- Здравствуй! - она улыбнулась, но глаза остались грустными. - Как давно я тебя не видела? Или уже Вас...?
- Здравствуй! - он посмотрел на нее, пересекая взглядом пространство. - Как неожиданно мы оказались здесь. Оба.
Свечи, свечи, огромное количество свечей... В канделябрах, в подсвечниках на полках и маленьких столиках у стен, на люстрах хрупкого, переливающегося хрусталя. Их свет, такой теплый и родной, их чуть потрескивающие фитильки, их дрожащее пламя, их мутные и чистые слезы, стекающие на дерево, медь, золото и серебро поверхностей.
Окна. Огромные окна от пола до потолка, с прихотливо извивающейся решеткой, с прозрачными стеклами, с тяжелыми карминово-красными складками занавесей. А за окнами - метель. И скрип флюгеров под порывами шквала. И стон ветра. И снег, горстями кидаемый им в окна и стены...
Паркет. Его наборный рисунок, его так тщательно подобранные друг к другу дощечки, его праздничный, порожденный чистотой блеск.
Бал!
- Знаешь, мне так много хотелось бы сказать тебе... Но это, наверное, было бы лишним.
- Ты помнишь, когда мы виделись последний раз? Кажется, прошло больше года. Год - это много или мало? Что такое время вообще? И сколько тогда его прошло с тех пор?
Бал! Музыканты играют что-то бравурное, и в танце проносятся пары. У них на лицах - полумаски, она запрокидывает лицо, обращая к нему глаза в прорезях, и смеется, а он отвечает ей счастливой улыбкой. Маски еще не сброшены, реальность еще не обнажена, все еще живы. Их любовь только делает первый робкий шаг вперед, не зная, что ей суждено погибнуть во вражде Монтекки и Капулетти. Все пока накануне, и Джульетта смеется, забывая обо всем на свете, а у обнимающего ее Ромео кружится голова от танца и от счастья.
Меж танцующих быстро проходят трое. Обнаженная женщина в туфлях из розовых лепестков поправляет тяжелый венец на голове. Вытекая из гривы ее густых каштановых волос, по меловой щеке сбегает струйка крови.
- Еще немного, королева, еще немного, - суетливо шепчет ее спутник во фраке, а второй, огромный черный кот, оглядываясь, бросает в толпу:
- Королева в восхищении! Мы - в восхищении.
- Как странно все, как многое прошло и, кажется теперь, не случилось. Зачем нам помнить о том, что было, когда были ты и я, но не было нас? Хотя, ты, наверное, думаешь иначе... Или все-таки Вы?
- Как странно ты смотришь на меня. Как будто что-то пытаешься понять или сказать. Да полно, мне кажется... Ты слышишь часы? Они остановились.
Бал! Стрелки замерли на часах, давно примерзнув к циферблату...
Наверху, на балконе музыкантов, замолкли все звуки, и только одна скрипка играет. Играет что-то лиричное. Она жалуется, она плачет, она поет.
Офелия тихо наклоняет голову набок, застенчиво-нежная улыбка блуждает у нее на губах. Гамлет поднимает голову и, встречаясь с ней глазами, протягивает маленький, исписанный листок, не в силах оторваться от этих глаз. Его отец жив, его дядя - лучший из братьев, а мать - вернейшая из жен. Он еще может не видеть ничего, кроме любви, и тонет, тонет в глазах Офелии, мечтая поднести к губам подол ее платья.
У колонны юноша, заломив котелок, нервно теребит пальцами ворот фрака. Это Арман, он ищет глазами свою Маргариту, сжимая в руках книгу о Манон Леско. А Маргарита спешит к нему через поток танцующих, сдерживая бешеный стук сердца, едва придерживая кончиками пальцев пенный колокол юбок. Ее губы полуоткрыты, глаза лучатся. В зале нет никого кроме Армана. Никого. Только его она видит, только к нему стремится...
Бал!
- Как пристально ты на меня смотришь! На какой вопрос ты хочешь ответ? Я давно твоя, ты ведь знаешь это.
- Как знакомо ты пытаешься сделать вид, что не смотришь на меня! Ты думаешь, я забыл, что значат эти быстрые, как будто случайные взгляды из-под полуопущенных ресниц?
Анна Сергеевна Одинцова резко захлопывает веер и нарочито медленно поднимает глаза. Ее лебединая шея и покатые плечи мраморно блестят из пены кружев платья. Базаров целует ее унизанные кольцами, длинные алебастровые пальцы и что-то тихо произносит, так тихо, что она не слышит. Но ему этого и не надо.
Музыканты играют полонез, и гордая своим первым балом, своим девичьи белым, взрослым платьем, своими обнаженными руками, мимо проходит Наташа Ростова. Она поворачивает из стороны в сторону свою хорошенькую кудрявую головку, она взглядом ищет Болконского. Она знает, что его здесь нет, что он в другом месте, что он уехал на год, но не может поверить, что он не увидит ее такой - в белом платье, с белыми же, живыми цветами в волосах. И князь Андрей выходит из-за колонны - и Наташа смеется: любовь сделала невозможное. Он здесь, он с ней, а разве нужно еще что-то?
- Какая странная вещь - память. Я так хорошо помню тебя всего, все выражения твоего лица, все движения глаз, каждый палец на руках. А ты, наверное, уже почти забыл, как я выгляжу.
- Какая странная вещь - память. Я так давно не вспоминал о тебе, но теперь понимаю, что помню. Не вспоминать не значит забыть.
Не желающая утихать боль, не желающая отступать память и скрип флюгеров времени среди бушующей метели...
Бал!
- Зачем вы привели меня сюда? - Джемма раздраженно поправляет выбившийся из прически локон и поворачивается к спутнику. По-хорошему, нужно прекратить связи с этим отталкивающим человеком, но она не может: с ним связана какая-то тайна, которую она вот-вот нащупает, поймет, осознает, ведь почему-то кажется, что эта тайна относится и к ней тоже. Когда она смотрит на него, какой-то обрывок нити, кусочек тайны, появляется на поверхности, надо только успеть ухватиться...
- Я думал, вам будет интересно, синьора Болла. Итальянцы ведь любят такие ...развлечения, - чуть запинаясь в попытке побороть заикание, отвечает Овод. Его изуродованная рука прижимается к телу, будто прячась от Джеммы, губы раскрылись в знакомой, почти сатанинской усмешке. А с выжженного южно-американским солнцем лица на нее смотрят глаза Артура.
Бал! Играет рояль, льются переборы, перетекая с одной октавы на другую.
- Неужели вы не танцуете, Ромочка?
Поручик Ромашов оглядывается и видит Александру Петровну, Шурочку. Ее волосы убраны в кокетливую прическу, неприхотливый локон нарочито небрежно падает на вырез платья, открывающий тонко-беззащитные ключицы. Шарф чуть более изящно, чем обычно, наброшен на плечи, чуть ярче блестят глаза, чуть сильнее алеет румянец. И не было еще безобразного разгула, ссоры с ее мужем, не было приказа решать дело дуэлью и не было отчаянного шепота Шурочки в темноте спальни. И самой дуэли не было. Впереди - жизнь и счастье, и влажно блестящие глаза Шурочки так близко к нему...
Бал! Музыканты играют вальс. Кружатся пары и вместе с ними кружатся фигуры расписного плафона на потолке, кружится наборный паркет пола, огоньки свечей и окна с бьющимся в окна снегом. Среди пар кружатся Лара с Юрием Живаго. Они никогда не танцевали вместе, но разве это имеет значение? Здесь и сейчас его рука обвилась вокруг ее талии и их глаза блестят друг для друга.
Она медленно поднялась со своего места, как в тумане наблюдая за тем, как на другом конце зала он сделал то же. Пары пестрым круговоротом вальса проносились мимо, за окнами танцевала метель и пели свою песню время и ветер, а они шли друг к другу через зал, с трудом замечая происходящее вокруг. Наконец, на середине, в центре потока бала они встретились.
- Здравствуй... - виноватая улыбка.
- Можно тебя пригласить, - он внезапно чувствует тяжесть у горла и с трудом может говорить, - на вальс?
- Конечно...
Ее рука ложится ему на плечо, привычно находя там свое место. Он обнимает ее за талию, привычно удивляясь ее тонкости.
- Ты помнишь, - ее голос слегка прерывается, - как мы танцевали вальс тогда?
- Да, - он действительно помнит, и внутри волной поднимается оживленное этой мыслью тепло. - У тебя тогда кружилась голова, и ты опускала мне ее на грудь, чтобы остановить кружение.
Она улыбается, и он теснее прижимает ее к себе, переходя на следующий круг вальса. Оркестр играет, и пары кружатся, и кружится за окнами снег...