Граф был удивлён срочному вызову, с тех пор, как шеф вот так внепланово назначал встречу, прошло много веков. Это шло вразрез со всеми правилами - не ночью, когда носитель спит и можно не опасаться случайных свидетелей, а во время бодрствования. Хорошо ещё, что в этот момент был один в помещении, иначе графу бы пришлось туго. Попробуй потом объяснить окружающим, что носитель говорил со шкафом по высочайшему повелению, а вовсе не потому, что он сошёл с ума. Летящих гусей и едущую крышу не приветствовали ни в одном измерении. Пришлось бы срочно менять тело, а это сделать проблематично, пока предыдущее живёт и здравствует.
Граф тихо усмехнулся, но тут же придал лицу выражение горячего интереса и посмотрел в потемневшее стекло на дверце книжного шкафа, ожидая, пока шеф заговорит. Ритуал соблюдался всегда, поэтому граф подавил любопытство. Шеф любил напустить загадочности и немного помучить его, считая, что так он держит подчинённого в узде. Граф уже давно не злился по этому поводу, хотя из-за того, что приходится терять время, испытывал раздражение. Наконец, начальник заговорил:
- Приветствую вас, граф!
- Здравсвуйте, - ответил граф. - Чем могу быть полезен?
- Давайте перейдём сразу к делу, нет времени, чтобы соблюсти правила этикета, - нарушая традиции, шеф прервал ритуал приветствия. - В королевстве появился новый канал поставки наркотиков.
- Откуда? - усмехнулся граф. - Вы контролируете все порталы.
- И, тем не менее, наркотики поступают на рынок, минуя наших дилеров. В три раза упала цена на чеснок, пропущенная через крест вода стала общедоступной, и больше того - на рынке появились розы.
- Весело, - хмыкнул граф. - Запах роз вызывает стойкую зависимость, у всех без исключения. Но - я чем могу помочь, Ваше Высочество?
- Портал мы нашли. Он находится в доме на улице Лилитской, и я отрядил барона Пурыкла для наблюдений. Пока не удалось поймать наркодилеров за руку, но в ближайшее время туда будет внедрён наш агент. То же требуется с вашей стороны портала - наблюдение. Мы думаем, как закрыть портал, но пока не нашли способов сделать это. Все попытки снести дом срывались по разным причинам, перечислять которые не имеет смысла. Что с вашей стороны в этом доме?
Граф, пожав плечами, ответил:
- То же самое, шеф. Но - почему вы не снесёте этот рассадник зла? Сразу решились бы все проблемы. С вашей стороны, хотя бы.
- Много раз пытались, но дом будто заговорённый. Каждый раз снос здания срывается по самым невероятным причинам...
И граф, и его шеф задумались, каждый перебирал в уме информацию о доме.
Там, в измерении шефа дом на улице Лилитской был построен купцом Смагулом десять тысяч лет назад. Почтенный вампир занимался переработкой крови на гуталин и ваксу, которые с большой прибылью сбывал падким на алкоголь троллям. Построил на тысячелетия, вложив в него всю душу. Строил с добром и любовью. Тогда дом красовался на берегу чистого пруда, тогда же ещё жива была берёзовая роща, трепетавшая на ветру тонкими нежно-сиреневыми веточками.
Купец Смагул не знал, какая судьба ждёт этот дом, перенявший от него невероятное жизнелюбие и не менее невероятное упорство, порой граничившее с упрямством. Сам купец, к тому времени передавший строение в дар акционерному обществу "Трансильванская Железная Дорога", с удовольствием потёр руки, узнав, что дом уцелел во время пожара, слизнувшего с лица земли почти весь город.
Город отстроили заново - и дом оказался в центре богатого квартала. Тогда в нём был клуб. Звучала музыка, звучал смех, кружились в вальсе пары. В библиотеке полки ломились от книг, а в подвале устроили кинозал и крутили тогда ещё немое кино.
Во времена народных волнений в доме расположилась комендатура Железных троллей, и с тех пор дом понесло по комендантской стезе.
После троллей в комендатуре отдавал приказы эльфийский комендант, и комнаты наполнились слезами и болью. Дом терпел, вздыхая каждой половицей. Терпел, потому, что надеялся - это ненадолго.
Но...
После эльфов - комендатура "освободителя" Карапуцы. По дому носились лесные и болотные ведьмы и ведьмаки.
После них - комендатура демонической чистки. Тогда дом посетил сам большой вождь, который был родом из горных демонов.
После - конвойная служба нового режима так же щедро поливала вздыхающий от боли дом невинной кровью.
Потом дом отдали под военный госпиталь - и стонов стало намного больше.
Когда же здание - к тому времени порядком обветшавшее, хотели снести, вспыхнула эпидемия осиновой болезни, и в нём открылось отделение больницы для бедных.
Здесь, со стороны графа этот дом прожил похожую жизнь. Здесь тоже дом был построен купцом, и тоже давно - в тысяча девятьсот пятом году. Место для будущего жилища купец Морозов выбрал красивое - на берегу волоокого пруда, окружённого кокетками-берёзами. Тогда берёзовая роща ещё была жива. Белокожие красавицы радостно сравнивали отражения гибких, увешанных серёжками ветвей в глади пруда и в сверкающих чистотой окнах дома.
Здание, как впрочем, и всё, к чему приложил руку купец Морозов, было сделано на века. Купец не знал, какая судьба ждёт этот дом, перенявший от него невероятное жизнелюбие и не менее невероятное упорство, порой граничившее с упрямством. Морозов, позже передавший собственность акционерному обществу "Алтайская Железная Дорога", в тысяча девятьсот семнадцатом году одобрительно хмыкнул, узнав, что дом уцелел во время пожара, который слизнул с земли почти весь город.
Когда город отстроили заново, дом оказался стоящим в центре богатого жилого массива. Тогда в нём находились клуб и общественная библиотека. Он приветливо открывал двери для всех желающих и тихо радовался тому, что внутри кипит жизнь, слышатся смех и музыка.
Всё это прекратилось с захватом города белочехами. Над дверью появилась надпись: "Комендатура", и комнаты наполнились горем и стонами. Дом терпел, вздыхая каждой половицей. Терпел, потому, что надеялся - это ненадолго. Однако, жизнь повернула в другое русло, о смехе и веселье остались лишь воспоминания.
Дом понесло по комендантской стезе.
После чехов в доме разместился колчаковский начальник.
После него - управление ЧКа на железнодорожном транспорте.
С двадцатых годов дом наблюдал работу конвойной службы.
Затем: ГПУ, НКВД, а в пятидесятых годах здание передали милиции. Тогда улицу из Алтайской давно переименовали в Крупскую, пруд уже был осушен и утрамбован, а берёзы никто бы не назвал бы рощей.
И только после августа девяностого года дом почувствовал, что надежда его была не напрасной. Пока в доме не было особой радости и веселья, но стук молотков, жужжание швейных машинок и деловитый говор мастеровых людей помогли если не забыть всё горе, что пришлось наблюдать дому, то хотя бы немного отдохнуть от него. Дело в том, что старая развалюха стала не престижной, и власти отдали его организации инвалидов.
Дом будто воспрял, посчитав перемену хорошим знаком - и не ошибся. Со свойственным ему упорством он ждал ещё двенадцать лет. В две тысячи третьем году в доме появились художественные мастерские, детская школа раннего творческого развития и библиотека. Зазвучали счастливый смех и интересные разговоры. Дому это понравилось, и он размечтался, что теперь так будет всегда. Он мечтал, что в нём всегда будут жить поэты художники, певцы, писатели. Все они были членами Объединения Поэтов Алтая.
К большому расстройству дома, ОПА существовала на пожертвования, которые были более чем скудными.
- Агента внедрить в здание немедленно, - шеф встал, давая понять, что сеанс связи близится к концу. - Со своей стороны мы сделаем всё, чтобы восстановить перегородку между мирами.
- Агент будет. Точнее - уже есть, сказал граф, не вдаваясь в подробности. - Утечка драгоценных камней давно мной замечена. Кое-кто очень разбогател, организовав сбыт. Но помощь нужна - требуется затравка, чтобы привлечь внимание местных правоохранительных органов. Парочку крупных рубинов, немного изумрудов - смотрите сами, шеф.
- Что будете делать с носителем, граф? Он не вспомнит о сеансе?
- Нет, эти воспоминания уже стёрты. Он сейчас видит себя в другом городе, на набережной. Будто сидит на скамье и не понимает, как он там оказался. Потом будет долго искать объяснения инциденту, сомневаться в собственном душевном здоровье, но мне даже забавно его смятенье. Люблю наблюдать за умственными потугами столь примитивного создания. Хотя и признаю, что этот носитель гораздо удачнее предыдущего в умственном плане. Прощайте, шеф.
- Прощайте, граф.
Стекло шкафа перед застывшим в неудобной позе человеком посветлело, принимая свой обычный вид. Мужчина вздрогнул и мутным взглядом посмотрел вокруг, будто не понимая, как он оказался в этом месте. Потом с облегчением вздохнул, узнав знакомый кабинет, открыл дверцы шкафа, пробежал пальцами по корешкам книг, составленных на полке, но растерянность во взгляде осталась.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
В старом вагоне было яблоку негде упасть. Старенький паравозик едва двигался, с надрывным визгом колёс одолевая подъёмы и спуски. Паравоз и не помнил, было ли какое-то другое, более резвое движение. Сейчас паравоз, казалось, сбежал со склада металлолома, а вагон напоминал теплушку времён Главной Войны.
Вагон был забит под самую крышу, причём - буквально. Пассажиры лежали везде, некоторые сидели на полу, были заняты даже багажные полки.
Ничего удивительного, поезд "Гдетосарайск - Чертокуличинск - Запределово" ходил очень редко. Настолько редко, что ребёнок, увидев однажды, как проезжает это доисторическое железнодорожное ископаемое, спросил у матери:
- Мама, мама, а это дракон из прошлого?
- Да, милый, - ответила мать.
- А куда он ползёт? Назад, в прошлое?
- Нет, сынок, - сказала мать, - вперёд, в наше светлое будущее.
Забивать ребёнку голову тем, что такое транспорт, и тем, что где-то, параллельно с ними, существует цивилизация, она не стала. Цивилизация страдает частичным склерозом и о таких драконьих углах не вспоминает, а транспорт скоро не будет тащить вагоны по ржавым рельсам, потому что эту поездку не переживёт. Паровозик был похож на старого кентервильского порося, которое почему-то забыли вовремя пустить под нож.
В вагоне было тихо. Нашумевшись и наругавшись, пассажиры к утру устали и теперь спали - кто где.
У самого тамбура, прижавшись спиной к немытому стеклу, сидел юноша. Его лицо было из тех редких лиц с идеальными, правильными чертами, какие можно увидеть на иконах в церкви. Такое умиротворённым, какими бывают лица у тех, кого миновали соблазны и искушения, кто благополучно избежал развращающего влияния города. Его лицо было лицом аристократа, выросшего в глубокой провинции. Настолько глубокой, что даже обучение в престижном университете не отложило никакого отпечатка на сельской безмятежности его черт.
Юноша отличался редкой красотой. Большие тёмно бордовые глаза обрамлены длинными лиловыми ресницами, нос тонкий и прямой, с хищно раздутыми ноздрями. Красивые губы сочного красного цвета складывались в неотразимую улыбку, а длинные розоватые клыки только подчёркивали изящество линии рта. Невероятно чистая, тонкая кожа благородного голубоватого оттенка тоже была редкостью. Кстати, нечасто в наше время встретишь столько признаков породы сразу в одном вампире.
Юношу звали Кирпачек фон Гнорь, но все называли его Кирпом. Он был старшим сыном графа Кирстена фон Гноря. В невероятно далёком будущем ему предстояло стать шестым графом фон Гнорем. Но на наследный титул претендовать юноша мог только в том случае, если его папаша подхватит инфекцию, или попадёт под поезд, или - совсем уж в крайнем случае - на него упадёт кентервильское порося. Самому Кирпу наследный титул нужен был точно так же, как несчастному паравозику, в котором он ехал, ещё пара-тройка лишних вагонов.
Папочка Кирпа был здоров, как те кентервильские порося, разведением которых достойный граф занимался много столетий. Дело в Чертокуличинская область оказалась единственным местом в Королевстве Объединённых Шабашей, где эти изнеженные животные не просто жили, а ещё и плодились и размножались. Собственно, этим жил весь Кентервиль, небольшим кусочком которого вышеозначенная область была.
Кирпачек то и дело подносил к карману крепкой куртки, сшитой из шкуры всё того же, незаменимого кентервильского порося, и поглаживал лежащую там книжицу в обложке из... впрочем, мы уже повторяемся, а вы уже догадались - из кожи порося, всё того же, кентервильского.
Это был диплом. Синий диплом! Кирпачек представлял, с какой радостью он сообщит родителям об окончании медицинского факультета университета имени Франкенштейна, и не как бы, а с отличием.
Находился университет в городе Гдетосарайске, считавшемся в провинциальном захолустье, которым, по сути, являлся весь Кентервильский край, чем-то вроде мегаполиса.
Поступить в столь достойное заведение было невероятно трудно, а закончить его было ещё труднее. Поэтому выпускники прощались с альма-матер с сожалением и в то же время с радостью. Кирпачек вспомнил, с каким трепетом он произносил слова Клятвы Гипостраха, и светлая улыбка осветила его лицо.
Так, в размышлениях, мечтах и воспоминаниях незаметно утонула ночь. Лучи великокрасного светила сквозь многочисленные щели пролезли в вагон, разукрасив морды спящих пассажиров продольными и поперечными линиями.
Молодой врач очнулся от грёз и посмотрел вокруг сначала рассеянным взглядом, потом присмотрелся к попутчикам более внимательно.
Прямо перед ним, поперёк прохода, лежал старый каменный великан. Его заскорузлые пятки упирались в стену рядом с сиденьем Кирпачека, грозя проломить и без того ветхую перегородку. Великан был покрыт мхом, и Кирпачек знал, что это первый признак камнеедки. Камнеедка неизлечима, и жить бедняге осталось от силы год-два.
Чтобы хоть как-то отвлечься Кирпачек посмотрел вверх, на потолок. Там, облепив тусклые засиженные плафоны, цепляясь за каждый мало-мальски пригодный для висения выступ, дремали худенькие крылатые бесенята. "Анемия", - подумал Кирпачек и вздохнул. Последнее время он часто ловил себя на том, что видит только болезни, болезни, и ещё раз болезни. Он грустно усмехнулся и решил впредь строго следить за тем, чтобы диагнозы не заслоняли лица, формы, характеры.
Словно в ответ на его решение в вагон впорхнула проводница. Чертовка была на удивление миниатюрна, как кукла Зомби - любимая игрушка и эталон красоты всех девчонок Королевства Объединённых Шабашей. Чертовка прошла мимо. Она стрельнула красными глазками в сторону симпатичного пассажира, будто нечаянно задела его пышной грудью, и направилась в сторону тамбура, размахивая длинным тонким хвостом игриво и покачивая бёдрами.
Кирпачек затаил дыхание, рассматривая эти самые бёдра, потом голодный взгляд бывшего студента скользнул по тоненьким ножкам. Молодой врач подумал: "Лёгкая кривизна, как следствие перенесённого в детстве рахита", - и рассмеялся. Нет, с этим надо что-то делать!
К счастью, паровозик наконец-то, дотащился до пункта назначения и возвестил об этом захлебнувшимся на половине сигнала гудком. Станция была чисто символической - просто столб с надписью: "Чертокуличинск, 20 км". Это означало, что до дома ещё пилить и пилить пешочком по пыльной дороге. Кирпачек не думал о километрах, не первый раз добираться на своих двоих, да и на пути к дому вырастают крылья - дорога, кажется, становится короче. Но его ждал сюрприз.
Только он выбрался из толпы попутчиков, как радостный рёв клаксона привлёк его внимание.
- Сил! Братишка! - вскричал Кирпачек и кинулся навстречу выпрыгнувшему из машины высокому, широкоплечему вампиру.
- Кирп! - здоровяк в рабочем комбинезоне кинулся ему на встречу, едва не задушив в драконьих объятьях хрупкого и тонкокостного старшего брата. - Ну, ты там совсем дошёл на учёных харчах! - прокричал он.
Сил во всём был безудержен. Если он ел - то сметал со стола всё, если ругался - то непременно конфликт заканчивался кулачным боем. А если этот детина чего-то хотел - то добивался обязательно и непременно. Глядя на Сила - губастого и носатого, с крупными чертами лица, никто бы не сказал, что в нём течёт благородная кровь фон Гнорей. И того, что Сил с Кирпом родные братья, посторонний наблюдатель не смог бы и предположить.
- Смотри-ка, автомобиль, - Кирпачек улыбнулся, точно зная, что вопрос задавать не придётся. Сейчас Сил выложит всё. Расскажет всё - и то, откуда взялся единственный в этом захолустье мобиль. О том, как к небывалому новшеству относятся закисшие в провинциальном патриотизме Чертокуличинцы, считавшие, что нет транспорта лучше, чем кентервильские порося, тоже расскажет. Кирп улыбнулся, точно зная, сколько раз Силу пришлось ругаться с отцом, чтобы выбить разрешение на покупку, столь вопиюще нарушающую сложившийся веками жизненный уклад.
- Кирп, да что там мобиль! - Кричал Сил, лихо поворачивая руль то вправо. То влево. Автомобильчик не менее лихо проходил повороты засыпанной мерцающими камешками дороги. - Гранит выпросил у отца телевизор, даже не поверишь - жуткохрусталический! Такой экран - закачаешься. Всё как живое показывает! Ты же знаешь, Гран - папин любимчик, собственно, он мне очень помог выбить разрешение на покупку моего мальчика, - тут Сил с любовью погладил дверцу кабриолета и нажал на клаксон, спугнув стайку летучих мышей. Кирпачек проследил взглядом за улетающими грызунами - одними из немногих животных, каких ещё можно было встретить в провинции. - Телевизор - это вещь! - продолжал восторгаться брат. - Теперь у нас по вечерам собираются все - сразу после проповеди преподобного Лудца. Знаешь, смотрят сериалы. А по мне, - тут брат лукаво подмигнул Кирпачеку, - а по мне, так нет ничего лучше в тихушку, когда родители спят, посмотреть пару-тройку хороших Лохавудских фильмов. Это что-то, - тут Сил тяжело вздохнул и с неприкрытой завистью в голосе сказал:
- Живут же люди, а мы здесь... как кентервильские порося, в навозе...
И он замолчал, что было, в общем-то, не свойственно этому весельчаку и балагуру.
Кирпачек тоже молчал. Собственно, в предвкушении встречи с родными он и забыл, как всё плохо в Чертокуличинске. Забыл, какие невероятные усилия приложил сам, чтобы вырваться из этого сонного патриархального мирка. Кирпачеку всегда хотелось летать, а жизнь в Кентервилле вообще, и в Чертокуличинском поместье графа фон Гноря в частности, напоминала удава, ползущего по стекловате. Медленно, трудно, больно - но так же привычно! И возможность полётов не рассматривала эта жизнь вообще, будь то полёт фантазии, полёт души, и - самое страшное для чертокуличинской жизни - полёт мысли.
Дорога пошла вверх, серпантином обнимая невысокую горку, на вершине которой стоял замок, тремя шпилями полуразрушенных башен бросая вызов оставшемуся в стороне двухэтажному городку. Этот замок - родовое гнездо единственного в Чертокуличинске аристократического семейства. Церковь Судного Дня тоже находилась на территории поместья, что добавляло престижа церкви. Кирпачек вспомнил уроки, которые проводил преподобный отец Лудц в ледяной, продуваемой сквозняками, классной комнате, и поморщился.
Сил ещё раз вздохнул - и широко, во весь рот, улыбнулся. Красное солнце сверкнуло на его белоснежных клыках, заплясало в круглых, без какого-то намёка на ресницы, глазах. Силикат был вспыльчив, но отходчив, мог погрустить - но не долго. Ему вообще было не свойственно уныние.
- Слушай, Кирп, я уеду отсюда. В Лохавуд уеду, - сказал он и Кирпачек понял - он действительно уедет. Речь младшего брата была полна решимости. - Знаешь, я смотрю фильмы - и чувствую, что не могу здесь больше. Только отцу не говори, ладно? - Попросил он, скорее, по привычке - братья полностью доверяли друг другу, стояли друг за друга горой и, учитывая то, что они погодки, такие отношения были не удивительны. - Мне эти порося уже поперёк глотки стоят. Сначала молодняк, потом - навоз, навоз, и ещё раз навоз. Потом - бойня, потом - копчение ушей, засолка хвостов, выделка шкур. Папаша строит из себя графа, и никак не может понять, что он - просто мелкий фермер. Он блюдёт манеры и воротит нос от моей пропахшей поросячьим дерьмом одежды, брезгует моих мозолей. - Тут Сил, забыв о том, что за руль желательно держаться постоянно, поднял руки вверх и закричал:
- Да я этими руками всю семью содержу! И из-за моих мозолей наш замок не рассыпался по камешкам!!!
- Ладно, Сил, у тебя хорошие руки, ты ими многое можешь сделать, - Кирпачек успокаивающим жестом похлопал его по плечу. - А пока положи руки на руль, а то мы уже метров сто назад прокатились.
Брат схватился за руль и расхохотался - его настроение менялось не только быстро, но и всегда контрастно, без полутонов.
- Ты прав, Кирп, - вскричал он, - ты прав!!! И ты знаешь, что я буду делать этими руками? Я ими буду обнимать Демонину - прекрасную Демонину Бью! В Лохавуде!!!
Кирпачек грустно улыбнулся. Сил мог уехать куда угодно. Даже в Лохавуд, который находился в Соединённых Штатах Мистерики. С тех пор, как в СШМ пришла к власти великая Ругалина Бэд, проблем с эмиграцией не возникало. Она быстро навела порядок в стране - такой порядок, о каком в КОШе нельзя было и мечтать. Собственно, здесь о порядке и не мечтали. Бесшабашность - это основное качество характера, национальная черта, и та самая загадка общей души народа, проживающего в Королевстве Объединённых Шабашей.
- Тпру! - крикнул Сил. - Приехали!
Кабриолет вкатился в распахнувшиеся ворота замковой ограды, местами ещё сохранившейся почти в первозданном виде.
Следующий час прошёл в поцелуях, слезах матери и сестёр - и в разочаровании. Отец, едва взглянув на диплом, поджал тонкие губы и проговорил:
- Наследнику графского титула и потомку славного рода фон Гнорей диплом лекаришки ни к чему. Ты зря потратил время, Кирп. Тебе надо было изучать не биологию, а генеалогию. Спрячь куда-нибудь эту книжицу. Она тебе не нужна.
- Ну почему же, - тут же вступилась за сына графиня. - Мы его поместим в рамочку и повесим на стену. Теперь есть чему завидовать - мой сын единственный образованный вампир в Чертокуличенске.
Мама Кирпачека обладала одним важным качеством, которое во вторую очередь привлекло к ней внимание графа. Она была глупа, и на её фоне фон Гнорь чувствовал себя эрудитом. Ему нравилась бытовая зацикленность супруги и её неумение сосредоточиться на чём-то дольше трёх минут. Кроме детей.
Дети были третьей причиной, способствовавшей женитьбе аристократа на милой девушке из купеческого сословья. Она ко времени брака уже раз побывала замужем и родила первому супругу сына. Первый муж Сорчи фон Гнорь погиб во время землетрясения, вместе с их маленьким сыном. Так что граф точно знал, что брак с Сорчей будет благословен детьми.
А первой причиной, сыгравшей главную роль, было приданное этой маленькой, пухленькой женщины. Этих трёх причин было достаточно для того, чтобы граф собрал в кулак всю свою волю и засунул снобизм, который ошибочно считал аристократизмом, куда подальше. Расчёт оправдался, и Сорча не обманула его ожиданий. Вот уже семьсот лет она была верной женой, крепко держала в маленьких ручках немногочисленную прислугу и была очень экономна. Ещё Сорча фон Гнорь невероятно гордилась тем, что вдруг стала графиней, и по этому испытывала невероятную благодарность, порой переходившую в благоговение перед мужем. Кирстену фон Гнорю до такой степени было приятно слышать от своей глупенькой жены слова: "Ты так умён, дорогой!", что он почти забыл её низкое происхождение.
Сидя во главе стола под украшенными гроздьями летучих мышей сводами столовой, граф Кирстен фон Гнорь с удовольствием смотрел на своё семейство. Супруга распоряжалась слугами, с гордостью демонстрируя знание правил сервировки графского стола. Наследник опустил взгляд в тарелку и едва не плакал - так казалось графу. Втайне он предпочёл бы видеть в качестве следующего графа не этого размазню Кирпачека, а Грана. Вот уж кто действительно граф! И стать, и ум, и настойчивость, и манеры. Гран - третий сын Кирстена фон Гноря был в меру красив, в меру строен, в меру силён. Всё в нём было в меру. Особенно нравилась Кирстену отстранённость сына. Эта отстранённость, по мнению любящего папочки, и являлась признаком аристократизма.
Глава семьи не знал, что Гранит втайне от него поступил в тот же Гдетосарайский универститет, правда, в отличие от брата, медицина его не привлекала. Он стал студентом физико-математического факультета, и отстранённость Гранита объяснялась вовсе не аристократизмом - парнишка в уме решал уравнения. Но граф предпочитал видеть только то, что ему хотелось видеть, и поэтому одобрительно улыбнулся третьему сыну. Потом он перевёл взгляд на шумно жующего Сила и поморщился. Быдло. Купчишка-кулачишка. Эх, надо же было ему уродиться в породу жены, подумал граф.
Кирстен фон Гнорь посмотрел на дочерей. Дочерей у него было двое - и он считал это перебором. Без хорошего приданного девчонок не пристроишь замуж. По крайней мере, за ровню. Имена граф всем детям дал хорошие. Дочерей звали Глинни и Хрусталина. К сожалению, на его земле не было ни одного даже самого маленького месторождения этих столь ценных в их мире материалов. Золота - хоть отбавляй, алмазной и изумрудно-сапфирной гальки - тоже, а вот месторождения глины нет даже самого маленького. Но дети - тоже сокровище, и когда граф думал, и когда граф выбирал имена для своих отпрысков, он не мучался раздумьями, не сомневался. Он дал им такие имена, которые, по его мнению, должны были сделать их богатыми, а значит, и счастливыми - тоже по его мнению.
- Если тебе так уж хочется поработать, - сказал граф, обращаясь к наследнику, - то я договорился с фельдшером Тобом.
Кирпачек хотел было ответить, но не успел - чинную атмосферу графской трапезы нарушил пронзительный вопль Хрусталины.
- Опять молоки порося?! - провизжала капризная девчонка. - Да сколько можно?!!
- Милая, всё остальное идёт на продажу, - ласково сказала графиня и погладила девочку по голове.
- Да, а что, Силикат не мог наловить пиявок? - не унималась избалованная младшая дочь графа фон Гноря.
- Веди себя прилично, - одёрнула её Глинни.
- Кто бы говорил о приличиях! - выплёвывая слова сквозь сжатые в ниточку губы, сказал граф Кирстен фон Гнорь и, с ненавистью посмотрев на дочь, резким жестом отбросил в сторону салфетку.
Дело в том, что недавно он собственноручно изъял из сумочки Глинни упаковку презервативов. Спасибо Хрусталине. Это она наябедничала - в отместку за то, что старшая сестра отобрала у неё свою косметичку. О том, что Глинни вообще знает, что такое контрацептивы, граф и не подозревал. А уж мысль о том, что дочь не только смогла их найти в Чертокуличинске, но, видимо, уже знакома с тем, как их применяют, совершенно вышибла любящего отца из колеи.
- Сделала нас посмешищем всего города, проститутка, - процедил "любящий отец", как-то забыв о том, что это супруга рассказала о развратном поведении своей дочери подругам. Не всем, а только двадцати-тридцати самым близким, и то по большому секрету.
- Кирстен, как можно! - возмутилась мать. - За столом невинное дитя, а ты так выражаешься, - и любящая мать погладила довольную Хрусталину по голове, стараясь не поцарапаться об острые дочкины рожки.
В роду Сорчи фон Гнорь были черти, и так случилось, что именно Хрусталина получила эти "испорченные" гены. Именно поэтому девочку так избаловали родители - убогих детей как-то жальче. С другим отцом девочка бы считала себя красивой и стройной чертовкой, и ей бы не приходилось самоутверждаться, устраивая окружающим пакости.
С любым другим отцом, но не с Кирстеном фон Гнорем, который считал вампиров высшей расой и едва замечал представителей других рас, народностей, национальностей. Он даже к крылатым демонам относился пренебрежительно, а ведь они были куда старше вампиров. Так, по крайней мере, записано в Великой Книге.
Глинни вскочила с места и кинулась вон из столовой.
Раздался звон. Это Сил швырнул тарелку об пол.
- Выйди из-за стола, - приказал отец, обдав второго сына презрительно-раздражённым взглядом.
Сил набычился, в упор уставившись на родителя, но сдержался и выполнил приказ. Через минуту во дворе взревел мотор. Больше граф никогда не видел Сила. То, что Сил больше никогда не вернётся, Кирстен фон Гнорь понял через два дня, когда некормленые порося устроили визг на весь Чертокуличинск. Пока же он, стараясь справиться с гневом, посмотрел на младшего сына. Гран спокойно доедал свою порцию, не проявив никаких эмоций, никак не отреагировав на инцидент. Собственно, он даже ничего и не заметил.
- Люблю праздничные обеды, - проворковала Хрусталина, её глаза радостно сверкнули.
Кирпачек тоже встал.
- Я к фельдшеру Тобу, - сказал вампир и быстро вышел из-за стола.
Глинни он догнал не сразу, она бежала по длинному, тёмному коридору, едва сдерживая рыдания. Слёзы застилали глаза, и когда старший брат схватил её за руку, вампирелла резко остановилась и уткнулась ему в грудь. Рыдания прорвались наружу.
- Ну, будет, будет, - Кирпачек погладил сестрёнку по голове, словно та была ещё малышкой. - Всё будет хорошо, девочка.
Рыдания становились всё тише и тише, и наконец Глинни, шмыгнув носом, подняла лицо вверх.
- Хорошо, что ты приехал, - сказала она. - Я так ждала тебя, Кирп, - и она громко всхлипнула, явно собираясь снова разреветься.
Кирпачек обнял Глинни за плечи и повёл вдоль светящихся плесенью панелей.
- Ну, полно, полно. Не переживай, поговорят недели две, потом переключатся на кого-нибудь другого, - и Кирпачек улыбнулся, ласково посмотрев на сестру.
Сестрёнка тоже улыбнулась, тыльной стороной ладони утерев слёзы.
- Сейчас уже ничего, а вот сначала было совсем плохо, - прошептала она.
Глинни всегда отличалась невероятной застенчивостью, и предположить, что обвинения отца верны, Кирпачек не мог. Даже то, что молчаливая Глинни с кем-то встречается - уже само по себе невероятно. Но - презервативы в сумочке младшей сестры откуда-то появились? И тут Кирпачек понял, в чём дело.
- У тебя любовь! - сказал он, чувствуя себя немного неловко. В их семье было не принято вообще касаться личных тем. В графском замке говорили о культуре, о науке, о событиях общественных, но вот чтобы хоть раз темой разговора были чувства - такого молодые люди даже представить себе не могли. Пока дети были маленькими, они ещё могли выразить свою любовь друг к другу, но с возрастом всё реже и реже случались такие вот разговоры - по душам.
- Только никому не говори, - Глинни смущённо потупилась, вспыхнувшая на нежных щеках синева сразу сделала девушку красавицей. - Мы сегодня ночью собрались сбежать. Ты же знаешь, отец... - Глина всхлипнула и вдруг заговорила быстро-быстро, будто боялась, что сейчас она смутится или у неё не хватит смелости рассказать брату о радостном событии. - Отец никогда не разрешит мне выйти за Нрота замуж, иначе мы бы давно уже поженились. Мы решили уехать, Сил подвезёт меня на станцию. Сегодня поезд возвращается в Гдетосарайск, и потом кто ещё знает, когда будет следующий.
Кирпачек понимал, что сестра права. Нрот был хорошим парнем, но он не только не имел титула, но и принадлежал к самому презираемому графом фон Гнорем роду - роду песчаных гоблинов. Они долго скрывали любовь, однако молодость взяла своё - сначала подружились, потом стали любовниками, и вот теперь готовились к тому, чтобы пожениться.
- Поздравляю! - Кирп остановился, обнял сестрёнку и неловко чмокнул в лоб. - Рад за тебя, Нрот будет тебе хорошим мужем! И ещё - запомни, кроха, твоя жизнь - это только твоя жизнь. Живи её сама и будь счастлива.
Глинни расхохоталась, едва брат закончил поздравление.
- Прямо как пастор Лудц! - воскликнула она. - Тот тоже говорит так напыщенно. Ты что Кирп?
- Прости! - Кирп тоже рассмеялся, чувствуя, как проходит неловкость. - Просто не знал, как надо правильно поздравить пусть рыдающую, но счастливую вампиреллу. И ещё - не верится, что моя маленькая сестрёнка стала взрослой. Ну, чем займёмся? Прошу учесть, что завтра ты будешь уже далеко, поэтому давай, не стесняйся - я выполню любую твою прихоть.
- А в лесу столько бешенки уродилось... - будто в сторону произнесла Глинни. -Давай сходим, а Кирп? Ну, пожалуйста?!
- Времени до вечера много, давай сходим, - Кирпичек улыбнулся, понимая как страшно Глинни сейчас, сколько переживаний у маленькой провинциальной девушки в связи с отъездом, как боится она оказаться в большом, неприветливом городе, похожем на описанный в Великой книге Рай - таком же ужасном и неуютном. - Тысячу лет не ел бешенку, - произнёс Кирпачек и улыбнулся. - Знаешь, я в университете очень скучал по вам всем. А ещё скучал по привычной пище - бешенка, жареная в топлёном масле кентервильского порося - что может быть вкуснее! Ты знаешь, что в Гдетосарайске это блюдо за большие деньги подают в одном единственном ресторане?
- Не может быть, - Глинни распахнула глаза и по-детски прижала ладошки к щекам, но тут же отдёрнула их и рассмеялась.
В конце длинного коридора послышался стук копыт - это Хрусталина закончила обедать и теперь слонялась по замку в поисках следующей жертвы для своих проказ. Встречаться с ней не хотелось ни Кирпачеку, ни Глинни. Они переглянулись и, поняв друг друга без слов, направились к чёрному ходу. Эта дверь была расположена в левом крыле замка и выходила на скотные дворы. Сразу за хозяйственными постройками начинался лес.
Окутанные алой дымкой весенних листьев деревья ближе к опушке росли редко, но дальше лес становился непроходимым, пугающим. Вампиры с детства знали не то, что каждую тропку - они знали каждое дерево в лесу, который был и площадкой для игр, и местом, где можно было побездельничать и просто помечтать, и миром, полным невероятных чудес и открытий.
- А ты знаешь, говорят, что в лесу видели ЧЕЛОВЕКА! - Щебетала Глинни, уверенно шагая по тропинке. Она перепрыгнула через сухой ствол, даже не посмотрев под ноги.
- И ты веришь этим сказкам? - Кирп рассмеялся.
Страшилки о ЧЕЛОВЕКЕ были очень популярны среди детей. Оно и не удивительно, что может быть интереснее страшной сказки, рассказанной перед сном? Да и Лохавудские киностудии предпочитали именно этого монстра многим другим, снимая о нём как бесконечные сериалы, так и отдельные фильмы. Кирпачек в свою бытность студентом, иногда выбирался в кинотеатр. Там, в этих фильмах, ЧЕЛОВЕК всегда был очень злобным, кровожадным, и не щадил никого, с одержимостью маньяка убивая каждое встреченное на пути существо. В последнем фильме, который смотрел Кирпачек, ЧЕЛОВЕК с садистским удовольствием расправлялся с учениками монастырской школы - симпатичными вампиреллами, очень юными и наивными. Он с остервенением брызгал их водой, пропущенной через крест, и хохотал, с наслаждением глядя как нежная, бледно-голубая кожа девочек вспухает безобразными волдырями и, отрываясь, обвисает полуразложившимися лоскутами.
Вампира передёрнуло. Вот, казалось бы, ему - медику, врачу, давно пора было забыть даже слово такое - брезгливость, а нет! Так ярко режиссер преподнёс публике мучения девочек-подростков, так хорошо сыграли актёры, что даже от воспоминаний об этом фильме становилось плохо. Кирпачек вдруг понял, что отвращение в нём вызвали не телесные изменения, а именно это, свойственное только мифическому ЧЕЛОВЕКУ, невероятное наслаждение чужой болью.
- Смотри, грибочки! - восторженно взвизгнула Глинни и метнулась с тропинки. Кирпачек последовал за ней. Сестра опустилась на колени и любовалась грибной семейкой. Старший брат улыбнулся - столько восторга было на её юном личике! Огромные, тёмно-бордовые глаза сверкали, узкая полосочка зрачка немного расширилась - и кто бы мог подумать, что из "красненькой летучей мышки", какой она была в детстве, вырастет такая красавица?
- Там ещё есть, вон на той полянке, - Глинни махнула рукой в сторону ёлок, раскинувших тёмные лапы неподалёку. - Я позавчера заприметила, но не стала срезать, хотела тебе показать!
- Вот плутовка, а ведёшь себя так, будто действительно только сейчас нашла их! - Кирпачек дёрнул сестрёнку за длинную косу и направился к ельнику. Глинни, показав брату вслед язык, стала аккуратно срезать зрелые, тугие грибы и осторожно опускать их на дно большой плетёной корзины.
Кирп улыбнулся и прошёл к группе старых деревьев с необхватными стволами, на которые указала сестра. Грибы он увидел сразу же. Семейка бешенки притаилась у корней корабельного дерева. Кирп присел, срезал сразу всю гроздь грибов, бросил добычу в корзину и резко разогнулся. В глазах поплыло, окружающий мир размылся, подёрнулся туманной дымкой, потом вдруг по нему понеслись сверкающие искры.
- Переучился, - пробормотал Кирпачек, зажмурившись.- Надо как следует отдохнуть.
Он потряс головой и, покачнувшись, оперся ладонью о шершавый, поросший мхом ствол старого дерева. Прислонившись к нему, молодой врач прижался щекой к тёплой коре дерева и закрыл глаза. Кирпачеку вдруг показалось, что воздух изменился, стал зловонной смесью, запах чеснока и прокисшей воды, пропущенной через крест, вызвали приступ тошноты. Его вырвало. А когда он, вытерев рот платком и продышавшись, разогнулся и открыл глаза, то оказалось, что смотрит в упор в мерзкие, со страшными круглыми зрачками, блёклые голубые глаза ЧЕЛОВЕКА.
ЧЕЛОВЕК был точно таким, как в том фильме - таким же ужасным, но краем сознания вампир отметил выражение растерянности на страшной морде и непонимание в глазах этого мифического существа.
Неизвестно, сколько бы так стоял ошарашенный Кирпачек, если бы монстр не отшатнулся. ЧЕЛОВЕК нарисовал в воздухе крест и пропал.