Аннотация: Такая вот коротенькая история о том, что во многая знания многая печали, и об общей спорности, строго-то говоря, этого утверждения.
Не понять. Ничего не понять. Жизнь пошла кувырком, рванулась в пляс, выписывает замысловатые кренделя, и не разобрать толком рисунок этого танца, и пока ничего не понять в нем, хитром, игривом, как дикая кошка, и не почуять, из-за какого угла к печени метнется очередной закаленный клинок.
Кажется, что события сменяют друг друга с бешеной скоростью, раза в три быстрее, чем у остальных людей, нормальных людей, обычных людей, что время сошло с ума и понеслось вскачь бешеным жеребцом, роняя пену с закушенных удил.
Дома тепло, светло, уютно, мухи не кусают, - а вот грызет же изнутри душу какая-то мелкая острозубая зверушка без имени, сучит лапками, задевает жилы, сердце дает перебои, и не выходит использовать редкую пору покоя, не выходит расслабиться, ни крепкий терпкий чай не помогает, ни этно через наушники.
В шестом секторе снова стреляют. "Растет напряженность обстановки в регионе", - сообщают в новостях. За этими казенно звучащими словами - выстрелы, взрывы, кровь, крики и ночь, пахнущая дымом горящих домов. Все привыкли пропускать гладкие обороты мимо ушей, и не слышат этого, и не чуют. Ткнуть разве носом в прямые трансляции или в записи реальных боев - тогда начинает проклевываться интерес, сочувствие, тень понимания; но кончается сюжет - и уходят, растворяются в быту поддельные впечатления; разве что под настоечку почесать языки за разгул терроризма, и за "куда все катится", и за "что же никто ничего с этим" - вот так мы можем, да, это завсегда пожалуйста, сколько угодно.
Газеты читать нельзя, и передачи фасона "потрындим за политику" смотреть нельзя, бесит, бесит все, видишь же насквозь, что вот этому журналюге заплатили денег, а вон тот дядечка с солидным брюшком думает, что еще парочка таких съемок - и он заработает кой-какой политический капиталец, худо-бедно проскочит в народное собрание, и вот - эх! - тогда начнется настоящая жизнь!.. Нет, ничего не будет менять такой дядечка, и рвется туда он вовсе не из патриотизма, а за конвертиком - "вы знаете, какую кнопку нажать сегодня на голосовании", за корочками - "да, милочка, мне четыре билета, пожалуйста" без очереди и бесплатно, за авторитетом - "надо будет поддержать его кандидатуру на выборах городского головы", за чем угодно, только не затем, ради чего отдавали свои голоса те, на чьих горбах он въехал победительно в Фиолетовый зал, где и утвердил сиятельный зад на лакированном дереве скамьи.
А что происходит на самом деле - никому не известно. Я вот собираю жалкие крохи сведений из "неофициальных источников", объедки с барского стола - мне и то страшно; как же живут те, кто по долгу службы знает все или почти все?
На улице позавчера привязался тип; то еще неуподобие - "простите, у вас есть минута свободного времени? расскажите, как вы относитесь к тому, что в столице принято решение прервать процесс мирных переговоров и ввести на территорию сектора расширенный контингент вооруженных сил? нам /тут сказал что-то, ну нахрен, еще запоминать, кто он и откуда/ очень важно понять реакцию простого, обычного представителя среднего класса /спасибо, дорогой/ на подобные, такие вот, жесткие правительственные меры; и как вы думаете, это было личной инициативой Императора, либо же дело в закулисных интригах народного собрания, кабинета министров, в финансовых кругах?"
Я не знаю, в чем там дело, и знать не хочу. Опять будут стрелять, опять будут бомбить, опять не скажет никто правды, да и не надо ее, этой правды, меньше знаешь - крепче спишь, и если не задумываться о том, что там на самом деле, в этом шестом секторе, провались он в пространственную дыру весь целиком, желательно еще и вместе со всеми нами, - так вот, если не задумываться, жить на свете как-то легче, честное благородное слово.
И вообще, пора ехать в аэропорт.
Вышло тяжело, идент-контроль я прошел, обливаясь холодным потом, и микросхема под кожей жгла, как неродная, и я все думал: оборудовали тут поисковик или нет, и искал его глазами, и не находил, и все равно боялся до дрожи в коленях, и хорошо, что принял перед тем свою гадость, имитирующую простуду, и сел на борт, и откинулся в кресле, и только там почувствовал себя спокойно и уверенно, как всегда, включил музыку и уснул на все полчаса полета.
Встретил меня, как всегда, Вит, протолкал длинную, полную сочувствия речь, я ответил грубо, Вит оскорбился, сказал, что я невежлив, я ответил еще грубее, Вит отстал. Извини, сказал я ему через двадцать минут, уже в машине. Извини, и вот еще что: я больше не приеду сюда, пас, выхожу из игры, извини, Вит, я не могу так больше, всего боюсь, понимаешь, Вит? Я больше не возьму твоих денег, вот отдам то, что есть сейчас, получу свое - и все, Вит, не звони мне теперь, и тем более, никогда не звони домой. У меня жена дома; мы, кстати, через пару недель празднуем годовщину свадьбы, и вообще твой голос ей не нравится, а волноваться вредно в ее положении, понимаешь, Вит? Она все время думает, что я занимаюсь чем-то незаконным, и она же права, права же она, Вит, скажи мне, куда идет то, что я передаю тебе, и что с этим делают, и кто? - нет, Вит, молчи, я не хочу этого знать, я не хочу знать совершенно ничего, вот сегодня по голо опять говорили "растет напряженность", и я не хочу знать, отчего она растет и зачем, так что ты просто заплати мои деньги, Вит, и я забуду, как тебя зовут, а ты забудешь все обо мне, забудешь ведь, правда?
- Еще четыре ходки, и завязываем, - говорит Вит своим этим голосом, и я понимаю, что спорить не буду, что спорить с ним не умею я совсем, совсем не умею, и привезу ему то, что он хочет, и раз, и два, и четыре, и десять, а потом - потом, может быть, все-таки, все-таки, все-таки...