Аннотация: Последние две минуты жизни пилота истребителя, атакующего вражеский крейсер. (Самиздат, "Золотой Скорпион", 10е место).
Отходная молитва
Господи! Слышишь меня?
Двигатели ревут - форсаж, едва не захлебываются, но Ты же не ушами слышишь, правда?
У меня к Тебе просьба, Господи: сделай так, чтобы у меня получилось! Чтобы не рвануть машину ни вправо, ни влево! Дай мне, Господи, продержаться еще две минуты, не струсить, не дрогнуть...Господи, ну чего Тебе это стоит, а? Всего-то прошу: помоги мне не упустить этот шанс, этот невозможный, зубами вырванный у них шанс. Две минуты только мне нужны - по прямой, в эту разверстую пасть, в эту геенну огненную, в эту проклятую дюзу их крейсера...
Вот он, серая сволочь, обтекаемая громада из непонятного сплава - ученые бились-бились, не добились, что же там за сплав, только ему все без разницы, этому сплаву, и ни одна ракета его не берет. Ни одна ракета, ни одна боеголовка, ничего его не берет, и когда он зависает над очередным городом, остается только смотреть в небо и прощаться с жизнью. Если успеешь - пушки выплевывают серебристое пламя, и все, и привет, пишите письма на тот свет. Остаются только груды легкого светлого пепла, которые к вечеру развеивает ветер. Их крейсер.А в крейсере - человекообразные монстры, приземистые обезьяньи тела с длинными, почти до земли трехпалыми руками, с головами, поросшими червеобразными отростками. И кожа покрыта слизью. Уроды, мать их! Уроды!
Господи, говорят, Ты не любишь самоубийц?
Сделай для меня исключение, Господи, ну пожалуйста! Урони мне на голову что-нибудь, чтобы в эту мою грешную голову не пришла и тень мысли о спасении, чтобы эта мысль не заставила управление сдвинуть машину хоть на метр с выбранного курса. А то говорят еще, что предателей Ты тоже не любишь - а кем же я тогда окажусь? Если вся эскадрилья полегла, чтобы дать мне этот шанс, вон, сверху прекрасно видны догорающие обломки. А я вдруг дрогну, уйду выше или ниже, кем же я буду, Господи? Господи, Ты же сына Своего послал умирать за других, разве же я самоубийца, я же не для себя?...
Все мои уже - не здесь, за чертой. И не выпить за них водки, мне уже точно не выпить. На базе техники и медики выпьют, центр управления выпьет, а я уже не выпью. Вечная память, ребята, вечная вам... нам память, милые мои, асы, живые мишени, друзья-приятели. Были соколами - стали кучкой горелых перьев, но недаром же, недаром, правда? Я смогу, я дотяну, верьте в меня, ребята! Если уж удалось расшвырять не две - пятерку их машин, не в одиночку, конечно, в спарке, в звеньях, но все-таки - удалось мне пробиться, пока вы прикрывали мне спину... Если это удалось - все удастся, ради вас, ради вашей памяти, это мой салют на похоронах, мой взрыв, который сейчас будет виден всему континенту. Смотрите, как я салютую вам, Серега и Димка, Антон, второй Серега, Леха, ребята мои, ребята, лучшие, таких больше не будет...
Господи, говорят еще - все, что Ты ни делаешь, все к лучшему...
Ну, знаешь, Господи, может, Тебе и виднее, Ты, мудр, наверное, вечен и бесконечен, но зачем же Ты послал на свои чада эту напасть? За что нам это, за какие прегрешения - горящие города, за мгновения обращающиеся в легкий серебристый прах под пушками их крейсеров? Что мы Тебе, Господи, плохого сделали? Настолько плохого? Или это такое испытание, Господи? Ну вот, видишь же сам, я все делаю, чтобы его выдержать. Я выдержу, Господи, я не дрогну, не отшатнусь в сторону, только Ты помоги мне чуть-чуть, а, Господи?
Вот оно, чудо враждебной техники, неуязвимое, как казалось еще неделю назад. Вот оно - по форме почти яйцо, сзади - выросты дюз, спереди - словно прыщи,оконечности стволов глубоко внутрь утопленных пушек. И вокруг плещется едва заметное светлое сияние поля. Непонятное поле, и непонятно зачем нужное, глушит оно только связь, ракеты проходят через него, и истребители проходят - да толку-то, если о броню любые ракеты, любые истребители расплющатся в лепешку, не причинив никакого вреда. Откуда они прилетели, что им надо, почему они прилетели - убивать? Неизвестно. Ничего о них неизвестно, кроме того, что их можно победить. Дорогой ценой, безумно дорогой - но можно. На один их истребитель - до двадцати наших. Но все-таки они не бессмертны, видали мы уже их трупы. Премерзкое зрелище. Сразу отпадают всякие сомнения. Впрочем, они еще раньше отпали, после Торонто, которому не повезло первым. Вот же сволота небесная! Ублюдки!
Ты же все видишь, Ты же все знаешь, Господи!
Ты же видишь все это - половина Земли обезображена, словно ожогами изъедены континенты, язвы руин городов везде, гной и смрад сочится из трещин в земле, и попирают ее они, чужаки, монстры, словно из самых дешевых фильмов выползшие. Ты же сам творил эту землю, Господи, ну неужели Тебе не обидно за нее? Может, все-таки хоть чуть-чуть обидно? Тогда помоги мне, пожалуйста, Ты же видишь, я покупаю лотерейный билет!
Какими мы были наивными - вспоминать тошно! Сопляки, выросшие в мире, на только-только, когда мы пешком под стол, но ходили, объединившейся планете, и в боевую авиацию мы шли, точно зная, что никогда не поднимем машины в настоящий бой. Их еще строили, по инерции, и создавали новые модели, но ведь уже из любви к искусству, побочная отрасль разработок для космонавтики, мы же думали, что ничего, кроме локальных конфликтов уже никогда не будет. Смеялись - будем бороться с наркобаронами, плантации бомбить. Досмеялись. Параноиками считали старшее поколение, неспособное отказаться от идеи войны. Они были не параноиками - провидцами, они не знали, но предчувствовали, а мы - глупые дети. Хорошо, что управляли планетой не мы - они. Иначе не на чем мне было бы сейчас лететь к этому инородному телу, занозой застрявшему в нашем небе...
Господи, я, если честно, не верю в Тебя...
Ну, не умею я верить в высшую силу, в создателя, в отца небесного. Не умею. Я в себя умею верить, в свои руки, в свой разум, в друзей своих, в человечество, в конце концов, как ни высокопарно это звучит. В то, что люди, при всем их сволочизме, все-таки способны создавать, любить, дружить.... А в Тебя, Господи, мне никогда не приходило в голову верить. Ты меня прости за это, пожалуйста. Ты, говорят, мстительный. Давай Ты мне на том свете отомстишь за все - а на этом помоги мне чуточку, капельку, а? Помоги мне всего-то еще полторы минуты, все в порядке же, вот, никто не идет на перехват, вон она, дюза, я уже вижу ее, осталось уже совсем немного! Вот сейчас я туда влечу на полной скорости, и все будет правильно. Вот тогда, Господи, делай со мной все, что хочешь. Хоть в котел со смолой, хоть на вертел над костром...
Сколько потерь за считанные недели, сколько потерь - две трети городов развеяны в прах, сотни радиоактивных зон, эпидемии, внутренние конфликты, голод, выжженные поля... Говорят, потери исчисляются миллиардами - несложно поверить, учитывая, что все крупные города уничтожены, часть островов просто исчезла с лица Земли, посреди Африки - огромный разлом, очередное оружие опробовали наши дорогие гости, видимо, поняли, что перестарались. Или просто не могут его применять налево и направо - неизвестно даже, чего им нужно от Земли. Тотального уничтожения планеты? Захвата? Ничего-то мы по-настоящему не знаем, как ни крути. Ни разу ни одной передачи не расшифровали, ни одного пленного не взяли. Они просто пришли и начали убивать, не пытаясь выдвинуть условия, не пытаясь наладить хоть какое-то общение...
Неужели, Господи, Ты можешь быть на ихстороне?
Нет, не верю, не могу я поверить в это! Разве может так быть - чтобы хоть кто-то был на стороне этих?Они же монстры, Господи, неужели это тоже Ты их сотворил? Таких вот? Ой, Господи, Тебе виднее, не наказывай меня за вопросы и сомнения сейчас, погоди еще минутку, а? Всего-навсего минутку! Я Тебе через минуту за любой базар отвечу, честно-честно! Ты только погоди... и помоги, а? Мы потом все обсудим, хорошо? Если захочешь, Ты мне все объяснишь, я пойму, а что не пойму - в то поверю: и зачем Ты позволил им прийти на нашу планету, и мог бы Ты избавить нас от этой напасти, и есть ли Ты вообще...
Что, чувствуете себя неуязвимыми? Или видит око, да зуб неймет? Все, ребята-инопланетята, допрыгались, доигрались! Вам, вот вам конкретно уже ничего не светит на нашей планете. Мне же совсем недолго осталось, всего-то какие-то секунды. И противопоставить вам мне нечего, нет у вас больше истребителей, были, да все вышли. И все наши пять эскадрилий тоже вышли... вылетели. И обратно уже не влетят, на базу не вернутся. Была база, да вся вышла. Двенадцать к одному мы сыграли с вами - рекорд, зрители плачут в восхищении, трибуны рукоплещут. Такого еще не было. И все пять эскадрилий пробили мне дорогу к дюзам, и вот передо мной - серая дура, и больше ничего. Воздух, ветер, и простор. Красота! Любуйтесь, склизкие, я к вам иду! Только любоваться уже некогда, не до любования. Это вам за Москву, за Казань, за Новосиб, за Томск, за все уничтоженные города, которых я уже и не упомню.
Господи, целых тридцать секунд еще!
Скорее бы... Господи, говорят, когда Ты создавал время, Ты создал его достаточно. Знаешь, Господи, кажется, Ты его многовато создал, для меня лично - многовато. Ты извини, что я к Тебе с такими претензиями, Господи, но это же невозможно - еще тридцать раз в наушниках щелкнет метроном, целых тридцать раз! С ума сойти можно! Куда мне столько? Или это Ты специально, Господи, чтоб мы о Тебе успевали вспомнить? Мудро, Господи, только тяжело-то как, а руки закоченели в судороге: рвутся со штурвала, а я им не даю сорваться, и шевельнуться тоже не даю, потому что нельзя еще. Господи, да зачем же Ты создал нас с руками, головами, трусливыми душонками? Накажи меня, Господи, через тридцать секунд - накажи за все, пожалуйста, за трусость, за этот страх!
Страшно как, вот теперь, когда никого, кроме меня, тут нет - могу сказать честно: страшно умирать. В бою, наверное, не так страшно - большинство и понять не успевало. А так, две проклятые минуты идти к дюзе, зная, что почти до самого конца можно повернуть. Врагу не пожелаешь. Даже вот этой вот вселенской сволоте, которая сидит за серебристой броней - не пожелаешь. Никому. Этого мокрого пота по спине, этих трясущихся ледяных рук, этого страха истошного, выходящего из легких кашлем, этих адреналиновых судорог в кишках... Две минуты - наверное, это совсем мало, для всех мало, для меня - много.. Потому что не типовая машина, а экспериментальные разработки, чудо техники, уникальная система управления, слушается не только прикосновений рук, но и сигналов мозга. Две присоски на висках, обруч между ними - колет, контакты впиваются в кожу, как иглотерапия. Думаешь - машина делает. К сожалению - делает то, о чем думаешь, вот сейчас хоть частушку запевай, только бы не подумать о том, чтобы пойти на попятный...
Господи, где Ты, я тебя не слышу совсем!
У тебя тоже проблемы со связью, наверное? Я уже в "глухой" зоне, возле самого крейсера, вот Тебя и не слышно, мне осталось пятнадцать секунд, Господи. Всего-навсего. Целых пятнадцать секунд еще - и не слышно Тебя, как же, Господи, я продержусь, я уже вижу эту проклятую дюзу, где мне придется умирать через эти пятнадцать секунд, вот она: сиреневое пламя клубится вокруг, а внутри - черно. А Тебе меня слышно, Господи? Надеюсь, что слышно, хотя какая уже в сущности, разница? Нет, есть еще разница - еще есть несколько десятков метров, и я еще могу бросить истребитель вниз, к земле, и вернуться на базу, и напиться вдрызг за помин своей эскадрильи... Так помоги мне не сделать этого!
А мы-то, сопляки-идиоты, мечтали о контакте... Мечтали о содружестве с иными расами, смеялись над голливудскими боевиками про злобных Чужих, любили совсем другие книги, в нашей горемычной России их столько лет сочиняли, да какие авторы, сплошь гении. Мы о прогрессорстве спорили, мы о Странниках думали, мы над жукоглазыми вражинами хихикали. Дохихикались, называется. Они, конечно, не жукоглазые, глаза у них вполне человеческие. Но - монстры, убийцы, шваль небесная, как ни крути. Первый контакт, называется - пых, и Торонто в пыль. Вот и проконтактировали, пообщались. Пока мы мечтали - они строили эти корабли и шли к Земле. Шли, пришли. И поздоровались - вот вам пыль городов, вот вам трещины в земле, вот вам "закрытые" зоны бактериологического заражения, угощайтесь, хозяева. Приятного аппетита.
Господи, я тебя всуе столько раз поминаю!
Ты меня извини, Ты же понимаешь, мне больше не с кем говорить, некому прокричать, нечем больше голову занять, чтобы в ней и тени мысли-команды "назад" не появилось, чтобы руки не дрогнули, не рванули на себя штурвал, чтобы все получилось, я тебя еще целых десять секунд буду дергать, Ты уж прости. Нужно мне Тебя доставать, нужно, потому что я в эту молитву вкладываюсь так, что больше ни о чем и думать не могу, вот, систему управления клинит, не понимает она меня - и не надо же, чтоб понимала. Все правильно идет, Господи, видишь, как все хорошо? Я тебе ору во всю глотку, во все мысли - и удерживаюсь от соблазна, так что Ты потерпи, Господи, еще чуть-чуть, всего десять секунд...
А Ленка теперь одна останется с пацаном... Ей, конечно, от государства будет все, что положено - и пенсия за меня, и пайки дополнительные, и Кольке льготы всевозможные - на отдых, на обучение. Только что от этих пайков и льгот толку-то, ведь впроголодь, в бункерах, в обносках жить. И Колька, паршивец, теперь совсем избалуется, без твердой руки, ему и по заднице теперь надавать некому будет, и мать, и Ленка с него пылинки сдувают - "ах, маленький, ох, бедненький, ах, ох...". Мать жалко, до слез жалко, кто о ней теперь позаботится, кто приедет, соседям-уродам рыла начистит, намекнет, как себя надо вести с родней доблестного авиатора? Мама, ты уж прости, ты уж пойми меня как-нибудь, ты же всегда меня понимала, мама... Не было у меня другого выхода, или мы, или эта мразь. А государство тебе за подвиг мой заплатит, как сможет. Не в деньгах счастье? Да, только что я еще могу для вас сделать-то? Выбить эту падаль, да заработать этим военную пенсию для Ленки, Кольки и тебя...
Господи, слава Тебе!
Пять секунд, и уже некуда уходить, осталось только лететь вперед, под рев двигателей, и уже никуда не денется этот их крейсер, сейчас мы с ним превратимся в кучу обломков, я-то не в обломки, в облако молекул, в хаотическое движение, в круговорот веществ в природе - а вот он будет падать долго, будет взрываться не один раз, пока каждый отсек не лопнет, словно мыльный пузырь. И тогда около Земли останется еще только два крейсера. Из восьми. Господи, а те, кто подорвал остальные, что они Тебе говорили, о чем просили? Ты мне дашь с ними свидеться, Господи? Это ведь Ты их надоумил бить собой в сопла, правда, больше же некому...
Это же чудом вышло, чудом, не иначе. Пытались их бить ракетами - никакого эффекта, на таран шли - все без толку, ядерной боеголовкой вломили - ну, хорошо изотоп был короткоживущий, через год там уже и без защиты ходить можно будет. А потом над Ла-Маншем этому англичанину вдруг пришло в голову пробиваться к дюзам, и не ракетами - собой туда бить. Они, конечно, быстро сориентировались, только вот то ли не знали, сколько на самом деле на нашей беззащитной планетке баз, то ли не были готовы, что мы будем класть авиацию пачками, штабелями, разменивая двести машин на один крейсер. Кто их разберет, рож с щупальцами, может, не знали, может, не верили. Они же не люди, может, сколь угодно умные, но другие, как у них головы работают - нам не понять. Тем более, что и мозг у них не в голове - в груди...
Ну, вот и все, Господи!
Ни хрена мне Тебя не было слышно, и не удалось почувствовать. Одна радость, что с Тобой беседуя, удалось мне сделать то, что хотелось. Видимо, не судьба была. Креста на мне нет, и не крестили меня, наверное, Ты на запросы от таких абонентов не отвечаешь. Если Ты вообще есть, конечно. Вот и узнаю, всего-то секунда осталась, Господи. Сейчас встретимся, если есть с кем. До скорого свидания, через секунду! Встречай меня, Господи, командира эскадрильи восемнадцать дробь восемь, земля ей пухом, Коршунову Анну... Позаботься, если захочешь, о сестре моей, Коршуновой Елене и сыне ее Николае....
Господи! Иду куда-то, к Тебе иду? Если к Тебе - встре...