Бляхер Леонид Ефимович : другие произведения.

Хроники Герода. Часть 3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Часть III.
  ЧЕРНЫЙ ГОД
  
  Глава I.
  Аристобул
  
  Петля судьбы затягивалась очень медленно. В какой-то момент начинало казаться, что все обошлось. Поход Антония в Парфию был не особенно успешным. Собственно, до парфянских владений он даже не добрался. Непогода, отставшие обозы, уничтоженные осадные орудия. Главное, предательство царя Великой Армении, просто ушедшего со всей конницей домой из под стен осажденного Антонием Фраата, столицы Мидии. Все это заставило Антония вернуться обратно, правда, попутно пощипав парфянские войска. Гораздо более успешным был поход против Великой Армении, предпринятый в следующем году. Царь был пленен, получена огромная добыча, а на престол взошел ставленник Антония.
  
  Все это время Иудея под рукой Герода жила вполне спокойно. Правда, Клеопатра несколько раз протягивала руки и во владения Герода. Но пока удавалось эти посягательства отбивать. Был достроен дворец царя с башней в честь старшего брата, Фасаэля, погибшего тетрарха Ерушалаима. Восстановлена стена. По всей стране велось строительство дорог, связывающих ее части: Иудею, Идумею, Газу, Перу, Самарию. Галилею. По Иудее пошли караваны из славного города Дамаска в сторону новой столицы державы, Александрии, куда после парфянского похода перебрался Антоний с Клеопатрой. Там же, а не в Риме, что было впервые со дня основания Вечного города, он отпраздновал триумф по поводу победы над Арменией. В Александрии же Антоний стал собирать свой "сенат", из бежавших к нему недругов Октавиана, в том числе консула Гая Сосия. Это все больше раздражало не только Герода, но и все окружение Антония. Что хуже, это раздражало легионеров, среди которых распространялись (сами или кем-то) скабрезные частушки о триумвире и египетской царице.
  
  Но в Иудее пока было спокойно. Страна богатела. Люди славили правителя, недоброжелатели молчали. То, что Герод не во всем исполняет обряды древнего благочестия, не относится к древним коленам Израиля, как-то отходило на второй план. Благополучно было и в семье. Марьямна принесла Героду еще двух сыновей. С каждым днем их любовь крепла все больше. Герод советовался с любимой, делился с ней своими опасениями и радостями. Именно Она придумала, как избавится от поверенных Клеопатры в землях, подаренных ей Антонием. Беда была в том, что земли это располагались посреди владений Герода в сорока стадиях от Ерушалаима. По ее предложению рощи были просто взяты в аренду у египетской царицы. Конечно, арендная плата была не малой. Но сами финики, вино из них почти полностью оправдывали эти деньги. Главное же, доверенным лицам Клеопатры теперь во владениях Герода было нечего делать. Марьямна смогла с чисто женским тактом развести по сторонам ненавидящих друг друга Герода и Клеопатру во время ее визита в Ерушалаим.
  
  Единственным неожиданным событием стало избрание Аристобула Первосвященником на три года раньше оговоренного срока. После празднования своего семнадцатилетия он заявил членам Синедриона, что готов принять сан. Положение было скользкое, поскольку Первосвященник уже был избран. Но мудрый учитель Гиллель нашел доводы, чтобы убедить членов Синедриона возвести в сан Аристобула. Герод же смог "убедить" Ананеля отречься от сана.
  
  Несколько раз Героду пришлось побывать в Александрии. И каждый раз он пытался убедить Антония отказаться от попытки создать из римлян восточную монархию. Но доводы Герода уже не воспринимались Антонием. Их отношения становились все более натянутыми. Впрочем, Антоний держался твердо всех обещаний, данных Героду. Иудея была освобождена от большей части податей. Страна богатела. Ироду уже не было необходимости оплачивать армию из доходов от торговли. Напротив, казана царя наполнялась все быстрее. Инвестиции в страну приносили прибыль даже быстрее, чем торговые предприятия. Хотя и затраты тоже росли. Перестраивалась Самария, куда Герод поселил шесть тысяч новых жителей, наделив их землей. Росли города Галилеи. Много сил отнимало строительство крепостей на восточных границах, которые постоянно тревожили соседи. Отношения с кочевниками становились все более напряженными.
  
   Правда, все попытки Клеопатры заставить Антония "защитить несчастную Александру от Ирода", не встречали сочувствия с его стороны. Решение было одно: "Пусть малыш сам разбирается со своей тещей. У меня других дел выше головы". Возведение в сан Первосвященника Аристобула на какое-то время успокоило беспокойную родственницу. Но ненадолго. Почти сразу она обнаружила крайне неприятное обстоятельство. Аристобула совершенно не интересовала власть.
  
  Его обязанности отнимали у него все время, почти не оставляя досуга. Да и досуг он предпочитал проводить с учителями, а не с ней. Он не отказывался от встреч, был почтителен и приветлив. Но у Александры возникало ощущение, что сын ее просто не понимает. Она чувствовало, что это происки ее главного врага, Герода. Только не могла понять, как он это проделывает? Ведь Герод видится с Аристобулом не чаще, чем она, да и то, в основном, на заседаниях Совета. Она писала новые письма-жалобы Клеопатре. Но царица, уставшая, видимо, от стонов подруги, посоветовала попробовать просто поговорить с сыном и с Геродом. Ну, о чем с ними можно говорить? И сорокалетний Герод, и семнадцатилетний Аристобул были в сравнении с ней просто детьми. Ее мудрые советы о повышении податей с народа и без того разжиревшего не в меру. Ее предложения о закупке для нужд дворца партии благовоний, тонких тканей из далеких стран. Все это встречало противодействие. Они просто не понимали, насколько это важно. Александра же не могла понять, как развязать этот узел?
  
  В какой-то момент она решила, что ее жизни угрожает опасность. Конечно! За ней следят. Вот и вчера, когда выходила из дворца она видела эту противную рожу. Типичный простолюдин откровенно пялился на нее. Это почти наверняка, да что там, наверняка соглядатай, посланный Геродом. А кто еще может быть с такой гнусной рожей? Она решилась бежать к Клеопатре, ее наперснице и защитнице.
  Поздним вечером к южному крылу дворца приблизился человек, плотно укутанный в шерстяной плащ.
  
  - Кто ты и что тебе надо? - спросил один из стражников, стоящих у входа.
  - Меня зовут Саббион. Мне нужно видеть царя или кого-то из его приближенных.
  - Подожди, сейчас выйдет военачальник Бранн - сказал страж.
  Бранн не выспался, потому шел к выходу в крайне дурном расположении духа. Ну, что за жизнь?! Нет. Пора на покой. Купить дом на берегу моря, ходить с утра на берег, смотреть за хозяйством. Опять кто-то приперся.
  
  - Ну, что ты хотел?
  - У меня есть очень важные новости для царя.
  - Рассказывай!
  - Как? Здесь?
  Бранн подавил острое желание заехать вестнику в ухо.
  - Хорошо, пройдем ко мне.
  Он прошел знакомой дорогой в свои покои, не особенно заботясь, найдет ли путь его гость. Гость не потерялся. К сожалению.
  - Ну, говори!
  - Госпожа Александра сегодня ночью решила бежать из Ерушалаима - свистящим шепотом сообщил Саббион. Он был близок к Малиху, и очень боялся, что Герод ему это припомнит. Вот и решил выслужиться.
  - Да? И что?
  - Ну, это же надо предотвратить! - ошарашено промолвил доносчик.
  - Если госпоже Александре захотелось жить в другом городе, то пусть едет.
  - Нет, господин, ты не понимаешь. Ее сегодня в гробу для покойников вынесут из дворца. Там ее будут ждать верные люди. Они отвезут ее на корабль, который отвезет ее к Клеопатре.
  
  Бранн чуть не задохнулся от едва сдерживаемого хохота. Бедная тетка в душном и тесном гробу по тряской дороге. Да ей поездка в мягкой повозке от Аскелона до Ерушалаима показалась подвигом. И все от "тараканов", которые не дают покоя ее несчастной голове. Хотя.... В его полусонном мозгу мелькнула мысль. Хочет проехаться - нет проблем.
  - Хорошо, добрый человек - сказал он - Ты совершил правильное дело. Иди.
  - Ты расскажешь об этом царю?
  - Не беспокойся. Конечно, расскажу.
  Но после ухода доносчика, он пошел совсем не к царю, а вызвал десяток доверенных воинов-наемников, о чем-то с ними шептался с полчаса, а затем зевнул и пошел спать. Воины двинулись к выходу, сели на коней и скрылись из виду.
  
  ***
  
  Александра была взволнована до предела. Конечно, бежать! Только бежать! Она пыталась уговорить Аристобула бежать вместе с ней, но этот блаженный даже не понял о чем она, а говорить напрямую она опасалась. Рядом лежал раскрытый гроб. Пустой. Что-то зловещее мнилось ей в этом пустом ящике для мертвецов, куда предстояло лечь ей. Уже совсем скоро. Она на всякий случай обсыпала лицо пудрой. Стала белой, совсем, как мертвая. Одела белые одежды. Вошла верная служанка: Госпожа, пора!
  
  Александра легла в гроб, крышка закрылась и она почувствовала, как слуги подняли и понесли ее. Это было мучительно. Несмотря на мягкую перину, устилавшую днище, и осторожность носильщиков, было тесно, ребра конструкции впивались в тело, тряска была ужасной. Наконец, она ощутила, что граб стоит на платформе. Уф, из дворца выбрались. Подвода тронулась. Александра никогда и не думала, что подводы так трясет. Каждый камень на дороге, каждый бугор вызывали ужасную качку. Ее тело буквально разрывало на части. Через какое-то время повозка остановилась. Наверное, ворота. Александра затаила дыхание. Раздались какие-то голоса. Неужели попалась?! Это смерть! Нет. Слава Единому, повозка тронулась дальше. Как же тяжело. Как болело и страдало ее тело, как мучилась душа. Все это длилось и длилось. Казалось, что теперь вся ее оставшаяся жизнь пройдет в этом страшном коробе. Порой ей казалось, что она уже умерла. Но все когда-нибудь кончается, как говорил царь Шломо. Ее снова подняли на руки, понесли. Крышка гроба откинулась.... И Александра оказалась в собственных покоях, заполненных слугами и придворными. Здесь же стоял советник проклятого царя.
  
  Вне себя от страха и ярости она вскочила на ноги, но тут же упала. Ноги не слушались.
  - Мне сказали, что почтенная Александра решила совершить путешествие! - издевательски поблескивая взглядом, проговорил огромный рыжий наемник из новых советчиков - Это замечательное желание нельзя было не поддержать.
  Слуги и придворные застыли, глядя на мать царицы в более, чем странном наряде. Александра чувствовала, что выглядит жалкой и беспомощной. Это бесило больше всего. Она смогла встать, окинуть всех присутствующих ненавидящим взглядом и скрыться в спальне. Там она упала на кровать и долго рыдала. Она отомстит за все! И за эту "шутку" тоже! Нет прощения этому чудовищу! Месть! Месть! Придет ее время!
  
  ***
  А время бежало все быстрее и быстрее. На западе ощутимо собирались тучи. Октавиан, укрепившись в Италии, расправившись с младшим Помпеем, распространял свое влияние на все большие территории. Даже в провинциях, которые контролировал Антоний, все большее число жителей, особенно римских граждан, отзывались о нем с симпатией и приязнью. Эта симпатий тем быстрее распространялась, чем сильнее разгоралась ненависть к Клеопатре. Становилось все более понятным, что столкновения не избежать. Октавиан и Антоний начали собирать войска.
  
  Герод отбыл в Александрию. По иронии судьбы, в те же часы, когда планировала свой отъезд Александра. Он уже не чувствовал себя другом Антония, но испытывал к нему благодарность. Двенадцать тысяч воинов, собранных по его приказу, готовы были влиться в войско Антония. Но Антоний, а может и Клеопатра, решил иначе.
  
  - Войск у меня уже хватает. С союзниками выходит тысяч сто. Открутим Октавиану упрямую голову, как шкодливому щенку. Ты пока дома разберись, с соседями своими. Они уже совсем Клеопатру одолели. Захватили те земли, что я ей пожаловал. Вот это будет услуга. Да, и денег подбрось. Я же знаю, что у тебя есть за пазухой.
  
  На том и расстались. Герод должен был начать войну с кочевниками, пока Антоний выясняет отношения с Октавианом. При всем том, что это была нужная самому Героду, более чем Клеопатре, война, начинать ее он планировал гораздо позже. Крепости защищали границы его страны. Здесь же, вокруг Антония он чувствовал измену. Если бы все происходило четыре-пять лет назад, он упал бы на колени перед триумвиром, выплакал, вымолил бы право расправиться с его врагами, быть рядом в роковой час. Но разговор в Антиохии и последующие события оттолкнули Герода. Пусть решает судьба. Он выполнит свой долг, но не более.
  
  С этими настроениями он возвращался в Ерушалаим. Лето заканчивалось, наступала пора сбор плодов. Базары и площади ломились от торговцев и покупателей, кричали зазывалы. По дорогам шли и шли караваны. Всевышний, как прекрасна земля, как прекрасен мир! Почему люди не могут мирно договориться друг с другом?!
  
  Приближался праздник Искупления. Ритуалы Первосвященника в этот день будет исполнять Аристобул, любимый брат Марьямны. Это волновало всех. Даже Герод, поглощенный своими невеселыми мыслями, постарался думать о мальчике и его исполняемом им Великом таинстве. Ерушалаимцы любили Аристобула, с восторгом смотрели, как он возносит молитвы, слушали, как звучит его голос. Все прошло, как обычно, замечательно. Народ радовался миру, довольству, милости Всевышнего к Иудее. Лишь Герод видел темную тень, все ниже нависающую над ним, его домом, его городом.
  
  ***
  
  Аристобул сегодня сразу ощутил нечто особое, непохожее на то, что обычно ощущал перед исполнением важнейших обрядов. Он вдруг почувствовал, что грань, отделяющая видимый мир от мира горнего, итак предельно тонкая над Святым городом, стала почти неосязаемой. Он почти осязал волны горнего мира, заливающие его тело, омывающие его душу. Это было так странно, так необычно.
  
  Он поднялся с постели, омыл лицо, поблагодарил Всевышнего за день, который он дарует миру, народу и ему, Первосвященнику народа. Утро только начиналось, лучи солнца неуверенной походкой прошлись по верхушке стены, отделяющей верхний город, скользнули по улицам и дворцам, осветили башню Фасаэля, воздвигнутую Геродом. Прохладный ветер приятно освежал лицо, чуть развевал облачение. Все было, как всегда. И как-то иначе. Аристобул почувствовал, как грудь сдавило от невероятной нежности к этому миру, миру города и людей, миру, сотворенному Всевышним с любовью.
  
  Он шел к Храму, произнося слова молитвы, молитвы Славы Его, Силы Его. Через садовые ворота, через малый двор, куда доступ имеют лишь наиболее посвященные учителя. Поначалу ему льстило, что он имеет доступ даже в Святая Святых. Он один. Несколько первых дней после посвящения. Потом пришло другое. Пришло понимание себя и места. Некогда проклинаемый всем народом Иудеи Гней Помпей, штурмом взявший город Ерушалаим, вошел в Святая Святых. Он хотел посмотреть на "грозного бога Иудеев". И был ошарашен тем, что в самом сакральном помещении народа, самом высшем месте этого мира... ничего не было. Он вышел исполненный презрения к "дикарям, которые молятся пустоте". Римлянин не понимал и не понял, что Он не имеет и не может иметь земной, зримой формы, ибо Он больше, чем мир людей. Все царства этого мира, все огромные города и бескрайние моря, все горы, уходящие в поднебесье, пустыни, края которых теряются за горизонтом. Все они - только малая часть Его бесконечной сущности. Обетованная же земля не тем хороша, что обильна, а тем, что ближе всего из земель этого мира стоит к Нему. Святая Святых даже в этом городе - совсем особое место. Не только тем, что в Первом Храме там находился Ковчег Завета, но тем, что там пребывает постоянно Дух Его. Только там ты, ничтожная песчинка бытия, встречаешься с бесконечностью Его, где нет времени и места, где нет прошлого и будущего, но лишь Он.
  
  Каждый раз, входя туда, Аристобул испытывал странную смесь страха и любви, радости и отчаяния. Страха от осознания огромности своих грехов, грехов всего народа, за которые он, Аристобул, ответствен перед Ним, ибо избран Им и народом. Отчаяния, от осознания собственной малости и слабости перед Величием Его. Но вместе с ними его охватывала радость и любовь, как тень той Бесконечной Любви, которую питает Он к детям своим.
  
  Сегодня страх и трепет отошли в сторону. Любовь буквально заполняла Его, изливалась через глаза в мир. Он любил этот двор, любил учителей, вышедших к нему навстречу. Любил эту дорогу, по которой вот уже год он проходит каждый день. Странно. Ему вдруг показалось, что он прошел бесконечно долгий путь и вот, наконец, приближается к дому. Не той части дворца, где были его покои, не к жилым комнатам Первосвященника в Храме, а к тому, настоящему Дому. Перед обрядом он принимал ритуальное омовение. Аристобул попросил оставить его одного на пороге миквы. Снял одежды и медленно стал спускаться по скользким ступеням. Песня радости и любви зазвучала громче, Свет ударил в глаза, залил темное помещение для омовения. Аристобул вытянулся в направлении этого Света. Нога юноши скользнула со ступеньки, и он упал. Песня стихла. Свет померк.
  
  ***
  Это был особый день. Даже во дворце царя, где к выполнению буквы Закона относились без должного почтения, все замерло. Царь, его семья и его приближенные служившие его дому уже многие годы, слушали молитву, которую читал учитель, повторяли ее слова.
  
  Бранн старался в такие дни куда-нибудь отбыть. Лучше всего в Самарию, где стояли отряды наемников. Он не чувствовал и не понимал бога иудеев, невидимого и грозного для них и абсолютно пустого для него. На его родине, в далекой Галлии, боги были живыми и понятными. Они струились ручьями, пели птицами, жили в деревьях, ветре, дожде. Они любили славных воинов, чтили смерть в бою, даруя за это яркую, полную пиров и сражений жизнь после кончины. Бог иудеев требовал соблюдения Закона, почти ничего реального не давая взамен. Бранн любил эту страну, ее простых и искренних людей, любил Герода, которому служил уже много лет. Так много, что иной жизни уже и не помнил. Но, когда иудеи собирались на празднества, чувствовал себя чужим в этом мире песков, холмов и оазисов.
  Однако в этот раз уехать не получилось. Ерушалаим был назначен местом сбора отрядов, которые пойдут к восточной границе. Это были не лучшие воины, а те, кого набрали на помощь Антонию, как вспомогательные войска для его легионов. Но и они умели воевать. На совете было решено, что их достаточно, чтобы открутить уши кочевникам. Однако собрать их, устроить смотр, проверить, как они действуют в общем строю - все это нужно. Это его служба. Но все это будет после того, как иудеи отмолят свои грехи и, с первой звездой, начнут собирать новые. Потому, пока царь и остальные иудеи молились, Бранн просто шатался по городу, временами прихлебывая вино из кувшина, который нес в руках.
  
  Улицы были пусты, потому вид не вполне трезвого иноземца не оскорблял истинно верующих. Бранн знал, что именно в этот день иудеи становятся невыносимо трепетными к вопросам веры. Даже иноземец, мог вполне нарваться на неприятности. Даже такой иноземец, как Бранн. Верхний город, цитадель Ерушалаима, не такой большой. Неожиданно для себя Бранн понял, что стоит у входа в Храм. Он отставил в сторону уже почти пустой кувшин, и, подняв голову, увидел смертельно испуганного раввина, бегущего из ворот. Он кричал. Бранн сначала даже не смог разобрать слова языка, на котором вполне бегло изъяснялся. Слова человека путались. Наконец, понял и его самого пробил пот ужаса. Аристобул погиб!
  
  Не думая больше про праздник и иудейский Закон, Бранн рванул вперед и в несколько десятков прыжков догнал раввина:
  - Что!? - спросил он, схватив того за рукав.
  - Первосвященник умер, - остановился раввин и вдруг залился слезами.
  Бранн не вполне осознавая, что нужно и положено делать в этом случае, опять рванулся. На этот раз к дворцу. Он откинул в сторону стражников, охранявших вход, и как вихрь ворвался в покои царя:
  - Герод! Мальчик умер!
  Все присутствующие обернулись к нему. Слова молитвы смолкли. Негодование отразилось на лице иудейского друида.
  - Герод, наш Аристобул умер!
  
  Бранн видел, как побелело лицо Герода, как ужас и растерянность появились в его глазах. Как мелко затряслись его губы. Увидел, как застыло лицо Александры, как зарыдали все присутствующие. Герод, как будто, вдруг ему стало не хватать воздуха, рванул край одежды, порвав его. Как охваченный безумием, он вскочил на ноги и кинулся из зала, из дворца. Бранн побежал за ним, едва успевая. Все же Герод был десятью годами моложе.
  
  Герод и Бранн подбежали к Храму, когда священники выносили из него тело Аристобула. Герод подбежал к ним, вырвал тело юноши, нежно, как первую любовь, поднял худощавую фигурку, вглядываясь в его черты. За долгие годы дружбы Бранн еще не видел такой тоски и такого ужаса в глазах своего нанимателя.
  
  Герод держал Аристобула, всматриваясь в его, совсем живое, точно спящее лицо, на котором застыла восхищенная улыбка. Аристобул. Мой мальчик! Он вспоминал пухлого малыша, важно отвечающего на его шутки при знакомстве. Помнил мальчишку, которого развлекал смешными байками, по дороге в Александрию. Помнил его ученые разговоры со знатоками Священной Книги в городе Клеопатры. Он помнил. Ему казалось, что еще усилие и Аристобул откроет глаза, улыбнется своей немного не от мира сего улыбкой, скажет какую-то мудрую цитату из писания ему одному известного мудреца. Аристобул...
  
  Из глаз Герода лилась горькая вода несчастья. Но не рыдал, он рычал от невыносимости, непоправимости случившегося. Он уже потерял отца и братьев. Это было больно. Но это случилось далеко от него. Это случилось с сильными взрослыми людьми. А здесь... Герод, не выпуская тела Аристобула, упал на колени посреди площади и завыл, глядя в небо: За что?!!!
  Священники, простые люди города Ерушалаима, кольцом стоящие вокруг царя в разодранной одежде с телом Первосвященника на руках, молчали. Каждый из них много раз задавал небу этот вопрос: За что? Почему я? И ни один из них не получил ответа.
  
  Глава II.
  Битва в песках
  
  Уже много дней царь сидел, запершись в своей комнате, не желая никого видеть. Аристобул был похоронен и отпет так, как не хоронили никого из царей-Хасмонеев. Народ отрыдав положенное, вернулся к своим маленьким ежедневным делам. Бранн собрал и тренировал войска, которым уже давно следовало двигаться в сторону восточной границы, где племена кочевников Кидри постоянно тревожили покой, как подданных Герода, так и земли, подвластные Клеопатре. Но царь все не появлялся. Несколько раз к нему пытались зайти и Барух, и Бранн, и другие самые близкие советники. Каждый раз они заставали неизменную картину. Герод и Марьямна, оба с потухшими и невидящими взорами сидели подле друг друга. Герод гладил волосы жены, молча глядя на стену, на которой было нарисовано море. Герод поднимал глаза на вошедшего, но было понятно, что он его не видит. Дни сменялись днями, не принося облегчения. Однажды, ближе к вечеру, в комнату, где сидел царь с женой, вошел учитель Гиллель.
  
  - Здравствуй, царь иудейский! Здравствуй ты, забывший о своем долге!
  - Здравствуй, - Герод безразлично посмотрел на учителя.
  - Ты упиваешься своим горем, думаешь, что несчастнее тебя нет человека?
  - Оставь меня, Гиллель Вавилонянин. Дай нам уйти следом за Аристобулом.
  - Не надейся, Герод сын Антипатра! Не надейся, недостойный сын своего отца!
  - Что ты хочешь от меня? - несколько живее спросил Герод, оторвав руку от головы Марьямны. Та тоже подняла опухшее от слез, потерявшее красоту лицо и посмотрела на Гиллеля.
  
  - Ты хочешь уйти? Достойное желание. Ты в скорби по мальчику, которого вырастил? И это достойно уважения. Но только тогда, когда передо мной не сидел бы царь Иудеи. Аристобул понимал, что он ответствен за народ, что он не имеет права ни на личную радость, ни на личную скорбь. Ты, царь, не понимаешь. Ты думаешь, что уединясь с женой и придавшись скорби, ты достойно оплачешь Аристобула? Нет. Защитив народ, позволив ему выжить в трудную годину, ты почтишь память Аристобула. Враг на твоих границах, а войско не вышло из Ерушалаима. Еще немного и кочевники обрушатся на твои города, уведут скот людей твоих, а самих их сделаю рабами. Ты оставил незавершенным дело, ты бросил свой народ в трудный час. Могу ли я назвать тебя царем?
  
  Герод оторопело смотрел на священника. Ему вспомнились слова отца о том, что человек, принявший на себя бремя власти, уже не имеет права на земную любовь, доблесть или доброту. Принимая сан царя, Герод принимал неизбежное зло, те условия, которые ему предоставила жизнь. О смысле царского сана он не задумывался. Римляне решили назвать его басилевсом. Значит, так тому и быть. Тем более, что иудеи называли властителя малхом. Но тысячи и тысячи людей в Иудее и Самарии, Галилее и Идумее, в Пере и Газе назвали его царем, доверили ему себя. И что же Герод? Он запутался в отношениях с Антонием, поставил страну на грань войны и... предался скорби по безвременно почившему воспитаннику.
  
  - Учитель - вдруг подала голос Марьямна. Чувствовалось, что говорить ей трудно и больно - Учитель, говорят, что ты проник в самые сокровенные тайны Святой Книги, скажи, за что Всевышний забрал моего брата? Чем он согрешил перед ним?
  - Почему ты думаешь, что Всевышний покарал Аристобула? Может быть, напротив, он призвал его к себе. А может быть, что он покарал Герода, решившего, что Он может пренебречь долгом царя. Может быть, он покарал меня, впавшего в гордыню, что я воспитал лучшего Первосвященника за всю историю Иудеи. А может быть, он покарал тебя, царица Марьямна, забывшая в земном счастье о страхе перед Ним. Кто может знать помыслы Его.
  
  Марьямна уткнулась в колени Герода. Обняла их. Потом очень медленно поднялась, заглянула в его глаза и сказала:
  - Учитель прав, Герод. Иди, любимый муж мой. Делай то, что ты должен.
  Герод с удивлением, как будто, не понимая, о чем ему говорят, посмотрел на жену.
  - Ты должен идти, муж мой, царь иудейский! - жестче повторила Марьямна.
  - Ты должен идти, царь! - эхом повторил Гиллель - Оставь мертвое земле. Живи ради живого, царь Герод.
  
  Герод медленно отвел руки жены. Осмотрел комнату и вышел на балкон. Сухой и горячий ветер коснулся его лица. Внизу, во дворе, образуемом крыльями дворца и стеной, Бранн занимался с воинами, которые только ждали сигнала, чтобы начать поход. Он посмотрел на огромный город, простиравшийся перед его взором, на мир, за стенами этого города. Он должен. Боль, скорбь, смятенье чувств, в котором он пребывал последние годы, все это отошло в сторону. У него была его главная любовь и главное бремя жизни - его Иудея.
  
  Когда он вернулся в комнату, его лицо было совсем иным. Цвета смерти отошли.
  - Марьямна, свет моей души, ты права! И ты прав, учитель! Главным памятником и Аристобулу, и отцу, и братьям будет Иудея. Я сохраню ее.
  
  ***
  
  Отряды Герода продвигались по Галилее. Не вполне придя в себя, Герод, тем не менее, сразу решил выдвигаться к городу Кана, вблизи которого, по словам разведчиков, скапливались войска кочевников. Это были племена родственные набатеям, с которыми состоял в родстве и Герод. Однако часто не бывает более яростных врагов, чем ближайшие родственники. Стычки между кидри и набатеями, между кидри и Иудеей были постоянными. И дело здесь было не только в вероломстве кочевников. Многие земли в Иудее были плодородны, приносили большой урожай. Вызревала пшеница, росли маслины и финики, на лугах жирел скот. То, что не давала природа, получали, благодаря торговле. Через Иудею в прежние годы ходили караваны от Персии и Анатолии, до Египта. И хотя войны отодвинули караванные пути, усилиями Герода и его дома они потихоньку возвращались.
  
  Набатея была беднее, хотя и обширнее, чем Иудея. Земледелия набатеи не знали, зато скот их славился тонким руном, а торговые караваны с самыми разнообразными товарами до славного города Дамаска, в Ерушалаим, в Газу. Кидрия превосходила Набатею, но была еще беднее. Пески не давали возможности ни сеять, ни разводить скот в нужном количестве. Потому важным источником выживания для кидрийцев стали набеги. Они шли в набег также, как иудеи шли на пашню, а набатеи отправляли очередной караван с пряностями. Все окрестные страны страдали от их набегов. Оградить эти страны от неспокойных и немирных соседей, и поручил Героду Антоний. Герод ехал на коне, в полном доспехе, несмотря на изнуряющий зной. Рядом ехал Бранн. За ними шла тысяча конников и семь тысяч пехотинцев. Кочевники редко собирают больше десяти-пятнадцати тысяч воинов в набег. Причем, воины там слабые, плохо не вооружены, без доспехов. Потому Герод решил ограничиться относительно небольшой армией.
  
  Вот вдали показалась полоска вражеского войска. Ближе. Еще ближе. Уже видны напряженные лица людей. Среди пеших воинов, с копьями, луками и кожаными щитами в руках, немного конницы. Лат нет совсем. Мечников совсем немного. Герод отдал распоряжение о перестроении в боевой порядок. В центре выстроилась в "римском" порядке пехота. На правом фланге конные турмы.
  
  Кидрийцы и иудеи не спешили атаковать. Дело в том, что иудеи стояли на открытой местности, а кидрийцы в низовье гор. Иудеи не любили воевать в горах, а их противники - на равнине. Вот каждый и пытался вынудить противника принять бой в неудобном месте. Несколько смущало Герода то обстоятельство, что в пределах видимости от противоборствующих сторон стояло третье войско. Оно было небольшим, не более четырех тысяч человек. Но это были хорошо вооруженные гоплиты, чьи красные щиты были видны издалека. Герод знал, что это отряд наместника области Итурея, заселенной смешанным греко-арабским населением. Итурейцы часто были союзниками иудеев, некогда входили в одно государство. Ныне, повелением Антония Итурея принадлежала Клеопатре, а должность ее наместника занимал Афенион, придворный, ненавидящий Герода, вслед за своей госпожой.
  А если они ударят с фланга? Между Геродом и Клеопатрой сейчас мир. Хотя, если что, она просто свалит все на наместника, а его самого спрячет где-нибудь на островах.
  
  - Бранн, - позвал Герод своего военачальника - возьми небольшой отряд и, на всякий случай, стань против этих красавцев.
  Он указал на воинов наместника Итуреи.
  - Хорошо, Герод, - усмехнулся Бранн - А ты атакуй наших арабских друзей. Что-то надоело стоять на солнцепеке.
  Бранн с тремя центуриями пехоты и турмой конницы выдвинулся вправо. А Герод отдал приказ о начале движения вперед. Сам, спешившись, двинулся перед строем. За первой линией шли легковооруженные лучники. Когда до толпы противника оставалось около сотни шагов, Герод приказал начать стрельбу. Поток стрел обрушился на кидрийцев. Те, в ответ, тоже начали стрелять. Но их разрозненные выстрелы почти не наносили урона прикрытым тяжелыми ростовыми щитами воинам. Зато стрелы иудеев косили врагов десятками. Не вытерпев, кидрийцы бросились на противника с громкими криками и ударами копий о щиты.
  
  Лучники отступили за порядки тяжеловооруженных воинов. В воздух взвились пилумы. Обычно они использовались не столько для поражения врага, сколько для того, чтобы его обезоружить. Но здесь щиты были настолько слабыми, что короткие копья тоже собрали свою смертельную жатву. Когда до соприкосновения войск оставались считанные шаги с фланга ударили алы конников. И без того далекий от того, что называется строем, порядок кочевников смешался. Они бросились в сторону и после недолгой попытки сопротивляться кинулись в ущелье. Конница начала преследование. Но продолжалось это недолго. В горах коннику делать нечего. Пехота бросилась за отступающими кидрийцами, продолжая разить бегущего врага.
  
  Правда, в горах было действовать труднее. Прячась за камнями, кидрийцы начали обстрел наступающей пехоты. Иудеи оросили своей кровью камни аравийских гор. Да и бег вверх изматывал до крайности. Ну, ничего, кочевники опять побежали, оставляя за собой убитых и раненных. Еще миг и все кончится. Но судьба решила иначе.
  
  К Героду подскакал всадник на взмыленном коне.
  - Господин, итурейцы напали. Бранн еще держится, но отходит. Их много. Герод сделал знак трубачу. Тот затрубил отступление. Воины удивленно останавливались. Вскоре вокруг Герода собрались основные силы. Уже изрядно уставшие во время преследования.
  
  - Братья, итурейцы предали нас. Они напали со спины. Две когорты остаются здесь, а остальные поворачивают на нового врага. Но не успели бойцы Герода выйти из ущелья, как в него влетел Бранн с тремя воинами и передовые отряды итурейских гоплитов. Герод бросился на выручку другу. За ним устремились его воины. Первый натиск был отбит. Но кидрийцы, увидев неожиданных союзников, бросились на заслон, оставленный Геродом. Они просто числом, десятикратным преимуществом в живой силе раздавили иудеев и бросились дальше, теряя людей, но, почти не теряя стремительности.
  
  Положение становилось все более безнадежным с каждой минутой. С высот на воинов Герода полился поток стрел итурейских лучников, взобравшихся на скалы.
  - Бранн, - крикнул Герод - Прорываемся к лагерю.
  - Попробуем, сейчас я...
  В этот миг стрела, пущенная рукой итурейцы, вошла в грудь старого война, найдя промежуток между пластинами. Бранн упал. Пелена заслонила глаза Герода. Бранн был чем-то незыблемым. Тем, кто всегда был рядом. Если бы кто-то сказал, что Бранн может умереть, Герод бы просто рассмеялся в ответ. Теперь он умирал.
  - Друг, держись! Мы вынесем тебя.
  - Похоже, что уже все - прохрипел военачальник.
  - Нет!!!
  
  Герод отдал распоряжение. Три воина положили Бранна на кусок прочной ткани. Остатки армии сжались к царю. Герод выстроил клин, и они ударили. Сам царь несся во главе клина. Удар был страшным. Стена гоплитов раздалась, и ядру войска Герода удалось выскользнуть наружу. Вышли не все. Четыре тысячи уставших до последней степени воинов устремились к оставленному ими утром лагерю. Там за стенами можно попытаться отбиться. Противник продолжал преследование. Приходилось оставлять заслоны, зная, что шансов выжить у них, почти нет. Когда ворота лагеря закрылись, с Геродом осталось менее трех тысяч воинов. В самом начале отступления он успел отправить гонцов в Самарию, к лучшим частям, стоящим в его второй столице. А враги уже окружали лагерь. Их становилось все больше. Дозорные говорили о пятнадцати тысячах воинов, окружающих лагерь. Хорошо, что лагерь выстроен по римскому образцу, как небольшая крепость. Стены в два человеческих роста, ров и вол, башни по углам. Но и этот лагерь отстоять будет сложно.
  
  Герод подошел к центру лагеря, где на земле лежал человек, прошедший с ним все перипетии судьбы от Сепфориса до Ерушалаима. Бранн умирал. Это было видно по бледности, заливавшей загорелое лицо, не прерывистому дыханию, по сухому кашлю со сгустками темной крови. Герод склонился над ним.
  
  - Прости, друг!
  - Все хорошо, Герод! Правда,... хорошо... Хорошая жизнь, хорошая смерть. Ты знаешь, я из народа треверов. Для нас важно уйти правильно. С мечом в руке. Помоги мне уйти. Не хочу долго умирать.
  - Ты о чем? - не понял Герод.
  Было видно, что галлу трудно говорить. Он помолчал, собрался с силами и продолжил.
  
  - У нас в такой ситуации самый близкий человек помогает воину уйти. Ближе тебя у меня никого нет. Тебе и отпускать меня. Дай мне меч в руку. Вот так. А теперь, как я тебя учил. Не терзай себя и.... Благодарю.
  Последнее слово он выдавил, захлебываясь кровью. Его глаза неподвижно смотрели в бесконечно далекое от родины южное небо.
  
  - Прощай, брат! - Герод вынул кинжал.
  - Похороните его так, как принято у вас, - сказал он двум молодым наемникам из Галлии из личной охраны - Похороните, как хоронят героя.
  Герод медленно окинул взглядом лагерь. Люди приходили в себя. Хорошо, что взяли с собой запасы. Большая часть людей на стенах. Это тоже правильно. Вдруг враги решат атаковать сходу. Впрочем, эту возможность они уже упустили. Герод поднялся на стену. Солнце должно вот-вот спрятаться за вершинами гор. Сегодня уже не начнут.
  
  - Собери сюда всех командиров, кто остался жив - сказал Герод немолодому воину, оказавшемуся рядом с ним.
  - Повинуюсь, царь.
  Пока командиры (сколько их осталось) собирались, Герод обдумывал положение. Гонцы отправлены часа три назад. Через три - пять часов они будут в Самарии. Часа четыре-пять на сборы отряда. Пять - шесть часов на обратный путь. Итого, в хорошем случае, нам нужно продержаться десять-двенадцать часов. Возможно? Собственно, других вариантов и нет. Героду вспомнилось, как они, совсем маленькие мальчишки полезли с братом в горы. Вверх шло легко. Зато вниз оказалось намного страшнее. Каменистая осыпь терялась в подступающей темноте. Было непонятно: то ли они идет до самого низа, то ли обрывается в локтях семидесяти от земли.
  
  - Брат, - спросил Фасаэля совсем маленький Герод - А мы сможем спуститься?
  - Ты знаешь другой способ попасть домой? Тогда скажи. - с усмешкой старшего ответил тогда Фасаэль.
  
  Теперь у него тоже не было другого выхода. Только спастись и победить. Он потерял друга, потерял большую часть отряда, окружен врагами. Что самое неприятное, предан союзником. Он вновь оглядел порядки противника. Так, кочевников поставили впереди. Не хочет Афенион жертвовать своими людьми. Это хорошо. Осадных машин нет, лестниц тоже. Им остается только забираться по веревкам или попробовать проломить стену. Но для этого к ней нужно подойти.
  
  Пойдут, скорее всего, под утро. Сам бы он сделал именно так. Значит, пять часов мы уже отыграли. Пойдут из вон той и вон той лощины, чтобы дольше оставаться невидимыми для воинов со стены. Попытаются завалить ров и ударить на стены, может быть, поджечь их. Ну, поджечь из нелегко. Специально тащили сырые деревья. А сюрпризы заготовить стоит. Стали собираться командиры. У Герода сжалось сердца: как мало их осталось. Полтора десятка командиров на две тысячи воинов. Ничего, мы еще поиграем с жизнью в интересную игру.
  
  - Друзья мои! Слушайте внимательно - начал Герод, - На стенах остается триста воинов. Остальные должны поесть и поспать. Каждые два часа воинов на стенах менять, чтобы все успели отдохнуть. У воинов на станах должно быть очень-очень много стрел в колчанах. Я знаю, что стреляют точно не все. Но как-то умеют. Здесь не нужно бить орла в глаз. Самых лучших лучников поставить вон туда и туда, чтобы перекрыть вон те лощины. Понятно? Отлично. В последнюю стражу пусть воины будут готовы бежать на стену. Да, еще. В направлении тех лощинок поставьте камнеметы. Но так, чтобы их было можно быстро развернуть, если я не угадал. А к ним побольше снарядов с огненным наполнителем, чтобы горели. Всем понятно? За дела! Чтобы через полчаса я лишних и слоняющихся в лагере не видел. Пять разведчиков ко мне.
  
  Герод спустился вниз. Соплеменники исполнили ритуал над телом Бранна и теперь собирали хворост, чтобы разложить погребальный костер. Герод подошел ближе. Наемники остановились.
  
  - Мы все сделали правильно, царь! Бранн был достойный вождь. И смерть его достойна вождя.
  - Да, благородные воины. Вы все сделали правильно. Я только хочу последний раз увидеть лицо моего друга и брата.
  - Не переживай, царь! Ты тоже достойный воин. После смерти вы встретитесь с Бранном за общим пиршественным столом. Вы будете сидеть в большом зале, где вместе с вами будут пировать великие боги.
  Герод усмехнулся. Может быть, если Всевышний не примет меня, то попробую пробраться в мир Бранна.
  
  - Спасибо, воин! Когда сделаете все, найдите меня. Мне нужны все люди из твоего племени, что остались здесь.
  - Мы найдем тебя, царь.
  Темнело. Возле палатки Герода собрался десяток наемников.
  - Пока остальные будут спать, вы займетесь делом. В телеге возле палатки лежат колючки, которые римляне используют против слонов и веревки. Попробуйте наделать вокруг лагеря ловушек. Еще попробуйте в самых удобных для прохода местах, на расстоянии в триста шагов от лагеря разложить сено. Понятно?
  
  - Сено?
  - Да. Утром, когда враги пойдут попробуем его поджечь.
  - Понятно - ответил за всех рослый галл, приближенный Бранна.
  - Тогда берите снаряжение и очень тихо перебирайтесь за стену. Пятеро человек расставляют ловушки перед выходом из лощины, а остальные с Григсом (он назвал по имени рослого галла), расставят ловушки по всему периметру, насколько хватит.
  
  В лагерях стихло. Угомонились и возбужденные неожиданной победой кочевники. Лишь неясный свет вечной небесной странницы заливал окрестности. С гор дул холодный ветер. Тени скользнули со стены и растворились во тьме. Много часов подряд, то припадая к земле, то продвигаясь короткими перебежками, они перемещались вокруг лагеря, оставляя острые железные шипы на земле, втыкая невысокие деревянные колышки, натягивая между ними веревки.
  
  Герод тем временем обдумывал положение, в котором они очутились. Нужно как можно дольше продержать врага на расстоянии. Если допустить ближний бой, то противник, впятеро превосходящий его в численности, просто сомнет иудейских воинов. Их главным оружием должны стать не мечи, а стрелы, пилумы, камни и снаряды с маслом земли, которое невозможно потушить. Между стенами лагеря и осаждающими шагов семьсот. Нужно сделать все, чтобы подольше продержать врага на расстоянии.
  
  Вернулись лазутчики. Целый воз железных колючек тонкой змейкой обогнул лагерь, утолщаясь в опасных местах. Вообще-то, это хорошо против конницы, но и здесь немного отсрочит прямое столкновение.
  - Там, у кочевников началось какое-то шевеление - сообщил Григс. Остальное нормально. Что могли, сделали.
  
  - Хорошо. Будите командиров. Пусть поднимают людей, берут как можно больше луков, стрел, дротиков и бегут на стену. Но тихо. Понятно. Команда метательных машин, пусть заряжает свои чудовища. Как все будет готово, пусть командиры соберутся на западной стене.
  
  Наемники исчезли в еще густой темноте. Через минуты по лагерю понесся шорох. Едва слышный, но ощутимый. Ничего. Враги далеко. Он побежал к западной стене, самой ближней к противнику. Стали собираться командиры.
  - Друзья и братья! Нам нужно как можно дольше удержать врага на расстоянии. Поэтому вы сейчас формируете отряды из самых лучших лучников. Как только враги дойдут до расстояния поражения, всем им вести залповый огонь. Все стрелы им. Еще через тридцать шагов пусть начнут метать дротики. По триста человек на каждой стене. На востоке старший - Даниил, на юге - Ахав, на - севере Моше. Я встану на западе. Как я махну платком, стреляют машины. Снаряды с маслом земли готовы?
  - Да, царь.
  - Отлично. На западной стене пусть соберутся пятьсот воинов. Все. Спешите.
  Небесная странницы закатилась. Стало совсем темно. Едва воины успели подняться на стены, как со стороны лощин раздались крики.
  
  ***
  Абан, пригнувшись, шел по лощине, приближаясь к лагерю этих собак из Ерушалаима. Как вчера неожиданно и славно все повернулось. Когда малик, правитель, стал сзывать воинов в поход, Абан сразу откликнулся. Год был совсем плохой. Зимой сдохло много овец. Люди умирали без еды. Нужно было пощипать жирных иудейских поселенцев. Он не раз уже проделывал это. Особенно выгодно стало, когда на Проклятом море поселились египтяне. Но в последние годы походы были не так прибыльны. Иудейский царь, сам араб, потому еще большая собака, хотя, что взять с набатея, понастроил крепостей. Об эти крепости разбивались волны набега. Что-то брать удавалось, но этого было слишком мало.
  
  И в этот раз иудеи ждали их. Их было не так много, меньше, чем сыновей Кидри. Но каждый имел меч и стальной доспех. А их щиты не пробивали стрелы кочевников. Они смогли остановить порыв сыновей пустыни, смять их растоптать лошадьми. Абан помнил, как с трудом успел пригнуться, уклониться от бешеной скотины. Он помнил, как бежал, как едва успел взобраться на скалы.
  
  Внезапно все изменилось. Иудеи остановились, а им в спину ударили их соседи, итурейцы. Почему? Кто их разберет, эллинских собак? Важно, что теперь резали иудеев, а не кидрийцев. Абан успел перевести дух и побежать на еще миг назад празднующего победу, противника. Успел ли он кого-то убить? Наверное. Все было, как во сне или бреду. Иудеев резали, кололи, били. Часть их них успела вырваться и побежать в сторону деревянной крепости. Кидрийцы и итурейцы едва не успели ворваться в нее вслед за преследуемыми. Но не успели. Те отбились, поливая врага со стен стрелами и копьями. Пришлось отступить. Но это ненадолго. Четыре тысячи итурейцев и больше десяти тысяч сыновей пустыни разорвут иудеев на части, а в лагере, наверняка, есть, чем поживиться.
  
  Итурейцы придумали, как им ближе подойти к крепости. Вот и теперь Абан вместе с другими воинами-кидрийцами, крался в темноте. Сами итурейцы пойдут за ними и довершат дело. Это плохо. Погибнет больше славных воинов пустыни. Но это и хорошо. Все лучшее в лагере достанется им. А на золото и серебро, захваченное в походе, можно купить овец и вина, толстоногих женщин из Дамаска и новое оружие. Абан знал, для чего нужно золото.
  
  Вдруг впереди кто-то громко закричал, хотя приказывали всем идти очень тихо. До крепости еще далеко. Закричали и справа. И еще. Абан запнулся за что-то и упал на землю. Он удержался от крика. Но в крепости их, похоже, услышали. Они попробовали рвануть к стенам. Но многие попадали, зацепившись за веревки, которые эти демоны успели натянуть. Бегущие следом воины, спотыкались об уже упавших. Хорошо, что темно. Иначе в них уже летели бы стрелы.
  
  Вдруг со стороны крепости донесся непонятный звук. Маленький огненный шар ударился в ряд воинов, подступающих к лагерю иудеев. Из него вылилась огненная влага. Абан знал такую. Она выходит из земли, и ее нельзя погасить водой. Два воина, охваченные огнем, катались по земле. А из крепости летели и летели новые шары. Стало светло и страшно. Засвистели стрелы. Люди кричали, падали. Абан сел на корточки и стал молиться Великому духу пустыни. Этой молитве его научил чернокнижник из Дамаска. Она много раз помогала. Помогла и сейчас. Вокруг уже валялись убитые и раненные, кричали, охваченные пламенем, но Абан был цел.
  
  Оставшиеся в живых воины, подались назад, побежали. Абан побежал за ними, стараясь передвигаться перебежками, чтобы не стать мишенью для лучников из крепости.
  
  ***
  Первый, ночной натиск отбили относительно легко. Кидрийцы, как и предполагал Герод, попытались ударить из лощины, но нарвались на ловушки и бежали, оставив до сотни тел на земле. Прошло уже семь часов. Если Герод не просчитался, то помощь подойдет часа через четыре или пять. Эх, хорошо бы пораньше. Герод еще раз обошел стены. Разбил лучников на группы, определил порядок стрельбы. Он шел, ободряя воинов. Поздравляя их с победой, до которой, он это понимал, еще очень далеко. Не забыл он подойти и поблагодарить расчеты метательных машин. Определил для них новые цели и направления. Герод выбрал двух молодых бойцов, приказав им следовать за собой в качестве гонцов, и вернулся на "свою" стену. Теперь через час-полтора стоит ждать нового штурма. Если удастся его отбить, то можно перевести дух. Время тянется очень медленно. Вокруг уже не просто посерело. Стало светло. Хорошо это или плохо? Наверное, хорошо. Хотя...
  
  Герод вдруг сообразил, что все время, пока шел бой, пока он выстраивал оборону, пока готовил к новому натиску, он не вспомнил про Аристобула. Даже грызущее чувство потери после гибели Бранна отступило в глубину души. Он должен вывести этих людей из западни, должен отомстить врагам. Но сейчас, когда Всевышний дал маленькую передышку боль и тоска опять завладели им. Ему захотелось, как тогда в Ерушалаиме, упасть и зарыдать. Но сейчас, когда на него смотрят тысячи его людей, он должен держаться. Он будет рыдать потом. Но сначала он победит и отомстит.
  Герод снова посмотрел на пространство перед стеной. Под солнцем сверкали железные колючки с шипами. Не заметить их теперь трудно. Но перед ними наступающие должны будут замедлить движение. Вот тогда и надо ударить. Он подозвал одного из гонцов.
  - Беги к машинам, пусть бьют тяжелыми ядрами, когда я махну... вот этим полотнищем. - Он указал на грязно синий кусок материи, служивший ему поясом. Вестник умчался.
  
  А от стана врагов началось движение. На этот раз первыми шли гоплиты наместника Итуреи. Прикрывшись щитами, они медленно двигались, защищая, прячущихся за их спины, лучников, еще дальше шли толпы кочевников. Их движение было направлено на западную стену. На остальных направлениях шли совсем небольших группы. Мелькнула мысль попытаться прорваться. Но... не успеем. Догонят и сомнут. Кони потеряны при отступлении. Последних лошадей отдали гонцам, отправившимся за подмогой. Он подозвал второго юношу.
  
  - Беги к отдыхающим воинам. Пусть те из них, кто умеет стрелять из лука, берут луки и бегут сюда.
  Гоплиты приближались к полосе шипов. Несколько самых нетерпеливых воинов выпустили стрелы. Но большая их часть упала ближе или вонзилась в щиты гоплитов. Рано. Герод крикнул, чтобы стреляли только по его команде и все вместе. На стену взобралось еще сотни полторы лучников. Герод разделил их на два отряда. Один стреляет, другой накладывает стрелу.
  Дошли. Враг не остановился, но ощутимо замедлил продвижение. Герод поднял тряпку и замахал ей. Тот час же в воздух взвился десяток ядер. Они вламывались в порядки гоплитов, создавая в них дыры.
  
  - Стреляйте, куда я покажу! - крикнул Герод, вырывая лук у ближайшего воина.
  Он прицелился и выпустил стрелу в брешь, образовавшуюся от удара ядра. Следом за ним засвистели десятки стрел. Враги падали один за другим. Образовалась куча. Строй разрушился. Выстрел в другую брешь. Опять стрелы и падающие тела.
  - Стреляем залпами - закричал Герод.
  
  Уже сотни стрел понеслись в сторону ставшего беззащитным строя. Понимая, что атака захлебывается, командир гоплитов что-то крикнул. Воины понеслись к стенам. Падали. Гибли. Но оставшиеся в живых неслись к стенам. Все ближе.
  - Лучники, продолжайте стрелять. Остальные за дротики.
  Герод выпустил последнюю стрелу, отложил лук и взял несколько коротких копий. Выбрал цель. Метнул. Вместе с его дротиком, в сторону противника полетели сотни дротиков его воинов. А ядра и шары с горючей жидкостью летели уже в плотную толпу кочевников, бегущих за гоплитами. Лучники врага выпускали стрелы. Раздались крики и среди защитников лагеря. Но врагов поражено не в пример больше. Главное, началась паника среди кочевников. Герод вновь замахал тряпкой.
  
  Новый залп ядер горящих снарядов обрушились на сынов пустыни. Несколько живых костров заметались по толпе. Стрелы со стен теперь добивали до самых дальних рядов наступающих. И когда передовым отрядам до некрепких стен оставались жалкие два десятка шагов, кочевники побежали. Оставшись в одиночестве, гоплиты тоже кинулись проч. Приступ отбили.
  
  Отряды Герода потеряли менее сотни бойцов. Противник вдесятеро больше. Главное, они выиграли время. В душе Герода зародилось сомнение. А вдруг гонцы не добрались? Нет. Не может быть. Солнце уже почти в зените. А отрядов из Самарии и Галилеи все нет. Может их что-то задержало в пути? Может. Но другого варианта, чем держаться, у Герода все равно нет.
  
  Противник откатил на безопасное расстояние и, видимо, стал думать, что делать дальше? Этот вопрос волновал и Герода. Стрел, дротиков и ядер у них не хватит и на один час боя. А может быть и меньше. Потом начнется свалка, а противника во много, во много раз больше. Их мечи, конечно, соберут свою жатву, но шансов выбраться и победить с двумя тысячами против четырнадцати - нет никаких. Тем не менее, Герод еще раз прошелся по всем стенам. Постарался ободрить воинов, похвалить отличившихся.
  
  Снова на стене. Враги опять строятся. Торопятся. Понимают, что на чужой земле. Где же армия?! Спят они, что ли? По всем подсчетам должны быть. Что у них теперь? Выстраиваются в колонны. Разумно. Так лучникам труднее попадать, а бежать быстрее. Герод приказал всем приготовиться. Теперь нужно попробовать зажечь траву, которую лазутчики ночью настелили за полосой шипов. Выйдет ли? Посмотрим.
  
  Противник, наконец, закончил перестроение. Солнце уже стояло в зените. Раскаленный воздух буквально обжигал кожу. Герод приказал воинам принести на стены бочки с водой. Противнику было не легче. Даже, наверное, хуже. Шли они очень медленно. Почти ползли. Или так казалось Героду.
  Вдруг, вдали послышался нарастающий шум. В дальний от крепости конец построений врагов врезался отряд конницы с пиками наперевес. За ними волной накатывала пехота. Ряды противника смешались. Пришли.
  
  Герод развернулся к воинам и как мог громко прокричал:
  - Победа! Открыть ворота! На врага!
  Остатки армии Герода вывалились в ворота крепости и побежали вперед.
  ***
  Герод возвращался с победой. Не такой легкой победой, как думалось в начале, но полной и безоговорочной. Армия Идумеи и Кидрии была повержена и разгромлена полностью. Пять тысяч погибли в сражении при лагере. Остальные бежали. Но разъяренные воины Герода преследовали их, загнали в одну из горных крепостей, обложив со всех сторон. Через день, когда нехватка воды для такого большого войска стала сказываться, осажденные прислали переговорщиков с предложением о сдаче. Герод не отказал, но поставил условие: головы вождя кидрийцев и наместника Афениона. Переговорщики отказались. А через час была попытка прорыва. Итурейцы вышли из ворот и попытались прорвать блокаду. Погибли почти все. Наместника Герод казнил лично. Предательства он прощать не собирался. Через два дня, те кидрийцы, что не умерли от жажды, сдались.
  
  Добычи было не много. Разве только несколько тысяч рабов, которых можно использовать на строительстве дорог. Но восточные и северные границы страны долгие годы будут безопасны. А жаловаться Клеопатре итурейцы не решатся. Слишком явной была измена. Впрочем, посмотрим. Если бы не сидящая занозой в сердце боль утраты, он мог бы посчитать поход успешным. Но... Бранн, пять тысяч воинов-иудеев... Аристобул...
  
  Ослабившееся было предчувствие катастрофы, вновь стало разъедать душу. Сначала Аристобул, которого он любил, как сына. Нет, больше, чем сына. В детях он видел Марьямну. Сами они пока не очень интересовали его. Аристобула он любил, гордился им. Теперь его нет.
  
  Бранна он не просто любил. Это была его рука. Верная и сильная. Теперь ее отрубили. А рана болит. Очень болит. Он всю свою взрослую жизнь видел галла рядом с собой, воспринимал его, как обычную и непременную часть своего мира. Есть солнце, есть воздух, есть Бранн. А теперь его нет. От жестокой мести на душе стало не лучше, а муторнее. Навязчиво лезли мысли: Аристобул, Бранн, кто следующий? Внезапно он понял: кто следующий? Точнее, не понял, а почувствовал: он сам. Герод.
  
  Он осмотрел округу, через которую шла его армия, словно пытаясь увидеть, из какого угла, какого дома выйдет его смерть? Но все было мирно. В утреннем тепле, еще не превратившемся в дневную жару нежилась сытая и спокойная страна. Люди радостными криками приветствовали царя, возвращавшегося с победой. Молодые девушки бросали под копыта коней венки цветов, воины, получившие от Герода большую награду, весело переговаривались с поселянами. Но даже, когда показались стены Ерушалаима и башня Фасаэля над его домом-дворцом, чувство не отступило: царь должен умереть.
  
  
  
  Глава III.
  Марьямна
  
  Марьямна еще не полностью отошла от внезапной и нелепой смерти брата. Наверное, теперь это не исчезнет никогда. Может быть, потом оно как-то отодвинется, зарастет новыми бедами, радостями и печалями. Пока она старалась заботой о детях, как-то вытеснить из души беду. В отсутствие мужа это было особенно трудно. С матерью у нее никогда не было душевной связи. Ее болезненной страсти править Марьямна просто не понимала. Ее постоянные нападки на мужа были Марьямне неприятны. Советники, придворные? Они были не родные. Только Герод был для нее и исповедником, и другом, и защитой. Марьямна старалась больше времени проводить с первенцем и близнецами. Гулять с ними в садах, беседовать. Это успокаивало. Но гнетущее ощущение, что гибель Аристобула - это начало бед, оставалось.
  
  Вечером, когда дети уже спали, а сама Марьямна пыталась примириться со своей болью, перебирая струны арфы, вошел советник Барух.
  - Царица, плохие новости! - начал он.
  - Герод! - невольно вскрикнула Марьянма.
  - Нет, царица! От царя пока вестей нет. Есть вести из Греции. Вести плохие. Легионы перед битвой изменили Антонию и присягнули Октавиану. Флот разбит.
  - Он погиб? - почти шепотом спросила царица. Она не любила ни римлянина, ни его египетскую жену. Но она знала, насколько тесно Герод связан с Антонием. Знала, насколько страшна для него будет победа Октавиана.
  - Нет. Антоний и царица Египта смогли прорваться и прибыли в Александрию. Но по всем восточным провинциям легионы переходят на сторону Рима, бросая Александрию. Отряды Октавиана уже движутся к ней. Триста кораблей идут морем, из Африки наступает сухопутная армия.
  
  Марьянма ослабла. Вот оно! А мужа нет. Нужно что-то делать. Октавиан может просто казнить семью властителя, близкого к поверженному противнику.
  - Что ты решил делать, Барух?
  - Царица, в Набатее правит троюродный брат Герода. Я хотел предложить всем женщинам и детям семьи царя, включая твою мать, благородную Александру, отбыть туда. Как только положение поправится, вы вернетесь.
  
  Марьямна понимала, что такое действие разумно. Даже, если Герод падет, устоит дом Герода. Корабли и караваны устойчивее дворцов и крепостей, а слитки золота часто сильнее мечей. И тогда через годы все опять вернется на круги своя. Так некогда поступил Антипатр. Все правильно. Но она должна остаться с мужем, разделить его судьбу.
  
  - Ты решил мудро, Барух, - ответила она - Дети, почтенная Кипра, Саломея и моя мать Александра пусть отбудут в Набатею. Я останусь в Ерушалаиме.
  - Но, госпожа...
  - Не перечь. Это решено! Я буду с Геродом и, если так судил Всевышний, пойду за ним туда, откуда нет возврата.
  Барух молча поклонился.
  - Прекрасная Марьямна! Я всегда говорил, что царю Всевышний дал великую награду за все беды его жизни - твою любовь!
  - Иди. И дай знать, если будут вести от Герода.
  
  ***
  
  Герод сразу понял, что в Верхнем городе что-то происходит. Слуги сновали особенно быстро, носились какие-то тюки, двор священников был полон молящимися людьми, как и двор Израиля. Зато дворец, когда он проехал в ворота, показался ему неожиданно пустым. Ему на встречу не вышла мать, сестра, дети. На ступеньках дворца возвращающихся воинов встречали Марьямна с грустными, но, как ни странно, спокойными глазами и Барух.
  
  Герод спрыгнул с коня. Обнял жену. Поприветствовал Баруха.
  - Нас стало меньше, брат! Бранн отбыл к чертогам своих богов. Пал в битве, как подобает воину - проговорил он, обращаясь к Баруху.
  - Я знаю, господин, - ответил советник, отведя глаза.
  - Марьямна, любимая! А где все? - обернулся он к жене.
  - Герод, мой муж, у нас беда, - проговорила Марьямна.
  - Антоний?
  - Да.
  - Пойдемте внутрь. Там поговорим.
  
  Они прошли во внутренние помещения. Там уже собрались все, кто остался в городе, советники, воины, ближние люди. Марьямна хотела пройти в свои покои, но Герод попросил ее быть с ними. Вместе с ними прошел молодой еще воин с подбритой бородкой и косым шрамом на щеке, в кожаном панцире, одетом на тунику.
  В зале Герода раздались приветственные возгласы. Но Герод, поклонившись, поднял руку:
  
  - Братья, перед тем, как мы начнем наш совет, дому Герода принесет присягу на вечную верность новый член нашей семьи, - он показал рукой на вошедшего за ним воина.
  
  Воин громко и отчетливо произносил слова клятвы верности дому Герода. Эту клятву некогда произносил каждый из них. Клятва дому была их Святая Святых, куда не было входа посторонним или случайным.
  
  - Даниил будет отвечать за военную силу дома, за наших воинов, за их умения. Его учителем, как и моим был Бранн. Любите его, как любили Бранна. А теперь к делам.
  О битве в песках присутствующие уже знали от гонца и их письма, отправленного Геродом. Потому обсуждали события на далеком море, возле мыса Акциума. Говорил Барух, постепенно становившийся главным советником, держащим в своих цепких пальцах все ниточки дел дома.
  
  - Царь, царица и вы, мои друзья и братья! История эта грустная, хотя и ожидаемая. Октавиан понимал, что восток богаче запада, а Антоний лучший полководец, чем он. Этот правитель умеет понимать свои слабости. А уже это - великая сила. Он приблизил к себе талантливых полководцев, сумел внушить любовь к себе легионерам. И хотя изначально римляне склонялись более к Антонию, чем к Октавиану, его женитьба на Клеопатре, его завещание, обнародованное в Риме, постоянно подсылаемые люди от Октавиана - все это изменило их мнение. Лучшие части, самые верные сенаторы перебегали на сторону Антония. Его приказы к монархам Коммагены и Понта о предоставлении вспомогательных сил не исполнялись. Даже его легионы, с которыми он пришел в Грецию роптали и были ненадежны. Перед самым началом битвы, уже, будучи на корабле, Антоний узнал, что его армия изменила ему и присягнула Октавиану. Он решил прорываться с теми силами, которые были с ним и были, безусловно, верны ему. Мужество Антония и храбрость его воинов позволили ему вырваться из капкана. Теперь он в Александрии. Войска в Сирии и Каппадокии, Азии и Пальмире перешли на сторону Октавиана. Флот Антония или погиб, или перешел к новому победителю. Понимая, что грядут трудные времена, мы отправили семью царя в Набатею, сообразуясь с его поведением перед отъездом. Царица Марьямна сочла должным остаться в городе. Так обстоят дела на сегодня. Антоний проиграл, Герод.
  - Подожди хоронить его, Барух, - проговорил Герод - Антоний - крепкий орешек. А в Египте есть немалые силы. Кроме того, мне не нравится идея предательства. Сейчас к ногам Октавиана бросится целая толпа царей, наместников. Как бы нас там не затолкали. Что скажет военный советник? Говори, Даниил.
  
  - Господин! В Египте стоят четыре полных легиона. Армия Египта составляет до сорока тысяч воинов. Они воюют не намного хуже римлян.
  - Итого, шестьдесят тысяч воинов - подвел черту Герод - А что имеем мы?
  - Царь, в армию страны можно собрать в тридцать тысяч воинов. Армия дома Герода сына Антипатра - это еще четырнадцать тысяч воинов. Есть все необходимые припасы, оружие, метательные машины. Мы можем выступить через неделю.
  
  - Давайте подумаем, Шестьдесят тысяч воинов у Антония, тридцать тысяч воинов у нас. Это серьезная сила, которая сможет дать отпор Октавиану. С ним пойдет едва ли больше. Германцы достаточно воинственны, галлы - совсем не мирные (опять резануло воспоминание о Бранне), да и о парфянах забывать не стоит. Вот после победы мы поговорим с Антонием о границах Иудеи и о царице Египта.
  
  - Царь и муж мой - вдруг вмешалась в разговор Марьянма - Уверен ли ты, что после победы твой друг, Марк Антоний, захочет с тобой разговаривать. Клеопатра его жена и жена любимая. Сможешь ли ты переубедить его, если каждую ночь ему в уши будет литься иное?
  
  - Ты во многом права, царица и жена моя - ответил Герод - Но она не сможет не увидеть, что советы ее, тот яд, который льется в уши Антония, уже привел их на самый край пропасти.
  - Может быть, да. Но, может быть, и нет. Она может убедить не только Антония, но и себя.
  - Возможно, что и ты права, Марьямна. Но, если побеждает Антоний, то у нас есть возможность играть в свою игру. И шансы на успех у нас есть. Если побеждает Октавиан, то, скорее всего, наша игра будет не очень долгой. Не дольше взмаха меча. Хотя...
  
  Герод на миг остановился. Вспомнился разговор в доме Октавиана в Риме. Герод подумал, что с ним ему было бы легче договариваться, чем со страстным и импульсивным Антонием. Впрочем, похоже, что выбора уже нет.
  
  - Потому, давайте думать, как нам спасти Антония? Барух, попробуй собрать больше серебра, из тех средств, что мы планировали на строительство. Симон, ты остаешься управлять в городе, порядок чтобы был. Даниил, ты собери всех, кто уже сегодня с мечом, а для того, чтобы охранять страну, набери новых. Через неделю выступаем.
  - Поздно, брат! - раздался громкий голос от входа. Все обернулись к говорившему. В зал входил Ферарос.
  - Поздно, брат! Все кончено. Антоний и Клеопатра мертвы.
  
  ***
  Потянулись долгие и пустые дни. Дела были приведены в порядок. Проговорены были действия на все варианты развития, вплоть до смерти Герода. Герод умолял Марьямну уехать в Александрию, опасаясь, что Октавиан может не удовольствоваться только казнью Герода, если обстоятельства развернутся в эту сторону. Но Марьямна отказалась. Ее решение разделить участь мужа, какой бы она не была, и восхищала Герода, и угнетала его. А дни шли. Осень сменилась зимой, весной же прибыл гонец от Октавиана, именуемого императором и принцепсом. В послании Героду было предписано прибыть на остров Родос.
  
  За это время страну раздирали самые противоречивые слухи и известия. Октавиан с почестями похоронил Антония, но казнил его сына и сына Клеопатры от Цезаря, молодого Цезариона Птолемея. Многие сторонники Антония были прощены и приближены. Но немало было тех, кто отправился в изгнание или подвергся смерти. Потому Герод собирался в путь в самом скверном расположении духа. Он еще раз просил Марьямну отбыть в Александрию. Но и опять получил отказ. С этим, попрощавшись с ней и всеми близкими, он отбыл только с сотней охраны в сторону Акры, с тем, чтобы там сесть на корабль, плывущий к Родосу, возможно, плывущий к его, Герода, смерти.
  ***
  После отъезда Герода все замерло. Кто-то в страхе за него и свое будущее, кто-то, и таких людей было немало, в надежде избавиться от страшного врага, отодвинувшего от власти исконных владык этой земли. Но, наверное, самый плотный комок тоски и страха, сгустившегося над верхним городом в Ерушалаим, был в покоях Марьямны. На людях она старалась сохранять достойный облик и уверенный вид. Но оставшись одна, не могла сдержать себя. Никогда, с самого раннего детства, сколько она себя помнила, Марьяна не лила столько слез. Да и причин для слез, честно говоря, было не много. Отца она не помнила, потому смерть его не отзывалась в ней несчастьем. В доме "дедушки Гиркана" было тепло и беззаботно. Мать, занимаясь своими празднествами и "политикой", не досаждала ей, педагоги и слуги любили ее, дозволяли больше, чем должно дозволять совсем еще юной принцессе. Она, наверное, выросла бы взбалмошной и своенравной, если бы не изначальная мягкость и доброта, присущие ее душе, если бы не маленький Аристобул, которому она пыталась заменить почти всегда занятую чем-то своим, мать. Аристобул. Уже привычная боль кольнула в сердце. Он ушел так внезапно. Точно, как говорили священники, сам Всевышний призвал его. Он ушел. И смерть его стала знаком окончания светлого периода жизни самой Марьямны. Царица помнила его всю жизнь. Он был самым близким и родным на свете. Ему, еще ничего не понимающему малышу, она поверяла свои крошечные, но как тогда казалось, страшные тайны. Ему первому она "под страшной клятвой" сообщила, что "во дворце есть воин, подобный древнему царю Давиду". Тогда в ее сны вошел Герод. Сильный и красивый, со стальным взглядом и мягкой улыбкой. Теперь нет Аристобула, а скоро может не быть и Герода. Иголка возле сердца стала превращаться в тиски, сживающие грудь, не дающие дышать.
  
  Марьямна металась по комнате, хватала, а потом бросала какие-то вещи, выбегала на балкон и снова скрывалась в покоях. Под дворцом лежал город. Ей казалось странным, что по города, как обычно, идут люди, встречаются, говорят, торгуют и смеются. Что мир не застыл в ожидании возвращения царя, а живет какой-то своей жизнью. В этой жизни нет острова Родос, куда спешит Герод. Да и сам Герод - не человек, любимый или ненавидимый, а далекий царь, о котором, как и о Всевышнем, вспоминали лишь в тяжелую минуту.
  
  Но в покоях было еще труднее. Каждая вещь погружала ее в память веселого и счастливого прошлого. Такого недавнего, но уже прошлого. Она обустраивала свои покои с любовью. Ей хотелось, чтобы каждый уголок говорил не столько о величии, сколько о любви и счастье. Теперь же каждая мелочь била ей в сердца, вновь и вновь вызывая потоки слез. Герод. Дети. Аристобул. Герод.
  
  - Позволь, царица - послышался за занавесью голос Баруха.
  Все лучше. Пусть хоть кто-то будет. Лишь бы не эта общая, засасывающая пустота.
  - Входи.
  Вошел уже совсем седой и морщинистый, как древесная кора, советник мужа.
  - Царица - начал Барух - не рыдай раньше времени. Герод много раз был на волоске от смерти. Да и сейчас, в стычках с арабами, он мог погибнуть. Для чего-то и куда-то его ведет Всевышний. Он обязательно вернется. Вернется победителем. А вернувшись, он увидит похудевшее и опухшее от слез лицо любимой женщины. Разве это прольет радость в его душу? Не надо рыдать, Марьямна.
  
  - Я стараюсь - ответила молодая царица Баруху, ставшему едва не самым близким поверенным человеком. Но новый поток слез уже стоял в ее глазах.
  - Прекрасная Марьямна, ничто так не утомляет душу, как пустое время. Его нужно наполнить. Я отослал с поручениями почти всех наших людей, всех настоящих советников Герода. А за домом нужен глаз хозяйки. Прошу тебя принять на себя это бремя.
  
  - А что нужно делать? - не совсем понимая, спросила молодая женщина.
  - Нужно посмотреть припасы. Решить, чего не хватает. Дать поручения слугам. Сказать поварам, что готовить к трапезе. Нужно следить, чтобы все было в доме чисто и готово к возвращению нашего господина. Возьмешь ли ты на себя эту ношу?
  - Возьму, Барух! Ты прав. Ты самый лучший и добрый друг. Я - госпожа этого дома и возьму на себя заботу о нем.
  - И тогда, к возвращению господина мы будем иметь две прекрасные вещи: царицу и дом - улыбнулся Барух.
  ***
  Герод стоял на верхней палубе триеры, несшей его к Родосу. Он продумывал свои действия. Есть ли шанс на успех? Не очень большой, но есть. Из владык, союзных Риму, поставленных Антонием, двое лишились своих владений, но двое остались, правда, присягнув на верность Октавиану еще до битвы при Акциуме. Даже многие из детей Антония уцелели. Значит, падать ниц перед новым владыкой? Собственно, этого он и ждет. Простирания ниц и оправданий. Наверное, это было бы разумно во всех отношениях. Кроме одного. Это - ложь. Он не чувствует себя виновным нив чем. То есть, нет. Он виновен, что обида и страх за судьбу его Иудеи заглушил в нем голос дружбы. Он виновен, что не уничтожил Клеопатру, не спас от нее своего друга. Но в том, в чем ждет оправданий Октавиан, он вины не чувствует. Значит, оправдываться в этом он не будет. Октавиан ждет слез и мольбы? Он их не получит.
  
  Герод вспомнил битву в песках. Собственно, похожее положение. Помощь должна прийти, но может и не успеть. А может и совсем не прийти. Но держаться надо. Просто потому, что все прочее - недостойно. "У нас что, есть другой выход?" - вспомнилось ему. Значит, не оправдываться и не молить. Тогда что? Ему вспомнилось, как они с отцом, еще в далекой юности беседовали о правде и лжи, точнее о том, можно ли лгать во благо? Фасаэль считал, что ложь для благородного человека недопустима никогда. Она возможна лишь в устах раба, живущего в ненависти и страхе. Ферарос и Герод считали, что можно солгать, чтобы добиться цели или не сделать больно близкому человеку. Особенно, когда речь идет о лжи небольшой, простительной. Они приводили примеры из Книги Книг, из своей собственной небольшой жизни.
  
  Антипатр с интересом слушал рассуждения своих детей, а потом сказал нечто, что показалось им странным. Он сказал, что лучший способ солгать, это сказать правду, без единого слова лжи. Много позже Герод понял, о чем говорил отец. Правду можно подать по-разному. Одни и те же события можно изложить так, что, в одном случае, они будут подвигом, а в другом - несмываемым грехом. Это правда. Это Герод уже много раз испытывал на себе. Как-то к нему привели человека, распространявшего листы со "списком грехов Ирода". Вроде бы и события все не лживы, или не совсем лживы. Но образ правителя был чудовищным. Любое его деяние со времен правления в Галилее объяснялось его порочностью, непомерной гордыней, забвением Закона или ненавистью к иудеям. Тогда он спросил этого человека, откуда он взял это список? Тот стал что-то кричать о высшем суде и каре, которая обрушится на нечестивого монарха, о том, что он, человек, будет причислен к сонму святых мучеников, что пусть палачи Герода тащат свои клещи. Он не боится смерти. Герод засмеялся и отпустил говорящего, попросив занести в "список его грехов" и это событие.
  Пожалуй, он тоже так поступит. Он не будет лгать, изворачиваться и молить о пощаде всесильного владыку Рима. Этим он не поможет и не спасется. Он будет говорить правду. Ту правду, которую способен понять римлянин. О дружбе и верности Антонию. О борьбе с Клеопатрой. А там. Пусть будет, как будет. Рано или поздно над каждым из нас будет лежать земля. Так ли важно перед лицом вечности произойдет это сейчас или спустя десять лет? Ведь в любом случае, казнит ли Октавиан Герода, отправит ли его в изгнание, как Антиоха или помилует, Иудея останется богатой и процветающей. Нашествия римлян не будет. А как именно будут звать правителя Иудеи, так ли это важно? Свой же путь он пройдет до конца.
  
  ***
  
   Иосиф Флавий думал об Ироде. И то, что он не мог отделаться от мысли об этом человеке, что он уделяет ему не меньше места, чем даже великим Хасмонеям, удивляло его самого. Была вполне понятная мысль, объясняющая то, что писатель тратит время на жизнеописание человека, ему откровенно чуждого, по мысли, по крови, по всей жизни. Имя этой мыли: Рим. Как не строй апологии, но именно римские войска уничтожили Иудею, разрушили Храм, уничтожили само имя Ерушалаим, оставив лишь "муниципию Элия Капитолина". Они изгнали большую часть иудеев с их родной земли. Как некогда ассирийцы и вавилоняне, они обрекли народ на рассеяние. Но римляне - господа и мира, и судьбы самого Флавия. Писать об их злодеяниях, да что там, думать об этом - уже измена. Но боль и обида сидит в душе, ее хочется вылить. Потому и обрушивается он на верного слугу Рима, связавшего судьбу Иудеи с судьбой мировой державы, на Ирода. Его ругать можно. Он - хоть и римский гражданин, хоть и признанный "друг императора", но сакральным фигурам не относится. Есть ли это? Расплачивается ли Ирод или Герод за все обиды, которые нанесены народу римлянами? Наверное, есть. Как не обидно это признавать, но Флавий старался с собой быть честным. Он не любит тех, кто приютил его, дал ему кров и безбедное житье. Он не любит римлян, хотя и отдает должное их силе и упорству, их способности организовывать, перемалывать, переделывать под себя все вокруг. За эту нелюбовь и платит Ирод.
  
  Но было и другая сторона. Гораздо более глубокая. Что-то было в самой фигуре Ирода, что притягивало старого историка, что-то, что он хотел бы видеть в себе, но не смог найти. Было что-то в неистовом, неуемном идумейце, идущим сквозь беды и удары судьбы к своей цели, что-то, что роднило его и Флавия. Что? Сразу и не сказать. Но оно было.
  
  Иосиф посмотрел на стену таблинума, где был нарисован закат над морем, бегущий по волнам корабль. Он вспоминал. Вспоминал все, что знал и слышал о встрече Ирода и Августа. Известно о том не очень много. Они встретились, но Ирод не стал оправдываться. Он честно сказал, что считал и считает Антония своим другом. Но Август не только не казнил гордого иноземца, но обнял его и назвал своим другом. Почему? Может потому, что уже начал свою игру под названием "милость, мир и общее прощение"? Великий Август играл всю жизнь. Он был не столько великий полководец или правитель, сколько великий актер. Вот Ирод и попал на первый акт новой драмы. Впрочем, какая разница? Мы, потомки можем только гадать, о чем думал Август? Известно одно, ехавший на расправу царь Иудеи, вышел от владыки мира в новом блеске и славе. Это и стоит написать. Остальное потомки додумают сами. Пальцы уже привычно выводили:
  
  "Приехав в город, он снял диадему, но остался во всем прочем царском убранстве своем. Когда ему удалось добиться аудиенции, он в полной мере выказал всю свою неустрашимость, а именно не прибег, как то делается обыкновенно в таких случаях, к просьбам и не выказал ни малейшего опасения за все совершенные им проступки, но безбоязненно дал отчет во своих поступках. Он рассказал Цезарю о своей большой дружбе с Антонием, о том, что он не участвовал в его походах, так как сам был вовлечен в борьбу с арабами, но что он посылал Антонию деньги и хлеб. Этого было, впрочем, слишком мало, что он сделал для Антония, потому что, по его мнению, тот, кто объявляет себя чьим-либо другом и видит в нем своего благодетеля, должен всеми силами души и тела, насколько это в его власти, поддерживать друга. Хотя он (Ирод) и оказал, таким образом, Антонию меньше услуг, чем бы следовало, он все-таки очень доволен дальнейшим образом своих действий относительно его, а именно он не покинул Антония после поражения его при Акции и не перешел на сторону того, которому теперь улыбнулось счастье".
  
  В самом деле, удивительно. За менее дерзкие слова Октавиан казнил людей. А тут было полное прощение и приятие. Может быть, свою роль сыграло заступничество близкого в тот момент к Августу Квинта Дидия? Трудно сказать. Флавий вновь склонился над текстом.
  
  "Если ты теперь в гневе на Антония, поставишь мне в вину мое к нему расположение то я не только не стану отрекаться, но не задумаюсь еще раз открыто подтвердить здесь мою приязнь к нему. Если же ты, оставя его в стороне, посмотришь, каков я к своим благодетелям и каков я в дружбе, то у тебя доказательство налицо в виде совершенных мною деяний. Если переменилось имя, из этого еще не следует, чтобы моя дружба пошатнулась к тому, кто является заместителем и преемником моего друга. Такими словами, в которых ясно звучала полная независимость. Ирод без труда склонил на свою сторону Цезаря, человека, отличавшегося благородством духа, так что то, что представлялось первоначально поводом к обвинениям, теперь вызвало благоволение к нему императора. Вместе с тем последний вновь венчал Ирода царским венцом и просил его об одном лишь: быть с ним так же дружным, как дружен он раньше был с Антонием".
  
  Флавий остановился. Стоит ли писать про слухи о казни Ирода, что носились по Иудее, пока царь представал перед Августом на Родосе? Пожалуй, нет. Это не так важно для истории. Хотя рассказы о них и печальных последствиях, к которым они привели, дошли и до его времен.
  ***
  Марьямна старалась взять на себя, как можно больше забот. За ними как-то отодвигалось огромное горе и одиночество, обрушившееся на нее. Не уходило, но переставало постоянно колоть в грудь, терзать сердце и выжимать из глаз новые потоки соленой влаги. В один из дней в Ерушалаим вернулась ее мать, Александра, не выдержавшая жизни "среди дикарей". Сначала Марьямна обрадовалась возвращению Александры. На какой-то миг показалось, что с этим возвращением начнет восстанавливаться ее прежний мир. Но эта мысль развеялась необычайно быстро.
  
  В первый же вечер, когда дневной шум утих, а дворец погрузился в сон, мать поделилась с дочерью своими планами. Новый владыка, конечно, не простит Герода. И это совсем не плохо. Ему вполне пора ответить за все свои деяния. В том числе за убийство ее, Александры, сына, Аристобула. Не сам же он упал в купальне. Наверняка, Герод отдал такой приказ. Марьямна просто еще маленькая и не понимает, насколько сложна жизнь и насколько подлы люди. Так вот. Герод заканчивает свою жизнь в темнице или под мечом палача. В этот момент возникает вопрос о новом правителе. И что? Из законных наследников остаются только дети Марьямны. Это ничего, что старшему сыну только четыре весны. Он сын правителя. Он Хасмоней по крови. Пока Марьямна будет его растить и воспитывать, править станет она, Александра. Только бы Октавиан поступил правильно.
  
  Александра не кровожадная, как Герод, который, говорят, убил в крепости больше десяти тысяч арабов. Она понимает, что ее маленькая, глупая дочь влюбилась в этого дикаря. Ничего, это пройдет. Пусть римлянин даже не казнит Герода. Пусть просто сошлет его. Скажем, в Африку. Или лучше в Лигурию. Нет. В Германию.
  
  Марьямна с трудом дотерпела до конца материнского монолога. Пожаловавшись на усталость, она попросила у почтенной матери разрешения прекратить встречу. Мать ушла, а Марьямна до утра так и не смогла сомкнуть глаз. Герод еще жив, а его наследство уже делят.
  
  Правда, бунтов по стране, которых опасались советники, не было. Люди даже не особенно интересовались тем, что происходит в верхнем городе. Земля плодородна, скот жиреет, торговля процветает. Есть кусок хлеба, есть одежда и крыша над головой. А остальное, так ли это важно? Попытка поднять восстание в Галилее провалилась. Люди просто не пошли за сыном убитого иродом "владыки" Хезкияху. Ему пришлось с немногочисленными сторонниками бежать в уже привычные горы на границе с пустыней. Это радовало старого Баруха, но не облегчало душу Марьямны.
  Дни следовали за днями привычной чередой. Заботы, хлопоты по дворцу, беседы с Барухом, тяжелые разговоры с матерью. Та, похоже, даже не замечала, насколько трудно дочери выслушивать ее планы "прекрасного будущего, когда Цезарь казнит Герода". Ей казалось, что Герод уже давно должен был бы вернуться, или хотя бы послать весточку. Однажды она прямо спросила Баруха, насколько вероятна смерть царя? Барух отвел глаза, и ответил в том смысле, что все сейчас в руке Всевышнего, а он милостив к Героду. Марьямна поняла, что даже старый и преданный друг не исключает смерти царя, готов к ней, придумал, как быть ему, всему дому Герода, ей, Марьямне. Только она не могла придумать, как ей быть, если Герода нет. Она не допускала до себя эту мысль. Когда становилось невыносимо тяжело на душе, она представляла себе его возвращение в новой славе и силе. Представляла, как он в сопровождении охраны въедет в ворота дворца, как спрыгнет с коня, как обнимет ее, прижмет к себе. Она видела его влюбленные глаза и ласковую улыбку. Правда, после этого одиночество становилось еще невыносимее, а ожидание превращалось в бесконечную пытку.
  
  Однажды вечером к ней вновь зашла мать, выглядевшая таинственнее, чем обычно. Ее глаза светились.
  - Дочь моя, крепись и будь готова к тому, чтобы исполнить свой долг перед родом Хасмонеев. Верный человек прислал мне весточку из Антиохии, а ему ее передали с Родоса. Октавиан казнил Герода. Он видел, как его вели по городу уже без царской диадемы. Многие видели это. А кто-то видел и то, как слетела его греховная голова. Что с тобой, дочь?
  
  У Марьямны потемнело в глазах. В груди уже не кольнуло иглой, но запылал пожар. Дыхание стеснило.
  - Прости, мать! Мне нехорошо. Я прилягу.
  - Конечно, доченька. И не переживай так. Он того не заслуживает.
  Александра коснулась губами щеки дочери и выскользнула из покоев. Она была не в силах скрыть радости. Наконец-то. Теперь у Октавиана просто нет вариантов, кроме как сделать правительницей ее. Она представила, как она вышвыривает из дворца всех прихлебателей, этих "советников" Герода, как дворец наполняется новыми, достойными людьми. Дочка только что-то распереживалась. Ничего. Успокоится.
  
  Огонь полыхал в груди Марьямны. Слез не было, поскольку не было надежды. Герода нет. Он не въедет во двор. Но обнимет ее. Его просто нет. Есть мир, есть Ерушалаим, но нет Герода. Он не прижмет ее к себе. Нет больше его рук, его губ. Никогда они не коснутся тела Марьямны, никогда страсть не превратит их из двух людей в одного, единого.
  
  Марьямна вышла на балкон. Мир был черным, как смоль, черным, как горе в сердце Марьямны. Черным, как слово "никогда". Она задохнулась рыданиями. Но слез не было. Ничего не было. Все, что было в жизни, было связано с мужем, было им. В детях она находила его черты и радовалась им. Теперь его нет. Ей вспоминались первые, детские встречи с "воином, похожим на царя Давида". Перед глазами всплывали разговоры после бегства из Ерушалаима. Она помнила, нет, она чувствовала каждый волосок на его теле, каждый мускул. Теперь его нет. Он прошел свой путь до конца. Зачем теперь жить ей? Пусть ее тоже не будет. Пусть только прекратится эта тупая боль в груди.
  
  Марьямна сняла с груди полый камешек, который носила с самого детства. Там, в его середине, за оправой был яд. Ведь так все просто. Она налила в чашу вина, бросила крупицы в жидкость. Вино зашипело и на миг сделалось густым, изменило цвет. Потом опять поверхность выровнялась, а цвет стал привычным. Спокойным движением она поднесла чашу и выпила жидкость. Сначала ничего не было. Но потом пожар вспыхнул в животе, в горле. А потом и боль исчезла. Она закрыла глаза и повалилась на пол.
  
  Перед ее взором возник Герод. Не царь Иудеи, с седыми прядями в черных волосах и усталыми глазами, а веселый молодой воин. Он шел к ней, он был совсем рядом. Его губы шептали: Марьямна, моя Марьямна!
  - Герод, - прошептала царица...
  - Госпожа! - в комнату ворвалась служанка - Госпожа! Весточка от царя! Он возвращается!
  Но Марьямна уже не слышала ее. Она уже ничего не слышала.
  ***
  
  На Родос Герод ехал, как на казнь. Был готов к этому. Но судьба благоволила к нему. Возвращался он не просто царем Иудеи, но "другом Цезаря", участником его ближнего круга. Таковым его признал и Агриппа, и Меценат, и другие близкие к Октавиану люди. Цезарь одарил нового друга. Во владения Герода вошла Идумея, прибрежные крепости, Акра, земли в Заиорданье. Правда, Иудея, в отличие от времен Антония должна была выплачивать подать "за защиту от парфян". Но подать эта была триста талантов, что было вполне по силам Героду. Теплый ветер неспешно гнал корабль в сторону Акры, в сторону дома. Еще ранее он отправил письмо Марьямне и Баруху с изложением всех событий последнего времени.
  
  Вот и Акра. Солнце осветило стены старой крепости, порт, постройки возле него. Корабли неспешно вошел в небольшую и не очень удобную гавань. Высадка длилась невероятно долго. У Герода все билось внутри. Домой! Как не терпится оказаться среди своих, обнять жену, вызвать в Ерушалаим всех, кого решил укрыть в Набатее. Наконец, все закончилось. Герод вскочил на коня и в сопровождении небольшой охраны помчался по дороге. Над ним, над его Иудеей лилась и лилась его песня, песня Герода.
  
  На ночевку остановились, когда в двух шагах было невозможно различить пути. И лишь только небо окрасилось в серый цвет, Герод вновь поднял своих спутников. Опять цокот копыт по уже вымощенной по римскому обычаю дороге. Дом все ближе. Вот уже показались среди холмов стены и башни Ерушалаима. Вот он въезжает в ворота и несется по улицам в верхний город. За ним летит его песня. Откуда-то из переулка послышался собачий вой. Ему откликнулся вой из соседнего дома. Почему? Странно.
   Вот ворота дворца. Вой слышится и здесь. Стража расступается перед ним. На ступенях дворца стоит Барух. Даже издали видны его заплаканные глаза и совершенно бледное, как смерть лицо. Что с ним? Он не получил письма? Герод соскочил с коня и кинулся к другу! Обнял его. Старик зарыдал. Без слез. Его била дрожь, рыдания рвались из него. Дрожащими губами он произнес одно слово:
  
  - Марьянма!
  - Что?! - Герод бросился внутрь. В зале на невысоком постаменте стоял деревянный короб, украшенный всеми мыслимыми и немыслимыми камнями, обшитый дорогой тканью. В нем, в парадных одеяниях царицы Иудеи лежала она. Герод бросился к ней. Родное лицо было неподвижным и далеким. Густые белила скрадывали те маленькие черточки, которые он помнил всегда. Почему? Что это?!!! Герод задохнулся. Со двора вновь резанул по ушам вой какого-то из дворцовых псов.
  
  Марьямна, душа моя! Сердце мое! Почему? Ты смысл желаний моих, свет в ночи моей жизни. Почему ты не можешь разделить мою победу? Почему ты лежишь в этом зале? Вставай, любимая! Ярость, боль, удивление все смешалось в его душе, заполнило его и прорвалось в крике, устремленном в небо: Ненавижу!
  Герод, не в состоянии видеть неживое лицо любимой, бросился из дворца. Он упал на землю, колотя кулаками по ней: Ненавижу! Я ненавижу тебя! Я проклинаю тебя!
  
  Он все бил и бил кулаками по утрамбованной земле, не видя и не слыша гомона десятков слуг, советников, воинов, столпившихся вокруг него. А собачий вой все летел и летел со всех сторон. С башни в воздух поднялась стая птиц, громко крича, устремилась прочь от Ерушалаима, от царя и его горя.
   Внезапно земля загудела и поддалась. Раздался грохот. С карнизов дворца посыпались камни, несколько колонн накренились и упали, давя людей, скопившихся вокруг рыдающего царя. Герод поднял голову. Ветер с безумной силой дул над городом. Кричали люди. Выли проклятые псы. Вокруг стоял грохот от падающих камней. Башня Фасаэля накренилась и начала разваливаться. Один из оторвавшихся камней полетел в его сторону. И это было последнее, что он видел.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"