Вместо ответа, де Бюсси прикрыл свои карие глаза и тихо произнес:
Когда конец войне на стонущей планете?
Когда настанет мир на этом грешном свете,
Чтобы вздохнул народ в измученной стране?
Я вижу вновь убийц пешком и на коне,
Опять войска, войска, и гул, и крики эти,
И нас, как прежде, смерть заманивает в сети,
И только стоны, кровь и города в огне.
Так ставят короли на карту наши жизни,
Когда же мы падем, их жертвуя отчизне,
Какой король вернет нам жизнь и солнца свет?
Несчастен, кто рожден в кровавые минуты,
Кто путь земной прошел во дни народных бед!
Нам чашу поднесли, но полную цикуты...****
- Это Ронсар? - спросил Феликс, когда граф закончил читать.
- Это Оливье де Маньи, - отвечал Луи де Клермон. В комнату заглянул слуга в желто-красной ливрее дома Амбуаз, и Бюсси повелел ему принести два кубка подогретого вина. - Этот поэт умер лет семнадцать тому назад, - продолжил после того, как за лакеем закрылась дверь, - но, вы видите, ничего не изменилось. Еще ребенком я услышал о любви де Маньи к Луизе Лабэ, которая тоже сочиняла чудесные стихи, и представил себе, что когда-нибудь встречу такую женщину, и наши сердца обретут идеальный союз, наполненный лучами Феба***** и венериной прелестью.
- Получается, что ваши мечты сбылись? - Феликс в очередной раз подивился этому человеку, невероятно одаренному природой, пожалуй, даже больше, чем он сам. Ведь это граф де Бюсси восхищался миротворческой поэзией, но был тем самым убийцей, страшным и грозным, грезил об идеальной любви, но хвастался победами в альковах множества знатных дам.
- Когда твои мечты сбываются полностью, - сказал Луи де Клермон, - то остается только дожидаться смерти. Людям всегда должно чего-нибудь не хватать до полного счастья.
- Большинству не хватает столько, что они чувствуют себя несчастными, - возразил Феликс. - Хотя бы войну и пожары можно было бы исключить, все равно останутся голод и болезни, чтобы люди имели, к чему стремиться.
- В Нижних Землях, которые столь нравятся Монсеньору, уже научились жить без войн?
- По крайней мере, я знаю, что принц Оранский прилагает все усилия для того, и больше года там царит мир. - Сказал ван Бролин и подумал: год, целый год без войн! Ну, не смешно ли?
- Оставьте иллюзии, Феликс, - промолвил Бюсси д'Амбуаз, вставая с кубком теплого вина, только что принесенного лакеем. - Когда-нибудь ненависть католиков убьет вашего Молчаливого, и все вернется на круги своя. Совсем недавно я сопровождал герцога Анжуйского во Флиссинген, и видел стадхаудера, как сейчас вижу вас. - Бюсси подошел к окну, откуда открывался вид на соседний дом. - В его свите не было ни одного католика. Ни единого, понимаете? Мы просто обречены истреблять друг друга под этим холодным зимним небом.
Феликс промолчал, задумавшись о словах графа, отхлебнул из своего кубка,- это было не анжуйское, составлявшее львиную долю запасов Бюсси, а красное бургундское, которое имело репутацию кроветворного и специально подавалось раненым. Общение с Маргаритой Наваррской, ради которой де Бюсси был частым гостем в Лувре, облагораживала его речь и мысли. В Анжу Феликс видел другого Бюсси - более жестокого, беспощадного, не склонного к возвышенным рассуждениям. Если под влиянием любви меняется даже он, то служение Прекрасной Даме действительно великая цель в жизни, а не просто наполненные пафосом пустые слова. И это служение прекрасно не само по себе, а в присутствии риска, дыхания близкой смерти, которое все они ощущают. Ван Бролин понимал, что путь из Лувра до отеля Бюсси хоть и короток, но недостаточно, чтобы на нем не устраивали засад. Редкое посещение резиденции королей Франции обходилось без косых взглядов, обмена колкостями, оскорблений и последующих схваток. Ни одному из миньонов короля не исполнилось даже двадцати пяти, ни одному не хватало благоразумия попытаться что-то изменить. Веселое и страшное время летело над Парижем и Францией.
В конце января Феликс почувствовал себя уже совсем здоровым, с февраля они возобновили тренировки с графом де Бюсси, и в этом же месяце на свадьбе Сен-Люка, одного из второстепенных миньонов короля, и дочки маршала де Коссе-Бриссака, разразился грандиозный скандал, когда Келюс и Можирон решили открыто посмеяться над наследником престола из-за его маленького роста и уродливого носа на изрытом оспинами лице.
В то время в Париже гостила итальянская актерская труппа, которая давала представления в стиле комедии дель арте. Король Генрих III,то ли из-за того, что обожал Венецию и ее неповторимый стиль, то ли потому что был сам наполовину итальянец, привил всем приближенным моду на шутки в стиле этих комедий. Герцог Анжуйский, который пользовался, наряду с еще некоторыми дворянами, расположением Шарлотты де Сов, фрейлины королевы-матери, представлял собой идеальный объект для такого рода насмешек.
- Некий Арлекин в маске, выходя из покоев нашей очаровательной Шарлотты, надавал пинков какому-то малорослому воздыхателю, - говорил Ливаро.
- Давеча я слышал чей-то плач, - поддерживал одноглазый Можирон.
- Это был наш двуносый Пьеро, - добавлял Келюс, не давая герцогу пройти туда, где он мог уединиться, чтобы не слышать этих шуток. - Залил слезами весь дублет нашему бывшему другу Луи.
Графу де Бюсси пришлось подвинуть Келюса плечом и завершить этот балаган:
- Завитым, надушенным девочкам не пристало говорить о чьих-то слезах, ибо каждая из них может пролить собственные, да не по выдуманному поводу, а по самому, что ни на есть, серьезному.
- Уж не вы ли дадите этот повод? - даже слой пудры не мог скрыть прилива крови к щекам Келюса.
- Хоть дважды в день, милашка, - отвечал де Бюсси.
Они дрались у Сент-Антуанских ворот, у монастыря кармелиток, у кладбища Невинных, на острове Ситэ и вблизи грозной Бастилии. В свои семнадцать лет Феликс потерял счет тем, кого отправила на тот свет его рука. Вдесятером против пятнадцати, двадцать против тридцати, пятьдесят против пятидесяти. А было и так, что две сотни против не меньшего количества врагов, когда соперники даже не могли толком сойтись, а ждали своей очереди на прилегающих улочках, чтобы вступить в бой.
Теперь он всегда носил, кроме шпаги, третий кинжал на перевязи, а также легкую кольчугу, подарок графа де Бюсси, чтобы защититься от удара в спину или в бок. Бониферро одобрил это, сказал, что от нынешних дворян не ждешь благородного поведения, салютов и парадов лицом к лицу. Подобно бешеным псам, они налетают стаей, и разят, кто во что попало, забывая о вежестве и чести.
В том же феврале явился из Брюсселя посланник, Клод де Мондусе, которого Феликс помнил еще по спокойным временам, когда он сопровождал королеву Наваррскую на водное лечение. В начале осени гугенот Мондусе привозил Маргарите послания от Виллема Оранского, а последним доставил пропуск для ее свиты через земли, почитавшие Генеральные Штаты и народного статхаудера Молчаливого превыше королевского наместника Хуана Австрийского. Тогда же, общаясь с королевой Наваррской, Мондусе сказал, что рыцарственный бастард стягивает к Намюру войска. Теперь в Париже получили подтверждение, что не зря шли по "испанской дороге" снова на север полки под управлением старого Кристобаля де Мондрагона и Франсиско Вердуго. Они объединились с валлонскими войсками, к ним примкнула и кавалерия Алессандро Фарнезе, причем солдатам и офицерам полностью выплатили их жалованье.
И вот вся эта двадцатитысячная армия, рассказывал Клод де Мондусе, двинулась на Брюссель. Посол Франции был уже не молод, он привык выступать перед многочисленными слушателями, в число которых входили первые лица королевства, но все равно было видно, что новости с севера даются ему тяжело:
- На пути войск испанского наместника, у деревни Жамблу, расположилась армия Генеральных Штатов численностью ненамного, но превосходившая Фландрскую армию. Однако, к моменту подхода испанцев, больше половины реформатских солдат мучались желудком из-за негодного провианта, а главные военачальники, такие как Филипп де Линь, его кузен Жорж, и Робер де Мелюн отправились на свадьбу какого-то барона в Брюссель. За старших по лагерю остались Мартин Шенк, молодой граф Эгмонт, да маркиз д'Эвре.
При этих словах Мондусе сделал паузу, чтобы присутствующие могли припомнить имена сиих полководцев. Феликс, который прекрасно помнил их с Раулем ночевку в стогу сена на околице Жамблу, внимательно посмотрел на герцога Анжуйского - речь шла о людях, с которыми герцогу придется находить общий язык в случае начала столь желанной для него кампании. Но рябое лицо первого принца крови не выражало ничего, кроме юношеского интереса - что же случилось дальше?
***
- Октавио, вы слышите эту невыносимую вонь? - спросил Алессандро Фарнезе своего спутника. Их кавалерийский корпус в 1200 всадников оторвался от остальных сил Хуана Австрийского, и, похоже, в утреннем тумане поравнялся с лагерем протестантской армии. Но нигде не было видно воинского строя, их не встретил ни один выстрел, ни одна команда, лишь какие-то бледные тени сновали во мгле между палатками.
- Послушайте, Сандро, - глухим голосом произнес Октавио Гонзаго, подняв руку в наплечнике, налокотнике и латной рукавице, чтобы опустить забрало роскошного миланского шлема. - У них здесь вообще нет порядка, и про нас, кажется, совсем забыли. Если мы отойдем и начнем ждать пехоту, эти болваны успеют построиться и окажут сопротивление. Давайте возьмем их врасплох прямо сейчас!
- У нас приказ наместника не вступать в сражение, - покачал головой Фарнезе, - но вы правы, мой друг. Грех будет не воспользоваться таким щедрым даром Фортуны. Похоже, этим воякам совсем не до нас. Я бы еще заподозрил в такой чрезмерной нерадивости коварную ловушку, если бы не жуткий запах - мой опытный нос буквально кричит мне, что сие нарочно подстроить нельзя!
- Трубим атаку, Сандро?
- Вначале разверните ваш фланг, - Фарнезе на миг задумался, - в три шеренги. Я сделаю то же самое и дам сигнал трубить.
Кто-то шарахнулся от них в сторону, кто-то упал в грязь, перемешанную с тающим снегом, где-то завопили, даже успели несколько раз выстрелить - атакующая конница налетела на беззащитный протестантский лагерь и сеяла смерть. Армия Виллема Оранского и Генеральных Штатов проиграла битву при Жамблу, толком не успев ее начать.
- Я поздравляю вас с победой, Сандро, даже несмотря на то, что вы не выполнили мой приказ. - Хуан Австрийский обнял своего племянника, латы звонко стукнулись о латы. Вокруг все улыбались, выражая довольство и воодушевление. - В армии нет ничего более важного, чем неукоснительное выполнение приказов. - Принц нахмурился, обводя взглядом приближенных. Этим он давал понять, что никому не позволит того, что разрешил своему командиру кавалерии. - Но военачальник может не знать всех деталей битвы, находясь на отдалении. Поэтому опытный и разумный офицер, каким безусловно является генерал Фарнезе, способен принять правильное решение, не дожидаясь, пока оперативная обстановка станет известна верховному полководцу. Алессандро знал, что я, будучи рядом с ним, приказал бы действовать точно так, как действовал он сам.
Высокие офицеры - Мондрагон, Ромеро, Мансфельд, Берлемон и Вердуго, - склонили головы, признавая правоту командира. Вместе с ними поклонился и секретарь Кунц Гакке, который радовался легкой победе не меньше военных. Теперь путь на Брюссель был расчищен, и католическая армия могла идти маршем на беззащитную столицу Нижних Земель. Так рассуждал бывший инквизитор, которому не терпелось увидеть возврат Семнадцати провинций в лоно Римской Апостольской церкви, но секретарь наместника обязан был принимать в расчет и другие обстоятельства. Дороги утопали в зимней грязи, коммуникации слишком растянулись, а стены Брюсселя будут надежно защищены даже теми, кому удалось бежать из-под Жамблу, да еще городским гарнизоном, и, без сомнения, Генеральные Штаты пришлют своим единоверцам помощь из Голландии.
Поэтому Хуан де Эскобедо, испанский секретарь принца, был вновь отправлен в Мадрид, причем на сей раз, помимо вечных требований денег, он увез первый отчет о сокрушительной победе над реформатским воинством.
***
- По какому праву вы покинули расположение войск? - принц Оранский не мог оставаться хладнокровным, узнав о разгроме своей армии.
- Разведка не докладывала о продвижении неприятеля, - Робер де Мелюн, единственный из нерадивых командиров, остался в Брюсселе - явился к статхаудеру вместе с раненным Мартином Шенком, рука которого была закреплена на перевязи.
- Но даже, если бы мы и получили донесения, - сказал Шенк, бледный, с прилипшими ко лбу волосами, - армия была попросту не боеспособна, поскольку желудочная слабость одолела едва ли не половину солдат и командиров.
Шенк, единственный, кто пытался оказать сопротивление и лично пострадал, мог не особенно стесняться в выражениях.
- Я бы хотел взгляднуть в глаза тому ублюдку, кто поставил армии червивое мясо. Хотел бы посмотреть, как этого недоноска повесят при всем народе, в центре Брюсселя, или хоть на плацу, чтобы вся армия видела его позор и гибель. Хуан Австрийский ждал полгода, прежде чем вывести свои войска на Брюссель. Устраивал маневры, кормил, платил жалованье. Все пленные, которых мы брали до сражения, говорили одно и то же - испанцы готовы, времена бунтов и разложения ушли в прошлое. Наместник располагает всем необходимым. А мы, имея перед собой такого неприятеля, кормим наших парней тухлятиной, и командиры накануне сражения едут развлекаться.
Робер де Мелюн косо посмотрел на боевого командира, но не сказал ни слова в оправдание, потому что крыть и вправду было нечем. Шенк имел репутацию храброго и честного воина, который буквально живет в седле, и никогда не расстается со своими солдатами, готовыми умереть за него, как один. Учитывая, что молодой Эгмонт, бежав после битвы, не вернулся ни к войскам, ни вообще в Брюссель, а Филипп де Линь с кузеном Жоржем, сгорая от позора, укрылись в своей провинции Эно, Шенк оставался едва ли не единственным, кто мог сплотить солдат и возглавить оборону Брюсселя.
Все это знал и Виллем Оранский, но еще он понимал, что казнь поставщика, наверняка имеющего вес в торговых гильдиях, способна противопоставить его Генеральным Штатам. Следовало так выступить перед ними, чтобы отсечь преступника от поддержки, чтобы никогда впредь его войска не страдали от испорченного провианта, пороха с низким содержанием селитры, разбавленного пива, хромых лошадей и невыплаты жалованья.
Молчаливый задумался, сидя за столом, поверхность которого почти скрывали бумаги и свитки, он перестал обращать внимание на Шенка и Мелюна. Его позиция была слабее, чем у Хуана Австрийского, за которым стоял грозный испанский король. Но в то же время она позволяла обращаться напрямую ко всем, кто давал силу Нижним Землям, кто мог сделать их могущественными и непобедимыми, к людям, которые своей волей создадут все лучшее, что нужно войскам, и передадут это неоценимое состояние под его, Виллема из дома Нассау, контроль. То, что Филипп Испанский получал опосредованно, через огромную пирамиду власти, которая имела привычку оставлять немалую долю благ на своих ступеньках, Молчаливый мог иметь целиком и полностью в своем распоряжении: зерно и стада, флот и орудия, людей и лошадей, золото и мушкеты. Но король никому не был обязан отчитываться, а Виллем Оранский имел над собой тысячеглазого Аргуса по имени Генеральные Штаты с их контролерами, интендантами, комиссиями и торговыми интересами. Кто он был, в конце концов: строитель нового государства, или наемник, приглашенный купеческими гильдиями? Он вел свою игру со знатью Нижних Земель, прикрываясь Маттиасом Габсбургом, который слушался и уважал теперь только его, влиял на Генеральные Штаты, требуя у них все больше денег, селитры и пороховых мельниц, звал наемников из германских княжеств, выпрашивал солдат и пушки у английской королевы.
Было бы поражение не столь сокрушительным, стой он сам во главе протестантской армии? Следовало признать, что Хуан Австрийский был не чета католическим полководцам, которые возглавляли королевскую армию после отставки герцога Альбы. Этого принца любили, почитали, особенно после того, как он сокрушил флот турецкого султана, католики готовы были идти за ним хоть против самого дьявола. Виллем Оранский прикрыл глаза, обдумывая, как победить такого противника. Всеобщего любимца, галантного рыцаря, последнего крестоносца, как о нем говорили.
Но по душе ли такая громкая слава бастарда его законному сводному брату, Филиппу II? Испанский король уже испытал предательство родного сына Карлоса, рожденного португальской принцессой, его первой женой. Десять лет прошло с тех пор, как этого Карлоса то ли отравили по приказу отца, то ли оставили больного в запертой комнате мадридского Алькасара, где он и скончался. Вторая жена испанского монарха не произвела на свет детей, а третья, Елизавета из дома Валуа, давала жизнь только девочкам, пока не умерла. Анна, четвертая жена Филиппа, рожала одних мальчиков, но она близкая родственница короля, говорят, ее дети слабы и болезненны, один уже упокоился... Уж не с ревностью ли следит Филипп за восходящей звездой своего брата, Хуана Австрийского? Возможно, этой ревности нужно придать форму и направление.
Молчаливый открыл усталые от нескончаемой переписки глаза и посмотрел на Мартина Шенка.
- Вашей задачей будет следить за Фландрской армией, всеми ее частями - вплоть до обозов. Нарушайте их связи, нападайте на линии снабжения, но отходите, не вступая в бой с большими силами. Мне нужно, чтобы испанцы не знали покоя, чтобы они оставались голодными и безоружными, когда только можно. Ваше имя должно вызывать у них ненависть и панику.
- Сделаю, ваша светлость, - кивнул Мартин Шенк. В роли диверсанта и разбойника он всегда чувствовал себя лучше, чем в общем строю на поле боя. К тому же задание, которое давал ему статхаудер, позволяло в случае успеха серьезно улучшить собственное материальное положение.
- Вы ведь говорите по-испански почти столь же хорошо, как по-французски? - обратился к Роберу де Мелюну принц Оранский, всегда помнивший достоинства и недостатки каждого из своих людей.
- Да, ваша светлость, - де Мелюн обернулся на стук закрываемой за Шенком двери. Личную стражу Молчаливого несли его земляки из Нассау, верные и надежные германские солдаты. С некоторых пор к ним присоединились несколько зеландцев и голландцев, чтобы не создавалось впечатление, будто принца охраняют исключительно чужеземцы.
- Я хочу, чтобы вы отправились в Мадрид и встретились там с главой канцелярии протестантских государств, доном Антонио Пересом. Ваше путешествие подготовит и обеспечит наш общий друг Симон Стевин. Вы же должны выдать себя за посланника Гизов и сообщить Пересу то, что я вам скажу.
- Я никогда не был особенно близок с лотарингцами, - раздумчиво сказал де Мелюн. - Хоть моя жена родственница Гизов, и это может немного помочь. Причина того, что вы решили обратиться ко мне, состоит в том, что я единственный католик в вашем окружении? Я, конечно, постараюсь искупить вину за то, что меня не было при Жамблу, но предпочел бы сделать это на поле брани.
Принц Оранский кивал головой, размышляя. Де Мелюн оказался на стороне Генеральных Штатов по личным мотивам, а не политическим. Он был в смертельной ссоре с графом Мансфельдом, пытался его убить, и едва не преуспел в этом. Вряд ли окружение Хуана Австрийского, в котором Мансфельд был одним из самых приближенный к наместнику людей, готово принять Робера де Мелюна. Но в Мадриде, пожалуй, этих деталей не знают. Он верный католик и родня Гизам - этого должно оказаться достаточно для Антонио Переса.
***
- Таким образом, Фландрская армия под начальством Хуана Австрийского расположилась лагерем и ждет, чтобы высохли дороги и поступили новые средства, а вероятно, также распоряжения из Мадрида. Генеральные же Штаты и принц Оранский готовятся к обороне столицы. - Клод де Мондусе закончил говорить и перевел дух.
Теперь каждый в луврских покоях, отведенных старшим братом для младшего, ждал, что скажет герцог Анжуйский, взгляд Феликса также остановился на первом принце крови.
- Испанцы, должно быть, почивают на лаврах после такой легкой победы, - молвил Франсуа. - Как думаете, Бюсси, если ударить по ним сейчас, они могут оказаться застигнутыми врасплох?
У Луи де Клермона был множество врагов, но ни один из них не посмел бы даже за глаза обвинить его в трусости. Тем не менее, он немного опешил, услышав от своего сюзерена такое легкомысленное приглашение к войне с Испанией.
- Не думаю, что такие военачальники, как Фарнезе и сам дон Хуан Австрийский, прозевают наше наступление, - сказал де Бюсси скучным голосом. - Нельзя недооценивать противника, тем более что никому еще не удавалось одержать над ним верх на поле боя.
Феликс видел, как посланнику Генриха III во Фландрии неприятен этот разговор. Формально де Мондусе вообще не должен был рапортовать перед герцогом Анжуйским, его доклад предназначался для королевских ушей. Но все знали, как носится Монсеньор с проектом вторжения во Фландрию, и король, решив, что печальная история про разбитую армию отвратит Франсуа от поспешных шагов, послал Мондусе в покои первого принца крови повторить доклад, сделанный ранее перед Малым советом. Не тут-то было! - герцог Анжуйский, скудный опыт полководчества которого не включал в себя горечи поражения, исполнился решимостью доказать, что может бить в поле бастарда Карла V.
- Уж не одолела ли робость моего неустрашимого Бюсси? - насмешливо спросил герцог Анжуйский.
После этих слов гордец Луи де Клермон, сеньор д'Амбуаз, вспыхнул и выскочил за дверь, его ближайшие люди, в числе которых был Феликс и двое пажей, последовали за графом. В переходах Лувра горели свечи, несли охрану швейцарские гвардейцы и шотландские стрелки. Все входящие сюда сдавали оружие у начала лестницы на первом этаже, и ван Бролин поначалу решил, что они спустятся вниз, вооружатся и покинут Лувр. Но у Бюсси был свой план, и вскоре Феликс понял, что его покровитель направляется в покои Маргариты Наваррской. Ранее он не брал с собой на эти свидания приближенных дворян, обходясь пажами, но теперь все случилось экспромтом, и Феликсу оставалось только ждать, пока Бюсси д'Амбуаз отправит его восвояси. За поворотом из крыла, где располагались покои герцога Ажуйского, открылся широкий коридор, в котором стояла целая толпа, половина - в церковных облачениях.
- Как некстати, - скривил губы Луи де Клермон, останавливаясь. - Посол Венеции и папский легат вместе с кардиналом Бурбонским. Назад, господа!
Прекрасно знакомый с Лувром, де Бюсси заскочил на узкую лестницу, поднялся по ней наверх, вышел на третьем этаже дворца в новый коридор, раскланялся с какими-то незнакомыми Феликсу дворянами, по другой лестнице снова спустился ниже и завернул в проход, стены которого были покрыты деревянными панелями. Здесь же в проеме двери стоял спиной к ним некий мужчина с железной плойкой в руке.
- Что скажете, Граммон? - С торжеством в голосе произнес этот человек. - Кто, кроме меня, в нашем королевстве знает толк в правильно наплоенных брыжах! Вроде бы не великое умение, а как по-другому теперь смотрится воротник!
Феликс думал, что сейчас они пройдут мимо этого портного или слуги, поэтому удивился, уткнувшись в спину де Бюсси, который внезапно превратился в соляной столп. Стоявший в проеме двери портной, как определил его Феликс, обернулся на звук шагов за спиной.
- Бюсси, хорошо, что вы здесь, - сказал этот человек невысокого роста, с темной, аккуратно подстриженной бородкой на лице с правильными, но немного мелкими чертами. - Вы имеете репутацию знатока одежды и человека со вкусом. Посмотрите-ка на этот воротник свежим взглядом.
- Он безупречен, сир, - Бюсси согнулся в поклоне, - как и все, что вы делаете собственноручно.
Сир! У Феликса глаза на лоб полезли - он не узнал самого короля Франции! Правда, Генрих III ранее никогда не оказывался ближе, чем в двадцати туазах от него, и лишь сейчас метаморф получил возможность как следует разглядеть этого венценосца. На короле были черные сафьяновые туфли с бриллиантовыми пряжками, белые чулки, прошитые золотой нитью широкие шоссы с буфами и белая рубаха с кружевными манжетами. Королевская шея выглядела тонкой и беззащитной, ван Бролин подумал, что ее легко свернуть, или переломать.
За неширокой королевской спиной маячил с брыжами в руках тот самый Граммон, которого только что назвал государь. Опять с некоторым опозданием Феликс припомнил, что это тот самый миньон, который явился причиной смерти Рокбрюна и последней раны де Бюсси. Не меньше пяти десятков его клевретов травили горстку анжуйцев, как диких зверей, и живым из этой передряги вышел только сам Луи де Клермон.
- Вы идете от брата? - спросил король, приподнимая одну бровь. - Мондусе поделился с вами сведениями о последней кампании во Фландрии?
- Да, ваше величество, Мондусе только что закончил, и вот я здесь, перед вами, - Бюсси широко развел руки, склонил набок темноволосую голову, как бы в сожалении.
- Вас прислал Франсуа?
- Нет, ваше величество, Франсуа прогнал меня, потому что я посмел дать ему совет воздержаться от войны с таким противником, как Хуан Австрийский.
Феликс знал, что Луи де Клермон был прежде одним из друзей Генриха, тогда еще носившего титул герцога Анжуйского. Когда этот Валуа стал польским королем, Бюсси сопровождал его в Краков. Вместе с Келюсом, Можироном и другими они бежали из Польши, узнав о смерти Карла IX. Как бы ни складывалась их жизнь после этого, когда-то они были близкими людьми, и это чувствовалось в разговоре, долетавшем до ушей Феликса.
- Герцог Анжуйский стал настолько воинственным? - в голосе короля послышалась досада.
- Вам лучше самому поговорить с его высочеством, - Луи де Клермон понял, что зря поделился с Генрихом своей тревогой. Из-за этого со стороны казалось, что он действительно испугался войны и сразу же кинулся к монарху с доносом на брата.
Одна сказанная сгоряча фраза может привести к массе неприятных последствий. Тебе кажется, что даешь умный совет, но твои речи истолковываются противоположным образом. Это двор, Феликс, прошептал он самому себе, неосторожное слово может стоить жизни, злые или глупые языки способны ранить похлеще шпаг!
- Мне приходилось слышать, что советники подстрекают герцога Анжуйского к безрассудным поступкам, - губы короля тронула саркастическая улыбка. - Хорошо, что хотя бы в вашем лице, Луи, у него есть рассудительный друг.
- Уверен, что герцог никогда бы не выступил против планов вашего величества, - сказал де Бюсси. - В прошлогодней кампании, где погиб мой младший брат, вы полностью положились на вашего, и не были разочарованы.
- Анри, сын мой, не слишком развешивай уши, внимая воркованию анжуйской лисы в твоём курятнике. - Немного гнусавый голос принадлежал тому, кого Феликс не видел, кто находился в глубине комнаты. Пока ван Бролин раздумывал, кто бы это мог быть, Луи де Клермон ответил.
- Ваш шут наделен даром видеть подвох там, где его нет. - Сказал де Бюсси, и Феликс в очередной раз упрекнул себя за то, что не догадался об этом сам. Кто еще, кроме шута, мог обратиться на ты к христианнейшему монарху?
- Шико, объясни, какую курицу желают ухватить анжуйцы? - Спросил Генрих III. - Бюсси сам пришел сюда, и то, что он сказал, кажется мне резонным.
Король Франции, который привык, что целый мир вращается вокруг него, даже не предполагал, что де Бюсси оказался рядом с ним случайно, направляясь на любовное свидание. Через несколько мгновений шут, облаченный в черную ризу с алым кушаком на поясе, предстал перед королем и графом де Бюсси.
- Эта курица называется французская армия, мой бедный друг, - сказал Шико, сочувственно глядя на Генриха. - Отдашь ее для похода на Фландрию, и армии недосчитаешься, и войну со всей Европой накличешь.
- Да ведь Бюсси как раз и предостерегает меня от того, чтобы я позволил герцогу Анжуйскому начать кампанию во Фландрии, - усмехнулся Генрих. - Шутка твоя получилась и впрямь дурацкой.
Граммон, по-прежнему с воротником в руках, угодливо засмеялся. В стычке, где погиб Рокбрюн, он держался позади своих людей и отделался без единой царапины.
- Когда в последний раз ты давал аудиенцию Бюсси д'Амбуазу? - не сдавался шут.
- Не помню, - поморщился король. - Какое это имеет значение?
- И вот, после трехлетней размолвки, он оказывается пред твоими очами как раз в тот момент, когда решается вопрос о походе во Фландрию, и сразу после доклада посланника. На твоем месте, сын мой, я сразу бы подумал, что такого совпадения быть не может.
- Но ведь он же высказывается против того, на чем настаивает герцог Анжуйский! Шико, ты начинаешь меня утомлять.
Феликс едва слышал эту перепалку, разглядывая королевского шута: небольшой горб на спине, густые волосы, короткие, зализанные, как у речной выдры, большой нос, который, как бы отдельно от хозяина, принюхивался к запахам, недоступным человеку. С нарастающим ужасом ван Бролин понимал, что смотрит на мороша. И во взгляде того читалось узнавание метаморфа, что уже не казалось странным - если убитый им сородич этого существа распознал его в ночной темени, неудивительно, что морош короля Франции легко раскусил его в свете люстр с множеством свечей.
- Я всего лишь предостерегаю своего короля от излишнего доверия к данайцам, - обронил Шико небрежным тоном. Путем изящного разворота и перемещения он оказался рядом с Феликсом, оставив короля и Бюсси немного поодаль. Феликс подумал, что так двигаться может хороший фехтовальщик - опыт последних месяцев позволял ему безошибочно судить об этом предмете.
- Мы верные слуги его величества, - процедил Феликс, - а ваши колкости лишены малейших оснований.
- Насмешка - основная добродетель шутов, недоверие - основная добродетель королей, - назидательно произнес Шико. Ван Бролин промолчал, глядя на церковное облачение шута - определенно, не стоило слишком серьезно воспринимать сентенции мороша. Тот вдруг понизил голос и тихо, без тени насмешки, произнес: - Многое нам нужно обсудить, юноша. Предлагаю сделать это послезавтра днем в "Роге изобилия", что у Монмартрских ворот. Название вполне соответствует заведению.
- Это меня устраивает, - голос Феликса был надтреснутым, вероятно, от волнения. Он откашлялся и добавил. - В три пополудни я буду там.
- Вот и славно, - отозвался Шико.
А между тем разговор между королем и графом де Бюсси уже велся на повышенных тонах - стоило шуту немного отвлечься, сказать всего пару фраз ван Бролину, как французский король счел нужным выразить недовольство по поводу ужасных отношений де Бюсси с миньонами Генриха III. Во всяком случае, так показалось Феликсу по отрывочным фразам, которые донеслись до него. Возможно, недовольству способствовало появление одноглазого Можирона с обезьянкой на плече.
Эти экзотические зверушки, называемые уистити, завозились из Вест Индии для испанского двора, в то время наиболее могущественного в мире, законодателя стиля для остальной Европы. Французские придворные дамы радостно поддержали испанскую моду, а миньоны Генриха ни в чем не желали отставать от дам.
Таким образом, Луи де Можирон, белокурый "кривой храбрец", как называли его после осады Иссуара, приблизился к монарху для приветствия, а его сидящая на плече обезьяна оказалась всего в одном туазе от Феликса. Лишь пару минут назад ван Бролин едва сдержал себя при виде мороша. В отличие от метаморфа, маленькое животное с тоненькими лапками и головой размером с яблоко, не умело себя сдерживать и завизжало, глядя на Феликса, потом запрыгнуло на люстру, с которой сразу упали две или три свечи, причем одна из них едва не подпалила королевскую шевелюру. Генрих инстинктивно отшатнулся, а Бюсси д'Амбуаз поймал свечу в воздухе и отступил на шаг, чтобы король не мог превратно истолковать его стремительный жест.
- Мы вас не задерживаем, Бюсси, - официальным тоном объявил Генрих III, стараясь не выказывать раздражения всей этой ситуацией и воплями обезьяны, от которых у него тут же начала болеть голова.
- Тише, тише, маленькая, - приговаривал Можирон, протянув руки вверх и надеясь, что животное на них спрыгнет. Уистити стучала зубами и верещала, до смерти напуганная присутствием своего главного врага - леопарда, будь она в родном лесу, она неслась бы по ветвям, все выше и выше, туда, куда не смог бы забраться тяжелый хищник. Но выше люстры был только кессон, квадратная ниша луврского потолка, в которой не было спасения, и обезьянка продолжала визжать, приводя в отчаяние королевского миньона. Генрих III зажмурился, его тонкий рот скривился в отвращении.
Наплевав на поклоны и церемонные фразы, Феликс в несколько шагов поравнялся с Бюсси, и они едва ли не бегом покинули королевские покои. Пажи следовали за ними, один из них едва сдерживал смех, второй чуть ли не плакал.
***
Во Франции, разоренной религиозными войнами, столица все же насчитывала около четверти миллиона жителей. В Испании, находившейся в зените могущества, население столицы едва приближалось к пятидесяти тысячам. Правда, Париж был столицей уже шестьсот лет, а Мадрид стал главным городом королевства лишь эдиктом ныне здравствовавшего Филиппа II. Его отец, великий император Карл V, правил в основном из Фландрии, приезжая в Испанию крайне редко, и его резиденцией была, в основном, крепость Алькасар в Толедо.
Робер де Мелюн, благочестивый католик, не имел причин ненавидеть Испанию, но на нем лежала часть вины за то, что его сторона потерпела поражение при Жамблу, в то время как он покинул расположение протестантской армии, отправившись в Брюссель на свадьбу вместе с друзьями - Филиппом и Жоржем де Линь. Принц Оранский взвалил на него непростое поручение, отправил в Мадрид, снабдив единственным оружием, полученным из Англии - письмами Марии Стюарт, шотландской королевы, заключенной в Шеффилде. Эти письма, перехваченные лордом Уолсингемом, советником Елизаветы I, отвечавшем за тайную полицию островного королевства, содержали призывы Марии к своим лотарингским родственникам, с тем, чтобы они вступили в союз с Хуаном Австрийским, и во главе франко-испанского католического десанта вторглись в Англию.
Безумный план, поскольку он предполагал союз Гизов и Хуана Австрийского без согласия их фактического сюзерена - испанского короля. Не то чтобы самого Филиппа II никогда не пытались заинтересовать этим дерзким проектом, но король был осторожен, не торопился претворять в жизнь план, неизбежно ведущий к союзу французов и англичан. Несмотря на то, что Филипп запрещал любые шаги, ведущие к сближению главных врагов Испании, отчаявшаяся после десяти лет заключения Мария Стюарт не прислушивалась к голосу разума, и кто мог бы ее за это винить? Ведь узницей она стала лишь оттого, что не желала отказываться от своей веры и от своего законного шотландского престола, отнятого у нее заговорщиками-реформатами.
Вначале де Мелюн подозревал, что письма шотландской королевы были просто сфабрикованы англичанами - слишком уж удачно они вбивали клин между испанским королем и его сводным братом. Правда, Мария Стюарт нигде не обращалась к бастарду напрямую - она писала, что было вполне естественно, своим ближайшим родственникам Гизам. Якобы от них, через свою жену, Робер получил эти письма, и, встревоженный, поскакал в Мадрид, предупредить дерзновенный замысел, о котором Филипп II не был осведомлен. Человек, восхищавшийся Хуаном Австрийским, вероятно, не обратил бы особого внимания на переписку заключенной королевы Шотландии, но тонкий политик Виллем Оранский знал, что Антонио Перес, глава канцелярии протестантских стран, захочет поверить, что сводный брат Филиппа II если не заговорщик, то, по крайней мере, пренебрегает королевской волей. От этого вывода лишь один шаг до опалы, и Виллем Оранский надеялся, что Филипп II совершит сей шаг после того, как узнает о письмах королевы-узницы.
Антонио Перес из Арагона, фаворит испанского короля и, как говорили, любовник скандальной принцессы Эболи, был обаятелен, когда хотел этого, и отнесся к посланцу торговой гильдии Брюгге с ласковой снисходительностью, будто он был высоким вельможей, а Робер обычным купцом, лишь благодаря протекции получившим аудиенцию. Хотя предки де Мелюна прославились еще в Крестовых походах, а происхождение Переса было довольно сомнительным. Отношение Антонио Переса враз переменилось, когда он узнал о привезенных де Мелюном письмах. Вопреки надеждам Робера, он не торопился ознакомиться с ними, зато повелел сопровождать его на мессу в церковь святой Кармен, где министр во главе своей свиты занял наиболее близкие к амвону места. Что ж, к этому де Мелюн был готов, зная о благочестии, зачастую показном, которое всякий житель Кастилии выказывал перед своими земляками, и, тем более, иностранцами. Не было на свете народа набожнее, не было людей более уверенных в том, что именно их особенно любит Христос. Мадридская месса закончилась, и Перес вышел на паперть, раздавая щедрую милостыню. Де Мелюн был настороже - несколько раз во время службы он перехватывал на себе пристальные колючие взгляды сановника. Потом они оказались в святая святых - канцелярии Антонио Переса, куда стекались сведения от всех агентов из протестантских стран, и хозяин, наконец, потребовал от гостя выложить на стол то, что он привез в Мадрид, помимо денег и желания купить испанскую шерсть для фламандских мануфактур.
Легенда, которую разрабатывал де Мелюн вместе с Симоном Стевином, доверенным лицом принца Оранского, была не хуже любой другой, но не отличалась большой изощренностью. Посланцы негоциантов из Нижних Земель интересовались пиренейской шерстью еще с тех пор, как Бургундия вошла в империю Габсбургов, около сотни лет назад. Сложнее было подвести к тому, каким образом переписка Марии Стюарт оказалась в распоряжении людей, неодобрительно относящихся к Хуану Австрийскому. Сами Гизы, получавшие финансовую и дипломатическую поддержку из Испании, могли, демонстрируя лояльность, передать эти письма Филиппу II по их обычным каналам связи. Поэтому де Мелюну следовало убедить Антонио Переса, которого он видел впервые, в том, что он действительно является доверенным лицом Лотарингского дома. Дерзкий замысел мог провалиться, если бы в это же время кто-то из Гизов отправил собственное посольство в Мадрид.
Но Виллем Оранский выбрал удачный отрезок времени для реализации своего замысла: совсем недавно Католическая Лига Гизов, созданная за испанские деньги в противовес королю Франции, вдруг перестала оправдывать себя. На церемонию избрания главы лигистов неожиданно явился собственной персоной Генрих III в окружении верных людей. Там были капитаны Ларшан и де Ласс со своим гвардейцами, главный телохранитель его величества де Луаньяк, а также Луи де Бальб де Бертон дю Крийон, чья храбрость и безупречная репутация не раз приводила к тому, что враги Генриха III обращались в бегство, лишь узнав о том, кого король отправил против них. Монарх послушал лигистов, как-то сразу съежившихся в его присутствии, а потом выступил с роскошной речью, в которой настаивал на том, что руководство Лигой может быть доверено лишь достойнейшему из достойных. А кто во всем королевстве был достойнее самого короля?
Таким образом, испанский монарх оказался вместе с главой Лотарингского дома, Генрихом де Гизом, у разбитого корыта. Получалось, что всю грандиозную работу, которую провел Балафрэ по созданию Католической Лиги, присвоил себе король Франции. Разумеется, Филипп II знал, что лигисты в своей массе ненавидят брата его третьей жены, что по-прежнему считают Гизов своими лидерами, что планы по низложению Валуа и замены их лотарингской династией на французском престоле никуда не исчезли. Но планы эти откладывались, и некоторое охлаждение отношений между Испанией и Гизами открыло просвет, в который принц Оранский рискнул ввести своего игрока.
Робер де Мелюн понимал, что Антонио Перес может устроить ему допрос. Он подготовился к тому, что фаворит испанского короля окажется прекрасно осведомленным в делах Лотарингии, Франции и Фландрии. Симон Стевин, доверенное лицо Виллема Оранского, настаивал на том, чтобы Робер не расслаблялся ни на секунду с человеком, чьей работой являлся сбор и систематизация сведений из Англии, Фландрии и Франции. Но де Мелюн жил внутри этого мира и был на короткой ноге с большинством заметных в нем людей, а если даже не знал кого-то лично, то слышал обо всех, о ком спрашивал Антонио Перес. Политические посредники и агенты, такие как Ла Рошпо и де Бове, Шастелас и его кузина Ториньи, верные гизары де Рибейрак и д'Антраг, де Баланьи и мэтр Николя Давид, которых наиболее часто использовали Гизы для доставки важных посланий в Мадрид, - все они были, так или иначе, известны людям Виллема Оранского. Лишь одно могло бы разоблачить Робера де Мелюна - присутствие кого-либо, кто знал о назначении его военачальником армии Генеральных Штатов. Но такими сведениями Антонию Перес не располагал, хотя бы потому, что и битвы, как таковой, не случилось, и Робер де Мелюн во время разгрома при Жамблу находился вдалеке от тех, кем должен был командовать. Антонио Перес видел перед собой невозмутимого вельможу, мужская линия предков которого восходила к младшим братьям королей Франции, а женская - к домам Артуа и Монморанси, женатого на столь же знатной даме из Лотарингского дома. Золотые безанты герба де Мелюнов украшали бархатный дублет синего цвета, рукоять шпаги венчал также золотой шар. Правда, золотые перья цапли на шляпе и массивный золотой крест были с точки зрения ценителя живописи и коллекционера произведений искусства уже некоторым перебором. Но Перес хорошо знал, что люди Гизов, как и сами лотарингские принцы, любят выставлять напоказ свое богатство с немного варварской бравадой, и готовы дать смертельный бой каждому, кто усомнится в подлинности их сокровищ.
- Что это? - спросил сановник, расправляя пустой лист бумаги, привезенный из далекой Англии через Фландрию и Францию.
Робер де Мелюн подавил рвавшийся наружу глубокий вдох облегчения - допрос остался позади. Он достал маленький кожаный мешочек и вывалил на стол часть его содержимого.
- Квасцы, ваша милость, - пояснил он испанцу. - Велите принести немного воды.
Увлажненный щелочным раствором лист поднесли к пламени свечи. Антонио Перес прочитал выступивший текст. Потом второе письмо, обработанное точно так же. После непродолжительной паузы спросил:
- Его величество крайне неодобрительно относится к матримониальным планам дона Хуана, связанным с вторжением в Англию.
Судя по пренебрежительному обращению, без титулов и величания, Перес не был другом бастарда Карла V. Виллем Оранский выбрал правильные уши, чтобы влить в них яд.
- Эти слова расходятся с делами, - произнес Робер де Мелюн. - Если Хуан де Эскобедо увезет деньги для Фландрской армии, они пойдут на финансирование вторжения в Британию.
- Храни нас Святой Яго от этого, - сказал Антонио Перес, нахмурив лоб. - Откуда вы знаете, что дон Эскобедо в Мадриде?
- Вся Фландрская армия с нетерпением ждет результатов этой поездки, - отвечал де Мелюн. - А при наместнике в качестве секретаря остался этот немец, бывший инквизитор Гакке.
- Немного пересохло в горле, - глава канцелярии Филиппа II откинулся в резном кресле и дернул за шнурок с кисточкой, свисавший вдоль покрашенной в лазурный цвет стены. - Принеси нам хересу и пирожных с сушеными фруктами, - приказал он лакею, одетому в черное. Вообще, испанцы как-то слишком, на вкус де Мелюна, использовали этот цвет в одежде.
- Как же так выходит, - протянул Перес глубоким, хорошо поставленным голосом человека, полностью уверенного в себе, - все верные его католическому величеству люди в Нижних Землях надеются на то, что Эскобедо привезет золото, и только Робер де Мелюн делает все для того, чтобы этого не случилось.
- Лотарингия не является частью Фландрии, - сказал де Мелюн. - Париж важнее Брюсселя. К тому же только вам и его католическому величеству решать, как быть с письмами Марии Стюарт. Возможно, им и не следует придавать слишком большое значение. Не забывайте, что моей главной целью является закупка шерсти и право на ее вывоз в Семнадцать провинций без налога.
- Необходимую пошлину все равно придется уплатить, - строго сказал Антонио Перес.
- Несомненно, - кивнул де Мелюн. - Поэтому я вас очень прошу поспособствовать подсчетам этой пошлины по ставкам, которые вы назначаете для самых верных и близких друзей.
***
Пока доминиканские монахи, служители мадридского отделения Святого Официума, обедали в таверне "Звезда Лепанто", что располагалась за недавно выстроенным Домом Семи Труб, другие посетители будто бы прятались в тенях по углам. Строгая благость веры, носителями которой были инквизиторы, неохотно соседствовала с меркантильностью трех торговцев шерстью, которые занимали столик у входа, и еще менее сочеталась с бедной трапезой двоих вооруженных людей в самом темном углу - то ли бывших солдат, то ли охранников.
Эти двое носили черные потертые дублеты и видавшие виды низкие сапоги бычьей кожи без шпор. Различали их шоссы - серые у более пожилого, и красные с буфами у того, кто был помоложе. Также и шляпа у последнего была новее, и ее украшало фазанье перо, в то время как у его старшего приятеля на голове был простой черный берет без перьев. Объединяло же обоих прекрасное состояние оружия в ножнах - шпаг и кинжалов, наточенных и острых, смазанных топленым свиным салом. И еще - арагонский акцент.
- Протяни донья Эстефания Карраско еще хотя бы пару месяцев, - говорил тот, что был старше, - мы успели бы пожениться, и теперь за ее домишко давали бы втрое больше, чем еще год тому назад.
- Де Меза, ты повторяешь эту историю уже десятый раз, - усмехнулся его собеседник, приглаживая густые черные усы. - Скоро домишко, который тебе не достался, будет стоить впятеро, а то и больше. Да что толку повторять это! Надо было понимать, что строительство Дома Семи Труб сделает этот район дороже, и чем больше чистой публики будет здесь селиться, тем сильнее вырастут цены на недвижимость. Чем был Мадрид до того, как его величество, да продлятся его дни, перенес сюда столицу? Просто большой деревней!
- Ты неучтив, Энрикес, - произнес тот, кто был старше, пытаясь разглядеть на дне глиняной чашки остатки выпитого вина, - однако в твоих словах есть резон. Теньенте****** не просто так собирает нас. Надеюсь, подкинет работку по нескольку эскудо на брата, после чего я, с позволения Всевышнего, встречу еще какую-нибудь бабенку, которая согласится разделить с мужем ее мадридский кров.
Словно в ответ его словам, дверь таверны открылась, и собеседники услышали уверенный мужской шаг, сопровождаемый позвякиванием шпор. Через мгновение новоприбывший остановился в углу, у самого стола, утопающего в тени.
- Молодцы, хвалю за точность, - заявил этот человек в довольно новом бархатном дублете и красной фетровой шляпе, скривив рот в усмешке, от которой невинные девы бросались наутек, а дети заливались слезами. Да и не каждый из мужчин оставался хладнокровным, видя перед собой будто бы топором вырубленное лицо с перебитым носом, и встречая взгляд стального цвета глаз, которые будто бы не разглядывали людей, а прицеливались в них.
- Рады видеть вас, теньенте Инсаусти! - оба сидевших привстали с табуретов, отдавая дань уважения тому, кто собрал их здесь. Он и в самом деле носил это звание в армии герцога Альбы. Той армии, которая была ужасом и проклятием Нижних Земель.
- Есть работенка, парни, по десятку золотых эскудо на брата! - посмотрел на одного, потом на другого браво*******, оценил то, что увидел, усмехнулся еще шире. - Так и знал, что вам понравится!
Наступил вечер Светлого Понедельника******** anno domini 1578, когда Хуан де Эскобедо отстоял праздничную мессу в церкви Святой Марии. Больше месяца Филипп II держал секретаря своего сводного брата в Мадриде, не говоря ни да, ни нет на его просьбу о выделении средств. Это было довольно обычно для испанского монарха, который не любил поспешных решений, и чья педантичная рассудительность скорее вызывала уважение его подданных, чем раздражала их. Да и толку было в том раздражении - пятидесятилетний король уже более двадцати лет занимал трон величайшей империи, в которой никогда не заходило солнце, и оспорить его абсолютную власть не смел никто из его современников.
Выйдя из церкви в сопровождении одного слуги, Хуан де Эскобедо двинулся к мадридскому Алькасару, где в его постоянное распоряжение было выделено несколько комнат. Три тени одновременно отделились от стен ближайших к церкви зданий. Дон Хуан не сразу понял, что преследуют именно его. Почему? За что? Сердце его вдруг забилось, как пойманная птица, предчувствуя беду. Это не мог быть король, успел подумать сорокавосьмилетний секретарь - его величество со дня на день ждет рождения еще одного ребенка. Не может благочестивый государь отдать приказ о грязном убийстве того, кто доставил ему весть о победе, да такой, какую давно не знали испанские войска в Семнадцати провинциях. Слуга, сообразив, что пахнет смертью, опрометью кинулся по узкой улице, оглашая криками праздничный мадридский вечер, а Хуан де Эскобедо взмолился Пресвятой Деве, чтобы вопли эти достигли ушей альгвасилов*********. Он годами не практиковался в фехтовальном искусстве, хотя Кунц Гакке, второй секретарь наместника, не раз предлагал ему восстановить былые навыки. Теперь Хуан де Эскобедо даже не вспомнил бы, когда держал в руках шпагу в последний раз. Хвала Иисусу Христу - она хотя бы покинула ножны, не застряла, и теперь секретарь знал, что наверняка избежит позора.
Он прижался к каменной стене ближайшего здания, сорвал плащ, намотав его на левую руку - кинжала дон Хуан почти никогда с собой не брал, тем более, в церковь на праздник. Так он и встретил три стремительные тени - одной короткой шпажкой, которую носил не как боевое оружие, а как знак принадлежности к дворянскому сословию. Один из браво скрестил длинную шпагу со шпажонкой секретаря, второй вонзил свой клинок в руку, замотанную плащом. Дон Хуан де Эскобедо вскрикнул, всего один раз. Третий убийца вонзил шпагу в горло своей жертвы, и, когда де Эскобедо осел наземь, добил его мощным ударом в грудь. Другие браво также погрузили клинки в тело секретаря. Они действовали слаженно и быстро, как сообщники во множестве подобных нападений.
- Просим прощения, сеньор, - сказал самый пожилой из браво, снимая черный берет. - Покойтесь с миром!
Другие убийцы тоже прикоснулись к своим головным уборам, будто отдавая последний салют жертве. Через мгновение мадридские сумерки полностью поглотили их.
* - Гален был врачом в Древнем Риме, оставил после себя несколько медицинских трактатов, которыми более тысячелетия руководствовались медики.
** - Парацельс - швейцарский врач, философ и оккультист XVI века, автор трактатов по медицине, алхимии, натурофилософии, где, в числе прочего, систематизировал категории нелюдей.
*** - выдающийся медик, личный врач последних братьев-королей династии Валуа.
**** - растительный яд, от которого погиб Сократ.
***** - одно из имен Аполлона, бога изящных искусств, в т.ч. словесности.
****** - лейтенант в испанской армии.
******* - испанское название головорезов, которых нанимали для всяческих неблаговидных дел (убийств, угроз, избиений, а иногда и охраны).
******** - один из дней пасхальной недели у католиков.
********* - испанские городские стражники.