8. Сокрушённость сердца это не метафора, а технический термин
- Так вы встретили Кронова? Вот так, -сказал Зильберщютц, и на лице его всплыла какая-то двусмысленная улыбка. - Впрочем, эта встреча не могла не произойти, рано или поздно.
- Признаться, я даже не спросил его имени, - сказал Иосиф, - почему-то даже не подумал этого сделать. Как, вы говорите, его зовут?
- Эмиль Кронов.
Иосиф рассказал Зильберщютцу о своей ночной встрече не сразу, не на следующий день, который был выходным. В тот день, вернувшись утром с Ларой от лесного бассейна, он нашёл в своих новых апартаментах лишь двух её подружек, включая свою сестру, сидящую на кресле посреди залы и сжимающую кулаками виски.
- Голова просто разваливается, - простонала она.
Но Зильберщютца в доме не было. Он исчез, словно и не появлялся здесь. Иосиф обыскал буквально весь дом, потратив на это едва не целый час. Все напрасно. Зильберщютц испарился, пропал, сквозь землю провалился. А скорее всего, что он просто сбежал, воспользовавшись моментом. Во всяком случае, его здесь Иосиф не нашел.
Как не нашел он и своего ночного собеседника. Этого не обнаружилось уже тогда утром, когда Иосиф очнулся ото сна и нашёл своё тело сидящим на скамейке возле лесного бассейна, в обнимку с телом Лары. Ночной разговор тот ему даже поначалу не вспомнился, словно и не был вообще, настолько во всем теле было пусто, и голова как бы и не чувствовалась совсем, настолько ничего не думалось, настолько тошнотворны были сами попытки о чем-либо подумать. Он каждое действие выполнял так, будто им на то было получено задание, неизвестно от кого.
Постепенно, не сразу, возвращалась к нему память об услышанном ночью, о картине самого этого странного ночного посещения, странно же и окончившегося. Но не сама она возвращалась к нему, нет. Лара - зачем-то ей это было нужно, но не понятно зачем - завела эту тему в утренний кофе-разговор компании вчерашних искателей необычного. Точнее, кофе был для девиц, а Иосифу на память пришла фраза о том, что кофе это напиток рабов. А поскольку ему никак не вспоминался источник происхождения сей фразы, столь его почему-то задевшей, то невольно пришлось включать механизмы распознавания механически запоминаемых вещей, а оттуда и далее - к вспоминанию ночных событий, ведь фраза совершенно точно обрелась в его памяти совсем недавно, буквально, только что.
- Кофе это напиток рабов, - произнёс он хотя и вслух, но больше для себя самого, глядя на белые с золотыми ободками кофейные чашечки, чьё содержимое исчезало меж губ трёх подружек.
И снова, как совсем недавно по другому поводу, подруги переглянулись.
- Откуда ты взял эту фразу? - спросила Мириам.
- Не помню, - ответил Иосиф, - где-то слышал недавно. А что здесь такого?
- Это фраза Стробника, - сказала она, - я не раз слышала её от него в нашем студенческом кафе. Он прямо-таки бравировал своим отношением к кофе, зная всеобщую моду на него.
- Я вижу, на тебя она произвела не самое большое действие.
- Скорее уж, вызвала противодействие.
- И с тех пор ты хлещешь кофе ведрами.
- Не нуди, - оборвала его Мириам. - Можно подумать, что ты, потребляя чай, становишься свободным. Вот уж кто раб, так это как раз ты.
- Возможно, - как всегда в случаях, когда разговор грозил обратиться в спор, Иосиф пожал плечами.
- А разве показной нонконформизим это не вариант духовного рабства? - вдруг сказала Лара, посмотрев в упор на Мириам.
- Вот уж меня вряд ли можно обвинить во фрондерстве, - ответила та нервно.
- Не о фрондерстве речь, - сказала Лара, - но даже и в смерти ради славы нет ничего славного.
- Не понимаю, чего ты его защищаешь, - сказала Мириам, кивнув в сторону Иосифа. - Бог дал ему прекрасные способности, а он зарывает свои таланты в землю. Разве это не предательство? Ведь и Бог этого не велит.
- Да ведь я уже один раз сумел приложить свои способности, - зло проговорил Иосиф сквозь зубы, - ты ведь помнишь. Я успешно работал в школе. Работа была интересна и мне и школьникам. Не моя вина, что этот профиль вдруг оказался невостребованным.
- Я уже говорила, что надо учиться перестраиваться на ходу. Такое сейчас время. Профили, которые некогда были востребованы, теряют своё значение для общества, отмирают и отпадают, словно шелуха с плода. Они сделали своё дело и теперь их время прошло, а подготовленное ими место занимают новые профили - и людям, так или иначе, но приходится приспосабливаться к новым профилям. Иначе и быть не может. Само время отливает профили для людского материала. И не надо, - она выставила руки ладонями вперед, - не надо обвинять меня на этот раз в высокомерии, не надо говорить, что я якобы ставлю себя над этим самым людским материалом. Нет, я тоже суть частица этого материала - и я сознаю свою функцию в заполнении исторических профилей.
Тут, словно из небытия, прозвучал голос Иды. Из небытия - это потому что за последние часы она не произнесла ни слова, кроме обычных безголосых да и нет.
- Прости меня, Мириам, за глупый вопрос, - сказала она голосом, полным воздуха, - но не могу я не спросить: что или кто за всем этим стоит? Или по-другому: чьей силой вызываются эти процессы, которые ты тут преподаешь нам?
На Мириам вопрос Иды не произвёл ни какого впечатления. Она лишь пожала плечами.
- Какая разница? Это как раз то, над чем нет смысла задумываться. Ответа нет и быть не может. Если, конечно, ты не намерена впадать в мистицизм.
- Жаль, - сказала Ида, - если бы я знала откуда оно всё идёт, я бы смогла определить свою позицию. Но если нет точки отсчёта у процессов, то и моего отношения, как противоположной этому точки, быть не может.
- Ты права, - сказала Лара, - если у процесса нет точки отсчета, то он нефиксируем. А это означает, что никаких профилей не существует. И наоборот, если настаивать на существовании профилей, то необходимо признать наличие универсальной исходной точки.
- Хорошо, - сказала Мириам, - мы можем признать ее наличие без дополнительного описания её содержания, поскольку сами процессы и возникающие в качестве их результата профили уже достаточно описывают её.
- Но только вот где гарантия того, что мы их верно видим и понимаем, - сказала Ида.
- Это не тот товар, на который кто бы то ни было мог бы выдать гарантию, - усмехнулась Мириам.
- И значит, - сказала Ида, - каждый прав и одновременно неправ. Ведь гарантий правоты не существует. Не так ли?
- Нет, - сказала Мириам, - не так. Мы должны исходить из очевидного. А очевидное говорит нам о том, что профили всё-таки складываются и существуют. И происходит это вне зависимости от желания или нежелания всякого отдельного человека. Любому из нас это может нравиться либо не нравиться, но это и есть объективная реальность.
Иосифу, который до того момента слушал всй произносимое в четверть уха, вдруг стало тяжело всем телом, стоило ему услышать последнюю фразу Мириам. Возникновение в разговоре, в речи ли вообще, словосочетания "объективная реальность" всегда обозначало некую границу, за которую - это подразумевалось произносящим его - выходить не следует, поскольку, буде такое совершено, придётся говорить только правду, и это словосочетание как предупреждение об опасности.
- Прошу тебя, - сказал он Мириам, - не бери на себя эту тяжесть. Я ведь знаю, что ты всегда относишься серьёзно к тому, что говоришь. Ты ведь не политик, ты даже не журналист, ты - филолог, и ты знаешь цену каждого слова. Что политику спокойно сойдёт с рук, то филологу станет поперёк горла.
Он посмотрел на Мириам, и она подняла своё лицо, и посмотрела прямо ему в глаза, и все они - четверо сидящих за столом - словно какая-то вдруг возникшая среди них неведомая сила заставила их это сделать - переглянулись, посмотрели друг другу в глаза, отвели глаза.
Слова потерялись. Иосиф уже не знал, что же следует говорить в продолжение только что им сказанного, будто бы за него - его органами речи - это сказал некто другой, а вовсе и не он. И он сейчас попытался осмыслить эти слова. На несколько мгновений он с радостью почувствовал, что они - все четверо - могли бы стать заговорщиками, конспираторами, намеревающимися разрушить сложившуюся ненавистную всем систему. Заговор филологов - как это романтично, просто великолепно и совершенно нереально. Анахронизм! Некогда параллельный экономическому миру, мир филологов и лингвистов, одним лишь своим теоретизированием способный менять политические системы, исчез в небытии. Вероятно, можно сказать и так: профили сменились самым кардинальным образом. Власть имущие более не сажали филологов по тюрьмам и не отказывали им в содержании (а было время, еще вчера, когда их услуги покупали за приличную цену). Общество - скорее всего, с чьей-то невидимой подачи - осознало, что филологи ему больше не нужны. Профиль отмер, и всякие действия в его уже несуществующих рамках не обладают никаким смыслом. Он совсем напрасно произнёс своё неуклюжее обращение к Мириам. Словно закомуфлированное обвинение в предательстве - так оно, видимо, прозвучало. Но Мириам поняла, что вовсе не её он обвинял, а он лишь указал на то, что невидимым облаком висело в эфире. И теперь, лишь после его слов, оно, это неопределимое нечто, стало явственным, хотя и не более понятным.
И вот этот эпилог утреннего разговора вспомнился Волынскому тогда, когда Зильберщютц стал рассказывать ему - с видимой неохотой - о Кронове. Кто же такой Эмиль Кронов, что такое скрывается под этим именем?
Они стояли возле входа на предприятие. Рабочий день еще не закончился, и поэтому Волынский, чьё ежедневное время работы истекало на час раньше, чем у других работников, вышел на воздух, встретив по пути лишь одного-двух человек - и сразу же увидел Зильберщютца, который сидел, беззаботно развалившись, на скамейке в беседке у входа. Сейчас - в первый день работы на предприятии - было ещё не понятно, станут ли эти встречи регулярными или это лишь в первый день Зильберщютц хотел поговорить с ним после работы. Он ведь мог зайти и на рабочее место Иосифа, но не стал этого делать.
После вполне естественных вопросов о самочувствии по кончании первого рабочего дня, Зильберщютц вполне мог бы вернуть разговор на два дня назад, но он не стал этого делать, а сразу же заговорил о Кронове.
- Не стоит вам об этом задумываться, - сказал Зильберщютц слегка раздраженно, - в конце концов, он ведь всего лишь мелкий сотрудник лаборатории. В нём никогда не было не то что ничего особенного, а вообще ничего, что заставило бы хоть как-то его отметить.
- Мне так не показалось, - пробурчал Волынский.
- Конечно-конечно, - заиграл лицом Зильберщютц, - он вам, поди, философом показался. Или более того, тайноведом, не иначе. Но всё это не так. Он всего лишь угрюмый, озлобленный и разочарованный в жизни человек. Он ведь не сам покинул своё место. Мы просто вынуждены были это сделать...
- Что сделать?
- Да, мы могли просто уволить его. Но мы так не сделали. Мы обеспечили ему прекрасные условия для того, чтобы на пенсии он ни в чем не нуждался. Его условиям может позавидовать любой из наших пенсионеров.
- Но я и не заметил в его словах что-нибудь подобное обиде на несправедливость, - сказал Иосиф.
- Возможно, хотя скорее он просто не хочет открыто её высказывать, - возразил Змльберщютц, - ведь тогда кто бы стал к нему серьёзно относиться.
- Он что же, с кем-то еще разговаривал на эту тему?
- Насколько я знаю, нет. Но нам достаточно и того, что он заговорил об этом с вами. Ведь не случайно же вы встретились.
- Да, он сказал, что увидел свет в окнах моего нового жилища...
- И сразу же явился. Для чего, как вы думаете?
- Может быть, ему просто-напросто поговорить не с кем было...
- В три часа ночи. Конечно, с какой это стати кто-то стал бы разговаривать с ним в такое время суток.
- У него бессонница...
- Да он ведь и днём ни с кем не общается. Его соседи по дому никогда не видели его разговаривающим с кем бы то ни было. И вдруг он вот так, в три часа ночи бредёт к вам, чтобы просто поговорить. Нет, не верю чтобы у него не было замысла.
- А вы не замечаете, - сказал Иосиф, - что из ваших слов становится очевидно, что вам есть что скрывать, и что опасаетесь, что Кронов что-то знает и может мне это рассказать?
- Ах, как вы проницательны, - язвительно ответил Зильберщютц. - Конечно, как во всяком подобном производстве, здесь есть свои секреты. И Кронов наверняка что-то знает. Но дело-то совсем не в этом!
- Так в чём же, - уже со злостью воскликнул Иосиф.
- Он ведь говорил вам о сокрушенности сердца?
- Да, что-то такое было, но я принял это за своего рода метафору...
- Ха, метафора. Откуда бы это у простого сотрудника лаборатории такая склонность к метафорам, а?
Иосиф пожал плечами: да мало ли откуда.
- Так вот, никакая это не метафора, - Зильберщютц сказал это отчетливо и с досадой в голосе по поводу тупости собеседника, что так напоминало подобную интонацию у Мириам, чего не мог не отметить Иосиф. - Это не метафора. Это точный технический термин, который не кто иной иной как сам Стробник позаимствовал у восточных отцов церкви и применил его в своих методологических и производственных разработках. Это ключ ко всему этому... - Он словно вдруг потерял нить рассуждения, запнулся, остановился - и, по-видимости, стал пытаться восстановить разрыв, дёргая перед собой ладонями - то складывая их в кулаки, то разворачивая, словно натягивал на них невидимые перчатки, то потирая одну о другую.
Иосиф растерянно взирал на эти граничащие с конвульсиями усилия Зильберщютца подобрать нужные слова. Что это всё значило? Виделось тут и едва не самоотреченное благоговение перед Стробником, и горечь от невозможности осмыслить содеянное Учителем, тастолько было оно для него велико и скрыто от простого понимания. Во всяком случае, выглядела эта сцена довольно комично.
Зильберщютц стал постепенно приходить в себя, но говорил прерывисто, с придыханиями.
- Я...я и так сказал вам уже слишком много... Этого нельзя было делать...это может повлиять на вас...
- Да вы ведь сами затеяли этот разговор, - воскликнул тут Иосиф, - не я...
- Вы так или иначе, раньше или позже всё равно спросили бы меня о нём, - отпарировал Зильберщютц.
- Да, безусловно...
- Поэтому я и решился на, так сказать, превентивные меры.
- Полагаю, вы рассчитывали на совершенно противоположный результат.
- Да, верно, я действовал не совсем правильно...
- Тогда, - Иосиф ощутил в себе некое воодушевление, - вам ничего не остаётся как только договаривать. Хоть что-то из того, о чём вы начали говорить, доскажите до конца. Ведь вы не могли не хотя бы предполагать, что он захочет со мной встретиться. И ничего не сделали для того, чтобы это не произошло. Так скажите же, хотя бы, почему его уволили?
- Хорошо, - сдавленно проинёс Зильберщютц. - В-вот... такой уж это деликатный предмет..., что и недоговорённость и чрезмерное знание одинаково могут лишить вас вашего потенциала...
Он продолжает загонять себя в угол, подумал Иосиф.
- В-вам, наверно, мои слова кажутся странными...
- Вовсе нет, - сказал Иосиф тоном человека, внезапно почувствовавшего власть, или хотя бы восзможность приказывать. - Уже нет. Но теперь, хотите вы или не хотите, вам придётся рассказать мне что-то очень важное, хотя бы только для того, чтобы скрыть более важное, не так ли?
- Вы правы, - сказал Зильберщютц. - А может быть и нет. Вот Кронову излишние знания толоько повредили. Узнав кое-что о себе самом, он уже не смог более продолжать работать. БЭМСы перестали его слушаться.
- Как это перестали?
- Очень просто. Какое-то время он выполнял свою работу очень успешно. Практически 100% БЭМСов активировались. Но месяца так через три начал появляться брак. Процент брака стал быстро расти, очень быстро. Через месяц примерно производство можно было останавливать, потому что практически ни один БЭМС уже не активировался...
- И как же вы это объяснили?
- Для Стробника в этом не было никакой загадки. Он пригласил к себе Кронова, и буквально через пять минут всё было решено. Кронов прекращал свою бесполезную работу, и получил такую пенсию, о которой раньше даже и мечтать не мог...
- Но что же с ним произошло?
Зильберщютц тёр себе виски пальцами - и молчал. Однако, в конце концов, ему пришлось заговорить.
- Стробник объяснил мне происшедшее с Кроновым таким образом: пограничное состояние закончилось. Та самая сокрушенность сердца по сути своей пограничное состояние. Оно не может длиться вечно. Оно не может даже длиться долго, поскольку его невозможно долго выдержать. Оно обязательно переходит во что-то иное. После него, - Зильберщютц посмотрел Иосифу прямо в глаза, - после него: либо рай, либо ад, это, конечно, образно говоря. Простите, я не расчитывал, что Кронов выйдет на вас так скоро. Впрочем, возможно, что он больше и не будет искать с вами встречи.
- Чего же вы испугались? Вы ведь испугались, правда? - совсем осмелел Волынский. - Вы какой-то уж очень плохой тактик, сразу же в панику впадаете, хотя для неё нет ни малейшего повода. То, что рассказал мне Кронов, не заключало в себе никаких намёков на какие-то страшные производственные тайны. Зато ваша речь полна тайн и недоговорённостей...
- Да, я уже признал, что сделал неправильно...
- Неоправданно всё это как-то...
Но тут вдруг настроение Волынского резко изменилось. Он увидел, что перед ним сейчас стоит совершенно никчемный человечишко, боящийся лишнее слово вымолвить, и оттого невольно выбалтывающий секреты, которые, вероятно, доверил ему Стробник в конфиденциальном порядке. Хотя, подумал Иосиф, ведь Стробник великолепный психолог, и не может такого быть, чтобы он не увидел истинную сущность этого Зильберщютца. А потому и секретов-то настоящих он ему не рассказывал.
- А знаете что, - сказал он, - не нужны мне ваши секреты. Что мне в них? И чего мне в них вникать? И от Кронова, можете мне поверить, мне тоже ничего не надо. Да я и сомневаюсь, что он что-то знает. Определённо, ему просто не с кем было бессонницу разделить. Вот он и пришел ко мне, как к коллеге по судьбе.
- Вот! - чуть не закричал Зильберщютц. - Вот в этом-то и кроется опасность! Поймите, тоска заразна, цинизм заразен, отчаянье заразно! И он всем этим болен в высшей степени! И всем этим он может заразить вас! Вот чего я опасаюсь больше всего! А вовсе не того, что вы узнаете какие-то секреты и с вами что-то произойдёт или вы работать перестанете. Он был обычный научный сотрудник в области биохимии - а таких людей внезапно открывшаяся им моральная сторона эксперимента, в котором они принимают участие, может повергнуть в неадекватное состояние. Именно это с ним и случилось. Но вы-то филолог - и для вас подобное не смертельно. Вы выше этого. И я это прекрасно знаю. Но я также знаю, что вы чрезвычайно подвержены заразе цинизма, тоски и отчаяния! На вас не действует факт, на вас действует настроение! Скажите, что я не прав.
Теперь замолчал Волынский. Всё-таки Зильберщютц не так уж и плох. Даже если этот тезис о филологах и биологах он позаимствовал у Стробника, то всё же как ловко он подвёл разговор к самой сути. И всё-же, на что он расчитывал, подводя разговор к такой грани?
Рабочий день почти подошел ко времени завершения и у выхода начали появляться люди. Своим внешним видом они ничем не отличались от обычных людей, от безразмерной, всё время исчезающей и возрождающейся, моноликой массы "арендуемых источников рабочей силы". По их лицам нельзя было сказать, что они хотя бы пытались думать о чем-нибудь помимо особенностей новых марок автомобилей или сравнительной стоимости и меню ресторанов на средиземномосрких курортах. Но существовали-то они без особых проблем.
Они не спешили домой, ведь ЭМИКС-виллидж находилась в десяти минутах пешей прогулки от предприятия, да и в средствах транспортировки "арендуемых источников рабочей силы" - как личных, так и предоставляемых компанией - недостатка не было.
- А ваши работники сами-то используют свою продукцию? - спросил Иосиф Зильберщютца, кивнув в сторону остановившейся рядом с беседкой группой рабочих.
- Конечно, - ответил Зильберщютц, - им эти услуги предоставляются с огромными скидками, как и положено. Если хотите узнать больше, прочитайте проспекты.
- А вы сами...?
- Я? Да, и я тоже пользуюсь...
- Простите, а... для какого органа7 Если, конечно, это не тайна.
- Да, - сказал Зильберщютц, - это моя личная тайна. Тайна, которую я имею право не раскрывать даже под присягой. Это главный юридический аспект контракта с клиентом.
- Так, и здесь тупик, - сказал Иосиф. - И всё же, чего вы от меня хотели, затевая этот разговор? Неужели только предупредить, чтобы я и не пытался добыть какие-то тайны фирмы? Так я вам сказал, что они меня не интересуют...
- Вас, возможно, и не интересуют, - неожиданно серъёзным тоном произнёс Зильберщютц, - но они вполне могут быть интересны кому-нибудь из вашего круга, а вы легко - учитывая вашу, извините за прямоту, доверчивость - можете, сами того не замечая, оказаться орудием в их намерениях. Круги же имеют обыкновение пересекаться, поэтому довольно сложно, а вам и вообще невозможно, будет выяснить откуда будет исходить заказ.
- Вот как, - Волынский почуял неприятный запашок шпионского дела, - а что же может быть предметом интереса этого... интересанта?
- Да всё что угодно...
- Опять вы...
- Да, опять, - оборвал его Зильберщютц, - как говориться, в ваших же интересах кое-чего не знать совсем.
- Вы что же, кого-то конкретно подозреваете? - спросил Волынский.
- Да, - последовал ответ, - сегодня одна из ваших подружек позвонила Стробнику и попросила его о встрече. Я не скажу вам кто именно. Сам Стробник со мною об этом не делился. Он и не обязан этого делать. Я узнал об этом случайно. Так что всё это пока лишь мои предположения. Возможно, я ошибаюсь. Во всяком случае, не общайтесь с Кроновым.
- Скажите, а кто такие ГЕСы и ГОСы? - неожиданно даже для себя самого спросил Волынский.
Зильберщютц замер. Видно было, что этого вопроса он не ожидал и ответа не подготовил.
- Простите, - отрывисто произнёс он, - у меня больше нет времени на разговоры. Я вынужден попрощаться с вами
- Но всё же я хотел бы получить ответ на этот вопрос, - сказал Волынский.
- Вы его получите... в ближайшее время. До встречи.
И Зильберщютц в единое мгновение распался на толпу таких же как он безликих сущностей.