Если вообразить, что мы сидим на берегу моря, лучше, конечно, Средиземного, сразу возникает мысль о том, какие мы, в сущности, ещё древние греки. Сидя на берегу, можно не спешить. Вечность для нас, как и для древних греков, не имеет значение вся целиком, такой вечности наш древнегреческий ум не приемлет, он вполне мог бы её изобразить, но оперировать ей он полагает себя просто не вправе. Делим вечность на фрагменты. Тот фрагмент, в рамках которого мы умиротворённо сидим на берегу тёплого моря, почёсываясь и покряхтывая, принадлежит всё-таки нам, да, только нам, ибо вокруг никого больше нет, а мы можем сидеть или лежать столько, сколько позволит нам этот благодатный климат, запасы продуктов, пресной воды и - главное условие - запас интереса друг к другу. Это и есть наш фрагмент вечности. Следовательно, вечность конечна, раз она состоит из конечных фрагментов. Кто-то из нас решается высказать это предположение вслух, другой с хитрой улыбкой смотрит на говорящего и резонно замечает, что, может, оно и так, да только вопрос тогда в том, как быть с богами... Долго, впрочем, на одном месте не просидишь, даже на таком пригожем, как виртуальный берег нашего гипотетического моря. Досадные низменные потребности несовершенного организма погонят нас прочь. Куда-нибудь, пардон, в лоно. Какой-нибудь, пардон, цивилизации... Эх, если бы, говаривал один мой знакомый древний грек, можно было бы и от голода потиранием живота избавиться... Понятное дело, мы сумеем продержаться некоторое время на подножных кормах - пить нектар утренней росы, хрумкать жучков да улиток, лакомиться съедобными корешками. Много ли надо свободомыслящим для того, чтобы свободно мыслить? Поплескался в море, пожевал вяленых гусениц, слизнул с гальки росу и ну давай во всю глотку крыть, скажем, Зевеса-громовержца, поминая ему все его мерзкие проделки против рода человеческого, обвиняя его во всевозможных грехах, потрясая гневно кулачками и брызгая скудной слюной. Славное времяпрепровождение для гордого любомудра. Беда только в том, что Зевсу, этому старому пердуну-греховоднику, плевать с высокого Олимпа, что там орёт где-то далеко внизу полуголодный безумец, которого никто не слышит, кроме собрата его - такого же безумца. Популярность божественного промысла нисколько не пострадает от одиночных выкриков одиноких философов, не имеющих в собственности ни одного оливкового деревца. Толпа жертвоприносящих исправно топочет и шаркает по столбовой дороге к храму на горе. Вот почему ни молния нас не испепелит, ни гром не разразит, чтобы мы там ни говорили, в гордой позе оратора стоя на берегу древнего моря. По ночам, однако, зябковато на песке-то спать. Придётся, видно, сооружать жилище. И недурно было бы, знаете ли, обзавестись женским полом... ну, хотя бы для продолжения рода. Тут намедни, помните, селяночки местные резвились. Премилые созданья! Одна загвоздка, правда, есть. Обзаведясь женщиной, мужчина становится жрецом своего личного маленького храма...