5. Ничто не должно мешать производственному процессу. Это слудет повторять непрестанно - другим и себе самому.
Улыбающийся Зильберщютц встретил его у турникетов проходной.
- Добро пожаловать, - промямлил он, и капли пота блеснули над его верхней губой, - добро пожаловать. Поздравляю вас с первым рабочим днём на нашем предприятии. Теперь вы член нашей семьи.
"Почему он так уверен, что я здесь останусь надолго?" подумалось Волынскому. Но он не задал этот вопрос вслух, а лишь коротко поздоровался.
- Сегодня я провожу вас до вашего рабочего места, - сказал Зильберщютц. - но в дальнейшем вы будете всё делать сами, без сопровождения, по своей собственной карточке. - И он с трогательной торжественностью вручил Волнскому карточку работника.
- Сразу же постоянный, почему? - спросил, взглянув на карточку, Волынский. - Безо всякого испытательного срока?
- Конечно. Принимая вас именно на это место, мы берем на себя обязательство не увольнять вас ни в каком случае, кроме как по вашему собственному желанию. То есть, вы сразу же становитесь постоянным работником.
Мягкая подстилка росла слой за слоем, и так же капля за каплей прибавлялись неясные подозрения у Волынского.
- Послушайте, - не выдержал он, - объясните мне наконец, что же это за работа такая особенная, что за неё такая компенсация. Ну не вреднее же она любой другой на этом предприятии? Во всяком случае мне так не показалось. Или вы что-то скрываете? Тогда это незаконно...
- Нет-нет, что вы, - затараторил Зильберщютц, - всё законно. Мы всего лишь хотим создать такие условия для работника, чтобы он ни о чём не беспокоился, не волновался. Здесь настолько тонкий, чувствительный участок, что любое ваше волнение может привести к нарушению производственного процесса. А это совершенно недопустимо. Ничто не должно нарушать производственный процесс. Ничто не должно ему мешать. Совершенно ничто, никакая мысль, никакая забота, ничто... Ваши руки не должны дрожать, ваши мышцы не должны быть напряжены. Вы должны абсолютно спокойны...
- Но ведь такого не бывает... - стал было возражать Волынский, однако здесь Зильберщютц сказал твёрдо:
- Сейчас я прошу вас пройти на рабочее место. Все вопросы вы сможете мне задать потом, после работы, когда поедем смотреть ваши новые апартаменты.
"Так то оно так, - думал Волынский. - Сопокойствие, само собой, необходимо... Но ведь спокойствие дело такое... оно ведь легко достигается обычными медикаментозными способами. При их-то системе снятия всяких там "зачесалось" снять волнение сущий пустяк. Нет, что-то здесь не то..."
Нельзя, впрочем, сказать, что эти сомнения очень уж его угнетали. В конце концов, он здесь всего первый день, и потому настороженность естественна, всё сейчас воспринмается преувеличенно. А ведь что, в сущности, его беспокоит? Забота руководства о его телесном и душевном здоровье? Но ведь возможно, что такова здесь практика отношения к работникам. И что же здесь плохого? Нет, всё-таки это выглядит как-то не совсем естественно. Учитывая нынешний преизбыток рабочей силы.
Так, с мыслями и сомнениями наполненной головой, пришел он к своему рабочему месту. Все те же процедуры, через которые он проходил вчера, повторились и сейчас. Но словно долголетняя уже привычка вела сквозь них его сданное в трудовую аренду тело. Несмотря на то, что казалось бы, невозможно довести действия, выполняемые руками и тем более каждым пальцем в отдельности, до автоматизма за один раз, именно так всё и происходило.
Тело со скоростью нескольких мгновений становилось машиной. Он опустился на кресло, задержал секунд на 20 дыхание (Откуда он знал что так надо сделать, чтобы подключение к системе прошло совершенно неощутимо? Ведь Зильберщютц ему этого не советовал. Получается, что это сама система с первого же раза дала понять его телу как следует себя вести самым оптимальным образом? Нет, в первый раз, то есть тогда, когда он знакомился со своим рабочим местом, система сняла с него все показания и выполнила все необходимые действия по адаптации механизма к организму, или, наоборот, организма к механизму, или взаимно... Тогда, в первый раз, он ещё чувствовал какое-то неудобство от того, что посторонние предметы внедряются в его тело, то теперь он этого просто не почувствовал!). И его разум осознал, что его тело теперь уже превратилось в часть производственной системы, и каждое его действие теперь является определенным под-этапом производственного процесса.
Тем утром, перед первым выходом на новую работу, он долго прислушивался к своим ощущениям. Сначала лёжа в постели, потом сидя на унитазе, потом стоя перед зеркалом в ванной комнате, с бритвенным станком в руке, в той самой правой руке, которая вот-вот перестанет быть его рукой, а станет частью тела, сданной вместе с ним в трудовую аренду. Всё было как всегда, если не считать того, что он ждал каких-то изменений в себе самом, и вот это-то ожидание непонятно чего... переламывало жинь, что ли...Даже если бы ничего исключительного не произошло, и всё осталось бы таким же, каким было ранее всегда, всё равно это странное ожидание уже никуда не делось бы. Ведь, по-существу, подписанный им вчера контракт отслаивал его разум и, следовательно, саму его личность, от тела.
Но, странно, он совершенно не испытывал никакого нервного напряжения. Казалось, что он уже давно был готов к такому обороту вещей, сам мир своей нынешней ситуацией подготовил его...
"Наш мир абсолютно телесен! - кричала реклама в различных своих формах. - Нет в нём ничего, что не было бы проявлением интенций нашего тела. Всё остальное есть лишь производное этих интенций. Все процессы, происходящие в нашем т.н.духовном мире не более чем отражение процессов, имеющих место в нашем теле. Благо мы теперь можем управлять своей "духовностью", поскольку знаем её вторичную по отношению к соматическим процессам сущность. Мы знаем, на какое место надо нажать, за что дёрнуть, чтобы человек - совершенно естественно и добровольно! - выполнял то, что от него требуется." Такой вот контр-платонизм...
Нет, конечно же, ничего такого реклама не кричала...
Волынскому вспомнились виденные вчера ролики ЭМИКСа, рекламирующие его биоэлектронные микростимуляторы. Вспомнились лица персонажей роликов... Их лица оставались перед его взором в те несколько минут до появления в линзах микроскопа изображения микростимулятора, его первого БЭМСа, теперь уже вполне реального, который ему предстояло ввести в рабочее состояние. Средний палец его прижатой к пальмообразной панели ладони слегка дёрнулся - и перед глазами засветилась надпись DONE.
Через какое-то время - а по словам Зильберщютца, через полторы минуты - появился цифровой муляж следующего микростимулятора. Все движения повторились. Ещё один. Те же движения. И снова, и снова...
Неожиданно прозвучал мягкий гудок. Раструб микроскопа отодвинулся от глаз. Правая рука опустилась; как ни странно, она совершенно не устала. Руку легко кольнуло чуть ниже сгиба локтя - вышла иголка. И более никаких ощущений. Стеклянный корпус раздвинулся. Волынский встал с кресла. Наверно, что-то случилось, что-то чрезвычайное, что заставило прервать производственный процесс. Возможно, авария...
Дверь раскрылась, он вышел из комнаты прямо навстречу улыбающемуся во весь рот Зильберщютцу.
- Ну, как вам первый рабочий день? - медово произнёс тот. - Всё в порядке, не так ли?
- Простите, - растерянно сказал Волынский, - но что значит "рабочий день"? Прошло ведь не более получаса! Может быть, час - но уж никак не больше!
- Больше, гораздо больше, - продолжал улыбаться Зильберщютц, - вы только взгляните на часы. - И он указал на висящее на стене зала электронное табло. - Три часа. Вы начали работу в девять. Следовательно, прошло шесть часов. Поздравляю вас с хорошим началом: ни одного брака.
Радость, звучащая в его голосе, была воистину неподдельна. "И чего это он так радуется?" подумал Волынский. Его растерянность всё ещё не прошла. А к ней добавилось и недоумение, вызванное радостью, обильно источаемой Зильберщютцем.
- Но объясните мне... Я готов поклясться, что сел на это кресло совсем недавно, никак не шесть часов тому, - тяжко настаивал Волынский.
- Вы себя плохо чувствуете? - спросил его вдруг Зильберщютц. - вы устали?
- Н-нет, совсем нет...
- Может быть, у вас болит голова, живот, сердце, ещё что-то?
- Нет... Я чувствую себя прекрасно...
- Так что же вам надо ещё? Ведь всё же в порядке! Сейчас лишь середина дня - а ваша работа на сегодня уже закончена. У вас море свободного времени. И я предлагаю прямо сейчас - то есть, конечно же, после обеда - отправиться на ваше новое место жительства.
Волынский не стал возражать: зачем откладывать переезд? Нельзя сказать, чтобы ему очень уж хотелось покидать квартиру сестры, но всё же для двоих она маловата, да и, в конце концов, у неё тоже есть своя личная жизнь, никак не свзянная с его жизнью. При всей теплоте их отношений всё-таки жить лучше по-отдельности.
После обеда в фирменном ресторане - в котором у Волынского был свой личный стол с персональным меню (каковой факт снова привёл его в недоумение и добавил сомнений) - Зильберщютц (чья трапеза проходила также за отдельным столом, дабы не смущать никого своей компанией) предложил ему место в своём автомобиле, а сам сел за руль.
Деревня, в которой проживали сотрудники ЭМИКС (точнее, те из них, кто сам этого желал) находилась примерно в 15 минутах езды от предприятия. Само предприятие находилось в промышленной зоне за городом, но в пределах городской черты, а деревня располагалась посреди живописного леска. Как рассказал Зильберщютц, деревню с предприятием соединял регулярный фирменный автобус. Такой же автобус ходил и в город. Кроме того, каждый житель деревни имел право на пять рейсов такси за счёт предприятия (но только либо в город либо на завод). Впрочем, большая их часть пользовалась личным транспортом.
Автомобиль Зильберщютца совершил экскурсию по улицам деревни. Исключительно ухоженные газоны заполнили пространства между домами, среди которых были и одно-, и двух-, и трёхэтажные, но не более того. Чистота была просто невероятной, словно и здесь компьютерщики поработали. Разным категориям работников полагалось разное жильё. Кто-то имел право только на квартиру в трехэтажке, кто-то уже в двухэтажках, а иные могли жить в особняках. Волынский подумал, что отдельные домики доступны только высшему персоналу, но удивился, узнав от Зильберщютца, что один из этих очень симпатичных домиков предназначен для него. Нет, конечно, сказал ему Зильберщютц, он может выбрать и квартиру в трехэтажке, но если имеется возможность обрести лушее, то почему не выбрать именно его? Волынский согласился с этим доводом, хотя его и смущала (но лишь в определённой мере) перспектива житья в одиночку. Ведь он привык к тому, что в том многоэтажном доме, где он жил у Мириам, народу, стоило выйти из квартиры, было преогромное множество, не говоря уж о том районе, где он жил в бытность свою школьным учителем.
- Да почему же в одиночестве? - воскликнул Зильберщютц со слегка преувеличенным удивлением. - Да приводите кого угодно! Никто же вам этого не запрещает. Да хоть сотню друзей или подруг! Места много! Живите себе в удовольствие! Отдали свои шесть часов - и всё, вы свободны! Ресторан здесь лучше, чем любой из городских, супермаркет рядом. Просто райское место здесь. Я и сам тут живу, недалеко от вашего будущего дома. Вот, кстати, и он, ваш милый дом.
И действительно, дом, на который указывал перст Зильберщютца, был на вид очень мил. Он не слишком отличался от других находящихся неподалеку от него, то есть построен был на типовом каркасе, но всё же обладал определёнными дизайнерскими особенностями, как то, цвет и высота крыши - здесь она была ярко-жёлтой и острой-высокой, так, чтобы (такова, видимо, была задумка дизайнеров) всегда казалось, что над этим домом ярко светит солнце - или форма стрижки деревьев и кустов на окружающем его газоне - они под стать крыше были все заострены кверху.
- Этот дом, - сказал, скорее себе самому, но вслух, Волынский, - он ведь не для меня построен, то есть, мне интересно, жил ли здесь кто-то до меня.
Зильберщютц поиграл ладонями в карманах брюк. Видно было, что ему не хочется отвечать на этот вопрос. Но всё же пришлось отвечать, и он сделал это максимально неопределенно, обтекаемо и расплывчато.
- Да, жили люди, - сказал он, - но переехали...
- Переехали? - повторил за ним Волынский. - Должно быть, им предложили лучший вариант. А кем они были? Простите, может быть я не должен задавать таких вопросов. Мне просто интересно, не более.
- Да нет, что вы, - сказал Зильберщютц, - спрашивайте что угодно. Как только ваши вопросы дойдут до предела моей компетенции, я дам вам знать. Здесь же - могу вам сказать - люди жили ещё до того, как я пришёл работать в эту компанию, и потому я мало что о них знаю, и интерес мой к ним ничтожен, как ко всему прошедшему и меня не касающемуся. Могу лишь сказать, что в доме еженедельно проводилась полная уборка, поэтому вы не обнаружите там слоя пыли на поверхностях.
Они прошли по дорожке между ровно - травинка к травинке - стриженных газонов, мимо готического вида деревьев, и вошли в дом. Для этого Волынский - по инструкции Зильберщютца - провел перед ней своей новенькой рабочей карточкой.
Да уж, о таком жилище Волынскому даже мечтать было нечего в пору его теперь исчезнувшей школьной жизни. Можно прямо сказать, что это был богато обставленный дом. Вряд ли стоит задерживаться на описании интерьера, поскольку ничего исключительного в нём не было, но похож он был на все те интерьеры, что во огромном множестве тиражираются страницами модных журналов.
- Здесь имеются все самые современные средства создания полного комфорта, - сказал Зильберщютц и подал Волынскому пульт дистанционного управления. - Вот ваша волшебная палочка. С её помощью вы можете управлять абсолютно всем, что здесь находится, а также и самим домом - на случай, если вам, к примеру, захочется сдвинуть крышу, чтобы впустить больше солнца... Не сходя с места... Вот пример...
Он нажал на одну из многочисленных кнопок на пульте - и та стена, в которой находилась входная дверь (через неё они только что вошли) разошлась на две части в стороны, открыв вид на газон с деревьями (который они только что миновали).
- Таким же образом, с этого самого пульта, можете управлять всем, что здесь есть, - снова сказал Зильберщютц. - Впрчем, не думаю, что вы поклонник неподвижного образа жизни. Но здесь есть и тренировочный зал с тренажерами.
- Послушайте, - не выдержал наконец Волынский, - но ведь всё это безумно дорого! За что мне это всё?! Только за то, что я нажимаю там на этот самый тумблер, или как его там? Уж извините меня, но что-то не складывается у меня в уме. Какое-то несоответствие. Поневале думается, что я чего-то не знаю, а вы мне не говорите.
Тут он осекся.
А Зильберщютц поморщился. И сказал, очень просто:
- Что ж, если вам так уж хочется знать что-то такое, что... - он проделал какие-то пассы руками над головой, - пожалуйста, извольте...
Он откинулся в кресле, а "волшебной палочкой" поднял у кресла подножье, так что окзался едва не в горизонтальном положении.
- Только вот тайны здесь никакой нет, - начал он. - Я всего лишь не хотел загружать вас лишними мыслями. Лишними вовсе не потому, что я так решил (как вы, наверняка, уже подумали), а действительно лишними. Лишними для производственного процесса. Ему, как я уже не раз говорил, ничто не должно мешать. Ничто. А что больше всего мешает производственному процессу, спрошу я вас? - Он немного наклонился телом вперед. - Что, а? Конечно же, мысли. И не говорите мне о каких-то там правах. Вы сдали нам в аренду своё тело. Нам оно требуется быть в том состоянии, в каком оно было принято, то есть в том, в котором оно нас удовлетворяет. Его физика не должна меняться. Мысли же вносят дисбаланс в его физическое состояние. Их влияние на него вносит отрицательную энергетику в его органический строй. Мысли, тем более если они честные, всегда вносят дисгармонию, разрушают строй. А для производственного процесса это чрезвычайно губительно.
Поэтому - не нагружайте себя вредным грузом ненужных мыслей - и вы встроитесь в производственный процесс наилучшим образом. И ни для вас это не буднт обременительно, ни для нас хлопотно.
- А какие же для вас это хлопоты? - вроде бы удивился Волынский, хотя хорошо понимал, о чем идет речь.
- Вы спрашиваете - но для чего? Вас что-то не устраивает? Вот это всё, - он развел руками в стороны, - вас не устраивает.
- Как вы не поймете, - едва не вскрикнул Волынский, - именно то, что мне всё вот это вот меня устраивающее даётся мне за просто так, за простую неквалифицированную работу (пальцем шевелить!) - это-то и озадачивает. Ну не может этого быть просто так! Есть за этим что-то, что не дает покоя!
- Бог мой, - вдруг медленно проговорил Зильберщютц, - Бог мой, а не ошибся ли я в вас?..
На его лице появилось выражение едва ли не испуга.
- Ведь если это так, то..., - он не договорил, и замолчал.
Волынский почувствовал себя словно не в своих ботинках. Он, несомненно, затронул самый нерв их отношений с Зильберщютцем. И этот разговор, продолжения которого он уже и не хотел, оборваться теперь уже не мог, не придя к какому-то завершающему его объяснению. И он решил молчать. Он понял, что сейчас Зильберщютц некоторым образом сам загнал себя в угол и теперь nolens volens ему придётся показать карты, иначе он может проиграть эту судя по всему очень важную для него игру.
- Что ж, - начал Зильберщются с обреченностью в голосе и на лице, - если вы так настаиваете, то я - так и быть - расскажу вам... кое-что. Понимаете ли, вы для меня в некотором роде шанс, единственный шанс реабилитировать себя в глазах руководства, в глазах самого Стробника. Это, - пояснил он, - тот человек, брюнет с проникающим взглядом, которого вы видели в рекламе. Он наш Президент.
- Что?! - воскликнула Мириам, услышав эту фамилию от Волынского вечером того же дня, всего через несколько часов после его разговора с Зильберщютцем. - Что, Рихард Стробник теперь является президентом ЭМИКС?! Похоже, я сильно отстала от событий. Вот тебе и на! А ведь я и не знала. Вот тебе и журналист-профессионал. Рассказывай же дальше. Это становится интересно.
- Да, интересно, - сказал Волынский, - он сказал, что они намеренно приглашают на эту работу людей сломленных духовно, прошедших через жуткий духовный крнизис, но сохранившихся физически в "нетронутом виде", то есть тех, кто не спился, не стал наркоманом, не...что там ещё делают, чтобы сбежать от действительности...уходят в телевизор... такие люди обычно перестают рассуждать, размышлять, не пытаются найти ответы на то, что, может быть, раньше их мучило, в общем, смирившихся с тщетой существования.
- И это вовсе не по идеологическим или каким-либо подобным причинам. Просто тело такого человека обретает одно удивительное свойство, которое пока ещё слабо изучено наукой, но достаточно хорошо описано в беллетристике, например Оскаром Уайлдом. Оно словно бы обретает свое собственное время, его метаморфозы замедляются, оно стареет очень медленно, совсем незаметно. Но это лишь побочный эффект процесса. Главный же эффект - его взаимодействие с биоплазмой. Именно она является материальной основой БЭПСов. И БЭПС только тогда начинает работать, когда она активируется. И в этом гигантская проблема. Её невозможно активировать просто так, обычными средствами. Никакая химия здесь не применима. Я не большой специалист в этих тонкостях, знаю лишь, что в ходе фазы опыта никак не удавалось завести его, хотя на этапе эксперимента это получалось. Долго ломали голову над этим, пока самому Стробнику не пришла в голову мысль - а к нему всегда приходят именно такие мысли - что надо бы проверить весь персонал, который участвовал в экспериментах. Так и сделали - и это сработало. Они нашли этого лаборанта. Проверили всех на взаимодействие с БЭПСом - и нашли того, у кого он "завёлся". Этого беднягу изучили буквально до каждой клетки. Нет, конечно, его не резали на части, не разлагали кислотами. - Зильберщютц улыбнулся. - Но вряд ли найдется на земле ещё один человек, которого бы так досконально изучили наши учёные. Он какое-то время поработал в комемрческом производстве, довольно удачно. Это позволило предприятию выпустить достаточное для начала количество БЭМСов. Но затем с ним случилось несчастье, попал в автокатастрофу с пьяных глаз, и на этом всё. Его вылечили, поставили на ноги, но он, увы, потерял своё главное свойство, "заводить" БЭМСы.
Но они определили этот тип человека, а затем и смоделировали его цифровой муляж, с миллионом характеристик, которым должен соответствовать "заводящий". Казалось бы, дело в шляпе, теперь лишь находи соответствующих. Но эта задача оказалась нереализуемой. Во-первых, эти характеристики проявляются не одновременно, и потому процесс проверки сильно растягивается во времени, а во-вторых, даже если они совпадали - все до одной (а было раз и такое) - то всё равно это не срабатывало. Чего-то всё равно не хватало. Это как с синтетической водой: элементы всё те же, что и в обычной, а пить невозможно.
И тогда Стробник нашел ещё один ход. Он вообще мастер на такие "нетривиальные" ходы. Не зря в своё время учился психологии, и специализировался по синтетической психологии...
Здесь Зильберщютц замолчал, словно вспоминая о чём-то, не совсем приятном. Помолчав, он продолжил.
- Это было примерно год тому назад. Я был тогда начинающим сотрудником отдела управления кадрами. Ха, теперь, спустя лишь год, я уже могу сказать о себе, что я уже сверхопытный сотрудник, хотя и принял на работу всего двух человек: одного неудачно, а другой это вы, Иосиф. И вы моя последняя надежда. Если с вами ничего не получится, то вся программа летит к чертям, и конец моей карьере. На вас много поставлено, мною лично поставлено. Я свою карьеру поставил в зависимость от успеха программы.
- Я был совершенно сбит с толку, - говорил Волынский вечером, - сбит с толку его словами. Мне было настолько непонятно, что просто страшновато становилось. А он всё никак не добирался до сути, и мне то и дело приходилось его подталкивать...
- Да, да, конечно, я опять отвлёкся, - сказал Зильберщютц. - Понимаете, как бы это правильнее объяснить, вы - это неким образом я. Или наоборот, я - это неким образом вы. Я вам уже говорил, что создали цифровой муляж человека, способного "завести" БЭМС, но это не дало нужного результата. И тогда Стробник предложил как-бы "надеть" этот цифровой муляж на реального человека. И этим человеком оказался я.