Когда я окончательно разругался с Наташкой, и ее новый хахаль, прапорщик пожарных войск, передал через порог ее последнее "прости", в душе образовалась незаживающая рана. То, что она незаживающая, я понял уже на следующий день. Телефонные номера с женскими именами из старой записной книжки, либо принадлежали другим людям, либо отвечали мужскими голосами. Я купил водки и стал эту рану лечить. Но водка рану не залечила, а наоборот, обострила. После каждой второй рюмки, я привычно поднимал правую руку, но рука падала, не встретив опоры в виде теплого плеча женщины, и я сбивал пальцы об угол стола.
Я как-то не привык знакомиться на улице. А если говорить честно, просто не умел. Идет, скажем, красивая женщина. Я только гляну на нее, так гормоны и вскипают. А когда они вскипают, то язык почему-то сразу прилипает к гортани, и все оригинальные мысли куда-то мгновенно исчезают. А еще я подозреваю, что с моим лицом тоже что-то происходит. Потому что женщины, если я набираюсь таки духа с ними заговорить, округляют глаза и в панике кидаются прочь. Куда угодно. Одна, помню, лужу глубокую в брод пересекла, лишь бы от меня поскорее отделаться. Вот почему с женщинами я знакомлюсь:
а) в магазинах и на рынке (Продавщицы, уважают мужчин, разбирающихся в том, что необходимо купить в дом.),
б) на чужих свадьбах (На баяне играю хорошо),
в) через подруг своих приятелей ("А нет ли Вань, у твоей Юлечки, одинокой подруги?)
г) во время глобальных праздников (Когда весь день город массово гуляет и смотрит салюты, а утром просыпается в чужих постелях.),
д) и еще, всегда использую его величество случай, но это, простите за каламбур, дело непрогнозируемого случая.
Итак, я остался один, и мне была нужна женщина. А на носу как раз - Пасха, Светлое воскресенье Христово. Раз уж все живое пробуждается в этот день к жизни, то уж мне сам бог велел пробудиться.
В страстную пятницу, после "Поля чудес", я погрузился в кресло, и стал в уме просчитывать потенциальные варианты завязывания знакомств. Чай с лимоном успокаивал чувства и не давал грешным мыслям бередить незаживающую рану. Ровно в 22-00 план был окончательно готов. Утром я привожу себя в порядок (бреюсь, моюсь и посещаю парикмахерскую), после обеда совершаю паломничество по церквям города, наполняюсь, так сказать, духом праздника, а в полночь иду в ближайший храм, нахожу одинокую бабенку и, как честный христианин, провожаю ее темными улицами домой. Я почему-то был уверен, что в одиноких бабенках недостатка в храме не будет.
Назавтра я помылся, побрился, и отправился в парикмахерскую. Меня стригла молоденькая девочка. Она равнодушно перебирала мои ранние седины, и в каждом ее движении ощущалась такая насыщенность полнотой жизни, что я, стриженый, ушел из парикмахерской ни с чем, даже заводить контрольный разговор на общие темы не стал. Свернул на бульвар, скосил глаза на двадцатипятилетнюю брюнеточку, крашеную, и, поймав мотор, покатил в Алексеевский собор. Его золоченые кресты, вознесенные в небеса, погрузили меня в состояние глубокого религиозного экстаза. Я вдруг осознал свое ничтожество и низость плотских помыслов, захотел вернуться к бывшей жене, роздал всю мелочь нищим цыганам, помог одной бабульке приложиться к плащанице и поставил толстенные свечки по 20 рублей Николаю Угоднику, Казанской Божьей матери и Всем святым. Во дворе собора священник обрызгал меня соленой водичкой. А может, мне показалось, что она соленая? Религиозный пыл сразу остыл. Я осмотрелся, но увидел только строгие серьезные лица. Были и красивые женщины, причем много. Но подойти к со своими грязными намерениями к женщине с ТАКИМИ глазами, я не решался. Я только почему-то подумал - вот захочу снова жениться, обязательно в церкви с женой познакомлюсь! И ушел. В Покровский собор.
Покровский кафедральный собор был окружен скопищем дорогих авто. Считалось, что это самое престижное место для освящения куличей. Поэтому верующие с большими деньгами приходили вкушать благодать молитв именно сюда. Красивых баб было много. Но все с мужиками. Нашлось, правда, несколько вроде бы как одиноких, да у меня в кармане осталась только сотня. Мелочью. А я хоть и бабник, но не альфонс. Батюшка снова обрызгал меня водой. И снова она оказалась соленой. Я поставил тонкие свечки по 3 рубля Николаю, Казанской и Всем святым, купил сам не знаю для чего, газету "Епархиальный вестник" и поплелся к реке, в женский Акатов монастырь.
Да, забыл сказать одну вещь - я ведь вчера решил еще попоститься. То есть ничего не есть и пить только воду. С нуля ноль - ноль субботы до нуля ноль - ноль следующего дня, пока Христос не воскреснет. Поэтому когда я спустился к реке, где стоял монастырь, пот с меня тек градом, а перед глазами бегали редкие мурашки.
В Акатовом дежурила охрана из казачков, монашек не было видно - наверное, от искушения подальше, они молились в своих кельях, а во дворе старый добродушный батюшка брызгал всех водой, и что-то громко вещал. Мне жутко захотелось ему выговориться. Внешность, наверное, у батюшки была такая - располагающая к откровению.
- Батюшка, проблема есть.
- Какая проблема?
- Давайте в сторонку отойдем?
Батюшка пристально посмотрел на меня.
- Говори тут, бояться некого.
Все стоящие за столами бабки раскрыли рот и посмотрели на меня. Ни одной молодой женщины. А, была, не была!
- Проблема женского плана.
- То-то я гляжу, ты больно бледный... Сколько лет? - спросил батюшка.
- Двадцать девять.
- Женат?
- Нет.
- Повенчайся, - батюшка тепло улыбнулся, - вот и решили твою проблему.
Третий раз за день меня обрызгали соленой водой. Я покосился в сторону келий и направил стези к остановке городского транспорта. На остановке в "Фольксваген - пассат" садилась хорошенькая блондинка. Благоговейный настрой как рукой сняло. Снова вскипели гормоны. Все! Вечером иду на службу. За бабой.
Бедная быстровозводимая церковь в трех шагах от моего дома. Я, плащаница, Николай угодник и куча женщин в платках. Молодой батюшка, почти отрок, заводит:
"Иисус Христос воскрес из мертвых смертью смерть поправ...- А я смотрю по сторонам. Так, справа одна дама бальзаковского возраста, полненькая, но фигурка крепенькая, я таких люблю -...и сущим во гробах... - А слева девчоночка, лет двадцати, глаза горят, худенькая, стройненькая, так бы и облизал ее всю, посматривает на меня, - ...живот вечный даровав!"
"Отче наш, иже еси на небеси...- Ага, эта дамочка бальзаковского возраста идет в мою сторону, - ...да святиться имя твое...- О, черт, прости господи, она встала передо мной, и как посмотрела, как посмотрела, когда становилась!.. - да придет царство твое на земли аки на небеси...- Дамочка крестится, и кланяется, и задом крупным своим так и прижимается, так и прижимается...Или мне кажется? Наверное, кажется. Спокойнее, спокойнее, - ...даждь нам днесь..."
- Катя, и ты здесь?
Кто это с ней говорит? А, вон та, толстая, которой на вид лет пятьдесят пять, не меньше, в синей футболке...
- Здесь... - отвечает Катя.
- Одна?
- Конечно...
Ес, ес, ес! Одинокая, незамужняя... Отдастся на всю катушку, такие всегда отдаются как в последний раз! Наблюдай, наблюдай!
"Яко и мы прощаем всякому должнику нашему..."
Все, решено. Обрабатываю сорокалетнюю. Уж больно зад у нее хорош. Вот так вот наклонится, а я... Нет, нет, нет, мысли прочь, а то сглажу. Прижимаюсь к ней передом потеснее, народу- то много! Если что, скажу, что задние напирают. Ох, какой у ней зад! Внутри все так и взыграло. А у нее глаза засоловели, чувствует, зараза, как силушка моя мужская по кровеносным сосудам ниже пупка собирается и топорщится... Катя косится, косится! Надо креститься истовее, и очи к сводам возводить, хоть там и не нарисовано ничего. Еще толчок мужской силы пониже пупка. Еще перекреститься... И хорош. Напор прекратить, пусть думает теперь.
Я от дамочки малость отстранился, и в мыслях тоже улетел куда-то. Уловил несколько высоких слов из молитвы, и что-то так меня опять развезло, в смысле опять стал религиозный экстаз пробуждаться. Я опять захотел вернуться к бывшей жене, а баба эта сорокалетняя мне почему-то стала до омерзения противна. Николай Угодник с иконы напротив посмотрел на меня чересчур сурово. В желудке аж холодок пробежался, и зажурчал тот самый пищеварительный сок, который академик Павлов назвал "аппетитным, затравочным". Образ меня грешного в серном котле сменился образом меня с кружкой пива напротив тарелки с яичницей. И тут эта дамочка опять задиком своим - тык. Я снова впал во грех, и мужская силушка опять потекла вниз. Ох, житие мое!
В руках молящихся появились свечи. Я тоже вытащил свою свечку, ту, что перед службой предусмотрительно купил. Вижу, дамочка моя достает спички и зажигает свою свечу. Я к ее ушку наклонился и прошептал:
- Разрешите и мне свою свечку зажечь.
- Да... - тихо-тихо отвечает и коробок кладет в мою ладонь так, что своими пальчиками проводит по моим мозолям. Или опять показалось? Зажег я свечку, и как бы невзначай, в продолжение темы говорю:
- Жарко...
А в ответ - молчание. Не хочет говорить, или оробела от чувств-с? Непонятно.
Потом прямо перед моим носом возник фонарь. Обычный старинный фонарь, как в книжках Андерсена рисуют, внутри которого горела толстая свеча. Фонарь в руках какой-то дьячок держал. Молящиеся зашевелились, образовали коридор, по которому прошли к выходу все батюшки. Слава тебе, господи! Сейчас обойдем вокруг собора, послушаем молитву, наверное, часок, не больше, и - домой. Я к дамочке подскочу:
- Разрешите вас домой проводить...
А там, бог даст, как разговеемся! Каким - нибудь газированным алкогольным коктейлем. Если все получится, забывать ее не буду. Люблю продолжительные связи. Чтобы с чувствами, и со взаимным доверием.
Ах, как хорошо стало на воздухе! Дул такой приятный, прохладный ветерок! Я расстегнул куртку, под которой болтался газовый пистолет, оружие самообороны, и, проветривая запотевшие подмышки, бросился за дамочкой. А она, очень даже резво обошла вокруг собора, почти рысью влетела внутрь, и вот уже мы снова стоим напротив плащаницы - она со своей толстой знакомой, я чуть позади, ну и великое множество молящихся вокруг, конечно.
Она раз на меня покосилась, другой. Потом наклоняется к знакомой. Я весь обратился в слух. Вот как батюшка помянул патриарха Алексия II, до моего уха донеслось:
- Я так думаю...
Это сказала Катя, а ее знакомая, три секунды спустя, покосилась на меня.
- Любовничек... - шепнула знакомая. Дамы захихикали.
Если они это про меня, ну и нехай. Все равно после службы пути их разойдутся, и я настигну свою мадам, и сделаю все возможное, чтобы она до сегодняшнего рассвета раза два-три сладко постонала. Я где-то читал, что все службы заканчиваются поминовением, или как там это называется, патриарха. Значит скоро все. На свежий воздух, в приятный холодок.
Но батюшка, как назло затянул новые молитвы, и мне стало казаться, что я их уже сегодня слышал. Точно, это уже было. Что ты будешь делать! По второму кругу пошел! А пот с меня тек градом, а вокруг море свечей горело, и людей набралось, не протолкнуться. Я опять встретился с глазами Николая Угодника, и опять мне захотелось пива и яичницы. Но только уже не из трех, а из четырех яиц.
Крупный крепкий мужик, тот, что толкался в мое правое плечо, стал малиновым. На его носу заблестела капля пота. Томная девушка в черной шали расстегнула ворот блузки и толкнула локтем свою маму - идем, дескать. Худой мужик с левой стороны вытирает пот рукавом пиджака. И как эти бабушки стоят? Те, которые чуть не с утра в храм пришли?
- Который час? - тихонько спрашивает меня одна бабулька.
- Без пятнадцати два, - отвечаю, а у самого холодок по коже пробегает, потому что батюшка второй раз Алексия поминает, а я понимаю, что двумя разами не обойдется, и что за сегодняшнюю службу Алексия определенно помянут еще и третий раз. То есть еще час мне тут потеть минимум.
- А служба-то долго еще будет продолжаться? - интересуюсь у бабульки.
- До четырех, - покорно отвечает та, - а потом заутреня начнется...
Я так и сел. Морально, конечно. Катя эта, у которой зад волнительный - держится бодрячком, бабульки вокруг - бодрячком. А я не просто уже розовые мурашки вижу и за бутылку пива готов родину продать, я еще и отлить хочу, и сила моя мужская совершает обратный круговорот в голову. От этого мой нос становится малиновым, и пот уже не каплет, а течет Ниагарой из-под мышек, и дезодорант Жиллет (тот, который - раз, и пота нет) бессилен его задержать...
Медики утверждают, что когда человек ничего не ест и обильно потеет, его организм испытывает нарушение водно - солевого баланса, а это губительно для всех органов и в первую очередь, для почек. Ну, про почки не скажу. Вроде, как обошлось. А вот потенция моя с этими солями ушла из организма начисто. После того, как в пятнадцать минут четвертого утра, Алексия помянули в третий раз, я молча пробрался к выходу, утер платком пот и побрел в ближайший ночной магазин за пивом. Один. Чуть шатаясь. Без друга, без коня и без женщины.
Дома я съел яичницу из шести яиц, выпил две бутылки пива и уснул молодым весенним утром довольный и воскресший. Во сне я бродил в белоснежном яблоневом саду, слушал жужжание пчел возле ароматных цветков, и кажется, беседовал с Николаем Угодником. И еще мне снилась моя бывшая жена. Может она и правда, вернется?