Аннотация: Клод обожал их, каждого из них. Они были воплощением его музыки.
They understood about dreaming, he knew that: they dreamed themselves. Crake hadn't been able to eliminate dreams. We're hard-wired for dreams , he'd said. He couldn't get rid of the singing either. We're hard-wired for singing. Singing and dreams were entwined.
M. Atwood, 'Oryx and Crake'
Клод устало прикоснулся прохладными пальцами к воспалённым векам. Шли третьи сутки вынужденной бессонницы, переполненной сигаретным дымом и запахом незнакомого густого раствора, составлявшего его завтрак, обед и ужин. Этот раствор и эти сигареты - Клод был уверен, что в них нет ни грамма табака и что они вообще не имеют отношения к растительному миру - сохраняли его сознание спокойным и ясным, похожим на мерцающую поверхность стен Станции, но - Клод чувствовал - разрушали его тело.
Он всегда мечтал попасть на Станцию, но никогда не верил, что это случится. Он даже не выучил в своё время всех пунктов программы дипломатического обмена, но стопроцентно знал, что она его не затронет - ведь Клод не был гениальным физиком, не обладал никакими сверхгенетическими особенностями и не разбирался в политике. Клод писал музыку.
Его мелодии, похожие на кардиограммы, утончённые, воздушные и нервные, будоражили кровь и наркотические галлюцинации пресыщенной молодёжи в подпольных клубах. После того, как прослушивание одной из первых его композиций вызвало сердечный приступ у абсолютно здоровой - и, что важнее, абсолютно трезвой - двадцатилетней девушки, Клод получил приглашение в суд и широкое признание среди неразличимых в темноте детей подземки. Официальная карьера Клода на этом закончилась, и он не сомневался - за пределами родного города его имя никому неизвестно.
Станция была различима из окон просторной студии, как самая яркая звезда. Клод мог позволить себе не жить под землёй - редкая и опасная роскошь.
Приглашение на Станцию стало вторым приглашением в его жизни - после повестки в суд. Но этот лист, усыпанный для доказательства достоверности буквами двух языков - многословное, богатое апострофами наречие Клода занимало на странице в два раза больше места, чем загадочные знаки тайо -он распечатал дважды и подписал дрожащей рукой, чтобы сохранить. Сбылась мечта, которая, в сущности никогда не была настоящей мечтой.
Клод провёл три месяца в праздном безделье, знакомясь со Станцией и её обитателями, прежде чем его попросили немного поработать. К тому моменту Клод впитал в себя столько здешнего серебрящегося воздуха, что сам ощущал себя немного звездой. Ему казалось, что вернувшись домой, он будет излучать свет. Клод научился разговаривать и ходить почти бесшумно - но по сравнению с тайо всё равно казался угловатым, неуклюжим и слишком громким.
Клод обожал их, каждого из них. Они были воплощением его музыки.
Больше всех он обожал Ни.
Ни была идеальной женщиной.
Идеальной в старомодном смысле этого слова. Её нежная, как лепесток орхидеи, кожа, её запах - фруктовый и свежий, россыпь высоких нот; её искристые голубые глаза и мягкие солнечно-рыжие волосы - всё было изумительно тёплым, тёплым и живым. Клоду часто приходилось слышать, что тайо - не люди, но когда он видел Ни, он был уверен - она более человек, чем он сам, чем все те, кого он знал в жизни; или - что-то ещё более совершенное, более сложное, чем человек. Воплощенье души, не зависящей от угловатой грузности скелета и медленного течения крови. Воплощение звёздного света.
Но больше всего Клод любил в ней две вещи: её мелодичный голос и то, что она, в отличие от других тайо, выглядела всегда чуть-чуть беззащитной - даже когда говорила о войнах. Даже когда привела его сюда и закрыла дверь.
Ему обещали создать все условия для работы - и обещание было выполнено точно. Сверхточно.
Клод пробыл здесь три недели, в компании своего лаптопа - на нём не оставили музыкальные программы - и звуковых приборов.
Неделю назад его попросили работать быстрее, а три дня назад изменили его рацион так, что Клод не мог больше спать.
Здесь, в окружении музыки, Клод утешался тем, что раствор, который он пил каждое утро, содержал апельсиновую нотку запаха Ни, и тем, что знал о том, что пишет музыку для её брата. Она сама ему сказала - с таким трогательным выражением лица, словно тайо знали, что такое семья.
- Клод?...
Он открыл глаза и обернулся.
Ни сияла. Полумрак не касался её синими тенями. Клод поймал себя на том, что глупо улыбается. Ни села рядом с ним на пол. Это движение было таким мягким, и её тепло стало таким близким, что Клод почувствовал сбивчивое дребезжание сердца под рёбрами.
- Устал?...
Клод кивнул. От её голоса во рту стало сладко.
- Дай послушать.
Он вернулся в начало кардиограммы, усилил звук и закрыл глаза прежде, чем включить музыку. Он ещё ни разу не слышал этот трек целиком - и так громко.
Всё наполнилось мелодией - слишком поспешной, но светлой и чистой. Эта чистота звенела, как ручей под землёй. Звенела, тонкими лёгкими прикосновениями покалывая сердце, и каждое касание, каждый звук проникал чуть глубже, чуть больнее, чуть слаще, каждый звук прохладной каплей скатывался между лопаток, будоража и обещая. Клод почти увидел - сквозь шепчущую шероховатость низких звуков, обрамлявших главную тему - какую обманчиво-беззащитную, ломкую хрупкость он написал. Он уже знал, как заставить её бушевать в кульминации неожиданной силой, как заставить её разорвать сердце в клочья, как заставить разлиться в груди щекочущим теплом, засиять вместо сердца, заполнить своим светом дыхание, кожу, мысли...
Он почти не заметил, как Ни коснулась его руки.
-Клод... - с сомнением прошептала она, - это не слишком... закручено?... мы собираемся... вплести диаграмму этой музыки в генетический код, и... я не знаю... не чересчур?
Не открывая глаз, Клод покачал головой. Он знал, что эта музыка может убивать, и больше его ничего не волновало. Он знал, что всей мелодии целиком может не выдержать его собственное сердце - но был не против.
***
- Мару! Мару, открой!!! - Ни кулаком выстукивала по прохладной поверхности двери мотив, застрявший у неё в сердце. Радость была такой сильной, что ей было тесно в собственном теле. Ни хотела пробить, уничтожить эту гадкую дверь, но дверь была создана из той же материи, что и она сама, а значит, была неуязвима.
- Здесь есть шифр для звонка. - Мару наконец-то открыл ей. Его голос звучал из темноты глубоким эхом - так же наполнял всё пространство зала. Обычно Ни страшновато было заходить в это помещение - то была самая тёмная и длинная комната Станции из известных ей, прохладной густотой воздуха и гулкостью стен похожая на колодец. Но сейчас девушка ворвалась туда, рассеивая, расшвыривая темноту - она сияла ярче, чем когда-либо, ярче, чем было можно. Ей казалось, что даже дробный стук шагов складывается в мелодию Клода.
- Мне не нужен этот дурацкий шифр для звонка, я хочу знать тот, что открывает дверь!
- Чтобы ты прибегала сюда тридцать раз в день? - Мару не обернулся к ней. Он устроился у экрана, проницаемого только для его взгляда. Экран мерцал в темноте, как огромный влажный глаз - овальное голубоватое бельмо во всю стену. - Успокойся. Всё готово?
- Дададада! - Ни помахала перед его носом тонкой переливающейся пластиной - она не выпускала её из пальцев. - Дай мне на него посмотреть, а то не отдам!
Она села на край стола. Мару мягко столкнул её.
- Я тебе много раз говорил - не делай так, заденешь клавиши.
- Твои клавиши сейчас во внутренней панели, не надо морочить мне голову! Покажи!
- Отдай диск. - голос Мару звучал монотонно и устало. Как и Клод, он не мог уйти отсюда до окончания проекта. Мару был одним из уникальных тайо - он появился за несколько лет до Ни и был её старшим. После завершения проекта Ни сама станет старшей для того, кто будет создан. Это очень сильно беспокоило Мару.
- Не дам! Хочу посмотреть!
- Это просто внешность, ты ничего не увидишь интересного. Там даже физического тела нет, только приблизительная проекция.
- Я диск сломаю, если не покажешь! Я хочу видеть, над чем мы столько работали!
- Ломай, мне всё равно. - Мару уставился в экран - плотная белизна словно успокаивала его, он едва заметно улыбнулся, - Проблемы будут у тебя.
- Да ну? - Ни перебросила пластину из одной руки в другую, - Пусть, но ты знаешь, какая там музыка?!
-Ммм?.. - лицо Мару расслабилось, он заворожено смотрел перед собой, отражая голубоватый свет глазами.
- Не покажешь - никогда не услышишь!
- Ну хорошо. Мы сейчас всё загрузим, посмотрим и послушаем сразу. -он мягко поймал запястье Ни, ласково высвободил диск из её пальцев. Затем прижал пластину к экрану - тот впитал её, разноцветная волна прокатилась по белой влаге. Ни встала у Мару за спиной, положила руки ему на плечи и вся подалась вперёд - экран постепенно становился прозрачней.
Мару нажал несколько клавиш, проступивших на поверхности стола, словно капли, и тёмнота вокруг наполнилась музыкой Клода. Гулкие стены усилили её, сделали бездонной и сочной. Ни вздрогнула - за радостью, переполняющей сердце, неслышно шевельнулась тревога. Мару едва заметно нахмурился, хотел сказать что-то, но туман, наполнявший пространство за податливой перегородкой экрана, наконец-то рассеялся.
- Ты специально так сделал? - прошептала Ни на ухо Мару. Тот улыбнулся, ответил голосом далёким и тихим:
- Сделал, как ты просила.
Перед ними, запрокинув голову, стоял мальчик - то есть, он мог бы стоять, если бы в вихрящихся вспышках света вокруг него, был пол. Руки его были протянуты вверх, а глаза под закрытыми веками, пальцы ног и ладоней вздрагивали музыке в такт. Он лучится цветом, разными цветами, и улыбался. Единственным нарушением этой разноцветной симфонии была чёрная тушь - его длинные волосы.
- Красивее, чем я. - мрачно сказала Ни. Музыка давила ей на плечи и заставляла прижиматься к Мару сильнее.
- Дурочка, Ни. - Мару ничего не замечал. - Ты идеальна. И что это за разговоры? Это только внешность.
- Знаю я, я знаю. - Ни вздохнула. - А когда я появилась....я улыбалась?
- Не могу сказать. Мне тебя не показали. Хорошая музыка.....а что с этим...как его звали?..
Ни вздохнула снова:
- С ним всё. Он умер. Послушал своё сочинение и умер, представляешь? - Она посмотрела в экран с опасливой злостью, - он умер, а этот...улыбается.
Мару не ответил ей. Он тоже улыбался - не мимолётной, а видимой, почти мечтательной улыбкой - это было редкое и чудесное зрелище, но Ни не стало радостней и спокойней. Последний аккорд сжал горло горячим отпечатком - ей показалось, что на коже остались следы пальцев Клода - и постепенно исчез, стихающим эхом затерявшись в далёком тёмном углу.