Теплое ласковое море совсем расслабило Степана Тимофеевича Суркова, человека практичного, серьезного и немножко педантичного. Нескончаемое пекло июльского дня неимоверной тяжестью навалилось на его тучное тело, а ожидание в длинной веренице очереди за квасом только отяготило и без того усталые члены. Но вот выпито два бокала, и Степан Тимофеевич почувствовал, как холодная влага наполнила желудок, на лбу выступили капельки пота, душа подобрела, и стало веселей.
- Заходи, не стесняйся, дорогой,- услышал неожиданно Сурков за своей спиной нежный голос и, не долго думая, вошел в лавку с яркой вывеской "Комиссионный".
Продавщица, позвавшая его, походила на цыганку: большие черные глаза с длинными ресницами, темно-каштановые волосы, пухлые губы в алой помаде и большие серьги в маленьких мочках ушей. В волосах её торчала красная роза, точно на этикетке дешевого одеколона "Кармен", черное платье покрывали такие же яркие розы с розовыми, оранжевыми и желтыми оттенками. Но более всего Суркова поразила полная грудь женщины, соблазнительно трепещущая при каждом непроизвольном вздохе. Степан Тимофеевич онемел, глядя на неё. Меж тем "цыганка" вкрадчивым голосом произнесла:
- Этот пиджак сделает тебя самым счастливым человеком на свете. Такому добропорядочному, деловому и энергичному мужчине нужен именно такой пиджак. Он как никакой другой подчеркнет вашу элегантность, строгость, деловитость. Последний крик моды, новинка сезона! Диор, Беккер и Чарита не могли придумать подобного покроя. Он хранится в тайне...
Голос женщины, казалось, заполнил всю небольшую лавчонку. Суркову думалось, что из каждого угла её сочится тихий настойчивый шепот хозяйки:
- ... Свободный покрой не стеснит ваших движений. В нем вы сразу почувствуете себя стройнее, выше, увереннее, будто вернетесь во времена молодости. Примерьте его и увидите, что только вы можете быть обладателем этой драгоценности, только вам она по плечу, в меру и к лицу. Одевайте же, одевайте...
Сурков не мог с собой ничего поделать. Он замер в изумлении и, чуть съежившись, только смотрел, как величественно колышется под платьем полная грудь женщины, и слушал монотонную речь, исходящую невесть откуда.
- Одевайте,- донеслось до него снова,- одевайте...
И в этот момент Степан Тимофеевич ощутил на своих плечах пиджак. Руки машинально влезли в рукава, привычно стали поправлять и поглаживать лацканы.
- Точно на вас шит,- зашевелилась полная грудь, и чьи-то трепетные руки коснулись его шеи, поправляя подвернувшийся воротник.
- Да у меня и денег-то нет,- пролепетал вяло и нерешительно Сурков.
- Не нужно никаких денег. Для вас бесплатно. Сегодня бесплатно...
Степан Тимофеевич, не поднимая глаз, понял, что на него смотрят. Но откуда, не знал. Этот странный взгляд сковал его с новой силой. Полная грудь исчезла, вокруг появилось множество высоких - в рост - зеркал. Лавка, казалось, пропала, спустилась тьма, и только зеркала, вернее, только Сурков освещался многочисленными прожекторами, отражаясь в них. Теперь Степан Тимофеевич мог спокойно рассмотреть предлагаемую ему вещь.
Пиджак был плотный, драповый, с черными, еле заметными нитками на светло-коричневом фоне. Именно о таком пиджаке Сурков мечтал, можно сказать, всю жизнь. Но теперь, увидев себя в десятках зеркал с различных сторон и проекций, он понял, что нашел именно то, что нужно. Вернее, то, что нужно, нашло его самого. Только подумал о том Степан Тимофеевич, как пиджак плотно обхватил его, сжал со всех боков, вдавливая отвисший живот сорокалетнего мужчины, выпрямляя сутулую спину замученного жизнью человека, так что дышать стало труднее, и кровь, как показалось, стала циркулировать в два раза быстрее, и появилась какая-то неизведанная доселе уверенность, чувство приподнятости и своего предназначения к чему-то. "Ах ты!"- только и смог подумать Сурков, забыв о своей незначительности, и тут же похлопал себя по груди, взъерошил волосы и принял позу "а ля Наполеон", чего до сих пор за собой не замечал. Весь мир стал мниться ему огромным, бесконечным и величественным. "И мне,- всё громко закричало в нем,- отведено там достойное место!.."
После возвращения из отпуска Степан Тимофеевич первым же делом показал пиджак жене. Та, увидев его, язвительно фыркнула, но, узнав, что пиджак достался бесплатно, сначала удивилась - как можно? - затем одобрительно шмыгнула носом и промолвила:
- В нем и на работе не стыдно появиться.
В первый рабочий день после отпуска Сурков показался в приемной в новом драповом пиджаке.
- Какой вы!- всплеснула руками Лина Павловна, пришедшая, как всегда, пораньше.- Что за прелесть этот пиджак. В нем вы, как юноша: стройный, плечистый, полный энергии и сил.
- Ну, ну, засмущался Степан Тимофеевич, прямо юноша. Мне уж пятый десяток пошел.
- Что вы, Степан Тимофеевич, да если бы все в вашем возрасте обладали такой бодростью духа, как у вас, смелостью, решительностью, мы бы, мы бы... Даже не знаю, что бы мы смогли сделать. Весь мир, наверное, перевернули бы!
- Скажете тоже, весь мир,- произнес Сурков и с важным видом прошел в свой кабинет.
Кабинет его не отличался большими размерами. Да и мебели в нем стояло не так много. Крупный дубовый стол, приобретенный по случаю в местном антикварном магазине, кожаное кресло шестидесятых годов с высокими подлокотниками, сервант, набитый брошюрами, огромный железный сейф в углу комнаты, два стула для посетителей у двери, да портрет "Генерального" на стене. Сурков откинулся в кресле и стал соображать, что бы он мог совершить, надели его большей властью. Ужасно и подумать!
"А может, она и права,- подумал он.- Я ощущаю необычный прилив сил и энергии. Любые дела мне теперь решать, что семечки грызть".
Задумывался ли когда-нибудь Степан Тимофеевич Сурков о своем предназначении? Наверное, нет. Да и нужно ли ему было о том размышлять? Работа его - а служил он в одном из городских управлений - была связана с бумагами. Люди в его кабинете бывали постольку - поскольку, а бумаги и те ныне большую часть просматривала его секретарша, Лина Павловна. Суркову оставалось лишь размашистым росчерком пера черкнуть свои неразборчивые инициалы и решить, дать ход бумаге или, что называется, "зарыть" её. Вот и сейчас, выпив стакан чаю, принесенного секретаршей, Сурков решил заняться делами. Он раскрыл первую папку, попавшую ему в руки, и хотел было углубиться в чтение, как пиджак сильно сдавил его, стиснул со всех боков. Степан Тимофеевич почувствовал себя в железных тисках, из которых невозможно вырваться.
- Ты что это?- спросил недоуменно Сурков.- Ты зачем это меня сдавил? Больно же.
Тут Степан Тимофеевич увидел, как рукав поднял его правую руку, положил на стол. Не понимая, что делает, Сурков взял ручку, и рука его вывела на бумаге лишь одно слово: "отказать".
"Тьфу ты, черт!- выругался Степан Тимофеевич.- Возможно ли такое, чтобы руки сами писали? Чтобы пиджаки людьми командовали? Голова-то зачем, если руки её не слушают?"
Но левая рука тянула новый лист, а правая снова отписывала "отказать", "отказать", "отказать"...
Захотел крикнуть Сурков, но крика не вышло, раздалось только слабое: "Помогите..." Попытался встать, но не смог - пиджак прижал его к креслу достаточно прочно. А правая рука всё отписывала: "отказать", "отказать"!
- Проклятый пиджак!- возмутился Сурков.- Знал бы, что ты такой есть, никогда не взял бы тебя. Освободи мои руки, негодяй! Я изорву тебя в клочья, я сожгу тебя, отпусти меня сейчас же!
Сурков дернулся и снова не смог встать.
- Что тебе надо, скажи?- чуть ли не рыдал он.- Отпусти меня, зачем я тебе нужен? Меня ждут дома жена, дети...
Пиджак молчал.
- Хочешь я внутренний карман тебе пришью, ты ведь давно мечтал о таком?- Сурков осекся, поняв, что несет несуразицу.
Пиджак молчал.
"Да не молчи же ты! Ослабь чуть-чуть!"
Вошла Лина Павловна. Глаза Суркова загорелись. Лина Павловна остановилась в дверях, держа папку с бумагами в руке.
- Лина Павловна, дорогая,- только и смог произнести Сурков, чувствуя, как сильнее сдавило его тело.
- Да, Степан Тимофеевич, я принесла нужные документы. Здесь всё, что вы просили.
- Я, я... - услышал себя Сурков и понял, что слабеет, что готов полностью подчиниться неизвестной силе, сковавшей его. Как только дверь кабинет за секретаршей закрылась, Сурков полностью расслабился и стал каким-то аморфным.
С того вечера жизнь Суркова круто изменилась, стала тягучей и пренеприятной. Сначала Сурков кое-как пытался противиться своей горькой участи, но вскоре присмирел и равнодушно отдался связавшей его паутине. Возвращаясь домой после работы, он уединялся от семьи в своем кабинете, включал ночное бра и долго и мучительно размышлял о тяжкой судьбе, невесть кем уготованной ему.
"Что это?- думал Сурков.- Реальность ли? Может, все это мне снится? Тогда какой кошмарный сон!"
Ужас сковывал Суркова при одной мысли о том, что завтра ему снова идти на работу, где ждал его в свои объятья заколдованный пиджак.
"Почему судьба так немилосердна ко мне? Неужели я где-то оплошал, что-то не так сделал? Но делать-то я старался поменьше, чтобы не ошибиться, чтобы не ударить лицом в грязь. Брался за немногое и только за то, в чем был уверен - справлюсь. А то, что таких дел набиралось немного, уж, извините, выше головы не прыгнешь. Но ведь вышла-то промашка! Где? В чем?"
Ночью Сурков долго не мог уснуть. Ворочался в постели, заходил на кухню, залпом выпивал стакан воды. Снова ложился, снова вставал. Курил одну сигарету за другой и опять ложился, зная, что уснуть не сможет. Жена раз проснулась, удивленно спросила Суркова, не болен ли он, но услышав отрицательный ответ, отвернулась. Поду утро уснул и Сурков. Встал совершенно разбитый и усталый. В ванной взглянул на себя в зеркало и не узнал самого себя. Опухшие глаза и губы, взъерошенные волосы, глубокие следы от подушки на лице,- всё напоминало о тяжело проведенной ночи.
"Я сам становлюсь полосатым. Как пиджак",- подумал Сурков и загрустил пуще прежнего.
Все оттягивал свой уход на работу. Медленно ел, медленно одевался, неторопливо брился, однако привычка оказалась выше желания: он ни минуты не выиграл, отчего пришел в ужаснейшее состояние.
На улице прохожие спешили по делам, торопливо обгоняя друг друга. Не рвался лишь Сурков. Пытался свернуть в сторону от знакомого маршрута, увильнуть, спрятаться где-нибудь, но непослушные ноги упрямо несли его к месту службы.
В конторе работали в полную силу. Секретарша удивленно взглянула на Суркова и промолвила:
- А я думала, вы уже там.
На что Сурков, чуть помедлив, ответил:
- Вы, наверное, не заметили, как я выходил.
Он испугался, что кто-либо узнает о существовании таинственного пиджака, заменяющего ныне служебное обличье своего начальника.
В кабинете царил полумрак. "Для мистического хозяина освещение соответствующее",- подумал Сурков и осекся, решив, что тот, в кресле, читает все его мысли.
За спиной хлопнула дверь. Сурков съежился и сделал маленький шаг вперед. Кресло, в котором находился пиджак, слегка скрипнуло. Сурков замер на месте, не зная, что ему предпринять.
- Я что хочу сказать,- услышал он свой робкий голос.- Это неправильно, когда вещь вместо человека. Совсем неправильно. Да.
Сурков боязливо глянул в сторону стола. Пиджак не подавал никаких признаков жизни. Сурков воодушевился.
- Человек - это ведь такое существо... такое существо...
Какое, он не договорил, потому что снова скрипнуло кресло. Но пиджак молчал.
Степан Тимофеевич втянул голову в шею.
- Вещь - это...
Кресло опять скрипнуло, и Сурков понял, что сдался. Его больше не хватило на ораторские речи.
- Я ведь ничего. Я ничего...- только и промолвил он и забился в самый темный угол.
Меж тем работа в управлении продолжалась. Секретарша не беспокоила Степана Тимофеевича, лишь изредка заходила в кабинет, клала на стол бумаги и также тихо выходила.
К десяти часам в приемной послышались голоса.
"Что сейчас будет?- подумал Сурков.- Они войдут в кабинет и увидят, что вместо меня в кресле сидит пиджак, а я трусливо забился в угол. Но чего я боюсь? Ведь это тряпка. Это всего-навсего тряпка. Не может же тряпка..."
Не успел он домыслить, как кресло скрипнуло.
"Он всё понимает, он читает мысли, значит, мне и думать нельзя: каждое слово мое обернется против меня!.."
Зашла секретарша, сообщила, что люди собираются и ждут назначенного приема.
Сурков подумал: "Почему она не спросит, отчего в кабинете до сих пор зашторены все окна и так темно?"
Молчание Лина Павловна восприняла, как разрешение и вышла в приемную. Там сразу началась суматоха, все пытались прорываться на прием, но первому удалось это сделать громадному мужчине с пышными усами "под Буденного".
- Это что ж такое!- закричал детина.- Вторую неделю наши рабочие простаивают на строительстве детсада, а обещанных материалов так и нет! А бетон! Где бетон? Где, я вас спрашиваю?!
Он подскочил к столу и грохнул по нему кулаком.
- Вот!- замахал он клочком бумаги перед пустым креслом.- Вот эту бумагу вы подписываете пятый день. Я сам забрал её у вашего секретаря. Когда ж, наконец, прибудет обещанное?!
Детина долго размахивал руками, стучал кулаком по столу, топал ногами, тряс белым листком в полутемном пространстве.
"Неужели он не видит, что в кресле лишь пиджак? Может, он ослеп? Так не слишком темно. Я все различаю нормально, как днем".
Мужчина вскоре перестал возмущаться. Каждое его слово встречалось гробовым молчанием. Лишь один раз из угла кто-то тихо прыснул - это Суркову стало невероятно смешно.
Мужчина опешил: "Почему он молчит? Ему известно всё о состоянии дел? О том, что я выбил на складе лишние половые доски? Что машина с бетоном ушла на постройку моей дачи? Возможно только это. Он знает обо всем и усмехается про себя. Молчание - тому доказательство".
Мужчина переменил тон, заговорил спокойнее:
- Я ведь что, дорогой Степан Тимофеевич. Голос у меня такой: громкий. Не обижайтесь, что так разговариваю, я ведь в юности в консерваторию хотел поступать. Как запою бывало: "Эх, вдо-оль по Пи-итер-ской..." Да и работа такая, что крикнуть надобно. Там ведь, знаете, трактора гудят, машины, бульдозеры рычат целый день. Крановщик иногда зазевается, стропальщик заснет - кирпич не туда ставит,- так я с самой земли как крикну: "Вира! Вира!" - враз услышит. Не обижайтесь на меня. Бумагу-то эту я здесь оставлю. Опосля подпишите, когда время будет. Вон сколько народу-то в приемную набежало...
Мужчина попятился к выходу.
- Еще раз прошу: не гневайтесь. Голос у меня просто такой - сильный. Будьте здоровы.
"Дурак!- вырвалось у Суркова, как только за детиной закрылись двери.- Каких только дураков свет не держит. Материалы ему подавай! Сам хвастался в прошлом году: на сэкономленных материалах дома возвожу. Да, сначала наворует в три короба, а потом экономить начинает. Тьфу! Ей Богу, тошно и думать о таком".
В дверь неуверенно постучали. Она медленно приоткрылась, и в просвете показалась совершенно седая голова низенького старикашки. Он робко вошел в кабинет, скрючившись, нервно теребя длинными, как у пианиста, пальцами свою пожеванную кепку, потупил глаза и, лебезя, произнес:
- Здравствуйте, Степан Тимофеевич. Вы меня, наверное, не помните, а ведь я вас знавал еще вот таким...- он показал ладонью небольшое расстояние от пола, подобострастно приподнял седые брови и редкие ресницы и улыбнулся.
Сурков его не помнил.
- Вы тогда такой шалун были,- продолжал тот, растягивая губы в улыбке,- такой шалун. Однажды испачкали, простите за откровение, свои шортики, красненькие такие, может, помните? Упали, простите за выражение, в лужу. Плакали сильно. Я вас тогда поднял, поставил на некрепкие ножки ваши, вычистил шортики и сказал: "Беги, малыш". И вы побежали, веселый и радостный такой. И вот аж куда добежали! На самую, так сказать, вершину! (На что он намекает, подумал Сурков.) Чтобы мы, простите за выражение, близкие ваши, знакомые, так сказать, любовались вашими успехами и гордились.
Старик склонил голову в поклоне.
Сурков никогда не видел его прежде, но после такой речи заколебался: может, и правда где-то встречались?
- Я что хотел сказать, простите за выражение. Что все мы, так сказать, друг другу братья. Я вам когда-то помог, теперь вы мне помогите.
Старик поднял глаза, улыбнулся и опять склонил голову.
- Только одна ваша подпись, вот здесь, внизу. Небольшая такая, и всё.
Старик положил бумагу на стол и, пятясь, вышел.
Пиджак молчал. Сурков тоже не знал, что произнести. Он забился в угол и более не подавал признаков своего существования. Так прошло еще два или три посетителя, но и они все, оставив свои бумаги на столе, удалились, и секретарша прекратила доступ в кабинет. Приемный день закончился. Начальнику нужно было отдохнуть. Но кому отдохнуть? Пиджак даже слова не произнес. Сурков тоже. Страх сковал его снова, когда он подумал, в какое ужасное положение попал. Вдруг он решил взять все бумаги со стола, выбежать с ними в приемную, подписать, дать им ход, поступить вопреки злой воле сидящего в кресле. Все же там были документы, от которых зависела судьба многих людей. Теперь, попав в кабалу вещи, он понял, как нужны ему сейчас люди, их союз, их помощь. Но нужен ли он людям? Не дождавшись ответа своей совести, Сурков рванулся из темного угла к столу, протянул было руку к бумагам, но тут же почувствовал, как кто-то обхватил его вокруг талии, прижал к себе и больше не отпускал. Со страшными рыданиями Сурков упал в кресло и, как и в прошлый раз, покорился полностью чужой воле.
Секретарша унесла бумаги неподписанными.
Степан Тимофеевич Сурков заболел. Он остался дома и не выходил на работу, сказав жене, что взял больничный. Теперь-то наверняка всё уладится. Его бросятся, разыщут, поймут и освободят от ненавистного плена. Однако прошел один день, второй, третий, а за Степаном Тимофеевичем так никто не приходил, никто ему не звонил, никто о нем не беспокоился. Он уже забросил книги, перестал смотреть телевизор. Его мучила загадка происходящего там, на работе, в его мрачном кабинете.
За последние дни он сильно исхудал, потух, перестал даже чистить зубы. Постоянные размышления, мучившие его, заподозрили жену. Но на её расспросы он отвечал лишь "да" или "нет", а то и вовсе не отвечал. Раз, не выдержав, позвонил на работу и, услышав в трубке голос Лины Павловны, расстроился до слез. Он думал, что она обрадуется ему, услышав знакомую речь, но секретарша, на удивление, не узнала его. Мало того, она привычно произнесла:
- Степан Тимофеевич занят.
"Как так?- удивился Сурков.- Я нахожусь дома и вместе с тем на работе? Такого не может быть! Может, я, который есть, не я? А тот, другой - это Сурков Степан Тимофеевич? Тогда кто же я?"
Он обхватил голову дрожащими руками, упал на подушки, и горький стон вырвался из его груди. Всё было против него. Против его воли и желания. Утомленный постоянным нервным напряжением, Сурков заснул. Во сне ему приснилась та "цыганка" с большим бюстом. Как и раньше, он не отрывал от него глаз и откуда-то из темноты доносился голос: "Приди ко мне, приди. Я тебя жду..."
Приняв сон, как знамение, Сурков оделся, выскочил на улицу и, поймав такси, поехал в контору. Там он стремительно ворвался в свой кабинет, чем сильно удивил Лину Павловну, схватил пиджак и также молниеносно выбежал. Не помня как, он оказался в поезде, мчащемся на юг, затем в городе, где отдыхал и, наконец, на улице, где должен был находиться тот злосчастный магазин.
- Нет, нет, его уже нет,- сказали ему местные жители.- Был, но мы его общим решением ликвидировали. А пиджаки такие? Тоже были, но в наше время они никому не нужны. Они изжили себя. Не в моде. Мы, сознательные граждане, боремся теперь и за ликвидацию фабрики, выпускающей подобную продукцию. Сама фабрика устарела, её продукция тормозит продвижение всего нового, передового...
"Был и нет,- подумал Сурков.- Разве было когда, чтобы сразу - и всё? Где-то ж должны остаться магазины, продающие подобные пиджаки? Им бы я вернул его. Проклятая цыганка!"
Возвращался Степан Тимофеевич ни с чем. На вокзале, в ожидании поезда, он взгрустнул. Выбросить пиджак не осмелился: все-таки деньги стоит, но и везти его обратно не было никакого желания. Близился вечер. Стало холодать. Сурков невольно набросил на плечи пиджак, почувствовал, как его снова сжало, затуманило мысли, но вырваться не было сил. Лучше покориться. "Я врос в пиджак,- подумал он,- меня из него не вырвать. Пусть будет, что будет..."
Прошло еще два месяца. Сурков одряхлел совсем, истомился. Ему всё надоело, он только и подумывал об уходе на пенсию. Даже сообщение о реорганизации той самой швейной фабрики и поступлении новых товаров на прилавки не обрадовало его. В конце концов, видя полнейшее равнодушие Суркова к делу, вышестоящее начальство недвусмысленно намекнуло на то Суркову. И как он этого ни хотел, пришлось уйти по собственному желанию.
Вскоре на место Суркова назначили нового человека. Им оказался еще нестарый, моложавый мужчина приятной наружности Юрий Яковлевич Резцов. Он был сама любезность и расточал похвалы направо и налево. Даже Лина Павловна и та удостоилась комплимента.
В первый свой день работы он появился с широкой улыбкой на лице и черным кожаным дипломатом в руке.
- Полчаса прошу меня ни с кем не соединять,- сказал он секретарше и вошел в свой кабинет, тихонько притворив за собою дверь.
К новому месту нужно привыкнуть. Теперь это будет его пристанище.
Резцов остановился на пороге и осмотрелся. Обстановка удовлетворила его. Всё на своем месте. Располагающее к работе размещение мебели, замечательный письменный стол, высокое кресло, встроенные в стену шкафчики. Резцов открыл один из них. На узкой перекладине обнаружилось несколько плечиков, на одном из которых висел забытый Сурковым пиджак.
"Надо убрать его отсюда",- подумал было Резцов, но какая-то магическая сила заставила его прикоснуться к нему, ощупать материал, оценить хороший крой.
"Да такие пиджаки нынче редкость. И материал превосходный".
Резцову захотелось тут же примерить пиджак Суркова. Он потянулся к нему, снял с плечиков и, увидев внутри шкафа зеркало, сразу отбросил все сомнения и накинул пиджак на плечи. Едва он всунул руки в рукава, как пиджак стиснул его со всех боков и словно впился в его тучное тело. Вместе с тем Резцов неожиданно ощутил необычный прилив сил, энергии и решимости.
"Да мне все проблемы теперь по плечу!"- довольно подумал он и сел в кресло. Ему сразу же захотелось выпить чашечку кофе.