Днем и ночью солнечно
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
История удочерения
|
Эльмира Блинова
Днем и ночью солнечно
Часть первая
Светлане исполнилось двадцать три года, а Полине двадцать пять, когда их матери, сестры, одна вдова, вторая - разведенка, решили отправить девчонок в город, на постоянное место жительства.
В центре города Энска жила вдовая тетка сестер, пенсионерка тетя Кира. Сестры написали ей письмо:
"Замуж, замуж давно пора девчонкам, а парней свободных ни в селе, ни в округе - ни одного. Хороших уже разобрали, а разведенные, с алиментами, алкаши проклятые, кому они нужны"?
Через две недели от тети Киры пришел ответ.
"Пенсия у меня маленькая, а сынок всю получку пропивает, уже вон подушки начал из дома воровать. Так что выгоню его к чертовой матери, а в комнату ваших девчонок пропишу. За комнату денег не возьму, но за крышу над головой пусть ухаживают за мной. Прибраться, поесть приготовить, в магазин сходить. В собес, опять-таки, проводить. Ноги-то больные совсем, еле хожу. Работу пусть сами ищут. Здесь я не советчик. Люди везде нужны. В дорожно-транспортном хозяйстве нужны, к примеру. На водителя трамвая можно выучиться. На заводе тоже хорошо получают.
Что касаемо женихов, да где ж их взять? Так же пьют, как и в деревне. Только в городе вытрезвитель, а в деревне канава, вот и вся разница. Может, и есть, где непьющие, но я не знаю, мне не попадались. Хотя, наверное, студенты не так сильно пьют. У нас студентов много. Если, скажем, студент в вытрезвитель попадет, то из института его попрут. Поэтому, я думаю, студенты опасаются. Но на них студентки есть, так что, сильно не надейтесь".
...У железнодорожного вокзала к девушкам привязалась цыганка. Старая, с железными зубами, во рту папироса. За ее цветастую юбку держался ребенок лет трех в мокрых, шерстяных носках. Накрапывал дождик.
- Подожди, красавица, я тебе заметила три дела, хочу тебе сказать. Что было, что есть, что будет, - цыганка дотронулась до плеча Светланы.
Светлана остановилась - про судьбу всегда интересно, а тем более, сейчас, на пороге новой жизни.
Что было, это и так ясно. Что про это гадать? Нормально было. Куры свои, коза, сенокос, баня, яблони, сосед Пашка. Хороший парень, жалко, что с крыши упал и покалечился. Лучше не думать о нем вообще, а то опять разревется.
Что есть? А пока что ничего нет, кроме облезлого чемодана.
- А дорого берете за одно только дело? Мне бы узнать, что будет, - кивнула Светлана цыганке.
Полина схватила Светлану за руку:
- Обворует, Свет! Обворует, как пить дать. Пошли быстрей отсюда.
Вот чего Полине беспокоиться? Все деньги у неё. В трусах, в пришитом к трусам кармашке, кармашек застегнут на три булавки.
Цыганка не отставала:
- Воровать - не воруем. Если хочешь гадаться - будем гадать. Жить надо, воровать не пойдешь, она дает - ты берешь.
Светлана полезла в карман, нащупала бумажный рубль.
Не успела вытащить, рубль исчез. Как ветром сдуло.
Цыганка взяла Свету за ладонь, но не раскрыла ее, а только прикоснулась.
- Будет радость тебе, много радости, только ты эту радость увидеть должна, беречь и порчи бояться. Есть у тебя на сердце печаль. Друг твой, жених, думает тебя, бережет тобой, смотрит в твою сторону, ты смотришь в другую, повернись к нему лицом, и печаль уйдет. Сердце с головой дружить должны, на сердце легко, и голове светло, на сердце камень, и в голове темно. Того, чего не нашла, не найдешь, держаться не нужно.
- Муж-то у нее будет? - встряла Полина.
- Муж будет, будет муж, - сказала цыганка. - Но ты ему не верь.
А позолоти ручку, скажу, кто его жена.
- А ну, пошла, - рассердилась Полина, - сейчас милицию позову.
Цыганка выплюнула окурок, взяла мальчишку за руку, потащилась к своим.
Света посмотрела ей в след.
"Старая, а спину держит прямо, как молодая", - подумала она. Стало жалко рубля.
На остановке трамвая ручка у Светкиного чемодана оторвалась, и поднять его, чтобы втащить в трамвай, не было никакой возможности.
Полина взялась, было, помочь одной рукой, (в другой-то - свой чемодан), ну, и уронили, конечно, прямо в лужу.
И тут подбежал этот парнишка. Володя, - как потом выяснилось.
Он за один конец схватился, Света за второй, так и внесли чемодан в трамвай, как вносят мебель или пьяного человека.
Оказалось, Володя тоже в центр едет. "Ну, надо же какая удача, как нам с вами повезло", - раскудахталась Полина.
Светка насторожилась. Ручка-то на ее чемодане порвалась. Каким боком Полине повезло?
Доехали до центра.
Володя помог дотащить чемодан до самой квартиры.
Пожал девчонкам руки, и ушел, опаздывал куда-то.
Квартира тети Киры находилась на втором этаже. Ступеньки на этот второй этаж вели прямо с улицы.
Осенью-то еще ладно, а зимой подниматься по ним, да еще с ведром, полным воды, было рискованно. Того и гляди сковырнешься, ступеньки часто покрывались льдом.
Готовили в коридоре, на керогазе. Там же стоял умывальник.
Печку топили дровами.
Дом представлял какую-то историческую ценность, какую именно никто не знал, никакой мемориальной таблички на его фасаде не было. Но сносить не сносили, а на реставрацию и модернизацию денег не находилось.
Туалет был во дворе. Общественный.
Хлорка жгла глаза нестерпимо. Свете иной раз казалось, что можно ослепнуть, пока справишься со всеми делами.
В глубине вонючая жижа шевелилась, сплошь покрытая белыми червями.
Ходили слухи, что какая-то женщина, уже давно, выронила туда живого ребеночка.
Светка боялась глядеть вниз, ей казалось, что ребеночек все еще там.
И боялась, и все равно вглядывалась, а вдруг, в самом деле, не вытащили его, не похоронили?
Она не верила, что эта женщина выронила ребенка нечаянно, при родах, ведь можно было в какой-то момент схватиться за пуповину, как за веревочку, и вытянуть свое дитя, даже если эта баба такой феномен, что не чувствовала ни схваток, ни боли.
- Она дурочка была, - рассказывала тетя Кира, - с косичками ходила в тридцать лет. Ее так и называли дурочка Маня. Она даже не понимала, что беременная.
"Это же какой сволочью надо быть, чтоб изнасиловать дурочку", - не переставала удивляться Светка.
- Ой, да ладно тебе, - махала рукой Полина, - на свете и не то бывает. На всех сердца не хватит.
Полина устроилась нянечкой в садик, поступила на вечернее отделение педагогического техникума.
А Света пошла на кондитерскую фабрику, зарплата тоже не бог весть какая, и коллектив преимущественно женский, но зато чисто, и сладкого можно есть, сколько влезет.
Но в первый же рабочий день Света так объелась, что на всю жизнь утратила вкус к сладкому.
И однажды, надо же, встретила Володю. Опять на остановке.
Он ее и не узнал сначала. А как было узнать?
На Свете пальто сиреневого цвета, дутик, лебяжий пух, на барахолке купила за двести двадцать рублей, сапожки замшевые, со шнуровкой, еще двести двадцать, шапочка из ангорского мохера, десять рублей за моток.
Мать родная не узнала бы, чего уж говорить о случайном знакомом.
И надо же тому случиться, что Володя как раз в этот день стипендию получил, а у Светы как раз талон оставался на спиртное, а у Володи не было, он давно свои талоны отоварил.
Поехали на трамвае к магазину, в котором отоваривалась Света. Володя был уже навеселе, и очень смешно про себя рассказывал.
Света смеялась, как ненормальная. На них уже оборачивались, сверлили ненавидящим взглядом, чуть ли не шипели, как змеи. Тетки, конечно, кто еще? Тетки да старухи.
Неужели и она когда-нибудь будет такой, уставшей, серой, раздражительной, нетерпимой к проявлению чужой радости.
- Они улыбались когда-нибудь? - тихо спросил Володя, склонившись над Светой. В самое ухо спросил. Стало щекотно уху и в животе. Как на качелях.
Володя ей нравился всё больше и больше.
Постояли в очереди за двумя бутылками дешевого вермута.
Там же, в очереди, продавали талоны. Володя купил у старушки два талона, поэтому взяли аж четыре пузыря. Пусть будет.
В Володину комнату, в общаге, набилась куча народу.
Сначала говорили о преподавателе каком-то, дебиле и взяточнике, о том, что пора его из института гнать. Потом перешли на политику, орали, перебивали друг друга, чуть ли не подрались. Света не встревала. Потом один бритый, смахивающий на уголовника, взял гитару, запел. Пел хорошо. Все притихли, дымили сигаретами, попивали винцо.
И вдруг они остались одни в комнате, Света и Володя. Как это получилось, Света даже не заметила.
Володя взял Свету за подбородок, двумя руками, заглянул в глаза, нежно прикоснулся губами к ее губам. Не впился, как вампир, а именно прикоснулся.
- Княжна, - сказал он. - Княжна Мария Павловна. Работа художника Боровиковского.
Взгляд у Володи мутный, значит, перепил. Может, бредит? Какая такая княжна?
Сама она почти не пила.
- Мне в одно место надо, где оно тут у вас?
Света встала, оправила юбку.
- Ты мне нравишься, княжна, возвращайся скорей, - старательно выговаривал каждое слово Володя.
"А хороший, даже когда выпьет, - думала Света по дороге домой, - тихий".
Она, конечно, не вернулась в комнату, после того, как посетила туалет. Последнее дело - начинать отношения по пьяне. Это уж совсем себя не уважать.
Но, может, и зря не вернулась, чего ж себя уважать-то особо, если человек понравился. И как теперь быть?
"Надо было вернуться, - ворочалась она уже в постели, - хороший парень. Студент, не наглый, не злой. Глядишь, начали бы встречаться, он бы институт свой закончил, поженились бы. А жить где? Квартиру дали бы, институт-то строительный. Строительный институт! Вот дура-то. Как она об этом в общежитие не вспомнила.
Может, пойти к нему завтра, после работы. И что сказать"?
- Хватит уж кряхтеть-то, пучит, что ли тебя? - не выдержала Полина.
"Да пошла ты", - мысленно отмахнулась Света.
В последнее время двоюродные сестры часто ссорились.
Света зарабатывала больше, и денег на шмотки не жалела.
А Полина любила готовить и вкусно поесть. Готовила на всех, и на тетю Киру, по изначальной договоренности, и на Светку. Что ж, если у Светки денег на продукты не осталось, прятаться теперь от нее, или есть на ее голодных глазах.
Но когда Полина попросила на утренник в детском саду Светкин сарафан трикотажный, производства ГДР, Света не дала: "Растянешь, Полин, испортишь, как я потом его надену".
Полину аж перекосило от обиды. Три дня сестры не разговаривали.
На четвертый помирились, но как-то квело, скорее, по необходимости, чем от чистого сердца. В молчанку играть, живя в одной комнате - настроение только себе портить. Мало им тети Киры, вечно физиономия недовольная:
"Говорят, что за комнату в центре пятьдесят рублей нынче берут нормальные-то хозяева".
"Знала бы, сколько от вас шума и пыли, ни в жизнь не согласилась бы принять".
"Матери ваши идиотки, и вы сами по их дорожке".
С чего вдруг матери их стали идиотками, с чего это они по их дорожке - не объясняла. Констатировала, как данность.
И о каком таком шуме речь, если девчонки вели себя, как мышки, даже телевизор не смотрели, и никого к себе не водили, и вообще... Какая уж такая пыль и грязь - тоже непонятно. Сами же и убирали за собой, и за тетей Кирой тоже. Света убирала, а Полина готовила.
А уж про пятьдесят рублей - это вообще смех. Это уж у тети Киры старческий маразм, не иначе. Может, кто и платит пятьдесят рублей, да только не за комнату, а за квартиру, и со всеми удобствами.
Когда-нибудь и у Светы будет такая, со всеми удобствами, обои обязательно финские, а кухню клеенкой можно обклеить. Хочется еще паркет настелить, но возни с ним, наверное, полно, натирать надо, чтоб не потемнел, бог с ним, с паркетом.
Тетя Кира с Полиной с утра в баню пошли, а Света не пошла, она на работе моется, у них там душевая.
Сидела себе, наслаждаясь одиночеством, журналы листала, и вдруг кто-то постучался в дверь. Володя.
Стоит в дверях, мнется.
- Черт его знает, как это произошло, - говорит, - ты вышла, и меня, как отрубило. Заснул, короче.
- Да как же ты меня нашел? - удивилась Света.
- Я же чемодан приносил, не помнишь?
Только начали обниматься на Полининой кровати, она шире, чем Светкина, услышали голоса, отпрянули друг от друга.
Тетя Кира с Полиной вернулись, немытые, злые.
Оказывается, канализацию в микрорайоне прорвало, и баня без воды осталась.
Полина затараторила - не остановишь:
- Ах, вы нас не забыли! А я про вас часто вспоминала. Ах, у меня в садике родитель один есть, очень хороший папа, он так на вас похож, я сначала думала, что это вы. Это очень часто встречается, где-то у каждого человека есть двойник. Ах, сейчас в кинотеатре фильм идет, "Любовь и голуби" называется. Там героиня, ну, копия я, сама не видела, мне заведующая наша сказала: "Ну, копия вы, Полина Григорьевна, просто копия". А давайте пойдем в кино, посмотрим хоть на эту копию меня.
Делать нечего, пришлось Свете и Володе идти в кино с Полиной. Хорошо еще, тетя Кира не увязалась за ними.
Фильм Свете понравился.
А эта артистка, которая играла старшую дочку Нины Дорошиной, и впрямь на Полину немного похожа.
- Я тебя теперь так и буду называть: Людк, а Людк! - всю дорогу к дому хохотала Светка.
- Да хоть Васей, - с достоинством улыбалась Полина.
И вела себя так, будто и впрямь в кино этом снялась.
Володя помалкивал, переводя взгляд с одной девушки на другую.
Выбирал, что ли?
От этих непонятных его взоров, Светка совсем разошлась, хохотала на пустом месте. Истерично, можно сказать, хохотала.
"Ой, смотрите, тетка идет, ну, копия Раиса Захаровна"! "Ой, у меня сейчас будет инфаркт миокарда".
..."Да что ж это на меня нашло"? - опять ворочалась на скрипучей кровати Света.
Что он теперь про нее думает? Ненормальная?
И вдруг тоска схватила сердце так, что не продохнуть.
Домой, домой, к маме, к Пашеньке.
- Да что мне твои ноги калеченые, Пашенька, главное, что душа у тебя нежная, что человек ты хороший, и что ни с кем мне так хорошо не было, как с тобой.
И Света заплакала, вцепившись зубами в одеяло, поглядывая в сторону Полины - спит? притворяется?
Так и заснула, вся в слезах.
Через два месяца Полина вышла замуж за Володю. А что такого? Забеременела и вышла замуж. Многие так делают.
Где уж они там встречались, чтоб Полина забеременела, Света не знала, и знать не хотела.
Может, в общежитие? Жизнь у них там бурная, бьет ключом, товарищи по комнате друг друга понимают, всячески поддерживают.
А, может, у Полининой подруги встречались, у воспитательницы, которая живет одна, и по вечерам ходит на кружок бальных танцев.
Замуж-то Полина вышла, а жила по-прежнему у тети Киры.
Володьке учиться и учиться, на какие шиши отдельную квартиру снимать?
Света с ней не разговаривала. Привет, пока, да, нет, - вот и все слова. Полина усмехалась, вся в заботах о своей беременности.
...На четвертом месяце Полина свалилась с лестницы, с полным ведром помоев.
Ночью началось кровотечение.
Света бегала к телефонной будке, вызывала скорую.
Потом дозванивалась до общежития целый час, чтобы Володьку разбудили и сообщили о несчастье. Ругалась с комендантом: "Да что ж такое, вы не понимаете? Жена в больнице, законная жена, беременная, найдите его немедленно. Где хотите, там и найдите, хоть в женской бане".
Потом сидела в приемном покое, пока Полину оперировали.
Сидела, переживала страшно, руки заламывала, и при этом ей было немного радостно, даже не то, чтобы радостно, а какое-то возбуждение она испытывала, как будто ждала все время, что что-то такое произойдет, и вот, наконец, свершилось.
Хотя Полину было жалко.
Полина очень хотела ребенка, еще давно, чуть ли не со школы, и это ее желание было совершенно непонятно Свете.
Ни угла своего, ни профессии нормальной, ни мужа с зарплатой, зачем плодить нищету?
Там, в приемном покое, Света и познакомилась с Валерием Георгиевичем.
А Володька так и не пришел.
Вернее, пришел, но только на следующий день. Где уж он этой ночью пропадал - тайна, покрытая мраком. Света не жена, чтобы допрашивать.
Валерий Георгиевич, разведенный, бездетный, тридцатипятилетний мужчина, приехал в их город из Москвы, в командировку. Остановился он в гостинице, в одном номере с начальником главка. А сам Валерий Георгиевич был заместителем этого начальника.
Когда среди ночи у начальника начался приступ мочекаменной болезни, Валерий Георгиевич отвез начальника в больницу.
Вот там и познакомились.
У одной, значит, выкидыш. Из второго полезли камни.
Сидели в приемном покое чуть ли не до двух часов ночи, разговаривали.
Про них забыли, никто так и не вышел, не сказал, как прошла операция у двух поступивших этой ночью.
В гостиницу, в которой остановились командировочные, поехали на такси. Валерий Георгиевич заплатил коридорной червонец, и Света без вопросов прошла в его номер.
Утром он убежал по своим важным делам, а Света поехала на кондитерскую фабрику. Вечером договорились встретиться в ресторане. Света забежала домой переодеться, захватила с собой рабочую одежду и ночную рубашку. Знала уже, что после ресторана опять пойдут в гостиницу. И так - целую неделю, пока начальника не выписали из больницы. Сколько там Валерий Георгиевич потратил на нее, Света не считала. Очень много.
"Над кроватью повешу календарь, буду вычеркивать дни до новой встречи, как узник в камере одиночке", - обещал Валерий Георгиевич перед отъездом.
- Свет, тебя. Зам начальника главка, - посмеивались на работе.
То ли не верили, то ли завидовали.
Когда Валерий Георгиевич приехал в командировку в третий раз, Света объявила ему о своей беременности.
Валерий заплакал. От счастья.
Решили так.
Валерий снимет Свете однокомнатную квартиру, а сам займется разводом. С женой он давно не живет, но развод пока не оформил, некогда было.
Сейчас, конечно, займется, и обменяет трехкомнатную в центре Москвы на две двухкомнатные, но не в центре. Обменяет и вызовет Свету к себе.
Квартира, которую снял Валерий Георгиевич, Свете очень понравилась. Место зеленое, детская площадка прямо под домом, парк недалеко, остановка трамвая в двух шагах от дома. Хрущевка, правда, но на втором этаже, с балкончиком, чистая, аккуратная, меблированная. Но без телефона.
Валерий Георгиевич заплатил на полгода вперед. А еще купил Свете стиральную машину автомат "Вятка", сама все делает, вынимай и развешивай. Купил телевизор, кухонный комбайн и миксер. В общем, опять потратился, будь здоров.
Кухонным комбайном Света не пользовалась, много ли ей одной надо, а Валерий приезжал редко, пару раз всего за всю беременность.
Да Света и не очень-то ждала его. Беременность проходила спокойно. Ни тошноты, ни родимых пятен, ни нервности.
Как-то раз пришла к ней в гости Полина. Она хотела прописать Володю в тети Кирину квартиру, но ей не давали разрешения. Метраж не подходил, маловат был для четверых.
- Выписывайся, - взмолилась Полина, - ты в любом случае на коне. Или в Москву переедешь, или, если что не сложится, тебе, как матери-одиночке, квартиру дадут.
- Как это не сложится? - усмехнулась Света.
Уж у кого, у кого, а у нее все сложится.
И стала показывать Полине костюмчики, ползунки, пинетки, рубашонки, чепчики.
Два чемодана вещей для новорожденного привез Валерий Георгиевич.
Мягоньких, что цыплячий пух, прочных, качественных. А расцветки-то! А крой какой! Импорт, сразу видно.
Полина аж побледнела, разглядывая приданое.
А не надо говорить, что может, и не сложится.
- Красиво, конечно, но это ж синтетика, я б не стала на твоем месте ребенка в синтетику одевать, - тихо сказала Полина. А сама так и гладит, так и поглаживает пальчиками нежный синтетический ворс.
"Вот возьму, и не выпишусь", - подумала Света.
Но сходила в домоуправление, выписалась.
Смешная эта Полина, все надеется, что дом под снос определят, а им ордера на новые квартиры выдадут. Ага, ленинградского проекта.
Роды были тяжелые, Света чуть не умерла.
Вызвали главного, он принял решение - кесарево сечение. Прооперировали удачно, девочка родилась здоровенькой, но послеоперационный шов через пару дней загноился, и жизнь Светы опять повисла на волоске. Сколько она там провисела, на этом волоске, Света не помнит. Помнит, что очнулась, а на тумбочке передача от тети Киры: банка с болгарским маринованным перцем, записка, в которой тетя Кира сообщила, что Полина с Володей уехали на юг, и письмо из деревни.
Света решила, было, что тетя Кира сослепу не то письмо всунула в пакет, поскольку начиналось оно с приветствия, адресованного именно тете Кире, а не ей, Свете, но наткнулась на строчки: "А блуднице передай, знать больше не хочу ни девки этой бесстыжей, ни ее выродка. В деревне пусть даже носа не кажет, проститутка, нечего позорить меня перед всем народом". Света читала и перечитывала эти строчки, пытаясь понять, сосредоточиться как-то, но не понимала. Чем она так оскорбила мать, в чем она виновата перед ней? И зачем тетя Кира приходила, зачем послала ей это письмо, вместе с болгарским перцем, тоже не могла понять.
Эмоций не было, только недоумение, от которого она тоже быстро устала.
Выписали ее, полуживую. С дочкой, естественно. Месяца два рекомендовали тяжестей, включая ребенка, не поднимать. А кто поднимет?
Валерий не приехал, хотя в последний приезд, за месяц до родов, когда он два чемодана детских вещичек привез, клялся, что всё на мази, что всё вот-вот решится. Света не думала о нем.
От усталости Света не думала ни о ком, и ни о чем.
Действовала, как автомат. Кормила, как автомат, когда Вика орет, меняла ползунки, когда орет. Стирала, готовила еду, как автомат, ходила в магазин за продуктами, как автомат.
Долго соображала у прилавка, что купить. Забывала.
Когда Вике пошел четвертый месяц, Светлана поехала с ней на переговорный пункт. Телефон главка у нее был.
- Какой такой, извините, Валерий Георгиевич, заместитель начальника главка? - ответили ей. - Ах, Валерий Георгиевич! Так он по снабжению был у нас. Был, да... Как бы вам сказать? В общем, Валерий Георгиевич сейчас в местах не столь отдаленных. Нет, вы не поняли, не в командировке... И не за границей... В тюрьме он. Хищение. Было следствие, и суд, конечно. А вы кто ему будете? Родственница? Родственница жены? Нет, с женой все в порядке, почему развелся? Адрес? Минуточку. Записывайте.
Как дошла до дома, да с Викой на руках, Света не помнит. Гололед, мороз. Дороги не видела, слезы в глазах стояли, как мутная заслонка, не капали, не лились рекой, а просто стояли. И в горле стоял ком, не ком, а комище. И грудь стиснуло так, что не продохнуть.
Да что ж это такое?!
Дома Вика разоралась, как никогда. Молоко у Светы пропало.
"Если из окна выброситься, - размышляла Света, - то второй этаж, изуродуешься только, а на крышу лезть, так надо в домоуправлении ключ от люка просить".
"Если, скажем, отравиться, уксуса выпить, то опять-таки, бывает, что выживают, но на всю жизнь инвалидами становятся с прожженной глоткой и кишками, еще хуже будет".
"Повеситься? Веревка есть, бельевая, а крюк где взять"?
"Вот орет, сейчас задохнется от ора, смесь надо купить, накормить, а то думать не дает".
Света закрыла за собой дверь, спустилась по ступенькам, уже было вышла из подъезда на улицу, как крик, доносящийся из квартиры, вдруг захлебнулся, стало тихо.
Света бросилась назад. Задохнулась!?
Нет, заснула.
Губки бантиком, ресницы на полщеки, бровки дугой.
И вздыхает сквозь сон, так прерывисто, так горько, с такой обидой...
Света разрыдалась.
Каталась по полу, выла, материла, на чем свет стоит, и Валерия этого Георгиевича, снабженца и вора, и дурость свою, и Полину, и Володю, и особенно мать.
"Да какая же ты мать, если отреклась от дочери, сука ты, а не мать, чтоб ты дней и ночей не видела, чтоб ты сама себя прокляла на моих похоронах".
Так... Где тут у нас бутылочка, где соска, ползунки, носочки, рубашонки... Вот тебе и импорт, после первой же стирки весь вид потеряли, никакой тебе пушистости, тряпки тряпками.
Света сбрасывала в чемодан одежку Вики, не глядя, все подряд. Свое не возьмет, тяжело будет нести, да и зачем ей?
"Давай, Викуль, оденемся, шшш, шшш, не просыпайся, спи. Поедем к бабушке. К кому ж тебя еще? Чужим людям? А кому ты нужна? И бабушке, конечно, не больно-то нужна. Но ничего, справится, на могилку мою будет водить тебя за ручку".
Дочь в подоле принесла, это позор, ладно, а от сироты отказаться, от внучки, родной кровиночки - позор вдвойне, этого мать себе позволить не сможет.
По дороге к вокзалу купила Вике смесь, небось, пучить будет Вику потом, с непривычки, после материнского-то молока. Но это уже не ее проблемы.
Света улыбнулась, представив, как мать носится по квартире с орущей Викой. Обе красные, одна тужится - газы, вторая вообще ничего не соображает.
И водки купила. Это хорошо, что морозы, очень кстати.
В поезде накормила Вику смесью.
Вика наелась и опять заснула.
Света тоже подремала, ехать шесть часов, к двенадцати ночи будут на месте. Автобусы, наверное, не ходят. Но, может, попутка будет.
Не будет, так на вокзале переночуют, в комнате матери и ребенка.
Снилась Свете выгребная яма, опарыши, младенец, и не мертвый, а еще живой, ручки так вскидывает, будто плавать учится на спине, и тонет, тонет...
Попутка нашлась, до села доехали быстро.
Света все думала, как бы ей Вику-то в дом пронести, чтоб мать не будить, чтоб не видеть ее, не разговаривать с ней, на вопросы ее не отвечать.
Решила подбросить Вику соседке, Пашкиной мамаше.
Кирилловна дверь откроет, увидит Вику, заберет, и чемодан, конечно, заберет. А в чемодане, под Викой, найдет записку.
"Тетя Зина, документы в кармашке чемодана, отдайте Вику моей матери. Сама я мать видеть не желаю, и, надеюсь, больше никогда не увижу. Прощайте. Света".
Света наблюдала, стоя за поленницей, как в доме зажегся свет, как Кирилловна вышла на крыльцо, босая, в накинутом на ночную рубашку, полушубке, как всплеснула руками, склонившись над раскрытым чемоданом, как взяла спящую Вику на руки, как крикнула что-то в сени, озираясь по сторонам, "ребенка разбудит, дура".
Теперь, главное, успеть убежать, до леса всего полкилометра, Кирилловна жила на околице, крайняя изба.
По дороге бежать было легко, правда, мороз обжигал легкие, как бритвой резал, но ничего, это терпимо. Руки Света держала в кармане, варежки-то тоненькие совсем, а с запястья свисал пакет, с бутылкой, бутылка била по ногам. "Следователь потом решит, что перед смертью ее били по ляжкам, потом напоили и изнасиловали. Но экспертиза покажет, что никто не насиловал. Откуда тогда свежие синяки? - будет ломать голову следователь".
Добежала до леса, уж задыхалась, но еще полкилометра пробежала по пустынной дороге, ни одной машины.
И уж потом свернула в лес.
Чуть не потонула в сугробах, пока не удалось пробраться в глубь, чтоб ее не было видно с дороги, если вдруг Кирилловна устроит переполох, и ее бросятся искать.
Упала без сил под елью, зарылась в снег, оторвала зубами язычок железной пробки, припала к горлышку, "главное допить до конца, не переводя дыхания, а то еще сблюешь, вот будет картина".
Света допила, отбросила от себя бутылку, закрыла глаза.
Дрожь не унималась. Света прерывисто подвывала, дрожа. Холод пронизывал до костей, щипало нос и щеки, будто тысячи маленьких иголок вонзалось в кожу.