Кира стояла перед рестораном с громким названием "Санрайз". Владельцем этого ресторана был Артур Яковлевич Качевский. О нем мало что знали, он объявился в городке совсем недавно, но уже успел построить дом, ресторан и войти в очень узкий круг "власть предержащих". Кира иногда видела из окон дома, как по улице мчится его "Инфинити", а следом за ним джип с охраной.
Приморский городок переживал строительный бум. Еще вчера главная улица мало, чем отличалась от улицы, по которой в начале прошлого века, ходил ее любимый писатель, придумывая в голове призрачные города, но ветер перемен занес энергичных предпринимателей, и город будто проснулся от спячки, его залихорадило: повсюду строились торговые центры, гостиницы, рестораны и казино. Кира жалела о старом городе, меняя лицо, он становился чужим для нее. И только старый парк, спускающийся к самому морю, каким-то чудом остался нетронутым, и район, где находился ее дом. Туда еще не дотянулись щупальца строительного спрута. А может быть, спасло то, что находился район далеко от моря, на сопке, которую старожилы называли "Красной", потому что каждый метр земли сопки был пропитан кровью солдат и матросов, погибших здесь в сорок первом году.
Ее дом... В детстве он казался огромным: двухэтажный, с балконом и мезонином, из окна которого она так любила смотреть на проплывающие вдали корабли...Теплые руки матери - уютная колыбель, где она засыпала под тихую песню. Смех в глазах отца, когда он подбрасывал ее вверх, отчего сердце замирало от страха. В доме не замолкала музыка: Кира с восторгом в сердце следила за мамиными руками, которые словно бабочки порхали над клавишами, извлекая из чрева старого пианино то журчание ручейка, то стоны и плач.
Сначала ушел отец. Ушел ночью, как вор, оставив записку, что уходит к другой женщине, и мать больше не играла, и не пела, когда брала ее на руки. Сквозь теплые волны сна иногда пробивался торопливый говор: мама о чем-то спорила с бабушкой, но слов Кира не понимала; слова были трудные, взрослые. Потом умерла мама, и они остались одни: бабушка, Кира и Барс - старый подслеповатый пес.
"Не клади на стол локти! Не чавкай, не спеши когда ешь, ты не собака...Не крутись перед зеркалом, причеши волосы, не бегай, как малахольная! Не смей плакать! " В доме стало тихо, только кукушка каждый час равнодушно куковала из своего домика на стене.
Время шло, иногда она ловила взгляд бабули, но та стразу отворачивалась, что-то шепча под нос. Ночью Кира просыпалась, и лежа с закрытыми глазами, тревожно вслушивалась в звуки. Старый дом по ночам оживал: тихий шепот, неясные шорохи, скрип, стоны... Она вставала с постели, спускалась по лестнице, подходила на цыпочках к двери, за которой спала бабушка. Долго, пока ступни не становились ледяными от холодного пола, стояла, прислушиваясь: вдруг бабуля тоже ушла, и она осталась одна в этом громадном пустом двухэтажном доме.
Постепенно мать и отец уже не снились ей каждую ночь, боль в сердце угасала, пока не остался маленький, совсем крошечный, едва тлеющий огонек где-то глубоко-глубоко внутри. Она стала забывать черты матери, но глаза отца - ярко синие, с зелеными крапинками вокруг зрачков, видела в зеркале каждый день. В четырнадцать лет бабуля, несмотря на сопротивление и слезы, остригла длинные, цвета темного пшеничного колоса волнистые волосы, которыми она в тайне гордилась. После чего Кира окончательно потеряла надежду обратить на себя внимание Кости, с которым училась в одном классе, и в которого были влюблены почти все девчонки класса.
- Бабуля, я не красивая?
Бабушка поднимает голову от вязания.
-Тебя это волнует?
- Костя... Он учится в нашем классе, - поясняет Кира, заметив, как бабушка, перестав вязать, смотрит на нее. - Он не смотрит на меня.
- В жизни не всегда получаешь то, что хочешь, - бабуля пересчитывает петли и возобновляет вязание. - Ты выучила этюд к экзамену? Я что-то не слышала, чтобы ты сегодня играла.
Кира поднимается из-за стола, подходит к пианино. Положив пальцы на клавиши, ощущает привычный холодок слоновой кости. Она не думает, пальцы послушно бегают по клавишам, извлекая пассажи, аккорды. Ее мысли далеко. Последний аккорд, Кира поворачивается к бабуле. Та недовольно качает головой, откладывает вязание.
- Подойди ко мне.
Кира послушно подходит. Бабушка берет ее руки, пристально глядя сквозь очки, говорит:
- Ты - уродина.
- Нет... - Кира хочет вырвать руки, но искривленные артритом пальцы бабушки цепко держат. Она говорит, глаза ее хмуры и насмешливы.
- Ты - глупая самоуверенная уродина. Как ты играешь? Пальцы вялые, аккорды грязные, а репетиция нечеткая. У тебя талант, а ты зарываешь его из-за своей лени.
- Нет, у меня все хорошо получается, ты просто злишься на меня, не знаю почему, - слабо сопротивляется Кира.
- Хорошо? - бабушка в сердцах отбрасывает ее руки. - Ты должна вкалывать, как проклятая. Как будешь жить, когда меня не станет?
- Не говори так, - сердитые непрошеные слезы предательски закипают в глазах.
- Поплачь, поплачь... Что тебе еще остается. Ленивая, безвольная уродина.
- Ты меня не любишь! Меня никто не любит, и не любил! Ни мама, ни папа,.. никто! Кира кричит, голос ее срывается, она готова разрыдаться.
- Барс.
- Что Барс?
- Барс любит тебя.
- Он не человек, он - собака.
- Запомни, девочка, преданно, не прося и не ожидая от тебя ничего, кроме ласки и внимания, могут любить только животные. А люди... Люди будут стремиться взять красоту, только взять, ничего не отдавая взамен. Ты не понимаешь этого, но придет время, поймешь. Бог дал тебе музыкальный слух и мозги. Садись и играй. Вот твое будущее. И еще запомни, - не жди и не проси, чтобы тебя любили. Даже если встретишь человека, который захочет быть с тобой, будь с ним, но все равно, не верь. Люди предают.
- Но ты же не предала, ты меня не бросила.
- Я жду, когда ты вырастешь...
А потом был теплый летний день, соседские старушки все гладили и гладили ее по голове, вздыхая, а она, не отрываясь, смотрела на холм свежей земли.
Кира вздохнула, - "бабуля, бабуля... Ты права, в этом мире каждый за себя. Тогда, пять лет назад, узнав, что беременна, она ощутила такое острое чувство одиночества, такой приступ тоски, что, придя домой, уже готова была перерезать себе вены и тихо уйти, как поступила ее мать. Что остановило ее? Наверное, страх. Животный, не поддающийся никаким логическим доводам и рассудку, страх.
Костя женился на Ленке, их школьной красавице, и они уехали на Дальний Восток, куда его направили после окончания военного училища. Завидовала ли она своим школьным подругам, которые иногда залетали к ней, как разноцветные бабочки залетают к моли и, угощая дочь дорогими конфетами с умильной улыбкой на губах, прятали в глазах легкое презрение и жалость? Да, завидовала. Они приезжали на каникулы - нарядные, веселые. Глядя на них, Кира страдала не от презрения, а жалости, которую видела в их глазах. Страдала и ненавидела.
Вычистив до блеска туалет и полы в магазине, где работала последние полгода, она любила отдохнуть, слушая болтовню продавщицы Аллы - веселой толстушки, с взбитыми на макушке рыжими волосами, подкрашенными хной. Та, развешивая конфеты вместе с коробком спичек, назидательно выговаривала:
- Ты, Кира, жить не умеешь. Все ходишь хмурая, на людей не смотришь, а ведь, если подумать, можно устроиться. Ты девка ладная, молоденькая. Вон, наш Саакович, посматривает в твою сторону. Да не хмурься ты, не хмурься... Это ничего, что у него жена. Мужик он добрый, а тебе опять же... Дочке купить то платичко, то курточку... Да и сама... Посмотри, в каких туфлях твои подружки то приходят! А ты все в тапочках. Устраиваться надо тебе, не вытянешь ты одна, не вытянешь...
Ночами, прижимаясь к теплому затылку дочери, вдыхая запах ее волос, Кира лежала с открытыми глазами и думала. А потом вставала, спускалась вниз, открывала крышку пианино и тихо наигрывала вальс Шопена. Именно в одну из таких ночей, она решила, как ей дальше жить.
Солнце припекало, Кира дотронулась до лба, провела рукой по волосам. Еще можно было повернуть назад, к грязным полам магазинчика, и продолжать жить, наскребая по рублю на соки для дочери и помаду для себя. Сознавая, что рано или поздно неизбежно ляжешь под потного жирного Сааковича. А можно переступить порог этого ресторана и навсегда распрощаться с призраками, которые мучают тебя бессонными ночами. Перед глазами Киры возникло лицо дочери, еще мгновение она колебалась, потом решительно подошла к дверям ресторана и, толкнув дверь, вошла, окунувшись в прохладную тишину холла. Возникший ниоткуда бритоголовый охранник, окинул ее с ног до головы цепким взглядом, выжидающе уставился на нее глазами, в которых она прочла скуку и презрение.
- Я по поводу работы... Тапер, - поспешно добавила Кира, увидев, как он неприязненно покачал головой.
Это слово удивило охранника. Он некоторое время молчал, видимо искал в своем скудном словарном запасе неизвестное слово и, не найдя, переспросил:
- Тапер?
- Да, я играю на рояле, у вас объявление висит.
Видимо это объяснение его удовлетворило, он посмотрел на ее сумочку, протянул руку.
- Открой!
Кира открыла сумку, мужчина заглянул, потом кивнул и махнул рукой по направлению полупрозрачной стеклянной двери.
- Пройдешь в ту дверь, потом по коридору вторая дверь налево.
Этот хмурый охранник, неприязнь, скользившая в его взгляде, подточили уверенность Киры в том, что ее примут на работу. Подойдя к двери, она уже хотела постучать, как дверь распахнулась, в проеме появился мужчина, с такой же бритой головой, как у охранника в холле. Он окинул ее внимательным взглядом бронзово-желтых глаз, молча кивнул, приглашая войти. Кира сделала шаг и оказалась в небольшой комнате, где вся обстановка состояла из стола, сейфа в углу, маленького кожаного диванчика и двух кресел. За столом, просматривая бумаги, сидел сам хозяин. Почему-то Кира думала, что Качевский - старый, толстый и лысый. Сделав пару шагов, она остановилась, не решаясь сесть в кресло. Мужчина поднял голову, отложил ручку, привычно провел ладонью по седеющим коротко стриженым волосам и выжидающе уставился на нее светло серыми, отливающими полированной сталью, глазами.
- Мне нужна работа, - произнесла Кира тихо, почти прошептала.
- У нас все места заняты, - резко бросил Качевский и посмотрел на охранника, стоящего за спиной Киры.
- Я музыкант, играю на пианино. У вас висит объявление! - выпалила Кира уже более уверенно.
- Играешь на пианино? - мужчина достал из коробки сигару, щелкнул зажигалкой, затянулся. Тонкие ноздри длинного носа зашевелились, словно он к чему-то принюхивался. - У нас тут не детские игры на лужайке, публика предпочитает джаз или шансон, а не моцартов. - Он хмуро, не улыбаясь, смотрел ей в глаза. Кира услышала, как за ее спиной хрюкнул смешком 'лысый'.
- Я могу и моцартов, и шансон, - твердо ответила Кира.
-Артур, - подал голос охранник, - я знаю ее. Она работает уборщицей у Налбандова.
Кира почувствовала, как внутри будто лопнула натянутая струна. С ожесточением произнесла: "Да что вы понимаете в музыке? Даю сто баксов, даже и не знаете, кто такой Скотт Джоплин". В комнате повисло напряженное молчание. Неожиданно Качевский резко поднялся, вышел из-за стола, остановился перед Кирой, покачиваясь с носка на каблук. Впервые за весь разговор Кира увидела в его глазах интерес.
- Ладно. Заработаешь сто долларов, если мне понравится твоя игра. Пошли! Он развернулся, кивнул охраннику. Тот предупредительно распахнул перед ними двери. Кира, в сопровождении Качевского и охранника пересекла полутемный зал ресторана, поднялась на маленькую эстраду, подошла к белому роялю, села на стул. Она не смотрела в зал: всё внимание было сосредоточено на клавишах. Дорогая слоновая кость горела мягким и теплым светом, притягивая и маня прикосновением. Повинуясь чувству напряженного восторга, поднимающемуся из глубины... Подняла руки, на мгновение замерла и сыграла первый пассаж. Не в полную силу, а будто погладила клавиши, в желании ощутить душу "Стенвейна". Арфа послушно отдала звуки - нежные и в то же время чеканные, словно звон дорогого хрусталя. Кира, повернув голову, бросила взгляд на Качевского.
- Что играть?
- Играй своего Скотта! - охранник ухмыльнулся, бросив выразительный взгляд на Качевского. Тот согласно кивнул.
Кира ударила по клавишам в ритме рэгтайма. Она играла так, как играл сам Джоплин, словно это не она, а негр выбивал ритм на африканском барабане: без педали legato, острым, открытым звуком, и от этого регтайм звучал грубо, жестко с металлическим привкусом. Сыграв последний аккорд, Кира опустила руки на колени, посмотрела на Качевского.
- Сыграть что-то еще?
Он кивком подозвал ее к себе. Достав из кармана пачку денег, вынул стодолларовую купюру, положил на стол, прижал пальцем.
- Ладно, ты мне нравишься. Поработаешь месяц, там посмотрим. Все деньги, что будут тебе давать тебе, кладешь в общак, твой один процент. Купи себе платье, - он окинул ее взглядом, остановившись на полной груди. - Что-нибудь с большим вырезом. И еще... - Он опять задумчиво пожевал губами, хрящи длинного носа задвигались, словно он опять к чему-то принюхивался. - Могут возникнуть ситуации, когда придется работать и не за роялем.
Комната чуть поплыла перед глазами Киры, резкой болью заломило виски. "Ну что? - услыхала она насмешливый голос бабули. - Думала, целоваться с тобой будут? Поплачь, поплачь..." Она стиснула руки, стараясь унять дрожь.
- Тоже один процент?
Качевский чуть приподнял брови, Кира не могла уловить выражение его глаз, они стали непроницаемыми, холодными, словно покрылись коркой льда.
- Жорж будет следить, чтобы тебя не обижали. Будешь умничкой, заработаешь хорошие деньги. Но не обманывать, малышка. Я не уважаю людей, которые не умеют правильно считать. - Он поднялся, пристально глядя на нее сверху вниз, словно пригибая взглядом. Кира молчала, не отводя взгляда.
- Вот и отлично. Начнешь с завтрашнего вечера. Всё. Свободна.
Кира вышла из ресторана, её чуть пошатывало. Закрыв глаза, остановилась, впитывая жар летнего дня. Перед глазами плыли оранжевые круги, было даже немного больно. Но она продолжала стоять, в смятении прижав руки к груди, ладонями ощущая, как сильно бьется сердце.
2.
- "Санрайз"? - Алла покачала головой, брови ее страдальчески округлились над добрыми глазами. - Ой, девонька.... Что-то ты подалась не туда. Это же притон.
- А мне что... - усмехнулась Кира.- Я буду играть на рояле. Смотри! - Она вынула сложенную купюру, развернула. Алла взяла деньги, понюхала.
- Мамочки! Пахнет то, как вкусно!
Они рассмеялись.
- Заработала за пять минут, вот так то. Завтра вечером уже выхожу. Единственная проблема, с кем Аннушку оставить. - Кира помолчала, осторожно добавила, не поднимая глаз. - Может, и до утра задержусь. Поможешь? Я заплачу.
- Не пожалеешь?
Кира вскинула голову. - Мне деньги нужны. Не хочу, чтобы на дочь, как на нищенку смотрели. Будет у нее все новое и красивое.
- Ладно... - Алла погладила Киру по голове. - Помогу тебе. Приводи свою девчонку. А денег не надо, заработаешь, тогда и посчитаемся. И все-таки... С Сааковичем спокойней было бы... Ой, лихо, ой, лихо.... - Алла покачала головой, потом махнула рукой. - А и ладно! Давай, подружка, выпьем что ли, за новый оборот в твоей жизни!
Она достала из холодильника бутылку водки, разложила на тарелке кружочки вареной колбасы, открыла баночку огурцов. Разлила водку в пластиковые стаканчики, опрокинула водку в рот, сморщилась. Кира пригубила, - мне в детский сад надо за Аннушкой. Не хочу, чтобы воспитательница почувствовала запах водки.
Она поспешила в центр города, чтобы разменять сто долларов. Почему-то ее не оставляла мысль, что деньги эти не настоящие, что в обменном пункте над ней посмеются, а то еще хуже, - вызовут милицию. Но все обошлось. Кира с трепетом в душе пересчитала деньги (такую сумму она могла заработать, вычищая каждый день магазин Сааковича в течение двух месяцев) и пошла в торговый центр. Через полчаса бесцельного блуждания, стало понятно, - денег не хватит. Вернее, не хватит той суммы, что она отложила для себя на покупку. По пути домой зашла в продуктовый магазин, купила молока, пачку пельменей, для Аннушки апельсиновый сок и дорогие конфеты в коробке с портретом Моцарта.
Ночью, вслушиваясь в ровное дыхание дочери, Кира раз за разом прокручивала события прошедшего дня, убеждая себя, что приняла правильное решение, но в глубине души, не давая покоя, сидела заноза. Осторожно, стараясь не потревожить ребенка, она встала с кровати, подоткнула под бок дочери сползшее одеяло. Поднялась по скрипучим ступеням лестницы в мезонин, распахнула окно, постояла, вдыхая сладкий запах цветущей акации и, как в детстве, забралась с ногами на подоконник. Город сверху был похож на светящегося спрута, от которого в разные стороны расплывались щупальца огней. В гавани сновали катера, катая отдыхающих, ночной бриз доносил обрывки музыки, смех... Она до рези в глазах, пока не выступили слезы, смотрела на "Санрайз", где, переливаясь всеми цветами радуги, сверкало огромное электрическое солнце. Сердце вдруг защемило предчувствием беды, душной волной накатила тоска, отчего Кире захотелось завыть, как собаки воют в полнолуние, или взять прут от арматуры и бить, бить по этим зеркальным витринам, этим шикарным машинам. Бить по ненавистным рожам, чтобы вместе с кровью и ошметками кожи с них слетела наглая и сытая ухмылка. Бить до тех пор, пока не вырвется из нее эта тоска и ненависть. Сто долларов. Он дал ей сто долларов просто так, будто фантик от дешевой конфеты. Десять процентов за то, что ее буду трахать, как последнюю шлюху между отбивной из телятины и шампанским. А потом подрастет Аннушка, и тоже придет к сытому уголовнику просить работу, и ее тоже будут трахать потные и жадные до молоденького тела старые похотливые мужики. А, может, накрыть дочь подушкой и задушить? А потом перерезать себе вены и покончить с этой жизнью?...
Снизу раздалось тихое повизгивание. Пес Тимур, стоя на задних лапах, передними упершись в крышу будки, махал хвостом, глядя на Киру. "Дурашка, радуется...Глупая верная псина..." - Странно, но Кира почувствовала, как удушье отступило. Она спрыгнула с подоконника, доски пола отозвались тяжелым вздохом старых половиц. Где-то здесь должен быть бабушкин сундук. В детстве она часто забиралась на чердак, раскрывала обитый железными обручами короб, больше похожий на квадратную бочку, перебирала бабушкины вещи, рассматривала фотографии, старые открытки, книги в кожаном переплете с засушенными цветами между пожелтевших страниц. Особенно ей нравилась бабушкина фата: тяжелая, кружевная, с вкраплениями мелкого жемчуга в отливающих восковым цветом цветах флердоранжа.
Кира стояла перед сундуком, не решаясь открыть, страшась в душе, что теперь бабушкины вещи покажутся ей старой никчемной рухлядью, провонявшей нафталином. "Наверное, фата пропала, открою сундук, оттуда вылетит жирная обожравшаяся моль, и я увижу только труху". Кира смахнула пыль, подняла крышку, сняла холщовую ткань, источавшую тонкий аромат лаванды, табака и кедрового масла. Сверху лежала уже знакомая коробка с фатой и флердоранжем, книги, фотографии, открытки, перевязанные красной атласной лентой. Она увидела нечто новое, чего не видела раньше, - бумажный пакет, и под ним что-то завернутое в льняную ткань. Раскрыла. Она помнила эти босоножки. Мама запрещала ей даже притрагиваться к ним, они были на тонком высоком каблуке, и всего лишь двумя бархатными ремешками крест накрест. Положив на пол босоножки, раскрыла пакет. Из пакета, словно змея, выскользнуло блестящее черное платье. Кира замерла. Смутное воспоминание промелькнуло в голове: мама сидит за пианино, она играет, на ней длинное, сверкающее, словно новогодняя елка, платье. Взяв за плечики, осторожно подняла платье: черный бархат, прошитый золотым люрексом, переливался в полумраке чердака, словно драгоценный песок. Аккуратно подобрав платье, надела. Чуть узковатое в груди, на бедрах платье село как влитое. Она подошла к зеркалу, сдернула покрывало и вздрогнула... Казалось, мать стоит перед ней и смотрит на нее из темного провала зеркала. Только глаза были не карие, а синие. Глаза отца.
Кира осторожно сняла платье, повесила на плечики, положила обратно в коробку босоножки, выключив свет, спустилась вниз. Дочь безмятежно посапывала, чуть улыбаясь, как улыбаются во сне только дети. Кира наклонилась, поцеловала ее в висок, легла рядом. Взяв руку дочери, положила себе на грудь, закрыла глаза. Воспоминания, как мутные воды услужливо всплыли из прошлого. Она будто услышала голос бабушки. "Никогда не уходи вот так, без сопротивления. Как - бы тяжело не было, не сдавайся. Жизнь стоит того, чтобы прожить ее, не смотря на подлость и гадость, что творится вокруг тебя. Мать твоя слабая, безвольная, она дала уничтожить себя мужчине, потому любила и доверилась".
- Папе?
- У тебя нет отца. И больше никогда не задавай мне этот вопрос".
И Кира не задавала. Она запретила себе задавать этот вопрос. Мужчина, из-за которого погибла ее мать, стоил того, чтобы о нем забыли навсегда. Кира закрыла глаза, тишина обволакивала, убаюкивая. Еле слышно постанывал ветер в трубе дымохода, постукивала на слабом сквозняке ставня... Под утро ей приснилась бабуля. Она смотрела на нее ласково, печально. Потом протянула руку, выставила указательный палец, губы ее шевельнулись, Кира посмотрела, куда указывала бабуля и увидела солнце. Яркое электрическое солнце на крыше ресторана "Санрайз".
Кира вошла в кабинет. Качевский, положив телефонную трубку, кивнул ей на кресло. Она села, не опуская глаз под его пристальным взглядом.
- Что с волосами?
- Мешали.
- Мешали... - Качевский уставился на нее светло серыми выпуклыми, словно у рыбы, глазами. - Подумал, Жорж шутит. Дальше что? Свастику нарисуешь на затылке? Мне скинхеды не нужны. Ко мне в ресторан приходят солидные люди отдохнуть, послушать хорошую музыку.
Кира молчала. Качевский продолжал.
- Приходишь обритая наголо, как последняя дешевка. И это платье... Здесь не филармония.
Проглотив сухой ком, подкативший к горлу, Кира тихо сказала:
- Мне кажется, так даже стильно: обритая наголо женщина в черном бархатном платье играет на белом "Стенвейне". Определенный шарм, не находите?
Веки глаз Качевского дрогнули, прищурившись, он некоторое время пристально смотрел ей в глаза, затем, не отвечая, встал из-за стола, подошел к окну, засунув руки в карманы брюк, уставился, не мигая в одну точку. Кира смотрела на его хищный профиль, высокий лоб с залысинами седых коротко стриженых волос. Высокий, худой, он был похож на нахохлившегося грифа. Охранник за спиной Киры кашлянул. Качевский, словно очнувшись, повернулся, посмотрел на Жоржа, кивнул.
- Договоримся так. Считай, ты меня убедила. Но я хочу, чтобы ты четко поняла, в этом доме - я хозяин. И ты будешь делать так, чтобы я был доволен, если ты хочешь здесь работать. Ты хочешь работать?
- Да.
- Вот и хорошо. А теперь иди, барабань свои блюзы.
Кира поднялась с кресла, не глядя на Жоржа, вышла из кабинета. В коридоре она прислонилась к стене, приложила руки к груди, успокаивая сердце. Мимо нее прошмыгнула женщина в сером халате, с помойным ведром в руках. Кира проследила за ней взглядом, пошла следом. Толкнув дверь, вошла в туалетную комнату. Женщина в халате, ожесточено терла кафельный пол.
- Здравствуйте.
- Здравствуйте, - ответила женщина, не поднимая головы.
- Кира.
Женщина замерла. Подняла голову. В глазах ее промелькнуло удивление. "Клава", - ответила она и принялась опять за пол. Кира подошла к раковине, открыла кран, подержала руки под струей горячей воды, затем вытерла насухо бумажным полотенцем.
- У меня есть крем для рук, - неожиданно проговорила женщина.
- Нет, спасибо, мне играть, руки ледяные, не знаю отчего. - Кира постояла, ожидая, что та скажет что-то еще, но Клава молчала.
- Еще встретимся, - Кира направилась к выходу.
- Да, - ответила женщина, не поднимая головы.
У выхода на сцену ее ожидал Жорж. Положив руку на голое плечо, чуть сжал.
- Сорок пять минут играешь, пятнадцать - перерыв. И особенно не напрягай, тут тебе не концертный зал, люди пришли отдохнуть и поесть. Если закажут что-то поиграть, не кривляйся, клиент всегда прав. Деньги не бери, улыбнешься, покажешь глазками в мою сторону. Ты улыбаться то умеешь? - Жорж отстранился, вглядываясь в глаза Киры. - Ладно, вперед!
Кира прошла к роялю, села, положила пальцы на клавиши, прислушалась. Из зала доносилось звяканье столовых приборов, оживленный говор, женский смех... Произвольно взяла аккорд, еще... Из-под пальцев стала рождаться мелодия. "Ты люби меня нежно и светло...", - мама любила эту песню Пресли. Кира проиграла импровизацию, потом перешла к умеренному биту Фогерти "Шлепай, пароходик, шлепай, "Гордячка Мэри". Ничего не изменилось, мир не упал ей на голову и посетители не перестали жевать.
Кира играла, играла... То медленный блюз, то свинг, то просто импровизировала на темы известных песен... К полуночи, от долгой игры с непривычки заныла шея, поясница онемела, руки затекли, и пальцы уже не так проворно бегали по клавишам. Она с нетерпением ждала пятнадцать минут отдыха, чтобы лечь за портьерой на кушетку и расслабить спину. И еще она хотела есть. В животе будто образовалась пустота, ее тошнило от запахов пищи. Ровно в двенадцать, к ней подошел Жорж.
- Час перерыв, на кухне Гаджи тебя покормит.
- Это дорого?
- Нет, недорого, - помолчал, потом добавил: "Неплохо шлепаешь по клавишам. - Он напел мотив. - Мне понравилось".
- "Гордячка Мэри".
- Что?
- Ты напел "Гордячку Мэри".
Жорж достал сигареты, щелкнул зажигалкой, - ясно... Где научилась?
- Бабушка, она была профессиональной пианисткой.
Жорж затянулся, выпустил струю дыма. - Ладно, Гордячка Мэри, работаешь до четырех, потом домой. Пойдем, проведу тебя на кухню.
Кухня встретила ее раскаленным воздухом и запахами жареного мяса, от которого желудок Киры болезненно сократился. Мощные лопасти вентиляции гудели, втягивая горячий воздух в люк на потолке, но от этого на кухне не становилось прохладнее. Лица поваров, что сновали между плитой и разделочными столами, были красными, распаренными, словно в бане. Жорж подошел к невысокому толстому мужчине в черном бандане на лысой голове, что-то сказал, наклонившись к самому уху. Толстяк бросил взгляд на Киру, кивнул, пощелкал пальцами, привлекая внимание молодого парня, чистящего свеклу. Ее привели в маленькую комнату, где стоял стол, стул, маленький диван и шкаф, сквозь стеклянную витрину которого просвечивала батарея бутылок с разноцветными наклейками. Минуту спустя перед ней стояла тарелка с бифштексом, жареной картошкой, вазочка с салатом, и на блюдечке чашка кофе с бисквитом. Кира молча смотрела на огромный кусок мяса, на картошку, салат, бисквит... Просто немыслимо было съесть такое количество еды. Она взяла нож, отрезав маленький кусочек мяса, положила в рот. Мясо было сочным, нежным... Кира проглотила кусок, почти не разжевывая. Через десять минут с едой было покончено. Она даже вспотела. Откинувшись на спинку стула, удовлетворенно вздохнула. Спина уже не ныла, боль в шее отпустила. Она подумала, что все складывается не так уж и плохо. - "Еще четыре часа и домой... Надо было взять пирожное Аннушке", - подумала с запоздалым раскаянием, глядя на пустое блюдце.
Время отдыха заканчивалось, она встала, открыв дверь, выглянула. На кухне кипела работа. Стоя к ней спиной, толстяк в бандане что-то мешал на большой сковороде, молодой парень, что принес ей бифштекс, резал овощи, два официанта сгружали стопки грязной посуды у бака, где трудились две женщины. Одна откладывала в кастрюлю недоеденные большие куски мяса, буженины, копченой рыбы и десерта, смахивая остатки еды в помойный бак. Другая, окуная руки почти по локоть в горячую мыльную воду мыла тарелки. Несмотря на их спорую работу, гора грязной посуды уменьшалась очень медленно. Та, которая собирала остатки с тарелок, мельком глянула в сторону Киры, толкнула свою напарницу. Женщины не скрывая любопытства, уставились на нее, не прекращая работы. Кира, заметив удивление, сквозившее в их взглядах, быстро прошмыгнула мимо, направляясь к выходу. Выбравшись из кухни, с облегчением вздохнула: в коридоре было прохладно и тихо. Глянув на часы, заторопилась в зал. Неожиданно в полутьме перед ней возникла фигура мужчины. Он перегородил проход, растопырив руки.
- А что это за цаца тут бегает? - Мужчина облапил Киру руками, прижал к стене коридора. - Да у нас тут целое богатство! - пробормотал он, запустив руку в разрез платья. Жадные пальцы больно сдавили грудь. Другой рукой он задрал платье, сунув пальцы в промежность, хихикнул возбужденным смешком. - Да ты мокренькая! Киска моя, давай давай, раздвигай свои лапки!
Киру замутило от кислого запаха его пота, она не могла пошевелиться под натиском грузного тела, не могла отнять от себя эти жадные похотливые руки. Неожиданно желудок болезненно сократился, фонтан рвоты с кусочками мяса и бисквита хлынул насильнику прямо в лицо.
- Ах, ты, сука! - мужчина отшатнулся, стирая рвоту с лица. Размахнувшись, ударил кулаком в живот. Боль огненным шаром взорвалась внутри. Судорожно хватая ртом воздух, не в состоянии сделать хотя бы глоток, Кира упала на колени, прижав руки к животу. Ее опять вырвало на грязные ботинки мужчины, и в следующее мгновение увидела, как нога поднимается. В ужасе зажмурилась, но удара не последовало. Раздался хрюкающий звук и Кира, открыв глаза, увидела, как мужчина, держась за голову, оседает рядом с ней на пол. Жорж, сняв кастет с правой кисти, протянул руку, - вставай! - Затем пнул ногой в бок мужчине. - Ты, Кабан, тоже поднимайся, хозяин ждет.
Кира поднялась, трясущимися руками поправила платье, провела рукой по голове. Тыльной стороной ладони вытерла выступившие слезы. Ее била дрожь и мутило, теперь от запаха рвоты. Каждый вдох отдавался режущей болью в груди и животе. Жорж протянул носовой платок. Она вытерла губы, скомкала платок в потных ладонях.
- Итак, Кабан... Опять за старое? - Качевский брезгливо скривился, бросил взгляд на Киру.
- Работать!
Кира молча развернулась, проходя мимо мужчины, бросила взгляд на лицо. Теперь, при ярком освещении, она разглядела его, и оно показалось ей знакомым. Этот широкий, перебитый в переносице нос, тяжелый взгляд из-под набухших век, щетина на впалых щеках, она видела его, только где? И тут она вспомнила. Это он сидел в подсобке у Сааковича месяц назад, они о чем-то оживленно переговаривались. А потом у них появилась красная икра, которую Саакович прогнал в полцены за две недели. Открыв дверь, вышла в коридор. Мимо нее проскользнула женщина с ведром и тряпкой, искоса бросив в ее сторону взгляд. "Подслушивала, - пронеслось в голове Киры. - Она шныряет везде, как крыса и, наверняка, знает все, что творится в этом ресторане".
Качевский пошевелил ноздрями. - Ты бы хоть мылся иногда, Кабан, воняет от тебя, как от параши.
Кабан поднял руки, понюхал подмышки, - это девка меня облевала. Всего-то и сделал, что чуток пощупал, думал, очередная шмара тут ошивается.
- Хочу напомнить, в моем доме я решаю, когда и кого трахнуть.
- Понял, мне чужого не надо, ты знаешь.
- Знаю... - Качевский открыл коробку, взяв сигару, задумчиво постучал по столу, не спуская глаз с Кабана. Тот, насупившись, потирал шею, размазывая кровь, - след от удара кастетом.
- Проблем на таможне не было?
- Нет, хорек, подмазанный стоял, пропустил быстро.
Качевский удовлетворенно кивнул головой, посмотрел на Жоржа, - ребята уже разгружают?
- Да.
-Иди, Фаткуллин, ты мне весь кабинет провонял, - брезгливо бросил Качевский Кабану. Тот угрюмо кивнул и вышел из кабинета, аккуратно прикрыв дверь.
Качевский обратился к Жоржу. Тот, тщательно стирал салфеткой кровь с кастета.
- Как девчонка, что узнал о ней?
- Живет одна с дочерью в двухэтажном доме на "Красной сопке", отец бросил, когда еще маленькая была, мать перерезала себе вены, бабка недавно умерла. Работала у Сааковича уборщицей.
- Трахал ее?
- Нет, только подкатывался, девка гордая.
- Ну да... - Качевский пожевал губами. - Они все гордые, пока зелень перед глазами не зашелестит. Видел, как она вытянула сто баксов из-под пальца? Эта девчонка своего не упустит. Но это хорошо, что она такая жадная.
- Так ты берешь ее?
- Да. В ее глазах есть то, что мне нравится больше всего.
- Что же? - Жорж вопросительно глянул на Качевского.
- Ненависть. Такие как она не сгибаются, их можно только сломать.
3.
Кира стояла, опустив голову, держась руками за края раковины. При каждом вздохе желудок отвечал глухой болью, ее мутило. Тяжелый кислый запах чужого пота преследовал ее. Подобно кислоте он въелся в тело, заставляя желудок вновь и вновь сокращаться. Повинуясь внезапной слабости, Кира села на пол, обхватив ноги, прижалась лбом к коленям. Она сидела и думала, что, Жорж, наверняка, ищет ее, что надо идти работать, но странная апатия сковала тело, не давая возможности двигаться.
- Пол холодный.
Кира подняла голову. Перед ней стояла Клава в своем бессменном сером халате.
Кира впервые смотрела прямо женщине в лицо. Ее поразили глаза женщины, они были усталыми и бесцветными, словно цвет плиток пола, который она постоянно скребла.
- Ну и хрен с ним, - сказала Кира, почти не разжимая губ.
Тень улыбки мелькнув, застыла в уголках рта Клавы. Поправив светлые волосы, редкими прядями падающие на голую худую шею, она зачем-то одернула халат, неуверенно спросила:
- Здесь есть душ, хочешь помыться?
- Ты видела? - Кира пытливо посмотрела в глаза женщине. Та не отвела глаз, утвердительно кивнула.
- Гад, убила бы..., - выдохнула Кира.
Клава внимательно посмотрела на нее, взгляд показался Кире странным, будто женщина хотела ей что-то сказать, но промолчала.
- А что... Правда есть душ?
- Да. У меня полотенце и мыло "Детское"... С глицерином, - добавила Клава, будто оправдывалась.
- Я этим мылом дочь купаю, - произнесла Кира, поднимаясь, с трудом преодолевая скованность в мышцах.
- У тебя дочь?
Кира удивилась тому, как преобразилось лицо женщины. Лицо ее вспыхнуло, глаза покраснели и увлажнились, будто она собралась плакать. - Дочь... - повторила она тихо. - Так ты - мама. И сколько ей?
- Четыре, - ответила Кира. Они подошли к двери, уборщица отворила, щелкнула выключателем.
- Вот и душевая, на двери задвижка, закройся, чтобы никто не влез. Тебе повело, Жорж заступился. Кабан бы не выпустил, - избегая взгляда, сказала глухо, нехотя. - Пошла я... Надо еще полы на кухне помыть.
- Спасибо тебе! - Кира поймала Клаву за руку, сжала.
Та пожала плечами, не поворачивая головы, пробормотала:
- Чего уж там... Заходи, как-нибудь чайку попьем, вон та комната, это моя бытовка. - Она махнула рукой на дверь, где висела табличка "Кладовая".
Закрыв за Клавой дверь, Кира осторожно скинула платье: каждое прикосновение отзывалось болью где-то глубоко внутри. Включив душ, с ожесточением стала намыливать себя маленьким кусочком мыла. Почему-то перед глазами всплыла картина: кровь на шее Кабана и кастет, который Жорж снимает с руки. Она видела такой раньше. В школе парень из ее класса принес похвастаться перед девчонками. Кира взяла у него кастет, продела пальцы в дырочки, сжала: кастет удобно расположился в ладони.
- А если ударить по голове?
Парень сморщил губы, вытянул их дудочкой, спел: - Пуси-пуси-и... джага-джага-а ...- Ощерился неровными крупными зубами. - Вырубит только так!
Это точно... Кабан, который весит не менее ста с лишним килограмм, вырубился мгновенно. О чем этот ублюдок тогда болтал с Сааковичем? После их разговора в магазине появилась икра, которую они распродали по бросовой цене. Мысль неясной тенью промелькнула в голове. Кира смыла мыльную пену с тела, выключила душ. "Если взять количество банок и умножить на цену.... Получается где-то около тридцати тысяч. Неплохо... Хотя... Нет, что-то тут не складывается. Если бы Качевский хотел провернуть сделку, он бы послал Жоржа, а не этого тупого кабана. А вдруг этот вонючка решил объехать своего хозяина, и провернул дело без ведома Качевского? Но тогда... Нет, спешить с выводами нельзя. Получается все как-то слишком просто". Кира промокнула полотенцем грудь, тщательно вытерла ноги.
Когда она вернулась в зал, Жорж уже сидел за столиком, стоящим недалеко от эстрады. Он выразительно кивнул на сцену, постучав пальцем по часам. Рядом с ним сидела темноволосая женщина. Кире показалось что-то знакомое в том, как та провела рукой по волосам, наклонила голову. Наигрывая блюз, Кира пару раз оглянулась, пытаясь в полутьме зала разглядеть женщину, но та сидела к ней спиной, а когда она оглянулась в следующий раз, женщина и Жорж уже ушли.
После случая с Кабаном, Кира иногда сталкивалась с шофером, тот нагло ухмылялся, соединив большой и указательный палец левой руки, правым, предварительно облизнув, тыкал в импровизированное кольцо, издавая при этом противный чмокающий звук. Но он зря старался ее смутить. Она шла прямо, не опуская глаз, полностью игнорируя это мерзкое животное. За своей спиной она чувствовала тень Жоржа, и это вселяло в нее уверенность. Постепенно Кира усваивала иерархическую лестницу. Каждый работник ресторана четко занимал свою нишу. Жорж и Гаджи были верхушкой, охранники и личный шофер - шли ступенькой ниже, остальные, или как Клава говорила - "народ", были внизу. Качевского Кира видела редко. Иногда, оторвавшись от рояля, она бросала взгляд в зал и видела его сидящим за своим столиком с неизменной сигарой в зубах. Но такие посещения были редкость, в основном она общалась с Жоржем, через которого поступали все указания.
Кира сидела на раскладном деревянном стуле за крохотным столиком в комнатке Клавы, вернее это была кладовая, где хранились ведра, тряпки, порошки, разные моющие и чистящие средства. Напротив нее Клава держала блюдечко на ладони и, смешно вытянув губы, с тихим свистом втягивала чай.
- Ты смешная! Пьешь чай, как моя бабушка. Но ты же не старушка!
- Нет, не старушка, - кивала головой Клава и продолжала прихлебывать. - Это я для смеха. - Она поставила блюдце на стол, вздохнула, - хорошая ты женщина, Кира. Честно, честно... Я слышала ваш разговор, когда Бухгалтер тебя на работу брал. Подумала, - вот фря какая! А на следующий день ты.... Бац! С бритой головой! Народ подумал, сейчас ей хозяин вставит... А ты вышла... и за пианино, как ни в чем не бывало. И Кабан... Кира! У тебя ангел-хранитель есть! Нет, ты не смейся! Ты послушай меня. Есть такие люди, которые ... Они как бы в стороне от других. Вон... И ребенок у тебя, и все равно, ты - не такая, как все. У меня не получается сказать... - Клава подперла рукой подбородок, уставилась, не мигая перед собой, будто хотела что-то разглядеть. - Ты не дешевка. Это мне каждый мужик может сунуть свое мудьё в лицо.
- Зачем тебе это?
- А может, мне нравится! - Клава хихикнула. - И я не дура. Прежде чем мужика в себя пустить, я его детородный орган нюхаю. Те, которые больные, от них запах знаешь, какой? Я его обнюхиваю, совсем как сука, а кобель думает, - видом наслаждаюсь! - Клава засмеялась коротким смешком, будто посыпалось колотое стекло. - Есть, конечно, и такие, норовят сразу запихать в рот.
Кира хмыкнула, - а вдруг бы нечаянно откусила? Что тогда?
Клава удивленно вскинула брови, плечи ее мелко затряслись, она опять засмеялась. - Никогда минет что ли не делала мужику?
Кира покраснела, - у меня дочь, как бы я ее целовала, если бы брала в рот?
- Да! Да! - Клава суетливо смахнула несуществующие крошки со стола, поправила волосы. - Я и не подумала! Я бы тоже не стала брать в рот, если ребенок, ты прости меня. - Она подняла глаза на Киру, нос ее сморщился, глаза покраснели. - Ты думаешь, я последняя шлюха, которая дает мужикам в туалете... А я считаю, это гораздо честнее, чем играть в любовь.
- Все нормально! - Кира взяла женщину за руку, сжала. - Я полгода давала мужикам, чтобы заработать. Сука, я!
- Нет! Ты не сука. Ты мама, - твердо произнесла Клава. - Я бы ради ребенка на любое преступление пошла. Женщины помолчали.
- Когда бабуля умерла, меня, будто в прорубь бросили. Одна с ребенком. Что делать? Первое время продавала кое-что из дома... Так, по мелочи. Безделушки бабушкины. На работу не брали, как узнавали, что ребенок. Ну, я и пошла... Признаюсь тебе. - Кира наклонила голову, тихо, едва слышно произнесла. - Я же преступница! Я что делала, чтобы Аннушка моя не плакала, когда я уходила мужиков снимать? Хлеб с валерьянкой пожую, в тряпочку положу и в рот ей. Она и спала все время... А ты говоришь, - хорошая.
- А отец Аннушки... Он что... бросил?
- Как узнал, что беременная, так сразу и ушел. Да и забыла его. Так, с отчаяния встречалась, любила другого, еще со школы. Он сейчас с женой на Дальнем Востоке. Офицер. Не хочу говорить о нем. Думала, никогда не забуду... Да все стерлось, будто кто рукой залез внутрь меня и вынул. - Кира, помешав остывший чай, аккуратно положила на блюдце ложку.
- Мне нравится, как ты играешь на пианино, особенно вот это, - Клава напела мотив, нещадно фальшивя.
Кира кивнула, - это "Опавшие листья". - Она тихо напела: "Когда в одно сердце сливались...И ты была моей судьбой..."
- Красиво.... - вздохнула Клава. Подперев рукой подбородок, она, не мигая смотрела на Киру, глаза ее блестели, на бледных щеках проступил румянец. - Я иногда подсматриваю, когда Жоржа нет, как ты играешь... Так бы и слушала ... И слушала...
- Это Воля меня научил, я же ничего не соображала в джазе.
- Во-ля... - протянула Клава. - Имя то, какое странное.
- Это я его так называла. Когда познакомились, назвался Владимиром Александровичем, а оказалось, - Вольф Исцхокович! - Кира невесело рассмеялась. - Это я потом узнала, когда он умер.
- Любила его?
- Любила? - Брови Киры приподнялись, она покачала головой. - Мне было спокойно с ним. Забавный старикан.
- Так он старик был? - Клава хихикнула. - Сластолюбивый старикашечка? Охочий до молоденьких попок?
- Нет, Нет!.. Не говори так! Нельзя! - Кира бросила неприязненный взгляд на Клаву. - Не говори так. Он, может, единственный после бабули, кто любил меня и... Аннушку.
Клава испуганно заморгала, щеки ее побледнели, она припала впалой грудью к столу, виновато заглядывая в глаза Киры, как побитая собака. - Прости, я не хотела... Дура, я. Что с меня взять!
Кира улыбнулась, - не пугайся так... Что ты, в самом деле. Я его встретила на вокзале. Устала тогда, осень, дождь, холодно... Еще и простыла. Смотрю, старичок все поглядывает в мою сторону. Подошла. Пригласил меня к себе. Думаю, - старый пиз..н, ладно, пошли. Только я ему сразу сказала, - минет делать не буду и целовать тоже. Он кивал, суетился все, носом шмыгал... Приехали к нему домой. А там... Со дня сотворения мира наверное никто не убирался. Он мне и говорит, - вы, милая барышня.
- Барышня? - Клава хихикнула.
- Ты слушай..."Вы, милая барышня, не могли бы у меня убираться"? Я уже хотела послать его, да увидела в углу кабинетный рояль, заваленный нотами. Руки зачесались, я же никогда не играла на рояле. Спрашиваю, - поиграть можно? Он обрадовался, закивал, подошел к роялю, открыл. Бархатную тряпочку снял с клавиатуры. У меня клавиши на пианино тугие, я по привычке и ударила, так он чуть ли не подпрыгнул. "Девочка, моя! Кто же так играет? Я понимаю, рояль - ударный инструмент, но бить зачем? Сила, она должна идти изнутри"! Он так осторожно меня под локоток, сам сел. И начал играть. Я поначалу даже не узнала, а ведь это был мой любимый концерт Бетховена! Моя бабуля играла здорово, но этот старикан?! Он не играл, казалось, музыка сама рождается из-под его пальцев.
Кира замолчала. Клава в нетерпении дотронулась до ее руки, затеребила, - ну... Говори, говори... Что дальше то? Я будто сериал смотрю!
- Повернулся ко мне, глаза так хитро блестят, говорит: "Повторите?" Я села, стала играть... Нет, не то... Не получается. Я сначала... Опять не то. У меня от обиды слезы выступили. Тогда этот старичок положил руку на плечо и говорит: "Вы у меня будете убирать, а я вас буду учить". А я ему отвечаю: "Кто меня и мою дочь кормить будет?" Он сразу как-то просел, глазами моргает, нос опять захлюпал. "Простите", - говорит. Тут уж меня заело, - вы зачем меня привели к себе? А старичок так тихо извиняющимся голосом отвечает: "Смотрю, вы такая молодая, а как загнанная собака с голодными глазами. Мне жалко вас стало. Могу платить, но немного. Пенсия у меня маленькая, профессорская. Вы лучше переезжайте ко мне. Стол будет один, хватит на нас троих пенсии". Я так и притормозила. Откуда вы знаете, что я одна с ребенком? А он так голову наклонил, лысину свою погладил. "Знаю", - говорит. Вот так к нему и переехала с Аннушкой. Поначалу были подозрения, что имеет ко мне червонный интерес, да потом поняла... Одиноко ему было, одному.
- Так этот старичок так и не...? - Клава замолкла, выразительно приподняв ниточки бровей.
Кира усмехнулась, - он - нет, да я сама пожалела его. Ему что надо было? Чтобы я просто спала с ним рядом. Обнимает меня, голую, прижмется к спине, дышит в шею... Говорил, что так китайские императоры согревались молодыми телами наложниц, чтобы у них мужская энергия прибывала. Смешно... Как-то ноты перебирала, а там надпись, "Воле на память". И подпись - Утесов. Я и стала его Волей называть, вот такой нехилый старичок оказался. Залипла я у него, как муха в мёде. Многому он меня научил, все говорил, - ты, Кирочка, ритм должна принять, как биение сердца. Вот ты волнуешься, оно уже по-другому бьется, ты испугалась, - оно трепыхается... Ритм в джазе, он живой, он изнутри рождаться должен. Это не просто восьмушки с половинками, это дыхание музыки. Веселый был, все шутил, - мечта старика - умереть в постели с молодой женщиной. Как накаркал. - Вздохнула Кира.
- Ну,.. а потом, что?
- Потом приехала его сестра из Одессы, выскребла все из квартиры, только ноты отдала. Оказывается, он завещал мне всю свою нотную библиотеку. Я на вокзал уже не могла вернуться, тут соседка моя, Алла, помогла устроиться уборщицей в магазин. А потом увидела объявление, - Кира посмотрела на часы. - Мне к роялю...Труба зовет. - Поднимаясь, спросила: "А почему ты хозяина Бухгалтером зовешь"?
- Говорят, что еще Союз когда был, сидел он... За продажу валюты.
Они вышли из комнатки, Клава закрыла на ключ дверь, подергав ручку, проверила. - Мне тоже пора на кухню. Гаджи уже, наверное, сердится, этот татарин больно горяч.
- Мне кажется, он добрый.
- Они тут все - добрые, - с тайной усмешкой тихо произнесла Клава.
4.
Облака, похожие на хлопья грязной ваты, медленно уплывали за гряду гор, нависших над городом, ветер тихо шелестел остатками листвы серебристого тополя, под которым Кира лежала на раскладушке. Ей было жаль дерево, бабушка говорила, что тополь такой же старый, как и дом. Видимо корни его уткнулись в камень, ему не хватало воды, и он медленно погибал. А, может, это какая-то кармическая связь? Умирают же собаки на могилах своих хозяев. Кира вздохнула, перевернулась на живот. Тимур, развалившийся рядом с раскладушкой, поднял голову, вопросительно уставился на хозяйку, вильнул хвостом, потянулся, зевнул, обнажив зубы до премоляр, и опять улегся. Душно... Смолк стрекот цикад, казалось воздух потяжелел, насытившись влагой, до слуха Киры доносился едва слышимый рокот. Внезапный порыв ветра взметнул сухую землю, раздался удар грома, поднимая фонтанчики пыли, упали первые капли дождя. Тимур подскочил, вопросительно посмотрел на хозяйку, махнув хвостом, потрусил к веранде. Сложив раскладушку, она поспешила следом.
Кира не могла подавить состояние беспокойства, все тело словно гудело от внутреннего зуда. Она успокаивала себя, что, возможно, виной тому была гроза, надвигающаяся на город, но в потаенной части ее сознания зрела мысль, что дело не в грозе, а в том, что сегодня должна была играть на банкете у Качевского... Кира видела его дом. Большой, сложенный из местного белого камня, он был на удивление прост и изящен, словно белая чайка присела отдохнуть на выступе скалы. От особняка вниз спускался каскад ступеней к маленькому пляжу, у деревянного причала которого, словно пес, поджидающий своего хозяина, всегда покачивался большой двухпалубный катер. Иногда, глядя из окна мезонина на бухту, она видела катер Качевского. Оставляя за кормой вспененную воду, из которой чайки жадно выхватывали рыбу, поднятую из глубины мощными винтами, он стремительно скользил, едва касаясь глади моря, и вскоре исчезал, маленькой точкой уходя в горизонт.
Вчера к ней подошел Жорж, сказал, чтобы она была готова к пяти вечера. Протянул коробку со словами, - "наденешь. На банкете соберутся солидные люди". Дома, раскрыв коробку, она достала черную юбку, белую шелковую блузку. Качевский не забыл и бижутерию. Кира взяла обруч, состоящий из трех тонких металлических колец, соединенных вставками из красного камня, очень похожего на сердолик. Подошла к зеркалу, надела обруч на шею. Глядя на камни, Кира неожиданно подумала, что в сумерках уходящего дня, камни на обруче блестят как капли крови...Капли крови на ошейнике для рабов.
Резко хлопнула створка, Кира вздрогнула, посмотрела в окно. Старый тополь натужно скрипел, раскачиваясь под ударом налетевшего шквала, теряя последние листья. Подхваченные потоками воздуха, они взмывали вверх, обретя неожиданную свободу, и растворялись в туманной мгле ливня. Мысль о том, что дерево может не выдержать, и сломаться, вдруг возникла в ее голове, и ушла, лишь слегка царапнув душу. Кира отвернулась, сняла с шеи обруч, аккуратно положила в коробку, спустилась вниз в гостиную. Не включая свет, подошла к пианино, немного поколебавшись, села, взяла аккорд, проиграв хроматический ход, неожиданно с силой ударила по клавишам левой рукой. Какое-то время прислушивалась к глухому ворчанию басов. Из-под пальцев, медленно, словно преодолевая внутреннее сопротивление, стала зарождаться мелодия.
"Где ты... Где душа твоя, и сердце твое...", - она играла, закрыв глаза, она дышала в такт с живым существом, дышала в едином ритме. Ритме и...печали. Взлет пассажа, и мгновенное падение... Взлет и падение... Тоска польской души и сердца.
Кира будто слышала голос бабушки.
"Ты играешь излишне сентиментально, но это не твоя вина. Чтобы понять, надо страдать.
- А он страдал?
- Да.
- Но как сыграть так, чтобы это не было сентиментально? Как почувствовать это страдание?
- Для этого надо быть Шопеном".
Ритм прерывается, как прерывается дыхание у тяжело больного человека. Нет выхода: печаль и тоска.... Одиночество как крест, как возмездие ... Только за что? Кира внезапно обрывает игру, пристально смотрит перед собой, в темноте явственно проступает картина: женщина поднимает руку, проводит по темным блестящим волосам. Этот жест руки... Она вдруг поняла, что узнала женщину, которая сидела рядом с Жоржем...
Ровно в пять часов подъехал Жорж. По тому, как он угрюмо кивнул, поняла, тот - не в настроении. Бросив на нее взгляд в зеркале заднего обзора, хмуро произнес: "Зная твои привычки, сразу предупреждаю, - не выделывайся. Сидишь, тихо бренчишь свои блюзы, по сторонам не пялишься. Никаких шампанских и бутербродов, в перерыве на кухне тебя покормят. - Он колюче сощурил глаза. - Что молчишь? Язык проглотила?
- Что говорить, все будет исполнено, товарищ фюрер! - едко бросила Кира, глядя в окно.
- Ну, ты и... - Жорж вывернул руль, джип резко затормозил, едва не врезавшись бампером в ажурную решетку ворот. В раздражении посигналил, ворота медленно распахнулись. Машина, въехала на территорию парка, свернув на боковую дорожку, покрытую морской галькой, подъехала к заднему фасаду дома. Сидя в машине, Кира смотрела, как Жорж о чем-то говорит с невысокой, высушенной словно вобла, женщиной. Лицо ее было с легким желтоватым налетом, как у людей, перенесших гепатит. Коротко стриженные светлые волосы лежали аккуратной челочкой над тонкими выщипанными бровями. Взгляд ее, каким она посмотрела на Жоржа, был невыразительный, словно смотрела не на человека, а на стену. Женщина кивнула, поджав губы, уставилась на Киру светлыми бесцветными глазами. Жорж открыл дверцу, Кира вышла из машины, под пристальным взглядом женщины подошла, стала рядом.
- Пройдемте, - сухо бросила женщина. Открыв дверь, посторонилась, пропуская впереди себя Киру. - Жорес дал мне четкие указания насчет вас.
Интонация, с которой была произнесена эта фраза, ясно показала Кире, на какое место ее определили.
- Эта комната для прислуги, здесь можете пока отдохнуть на диване, позже я зайду за вами и проведу в гостиную. Можете обращаться ко мне Анне. Как зовут вас, я знаю. Эта дверь. - Она ткнула пальцем в сторону двери, на которой была приклеена картинка с изображением Красной Шапочки. - Женская комната.
- А где нарисован Волк, - комната для мальчиков? - Не удержалась Кира. Ее насмешила эта детская картинка. Она подумала, что у декоратора было своеобразное чувство юмора, которое наверняка не оценили жильцы этого роскошного особняка.
Анне остановилась, удивленно посмотрела на Киру, вздернула тонкие брови, губы ее шевельнулись, будто она хотела что-то сказать, но передумала. Молча, толкнув дверь в комнату для прислуги, подождала, пока Кира не зайдет, холодно процедила сквозь зубы: "У вас полчаса".
Кира села на диван, огляделась. Обстановка была безлика, и ничего не говорила о хозяйках: две кровати, застланные покрывалом, тумбочки, шкаф для одежды, телевизор и маленький столик рядом с диваном. Единственными вещами, которые указывали на то, что здесь живут женщины, были медвежонок Панда в курточке из китайского шелка с нарисованными бабочками, и три подушки, вышитые крестиком. Сбросив туфли, Кира легла, подложив под голову подушку, на которой цвели алые маки. В комнате было тихо, только по стеклу окна с шелестом стекали струи дождя. Она закрыла глаза, и, неожиданно для себя, заснула. Очнулась от стука: в проеме двери стояла Анне.
