Аннотация: Хорошо ли вычислять темы разговоров с близкими. По уравнениям?
Бескаравайный С.С.
НЕПРЕРЫВНОСТЬ.
Каждая матрешка должна знать свое место среди остальных.
Перед тем, как машина окончательно поглощает мой разум, и все те тысячи, миллионы метафор и аллегорий, что заготовлены в ней, станут образом моих мыслей, всегда имеется минутная задержка. Это уступка осторожности, технике безопасности - неизбежная, но мучительная - ибо ощущения вновь начинают протискиваться в мою голову. И та жуткая бесконечная схватка двух армий демонов - искусственных интеллектов и нанокультур - арбитром в которой мне приходиться выступать, ужасает меня. Страх, каждую секунду все более липкий и отвратительный, заполняет все мое существо, я чувствую себя мышью, зажимаемой между двумя вагонами: вот-вот их сила превысит меру, мне не хватит ловкости и останется на ударнике зажимной скобы только мАлёнькое красное пятно. Но абстрактные мысли, аналитика, понимание перспектив гаснут, с ними уходит страх, и я падаю в поле ощущений.
Начинается работа.
Остро-красное, сине-шершавое, пепельно-рассыпчатое. Кругло-бегущее, кватратно-устойчивое, кольчужно-пластичное - меня окружают бесконечные вещи, самых причудливых форм расцветок и материалов. Я не знаю и даже не догадываюсь об их назначении. Как ребенок, никогда в жизни ни видевший игрушек и вдруг попавший в лучший магазин города, я воспринимаю поток образов. Кажется, что из него невозможно вылущить ни капли смысла, ни крохи информации. Это так - аналитика тут бессильна. Необходимо чувствовать не понимая, соизмерять не оценивая и решать не задумываясь.
Вот серая, пушистая, идущая квадратными пятнами на черном фоне, грибная пыль. Она сейчас столкнется со ртутными каплями, плавающими то за чернотой, то протекающими сквозь нее. Ничего не будет - они не подходят друг к другу, одно не будет для другого полезным, а всего- лишь безразличным. Пусть все остается как есть.
Вот трещины, лилово-бордовых оттенков и смолистой консистенции, будто сам воздух распался, расклеился, и в пустоте между его пластами обнаружилась та замазка, какой они скреплялись. Скоро они должны засветиться, заиграть бледно-розовыми искрами - и это будет нехорошо. Отлично подойдет наждачная жесткость, песочная сухость и ножовочная зазубренность - они лежат позади и сверху меня, в том белом луче, что бесконечно пытается по кругу догнать самого себя. Все делается само - и трещины исчезают.
Потом идут извивающиеся бесплотные побеги, костяные угловатые подергивания, сиреневые твердые вспышки. Ощущения, чувства, эмоции - бесконечным хороводом на лужайке, недопитым коктейлем в бокале, не сложенной в порядке колодой карт они висят передо мной, требуя участия, порядка, заботы. И я даю им это: под невесомыми рычагами моих мыслей хаос, минуты и часы назад казавшийся совсем уж безнадежным, обретает некое подобие системы. Это никогда не бывает стабильное, мертвое поле - ведь природа не терпит долгого покоя. Беспорядок становиться растущим внутри себя самого, замкнутым в саморазвитии садом, изящной конструкцией, бесконечно превращающейся в саму себя. Вечно развивающейся, но никуда не приходящей.
И это сущность моей работы - развитие наномеханизмов должно быть подобно бегу, обреченному на нескончаемую повторяемость, бегу белки в колесе. Те дивные и причудливые сады, что растут в мире, те дома и приборы, механизмы и декадентские предметы роскоши, что каждую секунду производятся, используются, а потом распадаются и утилизируются, все жертвы на алтаре человеческих потребностей - они не должны угрожать самому человеку.
Иначе, зачем все это?
Порочная человеческая привычка призывать одно зло, чтобы справиться с другим, а потом вечно балансировать между ними - она неизменна со времен первых цивилизаций. Но мы всегда умудряемся извлечь пользу из того ада, что сами устраиваем у себя под ногами. И когда я, подобно блохе, управляющей гигантским колесным экскаватором, направляю работу целого сонма, пучка, сообщества электронных мозгов, каждый из которых легко победит меня в любом состязании, мне становиться самую малость спокойней от уверенности, что в это время другой отличный парень думает, как лучше заставить нанокультуры пожирать электронику.
Все эти мысли, отличные от беспрерывного потоку ощущений, тоже приходят в минутном перерыве, между работой и отдыхом. Но и он кончается - недра машины раскрываются, меня поворачивает и ставит на пол босыми ступнями. Точно на белый прямоугольник, как очередной прибор, сходящий с конвейера.
Смена закончилась, а я так и не понял, когда была ее середина.
На выходе из коридора, того общего места, в которое выходят индивидуальные рабочие ячейки, меня встречает Филипп.
--
Не устал? Показатели шалят, - врач, он должен беспокоиться о рабочей смене.
--
Нормально. Позавчера перенапрягся.
Услышав объяснения, Филипп успокаивается.
--
Очередное заявление, - протягиваю ему распечатку.
--
Не надоело еще, Данила? - В кармане у него вчерашняя моя бумажка с отрицательной резолюцией. Заботливо припасенная и теперь картинно извлеченная на свет. - Я, к примеру, тебе завидую.
--
Уже вторую неделю говоришь. Я устал жить согласно Платону.
--
Но ты сейчас в царстве идей, у тебя незамутненное сознание. Другие в очередь становятся, чтобы получить твои качества, - Филипп сбивается на увещевательный тон, каким должны говорить психологи с нервными пациентами, но я механически отмечаю, что его мысли и требования инструкции сейчас совпадают.
--
Отстань от человека, - сзади из ячейки выходит Яна.
Я поворачиваюсь, улыбаюсь - всегда надо улыбаться, когда тебя неожиданно поддерживают в споре, пусть даже человек смотрит на окружающих только через призму своих эмоций - прощаюсь и ухожу.
Дома все по-прежнему. Ксения и Виталий пришли из школы, ссорятся и бесконечно что-то делят у себя в детской. Их аргументы еще так размыты и не выстроены, попытки сделать другого виноватым так очевидны, что только детское упрямство позволяет каждому считать себя правым. Захожу к ним, пытаюсь разобраться - а правых нет, ведь оба нарушали собственные обещания, - свожу всю ссору к шутке.
Алёна сидит за мольбертом, уже в третий раз пытается нарисовать букет роз. Два первых эскиза стоят у стенки и кажутся мне вполне адекватными, но ей они не нравятся - она каждую минуту откидывает за левое ухо непослушный каштановый локон и примеривается к очередному мазку. Уже который день алые, чуть бархатистые розы с каплями воды на лепестках, вынуждены оставаться свежими, будто их полчаса как срезали с куста.
Чуть покашливаю и вспоминаю, что когда она повернется надо будет поцеловать ее. Нежно.
За все необходимо, должно платить. И те способности чувствовать грядущие неприятности, которыми награждает меня измененное мышление, убивают восприятие вещей. Это странно и временами смешно, кому-то кажется невозможным и немыслимым, но когда я смотрю на яблоко, дверную ручку, экран, на любой предмет вокруг, он не воспринимается мной как вещь. Простая идея, сочетание цвета и формы. Место в пространстве, заполненное субстанцией. Иногда, очень редко, я могу и почувствовать фактуру поверхности. А иначе никак не получается - ведь я много лучше других знаю, что в каждой пылинке скрыт целый мир, и стоит мне лишь намекнуть своим вечно спешащим мыслям, как там обстоят дела - они бросаются вперед.
Вещность ускользает от меня.
Такое случалось десятки раз: я смотрел на купленный для детей карандаш и видел, как в нем копошатся тысячи механизмов, исправно переделывающих садящуюся на него пыль в черный грифель. Тут же разум требовал понять, как надо держать в узде это множество мАлёньких бестий, каждая из которых может своим размножением превратить мир в один большой склад карандашей. Сознание уходило и, без помощи электроники, высчитывавшей все нужные варианты, я начинал вечное блуждание в дебрях метафор. Со стороны казалось, что я впадаю ступор, а то и мучным кулем падаю в обморок.
И сейчас я смотрю на букет роз - лишь по памяти зная все признаки его свежести. Все те мелкие детали, штрихи и черточки, что делают копию оригиналом, ускользают от меня. Если мне их не рассказать, не описать, соблюдая классификацию и в самой четкой последовательности, а дать только ощущения - то невероятно трудно будет прийти к верному заключению.
Впрочем, Алёна вряд ли рисует засохший букет.
--
Сегодня у тебя получается лучше, - очертания действительно похожи.
--
Ай, - она в притворном раздражении машет рукой, - Как всегда. Пошли обедать.
Обычный семейный вечер, какие бывают в миллионах домов по всему миру. Я спрашиваю у детей школьные оценки и проверяю домашние задания - Виталию в очередной раз достается за поведение, и он краснеет, ведь веснушки на его лице почти не видны. Ксения не напортачила, и хоть я помню затяжной беспорядок в ее половине детской, ей на выходных можно что-нибудь подарить - в парке дам ей полетать на том детском параплане. Потом следует долгий, шумный, с обсуждениями и рассказами о прошлом, выбор того фильма, что мы будем смотреть сегодня вечером. Алёна, насытившись наконец живописью, выходит в гостиную и комедия, с беготней и киданием тортов, чуть не повторяется в действительности.
Все хорошо и живо, настояще - как я могу это воспринимать, и как подсказывает мне логика.
Уже поздно вечером, когда дети уложены спать, повторяется разговор.
--
Сегодня опять? - и та маска идеальной жены, что Алёна носит все остальное время, растрескивается.
--
Наверное, и завтра и всегда. Не хотят отпускать.
--
Так попробуй, - она недовольна.
--
А я чем занимаюсь? - добавляю в голос раздражения.
Эмоции, порывы человеческой души, не так уж прочно связаны с вещами - во мне нет строгого запрета на их понимание. За блеклыми занавесками глаз я могу различать гнев и утомление, раздражение и покой. Вот только в них нельзя слишком уж зарываться, невозможно в разговоре доискиваться их подлинных причин - ведь в их основе могут проявиться вещи. Из-за этого трудно закрыться, сделаться равнодушным к словам жены.
Я рассказываю ей о том выходе, той подсказке, что нашел недавно в сети. Убедительно выстраиваю доводы, аргументирую каждое слово. Ведь разум, когда речь идет об идеях, о почти геометрических рассуждениях, служит мне безотказно - этим нельзя не гордиться.
--
Ты уверен? - и лицо ее выражает печаль. Сейчас главное не соскользнуть в подробности этой печали, в еле заметные морщинки у глаз, в опущенные уголки рта и...
Отворачиваюсь и смотрю на гладкую белую стену, без трещин, бликов и намека на шероховатость. Это спасательный круг, соломинка, установленная с моей стороны кровати. Нечто, максимально приближенное к идее - ведь темнота в глазах порождает у меня столько лишних ассоциаций.
--
Это должно получиться.
Назавтра, после очередной смены - припадка ужаса, надежды и массы интуитивных находок - я сам ловлю Филиппа для серьезного разговора.
--
Ты сам знаешь, как неустойчивы имплантанты, - его рассудительный тон мог бы произвести впечатление, не будь он так похож на предписанный инструкциями.
--
Это совершенно необходимо, - Я держусь на грани выпадения, на краю буйства гипербол, но ясно вижу его чертах признаки марионетки: ему тоже приказывают, объясняют, что и как говорить. Может быть прямо сейчас по наушнику, - Как раз для работы.
--
Ну сам посмотри, - Филипп достает наладонный дисплей с таким отрепетированным щегольством, что мне приходиться на секунду расфокусировать зрение - напрячь глаза чтобы весь мир превратился в неясное скопление цветных пятен, - Обычно у людей навыворот все - виртуально сплошные калькуляторы, а по домам - эмоции.
--
И от этого тоже сплошные неприятности. Кому нужны чувственные дауны?
--
А у тебя - редкий дар. Другой, альтернативный способ контроля - так много мы смогли благодаря ему. Зачем его уродовать?
--
И за столько времени вы не соорудили замены? Все полагаетесь только на меня? На человека, а не на электронику? Не может быть. А если это - требование безопасности, то я хочу говорить с ответственным лицом.
Все было не так сложно, как могло показаться в начале. Союз тех сил, что я стравливал по долгу службы, вылился в создание эмоционального протеза. Сгусток искусственных нервов, он размещался в пазухах черепа и брал на себя часть функций мозга, дисциплинировал и поддерживал его по мере надобностей. Разработанный для аутистов, этот "мозговой кремний" обещал мне надежду. Ощущения, которые не вели к мыслям.
По большому счету это была электронная шизофрения: возможность сделать что-то вроде слепка эмоционального фона. Дома им можно пользоваться, а на сеансах - выключать.
--
Я опасаюсь другого, - Филипп смотрел мне прямо в лицо и, казалось, не желал больше провоцировать вещность, потому что я не мог различить цвета его глаз, - Ты ведь захочешь, чтобы здесь работал имплант, а дома был ты сам, уже раскодированный и возвращенный к обычному состоянию. Ведь так?
--
Я честный человек и заинтересован соблюдать контракт, - логичный довод, как козырной валет, уходит в дело.
--
А будешь ли ты после этого человеком? - такой же логичный ответ покрывает его.
--
И это спрашиваешь у меня ты? Ты?
Молчание растягивается, как негодные подтяжки, но вот персона Филиппа окончательно превращается в марионетку, в перчатку на чьей-то руке - он голосом плохого исполнителя, которому только что дал указание суфлер, предлагает решить проблему по ту сторону виртуальности.
--
Прошу в свободную ячейку.
--
Хорошо.
Машина заглатывает меня и внутри ее ужас снова касается моего сердца - вот только я оказываюсь не на поле ощущений, а в том же коридоре из которого вышел минуту назад.
И стены его - сцепленные миллионы процессоров, и потолок его - тысячи материнских плат, и пол его - переплетенные провода. Вся та бездна машин, устройств, механизмов, прилад, хитроумных поделок, в которых одни комбинации атомов порождают другие, она открывается передо мной. И я могу почувствовать тяжесть, ощупать не прикасаясь пальцами, проникнуться материальностью каждой молекулы.
Высшая готовность, просвещенность разума - почему ее не получается долго держать?
--
Значит ты хочешь освободиться, - Филипп уже стоит напротив, - А почему бы тебе не посмотреть на самого себя?
Вижу себя как в зеркале: механизмы внутри механизмов, они поддерживают мою жизнь и дарят здоровье. Они выедают лишний жир и помогают наращивать мускулы, меняют хрусталик в глазу и очищают внутренности сосудов. Даже отъедают лишний хитин с ногтей. Результат? Обычный по виду, человек средних лет, которого трудно убить и просто вывести из строя.
--
Не во внутрь, снаружи, - ужас возвращается, та перспектива краха, над отдалением которого я работаю, обретает плоть. А сам кажусь себе бесконечно тонкой осью, точкой на пересечении двух линий, двух методов усложнения бытия: по одной идет усложнение систем, по другой, сцепление уровней бытия.
--
Пока ты контролируешь это и живешь, оставаясь целым, ты хозяин мира, пусть и приходиться держать его на своих плечах. Уступи один раз, завернись эти прямые в единую спираль, сплетись в общий клубок развития, - ты никогда не вернешься.
--
Я и так уже разделен и могу не вернуться из очередного обморока. Да и кто стоит на пути прогресса?
--
Аргумент. Но хочешь ли ты настоящей работы или синекуры? Вот главный и единственный мой вопрос.
--
Я хочу нормальной жизни. Человеческой.
И единство мира, то хрупкое согласие вещей, что гнездилось в моем разуме, рушится.
Приходит темнота.
С тех пор на работе мало что изменилось - в поле ощущений я по-прежнему заставляю мою интуицию разбираться в груде цветов и созвездии запахов, находить решения и новые способы держать под контролем ту разумную плесень и разъедающую пыль, что составляют благополучие общества. А дома я помогаю клеить Виталию модели и строгать деревяшки, смотрю как Алёна рисует и помогает вышивать Ксюше. Я наслаждаюсь оттенками их глаз, запахом волос и бархатистостью кожи. Веселыми ужимками детей и добрыми улыбками жены. Беспорядочными играми пылинок в солнечном луче и основательностью тяжелой тротуарной плитки, разбегающимися узорами полированного дерева и строгим порядком шахматных клеток. Всем тем, что было мне недоступно. Я вполне счастлив.
Иногда, правда, мне и мне приходиться меняться местами - для серьезной работы либо простого отдыха. Но разве это большая цена за счастье?
![Изумрудная игла во1 тьме [Бескаравайный]](/img/b/beskarawajnyj_stanislaw_sergeewich/nepreriv/izumru_1.gif)