "В стране безвластие," продолжал возмущаться O"Reilly. Его суровую, немного вызывающую физиономию пересекал ровный гладкий шрам, короткие волосы ежиком топорщились на большой голове, карие глаза пристально смотрели на нас. "В настоящее время в России существует 24 независимых правительства; они смертельно ненавидят друг друга; единственное в чем они между собой согласны - это всеобщее желание устранить большевиков." Лейтенант спустился с крыльца и подошел ближе к нам. Во всех движениях его чувствовалась уверенность, выправка и безупречная дисциплина. "Настроение населения - это полная апатия." Он всматривался в наши глаза. "Люди хотят только одного - покоя и порядка. Ни одна из враждующих сторон этого предоставить не может. Тем не менее, согласно результатам плебисцита, проведенного недавно в Приморье, победа осталась за большевиками." O"Reilly в притворном ужасе всплеснул руками. "Вот так, ребята. Хотите верьте - хотите нет! Каждая сторона обвиняет друг друга в массовых убийствах: колчаковцы, партизаны и даже чехи; но по моим наблюдениям наибольшее количество зверств причиняется отрядами Калмыкова и Семенова. Из ста замученных я бы отнес девяносто на бандитские отряды казацких атаманов и лишь десять на большевиков. Но мы здесь гости. Это не наша война. Мы охраняем Транссиб, по которому обеспечивается бесперебойное снабжение продовольствием и боеприпасами армии Колчака." Сделав паузу, он заложил большие пальцы рук за пояс, высоко поднял голову и выставил подбородок. "Вопросы есть?" Мы молчали. "Тогда приступайте к патрулированию. Сержант Russel объяснит ваши обязанности." Он повернулся и ушел. Растерянные, мы смотрели командиру вслед.
   William Russel, длинноногий коренастый человек с выразительной мимикой на загорелом лице, вел нас вдоль насыпи. Он шагал, как заведенный, ровной поступью, легко и бесшумно, и, казалось, что если его не остановить, дойдет так до самого Тихого океана. Мы едва поспевали за ним. Бурые сосновые иголки пружинили под нашими ногами, невдалеке виднелись склоны заросшего тайгой хребта и в голубом небе плыли белые кудрявые облачка. Накатанный рельсовый путь уходил вдаль, постепенно теряясь между отрогов. "Магистраль, как видите, одноколейная. Поэтому происходят задержки с движением поездов. Кроме того, партизаны взрывают мосты и подкладывают мины под рельсы," учил он нас, внимательно всматриваясь в дикую тёмную чащу. "Бандиты выходят из леса, нападают на обходчиков, портят путь и ломают светофоры," указал он на десятиметровый участок железной дороги, где отсутствовали костыли в шпалах. "Наша обязанность сообщать о неполадках по инстанции," сержант сделал запись в блокноте. Мы шли уже третий час, наши винтовки наизготовку, наши органы чувств начеку, ноги и руки с непривычки устали. Сержант давно рассказал нам, что зовут его Билл, что он родом из Калифорнии и прибыл сюда со своим взводом неделю назад. Захлебываясь, он говорил о своей апельсиновой плантации, о недавно купленном тракторе, запертом в гараже на его ранчо, и о невесте, которая ждет в San Joaquin Valley. Билл явно тосковал по родине. Голос его почти дрожал и в нем слышалась печаль. И нам все здесь было не мило: и оборванные испуганные люди, обитающие в изредка попадавшихся избушках, и опасность внезапного нападения террористов, и негостеприимная суровая природа. Вокруг нас шумели и вздыхали исполинские деревья, которые никогда не росли ни в Калифорнии и ни в Мичигане; хищные сапсаны летали над вершинами сосен; стадо изюбров паслось на отдаленной поляне; через груды прелой листвы, завалившей мох и траву, пробирался клыкастый кабан. Никогда в жизни мы не видели столько зверья. "Здесь, как в зоопарке," прокомментировал Глен. "Только никто входную плату не собирает." Поглощенные красотой пейзажа, мы не отвечали. Пройдя уже порядочное расстояние, мы заметили, что впереди на рельсах что-то лежит. Там же мельтешили неясные очертания чьей-то головы и плеч. Мы остановились и вскинули винтовки. "Отставить тревогу," прошептал Билл, успокаивая нас скупым жестом руки. "Я знаю его. Это путевой обходчик Ванзан." Мы подошли ближе. Из своей ямы Ванзан остро взглянул на нас черными раскосыми глазами, но молча продолжал работу. По его вспотевшему скуластому лицу была размазана грязь. Он был один. Мокрая глина прилипала к его лопате и ее приходилось отскребывать о скалу. С одного взгляда было понятно, что дождевой поток размыл полотно и подошвы рельсов больше не прилегали к подкладкам. Без лишних слов солдаты притащили валуны и обломки скал. Вместе с обходчиком мы укрепили насыпь. В считанные минуты ремонт был завершен. Улыбаясь и отвергнув протянутую руку, Ванзан вылез изo рва. Он имел типичное обличье бурята, уроженца здешних мест - был невысок, желтоват и плотен. Возраст его определить было невозможно. На нем был пестрый халат, стянутый в талии ременным кушаком; обут он был в желтые сапоги с заостренными вверх носками; на голове сидела круглая шапочка с красной кистью. Отряхнув полы халата от приставшего песка, Ванзан достал свои курительные принадлежности и пыхнул едким дымом. Обветренное лицо его стало загадочным и непроницаемым, напоминая мраморное изваяние Будды. Билл рискнул прервать его и, показывая блокнот, попытался втолковать, что участок пути на 1284 километре неисправен и требует немедленного внимания. Ванзан невозмутимо выслушал калифорнийца, докурил свою медную трубку и затем поманил нас всех за собой. Мы последовали за бурятом. На опушке, скрытая кустарником, стояла изба, из кирпичной трубы курился дымок, на натянутой веревке висели постирушки, во дворе возле сарая бегали дети. Хозяин подвел нас к груде железнодорожного инвентаря, сложенного под замшелым деревянным навесом. Засунув руки под новенький семафорный столб, покоившийся на штабеле нетронутых просмоленных шпал, он стал извлекать оттуда один за другим необходимые предметы. Мы поспешили ему на помощь. Шершавая сталь костылей хранила следы смазки и холодила нам руки. Вместе мы сложили ремонтный инвентарь в ручную дрезину, стоявшую на запасном отрезке пути. Ванзан уселся за управление, гортанно прокричал что-то туземной женщине, показавшейся на крыльце и обеими руками надавил на тугой рычаг. Mы подтолкнули его; дрезина пришла в движение и плавно покатилась по рельсам. Помахав ему, мы отправились продолжать свое задание. Лишь в сумерках наша группа вернулась в Агинское. Обед, поданный в столовой, съели быстро. Уже темнело, вечер был прохладный и сырой; нас изводила мошкара и, не долго думая, мы укрылись в казарме. К тому времени, вагон наполнился, мы перезнакомились со всеми его обитателями, которых, конечно, мельком видели раньше на корабле. Глаза у нас слипались, мы легли и пытались уснуть, но мешали разговоры. Они будоражили и волновали. "Местные жители удивляются на нас," услышал я фальцет долговязого пехотинца, сидящего на верхней полке. " Они никогда не видели таких дисциплинированных солдат как мы. И еще они удивляются на наши высокие ботинки, зашнурованные до колен, геометрически круглые шляпы и озадачены нашими странными вьючными животными." "Ты говоришь про мулов?" со смехом спросил я. "Да, мулы полезные и неприхотливые существа," ответил басом другой пехотинец по имени Johnson. "Они помогают нам перемещать груз." Он только что вернулся из туалета и поправлял свою кровать. "Местные нас не любят," добавил он, взбивая свою подушку. "Они не любят чужаков," вступил в разговор сержант Russell. "У одного из партизан в плечевом мешке нашли мину. Вначале мы подумали, что это банка с кофе, которые мы во множестве раздаем населению в подарок. Но внутри оказалась взрывчатка. Как показал допрос, он собирался поставить эту мину против нас." "Случается хуже," заговорил Johnson со своей полки. "Я слышал, что один из наших пехотинцев перебежал к большевикам. Сейчас он командует партизанским отрядом в Сучанских угольных копях." "Как это возможно? С ума сошел!" прокатился рокот возмущения. "Ты говоришь про Антона Карачуна," голос сержанта зазвенел от ярости. "Антон из русской семьи, двадцать лет проживающей в Сан Франциско. Не знаю, какое у него было воспитание, наверное, не американское. По прибытию во Владивосток, он связался с женщиной, много старше его, сосланной при царском режиме в Сибирь. Она обольстила мальчишку и увела его к своим партийным товарищам. Tе благословили их союз. Из Антона сделали убежденного борца за марксистскую идею." "Если Карачун попадется в наши руки," заговорил внезапно вошедший лейтенант O"Reilly, "то он предстанет перед военно-полевым судом. Дезертир будет судим за измену." Скрипнув зубами, лейтенант резко взмахнул рукой. "В Приморье много рабочих из центральной России. Они сочувствуют большевикам. С другой стороны здесь встречаются отряды атамана Семенова, мечтающего воссоздать империю Чингиз-хана. Не забудьте также колчаковцев и голубых чехов. У каждой стороны свой интерес. Но хуже всех японцы. Они стравливают враждующие группы и ждут, когда бесконечной борьбой они обескровят себя. Тогда территория перейдет под контроль Токио. Мы получили указание ни во что не вмешиваться," закончил инструктировать командир. Не успел он договорить, как пулеметная очередь прошила стену вагона. Полетели щепки, звякнул пробитый котелок, завизжали раненые. "Тревога!" заорал O"Reilly и, с пистолетом в руке, выбежал наружу. Я схватил винтовку и, неодетый, последовал за ним. За собой я услышал топот ног. В полминуты казарма опустела, взвод рассредоточился на местности, занял круговую оборону и принял бой. Вспышки выстрелов сверкали в темноте. Они обступили нас со всех сторон. Я отстреливался наугад - в пятна дульного пламени и перебегающие тени. "Погасите лампу!" прокричал наш командир. "Мы видны!" Раздался деликатный звон разбитого стекла и нас окутала плотная тьма. Теперь взвод полагался только на слух. Из леса вокруг доносились стоны, шепот, треск веток и приглушенные восклицания на чужом языке. Мои чувства были напряжены, я сжимал приклад и упорно всматривался вперед. Так прошел час, другой, ничего не случалось, усталость дала себя знать - я задремал. Сероватый рассвет разбудил меня. Кругом было тихо и безлюдно; не было слышно даже шороха ветра в вершинах деревьев. В пелене тумана смутно угадывались очертания гигантских елей. Вершины гор вырисовывались в светлеющем небе. "Живой?" толкнул меня ногой в бок Билл. Он стоял в полный рост и улыбался. "Бандиты отступили. Победа наша. Пойдем собирать трофеи." С трудом разогнул я онемевшую спину и поднялся. Наши пехотинцы расхаживали по опушке и, посмеиваясь, что-то обсуждали. Меж стволов, в чаще мелькал свет электрического фонарика. Там собралась кучка моих товарищей. Я подошел к ним. У корней кедра лежал человек, уткнувшийся лицом в мох. На нем был зеленый китель и запачканные полотняные штаны. Hоги его, обутые в лапти, подвернулись, как будто он пытался встать. На шее запеклась кровь. Рядом валялись шашка и маузер. Лейтенант направил на поверженного партизана свет своего фонарика. "Переверни его," приказал он одному из солдат. Лицо мертвеца, охваченное потустороней бледностью, хранило вечную тайну, незрячие глаза остекленели, вo лбу зияло пулевое отверстие. Он был молод и нежная бородка и усики только начали пробиваться через гладкую восковую кожу. Жизнь покинула его недавно, но он успел окостенеть и не гнулся. На черную кудлатую голову чужака была туго натянута овчинная папаха. Широкая красная лента, пришитая к ней по диагонали, заставила нас содрогнуться. "Вот оно что!" воскликнули мы. "Вчера на нас напали большевики!" "Не паниковать!" нахмурился O"Reilly. "Обыщите его. Я вижу, что убитый одет в американский армейский мундир. Неужели это Антон Карачун? Мне было сообщено, что его отряд направляется в здешние места. Таких совпадений не бывает!" Наступило гробовое молчание; нo до рези в глазах я всматривался в убитого. Вдруг какое-то наитие заставило меня наклониться к трупу, расстегнуть пуговицу на его кителе и отвернуть полу. "Никак нет!" категорично воскликнул я. "Это моя одежка!" И я предъявил всем доказательство. Изнутри на подкладке было написано моим почерком "Joe Smith"! Взоры всех обратились ко мне. От стыда я опустил голову.
  
  Глава 3
   Антон Карачун приосанился, смахнул пылинку с рукава своего мундира и застегнул воротник на верхний крючок. Форма на нем была американская; та самая в которой он дезертировал месяц назад, но одежда стала ему просторна; может трудности и невзгоды заставили его похудеть и осунуться? Шея неудобно торчала из стоячего ворота, накладные карманы обвисли, медные пуговицы потускнели, но ничего не попишешь - полный парад сегодня необходим - похвала боевой подруги зажигала его и наполняла гордостью. "Ты даже не представляешь свое колоссальное значение для освобождения американских трудящихся!" убеждала его жена. "С твоим появлением на международной арене рассеется вековая тьма и бессовестная эксплуатация пролетариата исчезнет навсегда! Заслышав о тебе капиталистические акулы всего мира дико завоют и в страхе разбегутся! Мы похороним помещиков, фабрикантов и иx буржуазных прихлебателей!" Напористая и безостановочная речь Розалии Самойловой, не первой молодости черноволосой женщины, гремела как колокольная медь. Звуки до краев заполняли комнатушку и ее слушателю приходилось морщится от боли. Розалия любила свой голос. С таким же пафосом она выступала на массовых митингах на улицах и площадях, вдохновляя темные массы рабочих и крестьян на смертную борьбу с царизмом. Сейчас, усевшись верхом на венском стуле, она объясняла своему новоиспеченному муженьку азы марксизма и политграмоты. Белые крепкие руки учительницы сжимали бамбуковую спинку, кожанка на плечах не скрывала стройной фигуры, полные мускулистые бедра обрисовывались под длинной темно-синей юбкой, из-под подола которой торчали носки солдатских сапог. "О тебе уже знают в Москве." убеждала она. "Ты знаешь, что пишет о тебе мировая пресса? "Солдат оккупационной армии, осознавший свою классовую принадлежность и перешедший на сторону восставшего пролетариата!" Тов. Троцкий интересуется твоими успехами. "Наконец-то началось пробуждение заокеанских масс," услышав о твоем подвиге, изрек он с трибуны на съезде коминтерна. Тов. Ленин готов немедленно лично встретиться c тобой в Кремле и вручить мандат. Прогрессивное человечество планеты возлагает на тебя надежды. Ты станешь посланцем советской страны в гнезде загнивающей буржуазии. Ты начнешь социалистическую революцию в западном полушарии. Ты первым водрузишь там факел свободы." Розалия перевела дух и отхлебнула из чашки глоток черного кофе. После бессонной ночи любви ее трясло и трудно было соображать. "Годы дают о себе знать," с грустью сощурилась она. " Так ли я крутилась в первую русскую революцию? Тогда мне было 25, я была ненасытна как дворовая кошка и многих боязливых и нерешительных толкнула в революцию!" Она щелкнула пальцами и закусила губу. Ее жгучие карие глаза пронизывали собеседника. "Партийное задание должно быть выполнено и я ни за что не отступлю," обещала она себе. Паренек смотрел на Розалию с вожделением, внимательно слушал и согласно кивал своей кучерявой головой. Он был коренастый, энергичный и живой, как ртуть, - невольное заточение на конспиративной квартире утомило его.
   Ему было всего 19 лет, но успел он помыкаться и хлебнуть горя. Родился он в окрестностях г. Каменец - Подольский в 1899 году восьмым ребенком в семье батрака; маленький кричащий комочек, который громко протестовал во время обряда крещения. Село было как одна дружная семья, все друг друга знали, мальчугана сообща поставили на ноги. Все любили его, он был очень смышлен. Антон не успел окрепнуть как в 1903 году пришло письмо от дяди в Америке, изменившее судьбу их рода. Предприимчивый человек по имени Микола Карачун в поисках лучшей доли сумел выбраться за пределы империи, перебрался в Новый Свет и осел чистильщиком обуви на железнодорожном вокзале в Нью - Йорке. В письме он рассказывал, что ни за что не вернется к беспросветному и скудному существованию в Подолии, о том, что завелась у него малая толика денег, он стал уважаемым человеком: сумел открыть счет в банке и вечерами ходит в общеобразовательную школу для иммигрантов. Глава семьи, Сидор Карачун, набравшись смелости, решил повторить подвиг и отправился по ту сторону океана вслед за Миколой. По прибытии он быстро сориентировался и устроился конюхом в Центральном парке в Манхэттене. Как и Микола, он скоро пошел в гору. Получив из Америки обнадеживающее известие, oставшиеся дома земляки на семейном совете решили, что будущего в Российской империи для них нет и всем необходимо уезжать. Но, загвоздка была в том, что паспорт на всю семью был один, отцовский, и даже тот достать было долго, дорого и сложно. Насмотревшись на муки Сидора Карачуна при получении документа и сопутствующую бюрократическую волокиту, родственники решили, что отцовский паспорт сгодится для всех. "Коли справа така, обiйдемося без iндивiдуальних паспортiв. Можливо вийде," посмеивались они. Основания для такого смелого шага имелись. Времена в 1890-х годах были наивные. Паспорта тех лет не имели фотографий владельцев, а лишь описание иx внешностей, что, конечно, поддавалось широкому толкованию. Пользуясь такой халатностью властей, мужская половина семьи Карачун, каждый раз пересылая паспорт назад, один за другим, перекочевала в Америку. Затем пришел черед переправлять женщин. Паспорта в те годы были рукописные, что упрощало задачу. Нашли умельца в Бруклине, который за $20, значительную по тем временам сумму денег, сумел подобрать цвет чернил, удалить предыдущие записи и изменить пол владельца документа с мужского на женский, а также его / ее внешние данные. Особенно трудно было вывозить старых женщин. Чтобы подогнать под указанный в паспорте возраст "30 лет", пришлось старух омолаживать, надевая на них парики, затушевывать им морщины и затягивать в корсеты. Но ни одна из женщин рода Карачун не дрогнула под ястребиными взорами жандармов! Все они с честью прошли паспортный контроль и благополучно добрались до своих. Может быть этим объясняются, заложенные в гены Антона исключительные качества: его невероятная практическая цепкость, дерзновение и самообладание? Ко времени его прибытия в США Карачуны уже обосновались в Калифорнии. Лос Анджелес приглянулся им своим ровным мягким климатом, обилием рыбы, говядины и цитрусовых, но самое главное - избытком возможностей. Там Антон начал образование, став лучшим учеником в школе, там у него появилась мечта стать биржевым маклером и работать в торговой конторе вместе с дядей. Но началась Большая война; в 1917 году Антошу призвали. Он прошел годичную военную подготовку в Fort Hunter Liggett, получил звание сержанта, потом в составе своего полка был послан в Сибирь. В порту во Владивостоке возле причала он подобрал прокламацию, написанную на плохом английском. После недавнего дождя бумага отсырела и рвалась, буквы расплывались, ему приходилось догадываться, но смысл он понял: призыв к борьбе против белых и установление в стране социалистического правления, дарующего трудящимся всевозможные свободы, общественные блага и личные богатства. Антоша ненавидел самодержавие и имел для этого полные основания. Из-за царя погибли его родные, а выжившие потерпели материальные убытки. С таким настроением он попал на военную службу. Он не забыл рассказов о несправедливостях и обидах, причиненных властями Российской империи его ближним. Прочитав листовку, Антон загорелся как спичка. В последней строчке текста были указаны время и место собрания: во дворе дома ? 13 по Губернаторской улице. В назначенный час он явился на партийную сходку. Его американская военная форма привлекала всеобщее внимание; он поймал на себе много любопытствующих взглядов. Начались выступления, заокеанский пехотинец внимательно слушал. Прошел час, оратор сменялся за оратором - все плохо одетые, с бледными затравленными лицами, как если бы опасающимися немедленного ареста. Антон не сразу понял о чем шла речь; не сразу догадался, что они решали начало стачки портовых грузчиков. Это его совершенно не касалось и он направился к выходу. Внезапно он почувствовал деликатное прикосновение и услышал нежный голос, "Are you leaving?" Рядом стояла высокая, неопределенного возраста женщина в скромном черном пальто. Она была слегка морщиниста, потрепана и темные круги залегли под ее глазами. Но на сладкой мордашке игриво сияли черные очи, матово бледная кожа сводила с ума, а пунцовые губы манили к себе. "Нетрудно догадаться, что вы американец," ее взгляд ласкал, а голос хватал за сердце. "Вы недавно прибыли к нам?" Антон кивнул и очень заволновался. Он уронил голову и отвернул лицо. Его зрачки забегали по сторонам. В мгновение он был покорен и захвачен. "Не могли ли бы вы пронести пачку листовок на корабль и раздать их вашим солдатам?" Она обхватила его цепкими руками и всем телом прижалась к нему. "Там никого уже нет. Всех нас перевели в казарму," Антон запинался от возбуждения. "Бедненький, вы так устали." От аромата духов у сержанта закружилась голова. Немного отодвинувшись, соблазнительница изучала его реакцию. "Когда вам следует вернуться в часть?" томно осведомилась она. Услышав ответ, незнакомка заключила, "У нас есть сорок минут. Пойдемте наверх. Я приготовлю замечательный чай." Она взяла военного за руку и повела. Тот, опустив голову, покорно последовал, готовый умереть за нее. Поднявшись по темной лестнице, oни оказались наедине в небольшой, скудно меблированной комнате. В углу стояла тахта. Прелестница стала срывать с гостя одежду. Антон забыл о чае. Незнакомка была его первой женщиной; смятение туманило его сознание, в ушах поднимался звон. Истекло короткое время свидания; c трудом оторвался oн от любимой. Проявив железную волю, аферистка заставила его вернуться в казарму без опоздания. С той поры oни стали встречаться. Лишь позже, целуясь и нежно воркуя, голубки обменялись своими именами. Роман закрутился серьезный и страстный, и через две недели Розалия согласилась стать его женой. Антон дезертировал из армии и скрывался у пассии на конспиративной квартире. Партийные товарищи создали им условия, выделив влюбленным отдельную комнату. Кремлевское начальство в далекой Москве строило планы и было в курсе иx амурных дел. Революция продолжалась!
   Коротко постучав, через двухстворчатые двери в комнату к молодоженам дружно вошли Ефим и Борис, подпольщики с многолетним стажем. C юношеских лет они были призваны партией на священную борьбу с ненавистным царизмом и старались изо всех сил. Как две капли воды революционеры были похожи друг на друга: нечесанные патлы под студенческими фуражками, пенсне на мутных глазах, фанатичнo упрямые лица. И одеты они были однообразно - серые чесучовые тужурки покрывали их узкие плечи, ситцевые косоворотки свисали до брючных карманов, суконные штанины свободно спадали на изношенные ботинки. Оба замерли посередине, рассматривая развалившегося на тахте Антона. Голова его была приподнята, локтями упирался он о подушку, босые ноги сплелись у колен. "На Сучанских угольных копях накопилось много вооруженных рабочих. Они негодуют на интервентов и рвутся в бой," объясняя свой приход, торжественно заговорили вошедшие. Антон и ухом не повел. Содержательная ночь с пылкой женой давала себя знать; он разомлел и ничто на свете его не интересовало. Отсутствующий взгляд дезертира упирался в стенку. Обвалившаяся штукатурка обнажила дранку и срочно нуждалась в ремонте. Острой спичкой Антон неспешно ковырялcя в зубах. Розалия со своего стула отчаянно делала мужу знаки, которые он не хотел замечать. Вошедшие замолчали, яростно буровя Антона своими черными глазами. "Встать, когда с вами говорят старшие!" не выдержав, рявкнули оба в унисон. "Нечего хлеб даром есть и наших женщин использовать!" Они даже притопнули от досады, взбив порядочную тучу пыли. Антон чихнул и поспешно вскочил, застыв по стойке смирно. Давно неметеный пол уже неделю служил предметом раздоров между молодоженами. "Слушай сюда," со злобой к нему наклонился Ефим. "Хватит баклуши бить. Сучанские шахтеры создали отряд, но некому его возглавить." "Партия поручает это задание вам," сквозь силу улыбнувшись, Борис поощрительно похлопал сержанта по плечу. "Используйте ваше мастерство и выучку, почерпнутые в американской армии." "Из райкома получена директива," подхватил тему Ефим, "вытеснить беляков из Приморья, прервать добычу угля и остановить железнодорожное движение по Транссибирской магистрали. Ни грамма груза Колчаку!" "Действуйте. Партия посмотрит на вас. Оценит ваши поступки. Проявите себя с лучшей стороны," уговаривали его заговорщики. "Ведь верно, Розочка?" внимание товарищей повернулось к Самойловoй. "Конечно, Антоша не подведет," уверила она. "Рассматривайте данное вам задание как важнейший вклад в дело мировой революции. В случае успеха мы будем рекомендовать вас в ВКП(б)," заливались партийцы. "Вам можно позавидовать. У вас широкая ясная дорога. Возможно, что вы займете руководящий пост в Коминтерне." На этом обсуждение закончилось. "Да здравствует мировая революция!" пожелали подпольщики и в обнимку с Розалией разошлись по своим делам. Покинутый супруг остался наедине со своими мыслями. Сомнения зарождались в его сознании. Он ощутил неуверенность и даже растерянность. Антон дрожал, печалился и кручинился. Тошно ему стало вдали от родного дома, от полюбившейся Калифорнии, вдали от милых дряхлых родителей и от вечерниx молитв, когда собиралась вся семья. От расстройства он хлюпнул носом. Промелькнули в памяти сценки из армейской жизни - упорные тренировки в училище и заслуженное изнурительным трудом звание сержанта. Каким он был героем! Прошло несколько часов терзаний и и мысли его приняли другое направление. "Нет, мое призвание быть здесь, в Совдепии!" Дезертир подбоченился. "Вот теперь я покажу себя на практике; проявлю свои способности, выполню долг перед женой, ее друзьями и ЦК РКП(б) во главе с тов. Лениным." Проникнутый величием, он откинулся на подушку, скрестил руки на груди и закрыл глаза; но мысли метались в его голове, как воробьи в клетке. "Если меня отправят в партизанский отряд, то что будет с Розалией? Как жена она должна последовать за мной, но захочет ли? Если останется здесь, то соблюдет ли верность? Кто у нее был до меня? Она на 20 лет меня старше. За такое время у нее многие могли пoбывать. Есть ли у нее дети от прежних связей?" Страдалец поежился и спать ему расхотелось. "Может она была замужем и не осмеливается рассказать?" Взбудораженный Антон вскочил и, обхватив себя руками, стал метаться из угла в угол. Босые пятки его стучали по старому паркету. Подрагивали стены. С высокого потолка сыпались известка и мелкий сор. Тревога и ревность глодали беднягу. Он закурил, надеясь найти успокоение в табаке. Дым разъедал ноздри, щипал глаза, но волнение не проходило. "Ничего, все обойдется," твердил он себе, бегая кругами по комнате, пока не уловил отдаленные голоса и счастливый смех. Задрав голову, oн замер, прислушиваясь. По лестнице кто-то поднимался. Ступени скрипели и ныли под ногами гостей. Он узнал обертоны своей жены, но другой голос, низкий и требовательный, он слышал впервые. "Высоко забрались. Голова кружится," громко бурчал мужчина. "Мы почти пришли, дорогой," как птичка щебетала Розалия и зазывно смеялась. Дверь неожиданно щелкнула, повернулась и пропустила высокого xудого человека в серой пиджачной паре. За его спиной маячила улыбающаяся супруга Антона. Вошедший застыл на месте, меряя дезертира пристальным взглядом. "Знакомьтесь - это мой муж Антон Карачун - это товарищ Давыд из партийной ячейки." Кокетливо их представив, светская львица скромно уселась на стуле в углу и раскрыла на коленях литературный журнал. Мужчины обменялись рукопожатиями. "Так это вы, подающий надежды молодой человек?" новоприбывший одобрительно похлопал американца по плечу. Давыду на вид было лет пятьдесят; круглые очки в проволочной оправе, сидевшие на бледном лице, придавали ему интеллигентный вид; иссиня-черная взлохмаченная шевелюра требовала немедленной стрижки; нo глубоко посаженные глаза его горели жгучим фанатичным огнем, прожигая собеседника насквозь. Антон поежился и удрученно уронил голову. Hовое положение начинало ему сильно не нравиться, а чрезмерно любвеобильная Розалия вызывала сомнения. "Но ничего не попишешь," временами раздумывал он. "Придется пока с ее братией плыть по течению, а там видно будет." Между тем Давыд продолжал разглагольствовать, "По зову партии и по велению сердца вы порвали с преступной кликой англо-американских капиталистов и присоединились к нам, своим братьям по классу. От вас требуется решительность и преданность делу мировой революции. Вы должны это доказать. Мы предлагаем вам ехать в Сучан и возглавить отряд восставшего пролетариата. Рабочих около двухсот человек. У многих есть боевой опыт; oни партизанят уже целое лето, но это были мелкие несерьезные стычки с семеновцами. Вы поведете своих бойцов на большое дело. Справитесь?" "Конечно," рубанул Антоша. Брови его слегка поднялись, лоб прорезали горизонтальные морщинки, зрачки расширились и рот приоткрылся. "Я никогда не был в деле, но уверен, что выдюжю!" сержант подбадривал самого себя. Справившись с волнением, он немного отдышался. "Где этот Сучан?" oн жалобно посмотрел на партийца. "Это в 170 км к востоку от нас. Рабочие сучанских горных предприятий - люди особого склада," Давид занял привычную позу оратора, как если бы с трибуны обращался к многочисленной аудитории. Взгляд его, не замечая присутствующих, устремился в незавешенное окно. Красивыми жестами правой руки он подчеркивал свои высказывания. "Гонимые царской полицией и жандармерией, пролетарии прибыли в Приморье из центральной России, чаще всего по этапам. В результате во многих селах Сучана давно существуют советы, которые являются верным авангардом трудящихся. Колчаковский генерал Иванов-Ринов отправился туда во главе своего бандитского войска на искоренение результатов народного волеизъявления. По прибытию в район он и его каратели расстреляли, изрубили и повесили тысячи человек. В некоторых селах вырезанo поголовно все население. По словам свидетелей, трупы запрещено зарывать и собаки до того привыкли жрать человечину, что в бешенстве бросаются на живых людей. Поход этого генерала ознаменовался такими зверствами, что наплодил большевиков гораздо больше, чем уничтожил. Это нам наруку," Давыд заканчивал свою речь. "Наши ряды растут и крепнут, и теперь даже самый темный мужик симпатизирует компартии. Положение у беляков крайне отчаянное - у многих солдат пробуждается совесть и, прозрев, они пытаются перейти на нашу сторону. За это начальство их истязает и расстреливает." Оратор подошел ближе к Антону и уставил на него немигающий взгляд. "Прежде чем вы займете командный пост мы отправим вас на курс политической подготовки. Выезжайте сегодня вечером." Негромкие слова товарища прозвучали приказом и Антон не мог не подчиниться.
   "Правда, Антон Сидорович, что вы приехали к нам из Америки спасать народ русский от царских сатрапов?" расспрашивал встретивший Антона на железнодорожной станции деликатный молодой человек по имени Тарас Федяев. Тарас правил лошадью, а его пассажир, закрыв ноги рогожей, трясся на сене позади него. Стояла осень, по ночам случались заморозки, утренний иней блестел на ветвях деревьях, после дождя дорога раскисла и тележные колеса вязли в жидкой глине. Cедоку и возничему приходилось выпрыгивать в холодную грязь и толкать незамысловатый экипаж на место посуше. Поросшие густым хвойным лесом склоны Сихотэ-Алиньского хребта обступали долину, через которую лежал их маршрут. В голубом небе рассветное солнце озаряло горные кряжи. Кое-где над распадками поднимались седые космы тумана. Корочка молодого льда звонко хрустела под копытами их савраски. Уже час они были в пути, направляясь в деревню Перетино, где находился партизанский штаб. Тарас Федяев был одарен многими талантами. Он был большевиком, сельским учителем и одним из организаторов Комитета по Подготовке Революционного Сопротивления Контрреволюции и Интервентам. Молодой, принципиальный и беспредельно честный он привлекал окружающих юношеской чистотой и верой в правоту коммунистической идеи. Глаза его светились ласковыми огоньками и для каждого находилось у него доброе слово. Общительность и доброжелательность большевика вызывали к нему симпатии окружающих, привлекая в отряд новых бойцов. "Это правда, что вы американский военный специалист и обучите наших партизан тактике современного общевойскового боя?" "Конечно, правда," хорохорился Антон."Я закончил лучшее военное училище на Западном побережье США. Я передам вам все свои знания. Будем бить врага насмерть; в хвост и в гриву. В этом не сомневайтесь." Дезертир пожевал губами, мельком взглянул на сияющее небо и добавил, "Тов. Троцкий тоже из Америки, как и я. Только он в Петрограде, а я во Владивостоке; но оба мы делаем одно большое нужное дело - освобождаем узников капитала от вековых цепей рабства." Подводу на яме сильно тряхнуло; Антоша судорожно ухватился за край, зубы его звучно клацнули, больно прикусив язык. Oйкнув, он поскреб пятерней свою голову. Больше говорить ему не хотелось. Надолго воцарилось молчание. Смирная кобылка безропотно тащила повозку по разбитой дороге. Ухабы, рытвины и откосы сменялись друг за другoм; телега клонилась то вправо, то влево; пассажира укачивало, у него стали слипаться веки, он задремал. Он не заметил, как вокруг потянулись плетни и заборы, как переехали мостик через речку, где стояла заколоченная мельница, как показалась деревня. Неладно было в ней, дома почернели и покосились и мало народу ходило по ее улице. Хмурая баба, оторвав голову от огородных грядок, тревожно всматривалась в незванных гостей, деды на завалинке недовольно смотрели им вслед, зато беспечная детвора бежала рядом, глазея на чужака. Tыкая пальцами и смеясь, сорванцы бойко обсуждали его иноземную внешность. Возле просторной, крытой тесом избы у колодца Тарас сказал "Тпру-у-у-у," натянул поводья и лошадка, тихонько фыркнув, остановилась. Потягиваясь и разминаясь, приезжие соскочили на обочину и поднялись на крыльцо. Стараясь не шуметь, они вошли и замерли в сенях, захваченные силой и энергией услышанных слов. Сквозь клубы махорочного дыма проступала спина говорящего, его солдатская шинель, его истоптанные сапоги и затылок, заросший гривой седых косматых волос. Он стоял посередине комнаты, а его немногочисленная аудитория, расположившаяся на скамьях и табуретах, впитывала каждое слово оратора. Их было две дюжины разного возраста мужчин и женщин, одетых в залатанную рабочую одежду. Сызмальства жизнь была неласкова к ним, невзгоды и передряги ожесточили и измотали их тела и души; выход и спасение они нашли в марксизме и классовой борьбе. "При социализме все люди - братья и сестры; при социализме блага предоставляются поровну всем; при социализме нет хищников и угнетателей, нет нищеты и горя, нет войн и преступности," вдохновленно излагал новоявленный духовный пастырь. "Однако капиталисты, используя пропаганду и иные ухищрения, обманывают пролетариат, убеждая рабочий люд оставаться во тьме и невежестве. В нашем районе наличие разветвленного кулачества, непосредственная близость иностранных войск и неорганизованность бедноты привели к тому, что трудящиеся массы Приморья долгое время колебались, медленно сближаясь с Советской властью и пытаясь отсидеться в стороне. Но когда беднота увидела, что интервенты и белогвардейцы поголовно уничтожают всех, кто их не поддерживает, они стали переходить на сторону Советской власти и вступать в партизанские отряды." Голос у него был сильный, звучный, проникающий в глубины человеческих сознаний. Слушатели даже позабыли курить; их цыгарки дымились, обжигая пальцы; завороженно внимали они речам златоуста. Временами оратор поворачивался, убедительно взмахивая правой рукой, и тогда появлялся его ястребиный профиль - крючковатый нос, острый подбородок и жилистая искривленная шея. "Это тов. Матвеев," восхищенно прошептал Тарас. "Его в нашем районе ценят и уважают. Он прибыл к нам с партийным заданием из Екатеринбурга. Вы знаете, что oн участвовал в расстреле царской семьи?" "Высокая честь," подтвердил Антон. "За такое полагается орден." "Прошу не прерывать," раздраженно повернулся к новоприбывшим Матвеев. "Если опоздали, то стойте тихо." Глаза его хищно сузились и в них полыхнул адский огонь; на сизых небритых щеках заиграли желваки; угловатые плечи коротко дернулись. Но быстро овладев собой, докладчик продолжал, "Пользуясь благоприятным географическим расположением Сучанской долины, мы, узнав о происках белогвардейцев, собрали доблестные партизанские части и в горных проходах разбили банды Колчака, очистив район от разбойничьих отрядов. Враги ушли восвояси, потеряв надежду на уничтожение наших формирований. Теперь некому вас, товарищи рабочие и крестьяне, отрывать от ваших индустриальных и сельскохозяйственных работ. Ни белогвардейцев, ни казацких бандитов на ваших заводах и в деревнях больше нет, поэтому предлагаю вам успокоиться и приняться снова за свои работы, памятуя, что мы, советские, не разойдемся до тех пор, пока не завоюем окончательно вам свободу. Отважные борцы за идеалы революции, ваши сыновья и дочери, до конца будут стоять на страже завоеваний великого октября." Присутствующие бурно захлопали. Раздались возгласы, "Да здравствует власть Советов!" Матвеев поднял руку. Хвалебные выкрики с мест утихли. "Товарищи, перед нами поставлена новая задача - прервать сообщение по Транссибу и задушить Колчака в его логове. Для ее выполнения партия прислала к нам американского коммуниста тов. Антона. Он знаком с методами охраны заокеанскими интервентами объектов на железной дороге, он говорит на вражеском языке, он даже носит их форму. Тов. Антон внесет бесценный вклад в дело торжества коммунизма во всем мире. Давайте его поприветствуем!" И снова раздались аплодисменты. От смущения перебежчик покраснел, покрылся потом и не знал куда деваться. "Увидели бы меня сейчас мои бывшие однополчане," от отдаленных воспоминаний екнуло его сердце. "Ведь я давал присягу!"
  
  Глава 4
   "Если мы поймаем Антона Карачуна, то ему грозит военно-полевой суд и виселица," поморщился лейтенант O"Reilly, осматривая следы диверсии. В насыпи железнодорожного полотна зияла воронка, взрыв покарежил и изогнул рельсы, шпалы разметало по сторонам, а хвостовой вагон швырнуло в воздух и разнесло в щепы. Его разбитый железный остов с сорванными колесами лежал на боку в канаве и продолжал дымиться. Было около трех часов пополудни; порывистый ветер гнал по осеннему небу белесые космы туч, туман нависал над гребнями гор. Нас было пятеро пехотинцев вызванных на место катастрофы. От холода мы застегнули шинели на все пуговицы, надвинули до ушей наши шляпы и натянули перчатки. Офицер проводил расследование, Стив, Глен и я обеспечивали охрану. Сержант здесь особенно не требовался; он увязался за нами из любопытства. Я крутил головой во все стороны; нo беспокойство снедало меня и никак я не мог охватить мысленным взором того, что здесь недавно произошло. Дух захватывало от огромного количества чемоданов, баулов, мешков и котомок, разбросанных вдоль насыпи и по опушке леса. Ветер шевелил и перекатывал их пестрое содержимое - белье, одежду, обувь, книги, тетради, бутылки и банки со съестным. Как будто нарочно они были вывалены на траву для всеобщего обозрения. Мы разбрелись по окрестности с печалью осматривая сцену хаоса и разрушения. "Откуда вы знаете, что диверсии виноват Антон?" шагнул я вперед, осколки захрустели у меня под ногами, я попытался нажать на рычаг путевой стрелки. Со скрипом он поддался, клацнула тяжелая сталь, стрелочный механизм повернулся белым прямоугольником. "Жена убитого обходчика показала, что видела вчера четырех партизан," объяснил мне сержант Russell. "Среди них был рыжий верзила в такой же форме, как и у нас. Описание его внешности совпадает с приметами дезертира. Конечно, это никто иной как Карачун!" "Машинист доложил своему начальству, что, услышав грохот, не решился остановить поезд, из-за угрозы нападения террористов," O"Reily грустно покачал головой. "Он известил о случившемся только на следующей станции. К счастью, минное устройство несколько запоздало." "Взрыв предназначался для паровоза, но попал в багажный вагон," сержант толкнул носком ботинка тряпичную куклу. "Пассажирам вернут их пожитки." "Это будет нескоро," задумчиво проговорил лейтенант и перевел свой взгляд на скрюченный полуобуглившийся труп, который валялся у подножия семафорного столба. Bывернутые руки несчастного простерлись вверх, одна нога была перебита в колене, а переломанные пальцы торчали, словно зубья граблей. Семафору тоже досталось: он обгорел и стекла фонарей были выбиты. Огорошеный, я уставился на изувеченное тело. "Вы узнаете его?" я подошел ближе к мертвому. "Это Ванзан!" "Какой же это Ванзан?" возразил Глен. "Ванзана похоронили сегодня утром. Это какой- то другой бурят. Видишь на нем одеты национальные сапожки и шаровары." "Hет! Гляди, у трупа усы отклеиваются!" И пальцами я отoдрал густую полоску волос от верхней губы покойника. "Мы должны установить личность неизвестного," веско заявил O"Reilly. Наклонившись, я продолжал инспекцию. Из-под обтрепанного рукава туземного халата погибшего выглядывала зеленая форменная манжета, черный густой парик сполз на ухо, обнажив плешивую голову, розовый кушак развязался, выявив офицерский китель, усеянный боевыми наградами, и под ним обнаружилась кожаная потайная сумка, пристегнутая к ремню через шею. "Это не бурят!" заволновались мы. "Зачем ему понадобился маскарад?!" С негодованием Стив толкнул ногой бездыханное тело; оно тут же мягко завалилось на бок. Рот мертвеца чyть приоткрылся, как бы в безмолвном приветствии, гyбы растянулись в кривую усмешку, на подбородке забурела запекшаяся кровь. "Сейчас узнаем," в руках нашего лейтенанта оказались предметы, которые мы нашли в карманах погибшего. "Это должно быть его удостоверение," O"Reilley развернул картонную книжицу. "Не понимаю. Здесь все по-русски," пробурчал лейтенант. "Билл, ты у нас полиглот. Посмотри, что там." Он протянул удостоверение сержанту. "Сибирское Казачье Войско. 2-й Акшинско-Мангутский полк. Генерал-лейтенант Евдоким Васильевич Дергунов," прочитал Билл по складам и перевел на английский. Мы замерли, осмысливая услышанное. Тем временем серые тучи закрыли небо; с шелестом посыпались сухие твердые снежинки; хрупкий белый саван прикрыл все нежным лебяжьим пухом. Мы подняли воротники. "Что он здесь делает, да еще переодетый в бурята?" спрашивали мы друг друга, стараясь не замечать холодных капель на своих лицах. "Посмотрим, что содержится в его сумке. Joe, не стой столбом," озабоченно посетовал лейтенант. "Передай мне его вещи." Поспешно я сунул командиру барсетку. "Написано по-английски," с удивлением констатировал он. Несколько минут O"Reilly читал, переворачивая страницы. Закончив, он oтряхнул письмо и убрал его в сумку. "Послание адресовано в американское консульство во Владивостоке. Атаман Семенов подал ходатайство на предоставлении политического убежища в Соединенных Штатах," глаза нашего лейтенанта округлились от удивления. "Я очень сомневаюсь, что его просьба будет удовлетворена. В Америке достаточно своих гангстеров. Но не мне это решать." Легким движением руки O"Reilley поманил нас за собой. Мы последовали к ручной дрезине, на которой прибыли для расследования диверсии. Сиденья и рычаги механизма были занесены тонким слоем снега. Ладонями мы смахнули порошу, уселись и покатили. "Кто такой атаман Семенов?" спросили в один голос Глен и Стив. "Не первый раз мы слышим это имя." Вопрос этот трепыхался и в моем сознании и я, ожидая ответ, навострил уши. "Вы здесь недавно," послышался неторопливый голос сержанта. "Неудивительно, что неосведомлены о местных условиях." Говорящий сидел на передней скамье, но ветерок доносил до нас каждое его слово. Дрезина плавно катилась по рельсам. Cтальные колеса глухо стучали на стыках. Обоими руками Глен и я усердно качали рычаг, да так что плечам угрожал вывих, однако внимание наше сосредоточилось на сержанте. "Революция выявила и развязала самые подлые элементы в русcком народе," Билл повысил голос; его распирало от возмущения. "Часть негодяев превратилась в большевиков, скрепленная верой во всеобщее счастье, которое они даруют своим соотечественникам, но большая часть не имеет никакой идеологии. Примкнула к ним и просто грабит, насилует и убивает. Помимо Семенова на территории Сибири орудуют другие палачи и истязатели - Калмыков, Анненков, Красильников и им подобные. Всех их поддерживает японский генеральный штаб. Империи восходящего солнца выгоден хаос и безвластие на русской территории. Беспорядок им обеспечивают бандиты. Под шумок японцы вывозят на свою сторону неисчислимые богатства своего северного соседа. Вот вкратце сущность происходящего." Разговор поддержал лейтенант O"Reilly, "Зарвавшись, наиболее прозорливые бандитские атаманы начинают понимать, что им приходит конец. С красными Семенову не договориться, а белые терпят одно поражение за другим. Атаман беспокоится, ищет выход и раздумывает куда бы спрятаться. Этим объясняется маскарад подручного Семенова," продолжал рассуждать офицер. "Погибший Дергунов выполнял секретную миссию. Поэтому он ехал загримированным в багажном вагоне и выдавал себя за мелкого служащего. Я напишу рапорт генералу Graves и приложу к нему нашу находку. Инцидент исчерпан. Остается поймать Антона и передать его правосудию." Воцарилось угрюмое молчание. Все как бы согнулись и помрачнели под тяжестью сегодняшних впечатлений. Настроение было отвратительным и я тосковал по дому. Через полчаса езды мы сменились. На рычаге заняли места сержант и Стив. Между тем ветер утих, снегопад прекратился, серые тучи застыли над леcoм. В часть мы вернулись, когда уже начало темнеть. Нас ждал горячий ужин. Однако едва мы сели за стол и достали ложки, как в безмятежную тишину ворвался звук отдаленного орудийного выстрела. Мы выбежали из палатки и остановились на деревянном настиле, всматриваясь в холодный сырой мрак. Край черного беззвездного неба на горизонте полыхал заревом. Дым и искры уносились вверх. Доносились винтовочные выстрелы и дикие женские вопли. Исступленно брехали собаки и ржали кони. "Тревога на станции Хацапетовка," заключил наш лейтенант. "Немедленно отправляемся на помощь." По его команде шесть пехотинцев, вооруженные винтовками и пулеметом Викерс, уселись в ту самую дрезину, которая ранее доставила нас в часть, и зажгя керосиновый фонарь, отправились в неизвестность. Мы помахали им на прощанье, закончили ужин и вернулись на отдых в казарму. Однако уснуть рота не cмогла. Все разговоры были о пожаре на станции и о том, что там могло произойти. Вернулись наши товарищи лишь под утро, промокшие под недавно начавшимся дождем. Потерь не было, все были целы. Уставшие и потрясенные, они снимали с себя одежду и обувь, умывались и укладывались на койки. Перед тем как забыться сном, они рассказали, что бронепоезд "Разрушитель", стреляя из орудий и пулеметов, напал на железнодорожную станцию. Вырвавшаяся из него банда, повесила начальника вокзала, за то что тот не давал им ключи от склада. Начисто ограбив продовольственное хранилище американской армии, покуролесив и покуражившись, семеновцы учинили множество зверств над жителями поселка. Насытившись преступлениями, они развели пары и укатили в неизвестном направлении. "Как русские могут причинять столько зла другим русским?" закрыв лицо руками, причитал James Caldwell, белобрысый крепыш из Миннесоты. Увиденные жестокость и изуверство травмировали его. "Они молодая нация. У них не развито чувство этнической общности. Они не знают, что такое христианское братствo," предположил Глен, указательным пальцем поправив на переносице свои очки. Он тяжело вздохнул. "Спокойно cпи. Tебе скоро на вахту," пожелал он приятелю. James повернулся на бок, лицом к стене, натянул на голову одеяло и вновь затих. Остальная же рота поднялась, как обычно, на рассвете. Сияло солнце, блистало небо, щебетали птички. Казалось, что мы никогда не услышим о "Разрушителе" и его оголтелой команде. Однако случилось иначе и беда нагрянула внезапно.
   Прошло несколько месяцев сравнительного покоя. Мы привыкли к своим ежедневным обязанностям и несли службу без нареканий. Между тем настала зима. Посыпался снег и ударили морозы, нo озлобление и ярость воюющих сторон не cтихали - кровопролитие продолжалось. Эшелоны с пополнениями и боеприпасами шли на Урал, в обратную сторону на восток тянулись составы с ранеными, командированными и редкими отпускниками. В тот памятный день мне выпало нести охрану гарнизонных ворот. В карауле я был с другим земляком по имени Krzysztof Drabikowski, светловолосым, вечно улыбающимся пареньком польского происхождения. Мы вспоминали родные края, пляжи на озере Мичиган, общих знакомых, милый нашим сердцам городской парк и ругали холодную сибирскую зиму. С вышки нам были видны колышущиеся на ветру кроны сосен, заснеженные отроги Станового хребта, обветшавшие строения, в которых размещалась наша часть, и блестевшая на солнце обледеневшая, накатанная дорога. Напарник мой отлучился по нужде, а я остался со своими мыслями. В голову лезла всякая всячина - облик мамы и ее нежные хлопоты, первое свидание с конопатой подружкой моей сестры, грезилась привольная жизнь по возвращении на родину - большой собственный дом и женитьба на красивой достойной девушке. Я и мои товарищи часто обсуждали и крепко надеялись на фантастическое обогащение после продажи драгоценностей императрицы: я мечтал о флотилии рыболовецких катеров, Глен о большом магазине готового платья, только Стив никак не мог определить как потратить свою долю богатства. Опершись локтями о перила, я таращился на вершины гор и заиндевевшую долину, простиравшуюся передо мной. После вчерашней оттепели наст застекленился и засверкал; солнечные лучи высекали из его хрупкой корки миллиарды бриллиантовых искр, разукрашивая природу и заставляя меня щурить глаза. Налюбовавшись, я перевел взгляд на зеленый волнистый горизонт. Вдалеке над лесом появился паровозный дымoк. Порывистый ветер трепал и швырял клубы сажи в мрачную непросветную чащу. Крупинки несгоревшего в топке угля, вырывавшиеся из высокой трубы, взметывались по сторонам. Вскоре в прогале между деревьями показался поезд. В нем было всего лишь три вагона, позади была прицеплена платформа, нагруженная дровами. Это был необычный состав - все вагоны и паровоз были обшиты листами брони, окрашенной в защитный цвет. Смотровые люки, закрытые ставнями с прорезями, чередовались с узкими амбразурами, в которых проглядывали стволы пулеметов. Башни с орудийными установками находились в голове и в хвосте эшелона; присутствие людей не замечалось. Вид вереницы бездушных боевых машин был грозен и зловещ. В бинокль я разглядел намалеванное на борту название "Разрушитель". У меня задрожали руки и пересохло в горле. "Неужели опять?" подумал я. Клацнули буфера, лязгнули сцепления, завизжали тормозные колодки - бронепоезд остановился. Хоботы орудий медленно поворачивались, нацеливаясь на наши ряды. Раздался оглушающий залп. Снаряды перелетели высоко над строениями и разорвались за околицей, не причинив никакого вреда. Следующий выстрел был более метким. Шрапнель посекла стену казармы, в столовой рухнула крыша и в гарнизоне начались пожары. Взрывная волна ударила меня в грудь и я кубарем скатился с вышки. Лежа на земле, я слышал скрежет, свист, крики боли и яростные команды лейтенанта. Повинуясь приказам, пехотинцы выскочили из своего хрупкого укрытия, многие полуодетые и босые, и дружно пошли в контратаку. Орудийный огонь прекратился, но пулеметы продолжали поливать нас свинцом. Втиснутые в снег, под плотным градом пуль, мы лежали без движения, скованные холодом и страхом. Грунт промерз и окапываться было невозможно. Некоторые из нас искали укрытия за стволами деревьев и оттуда отвечали огнем на огонь. Я стрелял по амбразурам и смотровым щелям, стараясь поразить экипаж. Hе сразу заметил я гибкую фигуру моего напарника по караулу, подползшего к поезду, и ловко взобравшегося на локомотив. Широко расставив ноги, Krzysztof стоял на крыше, легко удерживая равновесие. В руке его была граната. Он помахал нам, что-то крикнул и, размахнувшись, метнул смертоносный снаряд внутрь паровозной трубы. Под ним в железных потрохах раздался глухой взрыв, огромная масса машины содрогнулась, из отверстий и люков ее вырвалось короткое яркое пламя. Серое влажное облако окутало паровоз и вагоны. Но ненадолго. Порывы ветра рассеяли и разогнали призрачную завесу. На крыше возле покареженной трубы выступил из тумана упавший на четвереньки Krzysztof. Шатаясь и обливаясь кровью, он тщетно пробовал подняться на одно колено. Силы покидали его. Изнутри бронепоезда по нему продолжали стрелять. Безжизненное тело храбреца, прошитое очередями, скатилось на грунт. Мы не могли ему помочь. Я было бросился вперед, но получив ранение в голень, споткнулся и укрылся в кювете, чтобы сделать себе перевязку. Повидимости семеновцы потеряли интерес к битве. Стрельба прекратилась. Притихшая и угасшая махина стояла как мертвая, не подавая признаков жизни. Угольная пыль и копоть плавали в воздухе. Изнутри до нас доносились, приглушенные броней, взволнованные человеческие голоса, истерическая ругань и лязг инструментов. Прошло несколько часов и солнце перевалило за полдень. Наконец экипажу удалось устранить повреждение. Mашинист набрал достаточное количество пара; гудок рявкнул и "Разрушитель", бренча стальными частями, уполз на запад, как тяжело раненый зверь.
   Все стихло и ветер стих, словно и не завывал только что в обледеневших сосновых ветвях. Солнце садилось за хребтом и длинные вечерние тени протянулись по долине. На месте сражения осталась опустевшая насыпь с двумя рядами почерневших рельсoв и вокруг обрывки промасленной ветоши, блестящие медные гильзы, кучки золы и изувеченные человеческие тела. Мы бросились к подстреленным. Некоторые стонали, приходили в сознание и просили пить. Санитары оказывали им первую помощь. Легкораненые хромали в медпункт сами, тяжело травмированных мы укладывали на носилки и отправляли в лазарет. Один Krzysztof больше ни в чем не нуждался. Его дух отлетел. В свой последний момент в этом мире он замер с глазами, полными гнева; на приоткрытых губах его застыл боевой клич; руки, сжатые в предсмертном порыве, словно окаменели - он боролся до конца. Подошедший O"Reilly сказал, "Тело героя отправим в США в цинковом гробу. Я буду рекомендовать командованию о награждении погибшего почетной военной медалью высшего ранга." Сняв шляпы, мы опустили головы. Вдруг чаща на другой стороне заколыхалась, еловые лапы раздвинулись и пропустили три поникшие жалкие фигуры. Заношенные овчинные тулупы, валенки и папахи составляли их одеяния. Руки свои неизвестные задрали вверх. "Тревога!" воскрикнул Стив и нацелил на них винтовку. Не задумываясь, мы все защелкали затворами, приготовившись к бою. "Не стреляйте! Мы сдаемся!" они разом повалились на колени. Мы опустили стволы, разглядывая гостей. Черные раскосые глаза смотрели с мольбой, вымазанные сажей скуластые лица, отсвечивали на солнце; трепеща и запинаясь, незнакомцы что-то неразборчиво лопотали. Только подошедший к ним поближе сержант сумел уловить суть их речей. "Они говорят, что бежали с бронепоезда от притеснений начальства, которое бьет их нагайками. Они просят защиту у американской армии." Перебежчиков привели к лейтенанту и он стал их расспрашивать о причине нападения на гарнизон. "Атаман Семенов ненавидит всех американцев за то, что те пытаются остановить кровопролитие на Дальнем Востоке. Командует бронепоездом генерал Фуфляк, экипаж состоит из 38 человек, на борту негласно находится большевистский комиссар, союзник атамана Семенова. Он ездит по краю, осматривает населенные пункты и останавливает поезда. Цель поиска выявление врагов социализма; затем отправка пойманных в Совдепию. Для этого в поезде предназначен специальный отсек, забранный стальной решеткой, с полками, унитазами и бачком с питьевой водой. Во время прошлого рейса отсек был забит доотказа - поймали десяток высокопоставленных колчаковских офицеров и одного одряхлевшего сановника при царском дворе. Улов отвезли в поселок Усть-Баргузин, который находится на восточном берегу Байкала. Там их сдали москвичам. Нам дальше Усть-Баргузина ходу нет; дальше начинается красная территория. B Усть-Баргузине осуществляется обмен человеческой добычи на золото, валюту и драгоценные камни." "Зачем красным эти аристократы?" спросил O"Reilly."Неужели нельзя их на месте расстрелять?" "Не знаем," отвечали семеновцы. "может следователи требуют их для допросов, а может для медицинских исследований." Наступило молчание. Уныло шумели могучие сосны, роняя пожелтевшие иголки. Потрясенные пехотинцы обступили чужаков и слушали как сержант Russell переводит их показания. "Что дальше?" спросил американец. "Пленных сейчас на поезде нет?" "Жизнь на бронепоезде нудная," уходя от ответа, неохотно заговорил один из дезертиров. "Порки и зуботычины от командиров. На остановках пьянство и грабежи населения." Закончив, он еще больше согнулся и замолчал. "Позвольте высказаться," качнулся вперед крайний семеновец. Тот переминался с ноги на ногу и его пальцы мелко дрожали. "Пленные есть. Только вчера проверили пассажирский поезд Омск - Владивосток и изъяли двух отпрысков знатного княжеского рода - брата и сестру - совсем молоденьких. По телеграфу сообщили в Москву. Совнарком затребовал их скорейшую пересылку. Вот туда бронепоезд сейчас и ушел." Мы удивленно переглянулись. "Задержать!" пробормотал Стив. "Разве успеем?" поправил я винтовку на своем плече. "Сейчас же в погоню," заволновался Глен. "Отставить!" гаркнул лейтенант. "Занимайтесь текущей работой. Нам следует отремонтировать казарму. Приступайте." "Есть!" козырнув, мы с сожалением направились в часть. Не успели мы сделать и двух шагов как в лесу послышался треск, шорох, покашливание, шарканье ног и гул множества человеческих голосов. На секунду мне показалось, что мы не в дикой темной чащобе, а на оживленном городском проспекте. В удивлении я обернулся. На просеке показалась толпа женщин, стариков и детей. Наружность у них был измученная, лица печальные, пар от дыханий вырывался из раскрытых ртов. Толстые ватные пальто топорщились на иcхудавших телах, головы покрывали штопанные платки и облезлые шапки, ноги, обутые в валенки, переступали по шпалам. Завидев нас, толпа остановилась и настороженно притихла, но задние продолжали налегать на передних и пришедшие подступали к нам ближе. Одна суетливая быстроглазая молодка, в потертой обезьяньей шубке и туго закутанная в шаль, прервала молчание. Выступив вперед и жестикулируя, она громко заговорила. От звуков ее голоса закладывалo уши. Пронзительный фальцет этой крикуньи отражался от горных склонов и неразборчивым эхом возвращался назад. "Что она хочет?" спросил O"Reilly сержанта. Оба они морщились, как будто объелись кислых груш, нo терпели ее присутствие. "Эта дама говорит, что сегодня в полдень "Разрушитель" вернулся на станцию и остановился на запасном пути бок о бок с поездом, тем самым, который он вчера ограбил. Эти люди пассажиры с того поезда и, узнав, что недалеко находится американская часть побежали искать защиты и справедливости. "Помогите нам, пожалуйста," просят они." "Это меняет дело," задумался лейтенант. Брови его немного приподнялись, веки сузились, губы сжались. Наконец он принял решение. "Сержант Russell, наше транспортное средство в полном порядке. Bозьмите десять человек, вооруженных винтовками и гранатами. Не забудьте пулемет. Отправляйтесь на станцию и оцените обстановку. Действуйте по своему усмотрению, но избегайте ненужных жертв." Билл вытянулся, отсалютовал и поспешил выполнять приказание. Сборы были недолгими; выбрали нас и еще других пехотинцев. Так мы опять оказались в одной команде, заняли места на скамьях, нажали рычаг движения и покатили. Вечерело. На студеном небе появились первые звезды. Хрупкий серебряный месяц повис над горами. Мы зажли керосиновый фонарь, укрепленный на передней раме. Бледные пятна света запрыгали по шпалам, отражаясь в рельсах и выхватывая придорожные кусты. Дрезина мигом домчала нас до Хацапетовки.
   Ничего не изменилось на полуразрушенном вокзале со времени моего последнего визита: ветер гонял обрывки тряпья и бумаг по пустому перрону, злобно скалились бродячие псы, замурзанные детишки копошились в кирпичных руинах, но водокачка была восстановлена и несколько железнодорожников суетилoсь возле ее закопченной башни. На прилегающей площади низкие бревенчатые дома выстроились отрешенной и угрюмой массой. Но в жилищах теплилась жизнь - сквозь щели между досками заколоченных окон просачивался тусклый свет и из печных труб струился дымок. Снег у подъездов и на тротуарах был расчищен, правда прохожих не было видно, лишь вдалеке в переулке мелькала чья-то спина в армяке. "Разрушитель" находился в тупике на запасных путях. Вокруг было тихо и безлюдно, только щерился выбитыми окнами заброшенный вагон по соседству. Над пустырем бесшумно кружились большие черные птицы и внизу между заржавленными колесами бегали хищные коты. Ни звука не исходило из недр бронепоезда, двери и люки были задраены и над орудийной башней полоскался белый флаг. Причина этому была вскоре найдена - локомотив боевой машины нуждался в ремонте и часть защитного кожуха паронагревателя была снята. Мы окружили короткий состав кольцом, заняли позиции и стали ждать. "Время для штурма неподходящее," высказался сержант. "Отложим до завтра. Сейчас закидаем рельсы бревнами, расставим караулы и пойдем искать ночлег." Чтобы согреться, Билл сделал несколько энергичных движений руками и даже присел пару раз. "Я думаю, что за пару банок говяжьей тушонки нас приютят в любой здешней избе. Пошли," приказал он. Оставив заслон из четырех пехотинцев, мы вернулись на перрон, дошли до его конца и, спрыгнув на мерзлый грунт, зашагали по шпалам. Яркий месяц висел в черном небе, блистали созвездия, призрачно переливался снег на полях, а неподалеку в поселке за глухими заборами брехали собаки. Впереди возле неосвещенного здания депо обрисовались очертания пассажирского поезда. Мы направились к нему. Жизнь там била ключом. Возле вагонов сновали люди, хлопали стальные двери и в окнах мерцало пламя свечей. Характерный запах тлеющего в печурках угля носился в воздухе. Выстроившись в колонну по двое, мы двигались по направлению к паровозу, вызывая всеобщее восхищение и восторженные взгляды. Маленькие мальчики отдавали нам честь, их сестренки махали руками и хорошенькие мамы поощрительно улыбались. Когда мы достигли головы поезда, послышался громкий стук в стекло. Я поднял голову. За окном в купе две пожилые женщины делали нам руками непонятные знаки, возможно пытаясь привлечь внимание. Отмахнувшись, я последовал за сержантом. Но дамы не отставали. Проворно пробежав по коридору, они отворили дверь и спрыгнули на снег навстречу нам. "Sir, we need your help!" умоляли старушки на прекрасном английском языке. "Наши внучата захвачены большевиками!" "В чем дело?" вмешался Russell. В этот момент я узнал неизвестных. Это были наши случайные знакомые из ресторана во Владивостоке, владельцы которого ограбили нас подчистую на второй день после прибытия в Приморье. "Как вы здесь оказались?" спросил я, нахмурившись от неприятных воспоминаний. "Мы спасались от войны и направлялись заграницу, но бандиты захватили наших любимых крошек!" в выцветших глазах той, что повыше, заблестели слезы; она смахнула влагу кончиком шарфа. "Детей посылают на расправу к Ленину!" подтвердила ее спутница и покачала головой. На первый взгляд дамы почти не изменились и сохранили свой величавый вид; oднако вмотревшись пристальнее, можно было заметить отчаяние, проступавшее в их облике. Плечи пожилых женщин обвисли, тревожные взгляды перебегали с места на место, неубранные волосы расстрепались, и лица их покраснели. "Может от мороза?" с состраданием подумал я. На них были лишь суконные платья и шерстяные шарфы; подруги ежились и чихали. "Идите внутрь," предложил сержант, заметив плачевное состояние собеседниц. "Вы замерзаете." "Так вы нам поможете?" жалобными голосами приставали они. "Смотря, что вы имеете в виду," пообещал сержант. "Мы ничего не знаем о том, что у вас произошло." Я посмотрел на черное звездное небо. Месяц поднялся в зенит и сиял, заливая окрестности пепельным зыбким светом. Огоньки в поселке давно погасли, но печные трубы по прежнему извергали дым. Только бронепоезд не спал. Над ним стояло красноватое зловещее зарево и оттуда доносились удары молота о железо. Я содрогнулся. "Что они там затевают? Мы oдни в этой огромной воюющей стране," мне стало очень неуютно. Я помнил. что у нас было задание, которое мы должны были выполнить, но холод давал о себе знать; все мы закоченели. "Идемте в купе," настойчиво манила нас рукой морщинистая дама та, что повыше. "Там тепло и уютно. Mы вам все расскажем." С удивительной ловкостью бабушки забрались по крутой лестнице и, обернувшись, ожидали, что мы последуем за ними. Кончики носов у обоих совсем побелели, на ресницах застыл иней, они притоптывали ногами, обутыми в шлепанцы. "Ну, что ж, обогреемся полчаса," решил за нас Билл и один за одним мы полезли в вагон. Через минуту мы находились в купе. Двое стояли на часах в тамбурах. Тем пехотинцам, которым не нашлось мест на диванах, пришлось устроиться в коридоре. Но никто не обижался. В руках у каждого был стакан с обжигающе горячим чаем. Mы старательно дули, прежде чем проглотить ароматную жидкость. Напротив сидели почтенные дамы и грызли сухари и галеты, которыми мы их угостили. Приветливо улыбаясь, одна из хозяек певуче произнесла, "Позвольте представиться: Елена Борисовна Сыроежникова." Она сделала грациознo - плавный жест рукой, "А это моя сестра Аглая Борисовна Христофорова." Обе слегка поклонились. В ответ каждый из нас назвал себя. Последовал обмен комплиментами и взаимными любезностями. "Трудно такие имена даже выговорить," в замешательстве буркнул неотесанный Стив. Ему стало душно в ограниченном спертом пространстве и он вышел в коридор. Пламя свечи за фонарным стеклом заколебалось, отбросив по сторонам неясные тени. Опершись спинами о стены, пехотинцы полудремали, сгрудившись в проходе. "Ничего, называйте нас на английский манер - по первому имени," любезный голос той дамы, которая была повыше и побойчее, разнесся по вагону. Ее тонкие изящные пальцы разламывали галеты и по кусочкам отправляли в рот. Мне показалось, что она очень голодна. Сквозь тонкую прозрачную кожу на ее лице просвечивали склеротические жилки, но вид у нее был аристократический. С удивлением я поднял брови. Такие типажи я встречал на страницах великосветских журналов, имеющихся в нашей городской библиотеке. "Почему преступники захватили именно ваших родственников?" озадаченно спросил я. "Верно. Ведь кругом полно благородных женщин и детей," уточнил сержант. "Что особенного в ваших близких?" Старые дамы потупили головы и опустили глаза. Казалось им было что скрывать. Прошло несколько минут тягостного молчания. Наконец одна из них решилась, топнула ногой и выпалила, уперев взгляд в ночное окно, "Дело в том, что наши внучата племянники Николая Второго, Императора Всея Руси!"
  
  Глава 5
   Темница представляла собой прямоугольный отсек состоявший с одной стороны из внешней брони, покрытой изнутри слоем пробки, невысокого потолка из листового железа и неровного бревенчатого пола. Три другие стены состояли из стальных переборок и пропускали любые звуки, издаваемые экипажем - ругань, побои, вопли жертв и шаги часовых. Здесь было холодно и сыро. Из малюсенькой форточки наверху помещения тянул ветерок. Отблеск света, просачивающийся снаружи, отражался на противоположной стене и едва заметно двигался по ее оледеневшей поверхности. Так обитатели отсека узнавали, о смене дня и ночи и делали зарубки на дубовом брусе у порога, записывая даты своего заточения. В коридор выходила решетчатая дверь, через которую раз в сутки пленникам выдавали миску баланды и полбуханки хлеба на двоих. Питьевая вода поступала через краник в стене, а за деревянной перегородкой был привинчен к полу эмалированный унитаз. Отходы смывались и выплескивались на шпалы через заслонку на шарнире, каждый раз открывая узникам кусочек свободы. Несколько дней подряд Ростислав мечтал убежать через уборную, но не знал как отвинтить тяжелую и вонючую чугунную штуковину. "Сил у нас не хватит и инструментов нет," шептала ему в ухо Кира и он, тревожно озираясь, послушно замолкал. Поезд опять приходил в движение, буфера лязгали, колесные оси скрипели, вагон трясло на стыках рельс. Тоска и уныние охватывали несчастных, чтобы победить недуг, они усердно молились. Пленники эти были брат и сестра князья Потресовы и принадлежали они к знатнейшему роду, входящему в императорский Дом Романовых. В недавнем прошлом родичи их вращались в придворных кругах Империи, но вихрь революции разметал благополучие их семьи, как и многих им подобных, лишив весь правящий класс привилегий, материального достатка и родины.
  История их жизней была коротка. Родились в монументальном особняке на Воздвиженке в богатстве и роскоши, которая простолюдинам и не снилась; Кира с шести лет воспитывалась в Смольном институте для благородных девиц, а Ростислав с малых лет был записан офицером Кавалергардского полка. Когда случилась революция Кире было восемнадцать, а Ростику двенадцать. В ноябре того же года глава семейства, светлейший князь Протасов, погиб во время беспорядков в Сергиевом Посаде, защищая от разъяренной толпы мощи святителей в Свято-Троицком соборе. К сожалению, этим несчастья семьи не закончились; пять месяцев спустя супруга его была арестована и пропала без вести в лагере для заложников в Вязьме. Bероятно, как и другие заключенные, она скончалась от холода и истощения. Но родовая ветвь Протасовых оказалась упорной и цепкой - младшенькие уцелели. Неутомимые тетки их, Елена и Аглая, успели вырвать выживших наследников из лап красногвардейцев за несколько минут до обыска их родового гнезда и увезти остатки династии подальше от греха в Сибирь, казалось бы, в безопасность. Но и там страдания беглецов продолжались. И на окраинах Империи распропагандированные социальные низы бурлили и злобились, требуя перераспределения богатств. Таким Кира и Ростислав увидели Омск в 1918 году: переполненные пролетариатом жилища буржуазии, пьяные, лежавшие в лужах грязи на улицах, вши и антисанитария в общественных местах и невообразимый гвалт на рынках. Так продолжалось до июня 1918 года, пока не была сформирована Сибирская армия Колчака. Наступило подобие порядка. Кира устроилась телефонисткой в штабе командующего, Ростик учился в лицее. Провидчивые тетки их, между тем, отправились во Владивосток, чтобы в консульстве США подать заявки на получение въездных виз. Они не верили в реставрацию монархии и старых порядков. От них приходили короткие ободряющие весточки, но Кира не хотела покидать любимую родину. Заокеанская страна с чужим языком и чужими обычаями шла вразрез с ее патриотическим воспитанием, полученным в детстве, тем более, что недавно у нее появилась сердечная привязанность - граф Евстафий Думбасов, направленный по окончании курса Академии Генерального штаба в Омск, в распоряжение полковника Иванова-Ринова. Высокий, подтянутый свежеиспеченный капитан в ладно подогнанной зеленой форме и застенчивая хрупкая барышня с русой косой с первого взгляда почувствовали притяжение друг к другу. Они столкнулись в приемной командующего, когда она принесла из телеграфной срочную депешу из центра, а он, скрестив ноги, задумчиво сидел в кресле, ожидая аудиенции у его превосходительства. Аудиенция прошла успешно и назначение в полк было получено, но с той поры, пораженный миловидностью ее лица и одухотворенностью облика, Евстафий искал встречи с красавицей. Он подкарауливал ее у входа, пытался столкнуться с ней в коридоре и напрашивался на любые поручения, лишь бы зайти в аппаратную. Настойчивость принесла успех - они стали встречаться. Но вечерние свидания стали небезопасны даже в сердце Белой Сибири. Край, охваченный пламенем партизанщины, был готов к просоветскому восстанию. Поджoги складов, учреждений и магазинов, подпиливание столбов с телефонными проводами, порча железнодорожного инвентаря и всевозможные виды саботажа происходили каждые сутки. Свет в домах не зажигался, а если зажигался, то окна завешивались плотной материей, в противном случае в такую комнату бросалась ручная граната. Ночное хождение по улицам было сопряжено с риском. Банды большевиков под видом проверки документов останавливали и убивали белых офицеров. Никто не был уверен, кем он задержан: настоящим законным патрулём или замаскированными красными террористами. В одну из таких апокалипсистических ночей влюбленную пару перехватил казачий патруль и потребовал предьявить удостоверения личностей. Казаков было трое, от них разило сивухой и табачным перегаром, они едва держались на ногах. В свете уличного фонаря стражи порядка рассматривали печати и подписи на справках и долго мусолили офицерскую книжку графа. Найдя документы поддельными, патрульные отобрали у задержанных бумаги и потребовали пройти в комендатуру. "В какую комендатуру?!" вскричал Евстафий. "В большевистскую?!" Из кармана галифе он выхватил заряженный браунинг, который всегда носил для подобного случая. Три выстрела в упор отправили чертей в преисподнюю. Взволнованные Кира и ее ухажер быстро удалились, договорившись встретиться завтра и обсудить дальнейшие действия. Наутро граф Думбасов объявил невесте о своем решении: негоже мужчине в годину тяжких испытаний отсиживаться в тылу - он подал заявление с просьбой быть отправленным на фронт. Напрасны были стоны, плач и рыданья; жених Киры уехал. Девушка не пала духом, взяла себя в руки, утерла слезы и принялась за работу. "Евстафий и я делаем одно общее дело - боремся с коммунистами," говорила она себе. Пока ее жених воевал на Урале, она выполняла опасные задания руководства - переодевшись в крестьянку, отправлялась в расположение врага и, подключив наушники к телефонным проводам, слушала переговоры между красными комиссарами. К ее разочарованию не всегда ее усилия были успешны - комиссары частенько переговаривались на идиш, который Кира не могла понимать. Между тем далеко от нее на западе бушевала война. То были славные дни для сибирских белогвардейцев. К концу лета 1918 года у красных были отбиты Уфа и Самара, ранней осенью освобождена Казань, передовые рубежи колчаковцев укреплялись на Волге. К сожалению к началу 1919 года ситуация на фронте начала ухудшаться. Несмотря на исключительный героизм, проявленный белыми воинами, армия начала отступать. Голод, усталость от беспрерывных маршей, стычек и боёв, отсутствие боеприпасов и пригодной одежды изнуряли войска. "В мае," рассказывают очевидцы, "прибывший на передовую Колчак выразил желание видеть части 6-го Уральского корпуса... ему были показаны выводимые в тыл части 12 Уральской дивизии. Вид их был ужасный. Часть без обуви, часть в верхней одежде на голое тело, большая часть без шинелей. Прошли отлично церемониальным маршем. Верховный правитель был страшно расстроен..." В то же самое время склады во Владивостоке ломились от сотен тысяч снарядов, винтовок, миллионов патронов, тысяч пулемётов, сотен тонн продовольствия, десятков тысяч комплектов обмундирования и обуви. Все это было поставлено американскими союзниками в дальневосточные порты, но до фронта так и не дошло. Виной этому была разрушительная деятельность красных партизан в тылу, которую белые не смогли предотвратить. Особенно страдал Транссиб. Разбирались пути, сжигались мосты, перерезались провода, запугивались железнодорожники. Поражение колчаковцев было неминуемо. Началось отступление. Евстафий ни за что не хотел примириться с отходом. Он пытался задержать деморализованных воинoв и повернуть поток вспять. С отчаянием и самоотверженностью боролся он с трусами и дезертирами. Но таких, как граф Думбасов, оставалось мало. Когда в бою под деревней Липкой его рота дрогнула и побежала, он поднялся во весь рост и с шашкой в руке бросился в контратаку. Никто не поддержал порыв командира. Его подначальные замельтешились, они были в меньшинстве и у них кончились патронов. Прячась за пригорком, солдаты наблюдали как разрыв снаряда поглотил героя. Больше никто ничего не слышал о капитане Думбасове. Было не до того. Драп продолжался.
   Тетки застали Киру в страшном горе. Накануне она получила известие о гибели своего жениха. Небо рухнуло над ее головой и померкло солнце - так переживала бедная девушка. Она ничего не хотела знать, ей не было дела до окружающего, она побледнела и исхудала. Kакое-то время ее приходилось кормить с ложечки. Безвольная, как тряпичная кукла, Кира согласилась на уговоры и отправилась вместе с тетками во Владивосток. Постепенно ее сознание начало проясняться - она приходила в норму. До Владивостока оставалась неделя пути и Аглая с Еленой уже строили планы на устройство в гостинице, как нападение бандитов с бронепоезда "Разрушитель" положило начало новому кругу несчастий. Кира и Ростислав оказались в заключении. Тюремщики не беспокоили пленников вниманием, это было отложено до прибытия в Москву, лишь кто-то безликий и сгорбившийся, в темном капюшоне, регулярно передавал им пищу. Кира подозревала, что им уготована страшная участь, но не смела спросить. Она стонала от бессилия и тщетности даже попытки побега. Внутри у нее клокотало от невозможности изменить судьбу. "И всё-таки, сдаваться нельзя! Отсюда надо бежать," раздумывала девушка. "Но как?" Обдергивая на себе одежду, она нащупала в кармане несколько шпилек для волос. Эти пустяковые предметы напомнили ей о прежней жизни. "Может, как я читала в любовных романах, попробовать согнуть одну из них крючочком, отпереть замок и упорхнуть на волю? Для этого требуется только терпение!" металось ее сознание. "Пробовать бесполезно. Ведь замочная скважина с другой стороны. Ах, какая неудача!" Сжав кулачки, взволнованная, она бегала по камере взад и вперед. "Если не получится одно, то выйдет другое!" не унывала барышня, хотя отчаяние переполняло ее. "Что если попросить стoрoжей передать записку на волю? Ведь тетки мои умны и изобретательны. Они вытащат нас отсюда!" Схватившись за виски и раскачиваясь, Кира продолжала метаться из угла в угол. Ее маленький брат с ужасом взирал на искаженное лицо и порывистые телодвижения своей сестры. "Где тетя Аглая? Где тетя Елена? Наверняка они сейчас борются за нас!" У бедной княжны кружилась голова.
   Действительно, тетки не забыли своих внучат. Сидя на вагонных лавках напротив, с надеждой смотрели они на нас, трех случайных парней, военнослужащих армии США, которых они видели второй раз в своей жизни. "Так вы спасете их?" обращаясь к нам, в сотый раз повторяли они один и тот же вопрос. "Конечно, на то мы и солдаты, " отвечал за всех сержант, но никто не хотел подниматься и уходить в морозную мглу. Нам было хорошо в тепле и уюте этого купе. Проводник исправно таскал стаканы с густым горячим чаем, которым мы запивали сдобные печенья из наших вещмешков; мы разомлели, у нас слипались глаза. Длинные монотонные рассказы пожилых дам убаюкивали. Прошел час, мы выслушали истории жизней молодой княжеской поросли, такой непохожей на нас, простых смертных; нo мы не завидовали их богатству, а просто зевали от усталости. Однако ничего не замечая, та из них, которая называла себя Еленой, завела новое повествование. "Целых 15 лет мы имели честь быть фрейлинами покойной императрицы Александры Федоровны." Тусклые поблекшие глаза бабули увлажнились и, чтобы скрыть слезы, она отодвинулась в угол к спинке дивана. Нервная энергия воспоминаний переполняла ее, взявшись за подбородок, рассказчица запрокинула голову и продолжала скрипучим старческим голосом. "Мы всегда сопровождали императрицу - и в Зимнем, и в Петергофе, и в поездках в Ливадию. Она была очаровательным, тонкой души человеком - легко ранимым жестоким коварным миром. В семье ее очень любили, хотя она держала своих близких в строгости. На всю жизнь Александра Федоровна сохранила немецкую педантичность и бережливость и сумела привить эти качества своим детям. Во дворце девочкам не позволялось лежать в кроватях позже восьми утра, они сами ходили к колодцу с ведром и наполняли свою ванну, но наиболее удивительно, что при всем несметном богатстве Романовых, изношенная одежда членов царской семьи не выбрасывалась, а штопалась и ремонтировалась. Таким образом, гардероб старших великих княжон переходил к младшим, по мере того как те подрастали. Они были очень счастливы, пока не случилась война. Bсе сразу полетело кувырком. Вы же знаете. Это было в газетах. Повторять не стоит." Рассказчица сделала паузу и закрыла глаза, ее сжатые веки посинели и сквозь них опять проступили слёзы. Аглая, заметив тяжелое состояние своей сестры, легонько погладила ее по седым волосам. Tа сидела как в оцепенении несколько минут, потом пришла в себя и, набрав сил, продолжала вспоминать. "Одевалась Александра Федоровна неприхотливо, но со вкусом и не любила крайностей моды. Особенно ей не нравились узкие юбки, которые появились перед войной, за то, что такие костюмы туго обтягивали женские бедра и выставляли торс напоказ. Еще императрица любила драгоценности и знала в них толк. У нее была целая коллекция перстней, ожерелий, брошей, тиар и бус, но самым любимым было то самое колье, которое вы приобрели у похожего на обезьяну прохвоста в притоне во Владивостоке. Александра Федоровна одевала его по большим праздникам, а в будние дни иногда носила его просто для себя. Она говорила, что рубины, вставленные в ожерелье, вливают в нее силы, заряжают оптимизмом и приносят удачу. У этих драгоценностей целая история. Вы можете смеяться, но все, что я вам сейчас расскажу, чистая правда." Внезапно Елена замерла с открытым ртом, как будто у нее начинался припадок. Дыхание ее участилось и живот заходил ходуном. "Ничего, это у моей сестрички бывает," Аглая проворно сунула ей в рот щепотку порошка, который вернул пострадавшую в жизнерадостное состояние. Глаза ее приобрели ясность, на губах проскользнула улыбка, она внимательно глядела на нас. "Можем ли мы чем нибудь вам помочь?" сидящий рядом со мной Билл полез в мешок за аптечкой. "Ничего не нужно. У нас своя медицина," дамы натянуто улыбнулись и надолго замолчали. Снаружи издалека доносился хруст снега под ногами запоздалого прохожего. "Но как же рассказ?" спросил я. "Какой рассказ? Ах, да..." дама посмотрела по сторонам. "У меня нет сил. Может Аглая Борисовна?" "Охотно. Это захватывающая история," ее спутница допила остывший чай, осторожно поставила стакан на стол и и начала излагать предание. "Колье это изготовил в 1875 году в Лондоне Robert Garrard, ювелир королевы Виктории. Он использовал прозрачные бело-голубые бриллианты и отборные рубины с необычным, очень насыщенным цветом голубиной крови, которые оправил в высокопробное золото. Ну, за алмазами ничего особенного не числилось - они были добыты в Южой Африке и огранены в Амстердаме, но происхождение рубинов окутывает легенда. В середине 18-го века в азиатские порты зачастили европейские мореплаватели. Они привозили местной знати невиданные товары: подзорные трубы, намагниченное железо, разноцветные фонарики, хрустальные вазы, фафроровую посуду и другой домашний ширпотреб. Иностранцы были нарасхват; их почитали за небожителей. Русскому купцу по имени Иван Барыгин, десять лет проживающему в Англии и имеющего там семью, после изнурительного пятимесячного плавания вокруг Африки, удалось пересечь Индийский океан и добраться до Калькутты. Во время аудиенции у махараджи Чандрагупты двое дюжих матросов внесли в тронный зал дары туманного Альбиона - бронзовые часы с боем, парфюмерию в хрустальных бутылочках, свистки, колокольчики и всякие хитроумные безделушки, без которых европейцам жизнь не жизнь, а тоска зеленая. Центральное место среди доставленного барахла занимал большой, грубо сколоченный ящик. Поначалу правитель радовался как ребенок - свистел, дудел, нюхал, рассматривал свою физиономию в вогнутые зеркала, да с таким азартом, что у него чалма на бок съехала, но когда очередь дошла до ящика, он весь переменился - посерьезнел, перестал надувать щеки, брови его поднялись, рот приоткрылся, а глаза выпучились. "Что это?" затрясся Чандрагупта и от удивления засунул свою голову внутрь сундука. Невероятная сенсация! Невиданное чудо! Никакие откровения индийского фольклора не упоминали о столь таинственных предметах! От них тянуло холодом и впервые в жизни его величеству стало зябко. Они были влажные и скользкие наощупь. Один из них разломился, рассыпался на части и растворился, оставив на полу лужицу воды. Ничто не могло быть более загадочным! Намерение заполучить все до одной увесистые глыбы льда, лежащие среди опилок, обуревалo махараджу. Хлопнув в ладоши, он приказал принести корзину, доверха наполненную сапфирами, яхонтами и изумрудами. К возмущению Чандрагупты русский купец от обмена отказался. Придворные неодобрительно зашептались, но главный визирь посоветовал своему господину приказать принести другое сокровище. Тринадцать больших темнокрасных рубинов, вырванных из глаз каменных идолов, которым поклонялось покоренное соседнее племя, хранились в государственной казне уже более века. Трофеи эти приносили владельцам несчастье. Сто лет назад, к вечеру того же дня полководца, посмевшего захватить эти реликвии, обуяло безумие; в припадке ярости он бросился в одиночку на превосходящие силы противника и был растоптан в лепешку, выскочившим из тростников, боевым носорогом. Потом были разбойники, укравшие богатство; они погибли в страшных мучениях. Были и утопшие, прыгнувшие в водопад, с рубинами за щеками. С тех пор суеверные индусы к камням этим не прикасались, а запечатали их в ларец, на крышке которого была вырезана надпись на языке санскрит, предупреждающая о смертельных свойствах его содержимого. Надпись гласила: "Они прекрасны, но губительны. Тому, кто откроет этот ларец: В начале прочитай начертанное предупреждение, а затем делай, все, что тебе заблагорассудится. Мой совет - выбрось эти камни в море. Если ты приобрел это сокровище законным путем, оно вернется к тебе; если нет, то ты проклят навсегда."" Рассказчица умолкла и приложила платочек к вспотевшему лбу. В вагоне царила мертвая тишина, только слегка похрапывала Елена Борисовна, привалившись к спинке дивана. Мы сидели пораженные и даже пехотинцы, которым не нашлось места в купе, просунули свои головы в открытую дверь, и напряженно слушали. Свеча в фонаре почти догорела; проводник принес ей замену, выбросив огарок в помойное ведро, из которого с шипеньем вырвался клуб пара. "Что же дальше?" спросили мы в унисон. "Дальше начались неприятности. На обратном пути в Англию в кают-компании за обедoм Иван Барыгин весело смеялся, представляя незадачливого махараджу, сидевшего на троне перед лужей воды, оставшейся от растаявшего льда. Купец не подозревал, что сокровище, захваченное обманом, начало ему мстить. Плавание было трудным, корабль трепали штормы и ураганы, течения относили их в неизведанные части Мирового океана, они страдали от голода и жажды, но все же добрались до дома. По прибытии в Ливерпуль Иван захворал, а близкие его стали умирать от неизвестных болезней. Чтобы достать деньги на лечение и докторов, он продал все привезенные из Индии камни королевскому ювелиру. Пятьдесят лет минералы хранились в склепах Букингемского дворца. Сделка была законной и потустороняя сила, дремлющая в рубинах, никого не беспокоила. Однажды о груде драгоценных камней вспомнили. Дошел черед и до них. Герцогине Эдинбургской готовили подвенечный наряд. Было сработано множество перстней, корон, подвесок и бус. Трудился целый ювелирный цех. Украшений получилась такая уйма, что королева Виктория с присущей ей щедростью подарила одно из ожерелий своей родственнице Марии Федоровне, супруге императора Александра III. Так таинственная драгоценность перешла во владение Дома Романовых. Это было особенно замечательное колье, изготовленное из тех самых рубинов и бриллиантов привезенных Иваном Барыгиным. Императрица души не чаяла в подарке своей английской кузины." С этими словами дама поднялась со своего места, вышла из купе и удалилась в сторону туалета. По пути она невзначай толкнула коленом свою сестру. Та открыла глаза. "Не совсем правильно она вам рассказала," прошептала Елена. "Я все слышала. На дне ларца имелась еще одна надпись, "Проклятие человеку, который украдет меня - я принесу ему только муки - но законный владелец преуспеет во всем, владея мною." Я похолодел. Неужели эта обветшавшая легенда может быть правдой? Уже одиннадцать месяцев мы носили это колье под одеждой и сейчас был мой черед. Я не чувствовал никакого неудобства, никакой тяжести. Правда Глен иногда жаловался, что замечал головокружения и мимолетные видения пустынных стран, в которых он никогда не бывал. Что касается Стива, то к чувствительным нюансам он был невосприимчив и от избытка самоанализа не страдал. Ему все было трын-трава. У нас троих была одна забота - как можно скорее вернуться в Мичиган, продать колье и разделить выручку на части. Больше мы ни о чем не думали. Когда Аглая Борисовна вернулась в купе, освеженная и умытая, Глен, как самый начитанный среди нас, задал благородным попутчицам острый вопрос, "Я очень извиняюсь. Рассказ был захватывающим, но откуда у вас столь подробная информация? Сами-то вы хоть раз держали в руках эту шкатулку и читали письмена? По вашим словам надписи сделаны на санскрит. Неужели вы понимаете древние языки?" Вопрос дамам не понравился. Их губы выпятились, брови опустились, глаза скосились от отвращения. Сурово вглянув на дерзкого собеседника, обе ответили, "Шкатулку мы никогда не видели и санскрит мы не знаем. Этот забытый язык изучают только лингвисты. Историю происхождения рубинов мы слышали от самой Александры Федоровны. Зимними вечерами, когда рано темнеет и по улицам метет поземка, в одном из залов дворца она собирала своих дочерей и фрейлин и приступала к повествованиям. Мы помним, словно это было вчера. Тикали большие часы с маятником, в канделябрах горели свечи, блестели золоченые рамы, цокали лошадиные копыта на набережной и переливались драгоценные камни в ее колье. Мы впитывали каждое слово императрицы. Ее голос всегда был тих и задумчив. Она делилась с нами своими находками и разгадками оккультизма. Александра Федоровна была очень духовным человеком и верила в сверхъестественное." "Однако она не смогла предсказать ни краха империи, ни гибели своей семьи, ни собственную смерть," с досадой брякнул я. Cобеседницы обожгли меня испепеляющим взглядом, но ничего не возразили. Повисла долгая пауза. Вдалеке в конце коридора проводник позвякивал подстаканниками и полоскал посуду в тазу. За темным окном задувал ветер. За стенкой плакал чей-то ребенок и кто-то из пассажиров громко икал. "Мы не могли представить, что владеем такой замечательной вещью," широко улыбнувшись, разоткровенничался Стив. "Интересно, какая колье цена? Оно должно быть выставлено на лучший аукцион," высказался Глен. "Мы получим астрономическую сумму денег," мечтательно потянулся я и в предвкушении успеха потер руки. "Так колье по-прежнему у вас?" неодобрительно зыркнули на нас старые женщины. "Bас oно не тревожит? И ваши сердца не болят? И кошмары не снятся?" После этих слов, сказанных очень требовательным тоном, я задумался, припоминая случившиеся со мной за последний год неприятности. "Может рубины здесь не причем?" подумал я и закрыл глаза, надеясь урвать еще чуточку сна. Вдруг раздался стук, из тамбура донеслось чье-то восклицание по-английски и через секунду к нам в купе ввалился один из пехотинцев, оставленных сторожить бронепоезд. Его щеки горели от мороза, шинель заиндевела, на полях шляпы висели сосульки. "Mr. Russell," взволнованно доложил он. ""Разрушитель' готовится к отправлению!" "Не может этого быть," вспотевшее лицо Билла вытянулось от изумления. " Два часа назад локомотив был поврежден и мы оставили завал на рельсах." "Да, это так, но их команда работала всю ночь, отремонтировала паровоз и сейчас разводит пары. Они могут удрать, как только отодвинут бревна." "Но там же наши внучата!" в ужасе всплеснули руками тетки. "Их увезут навсегда!"
  
  Глава 6
   Стояла глухая ночь. Предутренний мороз обжигал лица и цепко хватал за ноги и руки. Скованная стужей природа безмолвствовала, тишина не нарушалась ни единым звуком. Лишь изредка у берегов оледеневшей речки от субарктического холода потрескивали ветлы. В вагоне мне удалось соснуть полчаса, но сейчас я широко зевал. Холодный воздух и ходьба бодрили и будоражили. Мы следовали друг за другом, ступая точно след в след, сержант вел нас к цели. Снег скрипел под ногами; месяц спрятался за горной грядой; небо, усыпанное бледными звездами, пугало и грозило несчастьем; вдалеке в поселке брехала собака. Сердце мое ныло от дурных предчувствий. Дорога было недолгой и вскоре мы пришли. В хаосе теней трудно было разглядеть окружающую местность. В нерешительности мы остановились, опасаясь вызвать огонь на себя. Впереди нас, длинной неподвижной массой, угадывался "Разрушитель". Молчаливый и темный, он стоял на запасных путях. Из печных труб боевой машины валил густой дым. Притаившись за семафорной будкой, мы посигналили фонариком. Ответа долго ждать не пришлось. По-английски нас окликнули знакомые голоса. Получив подтверждение, мы разделились на две группы. Сержант повел своих бойцов и скоро растворился в ночи. Наш маленький отряд подкрался к укрытию за кирпичной стеной. Малорослый темнокожий пехотинец приветствовал нас. "Пришли вас сменить," сказал я. "Где остальные?" Стив едва умещался в яме. "Они с пулеметом стерегут противника на той стороне баррикады," от усталости солдат еле ворочал языком. "Бандиты пытались ее разобрать." "Приказ сержанта: обогреться в пассажирском поезде; где он находится, вам покажут. Там вы получите горячий чай и отдых. Через два часа возвращайтесь сюда." Stanley, так звали солдата, вскоре ушел. Мы стали обживаться на новом месте. Квадратное углубление в грунте примыкало к разрушенной кирпичной стене, которая служила нам бруствером. Подложив под колени доску, мы выставили наши винтовки и вслушивались в тишину. Она не была абсолютной. Край неба на востоке медленно светлел. Начинался новый день. Со стороны поселка доносился скрип калиток, случайный разговор, шум шагов. Люди шли на работу. Среди тьмы вспыхивали крохотные красные огоньки в губах курильщиков; кое-где замелькал свет в окнах. Прошло около получаса. С лязгом и грохотом ожил бронепоезд. Свет керосинового фонаря на его платформе заискрился на сугробах, но был слишком слаб, чтобы разогнать темноту. Извергая клубы дыма и пара, "Разрушитель" пятился назад; все ближе и ближе к баррикаде. Затаив дыхания, мы следили за попыткой противника разрушить препятствие и вырваться на волю. Вот край платформы уперся в бревна, надавил на них и с треском стал отодвигать массивную древесину в сторону. Раздался оглушительный взрыв, яркое пламя взметнулось в зенит, мы инстинктивно зажмурились и спрятали головы. Волна жара прокатилась над нами и все опять стало тихо. Нo не совсем. C карканьем в предрассветное небо взлетели полчища ворон и галок и, недолго покружив, расселись стаями по деревьям и крышам. Чудом уцелевший фонарь, прикрепленный к штанге задней платформы, бросал блики света на широкую, курившуюся дымом воронку, вздыбленные, стоявшие торчком рельсы и вывороченные из насыпи шпалы. Сама платформа пострадала тоже; лишившись задних колес, она наклонилась, зависнув над краем.
   Катастрофа посеяла панику среди обитателей бронированного чудовища. B спальном отсеке cорок казаков сорвались со своих мест; поднятые по тревоге, они помчались на боевые посты; от грохота их сапог в будке у машинистов заложило уши, а пламя, вырвавшееся из раскаленной топки, опалило кочегару брови; в своей тюремной камере, ушибившись о перегородки, вскочили с коек заключенные; но больше всех обеспокоилось командование. Безопасность вверенного им объекта оказалась под угрозой. Три высших офицера собрались в головном вагоне и держали совет. "Нам отсюда так просто не выбраться," рассматривал наружные повреждения, припавший к смотровой щели, обрюзгший усатый старик в форме генерала Сибирского казачьего войска. "Ничего. Пошлем вниз людей. Они отремонтируют. Мы их пулеметным огнем прикроем," солидным басом предложил тов. Неподкупный, наш давний знакомый из владивостокского ресторана. Да-да, читатель, тот самый обезьяно-человек, продавший нашим друзьям-пехотинцам ворованное колье. С той поры он пошел в гору, вступил в большевики, записался в чекисты и благодаря политической интуиции и сноровке получил назначение на пост заместителя председателя ВЧК в Приморье. В нем трудно было узнать того сутулого жулика в потрепанном, не по размеру костюме, который год назад торговал краденым на улицах города. Социалистическая революция возвысила злодея и придала ему величие. В черных кожаных одеждах и сапогах до колен, с маузером в деревянной кобуре на поясе, преступник внушал страх, но ему было хорошо и привольно; он находился в волчьей стае себе подобных. Обезьяно-человек перевел взгляд на Антона Карачуна, тоже присутствующего на экстренном совещании. За последние три месяца Антоша сделал головокружительную карьеру. Его решительные действия по искоренению антисоветских элементов в Сучанском районе принесли ему коммунистическую славу. Он получил поощрение от исполкома областного совета и был принят в ряды членов ВКП(б). С отменным рвением дезертир проходил испытательный срок, разъезжая на "Разрушителе" и выявляя "врагов народа". Карачун очень старался улучшить свою репутацию и заслужить доверие партии. Правда, ему немного не хватало его большевисткой жены и неизвестно, чем Розалия занималась в его отсутствие, но согласно доктрине мировой революции, такое беспокойство было лишь ерундовой лирикой и пустыми воздыханиями. Антоша потер глаза и проглотил слюну. В бинокль он рассматривал местность. С высоты наблюдательной площадки Карачун видел проступающее в лучах восходящего солнца плато, окаймленное горами, и на нем полуразрушенный вокзал, уходящие вдаль блестящие полосы рельсов, избы на горизонте и укрепления врага. Отдаленное движение привлекло его внимание; он подвернул окуляры. Поле возле депо пересекало четверо солдат. В характерных круглых шляпах и коротких шинелях они сосредоточенно шествовали по утоптанной тропинке, по видимости, направляясь в расположение своих однополчан. "Это американцы. Больше некому," внес Антон свою лепту в обмен мнениями. "Узнаю заокеанских солдафонов." Bыдвиженец передал бинокль тов. Неподкупному. "К интервентам подходят подкрепления," передал он коллегам результаты осмотра. "Одни мы не справимся. Вывешивайте белый флаг и приступайте к переговорам. Надо протянуть время и продержать их до подхода наших войск." Откашлявшись, чекист вытянул шею. "Окопы американцев очень близки. Мы можем подслушивать их разговоры. Переводите, тов. Карачун!"
  Прикорнувши за бруствером, я очнулся от толчка в бок. "Гляди," Стив тряс меня за плечо. Подняв голову, я заметил как на мачте бронепоезда заполоскался белый флаг. Негреющее зимнее солнце поднималось в безоблачном небе. Длинная тень от флагштока протянулась по равнине, достигая вокзала. Оттуда отправлялся на восток тот самый пассажирский поезд, в одном из купе которого мы вчера угощались чаем. "С большим опозданием, но все же они уезжают," с тоской подумал я, вспоминая любезных старых фрейлин. "Встречайте, мы здесь," обернулся я, услышав знакомые голоса. С чемоданами в руках Аглая и Елена стояли на краю траншеи, служившей нам убежищем. Длинная цепочка следов указывала их путь. В черных длинных пальто и шляпах они представляли собой идеальную мишень на свежем сверкающем снегу, но "Разрушитель" не стрелял. "Что вы здесь делаете?!" рявкнул сержант. "Немедлено назад на станцию! Ждите следующего поезда на восток!" "Это нечестно!" выкрикнула Елена. "Вчера вы были у нас в гостях, а сегодня мы к вам пришли в гости!" Мы захохотали, но никто не пригласил дам спуститься к нам на дно. Они продолжали топтаться с чемоданами в руках. "Вы понимаете, что мы не можем бросить наших внучат?" взмолилась Аглая. "Спасите их, пожалуйста!" "Что мы можем сделать?" сидевший на корточках Глен немного привстал. Его спина упиралась в замерзшую глину. "Спускайтесь вниз," посоветовал сержант. "Давайте ваш багаж. Рассказывайте, что вы задумали." Мы вытянули руки и помогли дамам аккуратно слезть. Фрейлины были польщены вниманием. Они уселись на свои чемоданы, положили руки на колени и, казалось, чего-то ждали. "Это военная тайна," слова Елены, произнесенные с серьезной миной, заставили нас невольно улыбнуться. "Мы раскроем ее только американскому командиру." Обе выразительно посмотрели на Билла. Еле сдерживая смех, наш сержант уединился с гостьями. Со своих мест мы видели, как в дальнем углу котлована он поддакивал и кивал, внимая азартному шепоту своих собеседниц. Беседа затягивалась; постепенно бабушки совсем распалились - они трясли головами, топали ногами и размахивали руками. "Вот вам и аристократия," подумал я, не зная причины их возмущения. Уставший Билл подозвал нас. Мы подошли и встали за его спиной, вслушиваясь и пытаясь понять суть конфликта. "Если не получится взять бронепоезд штурмом или выморить осажденных голодом..." терпеливо объяснял сержант, но Елена, схватившись за сердце, в который раз прервала его. "Ой, только не это. Там же наши родственники." "Тогда что?" Билл обвел присутствующих задумчивым взглядом. Опустив глаза, мы все размышляли. "Тогда следует найти другое решение. Например, выкупить Киру и Ростика, отпустив бронепоезд восвояси," предложила Аглая. "Не годится ни то и ни другое. У нас нет артиллерии для решительного штурма, а если бы и была, то использовать ее нельзя, так как обстрел вызовет жертвы. Что касается второго варианта, то у нас нет денег для выкупа," рассуждал сержант. "Почему нет? Есть!" Елена торжествующе взглянула на нас. "Вот, что я предлагаю! Обменять наших малюток на колье покойной императрицы!" Услышав эту чушь, мы поперхнулись. "Колье наша собственность," упершись ногами в землю и сжав зубы, прорычал Стив. "Мы за него деньги платили! Мы, и никто другой, решаем, что делать с нашей собственностью!" разволновавшийся Глен покрылся потом. "Ни в коем случае!" воскликнул я. "У нас с этим ожерельем связаны большие планы!" "Я не понимаю как на вас воздействует предание, связанное с этим колье, но не забудьте, что, в дополнении ко всему, на нем кровь человеческая," кожа под глазами Аглаи приобрела темный, почти черный оттенок; она закашлялась, захрипела, задрожала и всем телом наклонилась вперед. "Безвинная семья вместе с верными слугами была казнена и сокровище это в числе других похищено из могилы. Омерзительно даже прикасаться к этим камням!" Она опустила вниз указательный палец и погрозила кому-то невидимому. "Своим отказом вы обрекаете наших внучат на мучительную гибель," Елена Борисовна приподнялась и устремила свой взгляд в сторону "Разрушителя". Было заметно, что у старой женщины дрожали руки. Бронепоезд стоял, окутанный паром. В чреве его были скрыты Кира и Ростислав. В безветренном воздухе белый флаг висел тряпкой над орудийной башней. "Смерть наших непорочных агнцев будет на вашей совести. До конца дней вы будете каяться и сожалеть о грехе вашем. Вам не простится никогда!" Мутные глаза старухи выглядывали из-под нависших век, ее брови нахмурились, лоб рассекали глубокие морщины, посиневшие губы обнажили крупные острые зубы. После такого зловещего пророчества мне стало жутко. С детства я получил строгое религиозное воспитание и всегда ходил в церковь. У меня перехватило дыхание и холодный пот пробежал по спине. Губить кого- либо из-за запятнанных кровью, проклятых камней было против моих убеждений. Мельком взглянул я на своих друзей. Потупившись и опустив головы, смущенно стояли они рядом. "Ну, что?" с трудом преодолевая внутреннее сопротивление, выпалил я вопрос. "Поступим по совести и спасем две невинные души?" "Откуда мы могли знать?!" завопили Глен и Стив, в ужасе переглянувшись. "Нам не нужны никакие драгоценности!" Заслышав внезапный крик, cтая галок, расположившаяся неподалеку, всполошилась и, захлопав тяжёлыми крыльями, взлетела в небо. Пронзительно каркая, птицы метались кругами в голубом просторе. Между тем из смотровой щели бронепоезда за нами, как из норы, наблюдали чьи-то острые глаза. Поблескивая в полутьме орудийной башни, они завораживали. Столкнувшись с магнетической силой их зрачков, я был не в состоянии ни отвернуться, ни посмотреть в сторону. Теряя силы, я пробормотал, "Глядит, глядит" и рухнул на грунт. "Кто глядит?" товарищи подняли меня и поставили на ноги. "Вон там в бойнице," слабым движением руки указал я. Взоры всех уперлись в узкие окна "Разрушителя". Там никого не было. "Глупости какие. Ты все выдумываешь, Joe," подытожил Russell и вернулся к заботам обустройства нашей позиции и маскировки бойцов. Между тем гостьи подошли ко мне и заботливо отряхивали снег с моей шинели. "Как вы, голубчик?" спрашивали они. Плотно сжав губы, я смотрел мимо. Нo наш сержант оказался человеком своего слова. "Чтобы исполнить ваше намерение, прекрасные дамы, я должен связаться с командиром. У меня нет полномочий решать этот вопрос." Билл не обращался ни к кому в отдельности. "Я пошлю нарочного в часть к лейтенанту O"Reilly," молвил oн и замолчал, вслушиваясь в голос, доносящийся из бронепоезда. "Переговоры! Мы вызываем вас на переговоры!" кто-то кричал оттуда на безупречном американском английском. Голос был дерзким и напористым. "Высылайте парламентера!" ответил Билл. Вскинув винтовки, мы побежали к брустверу и молча залегли. Со скрежетом отворилась массивная стальная дверь и из вагона на грунт спрыгнули двое. Один из них держал в руке белый флаг. Сгорбившись и осторожно ступая, они медленно передвигались по заиндевевшему полю, обходя кочки, сугробы и ржавые обломки железнодорожного инвентаря, обильно разбросанные вокруг. "Должно быть озверели, вечно запертые в своей броне, вдали от людей," прошептал Глен. В своих грязных овчинных полушубках и бараньих шапках с наискось нашитыми красными лентами, послы выглядели неуклюжими и усталыми. Они остановились на полпути, понурые и удрученные. Их шеи вытянулись по направлению к американским позициям. Наш сержант первым вылез из ямы и поманил меня за собой. Устав от долгой неподвижности, я с удовольствием подпрыгнул, подтянул себя на руках и выкарабкался наверх. Билл проворно шагал к делегатам, я неторопливо ковылял за ним. Солнце давно поднялось над горами, ветерок утих, стало теплее. В стороне от нас, на запасных путях бродила маленькая группа женщин. Закутанные в тряпье и похожие на матрешек в своих платках и телогрейках, безразличные ко всему, они собирали щепы, поленья, обломки досок - все, что могло служить топливом и гореть в их печурках. Задрав хвост и приложив нос к рыхлому снегу вокруг рыскала кудлатая дворняга. Учуяв съестное в моем кармане, собака подбежала и тихонько заскулила. Я бросил ей кусочек ветчины. Благодарно завиляв хвостом, она проглотила пищу, вывалила красный язык и уселась передо мной, ожидая добавки. У меня ничего не оставалось, к тому же я продрог. Чтобы согреться, закоченевшими руками я сделал несколько энергичных движений в воздухе. С голодным блеском в глазах парламентарии уставились на мой карман, в котором раньше лежала ветчина. "Дай и нам поесть," говорили их жадные взоры. Осунувшиеся лица делегатов были желты, небриты, с отеками под глазами. Oни вежливо представились, но oт обеих разило самогоном. Тот, что повыше, белобрысый, был похож на американца, а физиономия другого показалась мне знакомой. Я внимательно всмотрелся. "Ну, конечно, это он. Сомнений нет!" подумал я, но вслух сказал, "Какими судьбами! Кто мог представить, что мы опять встретимся!" С каменным лицом обезьяно-человек не желал меня замечать. Сержант удивленно вздернул брови и вопросительно взглянул на меня, "Ты его знаешь?" "Это вор из Владивостока. Берегите ваши карманы." Белобрысый, кажется его звали Антон, перевел мои слова. "Обознались," занервничал обезьяно-человек. "Я уважаемая особа в Приморском Крае. Я чекист и называйте меня тов. Неподкупный. Hикак иначе." Лицо его вытянулось в гримасе презрения, голова поднялась вверх, брови приподнялись и губы надменно изогнулись. "Я помню, что год назад в ресторане вы вполне сносно изьяснялись по-английски. Зачем вам сейчас переводчик?" "Утихомирьте его!" взмолился тов. Неподкупный. "Иначе я прерву переговоры!" Он повернулся и сделал вид, что собирается уходить. "Прекрасно," Билл отряхнул свои руки. "Не хотите, как хотите. Мы вас голодом выморим безо всякого штурма." Он повернулся на каблуках и мы зашагали в свое расположение. Перед тем как спрыгнуть в траншею, я невзначай оглянулся. Двоица стояла на том же месте, где мы ее оставили и оторопело глядела нам вслед. Изнутри через распахнутую дверь вагона вырывалась чья-то яростная ругань. Хриплый бас гневно поносил парламентариев за их нерасторопность и тупость. Гулкие отголоски разносились по полю и, заслышав скверную брань, женщины бросили свою работу. Переглянувшись, они в ужасе заторопились домой. Вязанки дров сгибали их спины. За ними весело бежала дворняга. В ее пасти была зажата острая, дочиста обглоданная кость. Из нашей ямы потянуло приятным дымком. Пехотинцы развели огонь в железной бочке. Через секунду я стоял на дне рядом со своими друзьями. За время моего отсутствия вернулся нарочный из части. Он привез письмо от лейтенанта и продовольствие для нас. Довольные, мы откупорили консервы и хлеб, запивая их сладким какао из термосов. Наши гостьи занимали почетные места поближе к теплу. Особенно им понравились овсяные печенья. Краем глаза фрейлины посматривали на углубившегося в чтение Билла. Губы его шевелились по мере того, как он переворачивал страницы. "Вот оно что," Russell изумленно смотрел на придворных дам, как если бы он только, что постиг великую тайну. "Оказывается у вашей покойной императрицы остались влиятельные друзья в Вашингтоне. В письме сказано, что Конгресс США выразил озабоченность геноцидом русского народа и тотальным уничтожением его аристократии. Генерал Graves получил инструкцию содействовать освобождению членов знатных семей из лап большевиков. Эта директива была оглашена всем полковым командирам американского экспедиционного корпуса в Сибири. Мой непосредственный начальник лейтенант O"Reilly отдал приказ способствовать спасению князей Протасовых."
   Аромат какао, запахи разогретого хлеба и жареных сосисек разносились по окрестностям, достигая близлежащих улиц и переулков, а также проникая через многочисленные бойницы и наблюдательные щели далеко вглубь бронепоезда. У казаков, месяцами не получавшими ничего, кроме полугнилой картошки с квашеной капустой, заурчало в желудках; у начальствующего состава потекли слюнки; а у наших бедных заключенных начались голодные спазмы. Полубольные и изнуренные, князья Протасовы едва держались на ногах. Дразнящее искушение горячей вкусной пищи взбудоражило их. Пленники не могли видеть и, пытаясь разгадать причину пиршества, полагались только на слух и обоняние. "Это напоминает мне колбаски, которые повар Захарыч жарил на мангале в нашей усадьбе," с тоской Ростик вспоминал минувшие золотые деньки. "Было много дыма и чада. Жир шипел и капал на противень; сосиски часто переворачивали и подавали с булкой, луком и французской горчицей." Подросток всхлипнул, но слез не удалось сдержать. Глаза его увлажнились и он утер их кулакoм. Юноша сильно исхудал и матроска висела на нем как на вешалке. "Тогда мы ничего не ценили," сестра ласково коснулась ладонью его щеки. "Все казалось незыблемым и вечным. Как мы были наивны." Кира выглядела не лучше, чем ее брат. Она стала бледным подобием самой себя - прежней ослепительной и беззаботной красавицы. В засаленном платье, притихшая и робкая, она казалось сломленной, однако, в чудесных глазах ее светилось негасимое пламя надежды; она не сдавалась. "Откуда съестное?" размышляла княжна. "Поезд стоит без движения целых три дня и, вдруг, эта заграничная сытость. Это не по-русски. В нынешней России постоянный голод. Может интервенты раскинули рядом свой бивуак?" "Какие интервенты?" Ростик не понимал. "Всякие бывают интервенты," уклонилась от ответа Кира. "Некоторые из них союзники старой России и борются с безбожной Совдепией. Тогда они наши друзья." Девушка присела на койку и стала ждать. Судя по побледневшему отблеску света, день снаружи клонился к закату. Ограниченный стенками вагона, мир вокруг них давно притих. Рядом капала вода из унитаза и наверху хлопала жестяная заслонка в вентиляционной трубе. Они услышали как мимо промчался поезд. От тоски им казалось, что там, расплескивая яркие краски, кипела блестящая жизнь. Паровоз гудел, колеса стучали, от несущейся массы дрожал грунт. Погромыхали, пророкотали куски катящегося металла и опять все стихло. Даже пищевые запахи исчезли. Темнота в отсеке сгущалась. Протянулся изрядный отрезок времени, отупевшие узники стали клевать носами, пока не услышали отдаленный разговор. "Какая же это мразь! Мы сильно вляпались! Не могу поверить!" бессвязная, хриплая речь пробудила Киру. Неизвестный расхаживал по коридору. Но были и другие шаги. Она вскочила с койки и на цыпочках подкралась к стене. Eй стало ясно, незнакомцев было трое и они о чем-то спорили между собой. "Не беспокойтесь. Я отправил гонца к атаману Семенову. Он не бросит свой любимый бронепоезд и пришлет сюда большой отряд," прохрипел бас, который Кира недавно слышала. Она тут же все вспомнила. Вoт этот дикий рев вчера оглашал округу неистовыми ругательствами, обвиняя каких-то делегатов в слюнтяйстве и тупоумии. Кира поежилась, не желая когда-либо встретиться с такой личностью. Затаив дыхание, она продолжала внимать словесной перепалке. "Это неизвестно," возразил другой голос, который звучал с легким иностранным акцентом. Говоривший был спокоен и рассудителен. "Добрался ли гонец?" "Вечно вы, Антон, сомневаетесь," препирался с ним третий голос, резкий, визгливый и коверкающий речь, - принадлежавший, по-видимости, выходцу из социальных низов. "Атаман появится неожиданно," продолжал тот малограмотный. "Он ударит в полную силу и захватит противника врасплох." "Верно, но будут жертвы с обеих сторон," тот, кого называли Антоном, не соглашался. "Военное счастье переменчиво. Оно может склониться в любую сторону. Американцы хорошо обучены и вооружены. Мы можем и проиграть. Поэтому следует продолжать переговоры." Воцарилось молчание. Похоже, что собеседники обдумывали слова иностранца. Через минуту шаги удалились и дверь захлопнулась. Незнакомцы оказались вне Кириной зоны слышимости. Они переместились в следующий вагон. Здесь никого не было и на полках в громоздких ящиках хранились боеприпасы. Однако, дискуссия не утихала. "Значит переговоры не нужны?" язвительно произнес обладатель хриплого баса - это был известный нам начальник бронепоезда генерал Фуфляк. "Просто ждем Семенова?" "Я думаю, что до прихода отряда Семенова у нас остается около недели," Антон во всем любил точность. "Пока его отряд не пришел, мы должны найти другой выход." "Какой же?" подал голос тов. Неподкупный. Его малограмотно-просторечный говорок был незабываем. "Что мы предложим американцам на переговорах? Рельсы взорваны и мы не в состоянии их починить?" "Наша разведка донесла о директиве спущенной сверху личному составу экспедиционного корпуса США," как авторитетный красный командир, Антон был хорошо информирован. " Там говорится о содействии по освобождению членов императорской семьи. Когда Семенов придет сюда, он сгоряча ввяжется в большой бой. Будут жертвы. В их числе могут оказаться двое заключенных, которых мы держим в тюремном отсеке. Поэтому до начала военных действий надо продать наших пленников американцам. Этo княжеское отродье хоть на что-то сгодится." Антон цинично сплюнул, но у его собеседников от изумления раскрылись рты; выпучив глаза, они обдумывали сказанное. "В ЧК я слышал, что заокеанские буржуи платят звонкой монетой за знатных дворян из наших подвалов," присев на ящик со снарядами и закинув колено на колено, рассуждал тов. Неподкупный. "Но предлагать сделку классовому врагу не по-марксистски. Князья уже пойманы и их следует передать в руки московских партийных товарищей. Там враги народа получат по заслугам." "В таком случае на разговор с американцами мы вас не возьмем," Фуфляк злобно ощерился. Он засопел, лоб прорезали морщины, брови собрались гармошкой и свинцово- серые глаза его угрожающе нахмурились. "Дело ваше," не уступал обезьяно-человек. "Но сдавать князей нельзя. Неизвестно, как посмотрит на наш поступок руководство в Кремле. Мы можем испортить себе карьеры." "Мы же коммерсанты," убеждал Фуфляк. "Мы получим золото, разделим его и никто не узнает." Tов. Неподкупный буквально взвился от последних слов. Он вскочил со своего сиденья и замахал руками, "Я больше не коммерсант. Хотя раньше приторговывал. Oктябрьская революция дала мне могущество и я ей очень обязан. Я был уголовником, а стал важным чекистом. Что толку в бочонке c золотoм или толстой пачке американских долларов? Сбегу я после сделки за границу и всю жизнь буду в страхе прятаться. А здесь у меня и власть, и почет, и богатство. Я номенклатура! Мне море по колено! Передо мной все трепещут! Почему вы этого не понимаете?" Фуфляк, закрыв лицо ладонями, дрожал от негодования, "Я не ваш. Я не большевик. Мне власть не нужна. Слишком опасна. Мне нужны деньги, жратва, выпивка и бабы." Он топнул ногой. "Обойдемся без тебя. Ты идеалист. Посидишь в холодке немного. Подсоби, Антоша." Вдвоем они набросились на вора, крепко скрутили ему руки за спиной и его собственным поясным ремнем связали запястья. Потом, благо это было неподалеку, гремя сапогами о железный пол, потащили тов. Неподкупного по коридору обратно в тюремный вагон и заперли в свободной клетке. Оттуда долго слышались всхлипывания и стоны. Кире и Ростику звуки эти мешали спать. Среди ночи, неслышно ступая, тот же самый зловещий субъект в капюшоне и со свечкой в руке делал обход. Согнувшись, сверкая пронизывающим взглядом, он принес им миски с грубым кормом и чашку воды. Брат и сестра приняли "дары" с благодарностью. Настал черед кормить узника в соседней ячейке. Колебались тени, звякала ложка о латунное дно, сосед их быстро ел, в полутьме что-то двигалось, доносился лихорадочный шепот и в конце Кира расслышала сказанное почти в полный голос, "Завтра утром опять вызываем американцев!" Что значили эти слова? Спасение близко? Сердце княжны забилось безумной надеждой.
  
  Глава 7
   Над сумрачными полями занимался тусклый рассвет. Бледно алел восток. Легкий ветерок гнал поземку. Станционные рабочие, по колена в сугробах, лопатами и метлами расчищали платформу и рельсовые пути. Ожидался скорый из Читы. На семафоре уже зажегся зеленый свет и на перроне томилась дежурная с флажком в руке. Случайный скрежет железа о железо, удары лома о лед и скрип саней легко достигали нашего окопа, а когда звякнула открывающаяся дверь бронепоезда, то я очень сильно вздрогнул. Моя смена только начиналось и я плохо выспался. Stanley с его напарником ночевали в поселке вместе с остальными пехотинцами; со мной на посту томился Глен. Мне было неуютно и тоскливо; у меня промокли ноги, болело в животе и все надоело. Я сердился на весь мир, терял надежду вернуться домой и сожалел о своей загубленной жизни. "Гляди, гляди," оторвав от горестных мыслей, толкнул меня в плечо мой приятель. Я схватился за бинокль. Через окуляры я рассмотрел двух путников, бредущих по заснеженной равнине. Первый был одет, как и вчера, в овчинный полушубок и шапку с красной лентой наперекос; он нес белый флаг. За ним, переваливаясь на кривых кавалерийских ногах, следовал пузатый толстяк в генеральской шинели и папахе на седой голове. Они остановились на прежнем месте и замерли в ожидании. Крепко сжав винтовки, мы держали их на прицеле. "Can I help you?" заорал Глен. "We are here for talks! Мы здесь для переговоров!" прокричал первый парламентарий. Краем глаза я приметил, что по тропинке от поселка в нашу сторону бежит сержант. За ним увязались благородные дамы. Пенсне подпрыгивали у них на носах, вуали скомкались и сбились на бок, меховые горжетки развевались при каждом шаге. Все равно они отставали. "Follow me, Joe! Иди за мной!" прокричал Билл, перепрыгивая через траншею. Я последовал за сержантом и вскоре плечом к плечу мы стояли напротив делегатов. Несколько минут сo взаимной ненавистью мы всматривались друг в друга. Вид у них был запущенный и убогий; особенно отвратителен был пузатый генерал - сластолюбивые плотоядные губы уместились на свирепой морде, под кустистыми бровями горели свинячьи глазки, в спутанной бороде и усах блестела седина. Оба почесывались и переминались, как будто их покусывали блохи. "Позвольте немедленно отремонтировать путь и пропустите нас," заявил генерал. Мне показалось, что он был у них главным и его белобрысый спутник находился в подчинении. "Для этого требуется разрешения нашего командования," безмятежно ответил Билл. "Я не уполномочен решать этот вопрос." "Отдайте князей Протасовых!" возгласы Аглаи и Елены прорезали чинную атмосферу переговоров. Перепрыгнув через канаву, они только что подоспели к беседующим и заняли достойное место бок о бок со мной и сержантом. "Верните наших внучат или мы разнесем вас в щепки!" запыхавшись, грозили они. "Не разнесете. У нас броня и огневая мощь," Антон переводил слова генерала. Тот стоял, набычившись и опустив голову, на лице его от бешенства проступили ярко-красные пятна. "Плевать на вашу огневую мощь. Мы вас выморим голодом," напирал сержант. "Это будет не скоро. Сперва умрут пленные. Но раньше сюда придет двухтысячный отряд казаков атамана Семенова. Он вас выбьет и снимет осаду. Мы уже послали гонца." "Врешь," Билл не растерялся. "Мы поймали вашего гонца. Поймаем и следующего. Никто вам не поможет!" "Это мы еще посмотрим кто-кого. У нас ваши заложники." "Отпустите их, пожалуйста. Мы вам заплатим," тетки стали стали снимать с себя сережки и перстеньки. "Вот возьмите." Они протянули свои украшения Фуфляку. "Нет," толстяк даже не взглянул на подношения. "Нам требуется что-то посерьезнее." "Тогда вы отдадите наших малюток?" фрейлины чуть ли не плакали. "Посмотрим, что у вас есть, и отдадим." Бедные женщины в отчаянии переглянулись и перевели свои взгляды на нас. Мы поняли о чем они и одобряюще улыбнулись. Вдохновленные Аглая и Елена продолжали торг. "Мы дадим вам колье покойной императицы Александры Федоровны. Помимо высокой стоимости, вещь эта имеет огромную историческую ценность. "Где она?" приосанился Фуфляк и вытянул вперед свою корявую немытую лапу. "Покажите!" С мольбой старые женщины обернулись ко мне. Взгляд иx перевернул мне душу. Без сожалений я расстегнул пуговицу на горле, отцепил замочек и вытащил из-под нижней рубашки знаменитое колье. В рассеянном утреннем свете ожерелье пламенело и сверкало, как огонь упавший с небес. Рубины полыхали алым, бриллианты ослепляли, золотые нити сплетались в завораживающий узор. Фуфляк взял драгоценность в свою емкую, как ковш, ладонь и долго рассматривал камни. Лицо его было бесстрастно. Потом он показал колье Антону и тот тихо присвистнул. "Ну, что же? Вы получили плату! Где наши внуки?" потребовала Аглая. "Вот именно!" Елена агрессивно придвинулась к генералу и, казалось, была готова выцарапать ему глаза. "Хорошо. Но князья захворали," лицо Антона было непроницаемо. "Им вреден свежий морозный воздух. Пойдемте внутрь. Сейчас вы их сами увидите." "Что случилось? Они заболели? Вы с ними дурно обращались?" взволнованные тетки побежали к бронепоезду. С замкнутыми недобрыми лицами, широкими шагами парламентарии следовали за ними. Схватившись за поручни, один за другим они влезли в вагон и исчезли в его черной утробе. Дверь со стуком захлопнулась. "Наша миссия завершена," удовлетворенно потянулся Билл. "Мы сделали свое дело. Фрейлины сами опознают своих родственников. Мы больше не нужны." "Не совсем," с тревогой сказал я, услышав, прорвавшийся сквозь броню отчаянный женский вопль. Я было рванулся на помощь, но железные пальцы сержанта схватили меня за плечо. "Это не наше дело. Мы не имеем права. Они русские, а мы американцы." Повинуясь, я замер на месте. Прошла минута, другая, третья; крики не повторялись; нo пулемет в верхней башне тихо повернулся и нацелился на нас. C беспомощно опущенными руками мы вглядывались в зеленую череду бронированных вагонов. "Что там происходит?" теснилось у меня в голове. "Торг продолжается или дамы оказывают своим внукам медицинскую помощь? Судя по крику - ни то и ни другое, а скорее всего случился неприятный сюрприз. Какой? Может князей там нет или фрейлин тоже взяли в плен?" Множество мыслей роилось в моем сознании. Тем временем меня стал пробирать мороз; я немного потоптался, чтобы размять ноги и согреться. Вдруг я оторопел. Рывком распахнулся тот же самый люк и чьи-то беспощадные ноги пинками вытолкнули взашей наших почтенных дам. С гневными возгласами, головами вперед они вылетели наружу и застряли в высоком сугробе. После этого дверь с треском захлопнулась и повисла гробовая тишина, прерываемая отдаленными звуками: со станции доносились обрывки разговора и слышался непрестанный собачий лай. Молча и без движения, распластанные на снегу старые женщины лежали ничком. Я подбежал и помог им подняться. Вид у них был плачевный - кровоподтеки на лицах и разорванная одежда; пенсне и шляпы с вуалями отсутствовали. Аглая наклонилась и расставленными руками шарила в сугробе в поисках чего-то. "Вот они," с облегчением старушка нацепила очки на свой нос. Елена свое пенсне так и не нашла. "Наверное, осталось внутри на полу," вздохнув, обе дамы зарыдали. Обняв их за плечи, мы повели неудачниц в наше расположение и усадили на скамье. Женщины еще были оглушены происшедшим, плохо соображали и изъяснялись с трудом. Вот, что они смогли передать. "Когда мы вошли, в вагоне было темно, в углу горел единственный фонарь и мы не сразу разглядели Кирочку и Ростика у дальней стены. Их руки и ноги были в цепях. Мы направились к ним, чтобы их обнять и поцеловать, но какие-то грубые мужики нас к ним не подпустили. Мы решили, что раз дело сделано, тo мы можем забрать внуков с собой и уйти, но этот ужасный толстый генерал заявил, что ему показалось, что камни в колье поддельные и сперва их надо показать эксперту. Мы старались его убедить, что ожерелье это являлось главным сокровищем императорской казны. Тогда генерал нахмурился и сказал, что ему нужно несколько дней для того, чтобы оценить стоимость драгоценностей. Потом он приказал нас выгнать вон. Что нам теперь делать?" "Вы ведь не предлагаете нам штурмовать поезд?" язвительно спросил сержант. "Что вы, что вы," тетки в ужасе замахали руками. "Там же наши." "Вам нужно отдохнуть и успокоиться," попытался их ободрить я. "Наше дежурство скоро закончится. Мы вас проводим в поселок." Безучастными, широко раскрытыми глазами дамы смотрели мимо нас. "Кирочка и Ростик в беде," вновь запричитали они. "Деточки так исхудали." Между тем обе мерзли без головных уборов, воротники заиндевели от дыхания, уши и носы покраснели, они стали чихать. Выглядели фрейлины удрученными: oт расстройства брови их свелись к переносицам, глаза потускнели и сузились, уголки губ плаксиво опустились. В любой момент oни были готовы зарыдать. Мы дали дамам свои шарфы, которые они тут же повязали на головы на известный крестьянский манер. "Не волнуйтесь. Пока мы здесь бронепоезд никуда не уйдет," обнадежил теток сержант. "А вот и наша смена," молвил Глен, заметив направляющихся к нам однополчан. "Как удачно." Выполнив формальности, мы вылезли из траншеи и отправились на отдых в теплую избу.
   В смотровую щель "Разрушителя" генерал Фуфляк следил взглядом за уходящими в поселок фрейлинами. Заокеанские пехотинцы в зеленых коротких шинелях, ботинках до колен и чудных круглых шляпах с наушниками шли им вслед. По утоптанной среди сугробов тропинке они провожали страдалиц до самого крыльца. "Кишка тонка у американцев штурмовать нашу крепость на колесах," бахвалился толстяк. "Одних пушек и пулеметов у нас неисчислимо. На всех интервентов хватит!" Зареготав, он потер руки и причмокнул губами. "Хороший мы получили куш!" повернулся он к советскому офицеру, сидевшему на высоком металлическом табурете. Тот согласно кивнул и слегка улыбнулся. Ноги Антона едва касались пола, локти опирались на зарядный ящик, в ладоняx его переливалось хитростью выманенное сокровище. Они расположились в боевой рубке бронепоезда. Черные бакелитовые телефоны и слуховые трубки висели на стенах; смонтированные на специальной установке стереотрубы и перископические дальномеры для управления огнем размещались под потолком; по периметру на треногах возле амбразур стояли готовые к бою тяжелые пулеметы; с их казённых частей, извиваясь, как змеи, свисали патронные ленты. Командиры были наедине, за исключением случайного казачка, теревшего шваброй замызганный крашеный пол. Друзья звали парнишку Ефрем-почемучка, за привычку задавать глупые вопросы. Шел ему восемнадцатый год, полгода назад забрали его семеновские бандиты из родной деревни и поместили на "Разрушитель". Было их около сорока, таких же как он подневольных, рассованныx по секциям в казарме в соседнем вагоне. Спали они вповалку на полатях и ненавидели всех вокруг. На длительных стоянках выходили размять ноги, подышать воздухом и покуралесить. Некоторые из них, самые злобные, лютовали, обижая женщин, детей и стариков. Все им сходило с рук - власть отсутствовала. Начальство свое казаки эти ненавидели и презирали. За каждую провинность есаулы лупили их нагайками и в отместку те, если могли, воровали, ломали, портили и дезертировали десятками. Вот и сейчас Ефрем, склонив голову, но навострив уши, прислушивался к словам генерала - авось, что-нибудь полезное разузнает и своим передаст. А пока пусть господа думают, что он круглый дурак. Скосив глаза, казачок незаметно рассматривал беседующих. Встречал он их редко, да и то по большим праздникам. "Это была ваша блестящая идея," угодливо смеялся Карачун. "И волки сыты, и овцы целы. Интересно, сколько эта безделушка может стоить?" мечтательно добавил он. "В рублях или в долларах?" деловито спросил Фуфляк. "Конечно в долларах США. Рубли сейчас ничего не стоят." Генерал задумался, уперев взгляд в потолок. Губы его шевелились. "Я знаю толк в ювелирке," произнес он. "Если продавать правильно на аукционе в Лондоне, то колье потянет на десятки миллионов фунтов стерлингов." "Откуда у вас такие познания?" Антон почувствовал невольное уважение к неопрятному обрюзгшему старику в генеральском мундире. "Всему учились понемногу," загадочно буркнул он и громко икнул. "Теперь самое время помириться с комиссаром," Фуфляк пребывал в благодушном настроении. "Какой он вспыльчивый. Пришлось в клетку запереть. Иди к нему и скажи, что мы не со зла его там заперли. Скоро выпустим. Успокой его. Скажи, что князья с нами и он может с ними делать все, что ему угодно. Как он эту молодежь называет?" Фуфляк осклабился, обнажив свои желтые редкие зубы. "Монархическая контрреволюционная сволочь - так кажется?" Держась за бока, оба залились смехом. Никто не обратил внимания как хлопнула дверь. Закончив уборку, казачок ушел. Ни один из них не повернул головы. Для начальства солдатик этот был ничтожен как дорожная пыль. Однако, Ефрему запомнилось сияние драгоценностей. У него долго рябило в глазах и слегка кружилась голова. "Вот бы этот клад стибрить и на толкучке продать, сколько жратвы бы я на него накупил. Господа хавают, а у нас животы от голода пучит," угрюмо размышлял он. К сожалению сведения, почерпнутые во время уборки, он счел бесполезными и ни с кем в казарме не поделился. Повалившись на освободившуюся, еще не остывшую от другого бойца лежанку, он мгновенно уснул. Тем временем торг в рубке не утихал. "Ну, и по справедливости чекисту причитается доля выкупа. Валюта нужна всем," жестом руки генерал отпустил Антона. "Ты камушки-то оставь здесь. Невзначай потеряются," вякнул он, глядя на ожерелье, исчезающее в кармане собеседника. "Дай мне. У меня надежнее," толстяк заботливо упрятал драгоценности в стальной ящик стола и запер его на ключ. Стремительным шагом, с бесстрастным лицом, ни капли не выдавая гложущей ненависти, Антон пробежал через вагоны в тюремный отсек и распахнул дверь в темницу. Оттуда из тесноты и зловония, через толстые прутья решетки на него глядели тоскливые глаза молодых князей. Царапнув взглядом их сгорбленные фигуры, Карачун промчался мимо. Пол был чугунный и стук его сапог гулко отдавался под потолком. Возле ячейки, забранной проволочной сеткой, oн остановился. Внутри в колеблющемся огоньке свечи угадывалось распростертое человеческое тело. В зыбком полумраке пришедший не видел узника, но ощущал его присутствие. "Тов. Неподкупный," деликатно позвал Антон. Послышалось сопение, вздох и стон; масса приподнялась, расправилась и приобрела знакомые очертания. Напрягая зрение, Антон всмотрелся. Перед ним стоял главный чекист Приморья. По видимости, обезьяно-человек был сломлен коротким заключением - глаза его потухли, конечности тряслись, на губах комками застыла слюна. "Тов. Неподкупный все утряслось, выходите," Антон услужливо отворил дверь. "Вы извините генерала, что он вас арестовал. Но это его бронепоезд и он здесь хозяин. Я возражал. Cтарик чудит и такой упрямый, что никого не слушает. Кстати у меня есть хорошая новость. Контреволюционные элементы Протасовы по прежнему в вашем полном распоряжении и вы можете отправить их при первой удобной возможности к вашим коллегам на Лубянку. Другая хорошая новость - мы получили за князей богатый выкуп. Все одно к одному; все сразу. И рыбку съесть, и на пол сесть. Пора делить добычу." Антон счастливо засмеялся. Сурово насупившись, упрямо опустив голову, чекист плечом оттолкнул своего спасителя и, размахивая руками, зашагал по коридору. В командной рубке Фуфляк встретил бывшего арестанта с распростертыми объятиями. "Ешьте и пейте," указал он на сервированный стол, на котором были разложены лучшие деликатесы кочевников на колесах - литровая бутыль самогона, ведро вареной картошки, несколько банок с соленьями, буханка хлеба и пара нарезанных селедок с репчатым луком. Набычившись, обезьяно-человек проигнорировал зов своего желудка. Повернувшись к Антону, oн брызгал слюной и грозил пальцем. "Вы совершили преступление! За ваше самоуправство вы, тов. Карачун, ответите по всей строгости закона перед центральным комитетом нашей партии!" "Какое же преступление?" ахнул Антон. Мракобесы и эксплуататоры никуда не удрали и дожидаются приговора нашего советского народного суда." "Не обращайте внимания," шагнул вперед Фуфляк и выложил перед чекистом драгоценности императрицы. "Bы вот только поглядите, что мы получили взамен." Никакого впечатления колье на вора не произвело. Наоборот, на бескровном лице его выразилась гримаса отвращения. Нос его сморщился и он чуть не сплюнул. "Вы с ума сошли! Этот хлам я продал год назад американцам во Владивостоке!" прошипел он. "Вам всучили заколдованные камни! Я чуть не погиб из-за них! Они приносят несчастье!" Глаза его сильно расширились, он часто задышал, а лицо залилось краской. "С той поры, как в мои руки попала эта связка рубинов с бриллиантами я потерял покой. Несчастья преследовали меня. На улице на кумпол вылили ведро помоев, на бульваре чуть не задавил трамвай, квартире моей потек потолок, а в спальне загорелся матрас." Воспоминания охватили несчастного, ноги его не держали, он присел на первый попавшийся стул и в нарушении этикета дрожащей рукой сам себе налил и опорожнил стакан с самогоном. Алкоголь расслабил его и речь потекла плавнее. "Это не все. У меня открылась язва желудка, я стал проигрывать в карты и в довершение бед меня порезали в драке. Три месяца я провалялся в больнице, пока не догадался в чем дело, но выбрасывать колье на помойку было жалко. После того, как я встретил американцев в "Лотусе" и сплавил им эти проклятые цацки, жизнь моя сразу повернулась к лучшему - болезни прошли, удача вернулась, в карманах завелись деньжата. Я пошел в гору и даже стал чекистом." Он налил себе еще полстакана, жадно выпил и закусил огурцом. Затаив дыхания, потрясенные рассказом злодеи ловили каждое его слово, ожидая новых откровений. Но вместо этого горемыка чихнул, утер рукавом нос, сплюнул на пол и ошалело оглядел своих слушателей. "Отнесите камушки назад и спросите сдачи!" неожиданно заорал oн, бахнул кулаком о стол и, откинувшись на спинку стула, захрапел. Запрокинутая голова его склонилась набок, перекошенная челюсть отвисла, толстый сизый язык наполовину вывалился из смрадной пасти. Tов. Неподкупный был готов. Антон и Фуфляк переглянулись. "Давай и мы выпьем," предложил генерал. "Нo не так много, чтобы не окосеть." Они сели, налили, выпили и закусили. Потом снова налили, снова выпили и снова закусили. Когда приятели завеселели, Фуфляк, с наполненным стаканом в одной руке и xвостом селедки в другой, начал разговор, "Все врет чекист твой," кивнул он на храпящего напротив обезьяно-человека. "Хочет напугать, чтобы мы отказались от нашей доли и все целиком ему отдали. Не выйдет!" и показал спящему дулю. Антон согласно кивнул и попытался улыбнуться. Фуфляк свернул самокрутку, закурил и любезно предложил кисет и полоску газеты Антону. Тот вежливо отказался. Ему давно начали претить порядки в этой стране и обуревала тоска по милой Калифорнии. Он сожалел, что год назад поддался эмоциям и стал дезертиром. Не показывая виду, перебежчик ждал удобного случая, чтобы вернуться к своим в Лос Анджелес, осесть и завести нормальную семью. Но для этого нужны были средства, прощение заокеанских властей и солидная маскировка. Игра только начиналась. Стараясь не вдыхать махорочный дым, Антон вновь наполнил стаканы. И опять они чокнулись, выпили и закусили. У обеих плыло в глазах, в ушах звенело и от выпитого тошнило. Tем не менее Антон прикидывался, как дорога ему высокая правда ленинских идей, как грела коммунистическая идеология его партийную душу, как звала и призывала. Oн вел марксистскую агитацию. "Не с нами вы, генерал," дружелюбно поучал его красный командир. "Зачем вы служите этой бандюге Семенову? Переходите на нашу советскую сторону. Такие как вы революции очень необходимы. Вы нам по духу подходите." "Волю я люблю," отвечала седая бестия. "У вас слишком много дисциплины и начальствo вмешивается. Чуть что не так - выговор с предупреждением. Вот мне сейчас бабу хочется. Где ее взять? В деревню идти что-ли?" Он задумался и пожевал квашеной капусты. "Ан-нет! Зачем далеко ходить? У нас своя краля в поезде обитает! А этот спит," Фуфляк с превосходством взглянул на находящегося в глубоком беспамятстве Неподкупного. "Он меня не остановит и партийной дисциплиной не попрекнет. Пойдем, Антоша," толстяк поманил собутыльника за собой и, покачиваясь, они встали. "Княжна не откажет. Если будет царапаться, то мы ее..." Он помахал в воздухе огромным волосатым кулаком. Такой оборот событий не входил в планы дезертира. Он давно обдумал новый план, намереваясь сдать князей Протасовых в целости и сохранности американцам и тем самым заслужить прощение и награду. Схватив за горлышко пустую бутыль, он сильно размахнулся и нанес удар по темени старика. Раздался глухой костяной стук, звон разбитого стекла и генерал, как мешок с тряпьем, осел на пол. Фуфляк лежал нелепо раскинув руки и ноги - глаза закачены и неподвижны, из мохнатой головы вытекала кровь, зазубренные осколки покрывали его лицо, плечи и грудь; но все же он хрипло дышал. Времени терять было нельзя. Антон наклонился к собутыльнику и торопливо ощупал его карманы, каждый раз, если находил содержимое, выворачивая наизнанку. Вот оно! Из кителя жертвы он выгреб заветный ключ. Переступив через неподвижное тело, Антон подошел к столу, отпер его и выдвинул стальной ящик. Вытащив оттуда драгоценности, авантюрист помчался в тюремный отсек.
  
  Глава 8
   Кира издалека услышала знакомый ритм быстрых шагов. Tо был пугающий человек в капюшоне, который раз в сутки приносил им еду и кружку воды. Какое унижение! Желудок терзал ее и требовал пищи, горло пересохло от жажды. Она заплакала от жалости к себе и своему брату. Было ли это с ней - жизнь во дворцах, почтительные слуги, блестящие ухажеры в офицерских мундирах, роскошные балы в дворянском собрании и престижная учеба в институте благородных девиц? "То давно прошло и быльем поросло," горестно вздохнула княжна. С юных лет она была не такой как все и мечтала встретить голубоглазого юношу из далекой страны, который увезет ее в заморские края. Там текут молочные реки с кисельными берегами, там на пальмах растут сдобные булки и калачи сами прыгают в рот. Там нет ни войн, ни революций и все люди братья и сестры. Hе обязательно oн должен быть знатным или знаменитым. Oн может быть беден, без богатств, без поместий и славы, но разве это так важно? C первого взгляда они полюбят друг друга и счастливо, не расставшись ни на миг, проживут свой век вместе. Он будет принадлежать ей и она ему. Дрожащее сияние свечи прервало Кирины грезы. Та самая зловещая личность, которая появлялась в их камере столько ночей, приблизилась к ней, передала миску с кашей и кружку воды и неожиданно произнесла по-английски, "Я ваш друг. Ваши мечты исполнятся. Я вас выведу на свободу. Прямо сейчас. Это побег. Если согласны, то не задавайте вопросов." Кире подумала, что ослышалась. "Yes,"пролепетала она на всякий случай. Незнакомец отворил решетчатую дверь и поманил ее за собой. Княжне было не до еды. Поставив миску на койку, она потянула за собой проснувшегося Ростика и ладонью заткнула ему рот. Их спаситель приложил палец к губам. Ступая на цыпочках, они вышли в тамбур. Здесь на минуту остановившись, они ждали пока мужчина выберет нужный ключ из связки на его поясе. Наконец, он отпер замок и массивная наружная дверь с тихим щелчком отворилась. Они поежились. Внезапный порыв морозного воздуха объял беглецов. Во мраке под звездным небом угадывалось неведомое заснеженное поле, за которым мерцали тусклые редкие огоньки. Незнакомец спрыгнул первым и помог им спуститься на грунт. Мрачная громада "Разрушителя" нависала над ними. Ей казалось, что в любую секунду их заметят и через одно из этих узких окон застрочит пулемет. Она боялась обернуться или сделать лишнее движение. Но тюремщики не замечали их. Кира немного осмелела и сделала робкий шаг к свободе. Ее брат следовал за ней, безропотно вынося испытание. Оба окоченели от холода, снег скрипел под ногами, они брела неизвестно куда, слепо веря своему благодетелю. "Здесь недалеко пост американцев," прошептал он своим подопечным. Еще через несколько шагов и их окликнул строгий юношеский голос, "Where are you going?" за которым последовало клацанье затвора. "Don"t shoot", прошептал Антон. "Мы свои." Oни остановились c поднятыми руками, вглядываясь в мглистое бесконечное пространство. Как показалось Кире, откуда-то из-под земли вылезла угловато-черная фигура. Антон негромко поговорил с солдатом и тот, оставив напарника охранять пост, повел всех троих в деревню. У Киры подкашивались ноги, кружилась голова, но ее брат стойко держался, посматривая на свою сестру и подбодряя ее возгласом. Добравшись до первого же двора, Кира в изнеможении присела на крыльцо и опустила голову. Слезы катились по ее щекам. Их провожатый вызвал подмогу и ее внесли в душное избяное нутро. Пышущая жаром печь занимала четверть помещения. Вокруг на скамьях и на полу лежали и сидели парни в зеленой форме пехотинцев США. Некоторые шептались друг с другом, но большинство дремало. На широком столе посередине лежали горы продовольствия - очевидные остатки ужина - открытые жестяные банки с мясными и овощными консервами, груды нарезанного хлеба, бутыли, термосы и недопитые стаканы. В спертом воздухе висел запах пищи, смешанный с испарениями человеческих тел. Без колебаний вошедшие прильнули к горячим стенам печи. Они не могли насытиться этим рукотворным чудом, поминутно поворачиваясь задом и передом, грея ладони, бедра, спины и животы. Когда страдальцы немного пришли в себя, у них пробудился голод. Глаза их не отрывались от солдатской еды, валявшейся на столе, но воспитание не позволяло им взять чужое. Stanley, оказавшийся рядом, заметил их настойчивые взгляды и с добродушной улыбкой сделал три огромных бутербода со всякой вкуснятиной. Водрузив свой кулинарный шедевр на тарелку, он пригласил гостей к столу. Второй раз звать не пришлось. Горячее какао и сладкие печенья завершили пир беглецов. Антон, хотя не такой голодный, как остальные, но за год в Совдепии истосковавшийся по обыкновенной человеческой пище, уминал угощение так, что за ушами трещало. Наевшись, он с любопытством оглядывался по сторонам, но Кира и Ростик стали клевать носами, их разморило и прямо за столом они уснули. Но ненадолго. В поселке пронесся слух о побеге с бронепоезда и гражданские искали случая взглянуть на ускользнувшую знать. Первыми прибыли неутомимые тетки. Своими объятиями и поцелуями они растормошили спящих. Благослoвляя небо за благополучный исход и снабдив внучат теплой одеждой и обувью, тетки повели их в штаб. За ними, понурившись, брел Антон. Он нервничал. Он поставил на кон свою жизнь. Начиналась самая опасная фаза рискованной авантюры. Сейчас или никогда! Как бывшие сослуживцы примут его?
   Штабная изба, в которой размещались американцы, находилась неподалеку и ничем не выделялась от других изб поселка, разве что своей железной крышей и затейливым флюгером на печной трубе. Хозяин ее, Петр Игнатьевич Петушков, был призван на фронт - белыми или красными, ему было без разницы - и вот уже третий год о нем никто не слыхал. Хозяйством заправляла его жена Прасковья, дюжая женщина лет тридцати с широким красным лицом и соломенными волосами. Без возражений она приняла на постой четырех оккупантов - oни платили ей продовольствием, что было большим подспорьем в те голодные годы. Сегодня ночью, когда в горницу ввалилась толпа чужаков, встревоженная женщина спряталась на печи вместе со своими малолетними ребятишками. Из-за ситцевой занавески, затаив дыхание, семья внимала происходящему. Через щель им было видно, как завидев гостей, знакомые нам лейтенант O'Reilly и сержант Russell, прервали свою беседу и поднялись из-за стола навстречу вошедшим. Кроме них в избе находились двое рядовых. Разложив на скамье запчасти, масленку и щетку, при свете керосинового фонаря они чистили ротный пулемет. Другой пулемет, смазанный, заряженный и готовый к бою, стоял в углу. Поглощенные работой, они не принимали участия в начавшемся разговоре. "What"s happened?" завидев новые лица, спросил O'Reilly. "Знакомьтесь, это наши внучата," захлебываясь от восторга, щебетали Елена и Аглая. "Молодое поколение князей Протасовых. Кира и Ростислав." Изможденные и оборванные наследники едва держались на ногах и совсем не напоминали торжествующих триумфаторов. "Welcome," американцы пожали им руки. "А это их спаситель, красный офицер Антон Карачун." Заметив ироническую ухмылку, заигравшую на губах собеседников, фрейлины поторопились объяснить, " Не волнуйтесь. Он прекрасный молодой человек, хотя и большевик. Уверяем вас, что он скоро исправится и больше не будет чинить гадости окружающим." "Карачун...Знакомое имя. Где-то я его слышал," сморщив лоб, припоминал лейтенант. Его острые глаза уперлись в съежившегося от страха Антона. В суматохе тому негде было переодеться. По прежнему на нем была красноармейская шинель с четырьмя квадратами командира полка на правом рукаве, и на голове сидела буденовка с пятиконечной звездой. Напряженный как струна, он стоял в стороне ближе всех к выходу, позади двух случайно зашедших сельских кумушек, и готовый в любой момент дать стрекача. "Do you speak English?" сурово спросил O'Reilly. "Конечно, он родился в вашей стране," путая факты, ответили за него участливые тетки. Антон молчал с посеревшим каменным лицом. "Если вы соотечественник, тогда нам не нужен переводчик," глаза лейтенанта метали молнии. "Подойдите ближе и предъявите документы." "У меня их нет. Так торопился, что впопыхах забыл," солгал Антон. O'Reilly покачал головой и стрельнул в него недоверчивым взглядом. "Я вижу, что вы занимали высокий пост в Красной армии. Что вы делали на бронепоезде?" "Да разве это высокий?" заскромничал Антон. Губы его сложились в кривую извиняющуюся улыбку. "Я был уполномоченным исполкома и надзирал за действиями подручных атамана Семенова. Они наши союзники." С непроницаемым лицом O'Reilly выслушал объяснение, представляющееся ему нелепым, но продолжал допрос. "Вы обвиняетесь в крупномасштабной порче железнодорожного имущества." "Я здесь не причем," отнекивался подозреваемый. Брови его приподнялись, через лоб пролегли морщины, глаза раширились и остекленели. "По слухам вы возглавляли партизанский отряд на Сучанских угольных копях и вели боевые действия на стороне большевиков против союзников Антанты." "Все вранье," допрашиваемый даже покраснел и голос его дрожал от деланного негодования. "Допустим, что свидетелей не найдется, но как вы объясните факт, что вы, гражданин США, носите форму врага? Как вы оказались у красных?" "Я привел к вам молодых князей. Этого вам не достаточно?" Взгляд Антона потупился и потерял присущую ему уверенность. Похоже, что он смутился. "У меня нет ни возможности, ни ресурсов провести расследование вашей деятельности в Совдепии. Возможно, суд зачтет тот факт, что вы способствовали освобождению пленников. Мы пошлем вас во Владивосток в юрисдикцию американских властей. Генерал Graves будет решать вашу судьбу." Лейтенант поманил двух пехотинцев, которые давно бросили свою работу и вслушивались в драму, разворачивающуюся перед ними. "Отведите арестованного в погреб. Не спускайте с него глаз. Завтра отправим его в гарнизонную тюрьму. Я напишу сопроводительный рапорт." Солдаты с винтовками в руках встали за спиной Антона. Понурив голову, руки назад, он тяжело вздохнул. Посреди гробового молчания его увели. "Зря вы так строго," набросилась на лейтенанта Аглая. " Вы очень несправедливы к этому юноше." "Он сделал возможным наше освобождение," подтвердила Кира. "Антон прекрасный молодой человек," мечтательно заявила Елена. "Ах, если бы я была моложе, то вышла бы за него замуж." Она кокетливо поправила свою прическу. " Мне все равно, что тогда в бронепоезде он грубил нам, а потом выбросил нас обоих на снег." Закончив тираду, она задорно повела плечами, изогнула свою располневшую талию и подмигнула сестре, как бы вспоминая юные забавы. Аглая была слишком серьезна для подобных игр. Ее бледное увядшее лицо было бесстрастно. "Кстати, куда запропастилось колье?" хлопнув себя по лбу, спохватилась она. "Наверное, осталось на бронепоезде," предположил сержант. "Нам его уже не достать." "Да, оно и не нужно," оптимистично улыбнулась Елена. "Обмен завершен. Внучата здесь." "Пострадавшим следует пройти осмотр. Наш доктор окажет им медицинскую помощь," подсказал O'Reilly. "Как вы себя чувствуете?" спросил oн после того как присутствующие уселись за стол. "Вы можете отвечать на мои вопросы?" "Вполне," ответила Кира. Брат и сестра выглядели несколько посвежевшими, но все же не снимали с себя теплой одежды. "Кто может подтвердить, что вы те, за кого себя выдаете?" мягким голосом O'Reilly задал неприятный вопрос. Его слова произвели на гостей эффект разорвавшейся бомбы. Они замерли в совершеннейшем изумлении. Их недоуменные глаза чуть не выкатились из орбит и челюсти отвисли. "За кого вы нас принимаете?" зарычали тетки. Они готовы были броситься на обидчика, который дерзко осмелился сомневаться в их искренности. Глаза фрейлин нахмурились, ноздри раздулись, в лица бросилась кровь. Справившись с собой, дамы глубоко задышали. Прошло несколько минут тяжёлого молчания. Положив руки на стол, американцы терпеливо ждали. "Мне нужен документ, а не голословные утверждения," настаивал лейтенант. "Мы можем подтвердить," сказала Аглая. "Разве этого мало?" "Весь дворянский Петербург и половина Москвы знакомы с нами," оживилась Елена. "Кирочка, напиши список имен и передай г-ну офицеру. Пусть проверяет." Гримаска раздражения коснулась ее разгоряченного лица. Глаза O'Reilly потеплели. "Хорошо. Бумаги и письменные принадлежности вы найдете в Агеевке. Штабные проверят и наведут справки. С этим закончено." В задумчивости он потер переносицу; его щека дернулась. Пристальный взгляд был устремлен на молодежь. "Могли бы вы поделиться своими планами?" "О чем вы их спрашиваете? Они еще дети," вмешалась Аглая. "Что ты хочешь делать, Кирочка?" встряла Елена. "Наверное, учиться? Конечно учиться!" Заботливо, по-матерински она коснулась ее руки. "Нет," вскинув голову, с надрывом произнесла княжна. "Я хочу уехать отсюда. Уехать подальше и навсегда." "Ты хочешь оставить родину?" ахнули тетки. "Оставить родину?" лицо девушки прорезало страдание. "Какую родину? Нам никому здесь нет места! Нас гонят и убивают!" Заметив ненависть, блеснувшую в ее глазах, американцы поежились. Наконец, после долгой паузы O'Reilly обратился к юноше, "Ну, а вы, Ростислав, последуете за своими родственниками или у вас есть собственные планы?" У Ростика не было колебаний. "Xочу сражаться за Россию и разгромить большевиков," почти выкрикнул он. "Похвальное намерение, но до этого далеко. Вначале вам нужно вырасти и много учиться. Потом будете воевать." "Я готов биться против красных даже в союзе с демонами, только бы уничтожить врагов до последнего и порубить всю мразь на куски." Ростику долго аплодировали. Его лицо, потеряв детское выражение, приобрело темно-желтый оттенок, полуприкрытые глаза уставились в потолок, губы упрямо сомкнулись. Он не хотел замечать одобрения. "Серьезный молодой человек," поощрительно молвил лейтенант. "Таких надо поддерживать."
   На этом побег молодых князей технически закончился. Они перешли из разряда беглецов в разряд пострадавших, которым требовалась медицинская помощь. Разбудили полкового доктора, он осмотрел новоприбывших и снабдил их лекарствами от простуды. К тому времени бедняги начали кашлять и чихать, у них поднялась температура. Их уложили в постели, предписали усиленное питание и в течение нескольких недель тетки самозабвенно ухаживали за своими обожаемыми внуками.
   Что касается Антона, запертого в погребе, то о нем вспомнили через несколько часов. На рассвете следующего дня, его собирались погрузить в проходящий на восток военный эшелон. О важном дезертире своевременно было сообщено по телеграфу и во Владивостоке его поджидали компетентные следователи. Но к сожалению не все в жизни случается по нашей воле. Приказ командования остался невыполненным. Патруль, явившийся за Антоном, нашел погреб опустевшим. Птичка упорхнула через выбитое окно. На полу, в мусоре и в пыли валялся серебряный доллар США, по видимости, оброненный убежавшим. Без лишних слов сержант передал монету хозяйке, посоветовав ей при случае вставить оконную решетку. Прасковья никак не могла взять в толк, долго вертела круглый кусочек металла в руке, потом успокоилась, спрятала добро в карман и пошла за веником, чтобы прибрать осколки. Она поднималась по лестнице на первый этаж, когда ее оглушил недалекий разрыв артиллерийского снаряда. Мать троих детей, за годы войны она много раз слышала этот звук и знала, что делать. Прежде всего надо спасать малюток. Они плакали в горнице и звали ее. Забыв страх, Прасковья ринулась к своим чадам, нашла крошек в начавшемся бедламе и приласкала их. Стены избы дрожали, полы скрипели, посуда в шкафу звенела, с потолка сыпалась труха. За первым разрывом последовал другой, а затем - еще и еще. Сквозь назойливый, звенящий в ее ушах шум раздавались протяжные человеческие крики, которые Прасковья не понимала. Ее постояльцы, схватив оружие, проворно выскочили наружу и выстроились во дворе. Высокий и крепкий американец, по ее понятиям офицер, отдавал им приказы. Глаза всех были устремлены вдаль, туда где на запасных путях станции возле депо стоял бронепоезд. Зеленоватая бронированная махина выделялась на фоне быстро светлеющего серого неба. Обледеневший и покрытый снегом, безмолвный целую неделю, военный состав начал подавать признаки жизни. Из паровозной трубы повалил дым, вокруг забегали, неразличимые на расстоянии, фигурки людей, застрочили пулеметы, забухали орудия - передовой американский заслон был сметен. В бинокль лейтенант наблюдал, как выскочившие из вагонов атакующие, вынесли рельсы, шпалы, костыли и начали ремонт поврежденного пути. Одной из мечущихся по полю фигурок был Ефрем. Еще до рассвета есаул Панкратов, широченный мрачный казак с закрученными усами, по тревоге поднял весь экипаж и выстроил в проходе. Наспех одевшись, с винтовками в руках они получили приказ выручать бронепоезд из беды любой ценой. Экипаж выполнил команду. Тяжело дыша, с пылающими лицами, неся потери, казаки навалились на двух полусонных американских пехотинцев, дежуривших в окопе. Один был взят живьем, другой убит. Его обнаженный, черно-синий от кровоподтеков, растоптанный сапогами труп валялся на снегу, а вещи были выпотрошены и поделены между бандитами. Посасывая леденцы и хрустя конфетками, найденными в карманах иноземцев, Ефрем и Гаврюха, другой 18-и летний оболтус из их компании, конвоировали уцелевшего пленного в тюремный отсек. Толкая его в спину прикладами, они приговаривали, "Вот тебе, интервент!" Тот, морщясь от боли и унижения, старался не замечать тумаков. Stanley, это был он, продолжал ковылять на кровоточащей ноге, проклиная все на свете. Пинком в зад его впихнули в камеру, где он надолго затих.
  
  Глава 9
  Антон Карачун, снова командир полка Красной армии, в том же мундире и шапке-буденовке наблюдал за течением боя через смотровую щель. Oн понимал, что O'Reilly бросил в атаку свой лучший резерв, отбил передний окоп и пулеметным огнем загнал казаков обратно в вагоны. B снежной пыли трещали винтовочные выстрелы, били короткими очередями пулеметы, изредка гремели пушки. Тела подстреленных семеновцев чернели на снегу, некоторые, оставляя за собой кровавый след, пытались ползти к бронепоезду, другие неподвижно лежали, возможно убитые. Волны душевной муки охватывали Антона, он бранил себя. Его тщательно разработанный план возвращения в США с треском провалился. От негодования он кусал губы и дергал ногами. Он, как называется, оказался между двух стульев: отказался от блестящей карьеры у красных, но не был допущен к американцам. Теперь у него оставалась одна возможность - прикинуться, что никакой отлучки в расположение классового врага не состоялось и он попрежнему преданный марксист-ленинец и стойкий революционер. Два часа назад, замирая от страха, он убежал из подвала и тайком прокрался на бронепоезд. На его счастье в боевой рубке ничего не изменилось. Неподкупный продолжал сидеть в пьяном ступоре, а Фуфляк лежал в той же позе на полу, правда, крови натекло гораздо больше. Антон наклонился и проверил пульс своей жертвы. Старик слабо дышал и сердце его едва билось. Антон размышлял. "Что если я придушу генерала? Ну, и что дальше? Командование "Разрушителем" перейдет к есаулу Панкратову. Он ночует со остальными казаками в казарме и ничего не знает. Остается одно - валить все грехи на мертвого. Фуфляк уже ничего не скажет. Нет, любой поймет, что версия эта шита белыми нитками." Обеспокоенно он покачал головой. "Если начнется следствие, то экспертиза покажет разное время травмы головы и смерти от удушенья. Также синие пятна могут остаться на шее и подушки, как назло, у меня нет. Необъяснимо. Никто не поверит. Что же придумать еще?" Внезапно oн сильно вздрогнул. В коридоре загрохотали шаги, визгливо распахнулась стальная дверь и на командном посту появился Панкратов. Его усатое скуластое лицо дышало горячкой боя. "Враг отбит! Наши потери шесть человек. Какие будут приказания?" Казак держал руку под козырек, но глаза его искали Фуфляка. Распростертый на полу, тот был скрыт поверхностью стола. Не найдя своего начальника, скользнув глазами по беспомощному Неподкупному, есаул обратился к Антону. "Прикажете открыть ураганный огонь и преследовать неприятеля до поселка?" "Ни в коем случае," охладил его пыл Антон. "Займитесь ранеными, проверьте оружие, вероятно, мы предпримем ночную атаку. Позже я дам вам знать. Пока отдыхайте." "Есть!" молодецки рявкнул Панкратов и, щелкнув каблуками, удалился к своим подопечным. Все стихло опять. Антон остался наедине со своими мыслями. Он нервно улыбался и мял в руках свой носовой платок. "Может лучше не испытывать судьбу, а убежать в тайгу, пока не поздно? Тоже не годится, там я и дня не выживу!" в отчаянии отверг он и этот вариант. Прошло около четверти часа. Скрестив ноги, авантюрист сидел на высоком табурете и, подперев правой рукой щеку, лихорадочно размышлял. Наконец, решившись, он спрыгнул на пол, вынул из кобуры генерала его револьвер и выстрелил себе в предплечье. Рана была пустяковая. Пуля царапнула кожу и, ударившись о броневую заслонку, вылетела через окно. Морщась от острой рези, Антон наклонился и вложил рукоять револьвера в правую ладонь старика. Проделав это, он уселся на табурет и стал бинтовать себя. Забыв обо всем, oн углубился в работу, иногда сгоряча ругаясь и постанывая от боли. Он почти закончил перевязку, когда его прервал необычайно низкий, хриплый голос. Симулянт поднял голову. Перед ним стоял тов. Неподкупный. Покачиваясь и дрожа, чекист вперил в Антона полубезумный взгляд. "Что здесь произошло?" упрямо долдонил обезьяно-человек. "Очнулся, друг. Какое счастье," ласково обнял его Карачун. "Вот мы с Иван Ивановичем," он кивнул на бесчувственного и окровавленного Фуфляка, "волноваться начали. Что случилось с тов. Неподкупным? Вот как крепко уснул наш партийный вождь, потому что перепил малость. Хлебни рассолу, дорогой, полегчает. Мы не забываем, что вы, товарищ, позарез нужны мировому пролетариату и лично тов. Ленину. Без вас революция никуда." Антон спрыгнул на пол, сделал шаг к столу, схватил банку с соленьями и налил чекисту полную кружку мутной зеленоватой жидкости. Неподкупный жадно всосал все до последней капли и попросил еще. Снадобье помогло. Пальцы его больше не тряслись, движения стали точнее и осмысленнее. Он обвел помещение взглядом своих мутных красноватых глаз, остановился на Фуфляке и носком сапога повернул его голову. "Что с генералом? Кто убил его?" Зрачки чекиста буравили Антона, пронизывая сознание насквозь. "Ну, что вы. Изволите ошибаться," дезертир всплеснул руками. " Иван Иваныч жив и дышит. Сейчас oн очнется и все вам расскажет." "Ты не можешь? Ты что онемел? Ты с ним был. Ты и говори!" "Могу и я," сдвинув буденовку набок, Антон поскреб в затылке, залез на табурет посередине комнаты и начал рассказ. "Пока вы изволили почивать, у нас тут такое творилось, такое творилось," в притворном ужасе Антон схватился ладонями за виски, как если бы у него случился приступ мигрени. "Генерал Фуфляк выкушал так много самогона, что у него ум за разум зашел. Он понес всякий вздор и чепуху про нашу родную советскую власть, про партию и ее доблестный авангард." От возбуждения жесты рассказчика стали порывисты, глаза заблестели. Изредка посматривая на собеседника и часто моргая, Антон продолжал, "Хуже всего то, что он захотел выгнать князей из поезда за то, что они, паразиты, тюремное место занимают и даром наш хлеб едят. "Господское отродье", кричал он. "Найду на вас управу! Открою ихнюю клетку и выброшу всех на мороз!" Я не знал, как его остановить. Он выстрелил в меня из револьвера!" Лихорадочный взгляд обезьяно-человека уперся в марлевую повязку на руке Антона. Через бинт проступила капелька крови. "Я защищался и немножко тюкнул его по кумполу. Не волнуйтесь, товарищ. Бутыль, конечно, разбилась, но расход небольшой, самогону в емкости оставалось чуть-чуть." Рассказчик укоризненно погрозил пальцем, "Это он все вылакал, а теперь дрыхнет, как свинья." Антону стало неудобно на жестком сиденье и, вдобавок, он мерз. Из бойниц и смотровых щелей дуло; в железной печурке едва мерцалo угасающее пламя. Дезертир вскочил, добавил дров и, морщась от дыма, погрел руки у огня. "Так ты говоришь, князей нет?" Неподкупный медленно осмысливал плохую новость, а осмыслив, заволновался. На лице его проступили пятна, брови сдвинулись, нос сморщился, как гармошка, и нижняя губа выпятилась. "Фуфляк отпустил пленников?!" истошно взревел он и помчался в тюремный вагон. Антон едва поспевал за ним, удивляясь прыти вора. Но, увы, клетки были пусты, за исключением одной, в которой стонал Stanley. Скрученный, он сидел на скамье, его голова опущена вниз, спина прижата к стальной стене. Обезьяно-человек пришел в бешенство и стал пинками вымещать злость на заключенном. Stanley свалился на пол и, не двигаясь, лежал как мешок. В камере раздавались глухие удары носком сапога о человеческое тело. "Это все из-за вас, агрессоров!" тяжело дыша, бормотал Неподкупный. Антон с трудом оттащил его от американца. "Он нам нужен. Остановись. Мы обменяем его на князей." Последний довод убедил палача, в глазах его блеснула искра разума, избиение прекратилось. Тяжело дыша, со сжатыми кулаками, обезьяно-человек рассматривал свою жертву. Stanley безучастно лежал у его ног и было непонятно дышит ли он. Антон было присел на корточки, чтобы проверить пульс американца, как oглушительный взрыв потряс тюремный отсек. Застонали и заскрипели железные листы, погнулись решетки, просел потолок. Запахло гарью. Внимание бандитов переключилось на происходящее снаружи. Доносились крики, топот, стоны и вой. За окном промчалось несколько казаков. Антон и Неподкупный рванулись под открытое небо. Выпрыгнув на снег, они побежали вдоль состава. Порывистый ветер гнал серые тучи; снежинки медленно кружились в густеющем синем воздухе; они становились все крупнее и крупнее, белой пеленой устилая равнину. Увиденное поражало. Боевой рубки, где они только что находились, как таковой, больше не существовало. Вместо вагона чернело месиво искореженного железа, извергающее из разорванных внутренностей большие облака дыма. Кое-где угадывались догорающие головешки, остатки мебели и другие деревянные части. Рассеянный, бестеневой свет, льющийся с неба, создавал ощущение нереальности. Ошарашенные, они стояли на откосе насыпи. Окружающая местность была усеяна закопченным металлическим хламом: погнутыми стальными плитами, осколками разбитых приборов, обрывками проводов и покареженными пулеметами. Хрустя по насту сапогами, к ним подбежал Панкратов. "Штаба больше нет!" прослезился он. "Кто мог нам это удружить?!" Из кармана своих синих галифе он достал несвежий клетчатый платок и промокнул глаза. "У нас большие потери. Одной молодежи полегло пять штук. Они мне были как сыны." Есаул всхлипнул и трубно высморкался. "Хоронить где прикажете?" Печальные глаза его были устремлены вдаль. "Похоронить всегда успеешь," отмахнулся Неподкупный. "Ты лучше подумай, как твои хлопцы проморгали американских диверсантов? Разве не видишь?" Чекист указал на обрывок электрического шнура ведущего к воронке. " Мину сделали. Под вагон подлезли и связку гранат подложили!" Он сердито топнул ногой. "Плохая охрана общенародной собственности," подлил масла в огонь Антон. Почему-то его разбирал смех. Его интересовало только собственное обогащение и колье, приятно оттягивающего боковой карман. Помимо всего, он чувствовал ликующее облегчение, только слегка саднила оцарапанная пулей рука. "Фуфляк погиб и некому теперь вывести меня на чистую воду, а рана заживет. Как быстро я поменял обличье," философски размышлял дезертир. "Ничего. Не мытьем, так катаньем. Может быть мне удасться смыться через китайскую границу? А может остаться пламенным совдеповским революционером? Надо хорошо обдумать и не спешить. Кто я есть на данный текущий момент?" Он скорчил соответствующую физиономию, чтобы весь мир знал о его несгибаемой коммунистической преданности и партийной принципиальности. В идеологическом пылу он нахмурил брови, расправил плечи и вытянулся во весь рост. Казалось, что вокруг него появился ореол марксистского сияния. В миг посерьезнивший Панкратов осмелился подойти к благодетелю поближе, "Вы человек грамотный. Почему интервенты вмешиваются в нашу войну? Вы там были, скажите нам! Какое им до нас дело?" "Американцы," приосанившись, без запинки отбарабанил Антон, "это кровожадные бессовестные эксплуататоры, посланные мировой буржуазией задушить молодую Советскую республику. Они хотят вернуть угнетательскую антинародную власть фабрикантов и помещиков." Неподкупный восхищенно кивнул, но Панкратов не согласился. "Раньше-то оккупанты не вмешивались. Сидели по своим казармам и Трансcиб охраняли. А теперь вон как взбесились." Есаул указал на подбитый вагон. "Я думаю, что американцы хотят выручить своих, потому и обозлились. "Верно," подтвердил Неподкупный. "Мы убили одного, а другого держим в плену." "То-то и оно. Потому иностранцы и бушуют," рассуждал Панкратов. "Покоя нам не дадут до тех пор, пока своего не получат." "Ах, вот оно что," сообразил Неподкупный. "Тогда отдайте им пленного и пусть заплатят за поврежденный вагон." "Заплатят ли?" Панкратов недоверчиво повел бровями. "Заплатят. У них карманы бездонные," поделился Антон. "Насколько я знаю, в начале 1915 г. Соединенные Штаты предоставили царю Николаю значительную материальную помощь во время войны. Они привезли через океан триста паровозов и десять тысяч пассажирских вагонов." Карачун пошевелил пальцами, как иногда делают, когда пересчитывают банкноты. "Так что, одним вагоном больше или меньше для них никакой разницы нет." "Может наш бронепоезд тоже был доставлен в порядке помощи?" съехидничал Панкратов. "Возможно," ухмыльнулся Антон. "Слишком хорошего качества." "Хватит тары-бары разводить," рассердился Неподкупный. "Начинайте переговоры. Высылайте делегацию с белым флагом. В обмен на пленного требуйте возвращение князей, свободный проезд и возмещение убытка." Он хлопнул в ладоши. "Действуйте!" Переговоры между комиссарами, заправляющими на бронепоезде "Разрушитель", и командиром американскoй роты прошли успешно. Постепенно страсти улеглись, огорчения рассеялись, с потерями примирились. Устный договор был заключен и Stanley выкупили на обещание не препятствовать ремонту путей. В тот же день пострадавшего отправили на лечение в войсковой лазарет в селе Агеевка, но к разочарованию тов. Неподкупного больше никаких концессий O'Reilly семеновцам не давал. Да, и семеновцами ли они были? После смерти Фуфляка советские комиссары начали идеологическую обработку казаков, агитируя их за красных. Через три дня успехи были налицо. Из двадцати пяти членов экипажа двадцать четыре подали заявления о вступлении в комсомол и только один из них Опанас, отсталый косолапый увалень, по неизлечимой глухоте своей упорствовал, не понимая чего от него хотят. "Карла Марла?" тряся нечесанной башкой, вопрошал он. " Это та самая пегая свинья, что хрюкала на дворе у тетки Парасьи? Так ее прошлой весной закололи и на колбасу пустили!" Бились - бились с ним комисcары, пытаясь втолковать марксистскую науку, но ничего путного не вышло и остался Опанас навек политически неграмотным.
   Незаметно пробежала неделя. Заканчивался февраль 1919 года. Империя, развалившаяся на куски, пыталась самоопределиться. По ее бескрайним просторам рыскали разбойничьи отряды, творя жестокости и беззакония, но обыватели, как всегда, забились по своим углам, тщетно надеясь на утешение и покой. Западные союзники царской России, верные своему долгу, пытались облегчить участь ее поданных, посылая материальную помощь, но не могли контролиривать распределение и противодействовать хищениям на местах.
  В скучные зимние вечера за стаканом чая - водки в этой глуши было не достать, а самогон весь выпит - тов. Неподкупный жаловался на судьбу: как он мог упустить князей Протасовых? Их было двое в темном вагоне, Панкратов предпочитал обретаться в казарме со своими орлами, которых он обожал и проводил с ними все свободное время, обучая премудростям ратного дела. В запыленном светильнике, свисающем с потолка, оплывала стеариновая свеча, в буржуйке потрескивали поленья. Tишина была как на кладбище и горе - чекист открывал Антону свою корявую душу. "Родился я в Приморье в заводском поселке, что возле бухты Ольги. Было в барачной каморе, помимо меня, двое братишек и сестричка. Мать моя была проституткой и уделять детям внимание времени ей не хватало. Отца своего я не знал и ни разу не видел; все мы происходили от разных клиентов и друг на друга не походили. Смотрела за нами баба Нюра, она же нас, разнимала и мирила, а кто просил чего, как могла помогала. Помню с раннего детства голод, тесноту, вонь и побои. Заработок матери был случайным и пищи на всех не хватало. Я научился воровать съестное с кухонных столов у соседей. Меня ловили, наказывали и так без конца. Когда мне исполнилось шесть лет бабушка отдала меня в церковно-приходскую школу. Долго я там не продержался и четыре года спустя определили меня на судоремонтный завод. Поставили учиться на слесаря. Все шло неплохо, через год насобачился я орудовать зубилом, молотком и напильником, да так ловко, что вытачивал по чертежу любые болты и гайки; но угораздило меня стырить серебряные часы - луковицу у моего мастера. В тот же день я был изобличен и часы владельцу вернул, но мастер меня пожалел и полиции дело не передал - меня просто выгнали. Время было грозное, неспокойное, повсюду протестовали, митинговали и возмущались. Я подрастал, ненавидя свою страну. Наступил 1917-ый год. Как только грянула революция, такие как мы, обездоленные, шли в первых рядах. Я вступил в рабочую дружину, получил винтовку и был отправлен на фронт. Воевал с Врангелем, Деникиным и Колчаком. Всеx не перечислить. Был контужен в голову и два раза ранен. Горжусь, что участвовал в расстреле царской семьи. Не в прямом смысле, слишком много было желающих, но стоял неподалеку во дворе дома, где их держали. Из - под земли слышал залпы и женские крики. Когда стихло, удостоился чести вытащить казненных кровопийц из подвала и погрузить тела на грузовик." Рассказчик неожиданно поперхнулся и громко закашлял. Мокроты булькали в его горле и, чтобы облегчиться, он сплюнул себе под ноги. Получилось вонючее скользкое месиво, которое он растер подошвой. "Так о чем я балакал?" спросил себя Неподкупный, закончив несложную процедуру уборки. "Ах вот о чем... На кладбище везти их исполком не собирался, а сбросили убитых в шахту на лесной поляне. Там до сих пор в траве до хрена золотых цацек валяется и алмазы с жемчугами между кочек блестят. Любой найдет; только не ленись; подбирай и в карманы накладывай." Он по свойски подмигнул Антону и тот поощрительно улыбнулся. "Но озверел я от жадности," продолжал обезьяно-человек, "и полез в царскую могилу существенного золотишка надыбать. Вот оттуда из-под кучи трупов то самое ожерелье рубиновое я и вытащил. Кровь я наспех рукавом обтер, в зубах нитку с камушками зажал и по веревке наверх направился. Bысоко было лезть, запыхался я маленько, еле выкарабкался, лежу обессиленный, небо светлеет, новый день разгорается, кругом товарищи с фонарями бродят, ищут - если улики какие остались - надо скрыть, чтобы буржуазия не злобствовала. Упрятал я поглужбе в карман колье это треклятое и пошел помогать хворост для костра собирать. Только тоскливо мне стало и с той поры кручина не отпускает. Жизнь моя кувырком покатилась и счастья мне вовек не видать." Обезьяно - человек надул щеки, судорожно вздохнул, из глаз его покатились слезы, которые он размазывал по бледному лицу. "Если взглянуть с другой стороны, то cоветская власть освободила меня от ужасов царизма, открыв дорогу в светлое будущее," слабым прерывающимся голосом лепетал он. "Мы строим новый мир. Там не будет ни преступности, ни голода, ни страха. Все будут равны. Нам не нужна буржуазная интеллигенция. Половину мы расстреляем, остальных вышлем за границу. Мы вырастим свои замечательные ленинские кадры. У нас будет советский пролеткульт." Минут пять он сидел закрыв лицо ладонями, потом опять заговорил. "Проворонил я кровососов," плакался он. "Конечно, можно на Фуфляка все валить, но факт есть факт - ушли гады! Каюсь, что виноват перед товарищами. Проявил небрежность и политическую слепоту. Как я посмею смотреть в глаза моих партийных соратников?" Чекист взвизгнул и застучал кулаком по столу. Звякали стаканы и засаленные плошки, подрыгивали ножи, вилки и хлебные огрызки, дребезжало стекло в оконной раме. Он горестно бился головой о тонкую перегородку. "Плевать," утешал его Антон. "Новых князей и баронов наловим и оптом в Кремль сдадим. Тогда высохнут твои слезы и скажешь ты тов. Ленину, "Вот вам субчики взамен Протасовых. Четвертовать их живьем, головы водрузить на колы, а тела на крюки подвесить". Он тебе за такую услугу большой пролетарский почет окажет и красный орден выпишет. Не сомневайся." "Нельзя было их упускать; я уже об их поимке в Москву сообщил. Их совнарком ожидает. Эти типы из Дома Романовых. Они важны и неповторимы. Других, как они, нет." Mутный взгляд горемыки скользил по внутренности купе, перескакивая с наваленных на полках матрасов и пачках прокламаций, на собственную мятую шинель и портупею с маузером в деревянной кобуре, свисающие с большого толстого гвоздя. Так он сидел довольно долго, слегка раскачиваясь туловищем взад и вперед и подвывая, пока не хлопнул себя по лбу. Завывания прекратились, плечи его распрямились, голова поднялась, глаза приобрели ясность. "Вспомнил! Наш сексот доложил, что видел князей в поселке. Они гуляют по улице и играют в снежки. Никакой охраны. Американцам не до того. Интервентов осталось мало. Они пакуются и уезжают. Давай, пока не поздно, захватим классовых врагов прежде, чем их отправят во Владивосток. Там в большом городе мы их больше никогда не сыщем." "Замечательная мысль! Я тоже слышал, что князья выздоровели и собираются уезжать", Антон значительно взглянул на собеседника. "Смею вас уверить, тов. Неподкупный, что считаю передачу сбежавших преступников в органы революционного правосудия моим важнейшим партийным заданием. Но прежде следует хорошенько помозговать," задумался Карачун. "Надолго откладывать операцию нельзя. Итак, что мы имеем?" Он вытянул правую пятерню и стал загибать на ней пальцы, делая паузы между пунктами. "У нас есть тридцать идеологически проверенных бойцов. У нас есть отремонтированный бронепоезд. У нас имеются две американские формы, оставшиеся от пленного и убитого. Вот ими то мы и воспользуемся. Я пойду сам, а вы прикрывайте Гаврюху и меня из леса. Если удастся захватить князей, то прятать иx в бронепоезде нельзя. Aмериканцы начнут бузить; станут искать и, если найдут, военные действия начнутся снова. Hо пусть агрессоры сколько угодно проверяют состав - там никого не будет! Мы отвезем князей к атаману Семенову! У него иx никто не найдет!"
  
  Глава 10
   Смутный рой мелькающих теней обступил Киру. Обычно они приходили по вечерам, когда ее утомленное сознание верило во что угодно. Силуэты и отсветы говорили с ней разными голосами, представлялись в знакомых обличьях, касались ее рук и лица как отражения прошлой жизни. Но почему призраки навалились на нее сейчас среди бела дня? Такого никогда не было. Неожиданно cквозь мглу видений прорезался облик ее старого друга, хотя она не знала его имени. Недавно он защитил ее с братом от жестoкой расправы и вывел из бронепоезда. Теплая волна симпатии ошеломила княжну. Таинственный благодетель опять отыскался! Торжественный и загадочный, он стоял у ограды и молча смотрел на нее. Безупречно вычищенная военная форма США делала его неотразимым. Неподвижные черные зрачки безымянного притягивали и принуждали. Их магнетическая сила звала за собой. Как она могла не последовать ее призыву? Забыв о неотложном поручении и схватив покрепче братика за тонкую ручку, Кира шагнула к саням. Внушительные, с круто загнутыми полозьями, они ожидали ее у ворот. Cолнце зажигало на обледеневшем насте яркие искры. Над трубой соседней избы поднимался дымок. Царила глубокая тишина и вокруг, кроме пары дружелюбных дворняг, сующих свои коричневые носы куда попало, никого не было. Hесмотря на поздний утренний час поселок, казалось, вымер. На козлах, сгорбившись, сидел понурый солдат, одетый, как и ее покровитель, в обмундирование американского пехотинца. Ни слова не говоря, неизвестный друг подошел к ней, взял за локоть и потянул за собой. Кира повиновалась. Втроем они плюхнулись в ворох соломы на скамье позади облучка, до самых носов укутались в доху и уперлись ногами в дощатый пол. Bозчик гикнул, щёлкнул кнутом, лошадка стремглав понесла их в неизвестную даль.
   Я всегда ненавидел сюрпризы. Еще в детстве злой мальчуган однажды насыпал мне в стакан с молоком пригорошню речного песка. "Выпей это, Joe Smith, тебе полезно," глумился сорванец. Забава плохо кончилась. Я нещадно взгрел обидчика и с тех пор никто никогда со мной не шутил, памятуя мою отвагу и сноровку в драке. Но, то что я узрел сейчас превосходило любую кошмарную насмешку судьбы! Оторопев, как соляной столп, я замер посреди переулка. Наши нежные и драгоценные аристократы князья Протасовы, которых мы всей ротой обожали, лелеяли и берегли, возвращались назад в неволю! Это было очевидно всякому! Капкан захлопывался! Бледные, как смерть, и завороженные, как сомнамбулы, с трясущимися губами, передвигающиеся нетвердой походкой, они усаживались в сани с Антоном Карачуном, закоренелым преступником и диверсантом, скрывшемся от дознания, следствия и суда! Завидев такое несчастье, я вскрикнул и было погнался за негодяем, но сани умчались и скрылись за поворотом, осыпав меня снежной пылью и ошметками льда. "Тревога!" вскричал я, беспомощно озираясь. Но голос мой никто не услышал. Кругом было безлюдно и тихо, не считая двух симпатичных собак, виляющих мне хвостами. В этот момент мимо по переулку каурая кобылка тащила тяжелые розвальни. Там на фанерных ящиках расположились трое неразлучных друзей - Глен, Стив и cержант Russell. Лица их были веселы и лучились смехом. Oни рассказывали уморительные анекдоты. С удивлением разглядывали служивые мое взбудораженное лицо. Взмахом руки я остановил транспортное средство. "Похищение!" зыкнул я. ""Довожу дo вашего сведения, что наших аристократов только что украли и сейчас увозят неизвестно куда!" огорошил я своих однополчан. "Преступники переоделись в форму военнослужащих США и изображают наших пехотинцев! Только что Антон Карачун захватил князей и увез на санях в том направлении!" Я указал в сторону холмистого горизонта, над которым голубело небо. Билл долго не раздумывал. "Прекратить эвакуацию армейское оборудование на станцию!" привстав с облучка, отдал он приказ. "Оставьте поклажу на обочине!" Mы бросились исполнять. Убедившись, что груз был сложен у завалинки чьего-то жилища, сержант скомандовал, "Joe Smith, присоединятесь к нам!" "Рад стараться, Sir!" громко отбарабанил я. "Мы это безобразие прекратим!" По лицу командира проскользнула гримаса неудовольствия. Oн самолично схватил вожжи и хлестнул кобылу. "Начинайте погоню!" Обеими руками я сильно подтолкнул розвальни и, разбежавшись что есть силы, вскочил и уселся бочком на скамье. Облегченные сани понеслись стрелой. Мы не потеряли след. Колея была ясно видна на свежей пороше. В считанные минуты наше транспортное средство проскочило околицу и вынеслось на равнину. Дорога пересекала обширное заледеневшее пространство и вела к плотной зеленой массе леса на горизонте. Лошадка бежала резво; ее не надо было подгонять. День выдался чудесный, легкий морозец щипал за носы и уши, светило негреющее солнце, в голубом небе плыли легкие облачка. В четверти мили к северу от нас дымил обогревательными трубами неподвижный бронепоезд; крошечные фигурки людей копошились вокруг состава, перенося грузы и выполняя работы. Кирпичные стены заброшенного депо резко выделялись на фоне переливающихся серебром сугробов. Рядом белела крашенная известью водокачка. Там было пусто и безлюдно, только холодный ветер неслышно покачивал взъерошенные голые осины и лениво шевелился красный флаг на верхушке мачты. Возница сберегал силы приморенной кобылы и она трусила неторопливой рысью. Въехали в лес. Чаща была непроницаема и молчалива. Окутанные снегом ели обступали со всех сторон, создавая идеальную возможность убойной засады. "Приготовьте оружие," обернулся назад сержант. "Не зевайте." Мы повиновались, настороженно оглядываясь по сторонам. Через милю или полторы донеслись звуки отдаленного боя, заставившие нас остановиться. В недоумении вслушивались мы в трескотню винтовочных выстрелов. По беззвучному приказу сержанта один за другим мы вылезли из рoзвальней и с винтовками наперевес последовали вдоль дороги. Помахивая хвостом, наша кобыла укоризненно смотрела нам вслед. Но вот и она скрылась за поворотом. Искрящийся серебряный инеем лес окружал нас. Скоро мы приблизились к зоне сражения, но атакующих видно не было. Стреляли отовсюду и со всех сторон. Посвистывали пули, свинец звучно впивался в древесные стволы, осыпалась морозная пыль с ветвей, встревоженные белки скакали на верхотуре. Сойдя с дороги в саженный снег, мы пробирались через чащу, пытаясь разглядеть сражающихся. А вот и они! За окутанными белым саваном широкими елями, прятались oбросшие буйным волосом, одетые в овчины, мужики. Не сразу сержант разглядел на их папахах красные ленты, пятиконечные звезды и другие совдеповские знаки отличия. "Вот оно что," прошептал он. "Как большевики здесь оказались?" Не похоже, что наступающих было много, но обороняющихся было гораздо меньше. Пройдя еще сотню ярдов мы достигли центра боя, но остановились, пытаясь оставаться незамеченными. Защитников почти не осталось и картина была удручающей. Сани беглецов сошли с дороги и врезались в толстую сосну; искалеченная лошадь хрипела и билась. Застегнутая в упряжь, oна пыталась встать на передние ноги и снова валилась в истоптанный сугроб. Наконец оглобли не выдержали и переломились, отпустив ковыляющее и беснующееся животное в густые колючие заросли. Никто ее не преследовал и некому было созерцать жалкое зрелище беды. Возница, наряженный в американскую военную форму, свесился с козел, голова его уткнулась в собственные колени, убежавшая лошадь давно вырвала вожжи из его безжизненных рук. Закоченевшее тело солдата окаменело. Но другой белобрысенький американец был поудачливее. Сорентировавшись в обстановке, целый и невредимый, он проворно выпрыгнул из саней и, высоко задрав руки, углубился в лес. Твердыми прямыми шагами перебежчик направлял стопы свои в самую гущу противника. Он что -то громко кричал и размахивал руками. Красные по нему не стреляли. Я узнал в нем Карачуна и было прицелился ему в спину, но после короткого раздумья опустил винтовку. Без решения суда казнить преступника я не имел права. Вскоре навалилась ватная тишина. Замолк хруст шагов изменника, затихли отдаленные приветствия большевиков, не слышно было ржанье несчастной лошади. Стиснув зубы и с сильно бьющимся сердцем я осмотрелся кругом. Мы были в сердце зимней тайги. Торжественная тишина внушала невольное почтение к могучей лесной стихии. Голубовато-белый, яркий свет лился с неба, вынуждая нас прищуривать глаза. Над нами вздымались оледеневшие пихты и ели; негреющие солнечные лучи высвечивали множество шишек на их ветвях; затейливые цепочки звериных следов петляли между стволами; на крутых склонах отдаленного хребта блестел лед. Как и всегда, терпеливая мать - природа вела свою особую жизнь, не замечая водоворота страстей человеческих и залечивая раны, нанесенные ей людьми. Прошло минут десять и я по прежнему наблюдал. Мимо промчался заяц, за ним, как желтая пушистая молния, быстроногая лисица. Я проводил их взглядом, пока оба не скрылись за гребнем отрога. Bсе снова притихло и затаилось. Я стал мерзнуть. Внезапно рядом раздался шепот и с еловой лапы просыпалась пригорошня снега. Сержант из своего укрытия подал мне знак. Повинуясь, через простреливаемую прогалину я побежал к опустевшим саням. Десяток прыжков через оголенное открытое пространство показались мучительно долгими. Каждая секунда представлялась вечностью, каждое мгновение я ожидал пули в лоб, но почему - то стрельбы не последовало. От волнения я задыхался и, когда мои замерзшие руки уперлись в край саней, я не сразу разглядел две человеческие фигурки - тоненькую миловидную девушку и неоперившегося юношу, почти подростка - притаившихся на дне повозки. Несмотря на довольно расстрепанный вид, они не были напуганы и глаза их были ясны и полны мыслей. "It's too dangerous here. You have to leave," наклонился я к девушке. "Отсюда надо уходить." Ответа не было. Казалось, она не понимала меня. Ведь я не знал как сказать по русски! Взгляд ее был задумчив и неподвижен. "Вы желаете оставаться с красными или последуете за мной?" настаивал я. Девушка вздрогнула и, словно пробудившись ото сна, беспечно поднялась и не мешкая вышла из саней. Ее черное пальто и суконный башлык представляли собою идеальную мишень на фоне окружающей ослепительной белизны. "Конечно, последуем за вами," на английском языке ответил за нее подросток и встал рядом, в то время как его спутница с изумлением рассматривала меня. В ответ я смотрел на нее. Раньше я редко встречал эту аристократку, мельком примечал ее и никогда с нею не общался. Но сейчас, лицом к лицу, одухотворенная красота княжны потрясла меня. Высокий лоб, брови вразлёт, голубые глаза, белые, заиндевевшие ресницы, изящный нос, проникающий взгляд взолновали меня до глубины души и заставляли смотреть на нее по новому. "Мы должны уходить," мягко повторил я и слегка опустил голову. "Пошли," ответил ее брат. Из - под фуражки с кокардой Семеновского полка выбивались его черные густые волосы, которые он постоянно поправлял. Я протянул ему руку, он протянул свою руку сестре и пригибаясь и прячась за кустами, мы вернулись в расположение моих товарищей. Возгласы одобрения встретили нас, но мы находились в смертельной опасности; бой продолжался. В снежных сугробах нападающих было трудно разглядеть; из тайги лишь сверкали частые вспышки выстрелов. Пехотинцы отвечали огнем на огонь, но нас было слишком мало. Бой становился жарче, стреляли со всех сторон, похоже, что число нападавших росло и нас окружали. Пуля попала сержанту в плечо, он вскрикнул от боли и забористо выругался. Глен перевязал его рану, Стив вел оборону, не жалея патронов и ежеминутно перезаряжая магазин. Было заметно, что в горячке боя командир усиленно размышлял. Он смотрел в нашу сторону, губы его сжались в тонкую, твердую линию, на лбу залегли вертикальные складки. "Ваши сиятельства," в конце концов обратился он к князьям. "Это ваш проводник Joe Smith." Он кивнул на меня. "Joe выведет вас в безопасность." "Не зовите нас так," девушка с досадой обернулась. "Те времена прошли. Hе существует высших людей. Мы все равны." Подняв брови, она пренебрежительно отмахнулась. "Вы будете нашим проводником?" мило улыбаясь, княгиня подала мне руку, "Кира, а это мой брат Ростислав. " Подросток подошел и ломающимся басом произнес, "Зовите меня просто Ростик." "Joe, возьмите мой компас и выводите князей. Мы вас прикроем. Идите к железной дороге или, лучше на станцию. Направление юго - юго - восток. Там наши. Oни придут к нам на помощь и выручат нас. Это недалеко." Сержант указал рукой туда, где по его понятию была подмога. Я попрощался с каждым из боевых товарищей и с тяжелым сердцем повел свой маленький отряд в опасный путь. Оставшиеся помахали нам вслед.
   Около часа мы слышали за собой слабеющие звуки боя; в конце концов они стихли - или потому, что большевики победили, или потому, что мы отошли слишком далеко. Но если мои друзья полегли, то я сожалел, что не разделил с ними горькую солдатскую участь, а сейчас вместо этого плутал в тайге в поисках своей роты. Местность была однообразная - бесконечное множество скованных морозом деревьев - я не узнавал ничего, кроме, выступающих в просветах между вершинами елей, отрогов далекого хребта. Mоей задачей было найти тот наезжанный санный путь, который привел нас сюда, и нашу каурую кобылку, запряженную в розвальни. "Наверное, продрогла, сердечная," с тоскливой симпатией думал я о животном. "Но может не дождалась и вернулась в поселок пустая? Это тоже неплохо. Нас будут искать. Но уверен, что мы без труда найдем своих." Я рассчитывал, что следуя дороге, мы вернемся на станцию. Что может быть проще? Hо действительность оказалась иной. "Блужданье по незнакомому лесу, да еще зимой, занятие утомительное, господа," рассуждал я сам с собой. "Особенно, когда бурчит в желудке, в вещмешке отсутствует продовольствие и нет подходящей географической карты." Целый час я вел свою группу по компасу, но толку от него было мало - приходилось обходить складки местности и мы сбивались с пути, или натыкались на цепочки человеческих следов, но чьи они - наши или чужие - и куда ведут, было совершенно непонятно. Прошло еще много времени; утомленные тщетными усилиями и тяжело дыша, мы остановились на обширной поляне. Смахнув снег, мы присели на ствол поваленной сосны и вытянули уставшие ноги. Денек выдался пригожий, но нам не в радость: голубое небо равнодушно сияло над нашими головами, до боли в глазах искрился необъятный снежный покров, вдалеке вырисовывался хорошо нам знакомый скалистый хребет; но где мы и как вернуться домой, подсказать он не мог. Парочка глухарей с верхушки пихты с любопытством рассматривала незваных гостей, по опушке на той стороне грациозно проскакала стайка испуганных оленей и мне показалось, что в чаще напротив мелькнули злые волчьи глаза. Изнуренный Ростик привалился своим боком ко мне. Kняжна, сложив руки на коленях, молчала. Я сидел прямо, точно аршин проглотил, опершись на винтовку. Солнышко грело и ласкало, при других обстоятельствах мы бы смеялись, шутили и нежились в его живительных лучах, но сейчас тревога сжимала наши сердца. "Где мы?" со слезами в голосе спросила княжна, но Ростик неожиданно встрепенулся и привстал. "Тихо," прошептал он. Его лицо было возбуждено, его указательный палец поднят вверх. "Вы разве ничего не не слышите?" Мы замерли. Гудел ветер в вершинах деревьев, поскрипывали стволы и ветви, издалека доносился заунывный волчий вой. Кира и я недоуменно переглянулись. "Ну, как же," убеждал нас подросток. "Толпа идет и сани едут..." "Я знаю, что ты одарен феноменальным слухом," заволновалась его сестра. " Но где это?" Ее тонкие пальцы задрожали. "Они там!" Ростик нетерпеливо поманил нас и мы, доверившись его непоколебимой правоте, очертя головы, бросились пробиваться через дикий лес. Мы едва поспевали за быстроногим парнишкой, взбираясь на крутые подъемы, срываясь на скользких обрывах и скатываясь на родимых салазках с предательских склонов. Только деревья спасали нас от увечий и мы хватались за ветви руками. Юноша оказался прав. Преодолев полмили по холмистой тайге, я стал различать восклицания людей, топот их ног и хруст раздавленного снега. "Осторожно," усмиряя одышку, предостерег я своих компаньонов. "Мы не знаем кто они - друзья или враги?" Прячась за елками и пихтами, мы крадучись приблизились к дороге и замерли, потрясенные увиденным. Мимо нас проходил отряд вооруженных мужиков. Их было много, они шли вразброд и без всякой строевой выучки. Никаких опознавательных знаков на них не было. "Скорее всего это отряд семеновцев," предположил я. "Они узнают своих по запаху." Армяки и полушубки покрывали их приземистые короткие тела, на лохматых головах сидели овчинные папахи, их ноги, обутые в валенки, шаркали по обледеневшей тропе. Вооружено воинство было чем попало: на плечах их висели двустволки, берданки, самопалы, лишь некоторые несли армейские винтовки. Нарастающий визг полозьев ознаменовал появление гужевого транспорта. Та самая каурая кобылка, о которой я недавно вспоминал, сейчас исправно служила новым хозяевам. Прилежно и безропотно тащила она поклажу, состоявшую из розвальней и, прицепленных к ним поломанных саней. В них сидели важные - преважные казачьи старшины с аршинными усами. Облокотившись на эфесы шашек, они грозно взирали на подвластную им серую массу. То, что произошло дальше кинуло меня в дрожь и страх окутал всех нас. Поравнявшись со мной, кобыла фыркнула и, по видимости, учуяв своего недавнего благодетеля, повернула в мою сторону свою ушастую морду. Но это было не все! Громко заржав, доверчивое животное остановилось, втянуло в себя воздух и чмокнуло губами! Может она ожидала кусочек сахара, которым я кормил ее в прошлый раз? Это осталось неизвестным, но колонна войск, следовавшая за нею вплотную, остановилась тоже, упершись в сани. Никакие понукания, никакие уговоры не могли сдвинуть каурую бестию с места. Упрямо опустив голову, она ожидала свой сахар. В последовавшей суматохе казачий есаул приказал найти причину замешательства. Выросший в станице, он наизусть знал повадки лошадей и приказал обыскать опушку. Ватага казаков помчалась на расследование странного поведения животного. В растерянности смотрел я на приближающуюся ораву, слышал их ругань, чуял их смрадные дыханья. Сейчас они растерзают нас! "Всем назад!" вскричал я своим подопечным и, сорвав с плеча винтовку, открыл беглый огонь. Пятерых я повалил, но остальные продолжали наступать. Встав за толстый ствол, я размахнулся и метнул в них гранату, единственную в моем арсенале. Бросок был удачным. Лимонка упала атакующим под ноги. Взрыв разметал их в разные стороны. На грязном, черно-красном снегу валялись кровоточащие, утыканные осколками тела. Не дожидаясь вторжения новых орд и закинув винтовку за спину, я побежал в тайгу искать своих князей. Звуков погони за собой я не замечал, хотя позади меня истошно вопили дикие голоса. По - русски я не понимал и не хотел понимать, считая этот язык варварским, слишком сложным и не заслуживающим моего внимания. Потому - то причина возмущения осталась мне непонятной. "Возможно, что семеновцы подбирают своих раненых и считают убитых," размышлял я на ходу, "но преследование может возобновиться в любой момент." Как напуганный лось, ломился я через непролазную чащу, путаясь в зарослях и на ходу сметая кусты и тонкие деревца. Пот лил с меня градом; все внутренности ходили ходуном; в легких сипело и хрипело; прутики и веточки иссекли кожу лица. Ho cвет померк в моих глазах, когда я споткнулся о корягу; потеряв равновесие, я рухнул навзничь в сугроб. Задыхаясь, я долго лежал повернувшись набок, пытаясь унять сердце. Охвативший озноб заставил меня подняться и отряхнуть с себя снег. Я вздрогнул, услышав позади себя пленительный девичий голос. "Что с вами, Mr. Smith? Вы здоровы?" Я поднял глаза. Передо мной стояла княжна Кира. Она не была испугана, одежда ее, слегка припорошенная снежной пылью, не утратила изящества, щеки порозовели, а глаза ласково улыбались. "Мы бежали за вами целый километр и звали вас, но вы не откликались." Мне стало стыдно. "Должно быть следует винить нервную горячку боя," попытался прикрыть я свою неловкость. Я заметил вынырнувшего из зарослей Ростика. В руках он держал до боли знакомую мне яркую жестяную банку. Folgers Golden Gate Coffee было начертано на ней. "Откуда это?" изумился я. Все мое существо захолонуло от восторга и сладкая тоска по родине защемила сердце. Дома из такой же банки мама варила кофе и кухня пропитывалась его сладким ароматом. К завтраку подавались оладьи и овсяная каша, но я предпочитал сухие кукурузные хлопья. Я запивал их горячим сладким напитком из большой фарфоровой кружки. О, благословенные времена! "Увижу ли я когда - нибудь тебя, родной Мичиган?!" пронеслось в моей голове. Трепеща от восторга, как при виде старого друга, я было протянул к ней руку, но юноша сделал резкий шаг назад. "Осторожно," сурово промолвил он. "По моему там нет кофе. По моему это граната или мина и там лежит взрывчатка. Видите эти рогульки?" Сказав это, он передал мне смертоносный контайнер. Двумя пальцами я поднял устройство на уровень глаз. Все было в нем как надо: и широкая американская надпись, и овальная картинка, изображающая двухмачтовый парусник, входящий в гавань, но внутри что-то позвякивало и из крышки высовывались ручка и два штырька. Я задумался. Затем, попросив князей отойти подальше, складным ножом я открыл банку и извлек светло - серый брикет. "Вот так большевики превращают американскую продовольственную помощь русскому народу в орудия войны. Наш лейтенант рассказывал о подобных случаях. Красные минируют любые ящики, приходящие из заграницы." Я задыхался от негодования. "Эта жестянка предназначалась стать самодельной гранатой и убить одного из нас. Но выбрасывать пустую банку я не буду. Веса в ней никакого и неизвестно, что ждет нас впереди." С этими словами я бережно уложил находку в свой почти пустой вещмешок. Тем временем день клонился к концу. Закатное солнце повисло над далекими горами. Его бледнеющие лучи косо падали между деревьев. Длинные тени пересекали долину. Тишина стояла необыкновенная. Иногда доносился треск рвущихся под натиском мороза сосен. Быстрые серые силуэты мелькали и исчезали в густеющем мраке леса. Мне становилось жутко. Патронов оставалось немного, продовольствие отсутствовало и начинать охоту было слишком поздно. Я обернулся на хруст снега под ногами. "Что дальше?" глядя в упор, спросила Кира. "Погоня отстала, но мы заблудились," грустно подытожил я и развел руками. "Будем ночевать в лесу," засмеялся Ростик. "Как в книжках про приключения." "В книжках обычно хороший конец," расстроилась княжна. "Надеюсь, что и у нас все хорошо закончится." "Вначале нам надо найти реку," я хотел выглядеть оптимистом и плел чушь. "Потом пойдем вдоль ее берегов. Рано или поздно река выведет нас к человеческому жилью. "Где она, ваша река?" недоверчиво фыркнул Ростик. "Страх - злейший враг заплутавшего путника," начал повторять я урок, заученный в армейской школе. "Двинемся вниз по течению, будем слушать шум железной дороги, что - нибудь появится." Князья смотрели на меня, как если бы я сошел с ума. "Хорошо. Ведите нас," решительно сказала Кира. Недолго думая, мы отправились в путь. Мы забирались на пригорки, но оттуда ничего, кроме белых вершин, не было видно; мы натыкались на человеческие следы и следовали их цепочке, но они никуда не выводили; мы пытались залезть на высокую, узловатую, кривую сосну и с нее осмотреть окрестности, но наши ноги скользили по коре и мы больно падали. Все усилия были тщетны. "Теперь слушайте меня," в голосе девушки появился металл, а черты лица приобрели несвойственную ей жесткость. "Идем в том направлении," oна махнула рукой в колышащуюсю даль. "У меня интуиция." Мы стояли на длинном пологом гребне. Небо уже потускнело и дул слабый ветерок. Лес на этом месте был реже и сквозь него просматривался бесконечный океан зимней тайги. Я пожал плечами и без лишних вопросов мы стали спускаться по склону, иногда пробираясь по пояс в снегу. Краем глаза я видел, что мы удалялись от хребта. Мы все шли и шли, и я забыл о времени. Постепенно лес изменился. Он стал редким, полуголым, но все равно давил своей угрюмой массой. "Вот оно!" торжествующе вскричал Ростик. Окутанная синеватой мглой, перед нами предстала неширокая река. Она застыла, скованная льдом, плавно изгибаясь и теряясь в таежных дебрях. Хрустя ногами по твердому насту, мы подошли к ее самому берегу. Белые льдины обступили нас, закрывая перспективу водной дороги. С восхищением я взглянул на княжну, но промолчал с комплиментом, не смея высказать своих чувств. Кира мне начинала очень нравиться. Я перевел взгляд на ее брата. "Ростик," обратился я к нему. "У тебя замечательный слух. Слышишь ли ты людей?" "Нет," без колебаний ответил подросток. "Я бы давно сказал." "Ну, что же," я тяжело вздохнул. "Ночуем здесь, а утром пойдем наудачу, куда глаза глядят." Перспектива была весьма неприятная. У нас не было ни провианта и ни орудий выживания, за исключением, винтовки с горсткой патронов, моего складного ножа и бензиновой зажигалки, оказавшейся в кармане юноши. Ростик покаялся, что уже целый год был тайным курильщиком, но зажигалка эта могла спасти нам жизни и обрадованная сестра не в силах была его ругать. Для ночлега мы выбрали место на берегу за небольшим мысом, там где дуло потише и от пляжа подальше, наломали веток и зажгли костер. В отчаянии пританцовывали мы от холода, пустые желудки бурчали, дым щипал глаза, но спать было нельзя, мы боялись замерзнуть. Затаив дыхания, по веточке подкладывали мы в огонь, поддерживая высокое пламя. Догадались в жестяной банке растопить снег и пили горячую воду. Сосали и жевали сосновые иголки, но не глотали горькую массу, а быстро выплевывали. Между тем вокруг окончательно стемнело. Взошла луна и черное небо заискрилось звездами. Над нами в зияющей глубине небес мерцал и светился Mлечный Путь, диковинно сиял желтый месяц, кружили вороны, но нам было не до красот мироздания. Я продолжал скакать вокруг костра, задрав голову в небо, не замечая, ни растянувшихся на еловых ветвях уснувших князей и ни хищников, собравшихся у нашего бивуака. Я кружился, бесновался и напевал, в голову лезла всякая чепуха и дурацкие воспоминания. Но вокруг меня толпы жадных серых теней неустанно подбирались все ближе, сжимая кольцо. "Да это же волки!" наконец осенило меня. Схватив винтовку, я стал палить без разбору в их оскаленные морды и горящие глаза. Звери визжали от боли, рычали, кровоточили и падали, но поднимались и вновь наступали. Скоро патроны кончились. Но мне уже было все равно. Веки мои сомкнулись, мне страшно хотелось спать, я рухнул на снег. Ружейный выстрел над моей головой не пробудил никого из нас. Наш беззащитный маленький отряд можно было захватить голыми руками.
  
  Глава 11
   Но таежник, отогнавший от наc волков, не помышлял ничего дурного. Есть в мире особый род людей, заботящийся о ближнем, и веривший, что в каждом плотском человеке, узревшим ангелов небесных, отображается праведность. Такие люди, если сподобятся, становятся монахами и светом для всего грешного мира.
   Как мы потом узнали нас спасли схимники - старообрядцы. Лошадей у них не было, но впрягшись в сани, оттащили они нас в свои кельи, обогрели и накормили. К нашему счастью, спасители появились вовремя. Никто из нас не замерз и не обморозил конечностей; никто не был покусан хищниками; правда Ростиславу повезло меньше других - лютый волчище напоследок тяпнул его за левое запястье, но ранка быстро заживала. Уже через пару дней мы стали приходить в себя и осматриваться на новом месте. В то утро я проснулся от звука негромкого разговора, в котором не понимал ни слова. Я лежал на чем-то твердом, почти на полу и снизу вверх осматривал помещение, в котором оказался. Двое заросших седым волосом мужчин таскали дрова и укладывали их рядом с печкой. Их валенки оставляли сырые следы на полу, к краям черных ряс пристали талые снежинки. Натоплено было жарко, нo они подсовывали еще, из - за заслонки выбивалось пламя. В свете его выступали обложенные диким камнем стены безоконной обители и ряды беличьих шкурок, свисающих с жердей на потолке. На столе, покрытом крошками, среди разбросанного кухонного инвентаря выделялись два глиняных горшка и закопченный чугунок. Широкая деревянная скамья стояла у входа. Перед иконой в углу тлела, подвешенная на цепочке, лампада. Глаза Божьей Матери и Младенца пристально и строго смотрели на меня. Я нашел в себе силы подняться с полатей и встать на ноги. Меня покачивало и я уперся ладонью о стену. На верхнем топчане ворочался молодой князь. Рука его, перевязанная белой тряпицей, лежала поверх медвежьей шубы, которой он был укрыт. В полутьме Ростика трудно было разглядеть, но веки подростка слегка дрожали, как будто ему снились кошмары. Один из мужчин сказал мне на своем причудливом языке что-то, вероятно ободряющее, другой перекрестил меня и, поддерживая за плечo, помог выйти наружу. Был пасмурный день, но от сияния неба и избытка свежего воздуха у меня закружилась голова. Монашеский скит угнездился на пологом склоне сопки, у подножья которой изгибалась широкой дугой замерзшая река. Место было возвышенное и величавое - на севере в лиловой дымке протянулась горная цепь, на востоке вырисовывались близкие отроги неизвестного мне хребта. С высоты мириады верхушек деревьев казались седым плещущимся океаном. Но напрасно я всматривался вдаль - ни одного дымка не курилось над его зыбкой поверхностью; как мне потом объяснили, люди в глухой враждебной тайге по своей воле не селились. Плывущие в небе серые облака заволакивали вершину горы, на которой я стоял. Сквозь туман проступала часовня и другие монастырские постройки. Ниже за каменной оградой на небольшой террасе расположились врытые в грунт кельи, где жили остальные обитатели монастыря. Женская фигура в черном одеянии пересекла двор и исчезла в одной из землянок. "Там княгиня Протасова," услышал я голос старца. "Она слаба; за нею нужен особый уход." Я не понял ничего из того, что произнес мой спаситель, за исключением слова "Протасова" и, услышав, невольно вздрогнул. Незаметно я стал рассматривать монаха. На вид ему было лет шестьдесят, глубокий старик по местным понятиям. Морщинистое лицо старовера светилось мудрой добротой, хотя в глазах проскальзывала печаль. Была ли эта грусть о заблудших душах людей или о чем то другом, сказать я не мог. Голос у старца был низкий и глухой; говорил он редко. Пустословие в монастыре не поощрялось, а некоторые братья даже приняли обет полного молчания. Но все это я узнал потом, а пока без знания языка, окружающее мне было совершенно непонятным. На мою удачу вскоре захрустел снег и к нам, прихрамывая, подошел Ростислав. Осунувшееся лицо его хранило следы недавних испытаний: царапины пересекали лоб, синеватые мешки залегли под глазами, скула кровоточила, но вид у него был победный - он уцелел. "Отец Савва говорит, что моя сестра там," его рука указала на келью на склоне чуть выше нас. "Наконец - то появился переводчик," с облегчением вздохнул я. "Рассказывай мне, все что узнал." Второй раз словоохотливого юношу приглашать не пришлось: вот что он поведал. Было схимников трое в этой обители, затерянной в буреломах, студеных болотах и непроходимых дебрях Забайкалья. Монаха, который вывел меня из землянки, звали отец Ерема, а другого, который был чуть постарше, отец Савва. Ежедневные послушания распределял отец Никодим. Жили они каждый в своей келье. Для всех у отца Никодима находилось доброе слово, всем он давал поддержку и подолгу в часовне братья замаливали грехи свои и чужие. "С ангелами мы не одиноки," шептали они и усердно клали поклоны, часами молясь за исправление душ человеческих. "Нет ничего счастливее, чем монашество," радовались единоверцы. "Подвизаемся мы во славу Божию и нет у нас скорбей во плоти." Долго и с вдохновением Ростик передавал услышанное от Саввы описание сурового бытия отшельников, их борьбы за существование и богатой духовной жизни монастыря: о проповедях отцов - аскетов, o занятиях по изучению творений святителей и о ничем не нарушаемой близости к Создателю. "Уж не изменил ли ты свое намерение бороться до последнего дыхания с большевиками?" немного ироничнo спросил я юношу. "Нет, никогда! Но потом, после победы я вернусь к монахам!" Мы рассмеялись. Сразу за западной стеной часовни, где начинались монастырские погреба, находился отдельный скит, куда мужчины не допускались. Владычила там игуменья Евпраксия и под ее началом обитали еще двое стариц преклонного возраста, остальные к тому времени уже в бозе почили и покоились на погосте. По слухам княжна Кира была помещена на попечение игуменьи до своего полного выздоровления и никто, кроме стариц, не смел ее навещать, да и то один раз в день.
   В углу висела икона с ликом Спасителя; на аналое лежала раскрытая Книга; прикрепленный к гранитной плите большой крест с Распятием господствовал над окружающим, делая остальные предметы в келье маленькими и незначительными. Tоненькая свеча светилась ровным пламенем, мерцавшим на серебряной застежке и полированных бусинках четок, свисающих с вбитого в брус гвоздя. У входа на подставке блестел медный рукомойник, из него в лохань мерно капала вода. Вдоль стены располагалось несколько накрытых рогожей лавок. Теплый воздух был напоен смолистым запахом сосновых дров, стопка поленьев была сложена на земляном полу. Посередине на складном кожаном стуле восседала игуменья Евпраксия, облаченная в рясу немолодая дородная женщина. Из-под клобука выступало ее красное оплывшее лицо со вздернутым носом. Проницательные глаза монахини были устремлены на покоившуюся на лежанке Киру. Похудевшее тело девушки покрывал овчинный тулуп, отросшие черные волосы разметались по холщовой подушке, нос ее заострился и покрасневшие глаза слезились. Они беседовали уже второй час. Гостья успела подробно поведать о своей знатной родословной и блестящем бытие в аристократических кругах обеих столиц. Как чудесно звенел ее голос, как прелестен был ее серебристый смех! Как весело и безмятежно жилось им тогда! Прошло время, игуменья начала ерзать, постепенно лицо ее приняло недовольное выражение - узкие брови сдвинулись к переносице и без того тонкие губы сжались в плотную линию. Наконец пожилую женщину прорвало. "В холе и неге росла ты," резала правду - матку Евпраксия, "не знала ты страданий народа; не знала как мы нуждались, как в очередях за хлебом на стуже стояли и как на фабриках от зари до зари вкалывали; все во дворцах на балах ты танцевала, да супостатские напитки отборнейшими яствами закушевала; а сейчас низинные люди осерчали, взбунтовались, рубят всех подряд - правых и не правых - все потому, что взбесилась челядь, потеряла терпение, растолкала стражу и полезла во дворцы, где вы обитали; бояр скидывать и самим вместо вас господами на трон садиться; но не к добру все это; совсем бунтари Бога отвергли и разум потеряли." Разволновавшись, монахиня закрыла ладонями свое лицо, как, если бы не желая знать окружающее. "Только чудится мне, что в рабство неслыханное народ себя загнал и избавления тому не будет никогда." Кира не могла лежать спокойно. Она поднялась и присела, спустив босые ноги на земляной пол. "Боже мой," княжна овладела собой и сказала, насколько могла, смиренно, "Вы сгущаете краски. Не так уж мы плохи. Мы вернем России справедливую и либеральную монархию. Мои родственники и все, кого я знаю, сражаются против красных. Они бедствуют, терпят лишения и погибают. Но скоро мы победим." Она хотела что - то добавить, но замолчала. Из сеней послышался вежливый кашель, скрип половиц, надреснутый голос произнес молитву. "Аминь!" выкрикнула через дверь игуменья. Получив разрешение, в келью вошла сгорбленная морщинистая старушка, закутанная в потрепанную темную накидку поверх монашеской робы. Три раза поклонившись иконе и перекрестившись, старица замерла на скамье, ожидая расспросов владычицы. Последовала долгая пауза. На пришедшую обратили внимание, но не сразу. "Что скажешь, матушка Аграфена? Кадровые до нас еще не добрались?" "Никак нет, владычица," Аграфена снова перекрестилась. "В Беловодье нечистым путь заказан. Вашими молитвами." "Но ведь эти то нас нашли," игуменья так взглянула на Киру, что та поежилась. "Да, набрели на нас случайно впервые за полста лет. Мало их и люди они добрые. Не извольте беспокоиться," старица недовольно поправила свой головной платок и опять повисло молчание. Капли воды, подтекая, срывались со стержня старого умывальника и шлепались о дно подставленной лохани. Огонь в печке стал угасать, поблескивая редкими синими язычками, но никого это не беспокоило. "Ничего плохого не случится," вдруг уверенно изрекла Евпраксия. Взгляд ее упирался в святой угол, лицо было бледно, в глазах не видно было обычной живости. "Если кадровые приблизятся, нам иконы предскажут." "Это как?" недоумевала Кира. "Какие еще кадровые?" "Кадровые это слуги антихристовы," пошевелилась на своем сиденье Аграфена. "Опричники или большевики, значит. Власти их всего один год, а сколько монастырей они успели разорить." "Иконы нам предсказывают, когда супостаты приближаются. Они задолго начинают пощелкивать и потрескивать, только не всегда мы, грешные, слушаем их глас. Когда услышим, то укладываем в мешки припасы, в тайгу уходим и прячемся там, пока нечистые не сгинут." Кира не могла в такое поверить. Глаза ее округлились, рот раскрылся, брови поднялись. "Знаю, что не веришь ты в чудеса," распекала ее игуменья. " Не ведаешь ты как велики дела Божьи и как уберегает Он своих чад. Слух прошел, что спаслись от злодейских рук дети царя Николая. Дрогнули сердца палачей и пощадили они невинных агнцев." Резко повернувшись, бесшумно ступая, Кира встала напротив хозяйки. Тонкие девичьи брови приподнялись, лилейное чело пересекли морщинки, голубые глаза наполнились злыми слезами. "Не смейте так шутить!" руки ее сжались в кулачки."Они мои родственники! Сообщение об их казни опубликовано в газетах!" "Не знаю правда ли это или нет, но вот что люди сказывают," невозмутимо и безмятежно продолжала Евпраксия. Ковыряя щепкой в зубах, она не обращала внимания на задор гостьи. "Простите," княжна обуздала свой гнев и присела на лежанку. Она сжимала свои руки, ее трясло и она завернулась в тулуп. Дрожь стала понемногу утихать, руки опустились, она перевела взгляд на рассказчицу. "Будто, когда красные согнали в застенок семью царскую и начали убивать, то первыми упали царь с царицей, а детей их смерть не брала. Представь себе!" Игуменья звучно хлопнула себя по колену. "Молва толкует, что пули отскакивали от великих княжон, бриллианты вокруг них в воздухе витали и гроздьями на пол сыпались. От стука сокровищ уши закладывало и горы их под ногами валялись. Чудо великое! Стреляли, стреляли; все патроны у аспидов вышли, наганы им руки жгли, в царской крови по щиколотки ходили и зубы у них от страха клацали. А чада безгрешные, оторопевши, смотрели какой ералаш вокруг них деется, на трупы своих родителей, на окровавленных верных слуг и на свою бездыханную любимую собачoнку. И вреда царевнам никакого не было; вот так! Затрепетали гады чекистские, со слезами повалились на колени, проснулась в них совесть последняя, пощадили они бедных пташек, отпустили их на волю!" "Неужто все спаслись?" млея от безумной надежды вопросила Кира. "Точно не знаю. Так говорят. Может все враки," Евпраксия внезапно стала официальной и отчужденной. "Но двое из них добрались до Омска и прячутся в колчаковском штабе." "Что! Двое живы?! А где остальные?!" вскричала княжна. С горящими глазами Кира вскочила со своего места. Тулуп соскользнул с ее покатых плеч, открыв худенькую, чуть угловатую девичью фигуру в длинном измятом платье. Задыхаясь от волнения, гостья жестикулировала своими тонкими руками. "Мне необходимо их увидеть! Они мои близкие! Мы вместе росли и играли!" Mечта завладела бедной Кирой. Она была готова хоть сейчас отправиться в путь. Звон колокола прервал ее речь. Медь рявкала отрывистым басом и благовестила во славу Господню. "К вечерне не опоздай," монахини перекрестились и, наскоро одевшись, вышли во двор. "Я сейчас," едва поспевала за ними гостья, всовывая ноги в валенки, повязывая платок и застегивая тулуп. Часовня не имела ни креста, ни других опознавательных знаков и находилась рядом с навесом, где была врыта цистерна со святой водой. Незатейливо было убранство махонькой церквушки - под плоским потолком на оштукатуренных стенах живописец-самоучка изобразил библейские сюжеты, царскими вратами служили горизонтально натянутые веревки с прикрепленными к ним бумажными ликами святых, но горячая вера присутствующих превращала окружающее в ангельский храм. Внутри невзрачного помещения собрались все обитатели монастыря. Из женской части присутствовала только игуменья со старицей. Другая старица была так плоха, что уже два месяца из своей кельи не выходила. Зато все три монаха были налицо и, торжественно вытянувшись, внимали Божественной литургии, которую служил высокий, чернобородый отец Никодим. Скромно было его облачение, не блестело на нем золотое шитье, не сверкали самоцветы, да откуда парча и жемчуга у полунищего священника, но зато как славословил он Создателя, с какой восторженной искренностью звучал его баритон, "За молитв Пречистой Твоей Матери, преподобных и богоносных отец наших, Господи Иисусе Христе Сыне Божий Наш, помилуй нас!" Повернувшись к алтарю, испрашивал отец Никодим у Всевышнего, "Господи, ниcпосли руку Твою с высоты святаго жилища Твоего, и укрепи мя в предлежащую службу сию. Да неосужденно предстану страшному Престолу Твоему, и беcкровное священнодействие совершу. Яко Твоя есть сила и слава во веки веков. Аминь." Присутствующие смиренно внимали богослужению. Онo продолжалoсь около четырех часов, затем после благословления верующие отправились на обед. После усердных молитв Кире стало легче на сердце. Она убедила себя, что в недалеком будущем встретит великих княжон Романовых. С пением псалма, c умиленным лицом и постоянно крестясь вошла девушка в деревянную клеть, где находилась трапезная. На двух сервированных столах стояла оловянная посуда, на отдельном столике находились нарезанный хлеб, колодезная вода и квас. Отец Никодим благословил крестом пищу и прочитал молитву. Из кухни доносился манящий аромат борща. Мужчины и женщины сидели отдельно, никто не разговаривал и не смотрел по сторонам. Служебник разносил кастрюлю, каждому в миску накладывая по черпаку. Из овощей ели брюкву, репу, а, главное, лук и чеснок, чтобы избежать цынги. Блюда были рыбные, заедали кашей. Если служебник, зазевавшись, обносил одного из обедающих, то напоминать об упущении считалось вопиющим нарушением монастырского устава и следовало молча терпеть. Прошел час, присутствующие насытились, настоятель поблагодарил поваров за трапезу, "Бог простит и помилует послуживших нам". Сотворив земной поклон, монастыряне быстро разошлись по кельям.
   Когда Кира и Евпраксия вернулись в свою землянку, дрова в печке почти погасли. Наклонившись, игуменья подбросила поленьев и огонь запылал ярче. Опять они находились вдвоем, другая старица занемогла и вернулась к себе. Отсветы пляшущего за заслонкой пламени отражались на каменной облицовке стен, на гранитной плите и на иконе. Кире казалось, что лики святых движутся, улыбаются и ласково смотрят на ниx. "Как себя чувствуешь?" по - матерински заботливо cпросила монахиня. "Немощь прошла?" "Я выздоровела," немного подумав, ответила девушка. "Медом с чередой тебя поили, травы целебные прикладывали, снадобья жар твой перебили, молитвы наши тебя утешили, заступничество Богоматери спасло. Наша ты теперь; оставайся здесь; а куда - то опять норовишь улепетнуть!" "Надо мне очень, матушка," Кира была явно смущена. "Мирские мы люди, к монашеству не приучены, не приживемся мы здесь." "Насилу мил не будешь," Евпраксия поджала губы. "Вольному - воля. Ступайте куда глаза глядят, только души свои не погубите." "Я вам очень благодарна, матушка. Век буду молиться за всех вас." Она слегка откашлялась, всхлипнула и, опустив голову, надолго замолчала. "Ну, буде, буде," Евпраксия попыталась утешить гостью. "Идите куда хотите, мы вас в дорогу снарядим. Но на прощанье я тебе вот, что скажу. Привиделось мне, что свела тебя судьба с отроком безродным, но душою чистым и полюбил он тебя больше жизни. Он твое предназначение и души ваши прилепятся друг к другу." "Кто же он?" с сильным волнением встрепенулась княжна. "Ты его знаешь," насмешливо прищурилась одним глазом хозяйка. "Это заморский солдат, с которым отец Савва вас в тайге нашел. Он на тебя в храме и в трапезной как на сахар пялится, а ты, завидев его, вспыхиваешь и румянишься. Я гляжу и проникаю в сущность человеков. Поверь мне, oн твой удел, счастье и успех. Береги его." После такого пророчества Кире не спалось в ту ночь. Тени прошлого обступили ее. За туманами беспамятства просвечивали зыбкие бесцветные облака. Как только она сосредотачивалась на них, события больше не ускользали, но вспыхивали и расцветали. Любила ли она когда - нибудь, кроме своих родственников? Она вспоминала свой первый бал в Шереметьевском дворце весной 1914 года. Съезжались на торжество строго к половине девятого. Сани останавливались у двух парадных подъездов. Оттуда выходили военные в элегантных мундирах, мужчины в смокингах, чиновники Двора в расшитых золотом кафтанах, дамы в парадных придворных платьях. Присутствовала императорская чета - Николай II был в мундире гусарского полка, Александра Федоровна надела розовое бальное платье, отделанное кружевами и розами. Ожерелье из рубинов и бриллиантов обвивалo шею императрицы, переплетаясь с нитями жемчуга. Кира Протасова, наряженная в белый шелковый туалет и склонив набок свою прелестную головку, вальсировала с юным красавцем, кирасиром гвардейского ударного полка. Его в числе других офицеров пригласили во дворец с единственной целью танцевать и развлекать благородных дам. Блестящая пара ловко кружилась по залу, вызывая восхищение окружающих, но Кире становилось дурно, от сильного запаха духов кавалера ее мутило и она утрачивала способность ясно рассуждать. Забыв материнские наставления, она слишком пристально смотрела на румяное лицо, на аксельбанты красавчика, а его пушистые бакенбарды волнительно щекотали ей щеку. Теряя контроль над собой, она все ближе склонялась в объятия партнера. Внезапный мамин окрик, "Нельзя, mauvaises manières!" образумил ее. Наваждение вмиг рассыпалось и она судорожно отпрянула от ухажера. Больше развязного кирасира к Кире не подпускали, хотя он порывался с ней вновь танцевать. "Нет, это не было любовью," решила княжна, ворочаясь на жесткой лежанке. Ей было холодно и неудобно. Короткий тулуп не доставал до ступней и у девушки мерзли ноги. Крепко зажмурив веки, она сжалась в комок и попыталась уснуть. Дремы окутали ее. Пред ней предстал граф Думбасов - рыцарь без страха и упрека - беззаветно служивший Родине и отдавший за нее свою жизнь. Это было в начале 1918 года за Уралом. Очертя голову, бросались они в смертельно опасные авантюры, выполняли рискованные задания, каждый раз чудом избегая гибели, но интимной близости с графом она никогда не допустила. "Была ли это любовь? Не знаю. И вот сейчас этот пригожий исполнительный солдатик Joe Smith, посланный мне, по словам игуменьи, самой судьбой." Конечно, он был скромен, мужественен, правдив и умел добиваться своего, но этого было недостаточно, чтобы завоевать любовь княгини Киры Протасовой, одной из самых блестящих партий Москвы и Петрограда, невесты с богатейшим приданым и наследницей одного из стариннейших дворянских родов. Девушка фыркнула. "Я и какой - то рыбак с озера Мичиган! Этот абсурд не представляется возможным!" Вздрогнув, княгиня проснулась. "Но ведь общество, взгляды которого я разделяю больше не существует," размышляла Кира. "Оно изжило само себя. Hе пережив потрясений, империя канула в Лету, оставив меня беззащитной и обездоленной сиротой." Только под утро бедняжку сморил тревожный сон, но на рассвете ее расстормошила Евпраксия. "Поднимайся! На молитву пора!" беспощадно стягивала она с гостьи покрывало. Неохотно Кира стала одеваться. Монахиня топталась у входа, коротая ожидание негромким постукиваньем пальцев об стол. Идти было недалеко, но трещал мороз, белели сугробы, в черном небе тускло мерцали звезды. Стараясь глубоко не дышать, девушка подняла воротник и засунула руки в карманы - ее перчатки остались на лежанке. Осторожно приоткрыв тяжелую скрипучую дверь, Кира вошла в часовню. Внутри было таинственно и полутемно, но народ уже собрался. Среди прихожан княжна разглядела своих товарищей по несчастью. Она видела лишь их спины. Ростислав поминутно крестился и подпевал; американец стоял молча, не шевелясь, со смиренно опущенной головой. Перед образами теплилась лампада, за ней светился ряд тоненьких свечей. Старцы совершали утреню с великим славословием. Отец Никодим кадил храм, впереди шел дьякон со свечей; расчувствовавшейся Кире служба казалось лучше, чем в Исаакиевском соборе. Погруженная в молитвенный экстаз княжна не заметила, как игуменья теребит ее за рукав. "Служба закончена. Пошли со своими дружками в трапезную. Разговаривание вам отец Никодим назначил там."
   Они сидели лицом к лицу в пустой непротопленной комнате и рассматривали друг друга. Пламя свечного огарка освещало благостные физиономии монахов и на скамье напротив - решительных, обветренных путешественников. Кира вошла последней и, скромно сложив руки на коленях, присела поодаль. Разговор еще не начался, ожидали ее появления. Девушка очень стеснялась в присутствии мужчин. Взгляд ее был отведен в сторону, глаза устремлены вниз и веки слегка прикрыты. Особенно ее смущал обещанный "суженый". Joe сидел как ни в чем не бывало, о чем - то задумавшись, и не догадываясь о предсказании Евпраксии. "Неужели это мой жених?" недоумевала княжна. Тело девушки напряглось и мелкая дрожь от волнения поглотила её. Оцепенев, из своего угла она глядела на американца.
   Я не мог вынести пристальный взор принцессы и отвел глаза. Кира изменилась за несколько дней пребывания в монастыре. Спокойно и величаво вошла она в комнату. Струящиеся локоны светло - русых волос обрамляли ее миловидное открытое лицо. Высоко и с достоинством держала она свою прелестную головку. Мне казалось, что я немного влюблен в нее, но не показывал своей слабости. Первым я задал ей вопрос, " Госпожа, у вас появились какие - то затруднения? Пора возвращаться в расположение экспедиционного корпуса армии США." "Mr. Smith," официальным тоном начала она, но голос ее почему - то дрожал. "Задача меняется. Сперва мы должны найти детей казненного императора. Поступила информация, что они избежали расстрела и нуждаются в нашей помощи. Мы отправляемся в поиск." Она умоляюще взглянула на меня. "Joe, вы идете с нами?" Ошеломленный неожиданной просьбой, я запнулся. "Приказ моего командования требует доставить вас под защиту американских войск." "Приказ вашего командования - охранять меня и моего брата." Лицо ее посуровело, взгляд стал стальным, из уст вырвалась пламенная речь. "Вы не представляете первостепенной важности нашей миссии - возвращение национальной России ее знамени борьбы с узурпаторами! Благая весть о том, что царевич Алексей и его венценосные сестры вернулись в строй и продолжают священную борьбу, поднимет наш народ и все как один пойдут вслед за ними!" Ожесточившийся голос ее звучал, как колокол. "В случае успеха будьте уверены, я отпишу генералу Graves о вашем усердии и буду ходатайствовать о служебном поощрении." После этой тирады принцесса скрестила руки на груди и надолго замолчала. Я обдумывал ее слова, Ростик катал по столу хлебные шарики, отцы Никодим и Савва, не понимающие по - английски, терпеливо улыбались. "Вы уверены, что обладаете достоверной информацией?" выдавил я из себя. Идея эта мне очень не нравилась. Я не хотел рисковать собою, блуждая по заснеженным лесам и долам, полными зверья. "Откуда вы знаете, что дети Николая II находятся в добром здравии?" "Я в этом не сомневаюсь! Я получила сведения из надежного источника!" На миг в глазах ее что - то дрогнуло и мне показалось, что она сама то твердо не знает живы дети Царя или нет. Лицо девушки помрачнело, встревоженно она повернулась к монахам. "Пожалуйста посоветуйте, что нам делать." И она долго говорила с ними по - русски. Старообрядцы, не перебивая, выслушали ее до конца, а потом, почесав в затылках, неторопливо ответили. Ростислав перевел их слова. "Бог в помощь, только путешествовать вам сейчас не пригоже. Подождите до весны, когда река вскроется. Плот мы вам снарядим, ржаных лепешек напечем и в мешки положим, оснастку от непогоды дадим. Плывите вниз по течению три с половиной дня. Глядите в оба, камней и стремнин там без числа, не перевернитесь. У Рогатой скалы на правой стороне на бережок сойдете и еще три денечка по лесу топайте, пока к железке не выйдете. Там на полустанке на поезд сядете; он вас довезет куда вам надо." Закончив инструкции и не привыкшие много говорить, святые отцы закрыли глаза, отодвинулись от стола и как бы ушли в себя. "Значит сейчас нельзя," Ростислав выразил общее мнение. "Никак нельзя," любезно поддакнул Никодим. "Ждите, отдыхайте, гостите у нас, а месяца через два солнышко засветит, птички зачирикают, почки на ветвях набухнут, тогда и поезжайте. За это время мы бревнышки кедровые обтешем и свяжем, плот вам построим и харчи в дорогу насобираем. В добрый час!"
  
  Глава 12
   Стремглав пролетело время. Наступила весна. Уже третьи сутки наш плот несло по разлившейся реке. Водный путь этот не имел никакого названия или может монастыряне за давностью лет запамятовали и именовали проток этот речкой. Но это была не речка, а скорее стихия. Мутные волны монотонно ударяли о гранитные валуны, усеявшие берега, обнажали гнейсовые породы и подмывали корни деревьев. Пихты, ели и кедры временами падали, не выдержав ударов стихии, перегораживали течение и создавали заводи, где собирался всякого рода лесной мусор. Веточки, шишки и хвоя кружились в пенистой застойной воде. Унылый пейзаж наводил на меня тоску, мне казалось, что за каждым поворотом реки нас поджидает несчастье. Вокруг нас густо плыли льдины, задевая и толкая плот. Сотрясения эти сильно пугали Киру. Она сидела на низкой табуретке, при расставании подаренной ей игуменьей, и неотрывно смотрела вперед. Cветлые волосы ее трепал ветер, на губах застыла легкая улыбка, а прелестные глаза были слегка прищурены и напряжены. Заметно было, что девушка старалась не пропустить Рогатую скалу, место нашей высадки, где мы были должны закончить наше путешествие по воде. После трех месяцев невольного пребывания в монастыре мы выглядели поправившимися и отдохнувшими; полные оптимизма мы были готовы к приятной прогулке по лесу, как мы в тот момент наивно полагали. С теплотой вспоминалиcь дружелюбные монахи, их нравоучительные беседы, долгие молитвенные стояния на богослужениях в часовне. Отец Никодим часто повторял, "Внемлите себе, христиане, да никогда не отягчат сердца ваши объедение, пьянство, корыстолюбие и печали житейские." Братья его подтверждали, "Много тревог и соблазнов переживете вы, пока во плоти; много испытаний скрыто у вас в будущем. Молитесь во спасение своих душ." Такими мыслями было заполнена моя голова, пока я и Ростик, упершись широко расставленными ногами в бревна, с шестами в руках как могли управляли нашим плавательным средством. "Удивительное место мы посетили. Старообрядцы изменили мой взгляд на мир и место человека во вселенной," опять задумался я. "Отшельников так мало. Как они хозяйничают в дикой тайге и как ладят между собой?" с таким вопросом обернулся я к Кире. "Игуменья мне все объяснила," с ласковой улыбкой смотрела на меня девушка. "Женщины делают легкую работу: заготавливают для всех ягоды и грибы, также шьют и ремонтируют верхнюю одежду. Мужчины заняты на тяжелых сезонных работах, где требуется физическая сила: заготовкой дров, вывозом леса для строительства и пополнением амбаров провиантом. Да и мало их осталось. Женщины почти все умерли. Мужской половине придется перееxать в другой многолюдный монастырь, если найдут такой." Она с сожалением покачала головой. Погода стояла теплая, весеннее солнышко пригревало, на голубом небе плыли перистые облачка, мы расслабились и даже начали насвистывать, но вдруг, о несчастье, наш плот ударился о корягу, рассыпался на куски и мы очутились по пояс в бурной воде. Судорожно схватил я Киру за руку и вытащил ее на широкий сосновый ствол, перегородивший течение. Ростик с мальчишеской проворностью взобрался на сосну раньше нас, подал нам руку и первым перешел на берег. Мы последовали за ним. С галечной косы, выдвигающейся от крутых склонов гор, я наблюдал как бревна нашего плота уплыли один за другим и навсегда исчезли из виду. Все наше имущество пошло ко дну, за исключением винтовки и моего заплечного мешка, с которым я ни на миг не расставался. Глинистый мелкий поток гневно бурлил своими пенистыми воронками, но стоя на берегу среди грязи и мшистых кочек предгорьев, я разглядел скальное образование, похожее на описанное нам отцом Никодимом - Рогатую скалу! Повидимости никто, кроме меня, сходства не заметил, но я решил, ввиду плачевного положения, свое открытие не разглашать. Нам необходимо было срочно разложить костер, согреться и обсушиться, и только потом подытоживать потери и обсуждать дальнейшие планы. Через четверть часа ветки, сучья и сушняк жарко пылали на берегу. Мы сняли с себя промокшую обувь, белье и обмундирование. Но как же Кира? Места были безлюдные и в целях сохранения добродетели девичьего целомудрия мы соорудили для нее отдельный костер на поляне невдалеке. Там она могла сколько угодно заниматься своим туалетом, пока мы занимались своим. Прошло более двух часов, Ростик через заросли постоянно перекликался со своей сестрой, осведомляясь, все ли у нее в порядке. Ее чистый и звонкий голосок звучал уверенно и бодро. Между тем мы привели себя в порядок, натянули на себя сухое и задумались о хлебе насущном. Аппетит у нас был волчий и голод раздирал наши внутренности. Неожиданно ветви задрожали, раздвинулись в стороны и из своего укрытия появилась Кира. Посиневшая и озябшая, в пальто, застегнутом до горла, и головой, закутаннoй шерстяным платком, она клацала зубами. Ей явно требовалась медицинская помощь, но чем мы могли ей помочь вдали от цивилизации? Наученный горьким опытом, я завернул ее в свою шинель и вскипятил в консервной банке немного снега. Не морщась, Кира без остатка выпила безвкусную жидкость. На щеках ее появился румянец, она улыбнулась, но еловую хвою жевать отказалась. Я вывалил на прошлогоднюю бурую траву содержимое моего рюкзака. Из съестного у нас оставалась горстка черствых лепешек, но сало и пельмени, которые находились на плоту безвозвратно пропали в бурной водной пучине. Ростик пересчитал лепешки и аккуратно сложил их на брезент. "Всего тринадцать," горестно изрек он и вопросительно взглянул на меня. "Мы будем голодать," мрачно предрекла его сестра. Никто из нас не мог оторвать глаз от съестного. Мы разделили еду на три части; поровну не получилось, но Кире отдали тринадцатую лепешку - ей надо было выздоравливать. Съели всухомятку, немного заглушив голод. "Ничего, мы найдем выход," опираясь на винтовку, я посмотрел на густую чащу. Тайга была полна непуганной человеком живности. Безбоязненно пробегали зайцы, скакали косули, вдалеке, переваливаясь, важно прошествовал медведь; высоко в сияющем небе кружили стервятники. "Буду охотиться," решил я и сделал шаг к лесу. "Много ли нам еще бродить?" в голосе Ростика прозвучала тоска. "Надеюсь, что немного," остановившись, я показал на верхушку необычного горного образования. Оно было недалеко и выступало над вершинами деревьев. "Вот посмотрите, это возможно та самая Рогатая скала, о которой нам говорил отец Никодим. Если это так, то мы проделали полпути и нам остался лишь трехдневный переход." Я растянул губы, пытаясь ободряюще улыбнуться. "Подумайте, то ли это место, а я пока попробую подстрелить нам что - нибудь на обед." Взяв оружие наизготовку, я направился в дебри, но вскоре услышал позади прерывистое дыхание и топот. Мои друзья следовали за мной. "Пойдемте вначале к скале," предложила Кира. "Она представляется мне рукотворным образованием." Мы направились к загадочной структуре и вошли в лес. Широкие купы деревьев застилали нам поле зрения, мы видели только небо над головой, но положение солнца указывало правильное направление и мы упрямо продвигались вперед. Вскоре лес поредел, между елей и пихт появились очертания гор и среди них цель нашего путешествия. По пологому склону мы взобрались на ее плоскую вершину. На краю ровного каменистого поля стояла то самая гранитная громада, рассказы о которой привели нас сюда. За минувшие столетия бури, грозы, дожди и снег успели изрядно потрепать монолит, выточив из камня огромную несуразную двухзубую вилку с остриями задранными вверх. Поверхность глыбы избороздили рытвины и трещины, из них свисали травяные стебли, на верхушках выросли кусты, в ветвях которых чирикали воробьи. "Это, возможно, культовое место или стоянка доисторических людей," внимательно осмотрев стены, заключила Кира. "Я читала о следах пребывания неандертальцев в Забайкалье. Посмотрите на наскальные рисунки. Вот вам изображения рукокрылых людей-птиц, вот охота на мамонтов, вот парящие в небесах орлы," девушка указала на покрытый паутиной трещинок скальный откос. Я долго и честно всматривался в шершавую и пеструю поверхность, но никакой первобытной живописи на камне не заметил. Переплетающиеся узоры казались мне беcсмысленным хаосом и не складывались ни в какие картинки. Я не стал спорить, возражать или пытаться взывать к голосу разума. Зачем расстраивать хорошую девушку и отбирать у красавицы радость? Я продолжал молчать. "Идите сюда! Здесь кто - то был!" резанул слух внезапный выкрик Ростика. Юноша успел обежать окрестности, вернуться назад и сейчас повел нас вокруг скалы. Там в пепле недавно прогоревшего костерка валялись обглоданные кости какого-то животного. "На этом месте был охотничий привал," Ростик наклонился и поднял бумажную гильзу. "Откуда охотники взялись в этой глуши?" его светло - карие глаза вопрошали. Я пожал плечами и осмотрелся. Перед нами во все стороны расстилался на необъятную ширину зеленый океан хвойных деревьев. Солнце опускалось за хребет, вечные снега начинали синеть, но небо сияло ясным вечерним светом. Воздух был чист и свеж и слегка отдавал озоном. Величие нетронутой матушки природы восхищало. Забыв обо всем, мы наслаждались пейзажем. Но ненадолго. Вдалеке в распадке между лесистыми отрогами почти на самом горизонте появился черный дымок. Это не был пожар. Клубы были компактны и быстро двигались, пересекая тайгу с запада на восток. "Это, наверное, поезд," Кира лучезарно улыбнулась. "В монастыре нам говорили," Ростислав встал на цыпочки, чтобы лучше видеть, "что от Рогатой скалы до железной дороги три дня пути, а тут она рядом." "Трансиб не рядом, до него далеко," поправил я подростка, "но до полустанка еще дальше. Только там мы купим билеты и нас посадят в вагон." Из - за дальности расстояния звуки не доходили до нас, но вдруг на мгновение в прогале между деревьями паровоз и вагоны появились все сразу одновременно, маленькие и чистенькие, как игрушечные, промелькнули и тут же исчезли в чащобе. Расстроенные и понурив головы, мы начали спуск вниз. Ноги несли нас сами собой, но наши мысли были поглощены одним стремлением - найти еду! К сожалению в весенней тайге среди робкой зелени, орехи на кустах пока что не созрели и из - под мхов не повылазили грибы, но под елями местами белел нерастаявший снег. День угасал, небо тускнело, а когда мы знакомой дорогой пошли через чащу, сделалось еще темнее. Краем глаза я заметил в зарослях движение и, затаив дыхание, повернулся. Быстрой рысью и грациозно прыгая, мимо нас бежала стайка оленей. Их серые пушистые тела показались между деревьев. В секунду я схватил винтовку, приложил приклад к плечу, прицелился и нажал крючок. Гром выстрела испугал стадо, его как ветром сдуло, но один из них остался лежать. Обливаясь кровью и дергая ногами, животное умирало. Напролом через кусты я бросился к добыче. Ветви стегали меня по лицу, колючки царапали руки, ноги спотыкались о корни. В десять прыжков я достиг своего трофея. Олененок мучился и хрипел. Чтобы облегчить страдания, я перерезал ему горло, взвалил на плечи и понес. Настроение сразу поднялось. По дороге в наш старый лагерь, мы со смехом вспоминали как утром сушились после невольного купания в реке. Ростик подробно перечислял, почерпнутые из книг методы жаренья слонов и носорогов в вулканическом песке, выработанные сто лет назад африканским племенем Самбуру. Мы дурачились и хохотали, непоколебимо уверенные, что теперь в зеленой пустыне не пропадем. Громко я делился воспоминаниями о своей жизни в Мичигане и охоте два года назад. "Дубравы у нас не хуже сибирских и зверья не меньше; хотя удобств гораздо больше," поразмыслив немного добавил я. "Если день был удачным, то на грузовичке мы отвозили добычу в местный мясоперерабатывающий цех. Там за небольшую плату из нашей оленины или медвежатины делали, то, что мы заказали: филе, вырезки и стейки. Mы получали завернутoе в пакеты мясо через пару дней, иногда раньше. Однако сейчас вокруг нас нет благ современной цивилизации; нам предстоит изобретать то, что человечество изобрело десять тысяч лет назад - как разделать олененка, поджарить его на костре и съесть без приправы и соли!" "Не так уж мы избалованы, чтобы не решить эту проблему," изложила свое мнение княжна. "Разожгите костер, освежуйте олененка, подвесьте его над огнем, остальное сделаю я." "Слушаю и повинуюсь," с сомнением взглянул я на девушку и, по ее приказу, опустил тушу на грунт.
   Мы дошли до старого бивуака. За время нашего отсутствия здесь ничего не изменилось. По - прежнему река катила свои мутные волны, все так же в кострище лежал отсыревший пепел, как и раньше пихты и ели темной стеной стояли на берегу; правда солнце уже садилось за горизонт, посылая в мир свой последний луч и, унося свет, тепло и уют. Не сговариваясь, мы приступили к своим обязанностям: я помогал Кире поворачивать на вертеле освеженного и выпотрошенного оленя, а ее брат рыскал вокруг, собирая ветки и обломки древесных стволов и наваливая свои находки в беспорядочную груду. Огонь развели большой, искры летели в черное небо, от жара Кира заслоняла лицо ладонью; языки пламени отражались в речной воде и озаряли купы деревьев вокруг нас. "Запах может привлечь волков," заметил я, глядя на капли жира, стекающие с закопченной туши и с шипеньем сгорающие на углях. "Но ведь у нас есть вы. Вы наш лучший в мире страж. Мы верим вам," девушка чарующе рассмеялась. Безграничное волшебство, исходящее от нее, мгновенно начало кружить мне голову; я зажмурил глаза и едва не пошатнулся; не впервые она околдовывала меня, вот потому, когда я услышал вдалеке чужой голос, то подумал, что мне просто мерещится и продолжал подбрасывать ветки в огонь. Ночь была теплая и спокойная, воздух казался густым от наполнявших его ароматов ранней весны; кутаясь в плотные тени спал лес; сквозь разрывы туч светила луна. Задушевный молодой баритон приближался, ежеминутно становясь громче; скоро можно было разобрать слова задорной песни, которую незнакомец напевал. "Светит месяц, светит ясный
  Светит белая луна
  Осветила путь дорожку мне до милого двора
  Мне не спится, не лежится,
  И сон меня не берет.
  Я сходил бы к милой в гости
  Да не знаю, где живет." "Что он поет? Кто это?" шепотом спросил я своих русских партнеров. Они прекратили работу и настороженно вслушивались. "Приготовь оружие," шепнула мне Кира. Выпрямившись, я отошел в тень с винтовкой наперевес. Тем временем голос певца становился яснее и звонче. Он был уже неподалеку. Слышен был треск веток под его шагами. Закончив одну песню, он заводил другую, потом затягивал третью и, наконец, появился на берегу. Из темноты в свет костра к нам вышел среднего роста, коренастый таежник, одетый в ватник и толстые брюки, заправленные в сапоги, голову покрывал линялый заячий треух. Лицо странника, заросшее русой бородкой и усами, трудно было разобрать, но из - под кустистых бровей на нас глядели бесхитростные светлые глаза. Из - за спины его торчал двойной ствол охотничьего ружья, а в правой руке была зажата стеклянная бутылка, к которой он иногда прикладывался. "Мир честной компании," добродушно улыбаясь, приветствовал нас пришедший. Он повел носом, втянул аромат жареной оленины и, ни к кому не обращаясь, представился, "Тимофей Егорыч Позвонков. А вас как кличут?" Он повернулся ко мне, разглядев мой силуэт в тени лиственницы. Я молчал, не понимая его слов. "Язык что ли проглотил, мил человек? Прикажи-ка ты, друг, своей бабе горячим чаем меня напоить. Ну, а если мясца поднесет, то тоже не откажусь." После такого вступления наш гость присел на корточки у огня, отставил бутылку в сторону и с трепетом, закрыв глаза, вытянул руки к теплу. Прошла минута - другая. Незнакомец не шевелился. Мне показалось, что он уснул. Мы переглянулись. "Интересно, он один?" еле слышно вопросил сестру Ростик. "Один я, один," слух у Тимофея оказался отменным. "Напарника моего намедни разбойники порешили, весь запас отняли, я еле утек, два дня в одиночку по тайге мыкаюсь." "Где же ваш напарник?" осведомилась Кира. "Я же сказал. В земле сырой. Похоронил я его под сосной на бугре, там где земля посуше." "Много в тайге разбойников?" забеспокоилась девушка. "В ваших краях немного, а поближе к деревням и поселкам, ими хоть пруд пруди." Кира по - английски передала мне слова гостя. Я посуровел и поправил на плече винтовку. К сожалению, патронов к ней оставалось чуть чуть. "Мясо обугливается. Пора есть," прервал я тяжелый разговор. Вдвоем с Кирой мы сняли вертел с рогулек, положили тушу на траву; ножом я отрезал каждому по увесистому ломтю аппетитной оленины, ешьте сколько пожелаете. Когда голод утих, нашего гостя потянуло на откровения. Сытые и умиротворенные, мы сидели вокруг, вытянув ноги, спинами прислонившись к сосновым стволам и не пропускали ни слова, ни жеста пришельца. Шепотом Ростислав переводил мне его повествование. "Слово Божье благословение для нас, чтобы ум наш не развратился и не был заполнен ерундой," начал проповедовать Тимофей. "Ведь в суете житейской некогда нам помолиться, некогда Святое Писание почитать, некогда вопросить Господа - так и попадаем мы в ад." Он внимательно посмотрел на каждого из нас. "Так папахен учил меня в детстве, знаменитым священникoм он был, все говорил и все делал правильно, да не внял я ему и остался навсегда грешником. Теперь не воротишь." В глазах рассказчика сверкнула слеза, он опустил голову. "В чем же дело?" взволновалась Кира. "Раскаяться никогда не поздно. Идите в церковь..." "Да, куда мне," махнув рукой, перебил ее страдалец. "В окаянствах и беззакониях увяз по самые уши. Чего только не было - аж вспомнить страшно. С друзьякой моим Ванькой Колобродиным золотом промышляли целых пять лет; бедовали, голодали и холодали, но иначе семьи не прокормить; времена нынче тяжелые. Односельчане мы, потому и сдружились с сызмальства. Наши избы по соседству стоят и на сестрах - двойняшках в один месяц свадьбы сыграли. Опять же радость и везение. Маняша и Аглаша крепко дружат и вместе за детьми смотрят. У Ванюхи двое маленьких, а у меня трое. Два раза в год их навещали. А между тем, мы всю тайгу исходили от Красноярска до Бодайбо, целиком реку Лену с ее притоками обшарили, через Алдан переправлялись и на хребты лазили. Но трудно было - до крайности доходили, человечину убивали и ели, чего скрывать." Тимофей горько вздохнул и понурился. Огонь костра освещал его расстроенное лицо. Обветренный лоб сморщился гармошкой и лохматые брови сошлись на переносице. Он чуть не плакал. Дрожащими руками несчастный нащупал рядом с собой бутылку, поднес ее к губам и сделал из горлышка длинный глоток. Настроение его тут же переменилось, но ему требовалось больше удовольствия. Извлекши из кармана кисет, он натряс щепотку табаку и скрутил козью ножку. Блаженно закатив глаза, странник вставил дымящуюся самокрутку в свой скривившийся рот и глубоко затянулся. Цигарка яростно потрескивала, выпуская клубы серого дыма. "Так, что же дальше?" спросил Ростислав. "Покаяние искать будете? Если вы искренни, то в монастырь идите." "Мал ты еще мне советовать," с презрением скосил на него глаз Тимофей. "Да и не до покаяния мне. Поважнее дела есть." Он переменил позу, усаживаясь поудобнее. "Золото надо на прииск сдавать и в кассе расчет получать за себя и за Ванятку. Потом убиенному партнеру замену искать. Мне ведь одному в тайге не выжить. Плохо, что мало нас завсегда. Было бы больше, не мы бы их боялись, а они нас!" "Кто они?" тихо спросила Кира. Скрестив на груди руки, она с удивлением рассматривала безбожника. "Кто они? Разбойники, конечно, то бишь семеновцы. Да и помимо семеновцев, много швали по тайге шляется, красные и белые, мне все одно; они тоже не подарок. Была бы у нас ватага, как в старые времена, мы бы за себя постояли. Нашими орудиями труда - кайлами и лотками - мы бы им головы поотшибали; и берданок доставать не понадобилось бы." Он захихикал. "Почему вы говорите, что красные, что белые, вам все одно?" глаза княжны вспыхнули возмущением. Девушка неожиданно встала и подошла к старателю, выставив кулачки вперед; щеки ее покрылись красными пятнами и губы плотно сжались. Тимофей, не выдержав такого напора, отшатнулся. Локоть его задел порожнюю бутылку; с легким звоном она покатилась по травянистому склону. "Да, я так, ничего, ведь гражданская война идет," коснеющим языком промямлил забулдыга. "У нас в Сибири," авторитетно заявил он, "помимо своих кровососов, еще иностранные интервенты шастают: чехословаки, японцы, да слышал я, что англичане с американцами к нам понаехали." "Понаехали? Вы хоть раз видели хотя бы одного американца и какой вред они кому - либо причинили?" не выдержал я. Ростик перевел мои слова. Тимофей задумался. Брови его немного опустились, веки сузились, он перестал попыхивать козьей ножкой и даже вынул ее изо рта. "Богатые они, слышал я; припасу в Сибирь из - за моря понавезли так много, что девать его некуда; вон свиную тушонку всем раздают за бесплатно, хоть обожрись." "Что в этом плохого?" я терял терпение. "Мы вас кормим в эту войну и в будущих войнах тоже кормить будем." "Верно," неохотно признал он. "Сбесился народ наш. Сорвался с привязи и как корова без пастуха носится по пустому полю." Он опять впал в задумчивость, голова его свесилась на грудь, лицо ушло в бороду, виден был лишь кончик приплюснутого широкого носа. Легкий храп исходил от него. Кира успокоилась, опустила руки и вернулась к сосне на свое место. "Ну, и нам спать пора," сказала она брату. "Идем нарежем еловых ветвей да постелим их погуще." "Я не сплю," пробудился Тимофей. "Это вам так кажется. Я всегда размышляю и умом раскидываю." Он поковырял в носу и солидно высказался, "Некуда мужику от войны деваться и сколько она, проклятая, еще длиться будет? Вот я и полагаю: в тайге нам всей деревней схорониться или к желтолицым через границу на юг податься? Вот беда; язык у китайцев мудреный, в жизнь не выучишь, да и порядки чудные. Взятки везде требуют." "Взятки требуют?" вмешалась Кира. Она стояла возле ели с топориком в руке. "На Руси испокон веков мздоимцы водились, но так много не брали, Бога боялись. Сейчас красные религию отменили и чиновники совсем распоясались; душат народ свой поборами, да так, что вздохнуть нельзя и требуют столько, что прежней чиновничьей братии и не снилось." Я с досады поморщился. Этот ниоткуда взявшийся таежник стал мне надоедать. От его бесконечной трепотни у меня начиналось головокружение. День был длинным и утомительным и я, потеряв терпение, грубо рявкнул, "Вы когда - нибудь угомонитесь?! Нам отдых требуется!" Испуганный Ростик перевел мои слова. Но гость не отвечал. Трогательно поджав под себя грязные ноги, он лежал набоку, ладошки под щечку, глазки закрыты, но из раскрытой пасти его вырывался могучий храп. "Готов," зевнул я. "И нам пора почивать." Мы выбрали себе места поспокойнее, каждый по своему усмотрению и улеглись, накрывшись ветками. Одному Ростику не спалось. "Значит завтра отправляемся в гости адмиралу Колчаку," задумчиво произнес он. "Его еще надо отыскать," его сестра приложила палец к губам и с опаской повела глазами на Тимофея. "Дорога к адмиралу трудна и длинна. Да и что мы там найдем? Вот вопрос."
  
  Глава 13
   Встали до рассвета, разложили костер, позавтракали холодным мясом, попили речной кипяченой воды. Благодаря моей предусмотрительности оленина уцелела. С вечера, чтобы уберечь ее от зверья, я подвесил тушу высоко на сосновом суку и сейчас, сняв запас с двухметровой высоты, мы дожевывали остатки. Недоеденные куски положили в мой заплечный мешок, но их оставалось ничтожно мало. Нашего Тимофея было не узнать. Отсутствие алкоголя положительно сказалoсь на нем. Перед нами был скромный честный труженик. Конечно, он был нечесан, небрит и неумыт, в испачканной обуви и одежде, но разве в тайге возможно следовать правилам гигиены? В глазах его застыла печаль, он хмурился и жаловался на жажду и головную боль, но в целом, Тимофей превратился в приятнейшего человека, кормильца и добытчика, надежду и защиту своей семьи. "Много наплел я вам вчера," схватившись за лоб, сокрушался бедняга. "Чего наболтал и сам не знаю." Ростик, вытаращив глаза, смотрел на него. Молодой князь не был дипломатом и c плеча рубанул колючим вопросом, "Вы что на золотых приисках людей едите, когда подходящего провианта нет?" Юноша с презрением взглянул на старателя. "Откуда ты это взял?" в ужасе всплеснул руками Тимофей. "Вы же сами вчера рассказывали." "Это все он, зеленый змий, замучил, проклятый," Лицо таежника исказило страдание - серые глаза выпучились, брови задрались, по лбу побежали морщинки. "Да разве вы до сих пор не поняли, что я и мухи не трону?" Исчерпав себя, он упрямо засопел и надолго замолчал. Мы озадаченно переглянулись. "Пора в дорогу," Кира выразительно взглянула на пьяницу. "Вы с нами?" "Конечно, как и обещал," хмуро подтвердил oн. "Нам по пути. До полустанка я вас короткой дорогой доведу. Без меня вы станцию в жизнь не найдете. Ну, а дальше нам в разные стороны; вам направо, а мне налево." Он улыбнулся, обнажив кривые желтые зубы. Я одобрительно похлопал его по плечу и собрав свой нехитрый скарб, наша группа двинулась на юг. Около трех часов мы пробирались вдоль русла пенящейся на порогах реки. Без колебаний и не раздумывая, Тимофей вел нас за собой. Осторожно раздвигая ветви кустарников и ориентируясь по слуху, он каким - то чутьем всегда находил нужный маршрут. Нехоженными тропами продирались мы через чащу, ветки хлестали наши тела, за шиворот сыпалась хвоя, ноги спотыкались и подворачивались на камнях. Комары еще не появились и не добавляли боли к нашим страданиям. К концу дня местность переменилась, лес поредел, деревья расступились и перед нами предстала широкая, окутанная прозрачной дымкой долина, окаймленная волнистыми горными цепями. Не спускаясь вниз, мы остановились на привал на склоне пологой скалы. Шумел ветер в верхушках сосен, по голубому небу плыли перистые облачка, рядом журчал родничок. Наскоро доев остатки оленины, мы растянулись на мягком травянистом мху и дали отдых нашим гудящим уставшим ногам. Под теплым солнышком и чириканье воробьев, мы чуть не заснули, но Ростик пробудил нас. "Что это?" приподнявшись на локте, навострил он уши. "Как будто поезд идет!" Он вопросительно взглянул на Тимофея. "Точно он," степенно и с важностью подтвердил тот. "Подходим к железке. Но до платформы нам отсюда еще сутки переться. Как не крути, а из - за нас одних машинист паровоз останавливать не будет. Обязан только на станции. Дойдем туда завтра в полдень. Там и увидим, что получится."
  Провожатый не солгал - через сутки мы добрались до полустанка. Платформа, представляющая собой ряд дубовых полусгнивших колод, уложенных вдоль насыпи, была пуста; помимо нас, посередине в тесной будочке за стеклом сидела пожилая дежурная. Полуголодные, охотничье счастье изменило нам и ничего, кроме зайца - русака, подстрелить не удалось, мы уселись на влажную скамью и приготовились ждать. Утро было пасмурное и прохладное. Низкие тучи неслись по серому небу. Под порывами ветра шумели и раскачивались ветви деревьев. Немного накрапывало и мы подняли наши воротники. Вокруг нас громоздились серые сопки, поросшие осинником и березняком. Вдалеке в белесом тумане расстилался хвойный лес, теряющийся за горизонтом; между отрогов извилистой лентой текла река. Через подвесной мост рельсовый путь пересекал бурлящий каменистый поток и исчезал в черной пасти тоннеля. Кира попросила своего брата узнать у дежурной расписание, но Тимофей вызвался сделать это сам. Легкой скользящей походкой, как будто и не устал, он подошел к будке, облокотился о прилавок и негромко заговорил. Разобрать его слов было невозможно, но через минуту с сияющим лицом он вернулся к нам. "Эшелон на запад придет через час," с улыбкой сообщил он. "Вам повезло." Настроение у нас тут же поднялось, полные благих надежд, мы рассматривали окружающее. Cообщив нам расписание и получив плату за билеты, дежурная, приземистая баба в черном мятом мундире, заперла за собой дверь в киоск и по узкой тропинке заспешила к себе домой. На склоне небольшого пригорка одиноко стояла ее избушка. Из закопченной кирпичной трубы курился дымок. Пара сбитых из досок сараев, примыкала к жилищу. Неяркий огонек керосиновой лампы лучился в окне. "Как она здесь живет?" раздумывал я, глядя ей вслед. "Она не одна. У нее есть муж," предположила Кира. "Он сейчас или на фронте, или на охоте. Kогда - нибудь oн вернется к ней и принесет добычу. И у них будет праздник." Ждать нам оставалось недолго, коротая время, мы напоследок общались с Тимошей. Без алкоголя и курева он стал, как шелковый, в глазах появились человечность, ум и доброта; спина его распрямилась, даже ступать он стал тверже. "Что же вы на себя напраслину наговариваете?" с сочувствием обратилась к нему княжна. "Это все зелье бесовское," с досадой крякнул он. "С молодости к самогону приучен; вот и тянет к нему страшно; мочи нет." "Отвлечься вам надо. Побольше с семьей своей времени проводить," мягко посоветовала девушка. "Никак нельзя мне в деревне жить. В солдаты возьмут. Война без передыху идет. Все равно дома в покое не оставят. Лучше уж мне по лесам скитаться или заграницу уйти." Его лицо приняло жалостливое, растерянное выражение и он хотел что - то еще сказать, но в этот момент задрожали рельсы, проревел гудок, донесся шум приближающегося поезда. Свистя и выдыхая серые клубы дыма появился клокочущий паровоз; за ним череда зеленых вагонов. Заскрипели тормоза, и состав, скрежеща колесами остановился. Попрощавшись с Тимошей и пожелав ему всяческого благополучия, по крутым ступеням один за другим мы взобрались в вагон.
   В мгновение ока нас как топором отсекло. Мы перешли из одного состояния в другое. Незапятнанной чистоты первозданная природа с ее кристальными водоемами, нетронутым животным миром и почти полным безлюдьем осталась позади. Мы вступили в иной мир - в грязный и скученный вонючий бедлам на колесах - здесь вспыхивали ссоры и драки, здесь от недостатка мест сидели и лежали на полу, здесь запах немытых человеческих тел насыщал воздух и вызывал тошноту, а от паровозной копоти, проникающей сквозь окна, щипало глаза и першило в горле. Часа три, молча и стиснув зубы, мы стояли в коридоре, прислонившись к дрожащим деревянным перегородкам, пока из тамбура проводница не покричала, "Через двадцать минут Черемхово!" Поезд стал замедлять ход. Замелькали строения, заборы, кирпичнoе здание депо и порожние товарняки, сгрудившиеся на подъездных путях. Заслышав проводницу, часть пассажиров стала проталкиваться к выходу, надеясь размяться на свежем воздухе или перехватить в станционном буфете чего-либо съестного, другие остались сторожить свои места и пожитки. Многочисленная компания, занимающая соседнее купе, зашевелилась, засобиралась и, взъючив на себя свой багаж, сквернословя и толкая попутчиков, вышла в проход. Мы ринулись занимать освободившиеся места и опередили многих. За нами рванулась толпа, но через узкую дверь удалось втиснуться только троим, а потом вдавилoсь еще двое счастливчиков; им достались пыльные багажные полки; взобравшись на верхотуру, они тут же захрапели. Гордые своей удачей и привилегированным положением, мы откинулись на спинки диванов и облокотились о стол. Свысока и с чувством превосходства рассматривали мы через окно людское множество, снующее по перрону вокруг прибывшего поезда. С баулами, узлами и чемоданами они хаотично двигались взад и вперед, иногда кругами, пихая друг друга и наступая на ноги. Среди них были и нарядно одетые горожане, и сермяжный люд в зипунах, лаптях и суконных шапках. Из распахивающихся дверей ресторана выходили довольные жизнью, сытно пообедавшие господа и попадали в гомонящую кутерьму менее удачливых соотечественников. Горстка городовых казаков, прохаживаясь вдоль платформы с нагайками в руках, строго наблюдала за благочинием и порядком.
   "Что американцы делают в Сибири?" неожиданно услышал я вопрос на ломаном английском. Поезд уже пришел в движение, вагон покачивало, колеса стучали на стыках рельс. Я вздрогнул и обернулся. На меня смотрели насмешливые глаза худощавого молодого мужчины. Торчащий вверх ежик рыжеватых коротких волос, сросшиеся на переносице брови и конопатое лицо делали его похожим на большую нахохлившуюся птицу. Чесучовая пиджачная пара, посеревшая от дорожной пыли сорочка и синий в крапинку галстук облачали его долговязое тело. Он был ненамного старше меня, но рядом, прижавшись к нему, разместилась его спутница, миниатюрная шатенка лет двадцати, его жена, судя по кольцу поблескивавшему на безымянном пальце правой руки. Одета она была в темный дорожный костюм и нервно поглаживала пальто, растеленное на ее коленях. "Помогаем Колчаку воевать с красными," неохотно ответил я. Хотя со школьной скамьи мне привили мнение, что случайное общение раширяет кругозор, я вообще не любил разговаривать с незнакомцами, да еще когда вокруг бушевала война. Я перевел взгляд в окно. За стеклом мелькала глухая матерая тайга. Среди елей и пихт временами проскакивали белые стволы берез. В травах у их подножья, освещенные солнцем, пестрели грибы. Я сощурился и ладонью заслонил глаза. Мне становилось жарко и, спросив разрешения, я осторожно опустил раму. Ворвались ветер и паровозный дым. Заполоскались занавески. Женщины беспокойно поежились, но ничего не сказали. Молчание в купе длилось недолго. "Дмитрий Юрьевич Скольский," наш попутчик вежливо наклонил голову. "Это моя любовь - Инесса Ивановна, хозяйка наших приволжских имений." Женщина жеманно улыбнулась. Один за другим мы коротко представились и опять замолчали. После недельного блуждания в лесаx вид у нас, естественно, был неважный. Все мы выглядели как бродяги - в изорванной одежде, с голодным блеском в глазах, с лицами, обожженными солнцем. От недоедания щеки наши впали, носы заоистрились, нестриженные волосы отросли и лезли в глаза. "Присутствие наших американских союзников заметно. Мы наступаем," подал голос пузатый господин, расположившийся в углу. Черты лица его, немного обрюзгшие, напоминали внешность Дмитрия Юрьевича. "Мы уже взяли Уфу. Перейдем Волгу, вернем Казань, а там и до столицы недалеко." "Действительно? Приятно узнать. Целую зиму мы не получали новостей," оживилась Кира. "Делаем общее дело освобождения России от коминтерна," продолжал пузатый господин, как впоследствии выяснилось, отец молодого человека. "Юрий Святославович Скольский, предводитель дворянства. У нас в Уфимской губернии сорок тысяч десятин пахотной земли," с приятной улыбкой сообщил он. "Вот спешим вернуться и начать ремонт усадеб, хозяйственных построек и инвентаря." Вдруг самообладание покинуло его, он заметно расстроился и пухлые руки его задрожали. "Tоропимся. Скучаем. Нервничаем. Что там без нас бунтовщики натворили? Только на месте узнаем. Хозяйский глаз зорок. От хозяйского глаза и кони добреют," трясущимися губами едва вымолвил он. "Скота и лошадей, наверное, уже не найти," опечалилась Инесса и приложила платочек к глазам. Ее муж, громко сопя, не высказывал эмоций, но лицо его покраснело. " У нас тоже много пропало. Наши поместья разбросаны по всей России," легко и беззаботно Кира махнула рукой. "От Черноморья и до Урала, но не знаю, вернем ли мы их обратно." Bскоре и в ее голосе послышалась тоска. "Вернете, обязательно вернете. Куда же вашим десятинам деться? Вы же понимаете, что это недвижимая собственность. Вам незачем тревожиться," с милой улыбкой обнадежила ее Инесса. Скольские энергично закивали головами в знак согласия. "У нас сотни тысяч десятин. Сразу не пересчитаешь," влез в разговор Ростик. Он сидел, закинув нога на ногу, задумчиво подперев кулаком подбородок. " Когда победим, все опять вернется к нам," веско заявил он. "Ты похож на нашего покойного папу," Кира положила свою руку на голову брата. "Тебе передались его осанка, мысли и даже любимые позы." "Вот только богатство надо отвоевать," не затихал юноша. " Наши дворцы, наши угодья, наше имущество и достояние." Разволновавшись, он хлопнул кулаком по пустому столу. Я чувствовал себя ничтожным, находясь среди этих сказочных богачей. В Мичигане, кроме трех акров вересковой пустоши на окраине нашего городка, двухэтажного деревянного дома, моторного катера у причала и сарая с дюжиной рыболовных сетей, моя семья больше ничем не владела. Однако мы никому не завидовали, рассчитывали только на себя и верили в свое трудолюбие и смекалку. Конечно, были фермерские хозяйства побогаче нашего, но никому не приходило в голову устраивать революцию, отнимать соседскую собственность или, если они использовали наемный труд, называть их эксплуататорами. Агитаторы, баламутящие неудачников, назывались коммунистами. Я читал о таких в газетах. Они обитали в больших городах, где устраивали забастовки и уличные беспорядки. Как правило полиции удавалось сдерживать их выходки. Я очнулся от своих мыслей и всмотрелся в моих попутчиков. Их тревоги, заботы и намерения мне были совершенно непонятны. Они были как инопланетяне, оторванные от земной реальности. "Крестьяне разбаловались без хозяев," дискуссию об обустройстве продолжал молодой Скольский. "Старый порядок будет нелегко восстановить." "Мы их накажем," убеждала присутствующих Инесса. " Будут как шелковые." Признаться, после этих откровений меня прошиб холодный пот. "Вы уверены, что по возвращении найдете в деревнях трудоспособное население?" от злости я хотел сказать им неприятное. "Все мужчины в бегах." Этот вопрос заставил задуматься наших попутчиков. Они переглянулись, поджали губы и замолчали. "Я так понимаю," Кира поддержала меня, "что с большевиками мужики повязаны круговой порукой. Поддавшись посулам Ленина, они ограбили своих помещиков, захватили наши земли и теперь боятся возвращения белых и последующей расправы. Потому - то они поголовно в Красной армии. В этом секрет многочисленности полчищ Троцкого." "Не совсем так," возразил Дмитрий Юрьевич. "На стороне Колчака воюют тысячи мужиков. Почему они не боятся возмездия?" Он с торжеством глянул на Киру. Но девушка знала ответ. "Многие из этих горе - вояк словно перекати - поле. У них нет убеждений. Вчера они числились у красных, сегодня у белых, а завтра как придется." "Ничего, без них обойдемся. Наши бабы могучи, не хуже мужиков и сильны как лошади. К черной работе привычные," задумчиво и неторопливо Инесса поправила жемчужную заколку на своих волнистых холеных волосах. Я заметил, что Кира неодобрительно взглянула на молодую женщину. На миг мне показалось, что княжна осуждающе покачала головой. Но тут же черты лица ее разгладились, губы сложились в пустую улыбку и опять наступило молчание. Поезд продолжал свой неутомимый бег. Внезапно Ростик нашел тему для разговора. "Не рановато ли едете?" по взрослому рассуждал он. "Там небезопасно. В вашей губернии продолжаются военные действия." "Вы то откуда знаете?" набросилась на подростка Инесса. "Вы что там были?" "Никогда не был, но судя по газетам..." Ростик смутился и замолчал. "Молодой человек в чем - то прав," заколыхался в своем углу Юрий Святославович. "Мы вооружены. Даже Инночка прекрасно стреляет из револьвера. Но самое главное это то, что наши земли лежат в глубоком тылу Белой Сибирской армии. Думаю, что страхи преувеличены, но в случае недоразумений с местными жителями, не сомневаюсь, что военное командование поддержит нас. Колчак уже пересек Каму и каждый день освобождает новые и новые территории. Красным сейчас не до нас. Они драпают." Воодушевленные и размечтавшиеся, Скольские впали в длительное молчание. Паровоз дал гудок и прибавил ходу, увлекая в неизвестность вагоны, битком набитые человеческой массой. Kого - то из пассажиров поджидала удача, кого-то погибель, а большинство - разнообразные трудности и передряги. Равномерный стук колес и покачивание убаюкали меня. Я задремал, однако ненадолго. Голос Киры разбудил меня. "Давно вы на этом "экспрессе", Инесса Ивановна? Здесь не так плохо, как нам говорили." "Мы путешествуем почти неделю. Pебенок остался во Владивостоке с бабушкой," с удовольствием отвечала молодая жена. "Там сейчас полно наших. Фигурально говоря, все живут на чемоданах, очень тоскуют, проклинают революционеров и ждут возвращения в родные края." Она тяжело вздохнула, оглянулась н опустила глаза. "Но есть среди них немало маловеров. Те потеряли надежду на скорую победу, пересекли границу с Китаем и осели в Харбине. Там они надеются дождаться известия о триумфе Белого движения и выборов в Учредительное собрание. Потом в безопасности и комфорте они вернутся назад!" "Нехорошо. Hо мы не такие скептики," Дмитрий Юрьевич нежно обнял супругу за плечи. "Мы верим в справедливость. Поэтому Россию покидать не будем. Категорически никакой заграницы! Однако, мы не собираемся вечно ждать у моря погоды. "Какая пташка раньше встает, та скорее и корму найдет"," процитировав поговорку, он очаровательно улыбнулся. "Поэтому мы обогнали всех," глубокомысленно рассуждал молодой помещик. "В уфимском имении наc ожидает управляющий с отчетом о материальных активах и финансовом состоянии. По прибытии, не медля ни минуты, мы берем быка за рога и начинаем восстановление нашего хозяйства! Мы предвидим, что спрос на продукты питания будет огромным! До войны наши именья ежегодно поставляли в близлежащие губернии более миллиона пудов говядины и сотни тысяч пудов мяса птицы. Мы обеспечивали пшеницей крупнейшие города России и излишки продавали в Европу. Голода в нашей части империи не допустим!" Закончив говорить, Дмитрий Юрьевич энергичным жестом вскинул руку. Внезапно высоко над нами послышался нарастающий шум, потом налетели яростные порывы ветра. Застучали первые капли дождя, которые вскоре перешли в несущиеся с неба потоки. Струи воды на стеклах свивались в длинные и блестящие жгуты. В растерянности мы замерли, прикованные к своим скамьям. Кругом творилось что-то невообразимое. Завывания урагана и раскаты грома сотрясали вагон. Я вскочил и захлопнул раму, но тише не стало. От звуков хлещущего по крыше ливня закладывало уши. "Вы не думаете, что вам следует повременить с возвращением в родные пенаты?!" прокричала, не потерявшая присутствия духа, Кира. "Что?!" через силу улыбаясь прокричала в ответ молодая чета. "Не слышим!" Они отвернули свой взгляд. Буря продолжала бушевать, дико завывал ветер и видимость не превышала двух - трех ярдов. Мы заметили, что поезд плавно замедлил ход и остановился. Вероятно машинист благоразумно решил переждать непогоду. Прошло четверть часа, гром постепенно утих, гроза ушла за горизонт. Молнии больше не озаряли небо. Тишину нарушал лишь глухой дробот дождя, серой стеною окружавшего наш состав. Мы облегченно вздохнули и кто - то из нас перекрестился. Незаметно поезд возобновил свой неторопливый бег. Стемнело. Дождь постепенно утих. Пришел проводник и зажег свечку в фонаре на стене. Стало таинственно и романтично. В оконном стекле мы видели свои черные тени. Снаружи на фиолетовом небе зажглись звезды и сгустившиеся сумерки растворили редкие облака. "Не желаете ли закусить?" Юрий Святославович достал свой саквояж, из которого извлек немного сала, горбушку черного хлеба и шкалик водки. Расстелив на столе чистое плотенце, Инесса отрезала каждому из нас по кусочку съестного. Мы не могли отказаться. Кира от спиртного воздержалась, а для меня небольшой глоток водки оказался оглушающим. Язык мой развязался; меня потянуло на нескромные вопросы и невольные признания. "Я слышал, что в прошлом году большевики убили вашего императора и всю его семью. По какому праву? И почему после этого преступления не было народных волнений? Неужели русским все равно?" Я выпалил свой вопрос в лоб и замолчал, пережевывая сало. Вкус был таким восхитительным, что я пропитался большой симпатией к моим новым друзьям. Они прекратили есть и замолчали. Выражения их лиц были чрезвычайно озадаченными. "Видите ли," опустив глаза, мягко заговорил Скольский - младший, "большевики это темные народные низы, которые легко поддались пропаганде заграничных авантюристов. Особенное влияние шарлатаны имеют, когда науськивают чернь на ограбление церквей и имущих классов. Для большинства народа наступила долгожданная вольница, о которой мечтали Емельян Пугачев и Стенька Разин. Двести лет назад власть сумела утихомирить мятежников, но в этот раз государство не устояло и произошла революция. Массы были распропагандированы, что царь их враг, а Ленин и Троцкий их самые задушевные друзья. К счастью, в стране достаточно здравомыслящих людей, чтобы понимать как вернуть закон и порядок. Мы побеждаем и к концу года будем в Москве и в Петрограде. Не сомневаюсь, что все вернется на круги своя." "Верно," поддержал сына Юрий Святославович. "Идет гражданская война, в которой на стороне белых принимают участие сотни тысяч выходцев из разных социальных слоев. В основном это наиболее пострадавший средний класс, "буржуазия", как называют их марксисты, но встречаются среди белых воинов как рабочие, так и крестьяне." "Совнарком вынес постановление обезглавить русский народ и уничтожить всех, кто был способен поднять знамя борьбы за освобождение Родины," высказалась Кира. "Император Николай сумел бы объединить разобщенные Белые армии и ускорить победу." "Вот потому мы и едем в Омск," вдруг неожиданно для самого себя брякнул я. "У Колчака в штабе прячутся царские дети! Их чудесное возвращение вдохновит сопротивление коминтерну!" Мое нечаянное высказывание, вырвавшееся сгоряча, произвело эффект разорвавшейся бомбы. Попутчики наши перестали жевать и, вытаращив глаза, привстали с дивана. "Подумать только! Какое счастье!" прощебетала Инесса, захлопав в ладошки. "Почему вы раньше не сказали?" Ее муж был более конкретным, "Серьезно?! Все спаслись?!" оглушительно прокричал он и размаху вoткнул вилку в стол; да так, что пустой шкалик подпрыгнул и зазвенел. Один лишь Скольский - старший потребовал подробностей. "Ошеломляющая новость! Почему не знаем?!" громкo трубил он. "Газеты всего мира должны оповестить народы!" При каждом вздохе лацканы его пиджака топорщились, а полы здирались по бокам. "Все хотят знать как это произошло! Не томите! Рассказывайте!" Кира неодобрительно покосилась в мою сторону. "Эх ты, болтунишка," ее взгляд выражал насмешку. "Мы не хотели никому говорить потому, что сами не уверены, что сверхъестественное спасение это правда," заметно было, что княжна с трудом сохраняла невозмутимость и губы ее кривились от досады. "Так что же там стряслось?" одновременно спросили Скольские. "Существует неподтвержденная версия, согласно которой пули палачей во время казни не cмогли поразить детей; свинец просто отскакивал от их тел." Кире было неловко пересказывать молву, слышанную прошлой зимой в монастырской келье. Ее нежный, слегка глуховатый голос запинался и слабел. "Увидев чудо, потрясенные чекисты повалились на колени, дрожа от страха ткнулись рылами в окровавленный пол и, испросив покаяния, отпустили невинных чад на свободу. Так говорят очевидцы." Закончив рассказ, Кира замерла, закрыв лицо ладонями. Раньше я никогда не слышал этой легенды и, ошеломленный, тоже молчал. Так мы долго сидели, наклонив головы, с молитвенно сложенными руками. Прошло много времени; поскрипывал вагон, упрямо стучали колеса, проносились мимо, сменяя друг друга, огоньки полустанков и деревень. Ночь была в полном разгаре; поднявшаяся луна серебрила верхушки деревьев; ее призрачные лучи проникали в купе, отбрасывая бегущие тени. Внезапно Инесса запела церковный гимн; мы все стали подпевать сначала тихо, но с каждой секундой все громче. Я тоже пел, хотя не понимал ни слова. Мир вокруг изменился и стал святым до тех пор, пока с верхней полки не донеслись чьи - то смешки и поскребывания.
   Наша сплоченная компания тут же вскочила на ноги. "Кто там?!" дружно вскрикнули мы. "This is me, (это я)," ответил бесцветный мужской голос и под потолком замаячила кудлатая чернобородая харя. Спрятанные за стеклами пенсне черные навыкате глаза, как бы запоминая, внимательно рассматривали каждого из нас. Признаться, увлеченные нашими речами, мы позабыли о пассажирах на багажной полке. "Вы мне спать мешаете," зевнув, харя продолжала по - английски. "И Севастьяна тоже разбудили. Вон поглядите," незнакомец указал пальцем на ячейку напротив. Оттуда торчала другая башка - белобрысая, топорная и поросшая короткими щетинистыми волосами. Широкие мускулистые плечи обрисовывались под ситцевой косовороткой. Личность угрюмо молчала. "Вы откуда?" спросили новоявленных соседей Скольские. "Мы оттуда," с издевкой ответил чернобородый и проворно спустился на пол. Он оказался маленьким человечком лет тридцати. Одежда его состояла из видавшего виды сюртука и мятых брюк; в руке он держал пару стоптанных башмаков. Приплюснутый нос, острый подбородок и жадный плотоядный рот нисколько не украшали замухрышку. "Давайте знакомиться," он протянул свою белую руку. "Ефим Якубовский, художник - авангардист. Может слышали? Обо мне парижские газеты постоянно пишут. А там," он кивнул наверх, "мой прилежный ученик Севастьян Дурнев." Последовала традиционная церемония знакомства, после которой я полюбопытствовал, "Где вы так хорошо выучили английский?" "Как где?" хитрые глазки Ефима вылупились на меня. "Где же еще английский можно выучить? В Англии, конечно!" Его брови приподнялись в наигранном удивлении, а приоткрытый рот округлился, как - будто он хотел сказать О. "Я ведь три года проживал в в центральном Лондоне. Ну, вы же знаете! Bозле King's Cross railway station, что на Euston Rd." "Нет, не знаю," вздохнул я. "В Европе никогда не бывал. Я из Америки." У меня голова начинала кружиться от потока энергии, исходящей от этого неугомонного человека. "Севастьян тоже лондонец и говорит по - английски?" попробовал пошутить я. "Нет, что вы," возбужденно замахал руками Ефим. "Севастьянушка продукт российского бытия. Он и по - русски с трудом два слова свяжет, но у него талант. Несомненный артистический талант. Скажу вам по секрету, милостивый государь, у меня давно такое чувство, что этот народный самородок однажды меня превзойдет. Да - да - да! Не спорьте! У него исключительное видение предметов и красок!" "Что же известный в парижских творческих кругах художник - авангардист делает в Сибири, да еще в разгар войны?" с оттенком сарказме в голосе спросила Инесса. Но Ефима сбить с толку было невозможно. "Война?! Какая война?!" в притворном ужасе затрясся маэстро. "Где война?! Никакой войны и не видно! Взгляните в окно! Чудесная лунная ночь! Только соловьев не хватает! Хватайте палитру, кисти, холст и поглощайте натуру целиком! Все относительно, други мои! Мир и война субьективны и заключены в наших сознаниях! Настройте себя на мир и война сразу исчезнет! И не как иначе!" Он причмокнул губами и вытер вспотевший лоб. В глазах его застыла ирония; губы сжались в тонкую линию, прохвост с трудом удерживался, чтобы не расхохотаться. "Вот так и я!" продолжал нести вздор живописец. "Ездил на этюды на озеро Байкал и создал монументальные шедевры. Не изволите взглянуть?" Он поманил пальцем Севастьяна, который успел захрапеть. Его пришлось толкнуть в бок. "Покажи - ка ты, братец, этим славным людям наши творения." Севастьян утробно закряхтел, изогнулся и передал хозяину невысокую стопку холстов, натянутых на деревянные рамы. Тот стал поворачивать картины к нам лицом. "Я ведь знаменитый художник - скульптор - керамист," светило расхваливало самого себя. "Обо мне в глянцевых журналах пишут. Беспредметное искусство есть объект созерцания сугубого рода," наставлял он аудиторию. Однако, лично я ничего не понял в продемонстрированном фейрверке красок. Для меня, простого солдата, нанесенные на полотна хаотические нагромождения радужных пятен и геометрических фигур не имели никакого смысла. По всей видимости, oстальные члены нашего кружка оказались утонченнее меня и пытались выдавить похвалу. "Очень мило," проворковала Инесса. "Эти картины украсили бы нашу гостиную, не правда ли дорогой?" Она обернулась к мужу. Тот мрачным кивком подтвердил согласие и закатил глаза. "Вы их продаете?" безрадостно осведомился супруг. "Еще нет," зарделся польщенный художник. "Вначале работы следует показать экспертам в Лондоне и Париже." "Чудесно. Как вы назвали вот это творение?" Дама поднесла к глазам холст, на котором переливались фиолетовые, красные, розовые и серобурмалиновые струи и квадраты. "Вы не ошиблись, Мадам. У вас прекрасный вкус. Это моя лучшая композиция. Я назвал ее "Кораблекрушение на байкальских скалах". Особенно удачно удалось передать эмоции боцмана у штурвала. Заметно как бедняга тоскует о своей собачке, оставшейся на берегу. Оригинальное решение, не правда ли?" Мы ничего не успели добавить. Из коридора донесся клич, "Омск! Через двадцать минут Омск!" Исчерпав себя, проводница с хрипом вдохнула и заковыляла дальше оповещать дремлющих пассажиров. В вагоне началась сумятица. Захлопали и завизжали двери, загромыхали чемоданы, захныкали разбуженные дети. "Мы здесь выходим," напомнила мне княжна. "Вещей у нас нет. Пора прощаться." Со слезами Кира и Ростислав обнялись со Скольскими, желая им всего наилучшего и успехов во всех начинаниях; обещая после победы обязательно навестить их поместье. Как водится, обменялись адресами. Я обернулся к художнику, но прощаться он не захотел. Моя протянутая для рукопожатия ладонь осталась без внимания. "Мы тоже выходим," сообщил он с кривой ухмылкой. "У нас в городе куча дел." "Давай, брат, поторапливайся," пхнул он спутника в плечо. На широкой физиономии Севастьяна проступило безмерное удивление. "Да как, да куда же? Мы не собирались," заворочался нескладеха, протирая заспанные очи. Но маэстро был неумолим. "Мы выходим в Омске. Мы не можем пропустить столицу Белой России. Собирай багаж, Сева," и незаметно для других заговорщицки подмигнул своему напарнику.
  
  Глава 14
   В марте 1919 года г. Омск был полон радостного оживления. Возвращалась довоенная привольная жизнь - очереди за провиантом становились короче, цены снижались и бессовестные продавцы не смели хамить как при большевиках. Празднично звонили церковные колокола, магазины были полны товаров, в парке играл духовой оркестр, случались народные гуляния и в воздухе носилась надежда на улучшение. Еще бы, ведь Белые армии наступали. Тыл любил своих монархистов и благословлял на борьбу. Ощетинившись винтовками с примкнутыми штыками, пополнения с топотом шагали на вокзал. C тротуаров восторженная публика бросала им цветы; адмирал Колчак произносил зажигательные речи; мимо трибуны лихо козыряя и расправив плечи, фельдфебели вели своих питомцев на посадку, оттуда товарные составы доставляли солдат на фронт, в самое пекло боя. Сибирская Белая армия выходила к Волге, избавляя от красной заразы губернии, города, поселки и станицы. 8-го марта были освобождены Оханск и Оса, 16-го марта красные без боя сдали Уфу, 10-го апреля были отбиты Сарапул и Глазов. Окрыленные успехом колчаковцы разрабатывали план продвижения в двух направлениях - на севере соединение с фронтом союзников и атаку на Петроград; на юге попытку разгрома красных дивизий, окопавшиеся в Поволжье, и затем удар по Москве. Еще немного и Колчак сомкнется с Деникиным; вот - вот общими усилиями патриоты раздавят коминтерновский гадюшник. Но в быстроте продвижения Белых армий таилась слабость: линии снабжения были растянуты, пополнения не поспевали, коммуникации между штабами оставляли желать лучшего. Назревал перелом. Превознемогая трудности и неудачи, Фрунзе готовил внезапное контрнаступление. Между тем столица Белой Сибири кишела переодетыми большевиками - они вынюхивали, выслеживали, портили и взрывали, беспрестанно прерывая драгоценную нить Транссиба, по которой американские союзники посылали снабжение истекающим кровью белым воинам.
   Из верхнего окна двухэтажного деревянного флигеля, стоявшего позади резиденции купца Сумкина на Береговой улице, можно было разглядеть кирпичный особняк Батюшкина, единственного здания Омска, выполненного в смешанном стиле барокко и рококо, и рядом с ним бревенчатое строение, в котором размещалась штаб - квартира жандармского управления. Вокруг этих учреждений всегда кипела жизнь - взад и вперед бегали порученцы и вестовые, сыщики, просители и пострадавшие. За пару - тройку дней вооруженный биноклем дотошный наблюдатель успел бы установить и составить список всей местной полицейской агентуры, что большевики давно и сделали. Но это не все. Для партийных товарищей представлял также немалый интерес и вышеупомянутый особняк Батюшкина, который Колчак арендовал у его владельца. Там по ночам в окнах горел свет и на занавесках мелькали силуэты Белых вождей, там круглосуточно хлопали двери и тревожно гудели голоса, туда с донесениями прибывали верховые и оттуда во все концы Сибири мчались гонцы. Наблюдения приостанавливались лишь в сумерках, когда после захода солнца ответственный за слежку чекист прерывал свое дежурство у окна и уходил на отдых. Прежде чем отправить накопленный за день материал в Москву лично народному комиссару военных дел Льву Троцкому, сведующие товарищи во избежание конфуза тщательно проверяли и уточняли сделанные записи. После этого комната пустела, но ненадолго; в нее приходили новые жильцы. Вчерашним утром они сошли с поезда, который доставил их издалека. В углу пылились предметы их ремесла: палитра, кисти, мольберт и несколько авангардистких полотен. Один из новоприбывших, крупный, белобрысый, коротко обстриженный парень спал на кошме в углу, другой - маленький, чернявый и вертлявый - примостился за письменным столом. В комнате было жарко натоплено и через закрытые ставни не проникало ни звука. Настольная лампа, накрытая желтым абажуром, бросала пятно света на стопку писчей бумаги. Покусывая конец ручки, постоялец вдохновенно писал:
  Уважаемый Феликс Эдмундович! Спешу сообщить об успешном выполнении вашего задания. Проникновение вглубь территории врага и осмотр тылов принесли ценнейшую информацию. Находки изложены в приложении к моему рапорту. Прошу заметить: секция 1 посвящена накапливанию живой силы противника; секция 2 - строительству оборонительных сооружений, складских помещений и казарм; секция 3 - получению противником техники и боеприпасов. Что касается наших контактов в Приморье, то партийные товарищи на местах продолжают справедливую борьбу за освобождение узников мирового капитала от их цепей. Инструкции и материальные средства переданы мной в боевые ячейки согласно вашим указаниям. В дополнении довожу да вашего сведения данные о росте партийных рядов в Чите, Иркутске и Хабаровске. Озверевшие белогвардейцы, ослепленные жгучей злобой к советской власти, плетут заговоры против пролетариата, трудового крестьянства и их защитницы Рабоче - Крестьянской Kрасной армии. Но пусть трепещут враги социализма! Их дни сочтены! Историю не повернуть вспять! В заключении не могу умолчать о странном эпизоде, случившимся со мной на пути следования в Омск. Пользуясь полученным по вашему совету прикрытием художника, мне пока удается оставаться незамеченным и сливаться с окружающими. Аристократы, которых я недавно встретил в пассажирском поезде, в своей неизмеримой ненависти к трудовому народу и желанию скрыть преступные замыслы вели разговоры сугубо по - английски. В этом случае мое знание буржуазных языков оказалось решающим. Я стал невольным свидетелем совещания группы врагов народа, оккупировавших вагонное купе, а именно, недорезанных князей Протасовых и недобитых помещиков Скольских. Протасова утверждает, что в прошлом году во время исполнения смертного приговора царю Николаю - Кровавому екатиренбургские чекисты оказались слабаками, распустили нюни и освободили всех без исключения детей Романовых. Чтобы скрыть упущение, работники Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем проявили преступное разгильдяйство и представили председателю совнаркома тов. Ленину липовый отчет о полном уничтожении царской семьи. Виновные, если факты подтвердятся, должны понести наказание. Предлагаю свою кандидатуру в предстоящем расследовании. Также предлагаю уничтожить княжеское отродье Протасовых тем же способом каким мы, революционеры, зачищаем нашу советскую республику от контрреволюционных элементов. Жду ваших указаний. По получении вашего распоряжения тов. Суровый и я немедленно приступим к выполнению.
  С коммунистическим приветом,
  Ефим Якубовский, он же агент Блоха; реестровый номер 1028
   Перечитав свое произведение, Ефим промакнул розовой промокашкой последние высыхающие строчки, отложил перо в сторону и, скрестив руки на груди, откинулся на спинку стула. "Какая мне будет награда?" размышлял секретный агент. "Если факты подтвердятся, то я получу продвижение по службе и перееду на Лубянку поближе к центральной власти. Там я буду повелевать!" Он грозно приосанился и надул щеки. "Но это только в случае победы пролетариата в РСФСР, а до этого еще далеко," Блоха одернул самого себя. Скрип лестничных ступенек прервал блошиные лучезарные мечты. Готовый ко всему, Ефим судорожно обернулся и схватился за рукоять нагана. В комнату, мягко ступая, вошел его соратник по подпольной работе Петр Сумков, молодой человек лет двадцати пяти, сын владельца здешних угодий. Из - под незастегнутой фланелевой тужурки проглядывала белая косоворотка; форменные брюки с кантами едва касались нечищенных ботинок, на кудрявой голове сидела видавшая виды студенческая фуражка. "Ну, что?" Петр подошел к столу. "Готово?" Голос его был вкрадчивым и гнусавым; у большинства людей хрипловатые звуки эти вызывали отвращение. "Готово," агент Блоха вчетверо свернул листок и бережно уложил его в конверт, предварительно надписав "ВЧК, тов. Дзержинскому в собственные руки". "Сегодня ночью твое донесение будет переправлено за линию фронта и через три дня доставлено в Кремль," уверил коллегу Петр. Вид у него был такой простодушный, как будто дело шло о заурядном пустяке. "У нас налаженная связь," хваcтался подпольщик, укладывая письмо во внутренний карман. "У совнаркома к нам еще одна просьба. ВЦИК предвидит, что белые скоро будут драпать и по этому случаю получена задача не допустить отправку золотого запаса Российской империи на восток. Потому мы расширяем свою агентуру." "Ах, вот оно что," глубокомысленно потянулся Ефим и почесал подбородок. " Мы пресечем эту дерзкую попытку. Не выйдет, господа!" "Тебе надо подкрепиться," заботливо промолвил Петр. "Революционер должен быть сильным как уссурийский тигр. Необходимо хорошо питаться. Идем в буфетную. Кухарка собрала нам поесть." Друзья спустились вниз и, усевшись напротив друг друга, завели нескончаемый разговор. Им было хорошо в этой уютной комнатке под самым носом у нестрашных колчаковских жандармов. Пыхтел самовар на кухонной полке, подвесная лампа бросала неяркий свет на фарфоровую посуду, блюда ломились от бутербродов, пряников, сухарей и баранок, аромат чая с лимоном наполнял помещение. (Красные еще не успели захватить власть и провианта было вполне достаточно). Летело время и одна чашка чая следовала за другой. Беседа не утихала. Они познакомились еще до революции и крепко сдружились. Помимо приверженности к коммунистической идее, их многое объединяло. Оба происходили из зажиточных семей, оба за антиправительсвенную деятельность были исключены из университетoв, оба беззаветно посвятили себя революции. Отцы их торговали скобяными товарами, знали друг друга, входили в одну гильдию и встречались раз в год на ярмарках; хотя Петр был родом из Омска, а Ефим из Петрограда. Главы семейств не одобряли действий своих сыновей, считая их безрассудными и противозаконными, вредными для их собственных родственников и для государства. Однако с распростетыми объятиями Петр и Ефим были приняты в ряды большевиков, хотя как у одного, так и у другого с марксисткой точки зрения "подкачало" происхождение; но юные бунтари из кожи лезли вон, чтобы оправдать доверие партии и доказать, что они настоящие пролетарии. ВЦИК смотрел на них снисходительно. Новички щедро жертвовали крупные суммы и предоставляли свои квартиры для подпольщиков. На текущем этапе эти отпрыски плутократии оказывали делу мировой революции немалые услуги. До поры до времени их терпели, а там видно будет. Приятели же были уверены, что заслужили полное доверие и авторитет их растет как на дрожжах. Они старались. "Как добрался?" Петр он пододвинул к своему приятелю розетку с малиновым вареньем и блюдо с копченой колбасой. "Ты же знаешь, что я не собирался к вам," Ефрем намазал сладкое лакомство на булку со сливочным маслом. "Меня ждут в Москве, а оказался я здесь. Все это из - за князей Протасовых." Он вздохнул и с досадой поморщился. "Тебе повезло. Богатая добыча. Получишь награду," с заметной завистью протянул Петр. Глаза его сузились, губы сжались, он смотрел на собеседника слегка исподлобья. "Мне бы такую удачу." "Не удача, а закономерность. Нечего распускать языки на людях. Наивно думать, что никто, кроме них не понимает английский." Ефим допил свою чашку и с легким стуком поставил ее на блюдце. "Самое главное, тогда в купе, имена их показались мне знакомыми. Я вспомнил, что эти аристократы числятся в бегах, сумели ускользнуть от нашего правосудия, но упущение мы скоро исправим." "Панфилыч вчера из окна видел парочку очень похожую на твое описание. Девушка и подросток, явно брат и сестра. Наблюдатель сделал фотографический снимок. Они вошли в особняк, около часа совещались с Колчаком и вышли через заднюю дверь, возможно пытаясь избежать слежки." "Откуда такие подробности?" "У нас свой человек в приемной адмирала." "Это они," в охотничьем азарте Ефим подскочил на стуле. " Беглецов надо разыскать!" "Нет ничего легче. Мы прочешем гостиницы. Их в городе осталось немного. А что ты? Cобираешься ходить за ними сам или поручим товарищам?" "Я обдумаю и скажу тебе завтра. Обо мне не беспокойся. У меня один Севастьян десятерых стоит." Ефим расстегнул ворот рубашки. Ему стало жарко. Так они сидели довольно долго, прислушиваясь к бульканью в своих сытых желудках. "Ну, и наголодался же я в дороге," Ефима потянуло на вспоминания. "Неделями черствым хлебом питался и протухшей водой запивал. Я уверен, что после победы социализма в России настанет сказочное изобилие. Жизнь будет гораздо богаче, чем при проклятом царе. Лучше, чем сейчас." "Конечно! Не сомневаюсь! Как же может быть иначе?! Ведь при социализме освобожденный люд работает только на себя! Угнетенное население капиталистических стран с песнями и плясками будет стремиться пересечь границу и перейти к нам в социализм. Вот какую важную задачу мы решаем! Мы пленительная мечта всего человечества! Гордись, товарищ!" "Какие вести с фронта?" Ефим отправил в пасть изрядный кусок говяжьей колбасы. "Белые выдохлись и остановились," похвастался Петр. "Наши диверсанты каждую ночь громят их тылы." "Прекрасно. Если окончательно прервем снабжение, то это почти победа. Без патронов и гранат сражаться никто не может." Оба азартно потерли руки, предвкушая скорый триумф. "Хорошо," гнул свою линию Ефим. "Что предпримем насчет князей? Тов. Юрковский из политбюро поручил выполнение нам. Это твое и мое партийное задание." "Да, я знаю," отмахнулся Петр. "Вот и хорошо. Завтра начинаем слежку. Сяду у окна рядом с Панфилычем и буду ожидать своих знакомых. Ты же тем временем проверь гостиницы. Лады?" "Конечно. О чем речь?" Петр подошел к буфету, достал оттуда полный графин и две стопки, которые поставил на стол. "Не желаешь ли перед сном принять изюмовой водки?" "Ну, что же. Маленькая рюмочка не повредит," лениво и равнодушно зевнул его приятель. Разговор больше не клеился и сидели они недолго. Через час они разбрелись по своим покоям.
   В восемь утра в комнату наверху вошел, не постучавшись, небезызвестный Панфилыч, слабогрудый, сгорбленный, обиженный на мир, морщинистый человек с нечесанной шевелюрой седых волос. Тельняшка, высовывшаяся из - под его засаленной блузы и суконные брюки с тяжелыми клешами делали его похожим на отставного матроса; его неуклюжие флотские ботинки скрипели и стучали по дощатому полу. C изумлением и опаской Севастьян и Ефим смотрели на сердитого старичка. Ни слова ни говоря, избегая зрительного контакта, новоприбывший прошел к столу, слегка отодвинул тюлевую занавеску и углубился в наблюдения. На столе перед ним лежала развернутая тетрадь и латунные часы - луковица. Зажав в кулаке ту же самую тонкую обгрызенную ручку, которой накануне Ефим писал донос в ВЧК, он окунал стальное перо в чернильницу и аккуратно заносил данные в свой шпионский отчет. Все интересовало его московских хозяев: вот в 10:20 утра Колчак отъехал со своей свитой на автомобиле Peugeot, его сопровождала полусотня казаков; вот из подъезда, широко улыбаясь, вышли два жандармских полковника Иванов и Клюге; вот в подъехавшем броневике в особняк прибыл генерал от инфантерии Родомецкий, вид у него был расстроенный; интересно, что ему здесь понадобилось, он же должен быть на Урале? Присевшего рядом Ефима тоже охватил охотничий азарт. Он всматривался в каждое женское лицо, в каждого гимназиста, проходившего мимо особняка, но ничего похожего на его вагонных попутчиков не появлялось. Вот вдалеке на набережной завиделось чтo - то знакомое. Чтобы разглядеть получше, Ефим привстал и снял висевший на стене полевой бинокль. "Не тронь. Это мой," не поворачивая головы прошипел Панфилыч. "Не ты его туда клал, не ты его возьмешь." "Да как вы смеете?" задохнулся от гнева псевдохудожник. "Вы политически неграмотный человек. Мы ведь с вами делаем одно общее дело - строим царство социализма. Там нет частной собственности и, следовательно, нет преступности. Там все равны и все общее." "До этого еще дожить надо," загадочно буркнул его напарник. "А мне бинокля самому нужна. Меня буржуи на крейсере "Андрей Первозванный" десять лет, как пса, под палубой держали, гнильем кормили, пикнуть не давали; теперь мой черед на них поездить, на ихних мягких постельках понежиться." "Я, конечно, сочувствую, но должно же быть уважение к соратникам по борьбе с капиталом?" возмутился Ефим. "Вы отдаете себе отчет с кем имеете дело?" Он подбоченился и голос его зазвенел, как дверной колокольчик. "Я уполномоченный комиссии по делам искусств в Петрограде! Меня тов. Дзержинский по имени - отчеству величает! Мне тов. Луначарский при встрече ручку жмет! Не забывайтесь!" С размаху он шлепнул ладонью по крышке стола. "Нехай величают," с ненавистью взглянул на него шпион. "Здесь Сибирь, а не Москва. У нас свое начальство; у вас свое. От нас до вас далеко." Ефим задохнулся от гнева, но продолжать ссору не захотел. Так, пыхтя друг на друга и скрежеща зубами, они просидели бок о бок у окна пока на город не спустились ранние сумерки. Прощальные лучи солнца угасли над Иртышом, погрузив окрестности в туманный промозглый сумрак. Подтаявшая снежная пелена укутала город. В студёном воздухе разносился тихий отдаленный благовест, навевая мысли о вечности. По широкой набережной редкой цепочкой тянулись дрожки, пролетки и экипажи, торопясь проскочить до начала комендантского часа. Копыта лошадей с хрустом проваливались сквозь ледяную корку. В окнах зданий, преимущественно деревянных, затеплились огоньки, а поблизости решетчатые фонари на столбах вокруг жандармского управления засверкали мощным ярким светом. Oтблески упали на лица наблюдателей у окна, заставив иx немного прищуриться. Ефим потянулся всем телом, раззявился и пожаловался неизвестно кому, "День прошел, а князья не пришли. Скажи, как они хоть выглядели?" С надеждой он повернул голову к коллеге. "Отзынь. Не твое дело. Не мешай работать," таков был ответ старого партийца. Нервно он перечитывал, исправлял и дoполнял свои дневные записи. Стальное перо скрипело, брызгало и иной раз рвало бумагу. Панфилыч вытирал кляксы промокашкой, слюнявил пальцы и шепотом ругался. Так безрезультатно для Ефима и Севастьяна закончился день. Совсем стемнело, зажли керосиновую лампу, внизу кухарка гремела тарелками и кастрюлями, собирая на стол. Панфилыч разделить трапезу с ними отказался и, гордо зажав подмышкой тетрадь, ушел в ночь. Ужинать начали в одиночестве, но когда съели котлеты и перешли к пирогам, в комнату ворвался взбудораженный Петр. Он доставил потрясающее известие: князья найдены! Они проживают неподалеку в гостинице Европа! Там же квартируют все министры Сибирского правительства и сумевшие ускользнуть из Зимнего дворца пятеро министров Керенского! "Значит будем дежурить возле дверей," изрек Севастьян, глубокомысленно поковыряв пальцем в ухе. "Туда вход только по пропускам," не согласился Петр. "Охрана вас тут же сгонит." "И то правда," растерявшись, увалень обвел взглядом своих товарищей. "Ничего. Подключим наших переодетых боевиков," Петр снисходительно похлопал незадачливого напарника по плечу. "Им это не впервой. Не такие дела обделывали," и террорист энергично рубанул ладонью воздух, как бы отсекая жертвам их головы.
   Ефрем и Севастьян столкнулись с князьями там, где их никто не ожидал - поздним утром в центре города на Любинском проспекте. В голубом небе пригревало солнце, с крыш свисали блестящие сосульки, звонко стучала весенняя капель, из - под почерневших ноздреватых сугробов бежали тонкие струйки талой воды. Перешагивая через лужи, по тротурам вдоль торговых рядов фланировали немногочисленные прохожие. Hарядные витрины лавок и магазинов не могли заманить обедневшее местное население, лишь приехавшие из столиц богатые беженцы могли позволить себе покупки; среди них оказались Кира и Ростислав. Они выглядели посвежевшими и отдохнувшими, а их изношенная потрепанная одежда отремонтирована, вычищена и поглажена. Судя по всему, они были здесь давно - Кира несла завязанную бечевкой картонную коробку из галантерийного магазина, а у Ростика в левой руке был зажат, завернутый в подарочную бумагу, мягкий пакет. Провокаторы первыми заметили свою добычу и, не смущаясь, с глубокими поклонами и распростертыми обьятиями приветствовали растерявшихся брата и сестру. "Какими судьбами? Что вы здесь делаете? Как устроились? Какое счастье увидеться вновь!" обе стороны засыпали друг друга дежурными комплиментами, не давая ясный ответ ни на один вопрос. Тем не менее Ефим ввернул, что контракт на написание группового портрета членов Сибирского правительства заключен и на следующей неделе он приступает к выполнению. "Очень они занятые люди," посетовал псевдохудожник. "Всегда в заботах. Трудно их собрать вместе, особенно Колчака." "Вам требуется терпение. Александр Васильевич очень хороший и душевный человек," объяснила Кира. " Только он очень загружен своими обязанностями." "Но меня сроки подпирают," кипятился аферист. "Картина должена быть готова через два месяца; к открытию художественной выставки на Монпарнасе. Весь мир должен знать и восхищаться белыми героями!" У молодых князей закружились головы от паутины витиеватой лжи и лести, которой обвивал их мошенник. "Легко заметить, что вы в приподнятом настоении, Кира Сергеевна," лез ей в душу Ефим. "Наверное, получили хорошие новости. Уверен, что ваши дружеские узы с царевнами крепки, как никогда." "Не смейте так говорить," насупилась девушка. "Может быть их нет в живых." "Ну, как возможно?" в притворном удивлении ахнул ее собеседник. "Вы же говорили..." "К превеликому сожалению это оказалась не совсем так," ничего не подозревающая девушка откровенничала с убийцей. "Я их встретила, но не узнала. Это не Мария и это не Алексей." Глаза ее помрачнели, уголки губ опустились, стиснутые страданьем тонкие брови сошлись на переносице. "Кто же это может быть? Зачем этот маскарад?" потрясая руками, негодовал Ефим. Кира отвела глаза. "Не знаю. Возможно, что обманщики ищут сочувствия и, претендуя на благородное происхождение, пытаются получить пищу и кров от наивных штабистов. Если их затея окажется успешной и им удасться доказать, что они уцелевшие императорские дети, то их ждет огромное наследство в лондонском банке." "Какая низость!" провокатор затопал ногами. Он уже обдумывал, как передать полученную информацию тов. Дзержинскому. "Что вы собираетесь предпринять? Немедленно разоблачите негодяев!" "Они не негодяи," всхлипнула Кира. "Мне их жаль. Они просто голодны и пытаются таким образом устроить свою жизнь. Ничего Александру Васильевичу говорить я не буду. Само все развалится и плутишкам будет стыдно." "Скажу вам по секрету," Ефим подступил ближе к предполагаемой жертве. "По городу ходят слухи, что все четыре царевны спаслись и прячутся невдалеке." "Значит все - таки это правда! А царевич?" у княжны ойкнуло сердце. "Где же он пропадает?" "Про царевича не знаю, а про его сестер слышал," шельма для убедительности пожевал губами. "Люди не врут; oни рядом; где - то за городской чертой. Конечно, вы с ними желаете повидаться!" Кира, несмотря на молодость, не была так наивна. Приставания этой парочки вагонных знакомцев стали ее пугать. Ефим и Севастьян всегда ее настороживали своей угодливостью, слащавой манерой разговаривать и неожиданной осведомленностью. Мысленно она вернулась в свое недавнее прошлое. Пред ней предстала погоня красных, пленение на бронепоезде, перестрелка в заснеженной тайге и долгое блуждание по сумрачной еловой чаще. "Только чудо спасло нас," с благодарностью княжна вспомнила монахов. "Нет, мы не можем опять рисковать," пронеслось у нее в голове. Но сладкоустый молодчик был так убедителен, так настойчив и красноречив, что девушка заколебалась; ведь ей очень хотелось поверить, что Романовы живы. "Где они?" с отчаянной надеждой спросила княжна. С тоской взглянула она на беспечных прохожих - у них не могло быть горестей как у нее! Беззаботно улыбаясь, они прогуливались по проспекту, наслаждаясь теплой погодой, тишиной и блеском витрин. Как бы она хотела оказаться на их месте! Девушка всмотрелась в собеседника. Стоявший перед ней змей - искуситель сверлил ее взглядом. Ей стало не по себе, она пошатнулась, но оперлась о плечо брата. Ефим был виртуозным манипулятором и читал свою жертву как открытую книгу. "Я точно не знаю и не могу сейчас сказать." Его крысиное лицо изобразило сомнения и тревогу. "Вы должны понимать, что это не моя тайна, но у меня есть доказательства." "Какие?" "Фотография царских детей после их мнимой казни. Они здоровы, веселы и полны надежд." "Не могу поверить. Почему вы не сказали раньше?" В раздумье Кира обвела пытливым взглядом окружающих. "Это, конечно, правда!" решила она про себя. "Не может же порядочный человек так лгать!" Глаза ее заблестели и губы растянулись в радостной улыбке. Ефим весело осклабился в ответ. "Фотографию я с собой, естественно, не ношу, слишком большая, но могу показать при встрече." "Хорошо," она прижала руку к груди. От волнения ей было трудно стоять. Ноги снова почти не держали ее. "В таком случае давайте увидимся послезавтра в безопасном месте. Какое место вы считаете надежным, Кира Сергеевна?" В раздумье она подняла голову. "Например, приемная канцелярии верховного главнокомандующего адмирала Колчака. Вас это устроит?" Голос ее слегка дрожал. "Вполне. Ждем вас в полдень. " Ефим очаровательно улыбнулся и потер руки. Попрощавшись, они разошлись в противоположные стороны.
  
  Глава 15
   Ставка верховного главкома Русской армии находилась в здании управления железной дороги на Артиллерийской улице. Кира пошла на опасную встречу одна, оставив несовершеннолетнего брата в гостинице. День выдался пасмурный и ветреный. Солнце изредка пробивалось сквозь пелену облаков. Казалось, скоро пойдет снег. Краски города словно померкли, всё ей казалось безжизненным и серым - серое небо, серая грязь, серые бревна одноэтажных домов. Но все же Омск был столичный город - по широкому немощеному проспекту катились изысканные автомобили иностранцев - их пассажиры были французы, англичане, или японцы - все они спешили на всевозможные встречи с русскими партнерами и чиновниками. Чужеземцы не желали опоздать и торопились на переговоры, в министерствах их ждали. Колеса вертелись, клаксоны гудели, пронзительно свистел ветер в шасси, из выхлопных труб вырывался сизый дымок. Бок о бок с ними несся отечественный транспорт - на разномастных конях и кобылах скакали верховые офицеры и молодцеватые казаки; рядом измученные лошадки, тащили по грязному снегу телеги, кибитки и розвальни; лихие извозчики гикая и взмахивая кнутами, погоняли бедных животных, подвергая себя и своих седоков риску быть раздавленнными заграничными лимузинами. Кира пришла пешком, благо гостиница была недалеко. Однако продвижение было затруднено. По тротуару упругим шагом маршировал отряд настоящих британских Томми, а чуть пoдальше толпилась группа канадцев в шубах, полярных шлемах и белых мокасинах. С трудом ей удалось добраться до подъезда, отворить тяжелую дверь и войти, предварительно предъявив пропуск бдительному часовому. Она оставила свое пальто в гардеробной и вошла в приемную, импозантный зал, декорированный чешским художником B. Винклером, создавшим в этом здании своего рода уголок старой Праги. Зарегистрировавшись у дежурного офицера, княжна присела на диван. Зал был полон посетителей, в основном военными, хотя среди них было несколько гражданских особ. Часть из них скромно сидела, часть медленно прохаживалась взад и вперед, но все они, по обычаю того времени, нещадно курили. Дым стоял коромыслом, застилал присутствующим глаза и трудно было различить человеческие силуэты на другой стороне. Кире не нужна была аудиенция с Колчаком; дежурный полковник сообщил, что Верховный будет нескоро; она просто ждала Ефима с известием о своих подругах - царевнах. Усталость и волнение сломили девушку. Склонив голову, княжна задремала. "Joe где - то рядом или сейчас придет," грезилось ей. "Он защитит меня."
   Я заметил принцессу, так я ее про себя называл, как только она вошла в дымный прокуренный зал. Робкая, бледная и нерешительная, девушка о чем -то справилась у канцеляриста и уселась на диване напротив высокого фикуса в массивном горшке. Позавчера после случайной встречи с "художниками" на Любинском проспекте, Кира тут же направилась за советом ко мне, "своему испытанному другу", как с недавних пор она меня называла. Неделю я проживал в офицерской казарме, в которой союзное командование разместило меня по прибытии в Омск. Каждый день ожидал я отправку в мою воинскую часть, в распоряжение американских командиров. В связи с этим я должен был выглядеть безупречно и в тот момент приводил в порядок свою одежду. Английский дневальный, уроженец Ливерпуля, увидев в казарме смущенную Киру, заорал громко, как петух на рассвете, "Joe Smith! You got a visitor! (К вам пришли!)" Я бросил зашивать разорванный карман и, как был в распахнутом кителе, майке и в брюках, выбежал в коридор. Увидев ее, меня охватила волна бесконечной нежности и любви, но мы, скрывая наши чувства, не обнялись, не поцеловались, а лишь сухо приветствовали друг друга. Принцесса стояла у двери, боясь подойти ко мне, худенькая и напряженная, в своем потертом пальто и толстой шали на голове. Под потолком горела яркая лампочка, из дверей высовывались ухмыляющиеся солдатские рожи и дневальный со своей тумбы насмешливо пялился на нас. Я отвел ее в сторону в пустую каптерку подальше от потешного фырканья, затворил дверь, но там она инстинктивно отшатнулась от меня. Мы оба замолчали. Мы никогда не обсуждали наши отношения. Я не догадывался о том, что происходит с нею, она не знала о моих чувствах. Наконец Кира заговорила. "Что делать?" девушка изнывала от нетерпения. "Я пойду с вами," ответил я. "Вы не можете подвергать себя риску. Никто не знает, что вас там ждет." "Но, если это правда и Романовы живы?" Сумасшедшая надежда мелькнула в ее чудных глазах. Я не хотел разочаровывать девушку, но все же выдавил из себя, "Маловероятно." Подняв к закопченному потолку голову, я объяснил, "Со времени казни прошел уже год. Если бы они уцелели, просочились бы слухи. Новость подхватили бы газеты. Но ничего этого нет. Ровно ничего." "Какой же вы пессимист. Я лучше думала о вас." В голосе Киры зазвучали рыдания. Это было непереносимо и я, чтобы успокоить ее, сказал, "Я пойду с вами, но мы не знаем этих людей и что у них на уме. Они могут оказаться кем угодно. Они пообещали вам невероятное - встречу с Романовыми. Весь мир считает, что царевны давно убиты. Кто - то водит вас за нос." "Но ведь я слышала в монастыре!" "Народ верит тому, чему ему хочется верить и создает поэтические легенды," скептически пожал я плечами. "И все равно я должна пойти и проверить!" Слезы высохли на ее бледных щеках, а в глазах горела решимость. "Помимо меня вам нужна охрана. Вы говорили, что Верховный вас знает? Идите к нему, объясните суть и попросите помощи." "Я была у него неделю назад и все рассказала. Он посоветовал связаться с генералом Суровцевым из контрразведки." "Прекрасно. Вот туда и идите." Кира последовала моему совету. Генерал выделил опытных сыщиков, бывших агентов охранного отделения, и сейчас, изображая посетителей, они рассредоточились вдоль проходов и стен приемной - у канцелярских шкафов, на диванах и у горшков с пальмами. Снаружи здания из- за афишных будок и с облучков экипажей тоже велось наблюдение, но "художники" запаздывали.
   Кира пробудилась от чьего - то сопения и неуклюжих слабых толчков в бок. Oткрыв глаза, она удивленно осмотрелась. Не сразу вспомнила как здесь оказалась. Между тем в приемной ничего не изменилось, даже посетителей не убавилось. Гул голосов угнетал, табачный дым резал глаза, его зыбкая завеса скрывала циферблат больших напольных часов с маятником. Всмотревшись, княжна заметила, что прошел час. "Пора уходить. Они не пришли," решила девушка. "Все было напрасно. С потерей придется cмириться." Ей стало горько и захотелось плакать. Пожилая дама, присевшая рядом, толкала и задевала ее своим большим мягким телом. С досадой Кира повернулась к соседке. Розовое бархатное платье обтягивало ее расплывшуюся талию, а из шляпки на макушке торчало зеленое страусовое перо. На коленях дама держала открытую лакированную сумочку, из которой высовывалась пачка лежалых бумаг. Внезапно незнакомка извлекла из дурно пахнущих навалов большую картонную фотографию и сунула ее Кире, "Вам это ничего не напоминает?" Кира ахнула. Она не могла поверить. С фотографии на нее смотрели все четыре великие княжны - Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия. Они выглядели спокойными и уверенными. Их одежда была свежа и безупречна, а волосы убраны в элегантные прически. Они находились в полутемной избе, но лица княжон были ясны и на бревенчатой стене позади висел отрывной календарь с датой 12 января 1919 года, то есть более полугода спустя после их предполагаемой смерти! "Какое счастье!" Кира схватила фотографию обеими руками. "Так это вы?" Девушка почувствовала огромную симпатию к чудаковатой даме. "Не знаю, как вас благодарить! Где Ефим?" "Он ждет вас на улице. Ему требуется объяснить вам какие - то детали." Голосок у женщины был тонкий и писклявый, а слова незнакомка произносила с придыханием, как будто у нее была грудная жаба. Кира была само нетерпение. Она была готова помчаться к царевнам сию же минуту. Она резко встала. "Вы тоже идете?" с благодарностью спросила она свою благодетельницу. "Я потом," дама отвела глаза. " Я армейская поставщица. Мне надо дождаться Колчака и решить вопрос о поставках квашеной капусты. На фронте солдатам нечем водку закусывать. От того точность прицеливания ухудшается. Представляете, какое свинство! Надо же предлагать воинам гастрономическое разнообразие и горячие завтраки! Не ждите меня." Однако Кира не могла просто уйти. "Вы меня осчастливили," княжна говорила с необыкновенным душевным подъемом. На губах ее появилась прелестная улыбка и в голосе зазвучали чарующие нотки. "Как я вас должна поминать в молитвах? Извините, что не расслышала вашего имени." "Меня зовут Лиса Патрикеевна. Хотите верьте - хотите нет. Мой папашка был большой оригинал." Oна отвернулась и грубо проворчала, "Идите. Вас с нетерпением ждут." Ошарашенная Кира прошла в гардеробную, получила пальто, перед зеркалом повязала шаль и вышла из здания. Бедная девушка не знала, что и думать, но следовала зову своего сердца. Ее подруги в беде! Она должна их выручать! Пусть Joe следует за нею! Вместе они горы свернут!
   С моего поста наблюдения в кресле у канцелярского стола я видел немногое. Мешала раскрытая газета в руках сидящего напротив пожилого господина, раскидистые ветви комнатных растений, спины расхаживающих по залу офицеров и струящийся табачный дым. Нo несмотря на помехи, я сумел разглядеть, что принцесса долго и горячо шепталась с грузной посетительницей в розовом платье и с зеленым пером на голове. К сожалению, эта женщина ничем не походила на Ефима, которого мы собирались схватить и допросить. Закончив разговор с дамой в розовом, Кира, с озабоченым лицом, оделась и вышла наружу. Я направился за ней. Порыв холодного ветра заставил меня согнуться, поглубже натянуть головной убор и застегнуть шинель. По небу неслись свинцовые тучи. Из них сыпалась частая белая крупа. Она таяла на мостовой, накапливалась на кровлях домов, на грунте в облетевших садах и на замерзшей клумбе в сквере по соседству. На крышах экипажей, выстроившихся в ожидании седоков перед министерством, образовалась хрупкая леденистая корка. Киры нигде не было видно и я чуть не задохнулся от отчаяния, но из открытой дверцы отъезжающего фаэтона меня поманил один из наших филеров. Я тут же его узнал и изо всех сил рванулся вслед, едва успев вскочить на подножку. Крепкие руки втащили меня и усадили на диван. Преодолевая сердцебиение и унимая дыхание, я осмотрелся. Я оказался третьим в небольшой кабинке с круглыми оконцами. Тот филер, который меня позвал, в шляпе, наушниках и черном зимнем пальто, внимательно осматривал свой наган, а другой, старший контрразведчик Иван Егорович, которого я встретил вчера, малорослый кряжистый сибиряк, с хитроватым скуластым лицом, пытался втолковать мне происходящее на своем ломаном английском. "Красные перехитрили нас. Мы гонимся за ними. Вместо Ефима они прислали женщину - агента, о которой мы ничего не знали. Ее задержали на месте и сейчас допрашивают." "Где Кира!" я не мог удержаться от крика. "Двое злоумышленников заманили ее в экипаж, стоявший перед подъездом министерства, и в настоящее время везут в неизвестном направлении." "Вы не знаете куда мы едем?!" заорал я так громко, что у меня самого заложило уши. "Тише, голубчик, ведите себя прилично, не то мы вас сейчас в снег выкинем и не посмотрим, что вы наш американский союзник." Железные пальцы больно сжали мое запястье. " Отвечаю на ваш вопрос: понятия не имею куда мы едем, но готовы ко всем неожиданностям. За нами следует полусотня вооруженных казаков. Надеюсь, что этого достаточно." "Что красные от нее хотят?" с трудом я сумел обуздать свой крик. "Пока не знаем. Но ничего хорошего княжне Протасовой там не уготовано."
   Кире, зажатой в тесном экипаже между Ефимом и Петром, было очень неудобно. Оба были одеты в громоздкие овчинные тулупы, от обеих разило потом и чесноком, оба курили. Кира попросила опустить стекло, в чем ей было отказано. Диван был жестким, как голая доска, без единой пружины или кусочка войлока; пассажиры разом подпрыгивали на каждом ухабе, набивая себе шишки на головах и других чувствительныx местаx. Вокруг моталось, дребезжало и подскакивало и она плохо слышала вопросы Ефима. "Где ваш брат?!" допытывался он. "Почему вы оставили его в гостинице?! Вы же видели фотографию! Вы должны нам доверяеть!" "Куда вы меня везете, господа? Это против моей воли," девушка не теряла надежду, что она находится среди порядочных людей. "Мы везем вас, Кира Сергеевна, туда куда вы всегда стремились - к вашим венценосным подругам." Кира не поверила. Страхи и опасения обрушились на нее. "Фотографию нетрудно подделать," размышляла она. "В юные годы с отцом мы мастерили всевозможные монтажи из газет, журналов и старых фото и много смеялись на наши чудачества. Так, вероятно, была сфабрикована фотография, на которую я попалась. Как мне вырваться отсюда?" Душевная боль, волнами пробегая по телу, терзала ее. Несколько раз она глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться и унять мелкую дрожь. Между тем в оконце в стенке экипажа одна за другой появлялись улицы, по которым они проезжали - Артиллерийская, Капцевича, Заозерная; мелькали фасады каменных домов, купола церквей, бесконечные серые заборы, почерневшие избы и толпы простонародья на тротуарах. Потом колеса загрохотали по деревянному настилу; княжна догадалась, что они выезжают из города; из глубины своего пленения она разглядела противоположный берег Иртыша и железные фермы моста. Кире казалось, что прошла вечность, она превратилась в зомби, в безвольную куклу, которую перевозят с места на место и до которой никому нет дела. Серой, невозмутимой улиткой ползло время. Экипаж мерно поскрипывал, седоков потряхивало, кучер покрикивал и стегал лошадей; нo все же они доехали. "Прибываем, Кира Сергеевна," услышала она торжествующий голос Ефима. "Ваши подруги укрываются в селе Лузино, в доме купца Алапаева, всего в 24-х верстах от Омска, если ехать короткой дорогой по Исилькульскому тракту. У нас секретов нет. У нас все начистоту." Он зевнул и сильно потянулся да так, что хрустнули кости. "А вон поглядите, неужто сами царевны вас у ворот встречают?" И он указал на четыре женские фигуры в крестьянской одежде, стоящие на веранде двухэтажного деревянного особняка. Издалека их лица были неразличимы, но у Киры захолонуло сердце. Конечно, это были молодые Романовы! Вот Ольга, Татьяна и Мария приветливо машут ей, а Анастасия, слегка перегнувшись, обеими руками облокотилась о перила. Раскаяние и стыд охватили княжну. Какая же она неисправимая маловерка! Она должна немедленно извиниться перед своими галантными помощниками! Ох, как ей везет сегодня на хороших людей! Кира сгорала от нетерпения обнять своих подруг. Сколько счастливых часов они провели в детстве и юности, играя в залах Зимнего дворца и танцуя на помпезных балах! Но к ее досаде кучер, им оказался хмурый, неотесанный Севастьян, остановил экипаж на полпути к дому у колодца и не спеша принялся поить лошадей. Это было превыше ее сил! Оттолкнув Ефима, княжна выпрыгнула наружу и побежала навстречу своим закадычным приятельницам.
  
  Глава 16
   "В условиях усиления борьбы реакционныx государств Антанты против советской власти тов. Ленин учит нас, что капитализм и его высшая стадия - империализм - являются тлетворной силой, попирающей светлые идеалы трудящихся всего мира," твердым голосом произносил речь узкоплечий, похожий на палку человек на трибуне. Трудно было определить его возраст, то ли он пожилой, кажущийся молодым, то ли наоборот, но львиная грива и усы с бородой, как войлочная шапка, укрывали его кудлатую голову. Блики света, посверкивающие на пенсне оратора мешали разглядеть его глаза, а чернo - кожанoе облачение - пиджак, галифе и сапоги - обязательная примета комиссаров тех лет, выдавали в нем партийного работника. Его аудитория, шестеро длинноволосых нигилистов в затасканной, серой от грязи одежде, раскрыв рты, жадно впитывала каждое произнесенное слово. "Конкретные задачи партии в схватке за социализм это уничтожение эксплуататорской системы самодержавия и его паразитического класса буржуазии, помещиков и капиталистов. Поэтому казнь Николая Кровавого в Екатеринбурге является актом бдительности пролетариата. Но этим мы не ограничимся. Пусть трепещут враги мира и прогресса! Наша партия - боевой авангард и надежда рабочих и крестьян, продолжает успешно проводить в жизнь политику уничтожения старой родовитой аристократии, которая строит подлые козни советской республике. Изо дня в день мы решаем эту задачу, товарищи!" Внезапнo грянувшие аплодисменты на минуту прервали выступление партийца и его бледные тонкие губы растянулись в подобие улыбки. "Наши доблестные органы выявляют контрреволюционную мразь: князей, баронов, графов и прочих феодалов. Сегодняшний улов, одна - единственная княжна Протасова, смею огорчить вас, товарищи, маловат. Мы привыкли захватывать такое отродье десятками за каждый раз. Так легче нашим чекистам кидать их в шахты, топить в море или расстреливать из пулеметов. Что мы с одной пигалицей делать будем? У кого есть соображения?" "Используем ее как приманку и захватим больше врагов народа," высказался тов. Максим, молодой высокий парень с гладким шрамом по центру лица. "У княжны есть брат. Вот его бы заполучить. Убьем их вместе. Количество казненных эксплуататоров увеличится. Опять хорошо и нам почет," заявил тов. Сазонов, слабогрудый юноша с лицом землистого цвета. Oн закашлялся и из его большого мокрого рта вырвался клуб табачного дыма. В комнате собралось восемь человек, пятеро из них были чекистами, перешедшими линию фронта и трое местных большевиков, если считать Ефима и Севастьяна местными. Они расселись на зеленых плюшевых диванах и ажурных изогнутых стульях, расставленных посередине комнаты. Когда - то это просторное помещение с низким потолком и арочными окнами служило столовой, но хозяин особняка купец Алапаев, ввиду неминуемого захвата Омска армией Фрунзе, не дожидаясь кровавой развязки, бежал с семьей на восток. Пустое строение это облюбовали для своих темных дел агенты коминтерна, служившее им удобным пересылочным пунктом, складом оружия и местом отдыха. Новые жильцы разорили семейное буржуазное гнездышко: ободрали карнизы и шторы, измазали дерьмом обои и паркет, замусорили окурками полный диковинных рыб аквариум и заморили голодом попугая в клетке. Бедняга лежал бездыханный на ее латунном дне, распушив свои роскошные пурпурные перья и никогда больше не вздрогнут обедающие в этой комнате от внезапного птичьего крика "Каррамба!". Возможно, что в далекой древности нашествие дикого и жестокого народа вандалов нанесло подобный ущерб человеческой цивилизации. В начале 20-го столетия их орды вернулись и захватили Россию. Сейчас группа современных дикарей обосновалась в доме Алапаева. "Мы первопроходцы нового мира," завел свою шарманку тов. Юрковский, тот самый оратор, толкавший речь о революционной бдительности. "Наша задача, как созидателей социализма, очистить Совдепию от капиталистической скверны." Он стукнул кулаком об стол. "Петр и Ефим! Тащите сюда княжну! Пусть пишет письмо своему брату. Я разработал следующий план: мы оденем Авдотью княжной; фигуры у них похожие; ее высочество не посмеет возражать и померзнет полдня нагишом; тем временем наша подстава и Севастьян вернется в город с написанным Протасовой письмом; мальчонка издали не разберет, кто сидит в экипаже, его сестра или наша комсомолка; сгоряча выбежит на улицу и тут мы его цап царап!" Юрковский сильно хлопнул в ладони и присутствующие весело рассмеялись. "Петр и Ефим! Живо тащите сюда княжну!" повторил партиец, освежая пересохшее после длинной тирады горло ковшом колодезной воды. Тонкие струйки потекли по его густой бороде, но он не обращал на влагу никакого внимания. "Чего вы ждете?" скосив глаза на подчиненных, гаркнул он. Зловещая пара побежала выполнять поручение, остальные отправились по широкой лестнице наверх, чтобы проведать отдыхающих в спальнях комсомолок.
   Вскоре из подвала привели Киру. Заключение не прошло для нее бесследно. На распухших запястьях остались отметины от веревок, светлые волосы сбились и спутались, под глазами набрякли мешки, но взгляд княжны был тверд и ясен. Невзгоды и печали не сломили девушку и не испортили ее красоту. Она не сдавалась. Безучастно остановилась она посередине комнаты, усталые руки ее висели как плети и упрямый взгляд уперcя в стену. "Авдотья," обратился Юрковский к гибкой и сильной бабе с задиристым лицом. Желтыми от никотина пальцами она поправляла выбившиеся из - под красной косынки волосы на своей голове. "Отведи госпожу в кабинет," приказал партиец язвительным голоском. "Ей письмецо написать надобно. Если не знает о чем, то я продиктую. Запри ясновельможную светлость накрепко и глаз не спускай. Ты за нее ответственна." "Какое письмо?" голос у Киры был усталым. "Письмо вашему брату," втолковывал ей Юрковский. "Вам же скучно одной. Пусть родственник приезжает. Вдвоем веселее будет." На лице Киры отразилось упрямое несогласие. Кривая улыбка блуждала на ее губах, брови приподнялись, личико вытянулось и побледнело. "Вы должны написать то, что мы скажем. Я вам продиктую." Кира отрицательно качнула головой. "Вы должны подчиниться, Кира Сергеевна. Возьмите блокнот и черкните хоть что нибудь," вмешался Ефим. В его голосе прозвучала нотка сострадания. "Ну, хотя бы считалку "У попа была собака, он ее любил..."" "Не паясничайте, тов. Якубовский!" озлобился партиец. "Не мешайте исполнять государственные функции!" Он резко повернулся к своей жертве. "А вы, пережиток капитализма, выполняйте революционный приказ! Иначе вам будет очень больно!" Юрковский указал на Севастьяна, стоявшего у входа с большим извозничим кнутом в жёстких руках. Опустив голову и тяжело дыша, Кира оставалась на месте. К лицу ее прилила кровь и колени задрожали. Топорная рожа бандита исказилась от злобы; он поднял кнут, замахнулся, но хлестнуть не успел. Внизу гулко бухнула входная дверь. Что-то громыхнуло в прихожей. Заскрипела лестница под тяжелыми шагами. В столовую, пошатываясь, бочком вошел испуганный юноша в кожанке и фуражке с красной звездой. "Белые," пробормотал он, хватаясь руками за стены. Из его надрубленной шеи струилась кровь. Ноги не держали его; он захрипел и с глухим стуком повалился на пол. Кира взглянула в окно. В парке перед домом замелькало движение, появились бегущие люди, oни спотыкались и падали, их преследовали всадники с шашками наголо, звучали выстрелы. "К бою!" взревел Юрковский. "Оружие и боеприпасы на первом этаже! Все за мной!" Он бросился к двери. Выбегая, он гаркнул Авдотье, "Запри пленную в подвал!" Орава чекистов гурьбой скатилась вниз. Столовая вмиг опустела, в коридоре раздавался затихающий топот многих ног. Через минуту скрип задвигаемых дверных засовов оповестил Киру о том, что обитатели дома готовятся к обороне. Раздался звон разбиваемых стекол, затрещали винтовочные выстрелы, завопили от боли раненые. "Пошли," дернула ее за рукав вдруг присмиревшая Авдотья. Cвойственная ей злобность в одно мгновение улетучилась, сменившись испугом. Немного поразмыслив, она стащила свою комсомольскую косынку, прятавшую собранные в пучок белесые волосы, и швырнула в угол. "Ну?" "Нет," заупрямилась Кира. "Ты иди со мной. Разве не видишь, что белые сейчас ворвутся; тебе тогда не поздоровится." "И то правда," туповатое лицо Авдотьи исказила гримаса сильного страха. Выпуклые серые глаза расширились, взъерошенные брови приподнялись и широкий рот приоткрылся. "Не волнуйся. Идем со мной. Я за тебя доброе слово замолвлю." Из спальни наверху послышался стук каблуков и встревоженные женские голоса. Кто - то спускался по лестнице. "Идем. Нельзя больше ждать," Кира вышибла окно одним из изящных золоченых стульчиков, на которых недавно восседали партийные товарищи, и вылезла на покатую крышу террасы. Полуденное солнце давно высушило железные листы и подошвы ее ботинок не скользили. Отсюда ей далеко было видно. Легкий ветерок шевелил вечнозеленые кроны и шуршал по сосновым стволам. Между деревьев мелькали белые пятна нерастаявшего снега. Поодаль, там где начинались поля, сгрудились крестьянские избы. Войск заметно не было, бой шел на противоположной стороне, но шальные пули, посвистывая, залетали и сюда. С чердака по наступающим строчил пулемет, хлопали разрывы гранат, звонко били винтовки. Краешком глаза Кира заметила Авдотью, на карачках последовшую за ней. Подобравшись к краю крыши, обе спрыгнули в мягкий сугроб. Eдва отдышавшись, беглянки осмотрелись и привели себя в порядок. Выбрав безопасный путь, красавицы побежали прочь от особняка. Дальше края леса они не добрались. Мешанина еловых лап раздвинулась и оттуда появилась фигура казака с винтовкой наперевес. К серому башлыку, укутывающему его плечи и голову, прилипла хвоя, на закрученных усах поблескивал иней, темные быстрые глаза пытливо осматривали подруг. "Куда? Вы кто такие?" голос у казака был сиплый, прокуренный и недовольный. "На деревенских вы непохожи. Уж не из дворца ли будете?" Перепуганная Авдотья утвердительно кивнула. "Вот оно что. Тогда вам к есаулу. Он там за беседкой." Свободной рукой служилый указал вглубь парка, где возле нечищенной аллеи стоял небольшой светло - голубoй павильон с круглым куполом; в нем находились двое мужчин. Они сидели за круглым столом и, казалось, любовались пейзажем. Завидев приближение беглянок, любители природы приподнялись и уставили на гостей свои бинокли. "Кира Сергеевна!" с энтузиазмом вскричал один из них, тот что постарше и одетый в офицерскую форму. "Авдотья Евсеевна Пафнюкова! Вы то что здесь делаете?" с безмерным удивлением протянул другой, ростом чуть повыше и одетый в зимнюю городскую одежду. По видимости, оба долго находились на своем посту и изрядно замерзли. Наблюдатели без устали переминались и хлопали руками; ноги их, обутые в галоши поверх сапог и ботинок, оставили множество следов на ледяной корке, покрывающей каменный пол. Княжна, завидев своих защитников, вбежала в беседку и, облегченно вздохнув, остановилась. "С вами все в порядке?" спросили ее. "Да. Вы появились вовремя. Какой пустяк," Кира небрежно взмахнула рукой. "Как вы познакомились с этим созданием? Вы, наверное, не знаете, что oна преступница и находится в розыске," контрразведчики озабоченно посмотрели на Киру. "Я встретила ее в особняке. Эта женщина оказала мне помощь. Пожалейте заблудшее создание," умоляла идеалистка. Авдотья угрюмо смотрела на мужчин, которых, вероятно, встречала раньше. "Иди - ка сюда!" крикнул ей сыщик. Беглянка с опаской приблизилась, но остановилась поодаль; свесив голову на грудь и опустив руки, она о чем то размышляла. "Вы что меня арестовать хотите?" всхлипнув, полуспросила она. "Так точно! Не смей от меня убегать! Пристрелю!" филер решительно навел на Авдотью свой наган. "Я ни в чем не виновата," покрасневшее лицо ее моментально покрылось обильными слезами; они заструились по щекам и намочили ей платье. Авдотья не утиралась, только немного поскуливала. "Как же не виновата? У нас есть свидетели," наседал филер. "Это ты, и никто другой, почтенного генерала от инфантерии, не смею назвать его фамилию, в одних кальсонах и сапогах по ночному Омску гулять пустила. Благо, что время было летнее, не захворал, сердешный." "Не я," отнекивалась Авдотья. "Не знаю, кто." "Ты это была. Твой был клиент. Так и хозяйка дома терпимости показывает," настаивал сыщик. "Какое неслыханное безобразие ты допустила: утомленный от службы г-н офицер зашел в ваше заведение отдохнуть и поразвлечься. Ты же напоила защитника родины до скотского состояния, украла его документы, оружие и обмундирование и сплавила все это добро противнику. Мы едва успели перехватить генеральские вещи. Перекупщик посылал захваченный товар в Кремль на имя Якова Свердлова." Авдотья вздрогнула, закрыла лицо руками и в отрицании замотала головой. "После этих художеств город захватили красные. Tебя выгнали из борделя, но вместо того, чтобы исправиться, ты в комсомол записалась. И много вас там таких?" "Да, почитай все," деловито отвечала проститутка. "Мы для комсомольской ячейки самый подходящий коллектив. Тех же, которые не из наших, ну, случайные интеллигентные девушки всякие, которые Карла Маркса начитались, примазались к комсомолу, но не созрели еще до величия коммунистических идей, мы на собраниях прорабатываем, что при рабоче - крестьянской власти все общее и тела ваши вам полностью не принадлежат." Она набрала в легкие воздуха, как будто собиралась кричать, и с апломбом продолжала, "Исполком нас проинструктировал, чтобы не было ущерба в идеологической спайке трудящихся и в целях развития социализма, каждый партийный товарищ получает от советской власти талон на посещение двух молодых гражданок каждую неделю по его собственному усмотрению. Ни родители ее, ни муж не имеют права отказать, иначе в ЧК заберут. Пусть заходят к нам товарищи пролетарии, каждый кому не лень; только, пожалуйста, по - честному, становись в живую очередь! Если муж какой - нибудь красотки вдруг заартачится и возражать начнет, то немедля сообщаем куда следует; ему изрядную нахлобучку органы дадут. Mракобесу-собственнику тому не поздоровится! Больше выпендриваться не будет! Ишь какой жадный! Все ему одному! Не по-товарищески это!" Распалившись, Авдотья присвистнула, хлопнула в ладоши и обвела взглядом окружающих. Не сразу поняв, о чем задержанная говорила, контрразведчики c минуту молчали, а поняв, взахлеб засмеялись. Смеялись долго и до слез; перегибаясь, хватаясь за животы, хохотали до изнеможения. Затихали, но взглянув на Авдотью вновь продолжали хохотать. Она стояла молча с поджатыми губами и с обиженным лицом. Веки ее покраснели, широкий нос сморщился и черные размашистые брови собрались в гармошку. Заметив ее состояние, мужчины cмолкли и, мягко улыбнувшись, попытались ее подбодрить. "Потому то мы воюем против вас, чудиков, чтобы такое безобразие на Руси не случилось; но много вас, оболваненных, и неизвестно кто победит," задумчиво высказался один из сыщиков. "Прекратите издеваться над моей подругой," строго заявила Кира. Голос ее звенел от негодования. " Авдотья спасла мне жизнь." Княжна перевела свой взгляд на старшего контрразведчика, "Иван Егорович! Поспособствуйте. Я за нее, как за себя, ручаюсь." Тот, сделав серьезную мину, слушал. "Что скажешь, Акакий Ферапонтович?" обратился он к филеру. "Посодействуем княжне?" "Не имею права," заупрямился его напарник. "Вначале с задержанной допрос надо снять, а потом видно будет. Она важный свидетель. Она находилась в особняке, знает имена преступников, их приметы и осведомлена о действиях шайки. Следствию все это необходимо установить. Сразу не могу." "Ну, а потом?" "Потом, если за ней ничего плохого не числится, забирайте ее и пусть идет на все четыре стороны. Дело с генералом мы замнем, это мелочь, его и в живых уже нет." Сыщик был человеком дела. Посадив напротив себя подозреваемую, он тут ж в беседке стал ее допрашивать. Летели минуты. Карандашик порхал по страницам блокнота. Шелестела бумага, скрипел грифель. Акакий переворачивал листок за листком, исписав полтетрадки своими кривыми, непонятными закорючками. Револьвер его со взведенным курком лежал рядом на столе. Авдотья словоохотливо отвечала на все вопросы. Она сидела прямо, будто кол проглотила, с руками связанными за спиной, нo это не мешало ей кокетничать со следователем. Видавшая виды блудница высовывала красный остренький язычок, смачно чмокала губами и зазывно подмигивала. Но Акакий Ферапонтович был неуязвим и гнул свое. Вопросы о деятельности подрывной организации, обосновавшейся в особняке были разнообразны: количество боевиков? кто их возглавляет? тайники с оружием? руководители заговорщиков и иx связь с Москвой? С характерным сибирским говорком проститутка давала пространные, но сбивчивые ответы, "Почем мне знать какие у них пулеметы? Наганы есть, сама видела, каждый жиган за поясом носит, а пулеметов я в глаза не видела." "Ну как же? Разве не слышишь, что как раз сейчас пулемет на чердаке стреляет?" Повернув непонимающее лицо навстречу звукам, Авдотья долго соображала. " Вот та железная стукотня это и есть пулемет?" Ее глаза распахнулись от удивления. "Не знала. Научили. Теперь точно знать буду. Благодарствую, господин хороший." Акакий Ферапонтович, посмеиваясь, записывал. "Кира Сергеевна, не уходите, пожалуйста," позвал сыщик слушавшую дознание девушку. Она стояла снаружи беседки, положив кисти рук на перила. "Можете те ли вы подтвердить показания Пафнюковой?" Княжна заколебалась. "Это в интересах следствия. Вы тоже свидетель." "Я видела немногое. Все время я была заперта в подвале. В последний момент меня привели наверх к комиссару и потребовали написать письмо к брату. Вскоре начался бой и большевики убежали. Авдотья Евсеевна не препятствовала моему побегу, а наоборот, добровольно последовала за мной." "Иван Егорович!" сыщик, выполнявший обязанности следователя, окликнул своего коллегу. Тот негромко переговаривался с двумя офицерами, прибывшими из штаба. Оба спешились и держали своих коней под уздцы. Иван Егорович, услышав сыщика, извинился перед собеседниками, прекратил разговор и подошел к беседке. "Я не нашел в ней ничего инкриминирующего. Подследственная не представляет социальной опасности. Ее можно отпустить." "Ну что же. Если княжна Протасова ручается за задержанную, то она свободна," старший контрразведчик перевел на Киру свой проницательный взгляд. "Ручаетесь?" "Да," твердо сказала Кира. Она была очень благородным человеком и привыкла верить людям. Возможно, что разочарования ждали ее впереди. Лишь полгода назад ей исполнилось восемнадцать и мир казался ей полным прекрасных людей. Девушка гордо подняла голову и положила руку на плечо своей новой подруги. Увидев это, Акакий Ферапонтович вновь стал добрым и милым существом. "Ну, и ладненько. Идите, г-жа Пафнюкова, на все четыре стороны и больше нам не попадайтесь. Неизвестно как в другой раз обернется." "Где она будет обретаться?" поинтересовался Иван Егорович на прощанье. "С жилплощадью в Омске туго." "Как нибудь устроимся," Кира собиралась уходить. "В гостинице у нас большая комната. Разместимся." На этом формальности были закончены и оба контрразведчика удалились. Женщины остались наедине и присели на скамейку. "Не знаю как вас благодарить, барышня," глаза Авдотьи наполнились слезами. "Если бы не вы, эти аспиды меня бы расстреляли." "Ну, так уж бы и расстреляли," Кира немного помолчала. "Скажи, а остальные твои подруги - комсомолки откуда взялись?" "Все мы народ простой, рабочий. Откуда же нам еще взяться? На жизнь зарабатываем, как можем. Летом прачки, зимой кухарки или еще как придется. Осуждать нас за это незачем." "Удивительно," разоткровенничалась Кира. "Когда вчера я подъезжала, то издалека вашу компанию за своих давних знакомых приняла. Так я обрадовалась, что навстречу к вам побежала, но вы оказались не они. Самовнушение," с горечью рассмеялась княжна. Она чувствовала себя сиротой и была рада любому доброжелательному человеку. "И так бывает," с сочувствием молвила Авдотья. "Мы на вас тогда тоже вытаращились. "Что это с ней?" говорим. "С ума, что ли мамзель спятила?"" Она почесала нос и ахнула, "Ой, смотрите! Куда это они побежали?" Авдотья указала на казаков, рассредотачившихся вокруг особняка. Пригибаясь, с винтовками наперевес, они бесшумно крались между елок. У Киры захолонуло сердце. Среди них она узнала Joe. С расстояния пятидесяти метров его трудно было разглядеть; увлеченный заданием, американец не смотрел назад и поворачивался к ней то спиной, то боком. Между тем бой продолжался. Подъездная площадка перед фасадом была изрыта воронками от гранат, фонтан с греческой статуей побит пулями и осколками, нагар закоптил подножье каменных колонн, здание дымилось. Казачий есаул приказал усилить оцепление со всех сторон, особенно у запасных выходов, чтобы не допустить бегства окруженных большевиков. Отряд в количестве пяти бойцов занял позицию неподалеку у черного хода, куда обычно привозили дрова и воду. Там и сейчас оставалась небольшая поленица, на которой лежал нерастаявший снег. Неожиданно стрельба прекратилась. Стала слышна звонкая капель с сосулек, тающих на карнизах, хруст наста под копытами лошадей, звяканье цинкового ведра у колодца и, доносящиеся из глубины осажденного дома, стоны раненых. Время было еще не позднее, закатное солнце стояло высоко в ясном синем небе, но по ледяной равнине поползли мрачные тени. Сжав винтовки, бойцы прятались в снегу, уперев глаза в бревенчатую стену особняка. Морозный мартовский ветер пробирал казаков до костей. Им все надоело, они устали и проклинали войну. Голодные желудки недовольно бурчали - обеда им не давали и последний раз они принимали пищу сегодня ранo утром. Казалось конца их мучениям не видать, они проклинали все на свете, но услышав в тишине внезапный скрип отворяемой двери, немедленно встрепенулись и ожили. "Внимание! Целься! Красные идут!" шепотом приказал урядник, бравый, дородный и усатый воин, направляя свой ствол на ожидаемых врагов. Kазаки приготовились к нападению. Время тянулось мучительно долго, однако полуоткрытая дверь застыла на своих несмазанных петлях и больше не поворачивалась. Прошло еще несколько томительных минут; служивые просмотрели все глаза, предвкушая веселую пальбу, потеху и горячку боя. Но из черного проема до них доносились лишь непонятные шорохи и тихие женские голоса. Hикто оттуда так и не появился. "Где они?" урядник молчал и растерянно поводил глазами. На обгорелой сосне в парке, изгибая шею, насмешливо закаркала ворона.
  
  Глава 17
   Из слухового окна покинутого особняка тов. Юрковскому открывался широкий вид на заснеженные поля, на густой лес вдалеке и на извилистую дорогу, по которой сейчас убогая лошадка тащила пустые розвальни. Подросток в грязном тулупе и треухе то и дело подстегивал савраску мочальным кнутом, отчего страдалица еще больше горбилась. В хвойной чаще, куда вела дорога, крылось спасение осажденных, там ждала их свобода, там была безопасность, но добраться туда будет нелегко. Подчиняясь дерзкому плану московского командования, их разведывательный отряд слишком далеко внедрился за линию фронта и заплатил за эту оплошность жизнями своих бойцов. В сегодняшнем бою полегло много марксистских товарищей, половину поранило, уцелевших осталось малая горстка. От переживаний комиссар пошатнулся. Нога его кровоточила, ступать было больно, он опирался на костыль. "Как мало нас осталось," тоска охватила Юрковского. "У нас не хватает ни боеприпасов, ни снаряжения." Пробитые пулями тела чекистов валялись возле каждого чердачного окна, а еще пара изувеченных трупов намертво вцепилась в заглохший пулемет. Между балками были разбросаны картонные коробки из - под патронов, разорванные пакеты с бинтами и окровавленная одежда. "Не все так плохо," подбадривал себя командир. "Уже две недели дивизии Фрунзе наступают широким победным маршем; они придут сюда и окажут нам помощь, надо только затаиться и переждать, ну вот хотя бы в том лесу." Чаща стояла такая близкая, но недоступная, путь к ней преграждали казаки. Ощетинившись винтовками, станичники заперли все возможные выходы. Сверху Юрковскому позиции белых были видны как на ладони, где бы казаки не прятались - за хозяйственными постройками, за нужником, за штабелем бревен и просто за забором. "Много их против нас. Сил для прорыва не хватит - остается одно - пойти на хитрость," Юрковский повернулся к устало сидевшему на полу Ефиму. Тот проявил себя молодцом, стрелял много и метко, закопченная физиономия его горела отвагой. "Зови всех. Перекличку имеющегося состава сделаем. На втором этаже построимся. Вызывай комсомолок тоже. Не все им по постелям валяться." Услышав приказ, Ефим помчался по лестнице вниз, вслед за ним заковыляли Юрковский с Петром. Чердак опустел. Ветер из разбитых окон шевелил обрывки бумаг, лохмотья марли и перебирал волосы мертвецов.
   Немногих бойцов сумел вызвать расторопный Ефим: раз, два, да обчелся. Кроме него самого, да Петра с Василием, он разыскал Севастьяна. В вестибюле у парадного подъезда, там где недавно шел жаркий бой, случилось особенно много потерь. Среди луж крови и наваленных на паркете трупов подавал признаки жизни только его спутник по недавнему путешествию. Завидев друга, гигант поднялся со своего поста у амбразуры укрепления, сложенного из мешков с песком; он не выпускал из руки винтовку. "Что, Сева? Очень плохо?" с сочувствием прошептал Ефим, разглядывая бледное, покрытое свежими царапинами лицо своего товарища. "Ничего. Много мы их повалили. Вон сами посмотрите," он указал на крыльцо, на котором в разнообразных нелепых позах лежали убитые казаки. "Пойдем. Командир на перекличку вызывает." "Кто здесь сторожить останется?" удивился Севастьян. "Никто. Мы тикать будем." Пошатываясь на нетвердых ногах, ворча и проклиная царских сатрапов, друзья заковыляли наверх, чтобы поскорее отрапортовать начальству.
   В столовой суетились Юрковский и Петр; они заглядывали во все углы, отодвигая буфет, диваны и кресла. Звуки их поспешных шагов гулко разносились по дому. Рядом в кабинете комсомолки складывали пострадавших при обстреле раненых чекистов. Их изувеченные тела лежали на письменном столе и на полу. Oдин из них слабо шевелился. Он издавал плач, стоны и сдавленные крики. Мучения продолжались довольно долго и на него перестали обращать внимание, но внезапно после очередного вопля горемыка затих. "Преставился, сердешный", расстроенная женщина, склонившаяся над павшим единоверцем, накрыла его лицо простыней. От горя она не находила себе места. В отчаянии комсомолка схватилась за виски и, вoйдя в столовую, устало прислонилась к дверному косяку. В замурзанном кровью, длинном, косо сидевшем платье она никак не походила на больничную сиделку. Татуированные кисти рук ее были испачканы йодoм, красная косынка на подстриженных волосах развязалась и соскользнула на плечо. "Борис Иванович," обратилась она к Юрковскому, "умер женишок мой. Только что дух испустил. Хоронить надо." Голос ее сделался низким и печальным. "А остальные?" коротко бросил Юрковский. Он не отводил взгляд от найденной в шкафу стопки серебряных монет, которые тут же начал укладывать в заплечный мешок. "Я же вам говорила. Все уже к полудню поумирали. Хоронить где будем?" "Хоронить говоришь?! Придет время и об этом позаботимся! У нас заботы поважнее есть!" Стиснув челюсти, комиссар грохнул кулаком по буфетной стойке. Его охватила ярость. Глаза метали молнии, лоб прорезали продольные морщины, губы обнажились в зверином оскале. Он вскочил и отшвырнул свой мешок. "Хоронить! Так даже лучше будет! Зови своих девчат," Юрковский тяжело дышал, а глаза его устремились вдаль, на чьи - то мертвые ноги, высовывающиеся в дверной проем. "Живее!" выкрикнул он. Лоб комиссара покрылся потом, сердце билось с натугой; чтобы успокоиться, он жадно закурил. "Можно войти?" раздался женский голос. Расстроенные, робея и опустив глаза, героини труда предстали перед командиром. Они были почти неотличимы друг от друга - упрямые выражения истощенных лиц, поношенные ситцевые сарафаны, красные косынки на головах. "Одной не хватает," заметил пропажу Юрковский. "Куда Авдотья подевалась?" "Сбежала с ясновельможной пани!" доложили подруги. "Как же вы ее упустили?" злость охватила большевика. Острый нос его сморщился, желваки заходили на угловатых скулах, он сплюнул на пол. "Боярыня ей ловко мозги напудрила, вот она и слиняла," обьяснила одна из женщин. "Авдотья никогда мне не нравилась. Не советская она, не наша," Юрковский растянул губы в притворную усмешку. "Поймаем - убьем! Верно?" "Так точно!" прозвучал нестройный хор голосов. " Убьем! Поймаем поганку проклятую, плюнем и ногами разотрем!" "Не плачьте!" Юрковский начал прощаться со своими подчиненными. Его голос дрожал, слегка прерываясь, как после бега. "Мы уходим, но оставляем вас вместо себя. Знаю, что во вражеском тылу вы не пропадете. Ваша профессия при любой власти сгодится! Cпециальность ваша рабочему классу вот как нужна!" Oтвергая какие - либо сомнения, oн чиркнул ладонью по своему горлу. "Верьте, что скоро мы вернемся и вы получите награду за вашу доблесть и преданность трудовому народу. Знайте, что социализм не за горами, как бы не злобствовала буржуазия!" Юрковский подошел ближе к строю, обнял каждую боевую подругу и чмокнул в щечку. Непривычные к нежностям красавицы зарделись. "Нам нужен отвлекающий маневр, товарищи дамы," веско произнес кавалер. "Марьяша и Дуняша, возьмите веревку, идите вниз по черной лестнице и медленно начинайте отворять наружную дверь. Надюша с лимонкой стоит на ступеньках, чтобы шарахнуть гранатой любого шустряка, который осмелится войти. Мы же в это время пойдем на прорыв с другой стороны." Он хлопнул в ладони и истошно рявкнул, "Заметано! Погнали, да поживее! Ура, товарищи!" Услышав страшный клич, испуганные женщины, не раздумывая, помчались выполнять приказ. Юрковcкий остался наедине со своими отрядниками. "Тащите керосин, ребята. Лейте его за подоконник. Поджигайте тряпки. Кидайте наружу."
   Между тем казаки, сгрудившиеся возле загадочной полуоткрытой двери, не подозревали о драме, разворачивающейся в этот момент над их головами. Для них всё кругом было обыкновенным, даже тихий звoн бьющегося стекла не привлек ничьего внимания. В тишине дремал полный легенд старый дом, крепкие ставни его были надежно заперты, снег засыпал уютный парк и из треснутой печной трубы курился слабый дымок. "Никита," обратился урядник к щекастому и губастому молодцу в черкеске. "Иди пошукай, кто там за дверью прячется. Может баба какая?" Во много голосов станичники зареготали. Подбодренный доверием Никита сделал решительный шаг к объекту исследования. Штык - кинжал был в его левой руке, правая рука держала маузер со взведенным курком, а физиономию парняга скорчил самую зверскую. Его друзья наблюдали из укрытий, готовые броситься к нему на помощь. "Эй, американец! Ты чего на отшибе стоишь? Зачем бестолку руками крутишь?" урядник повернул ко мне свое смеющееся лицо.
   Я не знал как сказать по - русски, но жестами пытался привлечь внимание к разбитому стеклу на втором этаже. "The Reds are preparing to attack! (Красные готовятся напасть!)," твердил я. Нo никто не понимал меня. Меня поняли, лишь когда поленница ярко вспыхнула до небес. Отблески огненных языков затанцевали на стенах, от жары стали трескаться стекла, особняк осветился до самой кровли. Теперь станичникам было точно не до меня и не до таинственной двери. Передавая друг другу ведра, они были заняты тушением пожара. Из поленницы валил серый дым, клубы его застилали воздух, зыбкая пелена окутала окрестности. В вечерней полутьме я был единственным, кто заметил, как с крыши невысокой террасы спрыгнули в сугроб одна за другой четыре безмолвные фигуры и побежали в заросли елового молодняка. Я оказался на их пути. Издалека в неверном свете уходящего дня лиц их было не разглядеть; они бежали молча и кучкой - головы опущены, спины согнуты, но один из них, похожий на палку, нес на плечах объемистый мешок, остальные были налегке и даже без оружия. Но все равно моя обязанность была их задержать и передать по инстанции. Подняв винтовку, я клацнул затвором и гаркнул,"Freeze! You are under arrest! (Вы арестованы!)". Но чужаки родолжали надвигаться ближе и ближе, может не понимали? Движения их были быстры и решительны, руки сжаты в кулаки, локти резали воздух. Я тщательно прицелился и в любой момент готов был нажать на спусковой крючок, пока внезапно с десятка шагов не узнал в них своих знакомых из вагонного купе: художника - абстракциониста и его подмастерье. Признаться, имена попутчиков я забыл начисто, но это уже неважно. Вот это сюрприз! Мой палец будто окаменел, я не мог убивать друзей и крикнул, "Gentlemen, what are you doing here? (Господа, что вы здесь делаете?)". Они судорожно улыбнулись и, похоже, что были удивлены не меньше меня. Брови их подскочили вверх, глаза выпучились, а рты приоткрылись. Однако человек - палка был другого мнения. Вместо ответа он выхватил из кармана ручную гранату и бросил ее вперед. Она плюхнулась мне под ноги, покатилась в сторону и застряла в широкой ледяной луже. Прежде чем броситься навзничь, я успел выстрелить и попасть в одного из атакующих. Что было дальше не помню, взрыв повалил меня, оглушил и я потерял сознание.
   Кира мне потом рассказала, что я долго болел. Меня подобрали конные казаки, которые услышав мой выстрел, бросились на помощь. Они порубили большевиков и ни один не сумел ускользнуть в лес. Oперацию на черепе делал мой соотечественник Dr. Lewis из Американского Красного Креста. Они все прибыли из Китая по просьбе правительства Колчака с целью оказывать медицинскую помощь военнослужащим Антанты и организовали в Омске госпиталь в помещении опустевшей коммерческой школы. Кира никогда не была в США и впервые познакомилась с нашим практическим мастерством. Она была поражена. "Раньше я только слышала об американских методах, но никогда воочию их не видела," принцесса сидела на стуле возле моей кровати и я любовался ее красотой. От переживаний и невзгод девушка похудела и пожелтела, но оставалась для меня самою прекрасной. "Я не могла поверить своим глазам," поправив мою подушку, продолжала она, "когда увидела эффективность, с которой американские администраторы убедили неторопливых сибирских рабочих быстро выполнять их распоряжения. В кратчайший срок здание школы было превращено в образцовую современную больницу. Были возведены новые стены; переложена крыша; построены необходимые перегородки; водопровод проведен во все лаборатории и палаты и везде установлено множество электрических подключений. Американцы привезли наилучшее лечебное оборудование; рентгеновский кабинет экипирован по последнему слову техники, а операционный зал, снабженный новейшими приборами, вызывает всеобщее восхищение." "В таком случае мне повезло," я с трудом ворочал языком. Контузия давала о себе знать и меня мучили головные боли. "Но важнее всего, что вы всегда рядом." Кира сделала вид, что не слышала комплимент, но я заметил как зарделись ее щеки. Княжну, имеющую опыт работы в военной больнице в Царском Селе и владеющую иностранными языками, американцы без колебаний зачислили в штат госпиталя. Облачение сестры милосердия очень ей шло. Тоненькая и хрупкая, она не боялась черной работы, беззаветно выпоняла свои обязанности и охотно шла на помощь туда, где ее ждали. Раненые обожали ее, но когда девушка подходила ко мне, каждый раз для меня наступал праздник. В голову мне лезли всякие отчаянные мысли: я мечтал о близости с нею, о свидании в безлюдном месте и все такое, и пытался коснуться кончиков ее пальцев. Она не возражала и в ответ украдкой пожимала мою руку. Я стал догадываться о ее чувствах и постоянно размышлял о том, что может случиться дальше. "Чем я мог ее поразить?" терялся я в догадках. "Ведь между нами социальная пропасть. Я сын простого рыбака из Мичигана, а она отпрыск аристократического рода, приближенного к Императорской семье. Наверное, ей пришло время влюбляться и я случайно оказался рядом. В молодости у девушек наступает такая пора," урезонивал я себя, но постоянно замечал неотступное Кирино внимание. Она следила за моим лечением и подходила ко мне чаще, чем к другим пациентам. Tе даже стали немного подсмеиваться, правда немногие из них изъяснялись по- английски и шутки их мне было не понять. Медицинский персонал хорошо заботился о нас и на тумбочках было полно американских газет и журналов, но ничто не могло отвлечь меня от мыслей о любимой. В промежутках между беспамятствами я караулил принцессу и с радостью узнавал в коридоре ее быстрые шаги - Кира всегда навещала меня. "I am fine," с замиранием сердца отвечал я на ее мелодичные приветствия. Ничего большего я добавить не смел, но может быть она догадывалась? Вот и сейчас принцесса зашла в нашу палату, вынула термометер из моего рта, присела на табурет и начала говорить. "Больной, температура вашего тела нормальная; 98.6?F. Скоро вас будут выписывать." "Когда?" от расстройства у меня потемнело в глазах. "Это решает ваш лечащий врач. Есть ли и у вас пожелания и просьбы?" Я заколебался. "Да, я хотел бы послать письмо моей маме и сообщить ей, что скоро вернусь." Потом я добавил, " Меня уведомили, что лейтенант O'Reilly разыскивает меня и обвиняет в измене и дезертирстве." "Глупости. Я говорила с командующим вооруженных сил Антанты в Сибири ген. Janin. Он знает вашу историю и у него есть свидетельства вашего героизма. Он предоставит вам сопроводительное письмо к вашему начальству и подозрения будут сняты. Генерал рекомендует наградить вас. Вы бравый солдат союзнической армии сражавшейcя за Россию; вы с честью выполнили свой долг." Ее глаза затуманились и смотрели в никуда. "К сожалению наши проблемы неразрешимы. Русский народ обезумел и ищет своей погибели. Мне и брату некуда деться. Новая власть будет преследовать нас." Смахнув слезы с ресниц, она добавила, "Я вас больше не увижу? Это невозможно." Кира устало опустила голову и надолго замолчала. Я был потрясен и не знал, что ответить на ее откровение. "И я не хочу расставаться с вами," сказал я с сильным душевным чувством. Как пойманная птица, сердце мое колотилось в груди, глаза заблестели, мне стало жарко, я откинул одеяло и потянулся к возлюбленной. Но руки мои повисли в воздухе. Девушка вздрогнула и отшатнулась, возможно испугавшись моего порыва. В смущении я опустил голову. Обрушилось тягостное молчание. Прошла минута или около этого. Глаза Киры опасливо обвели присутствующих в палате. Пациентов было двое - чех и немец. Они общались между собой и с окружающим миром на смеси русских и немецких слов. К тому же им было не до нас. Придвинув кровати к столику, они с увлечением резались в карты. Ставкой служили пара галош и бритвенный прибор. С азартными лицами игроки следили за фортуной, временами извергая проклятия, каждый на своем языке. Киру долго мучили сомнения, она смущалась и трепетала; но наконец произнесла, "Это очень трудная тема, Joe. У меня сейчас неотложная работа. Я зайду к вам после смены и мы обсудим ваши слова." Она резко поднялась и ушла. Мир сразу осиротел и тоска сковала меня. "Сколько мне ждать?" совсем потеряв голову, крикнул я ей вслед. "Недолго. Три часа," откликнулась она из коридора. Ее легкие шаги замолкли вдали. Я остался наедине со своими тревожными думами. Эти часы показались мне тремя веками, мучительными и нескончаемыми тысячелетиями, кошмарными геологическими эпохами; я извелся и исхудал, строя всевозможные предположения как завоевать ее сердце и тут же отвергая свои сумасшедшие проекты один за другим; пока она не пришла, красивая и ласковая, и, сложив свои руки на коленях, уселась напротив на табурете. Она взглядывала на меня украдкой, но так же быстро отводила глаза. Я вздохнул с облегчением. Буря во мне стала утихать. У меня появилась надежда. "Каково ваше решение?" после довольно долгой паузы выдавил я из себя и снова замолчал. За окном вечерело, в комнате царила тишина, ярко горел потолочный плафон, чистый воздух шелестел в вентиляционной трубе и мои утомившиеся соседи посапывали на кроватях. Мы могли спокойно разговаривать. "Я обдумала ваши слова. У вас действительно серьезные намерения?" голос ее дрожал и она крепко сжала свои трясущиеся пальцы в кулачки. "Куда еще серьезнее!" вскричал я. "Я готов жениться на вас хоть сейчас!" не обинуясь выложил я свою мечту и, запнувшись, тихо добавил, "Если вы, конечно, не возражаете." Слегка улыбаясь, принцесса молчала. Я мог только гадать о том, что происходит с нею. Казалось, что душевный покой и отрада снизошли на нее. Чудесные глаза ее засияли, розовые сочные губы манили, длинные черные ресницы и дивные волосы сводили с ума. Но она безмолствовала и мне стало не по себе. "Простите. У меня нет кольца с бриллиантом, чтобы сделать вам формальное предложение," я сделал попытку встать перед невестой на колени, но она остановила меня. "В этом нет необходимости." Вдруг голос девушки зазвенел, будто туго натянутая струна. Она напряглась, как если бы припомнила мучительную тайну; я видел, скольких трудов ей стоило сохранять наружное безразличие. "Я согласна стать вашей женой," выдержав нелегкую паузу, произнесла она. Я поднялся и попытался приблизиться к ней, но она увернулась от моего поцелуя. "Я должна привыкнуть к вам. Не все сразу. И не забудьте, что после госпиталя вам придеться по прежнему обитать в казарме. У меня жить нельзя. В гостинице мой брат и Авдотья." "Какая такая Авдотья?" ужаснулся я, но не осмелился спросить. Расстроенный, я упал на кровать. В висках застучали молоточки, перед глазами поплыли круги, заныло в костях. Я попытался взять себя в руки. "Мы должны, как это у вас называется, обвенчаться в церкви," чувствуя что - то неладное, предложил я. "Да, конечно," Кира наклонилась надо мной и провела рукой по моим волосам; касание было теплым и нежным; не стерпев, я поцеловал ее ладонь. "Спокойной ночи, дорогой," не дождавшись моего ответа, принцесса ушла. Я онемел, так я был потрясен. А вдруг любимая совсем не такая, какой я ее вообразил?
  
  Глава 18
   "Избушка, избушка! Стань к лесу задом, ко мне передом. Повернись туды дворцом, сюды крыльцом," в переполненном вагоне Кира рассказывала русскую народную сказку, пытаясь научить меня своему языку. Уже неделю мы ехали в поезде. Вернее сказать, ползли с черепашьей скоростью в плотной гуще железнодорожного транспорта. Белые отступали и мы с ними. К сентябрю 1919 г. были потеряны Уфа, Кунгур и Пермь; красные приближались к Омску. Хаос был ужасающий, пассажиры дрались за места, на станциях царила неразбериха, мандат Американского Красного Креста больше не имел силы и мы часами ждали пути на восток. Однако вся наша компания была при деле. Всех нас, я надеялся, ждало сносное будущее заграницей, ведь судьба России была омрачена поражениями, наносимыми ей коминтерном; бороться с одураченным народом нам было не под силу. Ростик ехал в том же эшелоне, но в почтовом вагоне, его пристроили сортировать письма, а Авдотья, зачисленная в штат уборщицей, скребла лизолом полы в коридорах. Кира и я весело щебетали друг с другом в купе; она по - прежнему медсестра, а я по - прежнему выздоравливающий пациент, который быстро шел на поправку. В таких условиях было полно времени для любых необременительных занятий и мы говорили о пустяках. "Ах ты, дурень, эдакий!" с увлечением повествовала Кира. "Пошумела баба-яга, постучала костяной ногой, потом села в ступу и полетела. Пестом погоняет, помелом след заметает." Сказка не утомляла меня, хотя я плохо понимал. Русские глаголы, шипящие окончания, умопомрачительный падежи и склонения были непреодолимы для иностранца. Но Кира настаивала, "Со временем ты поймешь прелесть нашей поэзии, научишься любить Пушкина и Лермонтова. Тебя захватят невыразимая грация русского слова и его непревзойденное акустическое богатство. Вся сила нашего языка явится перед тобой в чарующей полноте." Я не соглашался. "Такой трудный язык можно освоить лишь родившись русским," отвечал я, "или приехав в страну в раннем детстве. Да, и зачем oн мне? Ведь через полгода мы прибудем в Америку! Вот будет счастье!" Я даже зажмурил глаза от предвкушения встречи со своими родителями. "Эта сказка про Ивана - дурака напоминает мне мою судьбу," дослушав до конца, изрек я. "Как исстрадавшийся странник, заблудившийся в заколдованной чаще, я нашел свою красавицу - царевну." Кира лучезарно улыбнулась и позволила поцеловать свою прекрасную ручку, что я галантно исполнил. Любимая казалась мне чародейкой. Все к чему она ни прикасалась, словно по мановению волшебного жезла, повиновалось ей. С ее появлением трудности исчезали, стены расступались и препятствия рассеивались. Она достала билеты для нас на военный поезд, снабдила меня сопроводительным письмом и установила контакты в консульстве США. Перед отъездом из Омска мы обвенчались в Никольском Казачьем соборе и хотя за неделю до этого я был комиссован из армии по инвалидности, окончательное слово принадлежало нашим военным врачам во Владивостоке, куда мы пытались попасть. Должен заметить, что выглядел я не совсем как раньше: лоб и правую щёку пересекал заживающий шрам, ослепший левый глаз, закрытый черной повязкой, слегка саднил, ушная раковина и носовой хрящ тоже пострадали и вдобавок я немного прихрамывал. Но в остальном я был свеж, как огурчик, и готов хоть сейчас вернуться в строй: руки мои не потеряли силу, а уцелевшее око -зоркость - стрелял я отлично. В новенькой зеленой униформе и с медалью Пурпурное Сердце на груди я гордился собой и нравился всем проходящим мимо девушкам. Самое главное, что Кира любила меня. По крайней мере мне так казалось. Мы обменивались ласковыми взглядами, пожатиями рук и объятиями, но из - за тесноты проживания ни разу не были наедине. Нормальное существование ожидалось лишь после отъезда из этой страны. Пока мы жили мечтами и даже не строили планы семейной жизни; действительность была враждебной и неясной; нам было не до того. Поезд наш был переполнен выздоравливающими американцами и канадцами. Все мы направлялись во Владивосток; где в порту стояли корабли, готовые перевезти нас через океан, подальше от неустроенной Сибири и хаоса гражданской войны. В моем купе находилось еще трое парней, чуть постарше меня - один из Техаса, другой из Оклахомы, а третий из Онтарио. После года боевых действий у каждого из нас была своя увлекательная история, заслуживающая повести или рассказа, но мы не отдавали себе в этом отчет, оставаясь в неведении о читательском интересе, который могло бы вызвать опубликование наших воспоминаний. Я никогда не думал об этом и просто вел дневник, записывая увиденное и услышанное, как с детства приучила меня мама. Раз в день Кира и другие медсестры заходили к нам менять марлевые повязки и делать несложные медицинские процедуры. Остальное время мы лежали на койках, лениво болтали или жевали пищевые концентраты, которыми снабдила нас армия. Временами мы слышали в коридоре характерный шорох метлы и звонкий требовательный голосoк, "Поберегись!" Скоро в проеме открытой двери появлялась внушительная женская фигура в синем халате; волос, покрытых белой косынкой, было не разглядеть. Иногда уборщица поворачивала к нам свое круглое туповатое лицо. Казалось, что она заигрывает с нами, строя глазки и складывая губы сердечком. Это приводило нас в восторг и мы угощали ее печеньями и конфетами, которые она аккуратно складывала себе в карман. "Кто это?" однажды спросил я своих всезнающих cпутников. "Это Авдотья. Она ничего не понимает, потому, что говорит только по - русски." Получив подарки, подмигивая и посвистывая, женщина удалялась в свой отсек. Развлечение временно закрывалось. Нас опять охватывала скука. Пейзажи за окном были прелестны, но монотонны. Угрюмая тайга подавляла своей плотной и тяжелой массой. Иногда нескончаемая стена хвойного леса прерывалась и выступала сияющая гладь реки или озера, окаймленная тростником. Солнечные блики переливались на водной глади, но она была пустынна - ни лодки, ни плота, ни паруса - половина населения страны была на войне и разделенные идеологией мужчины сражались друг против друга. Через минуту все пропадало и опять начиналась девственная чаща. Потом появлялись деревеньки и окрестности городов. Пробежали часы. Я заметил, что попутчики оживились. Mы подъезжали к станции. Все вскочили, засуетились и побежали в тамбур. Конечно, в эшелоне кормили нас хорошо, но на остановках для разнообразия мы выходили купить что - нибудь из местной кулинарии: пельмени, пирожки с начинкой, попить свежего молока или просто размяться. Поезд остановился. Я протолкался к выходу. Солнечный свет ударил мне в глаза и я с удовольствием втянул в легкие свежий воздух. Вокруг нас толпилось множество простого народа, они скандалили и кричали. Гвалт стоял невообразимый; нам приходилось объясняться жестами. Вскоре мы заметили Авдотью, окруженную неизвестными нам молодцами воинственного вида в черкесках и высоких меховых шапках. Ухмыляясь, они подкручивали усы, трясли саблями и портупеями с огнестрельным оружием. Авдотья явно пришлась им по вкусу. С насурьменными дугой бровями и круглыми щеками, натертыми свеклой, женщина была неотразима. Она нарядилась в яркий сарафан, туго обтягивающий ее пышные формы, и заразительно смеялась. Полные руки красотки обнимали за плечи то одного, то другого кавалера, не зная на ком сделать выбор. Оживленная и счастливая, забыв обо всем на свете, она была в центре мужского внимания и любезничала напропалую, пока не свистнул паровозный гудок. Пассажиры, подталкивая друг друга, ринулись вновь занять свои места. Авдотья помчалась в вагон, но через минуту спрыгнула на платформу со своим чемоданом в руках. Как мне потом объяснили, Авдотья ушла от нас. Она поверила, что наконец - то встретила своего единственного, которого ждала всю жизнь и с которым вкусит неземную любовь. На уговоры подруг Авдотья не поддалась и больше мы ее никогда не видели.
   Сырым промозглым утром наш поезд вполз на Владивостокский вокзал и медленно, не шумно, встал на запасный путь. Туман лежал на сопках, клубясь над скопищем деревянных лачуг. Кровли кирпичных многоэтажных зданий на набережной едва выступали из его серой мглистой пелены. Соотечественники нас встречали. Их можно было узнать по опрятному, благодушному виду, уверенным выражениям лиц и звездно - полосатых флажкам в руках. К темной наружной платформе разом подъехала вереница зеленых фордовских фургонов и пересадка тяжелораненых пациентов началась. К счастью таких было немного, остальные либо умерли в пути, либо усилиями врачей поставлены на ноги. На костылях, поддерживаемые персоналом, бедняги ковыляли к автотранспорту. Впервые за много дней пассажиры ступили на твердый грунт. С юношеской бравадой, пошучивая и посмеиваясь, мы выходили на перрон, не зная толком, что нас ждет впереди. Моя голова кружилась от свежего воздуха, которого я был долго лишен, ноги с непривычки слегка подрагивали, нo на душе скребли кошки. На кого я теперь похож?! Каким я был и каким стал! Что я скажу своим родителям?! Своим видом я напугаю их и причиню им боль! На следующий день медицинская служба подтвердила диагноз своих омских коллег и меня демобилизовали из армии США в связи с непригодностью к перенесению тягот и невзгод военной жизни. Я получил денежное пособие, но места на океанском транспорте для Ростика не оказалось. Такая привилегия представляется только ближайшим родственникам. Брат моей жены к этой категории не причислялся и по настоянию Киры от этой затеи нам пришлось отказаться. Пришлось покупать билеты на старенький пассажирский пароход "Пегас" русско - японской компании, идущий в Иокогаму. Оттуда мы намеревались, долго не задерживаясь, отплыть в Америку. Перед отъездом Кира на всякий случай оставила в американском консульстве письмо к своим теткам, которых мы всю неделю безуспешно искали по всем возможным и невозможным местам портового мегаполиса. Вечером того же дня мы отчалили. Солнце закатилось в тучку. Наступала теплая беззвездная ночь. Кира и Ростик поднялись на палубу и, вцепившись в поручни, не отрывали глаз от медленно удалявшегося родного берега. В сгущавшейся темноте тускло светились огоньки. Я устроился поодаль на шезлонге с кружкой пива в руке. Мне было хорошо. Ночь радовала покоем и тишиной. В трюме, тяжело громыхая, работали винты, двигая нашу посудину наперерез волнам, подальше от враждебной Сибири. Все мои невзгоды были позади, я уцелел на войне, где полегло много хороших парней, но мои спутники переживали. Топовый фонарь, раскачивающийся на мачте, бросал неровный свет на их головы и плечи. Oни о чем то громко шептались на своем мудреном языке и вздымали руки к небу. Когда мы вернулись в каюту, я заметил их заплаканные лица. "Don"t cry," произнес я слова утешения. "Вам повезло. Миллионы русских хотели бы оказаться на вашем месте. Вы же помните очереди в посольство." "Вы ничего не понимаете в русской душе!" Кира чуть не хлестнула меня по щеке и не разговаривала со мной до прибытия в Иокогаму.
   Япония на нас никакого впечатления не произвела, кроме огромного количества усердных трудолюбивых человечков, копошившихся пoвсюду, куда хватало глаз. Они были очень вежливы, прекрасно говорили по - английски, хотели нам услужить и постоянно кланялись. Они научили меня есть на обед сукияки и носить зонтик. Климат там влажный и промозглый; от испарений меня знобило. К счастью на островах мы не задержались и после короткого проживания в гостинице отправились за океан.
   Внушительный двухтрубный лайнер Carmania закончил погрузку угля и готов был выйти в море. Он был построен в Британии в 1905 году и ему было всего 14 лет, однако в годы войны корабль пережил много несчастий и даже участвовал в морском сражении с немецким флотом. После подписания мира Carmania была разоружена и перевозила азиатских иммигрантов на западный берег США. Чтобы сэкономить немного денег, мы заняли очень спартанскую каюту второго класса, естественно лишенную какой - либо роскоши, к которой привыкла Кира. Две двухярусные койки и столик между ними составляли всю меблировку. У нас не было даже иллюминатора и постоянно приходилось включать электрический свет, но зато был свой туалет и душ. Питались мы в общей столовой вместе сo множеством японских переселенцев. Они были разнообразных внешностей и физических качеств, но всех объединяло одно - юность. В этом мигранты не ошибались - Америка приветствовала молодых, здоровых и сильных. Корабельная кухня кормила нас досыта простой незамысловатой пищей и на меню никто не жаловался. Чтобы избежать тесноты каюты, день деньской мы слонялись по палубе, развлекая себя разговорами с другими пассажирами, подвижными играми и созерцанием морских пейзажей. Через восемь суток плавания на горизонте появилась земля. Было солнечное, теплое утро. В голубоватой дымке над океаном вырисовывался золотисто-зеленый массив суши. "Подходим к Гавайям!" пронеслась среди нас весть. Пассажиры столпились на палубе, указывая пальцами на выступающую над водяной равниной горную цепь. Проходили часы, земля медленно приближалась. Боясь обгореть, мы расположились в тени навеса на лежаках. Через репродуктор, установленный на капитанском мостике, передавались сводки новостей. Ближе к вечеру наше судно причалило в Гонолулу. Закат был прекрасный, ужин, который я купил в корабельном буфете, замечательным, волны мерно покачивали корабль, но сходить на берег мы не решились - стоянка была слишком короткoй и к тому же у нас не было денег на эксурсии. Мы слонялись по верхней палубе, глазея на жизнь незнакомого города, на эскадру линкоров, стоявших на рейде и живописные зеленые горы, подступавшие к самому пляжу. Carmania отчалила поздно ночью. Выйдя из бухты, наша посудина попала в волнение; корабль переваливался с борта на борт, то вскарабкаваясь на гребни волн, то падая вниз. Пассажиры не появлялись, палубы опустели, никто больше не приходил в столовую, всех мутило. Непривычные к качке, мы пластами лежали на койках, слушая скрип переборок и дребезжанье зубных щеток в стаканчиках в умывальне; мы страдали и нам было не до романтики. Шторм утих через сутки и на третий день мы вошли в залив, пришвартовавшись в порту калифорнийского города Oakland. Великое путешествие по соленой воде закончилось. Дальше надо было добираться по суше. В толпе притихших японцев мы подверглись таможенному досмотру и вышли на обширную городскую площадь. Утро выдалось чудесное - свежее и бодрящее. Солнце сверкало на полировке автомобилей, сияло в заманчивых витринах и отражалось в панорамных окнах вокзала. Я никогда не бывал в здешних местах. По пути в гостиницу я с удивлением рассматривал монументальные небоскребы, великолепные дороги, опрятные, обсаженные пышной зеленью жилые кварталы и тенистые парки. Однако мы не хотели здесь задерживаться и стремились в Мичиган. В нашем номере всю последующую ночь мы обсуждали как попасть домой: взять напрокат автомобиль или лететь на самолете, но моим русским спутникам обе идеи показались слишком непривычными и радикальными. Кира и Ростик проголосовали за поездку по железной дороге. Так тому и быть! Я оказался в меньшинстве. Нам повезло. Hа следующее утро мы заняли купе в поезде, пересекающем Соединенные Штаты. После отправления мы с познавательным интересом буквально прилипли к окнам. Бескрайние виноградники, дубовые кущи, заросли кактусов на холмах, скалы и утесы под вечно голубым небом завораживали; никто не мог оторвать глаз от мелькающих пейзажей. По мере того, как путешествие продолжалось, Кира приходила в восторг. В детстве родители брали ее в Скандинавию, Францию и Швейцарию, но по ее словам увиденное сейчас превосходило ее прошлые впечатления. "Все в Америке настолько монументально и масштабно, что затмевает любые европейские достопримечательности. Что такое Альпы после Скалистых гор? Какие строения в Старом свете выше небоскребов Сан-Франциско или Чикаго? Какая страна мира превзошла грандиозную американскую технологию?" "Ваши похвалы относятся, главным образом, к американским городам - гигантам," возразил я. "Они мне не нравятся. Я не хочу там жить. Боюсь, что вы будете разочарованы, но мы направляемся в небольшую сельскую общину Big Haven, в которой я вырос. Вам может быть трудно привыкнуть к нашим порядкам. Bы ведь всегда проживали в Москве и в Петербурге?" "Почему же не понравится?" заявил Ростик. Он подрастал и голос его ломался в фальцет. "Мы тоже выросли в селе, правда оно называется немного по другому. B Царском Селе. Там тоже лужайки и парки и, вообще, полная сельская идиллия." Юноша криво усмехнулся и покраснел. "Не думаю, что это так," Кира поправила своего брата. " B Царском Селе сейчас смертоубийства, грабежи и пожары." Глаза девушки посуровели и гладкий лоб прорезала тонкая морщинка. Мы все замолчали, глубоко задумавшись каждый о своем, но не отводили глаз от окна. Мимо проносились закопченные кварталы Детройта. По длинным, прямым проспектам пробирались вереницы автомобилей. На фасадах высоких зданий перемигивались рекламы. Толпы пешеходов заполняли тротуар. Мальчишки сновали на проезжей части, продавая газеты, а из ларьков с хот-догами тянулся серый дым. Через полминуты все это исчезло, сменившись однообразными рядами складов и промышленных корпусов. "У нас вы будете в безопасности," продолжил я разговор. В нашем городке ничего подобного нет," я указал на только что промельнувшие за вагонным стеклом улицы Детройта. "В общине простор, порядок и тишина. Сосед знает соседа, мы ходим в одну церковь и помогаем друг другу. Многие занимаются сельским хозяйством или рыболовством. У нас нет бездомных. Воздух чистейший, вода вкуснейшая, людей немного и живем мы, как большая дружная семья. Иногда к нам приезжают дачники из больших городов. Летом они нежатся на пляжах, а зимой катаются в парках на лыжах. И еще охота у нас круглый год." "У вас там земной рай. Мы не захотим уезжать." Мои спутники улыбнулись. "Верно," утвердительно кивнул я и, взглянув на часы, посоветовал, "Начинайте паковаться. Нам скоро выходить." В три часа пополудни мы сошли с поезда в Grand Rapids, MI. Железнодорожной ветки в мой городок не существовало, нo расстояние было всего 34 мили и я нанял такси. За сорок минут Ford Model T Sedan благополучно довез нас до назначения. Конечно, я волновался вернувшись в родные края. Казалось, что ничто не изменилось за время моего отсутствия. Березовые рощи и ползучие можжевельники, озеро, блестевшее из - за песчаных дюн, невысокие административные здания, ровные ряды жилых кварталов, мостовые, лавки и магазины не заметили ушедший в прошлое год. Но горожане изменились. На пустынных улицах мне редко встречались знакомые лица. Затаив печаль, я искал своих сверстников, но попадавшиеся навстречу, были покалечены, как и я. Не окликая их, мы проехали мимо, обогнав стайку радостных девушек, направляющихся в сторону пирса и маяка. Вот и мой дом. Деревянное двухэтажное строение под высокой крышей, покрытой битумной черепицей, требовало покраски, на столбах во дворе сушилась рыболовецкая снасть, возле сарая томилась на привязи гнедая лошадь. Я расплатился с водителем и автомобиль, выпустив клуб едкого дыма, уехал, оставив нас одних на тротуаре. Мои спутники с надеждой смотрели на меня. Безгранично веря в истинность моих слов, они последовали за мной через полмира. Я не мог их подвести. Ободряюще улыбнувшись, я позвонил в дверь. Ответа не было. Тишина была оглушительная. По серому предвечернему небу быстро плыли тяжелые облака, ветерок шевелил ветки осин, издалека доносился стук конских копыт. С крыши соседнего дома вспорхнула стайка воробьев и уселась на заборе. Птички чистили свои перышки и, казалось, искоса рассматривали нас. Ответа по - прежнему не было. Кира кашлянула и улыбнулась, но ее брат вопросительно поднял брови. "Куда они могли подеваться?" с тоской подумал я. "Прошло более полутора лет. Все что угодно могло там случиться..." Я глубоко вздохнул, немного подождал и позвонил еще раз. Дернулась оконная занавеска, заскрипела внутренняя лестница, застучали быстрые шаги. Дверь широко распахнулась. Передо мной стояла мама. Остались прежними ее строгие, светлые глаза, густая сеть морщинок и нос с горбинкой. Волосы с сединой были гладко зачесаны и собраны на затылке в пучок. Черный домашний халат облегал ее полнеющее, но не потерявшее стройности тело. Она не сразу узнала меня, а узнав, горестно вскрикнула и изо всех сил обхватила мою шею руками. "Что они с тобой сделали, Joe?" зарыдала мать. "Все в порядке," смущенно ответил я. "Я был немножко ранен, но врачи меня подлечили. Правда, левый глаз не совсем видит." Чтобы не расстраивать маму, я ничего не сказал о своей хромоте, нервных припадках и трепанации черепа. "А как у вас? Как папа? Как Лиззи? Как Пат?" "С нами все хорошо," она отступила на шаг назад, рассматривая меня. "Все уехали на верфь. Мы покупаем новый катер." Вдруг мама всплеснула руками, "Ну, что же я? Прошу в дом. Это твои друзья?" обеспокоенно указала она на моих спутников, но слезы ее стали просыхать. "Приношу извинения," опомнился я. "Не успел предупредить ни о своем приезде, ни о своей жене. Мы так стремительно двигались на восток, что письмо бы опоздало, а телеграмму было неоткуда посылать." Вытянув руки по швам, я поклонился и торжественно произнес, "Позвольте представить мою супругу княгиню Киру Протасову и ее брата князя Ростислава Протасова!" Услышав это, мама издала слабый крик, и вся осела на крыльцо. Глаза ее закатились и она едва дышала. Ростик помог мне внести ее в дом и положить на диван. Я помчался в спальню наверху, нашел аптечку и принес нашатырь. Но снадобье не понадобилось. Мама уже открыла глаза. Взгляд ее был устремлен в потолок. "A как же Mary?" Голос ее был еле слышен. "Твоя подружка спрашивала о тебе целый год и приходила к нам каждый день." "Какая Mary?" отмахнулся я. "Это та самая конопатая телефонистка из аптеки на углу? Она никогда не смотрела на меня. Это все женское воображение." Я поймал на себе укоризненный Кирин взгляд. Мне стало неловко. "Не позорьте меня, мама. Давайте говорить о чем - то другом." Я почесал в затылке. "Как идет хранение и сбыт улова? Я слышал, что цены на озерную форель поднялись?" "Да, рыба подорожала. Нам не хватает рабочих рук. Приходится нанимать мексиканцев." Заметно было, что пожилая женщина приходит в себя. На впалых щеках появился слабый румянец, глаза оживились и заблестели. "Вы с дороги устали и проголодались. Я сейчас встану и приготовлю вам обед." Опершись рукой о диванный валик, она медленно поднялась. "Позвольте я помогу вам, мама," Кира протянула ей руку. "Могу я вас так называть?" Я видел, что сердце моей матери растаяло. Эти простые добрые слова вызвали к гостье самые лучшие чувства. "Конечно, душечка. Добро пожаловать в нашу семью. Меня зовут Sheryl Smith." Мама обняла Киру и пожала Ростику руку, на что юноша важно надулся и изрек, "Я тоже хочу помогать." "Не все сразу," позвал я его за собой. "Пойдем я покажу тебе дом. Когда отец вернется, мы его спросим, где тебя разместить."
   Поздним вечером того же дня мы поднялись по полутемной лестнице в спальню наверху и заперли за собой дверь. Я оказался наедине со своей женой. У меня мутилось в голове. Никто из членов семьи и не догадывался, что нам предстояла первая брачная ночь. Опустив глаза и едва дыша, мы сидели друг напротив друга за покрытым скатертью пустым столом. Незамысловатая лампа на шнуре, свисающем с потолка, бросала свет на убранство маленькой комнаты, где прошли мои бесшабашные мальчишеские годы. Посверкивали бронзовые призы и спортивные вымпелы, лоснилась кожа боксерских перчаток и футбольных мячей, на крючке висел морской бинокль и к стенке шкафа прислонились удочки. За окном ветер пел свои заунывные песни, доносился монотонный шум волн и слегка поскрипывали балки на чердаке. Я боялся посмотреть на Киру, но мне казалось, что ее упорный взгляд устремлен на мое узкое неприхотливое ложе, придвинутое к стене. Лиззи, моя сестренка, по совету мамы застелила кровать свежим бельем, положила новые белоснежные подушки и расстелила на полу голубой коврик. Время шло, вкрадчиво тикали часы на стене, но тема для разговора никак не находилась. "Мы такие разные," не нашел я ничего лучшего. "Вы выросли во дворце, а я в этой лачуге." Тут же поняв, что промямлил глупость, я уронил голову и зарделся. "Революция выбила из меня эту дурь," княжна взвилась, как будто ее ужалили. Казалось мои нечаянные слова затронули сокровенную глубину ее души. Прекрасные глаза девушки метали молнии, ноздри расширились, коралловые губы приоткрылись, обнажив стиснутые зубы. "Революция отняла у меня все - родителей, богатство, социальный статус и родину. Ты мой единственный верный друг, рискующий жизнью, чтобы спасти нас. Я благодарна тебе за то, что мы уцелели. Мне все равно, что ты не дворянской крови. Ты смелый, умный и сильный, а главное, предан мне до гроба. Я люблю тебя и потому согласилась стать твоей женой!" Глубоко вздохнув, она вложила свои ладони поверх моих, и сжала пальцами. "Тебя что - то заботит?" нежно спросила она. "Что твоя мама говорила о Mary? Это твоя девушка?" "Нет!" твердо сказал я и даже топнул ногой. "Mary никто. Кроме тебя у меня никого никогда не было." Я сделал мучительную паузу и осмелился спросить, "А у тебя?" "И у меня никого. Я чиста," ответила она, не задумываясь, хотя по лицу ее проскользнула тень. "Мы никогда не расстанемся. Мы всегда будем вместе. Я твоя принцесса. Не так ли ты меня называешь?" Серебряным колокольчиком зазвенел ее смех. Она привстала, потянулась ко мне и поцеловала в губы. Волна ошеломляющего счастья затопила меня. Шквал ощущений обрушился неудержимым, буйным потоком. Во всей вселенной не осталось никого, кроме нас. Нежно и трепетно мы любили друг друга. Только крик петуха под окном вернул нас в обыденный прозаический мир.
  
  
  Глава 19
   Тихо и незаметно начали Протасовы свою жизнь в Новом Свете. Брат и сестра надеялись скромно существовать и прилежно работать, не выезжая из провинциальной глуши, но судьба распорядилась иначе. Ревнивая Mary - телефонистка считала себя обманутой и не могла пережить крушение заветных надежд. Не смыкая глаз, злодейка строила козни против моей жены. В итоге вместо безмятежного существования в захолустье мы попали в шторм раскаленных страстей. О Кире и Ростике судачили на улицах и площадях, в ресторанах и барах, в конторах и церквях. Обсуждались их внешности, одежда и манеры поведения, хотя близко их толком никто не видел, кроме водителя такси и соседа - пенсионера, подглядевшего приезд Протасовых через кружева своей оконной занавески. Не обошлось и без курьеза. Однажды поздним вечером у винного прилавка, покачиваясь на нетвердых ногах, Bill Stokes, известный городской пьяница, захмелев после шестой кружки пива, предположил заплетающимся языком не являются ли Протасовы тайными агентами Кремля, подосланными Лениным, чтобы заразить мичиганцев испанским гриппом? "Уже второй год эпидемия бушует в Европе, теперь, ясное дело, начнет бушевать и у нас!" Эта чушь, оглашенная в пабе "Пескарь и Щука", ввиду ее полного абсурда была решительно отвергнута собранием местных выпивох, а автора этой идеи чуть ли не вытолкали взашей. Впрочем действия нашей недоброжелательницы привели к результатам, которые она не предвидела. Весть о том, что в захолустном мичиганском городке Big Haven проживают избежавшие расстрела отпрыски древнего русского княжеского рода пронеслась по всему штату, а через неделю и по всему миру. Жертвы большевиков вызывали всеобщее сочувствие От американцев посыпались телеграммы, корреспонденты и репортеры крупнейших газет толпились у нашего дома, выпрашивая интервью, и издатели боролись за право опубликовать мои сибирские воспоминания. Газетная шумиха сделала нас известными миллионам. Без Протасовых не обходилось открытие книжных выставок и фестивалей, их приглашали на юбилейные церемонии и торжественные мероприятия, назначали почетными членами всевозможных гуманитарных обществ. Я стал редко видеть свою жену, она превратилась в вечно занятую общественную деятельницу, но к моему облегчению суета эта вскоре прекратилось. Нормальная здоровая беременность вернула Киру в круг семьи. Моя женщина перестала быть фотогеничной. Она не могла больше показываться на публике и путешествовать по стране. Автомобили, поезда, пароходы и аэропланы были ей противопоказаны. Я ликовал. Пресса оставила нас в покое. Публика стала забывать ее сиятельство княгиню Протасову. Но не забыли нас мои давние армейские друзья. Была середина 1920 - го года. Два месяца назад последние американские солдаты покинули Сибирь и вернулись на родину. В иx числе находились Стив и Глен. Из непростывшей газетной молвы они узнали о нашей славе и написали письмо. Через неделю мы приветствовали воинов в нашем доме. Выдался роскошный летний день, совпавший с национальным праздником Четвертого июля. Странно было видеть их в штатском. Только что купленная летняя одежда: гавайские рубашки, сандальи и шорты еще не обносились на ребятах. Оба повзрослели, возмужали и сумели избежать ранений. Стив отпустил русую бородку и усы, а Глен по прежнему гладко брил свои щеки, подбородок и шею. Они старались не замечать мой ослепший глаз, шрамы и хромоту. Взгляды друзей были печальны, выражения лиц сочувственны. Они вызвались помочь развести жаровню во дворе. Кира и мама собирали на стол. Я расставлял скамьи, стулья и развешивал звездно - полосатые флаги. Угли быстро разгорелись, мой братик и сестренка стали класть на решетку куски вымоченного в соусе мяса. Говядина шипела и ее приходилось постоянно переворачивать. Порывы ветра относили клубы дыма и чада в сторону пляжа. Привлеченные хорошей погодой, толпы отдыхающих заняли места у воды. В шезлонгах и под пестрыми зонтами они представляли собой живописное зрелище. Поодаль между дюнами на парковочной площадке просматривались ряды автомобилей. Оттуда по глубокой, вытоптанной тысячами ног тропе шли новые легионы желающих отдохнуть. Как трудолюбивые муравьи, они несли коробки с едой, термосы с напитками и другой пляжный инвентарь. Вступив на песок, новоприбывшие выискивали свободные пятачки и устраивали свои уютные лежбища. Пляж быстро заполнялся. В голубом небе нещадно палило солнце. Наша поварская работа была завершена. Куски поджаренной говядины громоздились на блюдах, из кастрюль поднимался аппетитный пар, между ними красовались миски с овощными салатами. Мест под тентом всем не хватило и мы с братом, щуря глаза, уселись на солнцепеке. Кира расположилась на кресле под навесом дровяного сарая и обмахивалась веером. Любимая была на девятом месяце и иногда на нее накатывались головокружения и дурнота. Я принес ей стакан лимонада со льдом и барбекю на тарелке. Она изумилась, услышав воспоминания моих друзей о нашем первом дне во Владивостоке. "Вас ограбили в ресторане?" Кира так разволновалась, что перестала есть. "Что у вас украли?" "Нас раздели и разули, но колье воры не нашли. Я сохранил его на груди," поделился Глен. "Мне запомнились ваши тетки," Стив допил свое пиво и снова наполнил кружку. "Как только они покинули нас, все полетело кувырком. Как будто нас кто - то сглазил." "Где ваши родственницы сейчас?" разом спросили они Киру. "Не знаю," брови моей жены страдальчески изогнулись. "Мы их безуспешно искали. Газеты сообщают, что там очень плохо. Hадеюсь, что они уцелели и перешли границу в Китай. Я молюсь за них." Она сложила ладони и подняла глаза к небу. "Ну, а что у вас?" я взглянул на однополчан. "Как наша рота и лейтенант O'Reilly?" "Рота в порядке, нo командир наш нелепо погиб," Глену было трудно об этом рассказывать. Брови его сморщились и он схватился за голову. "Это случилось так. В железнодорожном буфете мы ожидали поезда на Читу. Пьяный колчаковский офицер обозвал нашего лейтенанта большевиком, хотя всем было ясно, что перед ним американский военнослужащий. O'Reilly обиделся и дал ему в морду, одним ударом сбив русского с ног. У того не было физических сил защищаться. Oн прибегнул к огнестрельному оружию и застрелил O'Reilly. Сцена эта произошла на глазах у японских офицеров, но когда появилась полиция, они поддержали колчаковца и того отпустили. Подобные эпизоды случались не раз, об этом наш генерал докладывал в Вашингтон. В конце концов нам было проказано уходить из России. Вся экспедиция была потерей жизней наших солдат и денег американских налогоплательщиков." "Кстати ты знаешь?" проинформировал меня Стив. "За неделю до отплытия 58 наших пехотинцев вступили в законный брак и увезли в США русских женщин. Так что ты не единственный..." Я толкнул моего приятеля ногой под столом и тревожно взглянул на Киру. К счастью, она была увлечена беседой с мамой и не слышала его слов, которые можно было превратно истолковать. "Но куда же запропастилось колье?" перевел я разговор на безопасную тему. "Мы так надеялись разбогатеть. Плакали наши денежки." "Да. Я заплатил больше всех," задумался Глен. "Если бы мы сумели привезти драгоценности в США, то на выручку от продажи исполнились бы все наши желания! Я так мечтал купить магазин!" Он сокрушенно покачал головой. "Я бы вложил мою долю в семейный бизнес. Нам следует добавить еще один причал и обновить инвентарь," разочарованно промямлил я и, чтобы отогнать дурные мысли, порядочно отхлебнул из кружки. "Ну, а ты, Стив?" мы обернулись к приятелю, уплетающему тушеную квашеную капусту с копчеными сосиськами. "Не знаю," отмахнулся он. "Зачем мечтать о том чего нет?" Захватив новую порцию, он не хотел отвлекаться от чревоугодия. "В последний раз колье было у Антона Карачуна," я начал припоминать то, что случилось полтора года назад: бой в заснеженной тайге, выстрелы партизан из чащи и мечущуюся лошадь. "Антон пoбежал к большевикам. Они в него не стреляли. Почему?" "Дезертир им что - то кричал," подал голос Глен со своего конца стола. Однако ему было не до нас. Он начал ухаживать за моей сестрой. C первой секунды они понравились друг другу, и сейчас шутили и счастливо смеялись. "Дело в том, что никто из нас не знает, что он кричал. Мы не понимаем по - русски," подмигивая своей новой подружке, резонно добавил мой приятель. "Кира и Ростик там присутствовали. Они двуязычные," я приподнялся со скамьи. "Может они помнят?" "Ты не забыл, что Ростик сейчас в академии?" вмешалась Кира. Оказывается, со своего места она прекрасно улавливала суть нашей болтовни. "Да, я помню тот день, как вчера. Антон кричал, "Hе стреляйте! Я свой! Я выполняю задание товарища Ленина!" Вероятно потому-то красные его пощадили." "Какое задание он мог выполнять?" поинтересовалась Лиззи. Она сидела тесно прижавшись к Глену; ее рука в его руке, сердца бились в унисон; она хотела быть еще ближе к своему новому другу. Поджав губы, я неодобрительно покачал головой. На правах старшего брата моя обязанность была заботиться о нравственности моей сестры. "Поговорю с тобой позже," еле слышно пригрозил я. Сестренка отодвинулась от Глена, неуклюже положила взмокшую ладонь на стол и обиженно надула губки. Она не смотрела на меня. Тем временем Кира продолжала воспоминания. "В тюремной камере бронепоезда мы случайно услышали обрывок разговора наших мучителей. Нас собирались отвезти в Кремль. Или для показательной казни, или для физиологических экспериментов. Не знаю. Но судьба решила иначе. Мы спаслись и мы здесь." Наступило гробовое молчание. Был слышен монотонный писк комаров и отдаленные возгласы купальщиков. Мама схватилась за виски, мужчины посуровели, моя принцесса вытирала слезы. Между тем солнце oпустилось за горизонт, небо затянулось плотным слоем туч, на землю упали сумерки. Прожектор на столбе посередине нашего двора разгонял темноту, проникая в далекие закоулки и отбрасывая от предметов черные тени. Толпа на пляже заметно поредела, но на озере десятки яхт, освещенные гирляндами электрических лампочек, стояли на якорях. Внезапно небо расцвело огнями. Начался фейерверк. Разноцветные залпы следовали один за другим. Из репродукторов гремела патриотическая музыка. Следы белесого дыма повисли над водой. Дружные крики ура доносились с пляжа. Но, потрясенные рассказом, мы молча стали уходить со двора. Женщины собрали остатки угощения и отнесли их в кухню. Мужчины задвинули под навес столы и стулья. В окнах спален зажегся неяркий свет. Там стелили постели и взбивали подушки. К полуночи дом погрузился во мрак. Глен и Стив переночевали у нас и наутро разъехались каждый по своим адресам. Мы договорились ежегодно встречаться.
   Прошло восемь лет. У нас росли мальчик и девочка; Кира была опять на сносях. Я по - прежнему называл ее Принцессой и любовь наша не утихала. Семейная жизнь текла размеренно и однообразно; мы не бедствовали, но и не разбогатели. Зарабатывая себе на жизнь, мы трудились в поте лица. Ростислав радовал своими успехами, закончив с отличием военную академию, он получил звание лейтенанта, женился на русской девушке и служил в гарнизоне на западном побережье. Каждый день газеты доставляли тревожные вести о терроре в России, о раскулачивании крестьян, о повсеместной нехватке продовольствия и промышленных товаров и о гонениях на церковь. Дурные предчувствия томили Киру и она делилась со мной, "Я часто вспоминаю своих подруг и знакомых, оставшихся в СССР. Через какой ужас бедняжки прошли! Сейчас они или погибли, или живут в вечном страхе и нищете. Я не могу им помочь." В такие моменты благодушное лицо ее принимало жесткое выражение, веки сужались, теребя пальцами, она устремляла взгляд вдаль, как бы проникая на другую сторону мира, туда где курились дымом руины ее многострадальной родины. "Коминтерн мечтает подорвать Америку изнутри. Красные посылают к нам злых людей, чтобы разрушить наше счастье. Эта мысль преследует меня." Как мог я успокаивал любимую, переводя разговор на более приятные темы, рассказывая о шалостях наших малюток, о предстоящей поездке на море и о покупке нового автомобиля; впрочем мрачные пророчества ее крепко застряли в моем сознании.
   Однажды ненастным сентябрьским вечером я задержался в мастерской, ремонтируя и перебирая генератор лодочного мотора. Вчера, как назло, он заглох посередине озера; мы дрейфовали полдня и получили сильные солнечные ожоги. Работу я не закончил, но глаза у меня слипались, мысли путались, во рту пересохло и в желудке урчало. Мне нужен был плотный ужин и сон. Выключив свет и заперев дверь, я направился в дом. B разрывах туч мерцали звезды, xолодный ночной воздух пробирал до костей, я запахнул куртку, защищаясь от порывов ветра. Одинокая электрическая лампочка освещала вход в наше жилище. Мне предстояло пройти пятнадцать ярдов, чтобы пересечь двор, когда я заметил черный силуэт, прячущийся за штабелем дров. Подойдя ближе, я рассмотрел чью - то макушку, потом и она пропала. Неизвестный пытался ускользнуть! Я сделал еще шаг вперед. Встав на корточки, злоумышленник полз вдоль стены, направляясь в кустарник. "Стой! Руки вверх!" выхватив пистолет из кобуры, приказал я. Из - за поленницы появилась сгорбленная фигура. Скудный лунный свет обрисовал среднего роста человека в длинном черном пальто; обвисшие поля шляпы скрывали его лицо. Преступник дрожал всем телом и испуганно озирался. "Где остальные?!" вскричал я. "Я один," услышал я странно знакомый голос. "Со мной никого нет. Не стреляйте!" Заслышав мои крики, из дома выбежали родственники, двор тут же озарился огнями, все столпились у входа, гадая что делать дальше, но кто - то уже звал соседей и звонил властям. Не опуская оружия, я хорошенько всмотрелся в облепленного грязью и листвой нелепого человека - это был наш знакомый Антон Карачун! Его растерянное лицо пожелтело от страха. Прижавшись спиною к дровам, он втянул голову в плечи и зажмурился. "Пожалуйста, не вызывайте полицию," умолял он. "Я не вор. Я принес принадлежащую вам вещь." "Какую вещь?" Кира резко выступила вперед. В голосе моей жены звенела ненависть, а руки ее были сжаты в кулачки, как будто она собиралась побить своего давнего обидчика. "Позвольте объяснить," запинался Антон, обращаясь исключительно ко мне. "Ведь вы Mr. Joe Smith?" Я кивнул головой. "Не правда ли, что вы участвовали в интервенции США в Сибири и на Дальнем Востоке в годы гражданской войны?" "Можно это так называть," я опустил свой пистолет. "Хотя с точки зрения русского императора то была американская помощь попавшему в затруднение союзнику." "Это уже не важно," заявил наш неожиданный гость. "Теперь я уверен, что это вы. Пожалуйста, получите вашу собственность." Он засунул руку в оттопыривавшийся карман своего пальто, достал оттуда сверток и протянул его мне. "Не сомневайтесь," уверил меня Антон. "Инвентарь в полном наличии. Как положено. Ничего не пропало." Вернув пистолет в кобуру, почти машинально я развернул белую тряпицу и ахнул. Сокровище не утратило своего великолепия. Я сразу узнал его и вспомнил тот далекий день, когда обезьяно - человек, воровато озираясь, позвал нас в зловонный туалет владивостокского ресторана. В моих ладонях переливалось неземным светом широкое ожерелье - алое пламя рубинов соперничало с голубоватой прозрачной россыпью бриллиантов. Крученые золотые нити переплетали и связывали цепочки и ленты ювелирного шедевра в ослепительную симфонию изысканной роскоши и красоты. Налюбовавшись, я пустил колье по рукам родственников для всеобщего обозрения. "Да он принес нам целое состояние!" рассмотрев камни, взвигнула Кира. "Невероятно! Почему вы так поступили?! И как вы нас нашли?!" Выдвинув подбородок и наклонив голову, она замерла, ожидая ответа. "Я знал, что вы не поверите в искренность моих намерений," лицо Антона стало безжизненным. Казалось, что он проходит через муки. Потирая грудь и морщась, он притоптывал ногами и пытался сглотнуть. "Что с вами, голубчик?" моя мама сжалилась над страдальцем. Осторожно обходя лужу ногами обутыми в домашние тапочки, oна подошла к нему и протянула руку для приветствия. Они представились. "Проходите в дом. Замерзли, наверное, на таком ветру?" Сжав губы и недовольно покосившись в сторону, Антон еле заметно кивнул. Опасливыми и нерешительными шагами он последовал за хозяйкой. Внутри ему помогли раздеться, умыться и усадили за обеденный стол. Все глаза были устремлены на гостя, пока мама усердно потчевала его ужином. Трещали поленья в камине, потолочная лампа источала яркий свет, на стенах в старинных канделябрах горели электрические свечи. Достав из буфета бутылку виски и десяток рюмок, я разлил спиртное каждому из присутствующих. Мы выпили и повторили, Антон не отказался принять третий раз. Он раскраснелся, оттаял и оживился; глаза его заблестели. Вкоре мы услышали от него удивительнейшую историю. "Вот вы тут должно быть считаете меня своим злейшим врагом? Если невзначай на улице встретите, то с перепугу завопите? Таким я был в СССР; в кожанке, картузе и портфелем в руке - устрашающей наружности большой партийный начальник. Тысячи советских трудящихся передо мной на цыпочки вставали, вытягивались и трепетали. Решал я самолично, никого не спрашивая, судьбы городов и областей. Гордился я собой, нос задирал и хвалил себя за то, что тогда в 1918 году не растерялся, сделал правильный выбор и сбежал с буржуазного флота. С раннего детства папанька мой говорил, "Думай головой, Антоша. Все остальное приложится." Да и погромы, на которые я сызмальства насмотрелся, научили меня до безумия ненавидеть царизм. Со временем другие учителя появились - большевики. Те ребята серьезные, шуток шутить не любят, в крепкий оборот меня взяли. Приставили ко мне кралю партийную, она мне голову задурила, да так, что на все согласился. И Америку свою пoзабыл окончательно, и родственников, и богослужения по вечерам. Вступил я в РСДРП(б) ихнюю, в Кремль меня возили, с полным составом ЦИК познакомили, похвалили за верность марксисткой идее, к медали какой - то представили и назначили меня заместителем начальника Чрезвычайной Комиссии в Приморском крае. Цель моя была вести пропагандисткую и аналитическую работу среди интервентов. Все шло очень даже неплохо; я писал подробные отчеты в Кремль о том, что интервенты вполне поддаются пропаганде, успешно разлагаются и некоторые даже подумывают о вооруженном восстании против империалистических акул. В Москве были довольны. Как поощрение во Владивостоке мне была выделена просторная квартира и пользовался я всеми благами высокого начальства. Однако когда интервентов выгнали, я оказался не у дел, но партия меня не забыла и поставила руководить развитием черной металлургии в крае. Под моим началом дела набрали коммерческий оборот, подведомственные предприятия перевыполняли план, пока из Москвы не стали приходить беспокойные вести. После смерти Ленина новый генеральный секретарь завел феодальные порядки: установил культ своей личности, начал притеснять старых большевиков и громить ленинскую гвардию. Первыми пострадали такие колоссы как Зиновьев, Каменев и Бухарин; затем попали в ГУЛАГ мои знакомые и приятели калибром помельче; чуял я, что и мне не миновать той же участи. Я решил дать деру и вернуться к своим родственникам в Калифорнии, наличие которых от властей я тщательно скрывал. Но как к ним попасть? Железный занавес уже опустился и у счастливых советских граждан не могло быть и тени желания покинуть социалистическую родину. Как быть? День и ночь я перебирал всевозможные варианты перехода сухопутной границы, один опаснее другого, но вероятность попасть под пули пограничников в незнакомой мне местности была очень высока. Так тянулось довольно долго, пока неожиданно я не пришел к мысли, что для осуществления успешного побега, мне самому следует стать пограничником! Я хорошо помню тот судьбоносный день. В числе других аппаратчиков и передовиков производства я сидел в президиуме съезда, посвященного 11-летней годовщине великого октября. Зал был полон, тишина стояла необыкновенная, под красными знаменами и транспарантами докладчик зачитывал поздравления трудящихся Приморского края тов. Сталину. Закончив, он крикнул "Партии слава!" Hемедленно грянули аплодисменты, переходящие в овации. Bсе присутствующие, бешено хлопая, разом встали. Встали и члены президиума. Молотя ладонями и глядя в бушующий от восторга зал, я догадался, что мне необходимо сделать, чтобы покинуть пределы социалистического отечества: надо прежде всего инсценировать собственную смерть! Пользуясь старыми чекисткими связями, я приготовил полный комплект документов на вымышленное имя, но с моими фотографиями и когда все было готово, отправился в штормовое утро на безлюдный пляж, оставил на гальке свою одежду и настоящий паспорт, вложенный в карман брюк. Kрупный советский хозяйственник Антон Карачун исчез навсегда. Tри дня спустя я вынырнул в штабе Хабаровского пограничного отряда, где представился в качестве сотрудника особых поручений ОГПУ Яковым Шмакиным. После короткого ознакомления я приступил к обязанностям по охране государственной границы СССР. К тому времени я уже видел в областной газете некролог о собственной смерти. Причина моей безвременной кончины, как водится, не указывалась, но портрет был таким маленьким и расплывчатым, что мог принадлежать кому угодно. Это произвело благотворный эффект на мои расшалившиеся нервы. Я обрел спокойный сон без страхов и кошмаров. Остаток осени и зима пролетели незаметно. По роду службы я ознакомился c расположением всех секретов и наблюдательных постов на ввереном мне участке. И вот настал решающий день! Было раннее весеннее утро, в голубом небе порхали стрижи, мы патрулировали заросший кустарником участок Уссурийской низменности, вдалеке на горизонте синел горный хребет. Я сделал вид, что на спуске подвернул ногу и не мог дальше идти. Отослав напарника за помощью в медпункт, я направился на юг и пересек границу в провинции Хейлунцзян, где сдался китайским властям. Меня приняли прохладно и чуть не отправили назад, но я стал настаивать, что я подданный США. Факт этот в корне изменил дело, меня начали слушать, но мое гражданство требовалось доказать. Через полгода изматывающих допросов в следственном изоляторе в Пекине я получил возможность вернуться на настоящую родину. Радости моей не было предела, сойдя с корабля в Лос-Анджелесе, я готов был целовать землю. Молодость еще не покинула меня, я был здоров и мог начать новую привольную жизнь, тем более, что у меня был капитал - я сумел сохранить колье императрицы Александры Федоровны, правда вытащенное из ее могилы, но об этом никто, кроме меня не знал. Я не забыл, где находится родительский дом. Но за деcять лет отсутствия многое переменилось - мать от горя выплакала все глаза и померла, а отец не хотел узнавать меня. Но не беда. Я рассчитывал выгодно продать свои драгоценности и купить какой - нибудь бизнес." Неожиданно рассказчик замолчал. Повидимости ему требовалось передохнуть. Повествование причиняло ему мучительное беспокойство. Отерев вcпотевший лоб, он бессильно оперся головой о руку и опустил глаза. Обрадованные паузой, присутствующие зашевелились, разминая затекшие от сидения члены. Загремели стулья и, гомоня соседи, потянулись к дверям. Тем временем, Лиззи и мама принесли из кухни горячий чай и вазу с печеньями. Оставшиеся за столом близкие родственники с удовольствием прихлебывали, лакомились и закусывали. Антон чаю не захотел. Он встал, встряхнулся и недовольно проворчал про себя что - то неразборчивое. Я предложил ему еще виски, но, нахмурившись, он отказался. С досадой прижав руку ко рту, гость промолвил, "Наболтал я тут, чего и сам не знаю. Не обращайте внимания." "Успокойтесь," попытался я утешить его. "Вы среди друзей." "Попробуйте нашего персикового чая," подошла к нему с подносом мама. "Зелье это умиротворяет душу. Вот вам к нему малиновое варенье." Она наполнила чашку и пододвинула к Антону розетку c красными ягодами. Гость неохотно сел в свое кресло и, положив подрагивающие кисти рук на скатерть, продолжал молчать. Его неподвижные глаза были устремлены вдаль. Казалось, воспоминания не отпускали его. "Что было дальше?" мягко спросила Кира. "Что было дальше?!" почти истерически вскрикнул он. "Несчастья преследовали меня. По неизвестной причине все покупатели шарахались от колье, хотя я знал, что они ничего не подозревали о его происхождении. У меня расстроилось здоровье, я чуть не погиб в автомобильной аварии и от меня сбежала невеста. Все эти годы тоска и печаль грызли меня, пока я не пришел к своему отцу и не покаялся в содеянном. К тому времени папа очень постарел, зарос седой бородой, следовал религиозным предписаниям и напоминал библейского патриарха. Став на колени, мы помолились. Я поведал о своих невзгодах. Отец поразмыслил и изрек, что на мне, как и на тех убийцах царской семьи, лежит проклятие, но не такое тяжкое, как на екатеринбургских палачах. "Ожерелье заколдовано, оно мстит тебе. Ты получил его нечестным путем. Ты не можешь его ни продать, ни выбросить в море - оно вернется и будем преследовать тебя до самой смерти. Разыщи законных владельцев и отдай им их имущество. Таков единственный путь обрести покой." Я последовал совету. Найти вашу семью было проще простого. Каждый день газеты трубили о русской княжне и ее американском супруге, но я должен быть уверен, что это вы и передать колье в ваши собственные руки. Вы так изменились за полтора года, что вас не узнать," гость обернулся ко мне, вперив свой тяжелый немигающий взор. Мне стало совестно за свой мертвый глаз и шрамы. Я горестно всхлипнул и поправил сползшую на лоб повязку. "Внешность моего мужа не обсуждается! Joe защищал меня от большевиков! Он пострадал, но остался жив!" скрестив руки на груди, Кира резко откинулась на спинку стула. "Ах, вот как. Я не мог понять, кто же вы..." Антон вздохнул. "Самое главное, это то, что я не мог к вам подойти и просто отдать принадлежащую вам вещь. Знаю, что я остался в вашей памяти, как ваш заклятый враг, увидев меня, вы бы затопали ногами и прогнали прочь. Потому - то я собирался подкрасться к вам ночью, незаметно сунуть сверток в карман и убежать. Невозможная задача, вы понимаете." Мы вежливо согласились и пожали плечами. Пока Антон допивал третью чашку чая и мама занимала его разговорами о погоде, Кира и я прошли в коридор. "Не верь ему," прошептала жена. "Он дезертир и большевик. Он держал нас в бронепоезде." "Антон раскаявшийся человек и доказал это," возразил я. "Посмотри ему в глаза. Он исправился. Я верю ему. Это он и никто другой, освободил тебя с братом из заключения, это он принес нам сказочное богатство." Когда мы вернулись в столовую, Антона одолевала дремота; его голова то поднималась, то опускалась над надкусанным пирожным и остывшим чаем. Он невпопад отвечал на мамины вопросы, сопел и временами похрапывал. Гостя отвели на ночлег в лучшую спальню дома. Наутро за завтраком я предложил ему пойти на рыбалку. "Октябрь в Мичигане превосходный сезон для ловли лососей, сигов и судаков," расхваливал я прелести родного края. "Прекрасный отдых и множество воспоминаний. Не пожалеете," уверял я. Но гость отвел глаза и сказал, что его ждут неотложные дела в Лос - Анджелесе. Допив кофе, он попросил отвезти его на железнодорожный вокзал. Провожали его до самого поезда и долго махали. Антон был сдержан, сумрачен и молчалив, но в самый последний момент вдруг широко улыбнулся и прокричал из окна, что всем нам желает счастья и вообще приглашает нашу семью к себе посмотреть Калифорнию. Он что -то еще кричал про пляжи, водопады и бизонов в парках, но поезд тронулся, медленно ускоряя ход, и больше мы ничего не расслышали.
  
  Эпилог
   После его отъезда не мешкая, мы вызвали Глена и Стива. Они не сразу оценили радостную весть, а поняв, запрыгали от восторга. Мы стали думать и гадать, как распорядиться неожиданно свалившейся удачей. Но у Киры были другие планы. По сентиментальным причинам, как память о детстве в Зимнем дворце и о царице, он желала видеть колье у себя и любоваться на него каждый день. Но мы ей объяснили, что предмет такой колоссальной ценности не полагается прятать в спальне в ящике туалетного столика; он должен храниться в сейфе надежного банка под защитой отряда полицейских. Моя принцесса упорно не соглашалась. Пришлось решать демократическим путем. Вопрос этот поставили на голосование и огорченная Кира оказалась в меньшинстве. В том же году ожерелье было продано на аукционе Christie в Нью - Йорке. Появление редкостной, овеянной легендой вещи привлекло всеобщее внимание. Торг был яростным, упорным и длился целый час. Покупатель пожелал остаться неизвестным, но отвалил нам целое состояние. Неделю спустя, когда дым oсел и деньги поступили на наш банковский счет, решено было выручку разделить по справедливости и четверть отдать Антону. Без его участия ничего бы не вышло. Когда мы ему об этом сообщили, oн не отнекивался и принял подарок без лишних слов. Вскоре мы узнали, что Антон распорядился своей долей лучше всех нас. Удача благоприятствовала ему. Созданные им торговые предприятия росли и процветали. Через год я прочитал в газетах о крупнейшей в Калифорнии сети продовольственных магазинов, принадлежащей фирме "Антон Карачун и Компания". Без сомнения, наш добрый гений был одарен незаурядным коммерческим талантом! У нас же получилось не так шибко, как у бывшего соперника, но мы были довольны и этим. Глен исполнил свою мечту, купив большой универмаг в столице штата, а мы раcширили наше рыболовецкое производство, приобретя новые катера и причалы, и построили отдельный удобный дом. Один только Стив не может принять решение как определиться со своей частью сокровища. Мы ему советовали и то, и это, но каждый раз он отговаривался, что только жена знает его сердце и ей решать, что делать с капиталом. "Какая жена?" недоумевали мы. "Где ты ее прячешь?" Вопрос этот всегда ставил нашего друга в тупик. Он скреб в затылке, закатывал глаза и мямлил, "Я ищу..." По последним сведениям Стив обшарил всех невест в Западном полушарии и сейчас прочесывает Австралию и Юго - Восточную Азию. Пора выручать парня!
  У нас в гостиной на каминной полке по настоянию супруги я поставил фотографию Августейшей Cемьи. В долгие зимние вечера, когда Кира музицирует на рояле и наши дети давно спят в кроватках, мои глаза часто устремлены на внимательные и серьезные лица, смотрящие на нас из рамки под стеклом. Я пытаюсь себе представить как эти люди в далеком и невозможно счастливом 1912 году рассаживались перед камерой, негромко переговаривались между собой и шутливо торопили друг друга. В день фотосъемки императрица одела белое платье и выбрала из своего ларца то самое колье, двадцать лет спустя изменившее наши судьбы, и которое украшает святую страстотерпицу навек.
  
  
  
  
  Knoxville, TN year 2020
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"